Володимир Вiнниченко. Сонячна машина ------------------------------------------------------------------------ Оригинал этого текста расположен в "Сетевой библиотеке украинской литературы" OCR: Евгений Васильев Для украинских литер использованы обозначения: Њ, К - "э оборотное" большое и маленькое (коды AAh,BAh) Џ, П - "i с двумя точками" большое и маленькое (коды AFh,BFh) I,i (укр) = I,i (лат) ------------------------------------------------------------------------ Присвячую моПй сонячнiй УкраПнi В.В ЧАСТИНА ПЕРША Авто м'яко, як уткнувшись у туго напнуту сiтку, зупиняКться. При воротах у суворiй готовностi застигла палацова варта - будь ласка, ворота вiдчиненi. Але князь Альбрехт сидить непорушне, похиливши голову й нечутно посвистуючи безкровними губами. Так, пiсля трьох днiв рiзних заходiв - смiшних i образливих, потрiбних i цiлком зайвих - нащадок могутнiх, всевладних монархiв Нiмеччини добувся-таки до ворiт палацу "короля гумових препаратiв". Тепер його ще мають обшукати з голови до нiг i тодi вже безборонне й милостиво пропустять на свiтлi очi бiржовоП величностi. А результат?.. Висхла, старомодна, напружено-велична постать, трудно спираючись на палицю з срiбним гострим наконечником, помалу пiдводиться i сходить iз авто. Вузькi, старечо-синi уста не перестають безжурно, легковажно посвистувати. I коли агенти охорони його гумовоП величностi ведуть нащадка нiмецьких iмператорiв у масивнi, монументальнi ворота палацу, i коли вони його делiкатно, коректно, але пильно й дiловито обшукують, i коли вiн iде вгору парадною алеКю до будинку палацу, уста не перестають забуто, напружено боляче посвистувати. Так-от вiн, палац Мертенса! От вiн, новiтнiй. Версаль фiнансового самодержця. Вiн стоПть на горi; на горi, створенiй серед рiвнини мiццю й волею володаря Нiмеччини, конкурента бога на землi. З кожним кроком на гору, до трону, все ширше розгортаКться панорама Берлiна. Лежить старий, покiрний бiля нiг велетенськоП потвори, званоП палацом, i з глухим гуркотом кадить йому тимiями своПх фабричних димарiв. Князь Альбрехт часом зупиняКться, щоб одпочити, i пiдводить голову догори, до колосальноП будiвлi. I тодi на устах його видушуКться тонка посмiшка людини, що знаходить заслужену сатисфакцiю у своПй вищостi. Стиль омнеПзму! РозумiКться, омнеПзму, всеПзму, всього, що тiльки можна зiбрати, купити; щирий витвiр бiржовоП, нажертоП честолюбностi й претензiйноП нездарностi. О вiки, ви проминули недурно, тут зiбрано - не бiйтеся! - все, що творив ваш генiй: i шпиляста, напружена в небо, в потойбiчнiсть, у тайну готика; i округлий, заспокоКний у святiй урочистостi вiзантизм; i брутальний, але змодернiзований амсриканiзм; величезне депо стилiв i епох, накопичена страшна кучугура дорогоцiнних речей, понакрадуваних, понаграбовуваних i зганьблених негiдними руками. Понурi, стiжкуватi башти - i розлоii, смiхотливi тераси. Аскетичнi шпилi - i череватi банi. Над дорiйським порталом парадного входу з строгими, чистими колонами - у виступах, прищах i гримасах неомнiйська башта на дiвочих, незайманих, святих ногах - тiло череватого, погризеного нечистими хоробами роэпускиого бiржового махера. Пишайся, Нiмеччино, ти досягла найвищоП слави! Столiття твоКП боротьби, грiм твоКП славетноП зброП, десятилiття тяжких поразок, iспитiв, ощадностi, збирання сил, твоя вперта невтомнiсть, шляхетна сувора брутальнiсть, твоя кров, пiт, наука, праця - все кiнець кiнцем утворило Мертенса! А нащадок твоПх королiв, пiдпираючись паличкою, смиренно i слухняно йде пишними мармуровими сходами палацу на поклiн, на сором, на ганьбу до твого витвореного владики. I слуги владики, обшукавши нащадка твоПх королiв (чи не маК вiн, iдучи на сором свiй, намiру вбити твого володаря), тепер проводжають смиренного прохача з закушеними посмiшками погано видресованих холопських пик. А от i знамените переддвер'я до святого святих - приймальна зала пана президента Об'Кднаного Банку. Тут iз мурашками поштивостi у спинi дожидаються авдiКнцiП мiнiстри "республiки", тут не один уже монарх за показною величнiстю й награною вибачливiстю ховав тремтiння тривоги. Храми, будованi колись на честь бога, могли б умiститись у цiй залi разом iз своПми дзвiницями, банями, хрестами. Так, так, бiржа не любить шкодувати грошей на iмпозантну й доходову рекламу. Всякий, що входиш сюди, падай ниць! Зщулься, зберись у крихiтну грудочку, мiзерну, безпорадну перед цiКю величчю, перед височiнню гранiтних стiн, об'Кднаних кольоровим склом банi, пообкладуваних мармуром, пообвiшуваних скарбами мистецтва, позбираних iз усiх вiкiв людськостi, обляпаних золотом, оздоблених безутримною, кричущою, рекламною творчiстю. Вiдчуй i проймися свiдомiстю своКП нiкчемностi. Ступай навшпиньках по дзеркальному мармурi пiдлоги, швиденько, боком просунься помiж колонами, в яких одбиваКться твоК напружене, пригнiчене обличчя, пiрни тихенько в оксамит i шовк глибокого фотеля й сиди