, кричущоП радостi. Голосно, нетерпляче дзвенить телефон. Чути голос Тiле, але вiн зараз же тоне в гуркотi грому й страшенному, шипучому, як приплюск моря, шумi дощу. Раптом Макс чуК, як Тiле сильно шарпаК його за руку. Макс озираКться. Перед ним на мить миготять зляканi, жаднi, радiсно-лютi очi Тiле. - Швидше! Бiжiм!.. Мертенс! I Тiле прожогом вилiтаК з кiмнати. Макс, увесь повний грому, радiсно-лютих очей Тiле, нерозумiння й захвату, зриваКться з мiсця й бiжить за ним у розчиненi темнi дверi. *** Над палацом Мертенса нависла жовто-бура важка запона хмар. А в палацi Мертенса залягла тяжка, понура тиша. Так само бiгають величезними коридорами урядовцi, так само цокочуть, як величезнi коники, писальнi машини, так само невтомно працюють усi палацовi апарати. А тиша, проте, залягла в цьому гомонi - понура, нашорошена. Граф Елленберг од самого ранку не виПжджаК з територiП палацу. Вiн сам даК накази офiцерам охорони, сам навiть перевiряК пости, сам обходить усi коридори, що прилягають до покоПв пана президента. Але що дiКться в самого пана президента, вiн не знаК - пан президент зовсiм забув про iснування графа Елленберга, не те що не кличе, а навiть не згадуК про нього. I тiльки через Вiнтера графовi Елленберговi, мiнiстровi охорони, вiдомо, що пан президент цiлком спокiйно, навiть гумористичне поставились до iдiотичноП оповiстки iнаракiвськоi банди, що працюють, як i щодня, з невтомною енергiКю, хiба що тiльки дуже гнiваються на "йолопiв" на бiржi (та на вкладникiв). Навiть хотiли Пхати до Банку, щоб показатися публiцi й завдати Пй гарненького прочухана за легкодушнiсть. Але Штiфель i райхсканцлер, спасибi Пм, одрадили й стримали пана президента вiд цього небезпечного кроку. Граф Елленберг м'яко, роздумливо, зовсiм нечутно ходить по кабiнету, нахиливши горбкувату голову. I вмить зупиняКться, пiдводить лице й широкими здивованими очима дивиться перед себе. Так, вирiшено! Гра - так гра! Вiн кличе генерала палацовоП охорони й даК йому накази. Через пiвгодини-годину вiн буде назад. Телефоном його можна знайти в домi батька його, графа фон Елленберга. Вiтер б'К в лице пружинистими крилами. Жовте небо набираК димноП, закуреноП густоти. На вулицях незвичний рух. Бiржа в панiцi розбiглась Банк майже в облозi. Це дуже добре. Це просто знаменито. Страйк, революцiя, катастрофа. Хе! Граф Адольф нетерпляче потираК своП м'якi, жiночi колiна. Хто знаК, чи не прислужився!Iнарак пановi президентовi? Камердинер Фрiц не вiдважуКться зголосити ПП свiтлостi принцесi графа Елленберга - у принцеси болить голова, i вопи звелiли не турбувати Пх нiчим. Але граф Елленберг колюче, сухо дивиться поверх лоба в кучеряве золотисте волосся камердинера Фрiца и наказуК негайно зголосити ПП свiтлостi. Дiйсно, очi ПП свiтлостi стомленi, млявi й трошки червонуватi, наче вiд вiтру або вiд слiз. Але хору свою голову вона тримаК так твердо, рiвно й неприступно, що нiяка хороба не пiдступиться. Граф Елленберг зразу ж приступаК до сутi. Вiн не-хоче й не смiК довго затримувати ПП свiтлiсть тою справою, яка привела його сюди без попередження. Дiйсно, граф Елленберг маК вигляд рiшучий, суворий, урочистий. Вiн не посмiхаКться, не вигинаКться, не заглядаК в очi принцесi. ЏП свiтлостi, звичайно, вiдомо про нахабний розбишацький виступ Iнараку? РозумiКться. Все громадянство, не виключаючи соцiалiстiв i робiтникiв, обурене на цих бандитiв страшенно. Нiчого страшного, звичайно, не може статись. Але пiд умовою все ж таки повноП розсудливостi. Наприклад, не пiдставляти навмисно своП груди пiд револьвер тих бандитiв. Князiвна Елiза переводить зеленi стомленi очi вiд вiкна, в якому розкудовчено гойдаються вiти дерев, i пильно зупиняК Пх на м'якому носi графа Елленберга. Так, цiлком свiдомо, умисно пiдставляються груди. Груди пана президента. Граф Адольф говорить iз ПП свiтлiстю цiлком одверто, iнтимно, знаючи, що вся розмова лишиться мiж ними. Отже, хоч це i дивно, i неймовiрно, але абсолютно ясний факт, що лан президент хоче скiнчити своК життя самогубством. Намiр цих бандитiв К для нього зручний привiд. Наприклад, йому, графовi Адольфовi, треба було надлюдськоП натуги, щоб стримати пана президента вiд намiру поПхати на бiржу й виступити з промовою перед юрбою Намiр цiлком ясний: пiдставити себе пiд бомбу iнаракiста, загинути самому й загубити з собою сотнi людей. - Але через що?! Граф Адольф глибоко зiтхаК, схиляК голову й мовчить. Принцеса вражено пiдводить i устi широкi брови догори. - Графе, я сподiваюсь, ви не хочете своПм мовчанням сказати, що я причетна до цих настроПв пана Мертенса. Граф Адольф сумно хитаК головою. На жаль, вiя по щиростi мусить сказати, що саме ПП свiтлiсть причетна до цього тяжкого стану пана президента. На жаль, це так. Можна як хоч пояснити цей стан, але факт той, що пiсля вiдмови ПП свiтлостi побачитися з паном президентом вiн формально за-хорiв. Так, захорiв. I