уцiя, стоПкiв, цинiкiв! Хiба не осягнена атараксiя Епiкура? Хiба не здiйсненi заповiдi Шопенгауера, старого боягуза радощiв? Чого ж сум, чого гвалт, чого страх?! Стоять фабрики, що виробляли сукна, шовки, оксамити? К чорту! Людина буде гола ходити. Голе, сильне, хиже, здорове тiло естетичнiше, нiж усякi дегенеративнi калiки, позакуту ваш в шовки. Стоять тисячi, мiльйони фабрик, майстерень, копалень, лабораторiй? А що вони робили? Џжу, одежу, питво? Потрiбне це тепер? Нi. Так чого страх, що стоять? I стiйте к чоргу собi! Стояiь залiзницi, трамваП, пошта, телеграф? А вони що робили? Перевозили Пжу, одежу, питво та паливо? К чорту! Бiльше непотрiбно. Можете стояти. СтоПть електрика, водопровiд? А для чого вони? Сонце К свiтло для всього живого. Будь ласка! Води в природi бiльше, нiж у водозбiрних Берлiна. Геть до природи з кам'яних колодязiв! Але де ж отi фабрики, майстернi, лабораторiП, що виробляють людське й божеське? Де тi генiП, що поза "жуйкою" давали красу людству? Поети, митцi? Чи не вони ж споконвiку переспiвують одну свою улюблену тему про жуйку, самицю й дитинчата? Якого ж чорта вони отруюють себе т е-п е р, коли всi мають те, що вони виспiвували? Доктор Рудольф сiдаК в фотель, заплющуК очi й чуК, як його обхоплюК та сама кричуща, нестерпно тоскна туга, що була тодi, як вiн пiсля вибуху лютi й одчаю сидiв на лiжку в камерi-божевiльнi. *** Холоднии дощ плаче рясними слiзьми на шибках Холодна вогкiсть дихаК i куткiв. Сивий присмерк, як зiгнутий пристаркуватий чоловiк, цiлий день тоскно блукаК по лабораторiП, по спустошенiй власною рукою доктора Рудольфа, по любiй, насиченнi роками його дум робiтнi. Днi й ночi котяться однi через одних, як хвилi - однi яснi, другi темнi, рiвнi, одноманiтнi й без назв. Який сьогоднi день? Субота, середа, недiля? Смiшнi, дорогi й непотрiбнi вже назви. Батько досить уперто вiдмiчав Пх за календарем, але як один раз загубив рахунок - так усi цi суботи, понедiлки, вiвторки лишились десь там, позаду, в туманi минулого. Який мiсяць? Листопад? А може, грудень уже? I котиться хвилями безiменними те, що люди привчились називати днями. Для чого Пм тепер назва? Навiщо мiряти час? Та й чим мiряти? Що К спiльного тепер у людей? Часу вже немаК, бо немаК мiрила. У вiльну хвилину доктор Рудольф пише спогади перед залiзною грубкою, поставленою ним самим. Для чого? Щоб колись, коли вiдвикне вiд писання, коли обросте шерстю, взяти цi списанi аркушики й згадати час, коли люди на землi вмiли зазначувати знаками своП думки? Чи ще не вмерла потреба зносин хоч iз самим собою? Чи страх, що загусне мозок i заросте бадиллям дикунства? Чи в душу свою, потоптану, понiвечену, понижену, осмiяну, хочеться глянути, як у загноКну, смердючу рану? Не тiльки глянути, а дивитися в неП щодня, длубатись у ранах i чути чудну насолоду вiд них. Але ж як ниють у сiрiй холоднiй самотi болi! Так, так, вiн упав iз височеннноП гори, на яку дряпався дванадцять рокiв. Та тiльки тепер, коли вже минув перший момент падiння, вiн як слiд чуК, що розбився i вся iстота в ранах. I тiльки тепер вiн знаК, що дванадцять рокiв таскав на гору величезну важку торбу своКП славолюбностi, думаючи, що несе любов до людей i науки. Тiльки тепер, коли вiн iз торбою своКю лежить на днi безоднi, вiн чуК, що в нiй стогне не любов до людей, а понижена, недодушена гордiсть. Холодний, рiвний, серйозний дощ, такий самий, як бував колись за минулоП доби. Пристаркуватий, шамкаючий присмерк сумно киваК сiрою головою. Доктор Рудольф одкидаК голову вiд записок i слухаК. От зараз прийде мама. Яке чудне, старе, вiчне, як життя, iм'я! Одне з небагатьох iмен, що лишилися на з!емлi. .Вона жалiК бiдного Рудi. Вона з усiКП сили стараКться не показати, що жалiК. I це найбiльше завдаК болю, що вона стараКться не показати жалю. I в цьому стараннi, як у дзеркалi, Рудi бачить себе маленьким, смiшним, жалюгiдним. I цей жаль рiвночасно грiК його забутим старим теплом, вiд якого очi стають гарячi. Хочеться притулитися до старих нiжних рук i сховати в них сором, пониження, дурну гордiсть. Навiщо вони тепер? От вона прийде й буде розповiдати про незначненькi подiП в тому чудному домi, набитому чужими собi, байдужими до себе людьми. А доктор Рудольф буде слухати i мовчки з солодким болем i ниючим соромом усерединi здригуватись на одно iм'я. ЗнаК мама чи не знаК, що вiн здригуКться на це коротеньке, болюче, любе iм'я? Але записки доктор Рудольф пише дуже рiдко, бо цiлий день зайнятий важнiшими справами. Вiн копаК по старих покинутих городах картоплю, капусту, цибулю, всяку городину, - обшукуК всi льохи й комiрчини покинутих помешкань, старанно збираК всi продукти, якi Пли колись люди, i звозить усе це додому. Граф iронiчно-сумно посмiхаКться стрiхами: винахiдник СонячноП машини, великий учений, той, що зруйнував увесь старий свiт, тягаК вiзочок по Берлiну, вислухуК насмiшки, глузування й ворожi вигуки ради того, щоб годувати