нишком, загублений, малесенький. З гримасою гидливоП погорди на синюватих, расових i хорих устах, залiзно постукуючи палицею, з гострими лопатками й тонкими синювато-бiлими пальцями, помалу й байдуже серединою зали проходить князь Альбрехт на вказане йому мiсце. Попiд стiнами шелестом пробiгаК шепiт - впiзнали. Значить, сьогоднi ввечерi екрани газет зроблять цей шелест криком на всю Њвропу. Ну, розумiКться, шляхетна душа гумового фабриканта не випустить такоП чудесноП нагоди, щоб потiшити свою амбiцiю, - вiн не одну годину потримаК в своПй приймальнiй залi нащадка нiмецьких монархiв. Як кухлi доброго пива, вiн прийматиме наперед отих усiх банкiрiв, урядовцiв, модно поодяганих дам i смакуватиме кожну зайву хвилину чекання свого пониженого, упокореного ворога. Вiнтер, секретар Мертенса, високий, тонкий, з пiдiбганим животом i довгою фiзiономiКю хорта, безшумно й легко то входить, то виходить iз дверей кабiнету, подiбних до царських церковних врат. I князь по лiнiях його тiла, по рухах рук i нахилу собачоП голови може судити про ступiнь значностi того, до кою Вiнтер пiдходить. Це надзвичайно чулий, удосконалений апарат, що зазначуК в собi щонайменшу рiзницю в еманацiП iстот у фотелях. Вiн, як червак, здаКться, маК здатнiсть то робитись iще довшим i тоншим од поштивостi, то зщулюватись, утягати самого себе в себе, ставати товстiшим i меншим од погорди. От вiн виходить iз царських врат, з побожнiстю причинивши Пх за собою. Нюхнув управо, нюхнув улiво, перегнув хортяче тiло в поштиву запинку й безшумно, на собачих лапах, пiдбiгаК до князя. Пан президент просять його свiтлiсть до кабiнету. Пан президент благають вибачити, що не могли прийняти його свiтлiсть моментально. Чудодiйна, страшна рiч - надiя. То вона, а не страх, не покiрнiсть веде засуджених на смерть на ешафот; то вона найгордiших, найодважнiших утримуК вiд бажання кинутись на катiв i в нерiвнiй, безнадiйнiй, але почеснiй боротьбi знайти смерть. Опортунiстична, поблажлива, гнучка, улеслива, вона згодна на всяке пониження, на всяку ганьбу, аби вiдтягти останню хвилину на мiлiметр далi. I вона оживлюК мертвякiв, ставить на ноги калiк, робить видющими незрячих, висхлих, безживних, iнертних сповнюК соками й енергiКю. "Пан президент благають вибачити". I вже тьохнуло щось у старому, тоскно млявому тiлi, вже зашугала загусла кров, уже величезна зала стала неподiбною до бiржовоП стайнi. I паличка вже не цокаК так iзневажливо й демонстративно по мармурових квадратах пiдлоги. Мертенс приймаК князя стоячи, навiть трохи пiдiйшовши до дверей од столу. Поважно й серйозно, нахиливши бичачу, цегляного кольору шию, вiн коротким, поштивим жестом куцоП товстоП руки поводить на дерев'яний жовтий фотель. Нi iскорки трiумфу. Пiсля кольоровоП, врочистоП, холоднуватоП пiтьми приймальноП зали очi мимоволi мружаться вiд жовтого, слiпучого свiтла кабiннету. Сонце - майове, щедре, реготливе - з розгону б'К крiзь розчиненi широченнi вiкна в дзеркально вигладжений паркет, одбиваКться, перелiтаК в жовтi дерев'янi стiни, в дерев'яну стелю, граК скрiзь зайчиками вiд металу апаратiв, лоскоче червоне, м'ясисте вухо Мертенса. I нема йому нiяких перепон. нi одноП м'якоП меблi, нi портьКри, нi завiски - дерево, книжки, метал, папiр та солома на плетених сидiннях фотелiв i стiльцiв. Оце такий кабiнет президента Об'Кднаного Банку. На величезному столi, переламаному глаголом, в хаотичному порядку, в напруженiй, веселiй готовностi блискають телефони й телеграфнi апарати - з екранами, без екранiв, слуховi, свiтловi, мiдянi, слiпучо-блискучi й матово тьмянi - рурки, держальця, скло, гвинти. Все це грiзно, боКво купчиться пiрамiдою перед фотелем пана президента Об'Кднаного Банку, Кднаючи його з Берлiном, Нiмеччиною, всiм свiтом. Сiдаючи, Мертенс надушуК гудзик одного апарата й гукав в матове скло одривчастим, одвологлим басом: - Припинити. Давати тiльки свiтло. I зараз же повертаКться всiм важким, туго збитим тiлом до князя. Поклавши обидвi короткi цупкi руки з товстими пальцями на поруччя, вiн злегка нахиляК велику голову, неначе збираКться битися лобами з гостем. Зелено-сiрi, гарнi, на диво молодi та свiжi серед цього iржавого м'яса обличчя очi спокiйно, твердо й чекальне зупиняються на старому князевi. А на втиснутих, блiдих, iз зеленкуватими жилками висках нащадка нiмецьких монархiв виступаК рiденька, спiтнiла рожевiсть Вiн спускаК очi додолу, довго мовчить i, нарештi, тихо, рiвно говорить у пiдлогу: - Вам, мабуть, вiдома цiль мого до вас вiзиту? Мертенс спочатку ледве помiтно киваК головою, потiм з деякою натугою розчiплюК м'ясистi голенi губи й рипить: - Точно невiдомо. Догадуюсь. Боюсь помилитись. I знову стулюК уста. А над верхньою губою дрiбно-дрiбно, як вогкiсть на стiнi, мокрiК пiт. МокрiК вiн i на бурому чолi, випнутому згори, ввiгнутому посерединi й випнутому знову на бровах, подiбному до сiдла. Розхристанi майже до живота за останньою модою (що