хорiсть ця така глибока й серйозна, що нiчого дивного не буде, коли вона скiнчиться якимсь божевiллям, якимсь вiзитом до iнаракiстiв. Вiн, граф Адольф, не потребуК поясняти ПП свiтлостi, що з того може вийти, як це вiдiб'Кться на Нiмеччинi. Та коли вже яо щиростi говорити до кiнця, то й на планах самоП ii свiтлостi. Iз смертю пана президента шанси ПП свiтлостi на корону Землi зменшуються дуже значно. I чи знайдеться вже потiм коронка Зiгфрiда, чи нi, але корона Землi страчена. Отже... Граф Адольф одверто, рiшуче дивиться в похмурене лице принцеси й кiнчаК: - Отже, ваша свiтлосте, Кдина рука К на свiтi, яка може стримати пана президента вiд самогубних вчинкiв i яка може вирятувати його, - це ваша рука, ваша свiтлосте. Подана йому в цей мент, коли темнi сили громадянства вибухають i загрожують йому, ця рука навiки стане його владаркою. Бiльше я нiчого не скажу, ваша свiтлосте. I граф Адольф iзнову нахиляК голову, даючи змогу ПП свiтлостi вдуматися й оцiнити його знаменнi слова. ЏП свiтлiсть сидить непорушне. Лице Пй вiд чола до пiдбо рiддя стаК рiвно-бiле, овал витягаКться, загострюКться, брови опуклими темними смужками застигли над примруженими, немов у далеку далеку далечiнь напрямленими очима. На устах виступаК ледве помiтний усмiх. Принцеса Елiза заплющуК очi й сидить так. Граф Адольф пiдводить голову, але, глянувши на ПП свiтлiсть, знову швиденько прибираК ту саму позу, ще нижче нахиливши лице. Раптом принцеса пiдводиться, велично випростовуКться й сухо, твердо випускаК з ледве розтиснених уст слово за словом: - Графе, я прошу подати до вiдома пана Мертенса... Вона на мить робить паузу, немов Пй забиваК дух, а граф Елленберг, швиденько пiдвiвшись за принцесою, весь замертвiлий у чеканнi, низько схиляК голову. - ...що я зараз буду в його палацi з вiзитом. Граф Адольф скидаК вгору головою, весь спалахуК рум'янцем радостi, хоче щось сказати, але замiсть того падаК на колiна й простягаК руки до руки принцеси. Вона подаК йому ту руку, i граф Адольф припадаК до неП в екстазi й побожностi. - О ваша величносте, ви справжня, дiйсна королева Землi! *** Вiкна в кабiнетi пана президента щiльно позачинюванi. Зовсiм, розумiКться, не через ту дурну божевiльну оповiстку бандитiв, а з тоП простоП причини, що дме гарячий вiтер i перешкоджаК важнiй нарадi пана президента з паном вiце-президентом Штiфелем, паном райхсканцлером, паном секретарем Банку й мiнiстром торгiвлi паном Бруксом. Мусiв би бути ще й граф Елленберг, але... його немаК. Нарада дуже серйозна, екстрена й таКмна. Через те кожний iз дорадникiв говорить iз дуже значним виглядом, неголосно, страшенно подовгу й надзвичайно не до речi. Пан президент, наставивши на мiнiстра торгiвлi сiдлаКте чоло, як бик роги, пильно, не клiпаючи, дивиться на його жеманнi, пiдмальованi уста, з яких слова виходять навшпиньках, як балерини з-за кулiс, i нiчого не чуК. Справа, властиво, давно ясна: треба йому, Фрiдрiховi Мер-тенсовi, взяти та й явиться завтра в Об'Кднаний Банк. I моментально вщухне панiка, скрутиться спекуляцiя й усi папери стануть у свою норму, як солдати, коли приходить офiцер. I не треба вигадувати нiяких хитромудрих комбiнацiй. Але вiн, розумiКться, нiкуди не поПде. Вдень хотiв Пхати, як розсердився на ту дурну отару овець, а тепер байдуже. Вранцi, як Вiнтер подав ту бандитську оповiстку, навiть серйозно розлютився. А тепер тiльки нудно й досадно. От i цi дорадники, очевидно, теж вiрять у його "деспотизм", "монархiзм", "свавiлля". Вiрять, що його треба страшенно берегти, бо, не дай боже, уб'ють - i все пiде до загину. НаПвнi люди! Що значить одна людина в тiй велетенськiй системi, яка охоплюК всю земну планету тисячолiтнiми, врослими в шкуру людства зв'язками й законами? Що вiн, Мертенс, у цiй колосальнiй машинi, яка обснувала всю землю мiльйонами гонових пасiв, яка позрушувала суходоли з суходолами, краПни з краПнами, мiсто з мiстом, нехтуючи всякi державнi кордони, раси, нацiП, релiгiП, iсторiП? Що таке Нiмеччина в цiй машинi? Складова частинка, яка без цiлого так же може жиги й функцiонувати, як вийняте колесо без цiлою апарата. А вiн, Мертенс? Малесенький гвинтик, тонесенька волосинка з товстелезноП линви. Ну, висмикнуть ПП, цю волосинку. Та що з того? Бiднi, дурненькi фанатики! "Зажерлива полiтика, катастро-фальна вiйна". Нiби вiн, Мертенс, та ще декiлька окремих "деспотiв" iз зажерливостi постановили провадити таку полiтику, i так по глаголу Пхньому й дiКться. Бiдним дурникам i не видко, що цi "деспоти" - тiльки безвольне, слiпе знаряддя вищоП волi, фатальноП конечностi, що ця вища воля крутить i командуК цими "деспотами" так само, як i тими "рабами", що бунтуються он там. Мiнiстр торгiвлi робить жеманний словесний пiрует i закiнчуК свою промову: - Отже, менi здаКться, пане президенте, що це Кдиний вихiд iз даноП ситуацiП. Пан президент на цей вихiд нiчого не вiдповiдаК й дас слово