, видершись iз них, спiшать далi. - Та куди ж ви! Гей! Переповненi молоком, куди ви? - Не держiть Пх - вони доПтися побiгли! - А дивiться, дивiться! Он уже цiлий загiн переповнених молоком летить Iз прапорами! З музикою. - А ти б, чоловiче, знаКш що. менше б зуби вискаляв. Люди хороше дiло задумують, а ви тут... - О, маКш! Ще один переповнений молоком! - Та вже краще бути переповненим молоком, нiж дурiстю. - Ого! Та воно ще лаКться. А по мордi не хочеш? - Та ну, годi вам! Це ж жарт... - РозумiКться, хороше дiло, хто ж... На бородатi, зачучверенi голови налiтаК загiн молодi, як зграйка ластiвок на старi, чорнi, кострубатi iпнi. Зелено-золотi прапорцi, золотий блиск очей, щебет голосiв, ляскiт труб, закотистий смiх, безладний спiв заливають, закривають старi пнi змивають Пх i волочать у бурному потоцi за собою. I цiлий день на площах стоПть молитовне тихий натовп, а по вулицях буяК вакханалiя молодостi, спiву, смiху, танцiв i зелено-золотих прапорiв. Вiтер обома руками хапаК з землi людську радiсть, перекидаКться нею, бризкаК в розчиненi вiкна, п'янить, чучверить голови, посмiшки, душi. I цiлий день п'яно й щасливо посмiхаКться Велика Матiр до розчучверених дiтей. *** Принцеса Елiза явно хора. Вона совiсно виконуК своП обов'язки, вона з усiКП сили стоПть бiля iпечi, героПчно миК посуд, саможертовно прибираК кiмнати, але всiм вже ясно видно, що вона хора. Та й як не захорiти. погане годування, постiйна дрiбна робота й постiйна туга за коханим. I графиня, i панi Штор, i старий граф i по черзi, i всi разом умовляють ПП, просять, вимагають не робити нiчого? Але принцеса тiльки мовчки повiльно крутить головою - вона зовсiм не хора, вона почуваК себе цiлком здоровою й буде робити все, що лежить на ПП обов'язку. Одначе, коли вона не стоПть бiля печi, не миК посуду й не прибираК кiмнат, тодi вона лежить на канапi лицем догори, заплющивши очi, i не рухаКться. I можете собi уявити: Страховище заПжджаК за принцесою Елiзою, щоб узяти ПП разом iз собою на експедицiю по вугiлля. органiзовану Вiльною Спiлкою ТворчоП Працi. Не бiльше й не менше, як на експедицiю по вугiлля. I то з ласки, з особливоП протекцiП Страховища. Та чого ради принцесi?! А того, що це ПП розважить, навчить i вилiкуК од усього. Але коли Страховище бачить мертвяче, блiде, з гострим овалом i моторошно загостреним блiдим-блiдим кiнчиком носа лице Елiзи, то воно само з жалем згоджуКться, що до "переповнених молоком" принцесу зарахувати не можна й по вугiлля Пхати, мабуть, справдi не слiд. А страшенно шкода: надзвичайно цiкавий потяг - усе молодь, майже все закоханi парочки, всi вагони уквiтчано вiнками, зеленим гiллям, прапорами СонячноП машини. Народу записуКться до роботи така сила, що нема навiть рацiП далi записувати. З усiх кiнцiв радiусами спливаК до театру народ. Ах, як шкода, що бiдненька Елiза не може бачити, що там робиться коло театру, а самому театрi, на вулицях, на площах. Музика, спiви, танцi, обiйми. Люди сп'янiли. Кожне в страшенному захватi, наче були люди в страшнiй облозi, але ворог одступив - i всiх охопила несамовита п'янiсть визволення. I яка в усiх надзвичайна ввiчливiсть тепер, попередли-вiсть, галантнiсть. Ах, надзвичайно шкода, що з бiдною Елiзою саме в такий страшно гарний момент трапилась ця iдiотська хорiсть. Коли б Елiза поПхала, вона напевно тепер повiрила б в Сонячну машину. Принцеса Елiза дивиться в стелю й чуК чи не чуК - невiдомо Лице задумливо тихе, байдужне, моторошно синювате-блiде. Але, коли Труда прощаКться, лице помалу повертаКться, i Елiза своПм звичайним твердим грудним контральто просить Труду зараз же, як вернеться з вугiльноП експедицiП, неодмiнно заПхати до неП. - О, неодмiнно! Обов'язково! I Рудi привезу! - Ну, йому не цiкаво. Та й менi не хочеться чужих бачити. А ви приПжджайте. Добре? Самi приПжджайте, без нiгого. Я вас люблю, Трудо. Пiсля того вечора. Пам'ятаКте? О, ще б Труда не пам'ятала! Ах, як це страшно-страшно давно було! Ну, Пй треба iпоспiшати. На неП в авто чекають Макс i чорно-срiбний лицар. Принцеса мляво ДивуКться: - I чорно-срiбний лицар? З Максом? Ну, звичайно, з Максом! А чому б нi? О, вони в неП нiчого, не сваряться так, як iншi, як, наприклад, двоК прекрасних, чудесних товаришiв, Тiле й Шпiндлер (колишнi iнаракiстиi). Правда, бiдний Душнерчик мусив повернути слово. Ах, Елiза нiчого не розумiК. Ну, нехай, як вона вернеться з вугiльноП експедицiП, вона все-все розповiсть Елiзi. Надзвитайно цiкаво й гарно. I взагалi така маса скрiзь цiкавого, нового. Наприклад, в одноП знайомоП К два чоловiки Ну, от просто два собi чоловiки й бiльше нiчого. I не соромляться, не ховаються, живуть усi разом, мирно, весело, гарно. I, навпаки, в одного маляра - двi жiнки теж разом живуть, теж не ховаються, тiльки, здаКться, жiяки сваряться. Але, розумiКться, Душнер, чорно-срiбний лицар, зовсiм тепер не чоловiк. О, як можна? Хiба, маючи Макса, можна навiть подумати про когось