пiшла трохи не вiд самого Мертенса) грубi й червонi груди теж мокро блищать од поту. Князь задумливо ставить палицю мiж своП гострi колiна, кладе на неП обидвi своП руки з видушеними по них фiолетовими жилами, на руки спираК погляд i все тим самим рiвним, тихим, немов байдужим голосом починаК викладати те, що Мертенсовi давно вже добре вiдомо. Мертенс, пiдiгнувши короткi, товстi ноги пiд фотель так, що колiна кругло, як у жiнок, випинаються, наставивши наперед лоба, з пильною цiкавiстю розглядаК князя. Часом вiн скоса зиркаК на екран, на якому, як на маяку, одноманiтно то з'являКться, то зникаК нiжно-синiй круглий знак. Князь замовкаК. Руки йому спiтнiли, але вiн не витираК Пх, бо знаК, що вони тремтiтимуть. Мертенс злегка тарабанить пальцями по блискучому поруччю фотеля. - Так. Так. Гм. Отже, виходить, бiржова наука, князю, нелегка? Що? Га? Князь не зводить очей iз своПх мiцно, до болю складених на палицi рук. - Удача чи невдача може спасти на найбiльш учених, пане президенте. - Так-то воно так, та... Гм! I раптом iржаве, обвисле, з квадратовими пiтними щелепами лице засвiчуКться добродушними, одверто веселими iскорками очей. - Що, князю, нашою зброКю та проти нас-таки? Га? Мечi не годяться? Тут князь уже пiдводить тьмянi, вицвiлi, з блiдо-сiрими баньками очi на гумового короля. Рiденька рожевiсть уже розлилась по худих, запалих щоках. На екранi часто, настiйно починаК стрибати цифра 7. Мертенс бере олiвець i щось закреслюК в товстому блокнотi. Потiм надушуК гудзик i, вертячи олiвець у пальцях, знову сiдаК, як сидiв. - Нi, князю, бiльше вiдтягати виплату неможливо. Абсолютно. Закон цифр. Могутнiший за закони природи й гуманностi. Неможливо. Цебто вiн цим каже, що князь Лльбрехт i його син будуть цього тижня арештованi й посадженi в тюрму, як кузен Дiтрiх. I князь, сiро посмiхнувшись, корчачи вiд сорому пальцi нiг, трудно видушуК з своПх хорих, расових уст: - Ваша влада дужча за всi закони... - ПомиляКтесь, князю, помиляКтесь. Я теж тiльки цифра. Тiльки цифра. Жовтий олiвець виприскуК з пальцiв i з дзвiнким дренькотом котиться пiд ноги князевi. Князь машинально й швиденько перегинаКться донизу, але, помiтивши чекальну непорушнiсть Мертенса, тiльки дивиться на олiвець i знову кладе руки на палицю. На м'ясистих устах величностi миготить легкий усмiх i ховаКться. - ПомиляКтесь, киязю, помиляКтесь. I Мертенс здiймаК руки з поруччя. Вiзит скiнчено. Князь може вставати й забиратись. Але князь сидить i з сiрою застиглою посмiшкою дивиться пiд фотель Мертенса. - Ми... противники. Це так. Але коли в одного противника вистачаК малодушностi прийти до другого й прохати пощади, то так натурально, що в другого повинно вистачити великодушностi вiдмовитись од таких способiв боротьби, як... смерть. Бо ви самi знаКте, що ваша вiдмова... смерть для мене й для мого сина. Мертенс спокiйно накриваК очi важкуватими повiками, знову обiймаК пальцями поруччя фотеля i, наче цитуючи напам'ять книгу, рiвно, поважно говорить: - Князю! Кiлька десяткiв рокiв тому ваша вельмишановна шляхетська монархiя штовхнула Нiмеччину в ряд згубних внутрiшнiх i зовнiшнiх вiйн. Зруйнувала. Знищила. Кинула у злиднi, в ганьбу. Сухий, тонкий нiс князя блiдне так, що здаКться старою, вивiтреною, посiрiлою кiсткою. Але князь мовчить - десь пiдло нашiптуК надiя: а може, задовольниться брутальнiстю й не захоче жорстокостi? - I ми пiдняли ПП! Ми! Вернули могутнiсть, славу, багатство! Ми! I Мертенс сильно гупаК себе рукою не в груди, а по круглому колiнi. - Але ви, ви не признаКте. МрiКте вернути колишнК, неповторне. Iсторiю лицем назад? Змови проти нас? Що? Га? Князь скоса зиркаК в iржаве лице. Ага, бiржова душа не витримала, розхристалась, даК волю собi, тiшиться, губу зако-иилюК, громом гримить. - Та ще приходите до нас просити в нас нашоП зброП для боротьби з нами-таки? Хе! Великодушнiсть? - Я прошу не для боротьби, а для врятування честi й життя... мого й мого сина. Ну, я вас... благаю! I, чуючи болючий, жахний сором i знаючи, що цього не треба було казати, i знаючи, що все одно й це не поможе, старий князь робить горлом так, наче ковтаК щось трудне, i одвертаК голову вбiк. На старiй, жовто-сiрiй шкурi вилиць хоробливо горять червонi плями. Мертенс раптом погасаК. ВитягаК з-пiд фотеля ноги, сiдаК рiвнiше i, пильно та важко дивлячись у князя, з сухою байдужiстю каже: - Врятування вашоП честi й життя... в руках вашоП дочки. I, не зводячи твердого погляду з поширених непорозумiнням очей князя, попереджуючи цим усяку посмiшку, з строгою врочистiстю додаК: - Нiмеччинi потрiбна гiдна ПП слави дружина менi. Князь якийсь мент ошелешено сидить, широко розплющивши та так i забувши очi, iз злегка одвислою нижньою губою, а червоними плямами пiдняття на прозоро-жовтих щоках. Потiм умить, хитнувшись увесь угору, пiдпираК тiло палицею, роззявлюК рота, зараз же закриваК, наче задихавшись тим, що маК сказати, знову розкриваК й видихаК