старих трупоПдiв i реакцiонерiв. Чи варто ж було для цього дванадцять рокiв сидiти в келiП? А доктор Рудольф мовчить. Мовчить на глузування сонцеПстiв. I на теплу насмiшку графа, i на понурий глум батька та тихий жаль матерi. На все. Тоненькi уста стали ще тоншi. Куточки Пх витяглися рiвними гострими голками. Цiлими днями, шкандибаючи й похнюпившись, вiн тягаК вiзок, носить воду, рубаК дрова, ставить грубки з цегли в кiмнатах батькiв, графiв i принцеси. I мовчить. Навiть до принцеси нiколи й словом не обiзветься. Мати часом нiжно докоряК синовi за таку неделiкатнiсть. Правда, принцеса й сама, видно, дуже гнiваКться на Рудi, але ж треба зрозумiти, що Пй тяжче, нiж кому iншому, вiд СонячноП машини. Та Рудi й на докори мовчить, тiльки iнодi чудно посмiхнеться й зараз же вiдiйде - нема йому часу на розмови. А ввечерi, як iз усiма роботами покiнчено, доктор Рудольф потихеньку увiходить iз вулицi до палiсадника перед будинком, забираКться в кущi пiд тополю й стоПть там доти, доки погасне свiтло каганця в одному вiкнi. Поганеньке, мiзерне це свiтельце - в кiмнатi в технiка далеко яснiше, бо в нього горить справжня ацетиленова лампа, але доктор Рудольф не дивиться на технiковi вiкна. Iнодi, як немаК дощу, а в небi серед хмар купаКться мiсяць, то пiрнаючи, то виставляючи лису голову, в палiсаднику з'являКться ще одна постать - коротконога, опецькувата, з пiднятим комiром i натовкмаченим на самi очi капелюшем. Вона не бачить Рудольфа й обережно пiдкрадаКться пiд вiкно, силкуючись зазирнути в нього. Доктор Рудольф i на це мовчить, тiльки пильно, затаПвши духа, слiдкуК за дивним чужим чоловiком. Хто вiн? Чого йому тут треба? Часом чоловiк спираКться плечем об стiну пiд вiкном, похилюК голову й стоПть у глибокiй iадумi довго-довго. Безшумно хилитаКться iнодi тiнь у вiкнi, затуляючи свiтелечко. I серце доктора Рудольфа теж хилитаКться, i з нього вихлюпуКться гаряча, болюча нiжнiсть. Чужий чоловiк теж ворушиться, стаК, видно, навшпиньки, зазираК у вiкно. Мабуть, i в нього щось вихоплюКться? Коли гасне вiкно, нiч стаК темна, тоскна, самотня. Чути, як виють десь покинутi голоднi собаки. Чути, як мертво й страшно мовчить Берлiн, як пустельно, первiсне шумить вiтер у мокрих голих вiтах. *** I от раптом принцесу Елiзу пiдмiнено. Хтось зiдрав iз неП хмуру зацiплену скупченiсть, iз-пiд неП вийшла нова людина. Це тепер - весело-владна, грайлива, нiжна дiвчина. Але що дивного в такiй пiдмiнi, коли приПхав дiйсний, справжнiй коханий наречений? Як давнiй лицар, вiн пiв-Њвропи проПхав конем, iз скринькою СонячноП машини за плечима, з револьвером за поясом, з нагаКм у руцi. Пiв-Њвропи переПхав, щоб добратись до Нiмеччини, до своКП давньоП з юнацтва нареченоП. I зараз же з револьвером в однiй руцi, з нагаКм у другiй прийшов до двох малярiв у салонi, ввiчливо попрохав Пх переселитися нагору й зайняв цю кiмнату. Пiсля того другого ж дня виПхав конем до мiста; виПхав уранцi, а вернувся увечерi. Але вернувся з гарненьким екiпажем, повним усякого добра: мiшок муки, мiшок крупiв, маса бляшанок iз консервами, торби свiчок, солi, сiрникiв-усього того, що бiдний доктор Рудольф не мiг нiколи так блискуче роздобути. РозумiКться, для чого тепер принцесi помiч якогось кривого, калiкуватого доктора, сина льокая. РозумiКться, вона зараз же попрохала панi Штор переказати свойому синовi, щоб вiн бiльше не турбував себе послугами Пй. Та й нiкому вже, власне, були не потрiбнi його послуги, бо те, чого понавозив князь Георг, вистачить на цiлi мiсяцi всiм Пм. (Сам князь Георг, Пвши сонячний хлiб, тепер знову перейшов на старий режим). О, це справжнiй мужчина! Вiн не такий уже молодий, i одiв йому, може, тридцять п'ять; на чолi вже глибоченькими затоками вимито волосся з обох бокiв, на висках - жовтизна, в ротi якраз посерединi вищербивсь один зуб. Якраз посерединi, так що лице як на двi половинки подiлене. Сталося це в дорозi, а лiкарiв уже тепер немаК - i доводиться ходити так. Часом аж злегка посвистують слова крiзь цю щербину. Але сам такий мiцний, сухий, сталевоокий, дротяновусий, нiс загнутим дзюбом енергiйно, непохитно рубаК повiтря. Але коли балакаК з принцесою, то сталь i дрiт стають тепленькою м'якенькою глиною, з якоП можна лiпити всякi фiгурки, що принцеса, натурально, i робить. Що ж дивного, що вона цiлими днями тепер виспiвуК, регочеться на весь дiм, на весь сад, що, як дитина, бiгаК по саду з принцом по дощу, по вiтру по всiх алеях. Особливо вона любить тi алеП, що перед самою лабораторiКю. I доктор Рудольф, затиснувши волосинки уст, цiлими днями тепер довбаКться собi в своПй холоднiй лабораторiП, невiдомо що вже тепер вигадуючи. ДовбаКться, часом шипуче посвистуК крiзь верхню губу й час од часу ховаК кулаки в кишенi, щоб погрiти пальцi. Iнодi пiдходить до вiкна й порожньо, не клiпаючи, дивиться в сад на мокрi порожнi дерева, на порожнК небо, па порожню мокру затихлу землю. А в спальнi лежить