это неплохой отдых перед обедом. Отлично. Прекрасная мысль. Самым удивительным во всем этом было то, что, приняв такое решение, лошадь тут же поступила наоборот. Она направилась к единственному на этом поле дереву и остановилась под ним. Сидевшему на последней ветке Монаху ничего не стоило свалиться с нее прямо в-седло, что он и сделал, издав при этом радостный вопль и произнеся имя, отдаленно похожее на "Джеронимо". 18 Дирк Джентли снова быстро повторил самое главное из того, что уже рассказал Ричарду Мак-Даффу. Слушая, тот чувствовал, как у его ног разверзается бездна, чья ледяная пасть должна поглотить его и весь его мир. Когда Дирк закончил, в комнате снова воцарилась тишина. Ричард застывшим взглядом смотрел на Дирка. - Откуда ты это узнал? - наконец спросил он. - Частично слышал по радио, - объяснил Дирк, пожав плечами. - Во всяком случае, все самое главное. А детали? О них я порасспросил то тут, то там. У меня есть свои знакомые в полицейском участке в Кембридже, как ты, должно быть, догадываешься. - Даже не знаю, верить тебе или нет, - тихо промолвил Ричард. - Могу я воспользоваться твоим телефоном? Дирк вынул телефонную трубку из корзинки для бумаг и услужливо передал Ричарду. Тот набрал номер Сьюзан Уэй. Трубку сняли немедленно, и Ричард услышал испуганный голос Сьюзан. - Слушаю. - Сьюзан, это Рич... - Ричард! Где ты? Господи, откуда ты звонишь? С тобой все в порядке? - Не говори ей, где ты, слышишь, - предупредил Дирк. - Сьюзан, что произошло? - Разве ты... - Мне сказали, что с Гордоном что-то случилось... - Что-то? Господи, он мертв, Ричард! Его убили... - Положи трубку! - приказал Дирк. - Сьюзан, послушай, я... - Я сказал тебе, положи трубку, - повторил Дирк и, наклонившись через стол, нажал на рычаг. - Полиция наверняка прослушивает ее телефон, и нас могут засечь, - объяснил он и, взяв у Ричарда трубку, снова бросил ее в корзину для бумаг. - Но я должен пойти в полицию! - воскликнул Ричард. - В полицию? Зачем? - А что мне остается? Я должен объяснить им, что это был не я. - Не ты? - удивленно переспросил Дирк. - И полагаешь, все тогда станет на свои места? Жаль, что доктору Кригшену [известный врач-убийца, отравитель своих многочисленных жен] не пришла в голову такая идея. Меньше было бы хлопот и ему, и полиции. - Но он был виновен! - Да, так это выглядело. С тобой тоже это выглядит так. - Но я не делал этого, черт побери! - И это ты говоришь тому, кто просидел за решеткой за то, чего не совершал. Надеюсь, понимаешь? Я тебе говорил, что совпадения - вещь странная и опасная. Поверь мне, что лучше иметь железное алиби, чем ни за что ни про что маяться в каталажке, надеясь на то, что полиция, которая сразу же видит в тебе виновного, сама в этом разберется. - Сейчас я даже не способен мало-мальски соображать, - пожаловался Ричард, прижав ладонь ко лбу. - Помолчи и дай мне подумать. - Если позволишь... - Дай мне подумать! Дирк пожал плечами и вернулся к своей сигарете, которая почему-то раздражала его. - Ничего не понимаю, - сказал спустя какое-то время Ричард, тряся головой. - Не могу поверить. Это как решать уравнения по тригонометрии, когда тебя колотят дубинкой по башке. Ладно, что, по-твоему, я должен делать? - Прибегнуть к гипнозу. - Что? - Нет ничего странного в том, что при создавшихся обстоятельствах ты не можешь собраться с мыслями. Кто-то должен помочь тебе собрать их. Наилучшим выходом для тебя, да и для меня тоже, будет, если ты позволишь мне провести сеанс гипноза. Я уверен, что в твоем подсознании засело Бог знает сколько важной информации, которая так и не появится на свет, пока ты так напуган. Не появится еще и потому, что ты не осознаешь ее важности. С твоего согласия мы этот процесс ускорим. - Итак, решено. - Ричард встал. - Я иду в полицию. - Очень хорошо, - сказал Дирк, откидываясь на спинку кресла и кладя ладони на стол. - Желаю тебе успеха. По пути, будь добр, скажи моей секретарше, чтобы принесла мне спички. - У тебя нет секретарши, - ответил Ричард и вышел. Дирк посидел еще какое-то время, размышляя, потом с грустью смял картонку из-под пиццы, засунул ее в корзинку для бумаг и пошел искать в конторском шкафу метроном. Ричард, прежде чем выйти на залитую солнцем улицу, постоял, раскачиваясь на последней ступеньке лестницы, а затем решительно шагнул через порог и странной танцующей походкой присоединился к толпе прохожих. В