вниз у злегка пiдняте догори м'ясисте, червоно-буре, лобате лице: - Нахабний хам! I, напружено-часто застукавши металiчним наконечником по вiдлозi, спираючи на палицю ослабле тiло, повертаКться на мiсцi, злегка хитаКться i, випрямившись, дрiбн-о-швидко виходить iз кабiнету. Мертенс iз кректiнням нахиляКться, пiднiмаК олiвець i, надушуючи гудзика крайнього апарата, з посмiшкою гиркаК про себе: - Ще й сам ПП приведеш! * * * Лагiднi, терплячi очi Софi скоса й несмiло, з острахом побожностi зиркають на витончений, уже суворо, знайоме, страшно закостенiлий овал молочно матового лиця принцеси Елiзи. Три днi за постаттю принцеси не видно бiлоП, пухнастоП купи Нептуна з рожевим язиком i розумними, терплячо-лагiдними собачими очима. Три днi принцеса, льокаП, шофери, камеристка Софi ловлять, благають, грозяться Нептуновi, i з кожним днем овал принцеси стаК гострiший, як тiльки згадують iм'я Нептуна. Лагiднi, сумирнi очi Софi з побожним нерозумiнням дивляться злегка вгору на суворо замкнутi уста дивноП, нелюдськоП iстоти в такому людському тiлi. Батько i брат сьогоднi вибираються в далеку повiтряну дорогу, апарати вже стоять напоготовi, з Лейпцiга прийшли новi науковi прилади, що за ними принцеса так тужила, що Пх так довго й нетерпляче вичiкува.iа, надворi в парку стоять густi завiси весняного дихання, якi треба, як воду, проривати грудьми, iдучи, вiд яких не тiльки Нептунове серце душно стискуКться. А дивна iстота ходить по парку, грiзно, зловiсно стягнувши широкi брови на зеленi очi й поклацуючи пальцем правоП руки по долонi лiвоП, - грiзний знак! Старий князь сьогоднi чогось так сумно, тихо сказав: - Закон природи, Елiзо, немаК ради... Але дивна iстота тiльки глянула на батька й мовчки вiдiйшла хто з нею, для того всi закони, крiм ПП, зникають. Нiякi закони бога, природи, людей не мають нi сили, нi значення перед ПП законом i волею. В кiнцi алеП нарештi з'являються двi постатi; вони ведуть ведмежу купу шерстi. В неП роззявлена паща i язик мокро, зрдихано звисаК на правий бiк. I льокаП, i Софi, i Нептун - усi знають, що в квiтнi, коли сонце гарячими золотими пальцями розгортаК пелюстки квiток, безсоромно оголюючи нiжну схованiсть Пх; коли вночi в парку стоПть насичений сонцем, сласний шепiт трав, дерев, коли в грудях плаваК тоскна, солодка туП а, коли навiть заржавленi цвяхи вилiзають iз старих дощок паркана i зливаються в обiймах, - тодi не можна мати претензiй до Нептуна за його нехтування обов'язкiв раба. Тiльки одна принцеса Елiза цього не розумiК. Нептун важко дихас и уперто тягне могутню, жовтяво-бiлу голову назад вiн показуК, що тiльки насилi кориться и нi один крок його не К з його доброП волi. Його можна вести на мотузку, можна гарапником примуснiй пересувати ноги, але вся ведмежо собача душа його там, зпiдки так пiдступно, так неП арно, так чисто по людському вiдiрвали йою цi двое людей. Принцеса Елiза мовчки, не дивлячись на злочинця, бере мотузок iз рук льокаПв Вона сама поведе його далi. ЛьокаП можуть iти соби геть. Лишиться тiльки Софi. Чого кров на мордi в Непттуна? Били? Нi? В боротьбi? Якiй боротьбi? Добре. Нептун сидить i жде дальшоП насили. Колись, iще так недавно, ще три днi тому такi покiрнi, вiдданi, перповненi молитовною готовнiстю покласти своК життя за один мiв папi його очi - тепер тьмянi, невидющi, поверненi поглядом, усiКю суттю своКю туди, за парк, до лютоП, весело, жадно пiднесеноП кавалькади, в якiй вiн займав пануюче мiсце. Принцеса не бачить, куди поверненi очi Нептуна, вона не розумiК того, що розумiють навiть старi iржавi цвяхи в парканах. - Нептуне! Ходiм! Нептун важко дихаК й не чуК. З пащi густим павутинням звисаК слина через чорний бордюр губи. - Нептуне! Нi одного руху хвостом, нi iскорки уваги в тьмяних очах. - Нептуне! Сонце жовтими плямами мрiйно гойдаКться на бiлiй кошлатiй купi. Принцеса Елiза раптом повiльно, задумано виймаК з торбинки гарненький, поблискуючий бузково-синюватими хвильками парламутру револьвер, ступаК до Нептуна й якийсь мент дивиться на вiдвернену вбiк байдужу, чужу, вперту голову. Софi похололими вухами чуК, як голос принцеси стаК тихий, ледве чутний,тьмяний: - Нептуне! Ходiм! ЧуКш?.. Ну, Нептуне! Нептун не чуК. Тодi Софi бачить поширеними, зацiпенiлими очима, як принцеса Елiза помалу пiдводить руку, перехиляК дуло перламутровоП цяцьки до голови Нептуна, дуло злегка здригуКться, чуКться легеньке шипiння, i бiла голова з роззявленим ротом i мокрими помережаними губами раптом одкидаКться назад i падаК набiк Та сама i олова, яку принцеса несамовито, з жагою цiлувала ще три днi тому i сама розчiсувала ПП бiлi шовковi патли! Одвернувшись i не глянувши бiльше нi разу, принцеса йде алеКю назад, до палацу. Вона не повертаКться й не кличе Софi: вона знаК, що два кроки вiд неП з неминучiстю явища природи йде невеличка, струнка, худенька постать iз гладенько причесаною попелястою голiвкою й лагiдними покiрними очима. При