на канапi Макс i порожнiми очима читаК порожнi старi книжки, переселившись iз комуни до брата. От i тепер стоПть доктор Рудольф бiля вiкна й дивиться, як листя в панiцi, немов розiгнана юрба бунтарiв полiцiКю, же неться алеКю, iз жалiбним шелестом, пiдкочуючись пiд корiння. Вiтер, як чабанський пес, ганяК закуренi отари хмар iз позадираними хвостами. I раптом дзвiнкий владний контральтовий голос. Бадьорий, веселий рип пiску по дорiжцi. I нарештi двi постатi, тi самi двi постатi. Принц Георг ступаК чiтко, твердо, впевнено вимiряК кроки по землi, яка належить йому. Вiн iз сокирою в руцi. Сталевi очi й дротянi вуса покiрно поверненi до червоноП голiвки, що випинаКться з комiра пальта гарячою жариною. Вони стаюгь якраз проти вiкон лабораторiП. Червона голiвка на мент проводить очима по вiкнах, бачить постать доктора Рудольфа й байдуже вiдвертаКться. Що Пй до якогось доктора Рудольфа? Та чи й помiтила вона його? Вся ПП увага зайнята чимсь зовсiм iншим Але чим? Що треба Пм тут, у цiй алеП, з сокирою? Ручка в чорному рукавi, в чорнiй рукавичцi показуК пальцем на кущ бузку, на обидвi стiни кущiв iз голими, тепер такими порожнiми вiтами. Принц Георг хитаК головою, вимiряК очима кущi, ще раз киваК iоловою й щось каже до принцеси, посмiхнувшись i показавши чорну квадратову щербину й роздiливши сухе лице на двi половини Потiм пiдходить до першого куща, обдивляКться з усiх бокiв, вибираК, нахиляКться й сильно рубаК гiлля при самому корiннi. Вони хочуть позрубувати всi кущi! Вони хочуть вирубати всi кущi, всю алею вирубати, знищитаП Це вона хоче! Навiть це мiсце вирубати, вигладити! О нi! Доктор Рудольф зриваКться з мiсця й швидко, коливаючись у лiвий бiк усiм тiлом, вибiгаК надвiр. Вiтер скажсно кудовчить волосся, пхаК в груди, одпихаК назад до лабораюрп - вiн служить Пм за сторожа. Струнка, закутана в чорне манто постать помалу повертаК червону голiвку на рил нерiвних, шкандибаючих крокiв i зараз же байдуже, спокiйно вiдвертаКться. Принц Георг також зиркаК в той бiк i також спокiйно повертаКться до куща - якийсь собi калiка кудись поспiшаК. Сокира високо пiдлiтаК догори i з соковитим хруском угризаКться в тонкi нiжки бузку. А чорна струнка постать стоПть непорушне, слухаючи всiКю спиною нерiвним хапливий рип крокiв по алеП. - Вибачте... Принцеса и принц Георг повертаються. Що треба цьому чоловiковi? - Вибачте... Ви хочете рубати цi кущi? Сталевi очi помалу випростовуються разом iз головою й здивовано оглядають од голови до нiг калiкуватого чоловiка. - Так. А вам що до того? Хто ви такий? Доктор Рудольф тим часом злегка вклоняКться принцесi. Принцеса недбало, байдуже киваК голiвкою й повертаКться до нареченого: - Це - Рудольф Штор, Георгу. Прошу далi. Георг уважнiше, пильно, гостро встромляК в доктора Рудольфа два цвяхи очей. - А-а? Добродiй усього людства? Що ж вам треба, пане добродiю? Добродiй людства придержуК рукою волосся на головi. - Я прошу вас сказати менi, що ви хочете робити з цими кущами! Принц Георг спочатку високо, пепорозумiло пiдводи iь брови, потiм раптом грiзно хмурить Пх. - А ви яке маКте право задавати менi це питання? Доктор Рудольф на мент закриваК очi й знову розкриваК Пх. - Я ще раз прошу вас дати менi вiдповiдь на моК питання. Тут принцеса гидливо кидаК в його бiк: - Ми хочемо вирубати цi кущi. Тут буде площинка для спорту Рубайте далi, Георгу! Георг одвертаКться вiд добродiя людства й зручнiше затискуК сокиру в руцi. Але доктор Рудольф помалу спокiйно заходить збоку й стаК мiж ним i кущем. СтаК, складаК руки на грудях i тихо крутить головою. - Ви цих кущiв рубати не будете. Нахабство цього суб'Ккта на якийсь мент позбавляК мови принца Георга. - Пане добродiю! Я вам раджу моментально вiдiйти, сховатись у вашу хату й не наражати себе... - Ви цих кущiв рубати не будете. На принцесу доктор Рудольф не дивиться. Волосся рукою вже не притримуК, готову не пiдносить, а так само спокiйно крутить головою з боку на бiк. - Я Пх буду рубати, пане хiмiку! Хоча б менi прийшлося рубати Пх разом iз вашими ногами! ЧуКте?! - Будь ласка. Вам прийдеться рубати разом iз моПми ногами. Матово-блiде, рiвне, схудле лице пiд крилами червоного волосся не рухаКться, чогось жде. Ну, ясно, чого жде. Принц Георг простягаК лiву руку й сильно вiдпихаК нею набiк доктора Рудольфа. Але доктор Рудольф зараз же хапаК цю руку своКю й так стискаК, що принцовi Георговi кров шугаК в лице й одразу ж виразно стаК видно жовтiсть вусiв пiд горбуватим дзюбастим носом. Вiн iз усiКП сили шарпаК руку, але доктор Рудольф тiльки злегка хитаКться наперед i мiцно тримаК руку князя Георга. - Пане Шторе! Я вас попереджаю: вiдiйдiть! Пустiть руку! Рука пана Штора приросла до тiла князя Георга. Волосинки вуст тiсно злилися в одну тонку витягнену лiнiю. Очi голо, одверто, льодово дивляться в зашарене вогнем лице з горбатим носом. Права рука принца Георга рвучко, гнiвно разом iз сокирою пiдводиться й на