голове у него тоже все вертелось и прыгало. С одной стороны, он не мог поверить, что его свидетельства не смогут доказать его полную непричастность к убийству Гордона, с другой же - он не мог не согласиться, что все выглядит чертовски странным. Ему никак не удавалось разумно и ясно понять то, что произошло. Сама мысль о том, что Гордон убит, приводила его в такое смятение, что в голове начиналась адская путаница и он просто переставал соображать. Он подумал, что тот, кто нажал курок, видимо, был начисто лишен какого-либо чувства вины и сожаления. Но тут же пожалел, что такое полезло ему в голову. Вообще все, что рождалось теперь в его мозгу, пугало его. Все мысли были совсем не подходящие для такого момента и все больше сводились к одному: к его новому положению в компании "Передовые технологии Уэя". Он попытался, заглянув в себя, найти хоть какое-то чувство, похожее на скорбь или сожаление по поводу гибели шефа. Он верил, что такое чувство в нем есть, должно быть, но найти его мешает затянувшееся состояние шока от ужасного известия. Ричард даже не заметил, как дошел до Айлингтонского парка, и вид полицейской машины у дверей его дома был для него подобен удару молотка по голове. Он быстро повернулся и сосредоточил свое внимание на меню в витрине греческого ресторана. "Долмады", - думал он, лихорадочно произнося названия блюд. - "Сулваки". Ага, это, кажется, такие маленькие греческие колбаски, приправленные специями и аппетитно пахнущие". Не поворачиваясь, он постарался представить себе, что происходит у его дома. Там стоял полицейский, наблюдая за улицей, это он заметил, бросив первый быстрый взгляд, и, насколько он запомнил, боковая дверь, ведущая в его квартиру, была открыта. Значит, полиция в его квартире. "Фасоль плаки". Черт побери, это фасоль, сваренная в томатном соусе с овощами. Скосив глаза, он попытался через плечо окинуть взглядом улицу. Полицейский смотрел прямо на него. Ричард снова уставился в меню и постарался представить себе фрикадельки из мясного фарша с картофелем, зажаренные в сухарях с луком и приправой из трав. Кажется, полицейский узнал его и намерен сейчас перейти улицу, схватить его и сунуть в полицейский фургон, как это они когда-то проделали с Дирком в Кембридже. Ричард вытянулся, расправил плечи, готовясь достойно встретить руку закона, но она не опустилась на его плечо. Оглянувшись, он увидел, что полицейский смотрит совсем в другую сторону. Ему стало ясно, что его поведение совсем не выдает в нем человека, готового отдать себя в руки полиции. Итак, что ему следует делать в таком случае? Попытавшись без скованности и неловкости, выдающей страх, отойти от витрины, он, все еще держась несколько напряженно, покинул ресторан и, пройдя десяток шагов, быстро нырнул в Кемденский пассаж. Здесь он зашагал так быстро, что почти стал задыхаться. Куда теперь? К Сьюзан? Нет, полиция, должно быть, следит за ее домом. В контору "Передовые технологии"? Нет, по тем же причинам. Господи, безмолвно кричала его душа. Неужели ты теперь станешь беглецом? Он убеждал себя, как недавно убеждал Дирка, что ему нечего бояться. Полиция, как его учили в детстве, для того и существует, чтобы помогать и защищать невиновных. Эта мысль привела его в такой ужас, что он тут же рванул вперед по пассажу и налетел на счастливого обладателя уродливого эдвардианского торшера. - Простите, - пролепетал Ричард, - прошу прощения. А сам подумал, как можно купить такое уродство, и снова замедлил шаги, загнанно оглядываясь по сторонам. Знакомые витрины, полные блестящей медной утвари, старой полированной мебели и акварелей японских рыбок вдруг стали враждебными. Кому надо было убивать Гордона? Эта мысль преследовала его всю дорогу, пока он не свернул на Чарльз-плейс. Но он знал одно: это сделал не он. Кто же тогда? Это была новая мысль. Многие недолюбливали Гордона, но между антипатией к кому-либо и желанием убить его - дистанция огромного размера. Застрелить, задушить, протащить через поле, а потом сжечь в собственном доме! Именно благодаря дистанции между антипатией и желанием прикончить кого-нибудь половина рода человеческого продолжает здравствовать и наслаждаться жизнью. Было ли это попыткой совершить кражу? Дирк ничего не говорил о пропавших ценностях. Впрочем, Ричард его об этом не спрашивал. Дирк. Его абсурдная, но внушительная фигура за столом в неприглядной