iншого?! - Уй, я ж засидiлась! Вони страшенно будуть сердитись. Ну, Елiзо, голубонько, доправляйтеся швидше. Щоб ви вже зовсiм були здоровi, як ми вернемось. Добре? Елiза пiсля цього вiзиту не встаК навiть на обiд. У домi тепер тихо i вдень, i вночi - всi горiшнi виПхали по вугiлля. Тiльки дiти технiка вранцi, поки вийдуть iз матiр'ю до лiсу, трохи гомонять. Тиша й чекання залягли у цiлому мiстi. НемаК вже недавнiх спiвiв, танцiв, смiху на вулицях. Нема коло води запальних суперечок i мiтингiв - нi танцювати, нi сперечатись нема бiльше чого, треба тiльки чекати. Навiть небо похмурилось, задумалось, заплакало дрiбними, нудними баб'ячими сльозами. А принцеса Елiза у вiльнi хвилини вже не лежить у себе на канапi, а чудно, непокiйно блукаК по порожньому саду. Наче жде чогось чи тужить за кимсь i нетерпляче виглядаК його. Тiльки ж, здаКться, нiякоП звiстки вiд принца Георга й досi не мала, i так само невiдомо П!й, чи живий ще вiн. А в рухах, у всiй постатi, на лицi часом така виразна, нестерпна тоскнiсть, така боляча нетерплячка, що графинi не раз хочеться пiдiйти й заспокоПти бiдненьку як-небудь. Та чим же ти ПП заспокоПш? А часом зненацька зупиниться, задере голову й швидко починаК водити очима по небу, наче шукаючи, чи не летить з якого боку ПП залетiлий орел. Цiлком серйозно шукаК очима по небу! Бiдна-бiдна дiвчина! *** Стук, грюк, тупiт, шаркiт, галас, регiт. Дрижать шибки, обсипаКться стеля, труситься посуд, у вухах гупаК, ляскаК. Це горiшнi повернулись iз вугiльноП експедицiП. Гей, перевiряйте лампи, хутко електрика буде! Добре кранти закрутiть - вода затопить дiм! Гей, малярi, де гiтара? А внизу тихо, принишкло. Графиня коло хорого графа, читаК йому старих-старих поетiв. А принцеса Елiза все ходить i ходить по кiмнатi, поглядаючи у вiкно. Коли цi повернулися, то, значить, повернулись i тi. Та вже й горiшнi лозатихали - мабуть, у сад пiшли чи полягали вiд утоми, а Труди все нема. Аж ось дивний, давно забутий, майже фантастичний крик авто. Круг будинку повз вiкна прожогом пролiтаК сiра блискуча маса, з вихором закружляК й зникаК за рогом. Принцеса Елiза прикладаК руки до лиця и жде. Господи, чого ж вона там плутаКться? Та чи Труда ж це? Швидкий, частий тупiт нiг. Хапливий, нетерплячий стукiт у дверi. - Увiйдiть! Ну - "увiйдiть". У кiмнату влiтаК бiло-чорний вихор. Бiлий капелюх аж на чорно-синiх кучерях, на однiй руцi синiй жакет, у другiй квiтки. Жакет летить на канапу, капелюх за ним, а квiти бурно пiдлiтають до самого лиця iпринцесi. З поля, з лiсу, натуральнi, свiжi, спецiально для Елiзи збиранi. - Ну, як здоров'я? Як? Краще? Зовсiм добре? Правда? Ой, гарно! Страшно рада! Ох, я так стращдо стомилася. Так чудесно, любо стомилася, Елiзо. Я мущу сiсти. Правда, чудеснi? Правда? А ви подивiться, який там гарний бузок. Це вам спецiально вiд доктора Рудi. Що таке! Що там, Елiзо? Бджола там? Чого ви злякались? Елiза пiднято смiКться - маленький жучок, дурницi. Треба швидше квiтки у воду. (А сама якась чудна: напружена, очi хоро блищать). - Ну, як же там? Привезли вугiлля? Труда падаК на спинку фотеля й розпинаК по нiй руки. - Вугiль, нафту, маюн, радiй, гелiонiт! Десять потягiв! Це - першi. Завтра дальшi. Потiм дальшi. Потiм дальшi. Елiзо, через мiсяць ви будете мати щастя бачити мене на сценi Великого Театру. Чорно-бiлий вихор зненацька дивуКться: - Слухайте, Елiзо! Та ви ж можете бути прекрасною, надзвичайною артисткою! ЗнаКте ви це? Та нi нi що ви смiКтесь. ЗнаКте ви це чи нi? Я серйозно, Елiзо, кажу. Цiлком серйозно! - Не знаю, Трудо, i не хочу знати. - Чому?! - Ну, ця справа нецiкава. Краще розкажiть менi про вашу експедицiю. Але детально, докладно, все-все! (А очi скляно, чудно блищать!) - Ну, добре. Про вас ми ще поговоримо. Але дiро експедицiю я так не можу. Насамперед треба, щоб нiхто не заважав. Треба дверi замкнути й нiкого не пускати. А то мама зараз прийде й усе переплутаК. Або ще хто-небудь. Ключ К? Чудесно. От так. А тепер я мушу скинути черевики. Макс добув новi, але вони такi крихiтнi, що я мушу весь час ходити навшпиньках. Можна менi сiсти з ногами на канапу? А ви поруч. Добре? I потiм ви з мене не дуже смiйтесь, я зовсiм не своя вiд усього цього. Ох, Елiзо, яке щастя жити на землi! Я нiколи в тисячнiй частинi не могла навiть уявити собi такоП... такоП... Ну, нема слова в мене! Ах, як прекрасно горить ваше волосся пiд променем. Ви знаКте, я ж колись була певна, що ви волосся фарбуКте на червоний колiр, а брови - на темний. Ну, добре. Так, значить, про експедицiю? Тiльки ви не сердьтесь, коли я роз повiдагиму розпанахано й без ладу. Я цими днями вся чисто розпанахана, безладна i... Можна вас гаряче, гаряче поцiлувати? Тiльки в волосся! Тiльки в волосся! Ух, який теплий нiжний дух. Ви знаКте, Елiзо? А проте, дурницi! Так, значить, про експедицiю? Добре. Iз самого початку? Як складали потяг, як розпалювали його дровами? Нi, це не цiкаво Правда? Ну, насамперед