пiвдорозi зупиняКться, готова змахнути вгору. - Пане Шторе! Ще раз кажу пустiть руку й забирайтесь негайно звiдси. Останнiй раз кажу! - Я пiду тодi, як ви дасте менi слово не рубати цих кущiв. Для спорту ви маКте досить вiльного мiсця в саду. Червона голiвка непорушне застигла, чогось жде. Ну, ясно чого жде. Принц Георг сильно шарпаК лiву руку, шарпаК раз, другий, люто блискаК сталлю очей, потiм умить змахуК правою рукою з сокирою i.. весь одхиляКться назад, лiва рука доктора Рудольфа блискавично хапаК й за праву руку Георга, - i сокира безсило звисаК вниз Принц Георг пробуК вирвати руки, але вони тiльки синiють пiд пальцями калiкуватого чоловiка, слабшають, слабесенько ворушаться i сокира от-от випаде з покоцюрблених пальцiв. - Пусс-тiть руки, ви! - Тiльки тодi, як дасте слово... Тут принцеса Елiза поспiшаК на помiч - сокира от-от виприсне. - Георгу, пустiть цього чоловiка! Ходiмте. Ми знайдемо iнше мiсце. Георг шарпаК руки, але вони вiд того тiльки бiльше синiють Цей чоловiк не пускаК. Лице Георга пашить вогнем, i жовтi дротянi вуса так виразно жовтiють на червоностi, а сталевi очi колючими конусами вп'ялися в блiде, спокiйне, затис-нене лице кривого хiмiка. Сокира падаК на землю коло нiг доктора Рудольфа. Тодi вiч випускаК руки князя Георга, тихо нахиляКться, пiдiймаК сокиру, ввiчливо подаК ПП принцовi й спокiйно шкандибаК назад, до себе. Вiтер бурно, весело гладить йому волосся, в очах стоПть примружений гидливий погляд iз-пiд червоних крил. I доктор Рудольф довго ходить по лабораторiП, поглядаючи мимохiдь на зрубанi, покалiченi нiжки бузку з бiло-зеленкуватими ранами. А принцеса й принц Георг iдуть додому, до будинку. I дивна рiч: принцеса Елiза цiлком щиро, непiдробне весела, нiжна, радiсна Ну, просто щаслива! Цiлком щиро, от це дивно! - цiлком щиро щаслива. Вона бере князя пiд руку, пригортаКться до нього, смiКться, трохи не летить на крилах. Чого ради? Невже вона не бачила, як поводився той нахаба! Чи цiКю поведiнкою хоче загладити сором, образу, ганьбу поразки? Нi, вона нiчого не хоче загладжувати. Вона все бачила, вона навiть знаК, що "цей чоловiк" дуже великоП фiзичноП сили, вона одверто говорить про те, що сокира випала, вона нiчою не хоче ховати. Але вона собi просто сяК вся. I старому графовi розповiдаК всю сцену з сяючим смiхом, i стару графиню несподiвано, невiдомо з якоП причини обнiмаК, i до рояля бiжить, i бурно граК, i верхи хоче Пхати. Абсолютно незрозумiла, чудна поведiнка, противна всякiй логiцi. А доктор Рудольф стоПть бiля вiкна й порожнiми очима дивиться в порожнК небо, по якому вiтер жене отари хмар iз позадираними хвостами. I тепер його очi ще порожнiшi, застиглiшi, крижанiшi. От iде графiвна Труда з якимсь чоловiком алеКю з вулицi. Так, це Труда, порожня, неiснуюча Труда. З нею ПП "чорно-срiбний лицар", теж порожнiй, неiснуючий, тоскний, нудний. Ранiше вона приходила сама. Тепер iз "лицарем". А порожнiй Макс лежить у спальнi й читаК неiснуючi детективнi романи, що купою лежать бiля канапи. Труда хитаК головою, привiтно махаК рукою, щось гукаК чорно-срiбному лицаревi й весело бiжить до ганку. - Рудi, милий, голубчику! Що з вами? Чого ви такий? Га? Ви дивiться, який чудовий вiтер. Я хочу зробити з Душнера змiя й пустити його на небо. Правда, на такому вiтрi можна? Правда? Душнер увiчливо, приКмно посмiхаКться чорними пукатими очима пiд густими пухнастими, як два хвостики, бровами. - А Макс де? ЧитаК? Все читаК детективнi романи? Рудi, голубчику, що це значить? Га? Рудi не знаК ЧитаК - то й читаК. А що бiльше робити? Але Трудi страшенно важно знати, чого Макс читаК детективнi романи Страшенно важно Пй це знати, конче треба знати - вiд цього залежить усе ПП життя разом iз синьою родинкою сережкою пiд вухом. Можливо, що мудрий, спокiйно ввiчливий чорно срiбний лицар краще знаК, нiж доктор Рудi й графiвна Труда. Але вiн тiльки приКмно спокiйно посмiхаКться. А коли Труда бiжить додому навiдатися до матерi, вiн спокiйно, як вартовий, ходить по алеП. Щоб не бачити цiКП чатуючоП постатi, доктор Рудольф iде до Макса, лягаК на лiжко й дивиться в стелю холодними порожнiми очима. *** Старий граф обережно, навшпиньках, старечо-цупко тримаючись рукою за стiну, пiдкрадаКться до дверей. ПiдкрадаКться й слухаК всiм старим, великим, костистим, як у вола, тiлом. Два голоси там, у сусiднiй кiмнатi, два найважнiшi, найболючiшi голоси з усiх голосiв, небесних i земних. Один голос - такий загадковий, такий несподiваний, що граф, знаючи його тридцять сiм рокiв, не впiзнаК; спокiйний, сумно-величний, глибоко-втихомирений. Такi голоси бувають у видужуючих од смертельноП, безнадiйноП, болючоП хороби. Другий голос - незмiнений, грудний, хлопчачий, правда, з якимись новими жiночими нотками, але все такий самий наПвно одвертий, зворушливо правдивий, рiшучий, безрозсудно-смiливий, смiливий до найстрахiтнiших слiв-учинкiв. А разом iз тим i з смiшком, з гумором, з