райхсканцлеровi. Райхсканцлер зiтхаК, сумлiнно збираК всi аргументи й береться за роботу. На його думку, питання треба розбити насамперед на три категорiП... Пан президент наставляК тепер на канцлера сiдлаКте чоло, так само мовчки, важко й кам'яно слухаК його дiлову, грунтовну промову й так само нiчого не чуК. "Зажерливiсть!" Яка, властиво, К колосальна кiлькiсчь iдiотiв! Напевно ж мiльйони людей думають про нього, Мертенса, що вiн iз зажерливостi провадить своП справи, iз зажерливостi руйнуК дрiбнiший капiтал, iз зажерливостi не даК робiтникам надмiрно високоП платнi, iз зажерливостi стоПть за об'Кднання свiтового господарства й фiнансiв у одному центрi, бажаючи, мовляв, експлуатувати схiднi краПни. Все з зажерливостi! А того й не подумають, що на якого ж бiса йому таке колосальне багатство? Та вiн же за нього мiг би купатись у найбiльших розкошах тисячi лiт. Навiщо Штiфелевi, Айхенвальдовi, Бравновi, Петерсовi, тисячам мiльярдерiв i багачiв Пхнi багатства, коли вони й тисячною частиною Пх не користуються? Коли для багатьох воно К вiчне джерело всяких клопотiв, неприКмностей, страждання, коли цей "деспотизм" К для них тяжкий хрест, фатальний обов'язок? Значить, К якась iнша сила, що вимагаК цього? Але, коли одного-другого з таких нещасних "деспотiв" людська дурiсть бомбою розриваК на шматки, мiльйони iдiотiв вважають це безглуздя за акт справедливостi. А тим часом цi самi мiльйони вiчно потребують деспотизму. Деспоти не родяться - Пх робить i творить юрба. Вона хапаК пiдсунуту збiгом обставин звичайнiсiньку людину, як глину, мне ПП, тре, розтягаК й нарештi вилiплюК те, що Пй хочеться. I, злiпивши iз звичайнiсiнькоП людськоП глини iдола-деспота, вона вимагаК вiд нього всiх iдольських деспотичних рис. Iдол (монарх, герой, вождь) мусить бути надзвичайний, одмiнний вiд усiх, неподiбний нi до кого, вищий за всi людськi норми, приписи, iнстинкти, вищий за жалiсть, любов, сльози, мусить бути якоюсь потворою з професiйною жорстокiстю ката, лицемiрством попа, безпомильнiстю рахiвничоП машини. Ця потвора мусить по колiна брьохати в пролитiй ним людськiй кровi й з тихим усмiхом або з апостольським пафосом обiцяти перетворити цю кров у нектар для будучого людства. I коли та кров i тi трупи починають занадто смердiти, юрба скидаК iдола, топче його, плюК на нього й метиться на ньому за кров, за все те, чого сама вимагала вiд нього А через якийсь час знаходить iншу глину i знову лiпить, i знову падаК перед новим iдолом до нового бунту, до нових ешафотiв, гiльйотин i бомб. Вiчний закон життя й вiчнi прояви його. Райхсканцлер витираК пiт i приступаК до другоП категорiП питань. Пан президент одкидаКться на спинку фотеля й заплющуК очi. Яке щастя було б кинути це вiчне напруження, цю божевiльну роботу машини, цю каторгу багатства, влади, "деспотизму"! Забитись би куди-небудь на дикий, пустельний берег моря, оселитись у лiсi, в печерi, поскидати з себе всi людськi одяги, всi ярма й пута, лежати на теплiй скелi, слухати пульс моря й бути вiльним, простим, самим собою. Вiн же так страшенно скучив за самим собою! Вiн же так давно не бачився з собою, справжнiм, дiйсним собою. До кабiнету нечутно прокрадаКться Вiнтер i з листом у руцi обережно й нерiшуче прямуК до пана президента. Пан президент розплющуК очi на рип його крокiв i мовчки жде. - Уклiнно прошу вибачити, пане президенте. Граф фон Елленберг просить негайно передати вам цього листа. Пан президент швидко бере листа, нетерпляче розриваК й. хмуро водить по ньому очима. Дорадники й Вiнтер непорушно, мовчки сидять i слiдкують за цегляно-червоним, пiтним, квадратовим лицем. I бачать, як умить воно оживляКться, набираК знайомоП сили, енергiП. - Прошу зараз же провести графа Елленберга до малого кабiнету. А вас, панове, прошу провадити далi нараду без мене. Я покину вас на декiлька хвилин. Вiнтер, низько перегнувшись, вiдступаК задом кiлька крокiв i вислизуК з кiмнати, а пан президент, жваво пiдвiвшись, з листом у руцi прямуК направо до дверей малого кабiнету. По дорозi вiн зупиняКться й знову перечитуК записку. Так, вiн не помилився, граф Елленберг маК докласти приКмну звiстку про ПП свiтлiсть. "ПриКмну" - навiть пiдкреслено. Граф Елленберг уже жде посеред малого кабiнету. Вiн стоПть iз скромною гiднiстю й стриманою радiстю в сiрих потуплених очах. Пановi президентовi вiн уклоняКться поштиво, але ж iз тою самою скромною гiднiстю. I зараз-таки тихим голосом, iз потупленими очима докладаК пановi президентовi, що ПП свiтлiсть принцеса по довгiй розмовi з ним, графом Елленбергом, виявила своК високе бажання... Тут граф Елленберг робить зовсiм невеличку паузу, вiд якоП пан президент, одначе, нетерпляче хмурить брови. - ...