народу зголосилось стiльки, що ми могли взяти на два потяги тiльки соту, може, частину. А, де! Тисячну, стотисячну. Ну, одне слово, якби з мiшка горiхiв взяти жменьку. От скiльки ми могли взяти, Пхали ми туди до копалень цiлих три днi. Цiлих три днi, мажете собi це уявити. А ранiше треба було всього вiсiм годин. Але як ми Пхали, Елiзо, якби ви бачили! Поволю-у-сеньки, поволюсеньки. Як у темнiй хатi напомацки йдем. Ну, та зрозумiло: скiльки часу не функцiонували залiзницi. КолiП поржавiли! Ну, i зупинялись на кожнiй станцiП, розшукували мiсцевих залiзничникiв, iпереводили якiсь стрiлки, щось лагодили. Один раз заПхали ие в тому напрямi й мусили вертатись. Але то дурниця! Ми, розумiКться, везли з собою масу вiдозв i манiфестiв ВiльноП Спiлки. Населення вибiгало назустрiч, дивилося на нас, як дикуни на аероплан, потiм впадало в дикий ентузiазм. Маса народу просто благала нас узяти Пх iз собою. Тут же записувались до ВiльноП Спiлки, просили роботи. Я вам кажу, Елiзонько, це був просто трiумфальний похiд. Цi три днi промайнули як три хвилини. Ви уявiть собi, Елiзо: сонце, весняний, теплий, нiжний вiтер, зелене-зелене поле, небо широке-широке, i наш потяг! Всi вагони вiдкритi, уквiтчанi вiнками, прапорами; скрiзь музика, спiви. I парочки, парочки! Потяг парочок! Iй-богу! Ну, може, десять процентiв було неспарованих, окремих собi людей. Але знаКте, хто з нами Пхав? ЗнаКте? Нiколи не вгадаКте! Мертенс! Можете собi уявить? Навiть у нашому вагонi, разом iз Рудi, з тим самим Рудi, якого вiн... Ну, нiчого. Але, знаКте, Елiзо, вiн дiйсно страшенно розумна людина! Просто надзвичайна! Ви ж знаКте, ми всю дорогу вели засiдання. Зовсiм справжнi засiдання - з президентовi, секретарями, дебатами. Уявiть собi цю картину, Елiзо: поле, небо, вагони на вугiлля, спереду i ззаду музика, спiви, а на нашому вагонi - засiдання. А на йолi дикi конi. Маса коней здичавiла, бiгають табунами. Але. маса й загинула взимку - коней, корiв, птицi, собак. I от засiдання. ВиявляКться, Елiзо, це все ж такя не так просто - вiдновити все. Страшно це складяаi iсторiя. Менi спочатку страшно стало, коли я слухала промови. Все ж так цупко чiпляКться одне одного. Ну, скажiмо, пошити всiм черевики. Взяти шкуру й пошити? Правда? Ой-ой! Але, Елiзо, ви знаКте, наш Рудi - просто надзвичайний! Навiть Мертенс мусив признати його "надприродну", як вiн сказав, "прозорливiсть i генiальну гостроту розуму". Коли вiн говорить, то так усе ясно, просто й так разом грандiозно, так усе далеко й широко видно. А скiльки енергiП, Елiзо? Я нiколи не думала, щоб у Рудi, у нашого мовчазного, стриманого, трошки соромливого анахорета була така маса енергiП, сили, волi. Макс також сильний, але Макс - бурний, вулканiчний, безутримний. Йому треба все разом - на один мах, з вогнем, iз жагою. А Рудi, навпаки, спокiйно, методично, але аалiзно. Iрма (моя хороша приятелька, артистка!) до такоП мiри в нього закохана, що коли говорить про нього, то все лице горить плямами. Iй-богу!.. Але, бiдна Елiзонько, ви страшно, страшно схудли, от тепер це надзвичайно видноП Ви ще не зовсiм здоровi. I блiда ви така! Елiзо, ви повиннi негайно Псти сонячний хлiб! Негайно! Ну, як ви можете Псти ту... ту стару Пжу? Для чого? Я не розумiю. Принцеса Елiза проводить рукою по чолi й. по лицi, неначе зганяючи блiдiсть. - Ну, мене лишiть, Трудо. Нецiкаво. Що ж? у доктора Рудольфа роман iз цiКю Iрямою? - Ах, iдiоти! Iрма просто мене дратуК. Уявiть собi: вiдома красуня, розумна, страшто приваблива, в неП е щось схiдне, загадкове в лицi, знаменита спiвачка, голос такий, що за самий голос можна, я не знаю як, закохатись. Мала м-асу при-клонникiв, через неП люди вбивали себе. I раптом-, мажете уявити собi цю чудачку, боГться! БоПться нашого Рудi, як маленька дiвчинка! I що бiльше закохуКться, то бiльше боПться, хвилюКться, вкриваКться червоними плямами. Принцеса Елiза знову проводить рукою по лицi. - Що ж, доктор Рудольф не вiдповiдаК Пй, чи що? - Ах, не вiдповiдаК! РозумiКться, вiдповiдаК. Але сам доктор Рудольф такий самий iдiот, як i вона. Абсолютно нiякоП смiлостi немаК. Мужчина мусить буть навiть трохи брутальний. Правда? Ну, в кожному разi, iнiцiативний, смiливий. А Рудi... Труда обурено, зневажливо знизуК плечима й перемiняК позу. Сонце косою золотою палицею вперлось Пй у чорно-синi кучерi i поблискуК в бронзовому оцi. - Ну, ви, може, не знаКте, як вiн поводиться. - Я не знаючi Я?! Та я кожне слово, кожний рух Пхнiй знаю. Краще навiть за саму Iрму й за самого Рудi. НiякоП iнiцiативи немаК. От що! Чистiсiнький тюхтiй! Елiза раптом скляно, дзвiнко смiКться й гаряче, навiть трошки бурно обнiмаК Труду за ллечi. - Ах ви комiчна й мила, Трудонько. - Чим же я комiчна? Сердять вони мене страшенно. Нездарнi Елiза ще дзвiнкiше смiКться - Ну, чого ж сердитись, Трудо? Звiдки ж ви знаКте, що вiн ПП любить? Казав вiн вам про це? - "Казав, казав"! Абсолютно нема нiякоП потреби, щоб