уродженим гумором. З уродженим, не iнакше, з таким самим, який був у дiда, прадiда. Старий граф злодiйкувато прикладаК вухо до дверей, клiпаК очима, злегка роззявляК рота, напружуК всю шкiру голови, ловлячи кожний звук. Але бiсовi парочки нагорi вчиняють такий гамiр, таку бiганину, борюкання, що аж лампи дзвякають i трусяться дверi. Та й голоси чути в далекому кутку - такi тихi, приглушенi. А яке було б щастя, коли б вони наблизились, коли б увiйшли до графа, коли б злилися з його самотнiм, пониженим, понурим голосом! Що руПни свiту, що Сонячна машина, що той гамiр чужих брутальних людей! Навiть пiд руПнами свiту з тими голосами був би найтеплiший затишок. Голоси стають виразнiшi. От один наближаКться! Старий граф Елленберг iзлякано вiдриваКться вiд дверей, хилитаКться, балансуК руками й поспiхом iде навшпиньках до свого фотеля. Стук у дверi - стук у старе серце, стук, вiд якого стаК трудно дихати. - Увiйдiть! Одчиняються дверi. На порозi маленька сухенька постать у всьому бiлому. (Тепер вона раз у раз у всьому бiлому, тепер восени, серед усього страхiття, темряви, занепаду!). Великi темнi поширенi очi нiчноП птицi, такi колись напружено-уважнi, неспокiйнi, загнанi - тепер дивляться пильно, сумно, спокiйно. Навiть гострiсть носа, уст, пiдборiддя вигладилась Нi чого нюхаючого, вишукуючого, винишпорюючого. Загадкова, тридцять сiм рокiв знана, вiдбита в душi незчисленними ясними й темними слiдами постать в бiлому помалу, тихо й певно пiдходить до фотеля. (Тепер вона входить до його не дрiбненькими колишнiми кроками зляканоП мишки, а спокiйно, впевнено помалу!) От пiдходить зовсiм близько, ласкаво пригладжуК йому на головi вiдстовбурчене вiд пiдслухування пасмо жовто-сивого волосся й зупиняК теплу маленьку руку на плечi. (Посмiла б вона була колись отаку ласкавiсть собi дозволити?) - Батьку, там знову Труда прийшла. Граф понуро-байдуже дивиться у вiкно. - А тi дiвки, що нагорi, не прийшли? - Џм нема чого сюди приходити, Едмунде. - Того самого, що й цiй. Графиня сумно посмiхаКться й хитаК головою. - Ну, навiщо ти так, навiщо, батьку? Навiщо себе, свою дитину й мене мучиш? - В мене дiтей нема Годi, iди собi. Графиня не рухаКться, навiть руки з плеча не здiймаК. - Њ, Едмунде. Ти можеш тепер, коли хочеш, перевiрити це. Он там вона сидить, твоя дитина. Щодня вона приходить. Щодня благаК дозволить Пй прийти до тебе. Граф рухом плеча скидуК маленьку теплу руку й натягаК на очi колючi сiрi вiники брiв. - В мене нема дитини-проститутки! Годi, кажу. Iди геть! Ранiше графиня була б зiщулилася, винувато, покiрно заклiпала б очима нiчноП, навiки стривоженоП птицi й тихенько, дрiбненькими кроками вислизнула б iз кiмнати. Тепер же вона тiльки посмiхаКться сумно й вибачливо. - Тепер нема проституток, батьку. Нема нi чесних, нi безчесних, нi грiшних, нi святих. Њ тiльки люди. Старий круто боком повертаКться до графинi й пiдкидаК догори до неП вимучене, пожоване думами й старiстю лице. А, "тепер, тепер1 НемаК нi грiшних, нi святих"? О, тепер чудесний настав лад для всяких "святих"! Знаменитий лад! Що й казать. Тепер, розумiКться, можна ходити Пм iз пiднесеною головою, з гордим усмiхом, iз чистим сумлiнням, з рiвнiстю, з вищiстю. Тепер можна пацати копитами в авторитет, силу, владу. Пошана, страх перед старшими тепер, звичайно, анахронiзм, забобони, смiшний спомин iз давно минулих часiв Тепер нема нi права, нi сили, нi влади, нi традицiП - нiчого. Чорну коробку на спину - i геть пiд усi вiтри. Що таке родина тепер? Що таке батько? Та ще трупоПд, якому треба варити Псти за старим режимом. Але, будь ласка. Нiхто не тiльки не тримаК, а й не хоче тримати. Графиня кiнчиком пальцiв сумно змiтаК з плеча графа сивий волос. I те, що вона собi змiтаК пальцями волосинку, найбiльш лютить старого. Вiн устаК, переходить до столу й бере в руки книгу. - Можеш сказати своПй Трудi, що в мене нема дiтей. Зовсiм нема нiяких! Нi жiнки, нi дiтей - нiкого. Можеш Пй пояснити навiть, через що я в такому станi опинився, стоячи одною ногою в домовинi. Тепер нема нi грiха, нi сорому, нi честi, отже, цiлком спокiйно можеш Пй розповiсти. Вона тебе зрозумiК дуже добре. I, може, нарештi дасте менi хоч трохи спокою. А тебе прошу не готувати менi Пжi. Ми самi будемо з Гансом i Георгом робити для себе й принцеси. - Батьку, батьку! Граф скажено жбурляК книгою об пiдлогу. - Не смiй паскудити це слово своПми устами!! Не батько я! ЧуКш ти?! Графиня твердо, сумно приймаК великими темними очима колючi лютi стрiли з-пiд настовбурчених брiв. - Нi, ти батько Ти можеш це перевiрити. Так, так, кожноП хвилини ти можеш тепер це перевiрити. Але ти ради своПх традицiй, з упертостi не хочеш признати сонячного хлiба. Ти волiКш одмовитися вiд дiтей, вiд жiнки, вiд родини, анiж признаги те, що тiльки божевiльнi не хочуть признати. Добре, я так i поясню Трудi. - Будь ласка. Так i поясни. Можеш. - Так, я так i поясню. Але хто ж тепер винен, що