виходi з парку небо розгортаК широченнi розгонистi блакитнi обiйми. Принцеса злегка пiдводить золото червону голову: гарне небо, чисте, прозоре й таке легке, що, здаКться, можна птати в ньому без нiяких апаратiв Тiлькi на заходi, як дiрчастi волокниста iубка, розвiшена на просух, рiвною смугою простяглася сиво-жовта хмарина. З землi куряться у прозору блакить пахощi засоромлено бiлих черешень, нiжно-рожевих яблунь, молодих кущiв iз дитячими щiчками листочкiв i пiслядощовоi смачноП вогкостi землi. А там, позаду, на алеП, з судорожно витягненою лапою лежить десь бiла купа Нептуна. Подвiр'ям замку принцеса Елiза проходить плавкою, поважною ходою, строго и легко несучи маленьку голiвку на великому пишному тiлi, щiльно обтягненому на крутих клубах старомодною амазонкою, - голiвка золотистоП гадючки на тiлi горного лебедя. Коли вона входить до кабiнету, Пй на хвилинку здаКться, що батько й Отто занадто раптово стають веселi. Тiльки веселiсть Отто трошки часом необгрунтована, напружена, винувата, як у людини напiдпитку. I смiх вибухаК з горла несподiвано для самого його "Ги-и!". Батько без ладу все то замикаК, то вiдмикаК шухляди столу, по кiлька раз iз неуважною заклопотанiстю обмацуК кишенi й занадто пильно поглядаК на Отто. Дивне й прощання: судорожнiсть у мiцних батькових пальцях, пiсля яких довго хочеться терти мiсця дотикiв. Така сама судорожнiсть у Оттовiй посмiшцi при влiзаннi до апарата. I тiльки через двi години i по вiдльотi стаК все зрозумiле. Точно через двi години, як було наказано старому Йоганновi. Сонце скоса й густо червонить стiну робiтнi, рясно догори позаставлювану полицями з книжками. Принцеса Елiза болюче морщить широкi темнi брови, ввесь час перед очима роззявлена, чорна, закинута назад паща бiлого милого Нептуна. I немаК вже кiстяностi в овалi лиця принцеси, вiн тепер нiжний, чистий, бездоганно правильний, як тiльки що знесене яйце, i матово рожевиться вiд одблиску сонця на склi. Хтось тихенько рипить дверима. Принцеса Елiза клацаК пальцем правоП руки по долонi лiвоП: хто смiК порушувати наказ - пiд час працi не входити до робiтнi?! Це старий Йоганн. Старий, жовтенький, зморщений, як перестигла, забута на деревi грушка. На маленькому личку звичайна врочистiсть i тиха поважнiсть, але в очах щось неспокiйне, тривожне, а на тацi невеличкий клуночок та велика куверта з печатками Пхня свiтлiсть велiли точно через двi години передати це принцесi. Строго наказано. Елiза спочатку пильно вдивляКться в поважне личко Йоганна - Йоганн завсiди все знаК. Але тепер, видно, Йоганн не знаК, тiльки боПться. Тодi Елiза швидко бере клуночок i куверту хитаК головою Йоганновi и прикладам руку з довгимн пальцями до серця. Бурi печатки з м'ясистими, видушеними краями, як два ока у круглих окулярах, моторошно, пепорушно дивляться у стелю. Старенький Йоганн несмiливо вiдходить за дверi и уперше за всю свою службу пiдглядаК в-за них. I бачить старенький Йоганн, також уперше за всю свою службу в цьому домi, як принцеса Елiза з першого таки погляду в листа батька тратить усю свою звичайну напружену величнiсть, заглибленiсть у себе: вона по баб'ячому, гикавкою скрикуК, схоплюКться, хапаК знову листа, знову гикаК, перекрививши рота набiк, i з перекривленим ротом, перекривленими, непринцесиними очима пробiгаК повз Йоганна, не помiтивши його притуленоП до стiни, змертвiлоП, крихiтноП постатi. I вперше за все своК життя .старенький Йоганн увiходить без дозволу до кiмнати панiв i тихенько, злодiйкувато перечитуК страшного листа. I так само, як у принцеси, жахно струшуються в його старечих, поморщених ручках аркушики патеру й рядки письма стрибають перед очима: "Дорога моя дитино! Коли ти будеш читати цього останнього мого листа, нi мене, нi брата твого не буде вже на свiтi..." Може, Йоганн також по баб'ячому скрикуК, може, нi, нiхто того, навiть сам старенький, не чуК. "Але наша смерть повинна бути для всього свiту тiльки страшним, нещасливим випадком. Це - Кдине, що ми можемо зробити, щоб урятувати нашу i твою честь. Пам'ятай це, дитино моя!.." Старенький Йоганн, трусячись, озираКться - чи не читаК ще хто-небудь iз ним цього листа, чи не знатиме про рятування честi. "Ми приносимо себе в жертву нашiй великiй святiй справi. А тобi лишаКмо заповiт боротьба далi й помста за нашу смерть. Ти - сильна духом. Ти - Кдина з нашого роду, що зберегла в собi велич нашого духу, героПчнiсть, волю i свiдомiсть датского iсторичного завдання. Нам легше помирати, знаючи це..." Рядки миготять в очах Иоганна, пливуть слова про якiсь органiзацiП, про банки, бiржу, розрахунки, а про головне не-аК та й нема. Через що ж саме?! Для чого це страшне?! "Все наше рухоме й нерухоме майно переходить у власнiсть Об'Кднаного Банку. На помiч родичiв не сподiвайся - боягузи, маловiри, егоПсти, нездари. На якийсь час оселись у мого старого друга, графа фон Елленберга. Вiн старий i збiднiлий, живе на утриманнi свого сина, але