вiн казав, коли й так усе видно Як вiн може не любити Iрму? Як? Це виключено А вся причина в тому, що вiн - анахорет, що вiн жив страшно морально й нi одноП жiнки не зазнав. Я певна, що вiн не знаК, як треба цiлуватись. Ви знаКте це? Серйозно! Елiза раптом гаряче, пекуче, по самi очi червонiК. ЧервонiК й смiКться таким тихим тремким смiхом, так нiжно обнiмаК за плечi Труду, що Труда здивовано поширюК очi й аж одсуваКться назад, щоб краще бачити цю палаючу голову. - Чого ви смiКтесь? Ви не вiрите? - Я вiрю! Я вiрю! Але ви це так мило, так надзвичайно мило кажете, що я не можу бути серйозна, моя дорога, моя хороша Трудонько! Труда i здивовано, i серйозно водить очима по лицi Елiзи. - А знаКте, Елiзо, от ви в цей мент страшенно гарнi! I ви, знаКте, страх мiнлива. Ви можете в одну мить постарiтись на десять рокiв i помолодiти. От тепер у вас така нiжнiсть, м'якiсть, така дитячiсть у лицi, що аж не вiриться. Я це вже й ранiш помiчала. Ви можете бути безумно приваблива. Але буваКте й така суха, колюча, що, здаКться, об вас можна подряпатись. I червонiКте ви так щиро й палюче, що аж дивно. I зовсiм од дрiбницi! Ну, що я сказала? - Ви нiчого, нiчого не сказали, i не будемо зупинятись Ну, як же ви все ж таки вугiль добували! Ви самi копали в шахтах? - Нi, там маса запасiв. Але ми будемо копати! I вже копають Вже щодня буде йти сюди вугiль i всяке iнше паливо. Що ж ми тут привезли? Дурницi! На кiлька днiв Нi, це треба регулярно, систематично, за планом. Рада Спiлки виробляК цiлий план. Ах, Елiзо, як може бути гарно, прекрасно жити. Ви уявiть собi, що коли ми будемо працювати всього по двi обов'язковi години на день - усього по двi години! - то ми всi, всi без найменшого вийнятку, будемо мати, перше - прекраснi !помешкання, друге - чудовi, зручнi, розкiшнi меблi, третК - в кожнiй кiмнатi буде кiно, екран, телефон, кiногазе-та, радiофотографiП з усього свiту, четверте - всi ми будемо носити найтонше полотно, шовки, найкращi матерiП, п'яте - в кожного буде авто, аеро всяких систем, шосте - ми зможемо лiтати з одного кiнця землi на другий, нiяких кордонiв, нiяких нудних урядовцiв, урядiв, нiяких цих нацiй, рас- усi наро ди - просто люди й бiльше нiчого! Елiзонько, дух же забиваК? Пй богу, менi просто дух забиваК! I це ж буде! Буде неодмiнно, через якийсь рiк уже буде! I от раптом лице знову постарiло на десять рокiв: зникла дитяча нiжна рожевiсть, замiсть неП - суха чернеча суворiсть, загострений блiдий кiнчик носа й цей чудний, неприКмний, напружено скляний блиск очей. - Так. Але цiкаво знати, хто б то робив усе це? - Як хто?! Ми! - Хто ж то "ми? - Ну, всi ми Я, ви, Макс, Рудi, Вiльна Спiлка, кожний працездатний чоловiк i жiнка. Елiза холодно знизуК плечима. (Видно, ну, видно ж, що вона не те що не вiрить, а не хоче вiрити Пй треба не вiрити!) - З якоП речi? А як я не хочу працювати? Я хочу мати авто, аеро, музику, театр, шовки, я хочу лiтати з одного кiнця землi на другий, я хочу лежати, кохатись, смiятись i зовсiм не хочу працювати Ну, i як же тодi? Труда пресерйозно й твердо дивиться просто в скляно-сухi очi Елiзи - Будь ласка. Не працюйте. - I ви менi все дасте? - Все дамо. Елiза з недоброю полегкiстю смiКться й злегка обнiмаК за плечi милу, строгу, таку "iдейно переконану" постать, розумiКться, все дурницi, i вона маК право не вiрить. - Мила Трудо! Та ваша Спiлка через тиждень помре вiд виснаги сил Бо таких, як я, охочих усе мати й нiчого не робити, буде дев'ятдiПят дев'ять i дев'ять десятих процентiв усiх ваших "працездатних" чоловiкiв i жiнок. Труда вмить уся стрiпуКться й аж стаК на колiна на канапi. О, коли так, то вона доведе ж цiй запеклiй трупоПдцi. - Неправда. Цiлком неправда! Принцеса робить наклеп i на себе, i на всiх людей. I принцеса, i всi тi дев'ятдесят дев'ять процентiв абсолютно не такi. Та навiть за старого режиму кожний що-небудь робив, мав якесь заняття. Найбагатшi люди, цiлком-цiлком забезпеченi, i тi мусили - так, так, мусили - мати собi якесь заняття, щоб не бути бездiяльними. То спорт, то якiсь собi там колекцiП, то мiнiстерський портфель, а все якесь заняття. Бо не може, абсолютно нiхто не може жити без нiякоП дiяльностi! Господи, та коли б ПП. Труду, примусили нiчого не робити й жити отак, як малюК Елiза, вона б себе вбила. Серйозно, серйозно! Та вона хоче все робити, все знати, все вмiти. Хоче, сама хоче, без нiякого примусу. Пй страшенно цiкаво, наприклад, робити рiзнi матерiП. Страшно Пй це подобаКться. Особливо шовки. I вона неодмiнно, крiм театру (театру вона нiзащо не покине - ого!), крiм театру, неодмiнно буде працювати на фабрицi матерiй. - А в шахтах хто працюватиме? - Будь ласка, можу й у шахтi. Теж iнтересно. А коли це всього двi години обов'язково - так що тут страшного? Сам же Мертенс вирахував, що бiльш, нiж двi години, не треба. Сам Мертенс! Та й то поки не будуть удосконаленi машини. Вся ж робота буде машиною провадитися. А Рудi каже, що