в тебе нема дiтей? Хто? Граф важко, пильно, тягуче вдивляКться в гнiвно, обурено вирiвняне маленьке сухеньке тiло з чорно-сивою голiвкою в усьому бiлому. Воно, це таке колись покiрне, жагуче, потiм покiрно винувате, далi покiрно пригнiчене, тепер воно смiК обурено-владно, з гнiвним правом, з глибокою свiдомiстю вищостi стояти перед ним рiвно, вимогливо. - Ти хотiв колись правди. ЊдиноП правди! Ти не хотiв прийняти ПП, коли я давала тобi. Тепер ти можеш ПП взяти. Тепер ти можеш знати всю правду. Але ти навiть правду вiддаКш за Вiчний Порядок твого Ганса Штора. Хто ж винен, я тебе питают Признай порядок сина Ганса Штора - i ти матимеш усю правду. Так, так, не Ганса Штора, а сина його, Рудольфа Штора. Граф помалу, трудно сiдаК в фотель перед столом, ноги ослабли й колiна пiдло пiдгинаються. - Iди собi. Годi. Вiн одкидаК голову на спинку стiльця й безсило заплющуК очi. Стара, з навислими щоками, з буйним ластовинням i з западинами на шиП голова лежить безсило, але непохитно. Графиня глибоко зiтхаК й помалу виходить. Вона пiдiйшла б до цiКП голови, до цiКП рiдноП, любоП, бiдноП голови, обняла б ПП, притулила б до грудей собi, пригорнула б до неП ту смугляву, бiдну, любу голiвку, що дожидаКться в тiй хатi, - i так тепло, так повно стало б на бiднiй, холоднiй, спустошенiй землi. Але старе корiння вросло в стару бiдну голову й приросло до минулого, до неповторного, до померлого, i мертве мертвить i любов, i правду. А старий граф безсило сидить iз заплющеними очима, i ущипливий, гiркий усмiх ворушить вусами, як черв'як пiд купою сiна. Вiчний Порядок, традицiП, правда! Всi порядки, всi традицiП й правди вiддав би вiн за одне маленьке, з чотирьох лiтер, слiвце з одних нечистих, проклятих ним уст. Правда? Та будь вона на вiки вiчнi проклята, коли вона вб'К ту крихiтку живучоП надiП, коли погасить жалюгiдненьку iскорку iлюзiй, вiд якоП тримаКться малюсiньке тепло в недогаслому тiлi! КожноП хвилини ти можеш перевiрити. КожноП хвилини ти можеш погасити свiчечку своКП останньоП радостi. Перевiрити i вже нiколи не могти витягати iз столу гребiнцi, на яких iще заплутались чорнi, з синюватим одблиском волосинки, нiколи вже не прикладатися щовечора лицем до бiленькоП, смiшно куцоП блузки, в якiй iще заплутався дух ПП тiла, нiколи бiльше не лежати годинами на старiй канапi, в якiй заплуталась i живе його жалюгiдна, самообманна, живлюча неправда! Правда? Та коли вона потрiбна була людям, якщо несла Пм страждання й загибель? Старий граф трудно пiдводиться й обережно переходить до вiкна. Там, за портьКрою, стоПть у нього ще один фотель. Звiдти вiн часом бачить у саду трошки сутулу дiвочу постать iз хлопчачою недбалою ходою й густими стриженими чорно-синiми кучерями на плечах. Постать так помалу, неохоче, так нудьгуючи вертаКться з дому, так iнодi здивовано, непоро-зумiло й тоскно водить очима по вiкнах кабiнету, що графовi руки впиваються в поруччя фотеля, i в грудях нiжно-нiжно тане лiд, проступаючи теплою вогкiстю в очах. - Тудi! Дитинко! I так увесь тепло таючий, нiжно вогкий сидить зацiпенiлий у фотелi старий граф за портьКрою, за непомiтною щiлиною. I хiба можна рискувати цим щастям ради староП, жорстокоП, безчулоП блудницi-правди? Вiтер сипле вечором у вiкна. Вогник свiчки марно лиже густо-сiру тьму салону, щоразу жахаючись i рвучись злетiти, як повз нього твердо-чiтким, рiшуче вимiряним кроком проходить принц Георг. Принц Георг не розумiК принцеси Елiзи. Чого при людях вона з ним така близька, така щось знаюча разом iз ним, щось ховаюча, натякаюча, голубляча, i чого на самотi нiчого не знаюча, не ховаюча й замкнена, як прекрасна й порожня скриня? Чого це так? Чому найменший натяк на те, ради чого вiн пiв-Њвропи проПхав конем, викликаК в неП таку сухiсть очей, вiд якоП найодчайдушнiша вiдважнiсть засохне й скрутиться, як лист у посуху. - Не треба. Потiм про це, Георгу. Не тепер. А коли ж воно буде це "потiм"? Де саме лежить кордон тоП забороненоП краПни, де починаКться вступ у "потiм"? Принц Георг знаК: на приступках трону лежить кордон. Все одно якого трону, навiть мертенсiвського. Вона переступить кордон, тiльки здiймаючись сходами трону. Принц Георг рiшуче, точно вимiряно зупиняКться. Вогник жахно вiдсахуКться вбiк i дрiбно дрiбно труситься. Тiнь принца Георга дрiбно пiдскакуК по стiнi, силкуючись дiстати го ловою до стелi. Так, так шлях до "потiм" через трон. Але чого ж сьогоднi так весняно, так вогко променилися очi, так пашiли двi гарячi червонi плямки на лицях i так по-дитячому, так дивно для неП, так зворушливо-невинно розкривались уста, коли вона слухала всяку дурницю, наче величезну тайну мудростi? Чого була весь час така, наче вже ступила на трон, наче вже настало те "потiм"! Вогник спокiйно, роботяще лиже тьму. Вiтер дiловито засипаК вii\на густими синiми присмерками. Принц Георг iзнову ходить iз кутка в куток, перевертаючи на всi боки загадку. Який же трон може