вiрно й глибоко вiдданий менi й нашому дiлу. Синовi його не довiряйся - зрадник, перекидько, продажний, улазливий. По скiнченнi жалоби приймай руку принца Георга. Це буде першим ступенем до здiйснення нашого великого iдеалу. Благаю не вiдпихай його руки, приборкай свою непомiрну вибагливiсть i гординю. Нiщо зразу не приходить. Передаю у ТвоП руки коронку Зiгфрiда. Хочу вiрити, що, незважаючи на всю Твою емансипацiю, ти поставишся з вiдповiдною пошаною до старого вiщування: пропаде коронка Зiгфрiда - загине наш рiд. Працюй далi над собою, готуй себе бути на височинi науки, досвiду, знання людей i свого великого народу. Прощай, хай допоможе Тобi всемогутнiй виконати покладену на Тебе долею велику мiсiю! Твiй нещасливий батько". А ще через двi години до замку наспiваК телеграфiчне сповiщення: недалеко вiд Гамбурга в лiсi знайдено розбитий аероплан i пiд ним трупи батька i брата принцеси Елiзи. Нещасливий, страшний випадок. * * * Старомодний, присадкуватий, двоповерховий дiм графа фон-Елленберга давненько вже не переживав такоП трiпанини, шарування, вибивання. Три днi графиня бiгаК, як iзлякана мишка, що загубила нiрку, з поверху на поверх, у все заглядаК, вiд усього жахаКться, всiх дратуК, всiм перешкоджаК. Навiть зачучверений, буйний, набитий гудiнням бджiл та джмелiв сад постригли, причепурили, пiдперезали чистенькими стежками, дорiжками - переполохали до нервового крику пташню, поруйнували комашнища. Хотiли знести стару альтанку з покришеними колонками, та Труда не дала: стала на порозi, схопилась обома руками за одвiрок i рiшуче заявила, що тiльки через ПП труп вандали ввiйдуть досередини. Принцесi визначили апартаменти, якi займав граф Адольф до свого шлюбу, позносивши туди все, що було найкращого в домi (Але Труда свого радiоапарата не дала: в цього Страховища К органiчна потреба ставити опозицiю до всього, що всi поряднi люди шанують). Назустрiч князiвнi прибуваК сам Адольф. Сам котячим кроком обходить апартаменти, тихим, ласкавим голосом робить матерi кiлька неприКмних уваг, навiть до купальнi устромляК горбасте матово жовте лице й велить перемiнити килими. Гострi чорненькi очi графинi неспокiйно слiдкують за кожним рухом опецькуватоП, м'якоП, з жiночим задом постатi сина. I коли його синювато сiрi в жовтих вiях очi повертаються до неП, вона вся зiщулюКться, як старенька чорненька собачка пiд пiднятою ногою хазяПна. Старий граф виразно хвилюКться. Ганса Штора не можна обдурити, - хвилюКться граф, що тут казати. Та й е чого подумати тiльки, хто маК жити в його домi! Рудяво-сивии, великий, як костистий старий вiл, важко ходить старий граф по кiмнатах, нахнюпивши стрiху брiв на суворо-iронiчнi очi, перебираючи пальцями на спинi й щось про себе бурмочучи. Зустрiч виходить просто-таки врочиста. Старий граф говорить навiть невелику промову, яка була б iще поважнiша, коли б граф часом не забував наготовлених фраз. Пiсля того вiн представляК високiй гостi всю свою родину. I в сиво-рудих серйозних вусах, подiбних до пожовклого сiна, з кожною його атестацiКю миготить хвостик посмiшки. - Мiй перший (i Кдиний тепер) син, граф Адольф. Начальник особистоП охорони i член особистого кабiнету мiнiстрiв його величностi голови Об'Кднаного Банку й бiржового короля Нiмеччини, Фрiдрiха Мертенса. - Моя молодша дочка. Труда, прозвана в нас не без достатнiх пiдстав Страховищем. Граф Адольф спочатку поштиво й низько вклоняКться князевi, а пiсля того вибачливо посмiхаКться на батькову характеристику старiсть треба шанувати навiть у ПП вибриках... Труда ж не виявляК нiякоП особливоП поштивостi до принцеси, але немаК в нiй i нiчого страшного. Смугляве собi з синьою родинкою пiд вухом личко, здивовано-сумнi, злегка пукатi очi староП бронзи, стрижене до плечей чорно-синК волосся. От собi гарненький iндiйський хлопчинка, чогось смутненький, скромний i такий ще дитинячий у милих, припухлих, темно-червоних устах. Страховище?! - О князiвно, цей скромний вираз, вигляд К тiльки одна а ролей нашоП талановитоП артистки, ПП мрiя . розважати шановну публiку на сценi театру. Поки ж що розважаК нас. Труда не червонiК, тiльки ще смуглiша стаК. I не каже нiчого на слова батька, а просто повертаКться i спокiйно, тихо, зi спущеними вздовж тiла руками йде собi сходами наюру. - От маКте! Цей невеличкий смiшненький iнцидент розминаК накрохмалену врочистiсть. Але, власне, офiцiальна частина церемонiП скiнчена От тiльки представить ще Ганса Штора Ганс Штор, як вартовий, стоПть при дверях або краще - як поставний, iмпозантний мiнiстр двору при виходi монарха. Класично гарна голова на твердих плечах монументально, безживне завмерла. - Вiрний мiй слуга i старий друг, управитель дому, Ганс Штор. I вже тодi веде принцесу Елiзу нагору до ПП покоПв, з суворою, старечою, одвиклою галантнiстю розчиняючи перед нею дверi. I Елiза так само i на це спокiйно та поважно хитаК головою, як i приймаючи зустрiч. Чорний шовк жалоби