виявила високе бажання скласти вiзит пановi президентовi. I то сьогоднi, оце зараз. Граф Елленберг скромно пiдводить очi й уперше бачить, як цiiляно червоне лице пана президента робиться жовто-сiрим, наче стара кiстка, а вуха блiдо-синiми. - Як?! Сама перша?! До мене?! I голос тихий, зляканий, хрипкий. - Так, пане президенте. - Без коронки?! - Без коронки, пане президенте. Властивiсть усяких чудес i надприродних явищ, як то вже давно зауважила народна мудрiсть та святi писання, К в тому, що чоловiк од чуда цiпенiК, стовпiК й падаК ниць. Пан президент ниць не падаК, але будучи хоч i великим, та все таки чоловiком, цiпенiК. Правда, пан президент цiпенiК всього на якийсь мент. Потiм кров йому шугаК в жовто сiре лице - i воно робиться ще червонiше, як було. - Та як же це сталось?! Через що?! I голос уже знову гиркаючий, вогкий, з бризками радостi, шо з усiх сил рветься з загати. Граф Елленберг знову скромно опускаК очi додолу. Сталося це через те, що вiн, граф Елленберг, узяв на себе вiдвагу вияснити п свiтлосiП всю величезну шкоду для Нiмеччини вiд стриманостi ПП свiтлостi ПП свiтлiсть була така милостива, що вислухала його аргументи, довго вагалася, рiшуче вiдмовлялася, потiм знову дозволила йому промовити до неП, i нарештi голос любовi до батькiвщини перемiг усi перешкоди, i ПП свiтлiсть, одкинувши всякi етикети, всякi умовностi, маючи на увазi тiльки добро загалу, рiшилася на цей величний крок, який починаК знову епоху в iсторiП Нiмеччини. Пан президент кладе обидвi руки на плечi графа Елленберга, сильно надушуК Пх, мовчки дивиться в лице графовi, голосно сопе носом i раптом мокро-мiцно цiлуК його в щоку. I зараз же, вiдiрвавшись губами й руками, швидко вiдходить до столу, сiдаК й без ладу починаК перебирати складенi старi папери Потiм умить гатить кулаком по столi, схоплюКться, обертаКться до графа Елленберга i, блискаючи загорiлими опуклими очима, пiднявши всi загати, пустивши всю повiнь радостi, буйно гиркаК: - Параду! Королiвську зустрiч! Салюти всiх гармат! Скликати всiх мiнiстрiв, депутатiв, увесь Берлiн! Граф Елленберг, скромно сяючи, дозволяК собi завважити пановi президентовi, що салюти всiх гармат можуть внести занепокоКння в населення, особливо пiд цей напружений момент. Пан президент моментально згоджуКться, радiсно, бурно обливаючись потом, згоджуКться. Добре, салютiв не треба. Але грiм музики. Армiю музикiв! Килими на всю алею вiд ворiт до палацу! Вишикувать усю гвардiю! Ех, чому вони живуть у цiй прозаПчнiй, сiрiй Њвропi, де неможливо виявити грандiозних змахiв душi в фарбах, у звуках, у величезних масах живого й мертвого матерiалу! Нарада, розумiКться, розпущена. Якi там у бiса тепер наради, коли королева свiту маК ступити своКю ногою на порiг його вбогоП халупи? Про що тепер радитись?! Порозчиняти всi вiкна! Повпускати всi вiтри неба й землi, всi бурi, блискавки, громи. Гасайте, вихруйте, справляйте танець скаженоП радостi! Зустрiч королевi Землi! Що?! Не вистачаК килимiв у палацi? А в Берлiнi?! Килимiв у Берлiнi вистачаК Широченна алея, всi сходи палацу вкрито рiзнобарвними пухнатими смугами тканин. Дерева уквiтчано квiтками, прапорами, вiнками. З бокiв стоПть гвардiя пана президента двома щiльними стiнами молодих, рослих, зацiпенiлих тiл. На порталi палацу найвища, верховна влада Нiмеччини - Управа Об'Кднаного Банку з паном президентом на чолi Круг неП мiнiстри, депутати, палацове вельможне панство. У ворота палацовоП територiП вкочуК скромне авто старого графа Елленберга, стареньке, немодне, простеньке собi авто. В ньому двi скромнi постатi в чорному, двi жiночi старомоднi постатi - одна з золотисто-червоною, непорушною, рiвно пiдведеною головою, друга - з бiгаючими, цiкавими очима, з гострим нюхаючим носиком сiренькоП мишки. I в той самий мент громом слави вибухаК музика. Скромне авто зупиняКться. Граф Адольф Елленберг, гофмайстер барон Лерхенфельд i мiнiстр палацу зустрiчають високу гостю. Дiйсно, зустрiч королеви Землi! Дiйсно, тiльки королева так байдужо-певно, так урочисто гордо може приймати цей грiм музики, крики, уклони, вiтання, квiти, килими, тисячi жадних очей. I тiльки в черницi може бути така рiвна блiдiсть, така загостренiсть i висхлiсть точеного овалу й зблiдлiсть уст. А небо напухло жовто бурими хмарами, насичене гарячим вiтром, що рве, трiпаК прапори, квiти, волосся, чорний прозорий капелюх королеви. I величезними, строго-врочистими сходами палацу ПП свiтлiсть iде з тою самою величною байдужiстю, гордою певнiстю я рiвною рiвною блiдiстю витончено-загостреного лиця з широкими темними бровами I пана президента, промоклого вiд поту на лопатках, червоного й вилискуючого, але врочисто стриманого, слухаК з тою самою рiвною блiдiстю. I тiльки часом, як короткозора, мружить очi, i тодi в куточках засохлих уст легенько ворушиться непомiтний усмiх, як тонюсiнький кiнчик хвоста затихлоП в травлi гадюки. А коли вони лишаються вдвох у знаменитiй брильянтовiй овальнiй залi й з усiх стiн, iз стелi, iз столу й стiльцiв блискоче, стрiляК i граК на ПП свiтлiсть мiць i могутнiсть пана президента, вона ще