бути в пустелi, заселенiй жуйними тваринами? Пiв-Њвропи проПхав вiн серед одурiлоП людськоП худоби, серед руПн колишньоП цивiлiзацiП. От вони, цi тварини, ржуть i топчуть у стайнях своПх, аж глина сиплеться iз стелi. Якими силами можна вернути Пх до людськоП подоби! Пiдкласти пiд усю земну кулю набiй маюну й висадити ПП к чорту! О, тодi б вони заiржали, заревли iншим ревом, прроклятi! Принц Георг раптово зупиняКться, злегка пiдводить голопу й широкими сталево сiрими враженими очима дивиться в стiну. На стiнi схвильовано гойдаКться його розмазана тiнь, робить гримаси, стараючись звернути на себе увагу; потiм потроху затихаК й злегка похитуКться, похиливши голову з карлючкуватим носом. Вiтер шипуче треться крилами об чорнi шибки. Глухо й тужно з покоПв графинi тягнуться стьожки звукiв. Свiчка куняК, принц Георг усе стоПть i дивиться в пiдлогу. Раптом рiшуче пiдводить голову, посмiхаКться й липкими точними кроками прямуК до дверей принцеси. Трон буде! Або ж... не буде нiчого. *** I стук зiгнутого пальця в дверi: також рiшучий, вимiрений, непохитний. Принцеса сидить у фотелi. Збоку свiчка здивовано клiпаК на пишне збите золото волосся й на вогкi дивнi очi. Принц Георг неохоче дивиться на загадкову вогкiсть - хутко всiм загадкам буде кiнець. Вiн не хоче нiяких передмов, пiдходiв, красномовностей усяких слинькiв i шарлатанiв-полiтикiв - його думка проста, ясна й коротка: треба вернути людську худобу до людського життя Бiльше нiчого. Принцеса Елiза здивовано дивиться вгору на сухе непохитне лице з сталевими очима й затоками на чолi: яким же чином це можна зробити? Принц Георг не сiдаК. Вiн тiльки озираКться на дверi, пiдозрiло дивиться на вiкна й пiдступаК ближче. Зробити це можна таким чином Треба зiбрати кiлька тисяч людей (людей, а не жуйноП худоби) - а Пх уое ж таки, напевно, знайдеться не один десяток тисяч-треба захопити в своП руки всю зброю, всi склади й запаси маюну, гармат i скоро-стрiлiв, треба подiлити весь Берлiн на райони, позаймати Пх своПми людьми й тодi оповiстити- кожний мешканець Берлiна повинен з'явитися в таке й таке мiсце для виконання своПх колишнiх робiт i обов'язкiв. Насамперед залiзницi пустити в рух. Доставити нафти, вугiлля, всякого палива для машин Пусти ти електрику. Дати воду. Вiдживити всi фабрики, майстернi, копальнi, верстати, бюро, магазини. Правда, магазини пороз грабовуванi. Нiчого. Всiм прикажчикам вернутись на мiсця. Урядовцям - на свою службу. Робiтникам - на роботу. Реченець для виконання-двадцять чотири години. Нi? Берлiн буде знесений iз лиця землi. Спочатку один квартал. Нi? Добре. Другий. Нi? Третiй. Струснути Пх пекельним, безмилосердним терором; вогнем i газом повисаджувати Пх у повiтря, повинищувати Пх десятками тисяч. I мiльйони тодi покiрно посунуть, як отара пiд батогом страху й сильноП волi вищих одиниць. Принцеса Елiза помалу пiдводиться, прикладаК довгi долонi до лиць i неймовiрно крутить головою: не посунуть. Порозбiгаються, порозлазяться з Берлiна, як мишi, на всi боки з своПми Машинами й стеклами. Хто Пх спинить? А трава й помешкання скрiзь К. Принц Георг посмiхаКться: хто спинить? Холод. Мороз. Снiг. А крiм того, озброКнi маюном вiддiли, що будуть на конях i моторах стерегти всi виходи з Берлiна. Тiльки до перших морозiв, до перших навiть помiтних холодiв зачекати з виступа ми. До того часу пiдготувати всю органiзацiю. Пiдготовлювати можна на Пхнiх очах: вони такi певнi в своПй звiрячiй безпецi, такi ледачi й iнертнi, що пальцем не рушать. Але наперед треба, звичайно, позаарештовувати всiх Пхнiх проводирiв, оцих усiх хiмiкiв Шторiв, соцiалiстiв, рiзних полiтикiв-демагогiв. Цi моментально скористуються нагодою для вияву своКП натури. А насамперед оцього iдiота, доктора Рудольфа, батька СонячноП машини! Цього просто зразу розстрiляти, що удруге не втiк, як той раз. Принцеса Елiза потуплюК очi н крутить головою: навряд. Арештувати демагогiв, розстрiляти кривого iдiота, розумiКться, можна. Але чи варто? Рiч не в них, а в тiй масi сонячного скла, що його повна вся земля. Як його винищити? Як вирвати з корiнням цю болячку, яка охопила все тiло людства? Ну, Берлiн можна висадити в повiтря, а iншi мiста, села, iншi краПни? Принц Георг схрещуь руки на грудях. Так само, розстрiлювати, висаджувати, нищити. Однаково всiм гинути. Так краще загинути в славнiй, останнiй боротьбi. Iнших сил i способiв урятувати людську отару немаК. Тiльки страшний, лютий терор! Але коли хоч пiв-Берлiна вернеться до пуття, тодi врятований увесь свiт. Тодi вся Нiмеччина буде за мiсяць завойована. А за пiвроку - вся земля. Нiмеччина внесла в свiт страшну заразу, на нiй же лежить обов'язок вилiчити вiд неП заражених нею. I це буде! Кiлька тисяч зорганiзованих, здис-циплiнованих, пройнятих Кдиною волею, Кдиною метою й Кдиним планом людей можуть опанувати сотнi мiльйонiв людськоП маси, та ще такоП, як ця, абсолютно дезорганiзованоП, розпорошеноП, безжурноП, байдужоП