ще виразнiше пiдкреслюК молочно золотистий чистий овал над чорним комiром i важкi червонi крила волосся пiд сiрувато-чорним серпанком капелюха. СтупаК вона плавко, рiвно, високо несучи маленьку голову, неначе не маючи на плечах великоП ваги трагедiП свого роду. - Зразу видно кров! - побожно шепотить Ганс Штор графовi Адольфовi, поштиво розчиняючи перед ним дверi на вулицю. Граф Адольф мовчки, швиденько, iз спiвчуттям покивуК головою й котячою iнохiддю вислизуК надвiр до свого автомобiля. З другого боку покоПв принцеси Елiзи дверi виходять на широку скляну терасу, а з неП збiгають сходи вниз, у сад. I тераса, i сходи, i сад повнi передвечiрнього, нiжно-солодкого духу бузку, нагрiтого сонцем Бджоли б'ються об горiшнi шибки й так по-лiтньому, по сiльському дзижчать серед непорушних чужих пальм i кактусiв, цих вiчних бранцiв Њвропи. I сад показуК старий граф князiвнi Обведений високим муром, з облупленими урнами, хоч i причепурений, проте буйний i розтрiпаний, забутий роками серед камiння й бетону велетенського мiста, вiн маК в собi багато затишних, сумних, сiльських куточкiв. Милий сад, то правда, але граф мiг би його й потiм показати, не тепер, коли слiд би було перенести увагу на важнiше й цiкавiше для принцеси. Недалеко вiд дому, поблискуючи на сонцi зеленкуватими й фiолетовими тонами старого скла, стоПть стара оранжерея. Одна половина ПП помiтно вiдрiзняКться вiд другоП i свiжiстю скла й дахом iз новоП тонкоП черепицi. - Лабораторiя! I трудно розпiзнати - чи гордiсть, чи насмiшка в голосi старого. Що за лабораторiя? Принцесi цiкаво знати? Гм, досить цi кава. Це лабораторiя Рудольфа Штора, сина Ганса Штора, хiмiка-аскета, великого вченого. Десять рокiв вiн працюК у своПй келiП над знаменитим своПм вiдкриттям. Але iдею цього вiдкриття вiн так пильно ховаК вiд усiх, що й сам ПП, здаКться, вже не може знайти. А яким способом син слуги став ученим? Також дуже цiкава iсторiя Дуже цiкава. Рокiв двадцять тому Рудольф Штор урятував життя графовi Адольфовi, отому саме мiнiстровi його бiржовоП величностi. А може, принцеса хотiла б присiсти пiд отим кленом? Старi ноги графа нiчого не мали б проти того. I нiби гого вони й прийшли сюди, граф помалу, повiльно, - чи серйозно, чи iронiчно, бог його впiзнаК, - розповiдаК iсторiю врятування життя графа Адольфа сином льокая. Якiсь дикi, скаженi конi, наПвнiсть i геройство сина льокая, а в результатi - переламана льокайська нога. А сад насмiшкувато, iронiчно шелестить кудлатим гiллям, i не знати - чи у змовi вiн зi старим своПм хазяПном, чи про сто сам смiКться з них обох. - От така, князiвно, сталася колись невеличка iсторiя. В нагороду за зламану ногу я постарався зломити хлопцевi та й його батьковi за компанiю Пхнi молодi мiзки. Цебто я взяв на себе освiту дiтей мого слуги. I треба сказати, що моП старання намарне не пiшли. Старший, наприклад, десять рокiв сидить у цiй келiП, нiкуди з неП майже не виходячи й поклав ши собi виПхати з неП тiльки на колiсницi всесвiтньоП слави. Ходити бiдолаха не може як слiд, шкандибаК, так поклав собi тiльки Пздити. Що ж до другого, меншого, то тут справа стоПть цiлком бездоганно цьому зламано не тiльки мозок, але й усю душу, хоч вiн унiверситету й не скiнчив. Правда, не з моКП й не з своКП вини, тут заслуга нашого милого Страховища. В кошлатих жовто сивих бровах, подiбних до вусiв, i в вусах, подiбних до вiхтiв сiна, ворушиться посмiшка, - чи сумна, чи iронiчна, бог його знаК - принцеса Елiза збоку не може добре розiбрати. Стареча шия в буйних плямах ластовий ня двома вим'ями звисаК пiд пiдборiддям, сiрi заглибленi невеличкi очi задумливо мружаться в далечiнь минулого великi, як дерев'янi сiльськi вила, руки, теж у ластовиннi й кущиках рудого волосся, важко лежать на костистих колiнах. Масивна, пiдпушена часом, але, видно, ще могутня постать. За муром саду глухо й без перерви гуркотить кам'яно-залiзний, багатомiльйоновий Берлiн, наче клекоче велетенський казан пiд вогнем самоП землi. Часом бпiзько, пiд самим муром, ревуть i трублять автомобiлi. Вгорi, над садом, у всiх напрямах прорiзують закурену димом мiста небесну блакить аероплани, обливаючи тишу саду лопотливим гуркотом моторiв. А клен собi мрiйно перебираК прогризеним листям, граючися сонячними плямами по алеП. За спиною в пухнастих фiолетових кущах бузку ляскотить батогом i нiжно ухкаК соловейко - рiдкий гiсть Нiмеччини. Дiловито, заклопотано гудуть бджоли; комахи дрiбнесеньким чорним намистом, як караван у пустелi, тягнуться через дорiжку в гущавину трави. Сидiти б отак, i не рухатись, i не пам'ятати нiчого, що було i що треба, щоб було. Слухати невеличкi iсторiП про зламанi ноги й мiзки, про невиннi страховища з пухлими дитячими устами. - А що ж винна графiвна Труда, пане графе? Граф спочатку довго мовчки хитаК головою, потiм повертаКться до князiвни и пильно дивиться Пй у лице: - А як ви гадаКте, принцесо, як може завинити сiмнадцятилiтня