виразнiше мружить очi й тiсно стуляК уста. Мiж прозорою матовою чорнiстю капелюха й рiвною блiдiстю лиця червоно, кричуще палаК волосся, трохи розпущене буйним вiтром. Але пан президент на волосся не дивиться. Вiн i на принцесу дивиться дуже-дуже рiдко - йому й так надзвичайно трудно бути таким урочисто строгим, таким велично поважним. Адже це К побачення не якоПсь п'яненькоП Марти Пожежi з оп'янiлим чотирнадцятилiтнiм хлопцем десь у кущах на березi рiчки, а двох високих осiб Нiмеччини. Принцеса Елiза також не дивиться на пана президента. Не через те, що вiн увесь цегляно-червоний i масно мокрий вiд поту, наче просто з паровоП ванни прийшов сюди до брильянтовоП зали, не через те, що нижчий за неП ростом, що квадратове лице вiдвисаК важкими щелепами. Нi, через щось iнше, через те, вiд чого очi мружаться, як у короткозороП. Але говорить вона спокiиним i рiвним, як твердо накручена струна, голосом. I говорить про такi речi, вiд яких радiсть пана президента хоче вибухнути, як корок iз пляшки шампанського. Пан Мертенс, звичайно, розумiК, що ПП вiзит до нього К певний i серйозний акт? Отже, вона цiлком ясно й виразно додаК, що приймаК його пропозицiю бути його дружиною. Пан президент не знаК, що треба зробити за етикетом (стати на колiно перед нею чи пiдвестись i низько вклонитись?). Вiн тiльки мовчить та низько схиляК голову, при чому з чола на мармурову пiдлогу падаК кiлька крапель поту. Одначе, даючи згоду, принцеса своПх умов не вiдкидаК: вона стане дружиною пана Мертенса тодi, як у руках його буде коронка Зiгфрiда, а на головi - корона Землi. I третя умова: до того часу Пхнi заручини лишаються тайною для всiх. Пан президент iзнову мовчки й низько схиляК велику iржаву голову. I рипким, застудженим вiд хвилювання голосом одповiдаК ПП свiтлостi. Те щастя й та велика честь, якi йому обiцянi, К така велетенська сила, що вона зруйнуК всi перепони, якi стоять на шляху осягнення поставлених умов. Тепер, коли цим вiзитом йому подана дружня рука ПП свiтлостi, тiльки втручання самого бога може бути серйозною перешкодою, всi ж людськi, земнi перешкоди вiд сьогоднiшнього дня можна вважати майже за неiснуючi. Треба тiльки трохи часу на формальне довершення становища, отже, тiльки кiлька мiсяцiв. Принцеса на мент заплющуК очi й зразу стаК подiбна до вийнятоП з домовини й посадженоП в фотель. Але тут же розплющуК очi й простягаК руку пановi президентовi. Пан президент обережно й побожно притуляКться до неП кiнчиками уст, боячись торкнутися пiтним, мокрим мiсцем над горiшньою губою. I ПП свiтлiсть тим самим байдужо певним, рiвно-величним кроком проходить знову до свого скромного автомобiля. Знову гримить музика, гуркотять крики гвардiП, лопотять i трiпочуться прапори пiд гарячим вiтром. А далеко над Берлiном у буро-синiх купах хмар блимаК слiпучими щiлинами небо. I тiльки як принцеса, попрощавшися з притихлою вiд величi iсторичного моменту, вiд пишностi и грандiозностi зустрiчi графинею, лишаКться сама в себе в спальнi, з неП, як сукня, спадаК витягнена рiвна величнiсть. Вона сiдаК в фотель, притуляК голову до спинки i, зiгнувшись, самотньо скоцюрбившись, сидить. Тепер - кiнець. Потiм стомлено пiдсуваК до себе скриньку з дорогоцiнностями, виймаК маленькi, наПвнi щипчики, якими абсолютно нiчого не можна робити в електротехнiцi, i нiжно гладить Пх кiнчиками пальцiв. I очi не мружаться, i розтоплюКться загостренiсть пiдборiддя, i рiвна-рiвна блiдiсть укриваКться нiжною, теплою червонiстю. Принцеса раптом одкидаК голову назад i заплющуК очi, але вона тепер не подiбна до винятоП з домовини - у винятих iз домовини, як вiдомо, не палаК лице й вони не думають про те, що надходить нiч, пiд час якоП бувають глузливi солодкi оргiП челядi без хазяПна. *** I пан президент разом iз парадним промоклим на лопатках убранням скидаК напружену врочистiсть. Гей, небо граКться блискавками, пiдкидаКться гирями, гуркоче велетенськими бубнами. Автомобiль! Пан президент також хоче погратися блискавками. Що? Небезпека? Кому?! Йому, для якого всi людськi перешкоди, як для гiрського потоку, - дитячi гребельки? Автомобiль негайно! Граф Елленберг розгублено пробуК спинити пана президента, але цi спроби навiть не гребельки, а осiннК павутиннячко на дорозi кур'Крського поПзда. Автомобiль! Просто маленький, скромний автомобiль, в якому Пздять незначнi палацовi урядовцi. Подати на заднi ворота. НiякоП охорони. Пан президент Пде до театру. Вiн Пде нам'яти вуха старому Берлiновi. Граф Елленберг почуваК, як не старому Берлiновi, а йому, графовi Елленберговi, блiднуть вуха й слабнуть ноги - це ж в i н мусить Пхати з паном президентом. Це ж вiн разом iз ним мусить летiти в повiтря вiд бомби iнаракiста. Варто ж було для такого непишного фiналу турбувати ПП свiтлiсть пишними парадами. Але пан президент нi про якi бомби й не думаК. Нема на свiтi нiяких бомб, нiяких iнаракiстiв - нiчого. Тiльки його