до всього. Це - худоба, яку можна навiть на вогонь, на муки, на смерть iнати дисциплiною, страхом i терором, як гнали ПП в усi вiки. Так тим паче можна й слiд ПП погнати Пй же на добро? Нi, сумнiву не може бути, не повинно бути! Рiшуче, неухильно, без вагання зразу ж приступити до органiзацiП. Знайти Мертенса, графа Адольфа Елленберга - в Пхнiх руках були всi нитки влади. Вони можуть дати найцiннiшi вказiвки й матерiали. Але Пм, розумiКться, тепер проводу в руки не давати. Хочуть помагати? Будь ласка. Але провiд маК бути в руках сильних i рiшучих. Принцеса Елiза вже не сяК вогкими очима - погасли вони, притьмились, запорошилися задумою. I головою вже не крутить. Хто знаК: хiба справдi не бувало, що лютим страхом, кров'ю, смертю купки сильних i рiшучих гнали людськi отари на муки й смерть? Так хiба ж справдi не дозволено, хiба не приписано гнати Пх терором до Пхнього ж визволення, вiдродження, врятування вiд страшноП загибелi? Принцеса Елiза раптом простягаК руку сильному й рiшучому. Ну, що ж, хай буде так! Принц Георг поштиво й довше, нiж треба для поштивостi, прикладаК уста до сухоП й атласистоП руки. I рука цим разом не визволяКться так швидко, як ранiше. А коли вiн пiдведе ПП до схiдцiв трону, о, вона вже не визволиться зовсiм! Це-ясно. *** Зацiпленi зуби ненавистi потомились, послабли; давно перегорiла полум'яна лють, покрившiП душу сiрим нудним попелом. I сором уже не шкребеться колючими лапами в серцi, не коцюрбить корчами тiла. Спокiйно-понуро, байдуже-зневажливо ходить щовечора Фрiдрiх Мертенс до рiчки по воду. Спочагку Вiнтер з iнерцiП пошани ходив за нього, але дедалi, то почав забувати, став позичати води для пана президента. I пан президент уже ходить сам iз вiдром до рiчки, сам iз вiзочком плентаКться в поле, в лiс, збираК хмиз, сухе листя, траву й помалу, втомлено, понуро везе додому. Нiкому вже не дивно, не цiкаво й навiть не зловтiшне, що колишнiй цар i бог Нiмеччини, майбутнiй президент - король Землi, владар палацiв, маКтностей, половини нацiонального майна Нiмеччини, самодержавний диктатор, що вiд його кийка пальцем залежало життя мiльйонiв, що цей самий Фрiдрiх Мертенс щовечора з вiдром iде до рiчки. Що тут важного й цiкавого, коли всi боги, царi, самодержавцi, королi, диктатори й владарi всiх маКтностей Землi так само з вiдерцями, з вiзочками врiвнi з найубогiшими своПми пiдданими й пiдвладними борються за своК мiзерне iснування? I так само, як Фрiдрiх Мертенс, вони покинули своП люксусовi палаци - вигнанi юрбою, деякi холодом, оселились у маленьких кiмнатках, якi можна легко опалити, крутять годинами Сонячну машину в потi лиць своПх i... обростають потом, лепом i волоссям урiвнi з останнiм iз колишнiх наймитiв своПх, урiвнi з дикими, первiсними, печерними людьми. Нiхто вже й не дивиться на коротконогу, схудлу, пукатооку, оброслу iржавою бородою й вусами постать Фрiдрiха Мертенса, нiхто вже не закушуК посмiшки, бачачи, як колишнiй можновладець старанно розгортаК вiдерцем воду, щоб не набрати ПП iз смiттям. I що таке Фрiдрiх Мертенс, що треба дивуватись, посмiхатись, зловтiшатись, коли вiн бере для себе воду iз рiчки? Фрiдрiх Мертенс не претендуК вже й на зловтiшнiсть, на посмiшки, на глузування. Коли юрба очманiлих сонцеПстiв увiрвалась була до порожнього, беззахисного вже, палацу i, гасаючи, вигукуючи реготом i захватом, почала було розташовуватись у покоях, Вiнтер, рискуючи своПм життям, вивiв потайним пiдземним ходом пана президента за парк, посадовив у своК авто й не побоявся сховати пана президента в маленькому покинутому кимсь помешканнi на краю мiста разом iз своКю родиною. Тодi Вiнтер iще хоч i з нотками жалю, але поштиво гнувся лозинкою перед паном президентом. Тепер же Вiнтер не жалiК й не гнеться. Тепер той самий Вiнтер, який трусився мiстичним страхом од самого суворого погляду банькатих очей, часом ласкаво кладе руку на плече мiстичноП страшноП iстоти й натякаК вже, що доведеться вiдiбрати в неП найкращу кiмнату, яку Пй визначено, бо ця кiмната теплiша, сухiша, яснiша - i ПП треба дати дiтям. Колись наПвний палестинський Кврей дав людям заповiдi: "Любiть ближнiх, як самих себе. Любiть ненавидячих вас, благословляйте проклинаючих вас". Цi заповiдi здалися людям такими абсурдними й неможливими, що Пх приписали боговi, а самого Кврея за це возвеличили в сина божого. Але тепер кому потрiбнi цi заповiдi? Людина звичайно любить за те, що дають, ненавидить за те, що вiдбирають. Тепер же нема за що нi любити, нi ненавидiти, нi благословляти, нi проклинати. Бо нiхто нiчого нiкому не даК й не вiдбираК. За що маК Вiнтер тепер любити, шанувати, боятись Фрiдрiха Мертенса, труситися перед ним? I ненависть, i любов, i пошана, i страх К зв'язок, дiяльнiсть, рух. Людство ж загубило всi зв'язки, розпорошилося на мiльйони атомiв, самотнiх, незалежних, байдужих одне до одного. Ранiш, коли рани вiд перерваних зв'язкiв ще болiли, к