без нiякого сумнiву, можна буде гелiонiт уживати не тiльки для СонячноП машини, але й для всякоП машини. Взагалi замiсть рiзних газiв i тому подiбного прикласти до роботи сонячну енергiю. I ви уявiть собi, Елiзо, що ви ставите гелiанiтове скло у ваше авто чи аеро - i сонце вас понесе, куди вам захочеться. Ну, уявiть собi тiльки це! Ах, Елiзо, та Мертенс, сам Мертенс казав, що ми з Сонячною машиною будемо такi багатi, що в нас буде така сила всього, що зможемо утримати ще одну земну планету, населену абсолютними ледарями. Та ви ж не забувайте, Елiзо, що в нас же не буде старих порядкiв. Наприклад, нiяких держав не буде, значить, к чорту всяких президентiв, мiнiстрiв, армiП, рiзних урядовцiв. Суди, тюрми, суддi, адвокати - непотрiбнi, геть! Банки, бiржi - непотрiбнi! Купцiв, прикажчикiв - не буде. ПолiцiП - не буде. Вiйська - не буде. Попiв, жерцiв i всяких волхвiв - не буде. Але ви, мiж iншим, подивiться, яка маса люд-ей була зайнята всяким чортзна-чим. Га? А цi всякi писаки, теоретики всяких моралей, законiв, усi цi важнi фiлософи, що купами сидiли й списували величезнi гори паперу, про всi цi теорiП права, влади, фiнансiв, бiржi, вiйська, парламентiв, ну, одне слово, всього того лахмiття, яке абсолютно непотрiбне тепер нам. А потiм: ми ж маКмо Сонячну машину. Значить, усi тi, що сiяли хлiб, що ловили рибу, вбивали волiв, свиней - всi ж вони тепер непотрiбнi. Значить, i вони на iншу роботу можуть пiти. I чого ж нам тепер треба? Помешкання, одежi, способiв пересування? Господи! Та ми всi матимемо собi палаци! Ми зруйнуКмо к чорту цi страшнi кам'янi скринi, цi вулицi без сонця й свiтла. Вся земля буде величезний курорт iз палацiв i вiлл! Але я цiлком згоджуюся з Максом, що лiнощi - це просто хороба, чисто фiзична хороба старого свiту, це - дефект органiзму, брак сили, бажання органiзму економити сили. Ну, будь ласка, нiчого не робiть. Не робiть мiсяць, два, рiк. Але ж, коли у вас буде багато сил, ви самi захочете кудись Пх дiвати. Неодмiнно, неминуче. Будете щасливi, коли вам дадуть роботу. Побачите, Елiзо, побачите! Ага, Елiза вже не морщить сухо-вибачливим усмiхом уста! Ага, вже задума? - А кохання? Елiзо! Ви ж подумайте: нiяких шлюбiв, контрактiв, нiякого купування й продавання себе за грошi, за "становище в свiтi", за титули. Люби, кохай, кого хочеш, як хочеш, скiльки хочеш. I тiльки того, хто тобi любий, хто пiдходить до тебе, кого ти вiд усього тiла й душi своКП хочеш назвати своПм мужем. Але знов таки: повна воля. От я Макса люблю так, що коли тiльки iм'я його згадую, то вся холойу вiд щастя. Я не можу тепер уявити собi, щоб я могла доторкнутись до другого мужчини. Але я зовсiм не кажу, що це навiки. Можливо, що я охолону до нього, що вiн охолоне (хоч я цього просто не можу собi уявити, i не дай, боже, щоб це було коли-небудь!), ну, одне слово, коли щось iзмiниться у вiдносинах, то я, напевно, буду кохати iнших. Будуть дiти? О, будь ласка! Можна мати Пх скiльки хочеш без страху за Пхню долю. I нiяких "незаконних" дiтей! Всi - законнi, всi - вiд усiх мужiв, яких я хочу мати хоч тисячу! I наплювати на всiх батькiв, коли вони не любитимуть своПх дiтей. Ах, Елiзо, невже, невже ви не розумiКте, не вiдчуваКте, як це все грандiозно, як до нестями прекрасно, вiльно, радiсно?! Вибачте, Елiзонько, але знаКте, що я вам скажу: ви не знаКте, що таке кохання! I в цьому вся причина. Елiза помалу виринаК з понуроП задуми й чудно-iпильно дивиться на бризкаюче пiдняттям смугляве лице. Потiм раптом так само чудно посмiхаКться й каже тихим, рiвним i теж чудним голосом: - Ви думаКте? Ну, а що ви скажете, коли я вам скажу, що кохаю, i так кохаю, що здатна на найбiльше злочинство проти всього святого для мене. Що ви скажете, коли я вам скажу, що так кохаю, що... I раптом Елiза обома руками здушуК себе за виски, зцiплюК уста i з такою кривою, болючою посмiшкою дивиться в лице Трудi, що Труда злякано, вражено й притихло простягаК руку до ПП руки й нiжно торкаКться до неП пальцями. - Правда, Елiзо?! Елiза швидше затуляК лице руками й похиляК голову. Труда тихо сидить i не зводить великих серйозних очей iз рук пiд червоним, трохи розкудовченим волоссям. - Елiзо! Вам боляче? Руки не рушаться. Дихання ритмiчно трудно шарудить iз-пiд долонь. - Але чого ж вам боляче, Елiзо? Простiть, що я... Руки рiшуче, швидко злiтають iз лиця. На щоцi й на носi бiлi смужки вiд придушення руками. Зеленi великi очi мокро, дивно, стрiлчасте блищать. - Ну, значить, ви цiлком задоволенi експедицiКю? Коли ж ви дасте нам воду й свiтло? Га, Трудо? Труда розумiК. РозумiК, але не кориться. Вона обома руками хапаК за руку Елiзу й сильно здушуК ПП пальцями. - Елiзо! Ви мусите .