мiць, влада й радiсть. Хто смiК противитись його силi? Хто смiК не вiрити в нього?! Спухле, темно-буре, понуро п'яне лице неба все нижче та нижче присуваКться до землi. Розкудовченi, бруднi, густо синi патли хмар черкають об дахи велетенських башт i небошкрябiв. З-пiд патлiв скажено й грiзно блискають косi, слiпучо-фосфоричнi очi. I тодi все набухле, п'яне лице сласно, грiзно реве, гарчить, клацаК зубами, регоче металiчним реготом. Маленьке авто палацового урядовця зупиняКться бiля театру. З нього виходять двi постатi и скромно проходять у дверi. Вони запiзнилися на виставу, перша дiя давно вже почалась. Але вони не хапаються. Дiйсно, перша дiя новоП опери вже майже кiнчаКться. В театрi висить мрiйна, пiвтемна тиша. В тишi гойдаКться золотисте, нiжне мереживо звукiв. Голови слухачiв, як ряди позастромлюваних на темний оксамит головок вiд шпильок, непорушно куняють у теплiй, затишнiй, помережати пiвтьмi. I раптом цi голови, як голiвки маку пiд непокiйним вiтром, починають ворушитись, нахилятись одна до одноП, шепотiтись i все повертатись в один бiк до ложi президента Об'Кднаного Банку Фрiдрiха Мертенса. Там видно широкi плечi, могутнi червонi груди н важку, чавунну голову з квадратовими щелепами. Постать спокiйно й рiвно сидить бiля самого бар'Кра. - Мертенс!.. Мертенс!.. Мертенс!.. Рух стаК бiльший, виразнiший, шепотiння переходить у дзижчання. Артисти починають поглядати на публiку, перезиратися мiж собою, повертаючи обличчя до ложi Фрiдрiха Мертенса. А постать сидить непорушне, важко, чавунно. Серед голiв шамотня. Дехто встаК й швиденько починаК сунутись назад, до виходу. Дзижчання робиться дужчим, покриваючи звуки музики. Непокiй, замiшання, тривога, захват, подив шугають по залi, вiють шелестливими крилами. Вмить десь iзгори чуКться крик. Хтось iзлякано гуркотить стiльцем. Голови пiдводяться. Крик повторюКться збоку виразно, голосно! - Слава Фрiдрiховi Мертенсовi! I, наче прорвавши заставку, цей крик упускаК в залу бурхливий, лопiтливий вихор оплескiв. Вiн пiдхоплюК всi постатi, пiдносить Пх на ноги, сповнюК Пх завзяттям, радiстю, захватом. I тi, що найбiльше тiльки-но шепотiлись у тривозi й страху, що товпились до виходу, тi найдужче плещуть i найголос-нiше кричать: - Слава! Слава! Слава Мертенсовi! Музика спиняКться. Артисти пiдходять до рампи i, повернувшись до ложi, бурно, з ентузiазмом плещуть. Ярке свiтло заливаК весь театр. Ложi, партер, гора - все повне махаючих, плескаючих рук, розкритих ротiв, блискучих фанатичних очей. Величезне страховище-юрба ошкiрилась усiма своПми шерстинками, швидко трiпаК й трiскотить ними й реве в дикому слiпому екстазi. Фрiдрiх Мертенс помалу пiдводиться, повертаКться всiм присадкуватим тiлом до роз'ятреного захватом тисячоголового страховища й з посмiшкою киваК йому головою. Буря ентузiазму громом i ревищем проходить юрбою вiд цього кивка. - Слава!! Слава!! Слава героКвi Мертенсовi! Смерть бандитам! Хай живе Мертенс! Слава! Граф Елленберг стоПть у найдальшому куточку ложi - тут як-не як, а бiльше шансiв на те, що бомба його не зразу розiрве На його думку, пановi президентовi можна цiлком вiльно вже задовольнитися цим трiумфом: папери Об'Кднаного Банку пiднято так, як Пх не могли б пiднятти десятки хитрих комбiнацiй. Пан президент уклоняКться, спасибi йому, i йде з ложi. Театр реве, тупотить, трiщить оплесками. Тепер тiльки б устиг пути сiсти в авто й вiд!Пхати. Тiльки б од!Пхати вiд цього страшного театру! Але це не так легко зробити. Страховище з ревом i криком виливаКться з зали в коридор, пiдхоплюК пана президента на руки й несе його над своПми головами, наче навмисно пiдставляючи пiд кулi iнаракiстiв. Бiдний пан президент безпорадно подригуК ногами, вириваКться, гиркаК, обливаКться потом, але оскаженiле страховище тiльки реве, душиться вiд захвату та любовi й несе свого iдола на собi. Граф Елленберг протискаКться вперед, хапаК перше авто, яке попадаКться бiля входу, i справляК до нього ревуще страховище з паном президентом на руках. Небо шипить рясним буйним дощем i реве назустрiч юрбi, розриваючись, як вiд бомби, на шматки. Мокрий, пошарпаний, пожований страховищем пан президент нарештi вириваКться з обiймiв його й ховаКться в авто Реве юрба, реве небо, реве автомобiль, лопотить дощ, лопотять мокрi руки, блискають блискавки, лiхтарi, сотнi очей... Граф же Елленберг не блищить i не лопотить, - вiн увесь щемить нетерплячкою, вiн усiма м'язами, нервами, пальцями рук i нiг витягаКться, помагаючи автомобiлевi вибратися з юрби екiпажiв. Не може ж буть, щоб тут десь не було iнаракiстiв! Не може того бути! Коли вони не насмiлились пустити в повiтря театр i тисячi невинних людей, то вони не пошкодують якусь пару автомобiлiв iз шоферами. Раптом над головою iз страшенним трiском i гуркотом розкочуКться вибух. Бомба? Грiм? Авто видираКться на чисту дорогу й несеться вулицею. Пан президент, вiдкинувшись