дiвчина перед двадцятидвохлiтнiм хлопцем? - Гм! Невже кохання, графе? Граф рiшуче киваК головою. - Та ще яке кохання! З тiканням, викраданням, погонями, самоотруПнням. Зовсiм опера, та й годi. Ну, Трудi тiльки прополоскали шлунок, але з Максом Ганс Штор повiвся трохи серйознiше: вигнав хлопця навiки з дому. Але до такого фiналу прилучились уже вищi мотиви. Насамперед занадто палка й бурхлива албанська кров i в батька, i в сина. трохи не з ножами кидались один на одного. Але головне - фiлософiя Ганса Штора. А як же, як же! Ганс Штор, правда, не дуже глибокий, але зате дуже послiдовний фiлософ, що не часто трапляКться з найглибшими фiлософами найчистiшоП науковоП марки. Ганс Штор тримаКться засади що проповiдуКш, те перш за все виконуй сам своПм життям. А проповiдуК вiн досить цiкаву теорiю Вiчною Порядку. Все на свiтi маК своК мiсце i свою функцiю, не виключаючи самого господа бога. Функцiя бога - бути всемогутнiм, усезнаючим, усеблагим, уссдобрим i так далi. Функцiя диявола - бути злим спокусником, ворогом бога й людини й так далi. Те ж саме в людському громадянствi. Функцiя пана - панувати; слуги - служити, купця - торгувати; робiтника - працювати. Купець, переставши торгувати, перестаК бути купцем. Бог, переставши робити добро й бути всеблагим, перестаК бути богом. Таким чином, теорiя Ганса Штора вiдкидаК доктрину про свободу волi самого бога - не все й боговi дозволене. I нiхто не смiК нарушувати цей Вiчний Порядок. А тим паче син слуги, у круг функцiй якого нiяк не входить тайний шлюб iз дочкою свого пана. Це... кричуще ламання всiКП системи Порядку. I за це син Ганса Штора перший повинен був понести кару. Кара досить серйозна: хлопець став соцiалiстом. Кинув унiверситет, пiшов на фабрику, десь пiд час страйку когось трохи не задушив, пiддаючися знов таки голосовi своКП албанськоП кровi. А як усяка глупота на свiтi, хоч би вона и соцiалiзмом називалася, не проходить безкарно, то й Макс упродовж двох рокiв мусив це доказувати на власному досвiдi в тюрмi. Принцеса Елiза повертаКться рiвнiше до старого графа: вiн справдi гадаК, що Пй необхiдно знати в таких деталях iсторiю глупоти якихсь Максiв? I то саме сьогоднi, першого дня приПзду до другого ПП батька, i то саме першоП години побачення з ним?! - Так, так, принцесо, нашi вчинки вiд самого початку свого вже несуть у собi вiдплату. Але в очi принцесi старий не дивиться. Вiн чуК ПП погляд, вiн знаК ПП чекання, але iсторiя синiв його слуги йому важнiша за це чекання й за те, що за ним ховаКться. - Наприклад, Рудольф Штор. Чи вдасться йому коли-небудь проПхатися на возику слави, не вiдомо, а тим часом усi вчинки, що походять iз цiКП пристрастi, вже коренять у собi й одплату. А шкода - цiкава людина - Пане графе, дозвольте менi... - Так, так, принцесо. Цiкава людина, дуже цiкава. Я знаю, ви цiкавитесь науковими питаннями. Може, вашiй свiтлостi цiкаво зазнайомитися з нашим анахоретом? Менi, до речi, треба сказати йому кiлька слiв... - Будь ласка. Я з великою цiкавiстю... - Ви не будете каятися, принцесо. Тiльки попереджаю вас: як усi люди, що мрiють Пздити на возi слави, наш Рудольф людина дуже амбiтна. Як усi анахорети, мовчазна й соромлива. Як усi вченi, добра, саможертовна... в розмiрах людськостi й жорстока до найближчих людей. А загалом надзвичайно рiдкий екземпляр людини, що здатна на героПзм. Ця вiдмiна людей, як вiдомо вашiй свiтлостi, вимерла вже на нашiй планетi... Принцеса Елiза тихенько клацаК пальцем правоП руки по долонi лiвоП й легко несе маленьку червону голову золотистоП гадючки на плечах чорного лебедя. * * * Дiйсна влада не любить галасливостi. Дiйсна влада К в кiтки, яка навiть одвертаКться вiд мишi, даючи Пй повну волю тiкати. Граф Адольф не любить галасливостi. Його авто раз у раз безшумно пiдкочуК пiд ворота палацу Мертенса. I всi мишi на воротях, при черговiй, на сходах палацу, на ганку, в коридорах i канцелярiях можуть навiть тiкати: граф Адольф не дивиться на них. Швиденько, згодливо, ласкавенько похитуючи головою на витягнутi постатi варти, м'яко, нечутно ковзаючи по мармурових сходах, скромненько згорблюючись, нiкому в очi не дивлячись, але викликаючи своКю появою тишу й напруженiсть, граф Адольф проходить до кабiнету пана президента. Вiнтер, витягшись у тоненьку переламану лозинку поштивостi, вислухуК його свiтлiсть графа Елленберга. I зараз таки, розiгнувшись, пiдiбгавши живiт, безшумно зникаК за царськими вратами. Через хвилинку так само безшумно з'являКться, розчиняК дверi перед Адольфом i, пiдвiвши бiлi брови, таКмно шепоче: - Просять. Граф Елленберг також проймаКться таКмнiстю, спираК жiноче тiло навшпиньки й прокрадаКться в царськi врата. Пан президент сидять перед iнтернацiональними апаратами. Швидко, гарячковим пульсом миготить зелений знак на круглому екранi - паризька бiржа. Збоку дерчить автоматичний телеграф, викидаючи бiленьку стьожку, що намотуКться на держальце Широченна, дебела с