признати Сонячну машину! Ви мусите, Елiзо! Ну, я розумiю, у вас було обурення, гнiв, ненависть до неП за те, що вона зруйнувала всякi там вашi плани. Ну, була ненависть за те, що знищила життя, зробила людей "худобою". Але тепер же ви самi бачите, що нiякоП "худоби" немаК, а, навпаки, К в мiльйон разiв бiльше, нiж ранiше було. Ви ж самi бачите, що вашi трони, корони, влади, слави - все ж це таке малесеньке, мiнiатюрне перед тим, що ми матимемо. Ми всi будемо королями й богами, як каже Шпiндлер. Правда ж, Елiзо! Ради бога, плюньте ж ви нарештi на своК князiвство, корони й тому подiбне. Записуйтесь до ВiльноП Спiлки. В вас же так багато сил, знання, волi, ви можете бути такою прекрасною! Скiльки ми будемо робити, як це буде страшно цiкаво, гарно! От як тiльки пустимо воду й електрику, зараз же влаштовуКмо величезне свято СонячноП машини. А ви не будете на ньому. Ну, хiба ж це можна?! - Що ж це за свято буде? - Ух, грандiозне, колосальне свято! Це буде на полi. На широченному полi. Посерединi буде насипано велику гору. Трон СонячноП машини. Трон чи жертовник - я не знаю ще напевно. Це тiльки проект. Ну, одне слово, буде цiла церемонiя. Елiзо! Ви мусите до свята все забути, помиритись i стати нашою. Правда? Правда? Ви побачите- вам не буде так боляче Запевняю вас! Елiза з блукаючою нiжно-глузливою посмiшкою i з широко розгорненими невидющими очима дивиться у вiкно. I, не повертаючись до Труди, не рухаючись, немовби боячися сполохати те незриме, що розгорнуло очi блукаючим усмiхом, помалу й теж нiжно глузливо говорить. - Може, й справдi не буде боляче. - Напевно, Елiзо! Ручусь вам своКю любов'ю до Макса. Ех, Елiзо, як це прекрасно буде! Як тiльки пустимо воду й електрику, я зараз же зроблю одну рiч (поки що секрет, це моя чисто особиста справа), i тодi ми почнемо виселяти всю чужу публiку з нашого дому. (Вони чудесно можуть зайняти порожнi цiлi будинки!) А самi зробимо так: у моПх покоях оселюсь я з Максом, у покоях Адольфа, в тих, що ви жили, - ви з Георгом (вiн знайдеться, неодмiнно знайдеться!), а в покоях Фрiди - Рудольф iз Iрмою. Я вже про цей план говорила i з ним, i з Максом, i вони цiлком погоджуються, а Iрма трохи не задушила мене з радостi, бо я Пй заявила, що вiзьму й сама повiнчаю Пх. А особливо Рудi задоволений. РозумiКться, коли тюхтiй, то... Труда раптом спиняКться й здивовано замовкаК: Елiза лiниво пiдводиться, злегка потягаКться й смiКться негарним, жорстким, злим смiшком. I зразу видно, що весь ПП попереднiй дитячо-соромливий нiжний смiх, усе червонiння, задумлива напiвзгода - все це було несправжнК. А Кдине справжнК, натуральне, Кдине iснуюче К оцей жорсткий сухий смiшок. - Що сталось, Елiзо? Чого ви смiКтесь? - Смiюсь, Трудонько, з вашоП милоП здатностi фантазувати й захоплюватися мрiями. На жаль, я не запишусь до ВiльноП Спiлки. Я не маю здатностi вiрити в фантастику. Труда не може ще повiрити, отямитись од цього незрозумiлого перескоку Елiзи. - Та ви це серйозно, Елiзо?! - Цiлком серйозно, Трудо. Труда мовчки вражено дивиться на серйозний смiшок, на схудлий сухий нiс, на недобрi очi. Потiм рiшуче, хмарно спускаК ноги з канапи, швидко нетерпляче взуваК черевики й ви-простовуКться. -Так. Тепер я розумiю, Елiзо, чого вам нелюбовно й нещасливо вiд вашоП любовi, а боляче. Ну, тiльки ваш Георг буде каятись! I ви будете каятись, що коритесь йому. Можете сердитись на мiне, а я кажу те, що думаю I скажу це саме в лице вашому... владицi Прощайте, Елiзо. Скажiть мамi, якщо спитаК про мене, що я хотiла до неП зайти. Але менi зробили в цiй кiмнатi таку прикрiсть, що я не можу нiкого бачити. Вона бере жужмом iз канапи жакет, капелюш i, шкандибаючи на праву ногу, iде до виходу. Елiза стоПть iз тою самою посмiшкою, iз закостенiлим сiро-жовтим схудлим лицем i падаючим волоссям. На порозi Труда озираКться: - Це рiшуче, Елiзо? Елiза примружуК очi. - Рiшуче, Трудо. Труда дивиться в пiдлогу. - Дивно... Все ж таки дивно. Незрозумiле. Значить, Iрма мала рацiю. Примруженi очi розплющуються. - А? Яку ж то рацiю мала панна Iрма? Це цiкаво. - Вона сказала, що для вас краще смерть, нiж Сонячна машина. Очi знову ж примружуються, голова гордо вирiвнюКться. - Хм! Панна Iрма мала рацiю, Трудо. Дiйсно - краще смерть. Можете вiтати ПП з генiальною прозорливiстю. Прощайте, Трудо! Труда не рухаКться, не може рушитися з мiсця: чого ж раптом така виразна, така жагуча ненависть? Труда знову похиляК голову й стоПть, спустивши руку з жакетом i капелюшем. Потiм, волочачи ними по землi, помалу повертаКться до дверей i задумливо вiдчиняК Пх. Але тут же швидко озираКться й чекаюче дивиться: до неП, не хапаючись, але твердо, пiдходить Елiза. Пiдходить, чудно дивиться в самi очi й трохи хрипко додаК: - Але пам'ятайте, Трудо: коли я помру, то не вiд ненавистi, а... вiд любовi. Будете пам'ятати? А тепер прощайте! I, рвучко, круто вiдвернувшись, iде до вiкна. А Труда знову стоПть непорушне, непорозумiло, хмарно, стиснувши брови - чи ждучи чогось, чи вдивляючись у спину бiля вiкна. Потiм одчиняК дверi й виходить обережно, як у тяжкохорого, причинивши Пх за собою. *** Такi затихлi, такi запорошенi, такi ще недавно забутi машини вже знову