назад, весело витираК лице, шию, руки й важко дихаК. Ну, що? Нам'яв вуха? Що? Нi? Де ж тi паршивцi з своПми бомбами? Га? Видушуючи колесами, як iз сикавок, струП води, до театру пiдлiтаК друге авто. В ньому сидять Тiле й Макс. Дощ залiплюК вiконця, але й крiзь заплакане скло видно, що юрба, як пiсля закiнченого свята, живо, пiднято колихаючись, улива Кться знову в театр. Тiле люто зцiплюК зуби. Пiзно - втiк товстошкурий бегемот. *** Задоволене вiдкашлюючись у сиву розпатлану бороду, з гуркотом тупотить на захiд грiм. Тьмяними слiзьми перешiптуються в ошелешенiй, притихлiй тьмi нагойданi, натiпанi дерева, часом потрушуючи нам'ятими чубами. Стомлено, з полегшенням дихаК трава, земля, заплаканi квiти. На терасi з зачиненими вiкнами нудьгують i заздрять непорушнi пальми, нiколи не тiпанi вiтрами, не поливанi дощами. Помiж ними, зчепивши пальцями за спиною вузлуватi, кiстястi руки, помалу, важено рухаКться граф Елленберг. З вiкон ТрудиноП кiмнати на терасу лягаК тьмяний зеленкуватий просто-кутник свiтла. I коли постать графа перерiзуК його, бiля лiжка Труди до вiкна повертаються двi голови. Повертаються й пильно слухають. - Невже, мамо, вiн насмiлиться?. - Тш! Нi, вiн не насмiлиться. Але скажи, Фрiдо, ти певна, що Труда взяла купiль iз льодом? - Я ж тобi кажу, мамо, що я сама бачила лiд, як вона несла його у ванну. Вона зробила це навмисне, щоб захорiти й померти! Графиня з тремтiнням зiтхаК. А Труда не чуК нi цього зiтхання, нi покашлювання грому, нi мокрого перешiптування саду, нi важких, навантажених думками й ваганнями крокiв батька пiд вiкном на терасi. Не чуК вона й жахного напруженою чекання двох схилених над нею голiв. Уста зачервонiлись, запеклися, потрiскались, як перестиглi вишнi на пекучому сонцi. Оголенi, смугляво-перламутровi руки цупко вп'ялися в простирадла, очi цупко впилися в гарячi образи - своП, мiнливi, химернi. Дверi тихо, повiльно, як у снах перед появою примари, розчиняються. Понуро похиливши голову, несучи на широкiй горбатiй спинi сувору рiшучiсть, тихо входить у зеленкуватий присмерк старий граф. Графиня швидко пiдводиться й заступаК своПм маленьким, хижо напруженим тiлом гаряче лiжко, i з очей ПП витягаються гострi наготовленi кiгтi. Фрiда боязко стаК поруч, широко розплющивши зляканi, чекаючi очi, готова кожноП хвилини наповнити Пх жахом i слiзьми. - Вийдiть обидвi. Я хочу побути сам iз Трудою. - Ми не вийдемо. Маленька чорненька постать iз високо, рiшуче, непохитно пiдведеною, застиглою в чеканнi головою здаКться великою, висiченою з чорного гранiту. Стомленi очi в зеленiй пiвтьмi твердо й хижо слiдкували за кожним рухом. В сивому вусi, позелененому збоку тьмяним свiтлом, ворушиться неохочий усмiх. - Викину силою. Виходьте краще так. Швидше. - Що тобi треба тут? Як не сором: використовувати хоробу для своПх гидких пiдозрiнь. Пiдслухувати маячiння хороП дитини Кати так не... - А, значить, К що пiдслухати? Ну, виходьте, я вам кажу. Фрiдо, марш. Фрiда зустрiчаКться широкими очима з грiзними ямками пiд насупленими кущиками брiв i злякано тулиться до матерi. Графиня обнiмаК ПП однiКю рукою, а другу витягуК вздовж лiжка Чорна й бiла постать тiсно зливаються. - Ми не вийдемо! Граф мовчки пiдходить, бере кiстястими пальцями чорну тоненьку витягнену руку й виводить матiр iз дочкою з кiмнати. Чорна тоненька рука випручуКться, чорна маленька постать опинаКться, вигинаючись. Бiла постать труситься й безвольна хитаКться за кожним рухом чорноП. Але кiстястi величезнi пальцi залiзно, мовчки тягнуть i, здаКться, можуть пiдняти обидвi постатi в повiтря й викинути Пх крiзь вiкно. Старий граф замикаК дверi на ключ, запинаК портьКри на вiкнах, уважно й понуро оглядаК все навкруги й пiдходить до лiжка. Тiльки на столику та на пiдлозi круг нього молочно-бiлим колом сумуК свiтло, все ж останнК - в зеленiй, густiй, затихлiй тiнi. Старий граф стоПть непорушне бiля лiжка, згорбивши спину, похиливши голову. На притупленому кiнчику носа Труди скляни блищить зелена смужка. Пiд заплющеними очима глибокi фiалково-зеленi западини. Темнi уста напiврозкрились, зашерхли палом, важким диханням. Дрiбно, поспiшно, легковажно-весело, як коник у травi, стрекотить десь годинничок. Старий граф озираКться, обережно пiдсуваК фотель i сiдаК. Оголенi плечi, оголена смугляво перламутрова рука (така жiноча, кругла вгорi й зворушливо-дитяча на кiнцi) iз зеленкуватими тiнями ритмiчно, важко дихають у мовчазнiй, завзятiй, невиднiй боротьбi. - Абсолютно несмачно... - раптом байдуже шепоче непорушна голiвка, i смажнi темнi уста зневажливо кривляться. Старий граф у чеканнi перехиляКться над лiжком. - Взагалi, дали б менi спокiй. Ну, для чого стукать, я не розумiю? Ах, та боляче ж! Труда круть головою по подушцi, ухиляючись од ударiв, кривить iз упертим болем лице, зцiплюК зуби, мугиче, стогне, але нi за що не просить милосердя. Пальцi вгреблися в простирадло и