блискають, уже ворушать то тут, то там застояними членами. Пiд височенними попереплiтуваними металiчними велетенськими сiтками-стелями вже не цвiрiнчать лунким самотнiм цвiрiнчанням горобцi. Знову стiни вiдбивають гомiн людських, здавалось би, уже навiки вивiтрених голосiв. Завзято, жваво, вперто обсiла людська комашня слоновi металiчнi тiла, довбаКться в них, маже, пригвинчуК, пристукуК. Горять велетенськi пащi, ригаючи бiло жовтим палом, шугаючи потом у крихiтну комашню. А комашня порцiю за порцiКю посилаК в розпаленi пельки, радiК з ненажсрства, з палу, з пари. ГаласуК, шамотиться, заповнюК всi такi ще недавно самотнi, лункi, пустельнi зали, кабiнети, бюро. Безладна, невмiла, вона невмiння надолужуК запалом, досвiд - смiлiстю. - Та що ж то ти робиш, хлопче? А гей, ти, куди нас замотуКш? Курте, дай тому жовтодзюбовi по шиП й прожени вiд машини. - А ти яке маКш право проганяти? Що за начальство? - А таке начальство, що не розумiКш - не лiзь. Я тут двадцять рокiв потом умивався - от i начальство. Геть од машини! - Сам геть! Я буду Рудольфовi Шторовi скаржитись. - Скаржся. Рудольф Штор дурнiв умiК впiзнавати. Ви-чисти краще оце колiно. На ганчiрку. Ну, от так. А то зразу ж у машинiсти пнеться. А Рудольф Штор цупко стоПть на ногах. На нього оберемками валяться самi скарги, сварки, непорозумiння. На нього накладено вагу суддi, арбiтра, авторитету, iдола. Iдолопоклон-ними руками його винесено на шпиль, обвiшано страшним довiр'ям, обмотано обоженням. Рудольф Штор сказав. Рудольф Штор хоче. Рудольф Штор призначив. Рудольф Штор вирiшив. Рудольф Штор не може не знати, не вмiти, не пам'ятати. Рудольф Штор не може помилятись, стомлюватись, сердитись, забувати. У Рудольфа Штора липнуть од поту пасма волосся на чолi, у Рудольфа Штора дзвенить у вухах i синiють губи, Рудольф Штор на хвилину не може приплющити очей. Але Рудольф Штор цупко, твердо стоПть на ногах. I що бiльше синiють губи й дзвенить туман у вухах, то бiльш задоволений Рудольф Штор - тодi не чути iншого дзвону, тоскного похвального дзвону туги. Тодi треба тiльки лягти до лiжка, заплющити очi - i лахматий, п'яний, добродушний сон бере голову в руки й закачуК ПП в темну, м'яку, затишну порожнечу, де немаК нi дзвону туги, вiд якого пусткою гудуть груди, нi хижого лютого рявкоту, вiд якого руки зводить сказом, нi болючоП, закривавленоП нiжностi, вiд жихання якоП слабнуть ноги й тiло схиляКться навколiшки. Iдол? Ну, що ж-цс пуповина, без якоП не родиться нове людство. Iдолiв розбивають, як тiльки помiтять, що вони з такоП самоП глини, як i всi? Ну, що ж - лучче бути розбитим iдолом, нiж цiлим горщиком. I Рудольф Штор засiдаК, вирiшуК, наказуК, все вмiК, все знаК, - цупко стоПть на ногах i несе на плечах усю вагу пуповини. А людська комашня шамотиться, колотиться, вмощуКться на старих i нових мiсцях, розповзуКться, знову збиваКться в грудки Плутанина, безлад, туман, первiсний хаос Але перший удар творчоП волi - i настане свiтло. *** I от вечiр. Хмарний, важко-важкий, задуманий. Жовтенькими пiдслiпуватими оченятками клiпають велетенськi кам'яницi в темних тунелях вулиць. Глухо, сиротливо цокають поспiшнi кроки запiзнiлих перехожих. Хто цього вечора блукаК вулицями? Хто не сидить i не жде, затримуючи судорожно посмiшку хвилювання, страху, надiП? Вся Найвища Рада ВiльноП Спiлки ТворчоП Працi в повному складi. Мертенс, пiдстрижений, обголений, банькатий, важно сидить у фотелi, спершись короткими руками на колiна й наставивши сiдласте чоло, наче збираКться битись лобами. Шпiндлер, оброслий, кудлатий, закинувши пуделячу голову аж за спинку фотеля, дивиться в стелю. Паровоз, великий, невкладистий, як закурена скеля, акуратно ставить стовпчики на паперi. Професор Таль, професор Штайнбах, лисi, кучерявi, старi, молодi голови - всi нудьгують, ждуть. Нудно, скупо, хилит-ливо трусяться жовтим свiтлом свiчки. Доктор Рудольф дивиться на годинника, з трудним тягучим спокоКм ховаК до кишенi i надушуК гудзика на столi бiля себе. I вмент усi голови повертаються до люстри, впиваються в неП, замирають. I стаК чудо: iз безшумним криком, з нечутним вибухом лiюстра роздираКться слiпучим, чистим, бiлим, iскристим, стрiлчастим свiтлом. Блищать лисини, зуби, очi. Вискакують наперед стiни, портрети, шафи, такi до цього моменту запхнутi в тьму. За люстрою роздираються вибухом напруженi голови, схоплюються, рокочуть смiхом, криком, зворушеною радiстю - народини свiтла. Пiдбiгають до вiкон- у небо, в нiч, у понурi, важкi, сивi хмари переможно владно шугаК бiло-синК вiяло, рiвною, урочистою процесiКю горять унизу круглi шари; вишкiрили зуби будинки, регочуться роззявленими ротами, з ротiв вибухають криком радостi, захвату, щастя. Темнi канали блискають масними плямами асфальтiв, крикливо, порожньо, за компанiю непотрiбгii вивiски, старi плакати, смiшнi вiджилi знаки минулого. *** Безгучно радiсно смiКться всiма своПми старими зубами старенький графський будинок. I падають довгi, чистi, синювато-бiлi смуги вiд нього в старий зачарований чудом сад. I знову з нього видно давнК рiдне сяйво над старим Берлiном. - Ну, що, мамо? Ну, що? Ну, що? Нi, нi, ти не хрестись, не похитуй головою, а кажи, що - не справились? Нi? Нi? I буде, буде, буде! Все будеП Хоч !би там усi принцеси на свiтi потрiскали з досади. Можеш це сказати своПй Елiзi. Ах, вибачте: ПП свiтлостi принцесi Елiзi. Ах, хай Пм! Мамо! Тепер... I раптом бурна, пiниста, трiумфуюча голiвка затихаК, урочисто розгортаК тремкими пальцями загорнений у папiр пакуночок i визволяК з нього невеличку порцелянову вазочку, накриту гострою шапочкою. Осяяне тихим зворушенням, великооке й старечо-смугляве обличчя, ще не всмоктавши в себе радiсного усмiху, нахиляКться до вазочки. - Що це, Трудо? Одна рука врочисто, хистко тримаК вазочку, друга здiймаК шапочку. I в той самий мент iз-пiд шапочки переливною стьожкою вириваКться червонява зеленiсть - знайома, благосна, рiдна. Але для чого, що маК значити це? - Мамо! Ти зараз пiдеш до тата й скажеш йому, що я хочу його бачити. Голос не потерпить нiяких заперечень. Це голос не Труди, йе Страховища, це голос такого глибокого чекання, такоП болючоП дозрiлоП продуманостi й непохитноП неминучостi, що iрафиня мовчки, глибоко, в саме дно потемнiлих бронзових очей устромляК погляд, i все вже знаК. I втихомирене, упокоКне старе лице знову здригуКться подухом тривоги й старих бур. - Хорий тато, дитинко. I пiзно вже. Може б... - Власне, через те, що хорий! Мамо, iди Нiчого не кажи. Тiльки - що я неодмiнно хочу його бачити. Нi! Чекай. Не треба Я сама Ти не ходи. I, тримаючи вазочку обома руками, непохитно зiбравши брови, рiвно несучи чорно синi кучерi на плечах. Труда мовчки йде до дверей кабiнету, обережно вiдводить од вазочки одну руку, вiдчиняК дверi й увiходить усередину. Дверi за нею нечутно причиняються рукою матерi. Зелена пiвтьма абажура. Шелест кущiв за вiдчиненим вiкном Залите синювато-молочним свiтлом велике костисте тiло на канапi. Навислi дивнi сiро-сивi клаптi волосся наши - чуже лице. Тiльки сивi грiзнi стрiхи над очима тi самi. Очей не видно - пасуться в залитiй свiтлом книзi. Але на наближенi кроки повертаються, щуляться. - А яке все ж таки блаженство - свiтло! Не можу не.. I раптом велика, обросла чужими кущами, розтрiпана голова вражено, помалу, моторошно пiдводиться й упираК в затiнене темно-смугляве лице з непорушне непохитними, злякано рiшучими очима двi грiзно стрiхастi глибокi ямки. (А шия така худа худа, порита зморшками, обвiшана порожнiми капшучками шкiри!) - Це що значить?! Злякано-рiшуче, непорушно-непохитне лице присуваКться тим самим урочисто-повiльним темпом ближче. А поперед нього бiла, з темним золотом обвiдкiв вазочка з гострою шапочкою. - Що це значить, я питаю?! Як ти смiла сюди увiйти?! - Смiла. Я принесла сонячний хлiб. Мiй сонячний хлiб. Ти мусиш його покуштувати. Пiд грiзними стрiхами ворушаться ямки то вгору, то вниз, то на вазочку, то на лице. А обсмиканi сiрi вуса з волосяним сухим присвистом трудно, збентежено дихають. I нарештi низько, з усiКП сили стримано риплять. - Забирайся геть! Моментально! - Нi. Ти мусиш з'Псти мого сонячного хлiба. Я не пiду звiдси, поки з'Пси Я ляжу тут на пiдлозi й не рушусь, поки ти з'Пси. Хоч би мала вмерти з голоду. Голос не Трудин i навiть не Страховища голос - рiвний, тихий, iз глибини зацiпленоП, непохитноП, останньоП рiшучостi. Дiйсно, тiльки смерть йому можна протиставити. Велика, обросла голова якийсь момент непорушно жуК ямками бiлу постать, облиту зеленкуватою тiнню, з виставленою наперед вазочкою, потiм так само помалу лягаК назад на подушку й повертаК профiль iз м'ясистим загнутим носом i обсмиканими вусами. - Можеш лягать i помирать. Але бiла постать не лягаК, а стоПть рiвно, застигло, навiть не згорблюючись. За вiкном несмiло перешiптуються молоденькi листочки кущiв. Нагорi важко й глухо пробiгають ноги, ганяючись однi за одними. Посвистують вуса, трудно дихаючи. - Я благаю тебе. з'Пж. Ти мусиш з'Псти. Ти повинен. Я бiльше не можу. Старий граф помалу повертаК голову. Дiйсно, вона бiльше не може - нiколи такого лиця не бачив вiн у Страховища. I вiд цього лиця скидуКться старе серце раптовим хвилюванням - хтось зненацька, прожогом розчинив старi заржавiлi дверi, даючи дорогу вiчно гнаному. Ах, узяти в руки цю голiвку, взяти одверто, смiливо, пустити в розчиненi дверi вiчно гнане - i нехай хоч раз до краю, до спокою вп'Кться висхла, порепана душа благосним дощем! Але тiльки нiякоП перевiрки! Без перевiрки, без доказiв розчинити дверi, прийняти, всмоктати, вродитися. Яких же бiльше доказiв треба, коли "вона бiльше не може", коли бiльше не може стара, висхла душа? Для чого ж пiдставляти цю душу пiд можливий смертельний удар? Яка ж може бути бiльша рiднiсть, коли так скорботно, так любовно благають бронзовi очi, коли таким весняним гулом одбиваКться це благання в осiннiй ду