закоцюбли в стражданнi. Старий граф обережно, нiжно гладить долонею по скрученiй, уп'ятiй у лiжко руцi й шепоче: - Трудонько!.. Трудонько!.. - I не скажу! I не скажу! Ну, нехай i Макс! I не скажу! Голос хрипкий, чужий, мертвий. Смугляве, вкрите зеленою тiнню лице, поламане нестерпним болем, погнуте, як ногами потоптане, пашить вогнем, шумно, шершаво, трудно дихаК, задихаКться. I раптом усе тiло з лютою натугою, з одчаКм стрiпуКться, скидаючи з себе страшенну, задушливу вагу. Воно корчиться, вириваКться, викручуКться, голова вiдкидаКться назад, зламаною дугою випнувши горло, шукаючи манесенькоi щiлинки з повiтрям, а пальцi скажено, iз сухим дряпанням гребуть по простирадлi. - Трудо! Трудонько! Дитинко! Ах, тiло корчиться, вигинаКться. Старий граф розгублено, з болем, з розхристаною нiжнiстю, з випущеною на волю любов'ю, з тремтячими, старими, одвис-лими вiд одчаю губами гладить скорченi руки, безпорадно тупчиться, нагнувшись над лiжком, шепоче старi, не забутi, але глибоко-глибоко захованi слова, вiд яких вiК дитячими, атласово теплими нiжками. - Тудi!.. Крихiтко Кдина .. Тудi!.. Ну, що ж це? Тудi Не треба... Старi, тремтячi, як дерев'янi габлi, руки безпорадно обнiмають скорчене, молоде, пашуче вогнем, стонуче тiло, захищають усiКю кров'ю своКю вiд незримого ворога, торкаються то тут, то там нiжноП гарячоП шкiри, гладять, голублять. - Тудi! Тудi, нiжна моя! Тудi! I потроху закинута назад голiвка вирiвнюКться, дуга горла опадаК, руки слабнуть, груди дихають важко, трудно, але рiвнiше Старий граф iз нiжною судоргою обхоплюК габлями розпатлану голiвку й жадно, злодiйкувато, ненаситно цiлуК гарячi, випуклi повiки очей, щоки, пукате, вперте, розумне чоло, хлопчачi, зашерхлi гарячою шкуринкою уста. Вiн хапаКться, тремтить, мучить затиснену в долонi голiвку й стогне вiд щастя й муки. - Тудi моя! Тудi, Кдина дiвчинко! О Тудi! Вiн хапаК в руки смугляву знесилену ручку i зверхнiм боком притуляК ПП до свого незвично розгаряченого, огрiтого рiдким вогнем, одвислого, з колючими суворими кущиками брiв лиця. Ручка безвольно, байдуже гнеться й пашить вогнем. У дверi стукають .Старий граф поспiшно й обережно кладе руку на простирадло. Потiм насуплюК сивi стрiхи на очi, помалу встаК й пiдходить до дверей. Одчинивши, мовчки впускаК графиню. Тривожно шукаючi очi матерi швидко обмацують суворе, жорстоке лице з обвислими внизу, як вим'я корови, щоками й бачить: воно щось ховаК в собi, щось задоволене i, значить, вороже до неП й до тоП iстоти, що там, на лiжку. Не кажучи нi слова, граф важко виходить iз кiмнати на терасу. Вiкна розчиненi. Пальми, нiколи не кудовченi бурями й дощами, жадно дихають вогкою свiжiстю бурi. У вiкна здивовано вгорi клiпають дитячi очi зiр. Iз саду вiК духом дитинства, нiжними атласистими нiжками, любими вечорами, коли не займана бiлiсть крихiтного лiжечка робить жичтя зворушливо важним. Далеко-далеко оксамитним, добродушним, незлобним буркотiнням обзиваКться грiм. *** З доктором Рудольфом дiКться щось цiлком непевне. Вiн уже з тиждень нiчого не Псть, анi рiсочки, нi вранцi, нi вдень, нi увечерi. Все, що приносить йому Кетi, вiн систематично вiдсилаК назад, навiть не подивившись на страви. Тiльки весело, радiсно смiКться з дивування й страху доброП дiвчини, любовно обнiмаК за плечi й говорить Пй чуднi слова, вiд яких Кетi стаК моторошно. А очi доктора Рудольфа блищать, як мокрi шибки на вiкнах, волосся покручене буйно-веселими вихорами, на тоненьких волосинках уст невтримно трiпотить сонячною, переливчастою росою посмiшка. А садiвник Йоганн, старенький дiдусь, що зустрiчаК разом iз квiтками сонце, розповiдаК, як доктор Рудольф рано-ранесенько виходить у сад, як цiлуК траву, листя, як раптом простягаК обидвi руки до неба, до сонця, весь витягнеться, неначе збираючись летiти, i тихенько про себе смiКться. I так стаК чудно, i так жаль од того смiху, що дiдусь Йоганн одвертаКться, щоб не дивитись. Доктор Рудольф, для чогось нарвав ши оберемок трави, весело вертаКться з ним до лабораторiП, наспiвуючи й шкандибаючи. Панi Штор, мовчазна й поважна, тiсно затиснувши своП волосинки уст, щодня ходить до сина. Вона не докучаК йому, нi про що не питаК, не припрохуК Псти, от собi зайшла мимохiдь до Рудi на хвилинку. Очi, великi, поважнi, чистi й мовчазнi, допитливо збоку вдивляються в сина, бояться, не розумiють, вишукують. А Рудi смiКться, любовно обнiмаК й мамуню за плечi, радiсно цiлуК й нiтрошки не нагадуК хорого. лице свiже, свiжiше, нiж уперед, очi яснi, чистi, одвертi, тiльки бризкають, вихлюпують переповненою, затримуваною, лукавою радiстю. Трудно йому стримувати, от-от переллКться через край i розкриКться вся тайна. Але нi, мовчить Рудi, регоче, обнiмаК, пустуК, фальшиво висвистуК губами легковажнi мелодiП, з пiдскоком шкандибаК, кудовчить волосся й уперто, щасливо мовчить. Нiщо його не зачiпаК, не тривожить, нiщо не може пригасити дивне п