конторе напоминала Ричарду большую жабу, и этот образ не покидал его. Он вдруг сообразил, что ноги несут его назад, к дому Дирка, и поэтому, вместо того чтобы повернуть налево, умышленно повернул направо. Вот так люди сходят с ума, подумал он. Ему нужны простор и немного времени, чтобы подумать, собраться с мыслями. Хорошо, куда он пойдет теперь? На мгновение он остановился, обернулся, потом снова остановился. Мысль отведать чего-нибудь в греческом ресторане показалась соблазнительной. Конечно, самым правильным, отрезвляющим и разумным было бы зайти туда и что-нибудь съесть. Он покажет Судьбе, кто здесь хозяин. Но Судьба тоже решала этот вопрос. Конечно, она не собиралась в полном смысле слова сидеть в греческом ресторанчике и пробовать долмады, однако, бесспорно, держала все под своим контролем. Ноги Ричарда послушно несли его по лабиринту улочек, через канал... На мгновение Ричард помедлил у лавочки на углу, но тут же снова заспешил мимо ряда муниципальных коттеджей и наконец остановился перед домом N_33а на Пеккендер-стрит. В это время... В это время Судьба могла бы наливать себе стаканчик ретцини и, вытирая губы, гадать, не следует ли ей еще попробовать жареных баклажанов. Ричард посмотрел на высокий викторианский особняк с закопченными кирпичными стенами и пугающе высокими узкими окнами. Порыв ветра ударил ему в лицо, и в ту же минуту на него налетел какой-то мальчишка. - О черт! - воскликнул он, а затем, отступив, окинул Ричарда пристальным взглядом и сказал: - Эй, мистер, не отдадите ли мне свой пиджак? - Нет, - категорически возразил Ричард. - Почему? - Потому что он мне самому нравится. - Не вижу в нем ничего хорошего, - недовольно пробормотал мальчуган. - Черт с вами, - промолвил он и, пустив камнем в кошку, вразвалочку проследовал дальше по улице. Ричард вошел в дом, нерешительно поднялся по лестнице и заглянул в полуоткрытую дверь в коридоре. Секретарша Дирка сидела на своем месте за столом, упрямо нагнув голову и сложив перед собой руки. - Меня здесь нет, - предупредила она. - Вижу, - ответил Ричард. - Я вернулась, только чтобы проверить, заметит он, что я ушла, или не заметит, - пояснила она сердито, уткнувшись взглядом в стол. - А то он может просто забыть. - Он у себя? - спросил Ричард. - Кто знает? Да кого это интересует? Лучше спросите у того, кто здесь работает, потому что меня здесь нет. - Пропусти его ко мне, - повелительно прогудел голос Дирка из кабинета. Секретарша метнула в сторону закрытой двери сердитый взгляд, подошла к входной двери, рванула ее на себя и, крикнув: - Сами пропускайте! - с грохотом захлопнула дверь и вернулась на свое место. - А почему бы мне самому не войти? - наконец спросил Ричард. - Я не слышу вас, - отрезала секретарша, не поднимая головы. - Как я могу слышать, когда меня здесь нет? Ричард сделал в ее сторону некий успокаивающий жест рукой, который был, конечно, проигнорирован, и пошел прямо к двери. Когда он вошел в кабинет Дирка, его поразил полумрак в комнате. Штора была опущена, Дирк сидел в своем кресле. Странная конструкция из мотоциклетной фары, прикрепленная к краю стола и заменявшая настольную лампу, создавала причудливую игру света и теней на лице Дирка. Свет слабой лампочки был направлен на метроном, маятник которого с негромким тиканьем мерно качался взад и вперед. К острию маятника была привязана серебряная чайная ложка. Ричард бросил на стол пару спичечных коробков. - Садись, расслабься и смотри на ложку... - тихо велел ему Дирк. - Ты уже наполовину спишь... Еще одна полицейская машина, со скрежетом затормозив, остановилась перед домом. Из нее вышел мрачного вида человек и, подойдя к одному из констеблей, дежуривших на улице, предъявил ему свое удостоверение. - Детектив инспектор Мейсон. Отдел уголовного розыска в Кембриджшире, - представился он. - Здесь квартира Мак-Даффа? Полицейский кивнул и указал на боковую дверь, открывающуюся на узкую лестницу, которая вела на верхний этаж. Мейсон быстро шмыгнул в дверь и так же быстро вернулся. - На лестнице застряла кушетка, - заявил он и тут же приказал: - Уберите ее. - Пробовали, сэр, но ничего не получается. Она застряла намертво. В настоящее время можно только перелезть через нее, что все и делают. Мне очень жаль, сэр. Мейсон бросил на него еще один из своих мрачных взглядов, которых у него был целый набор: от очень мрачных и угрюмых, как туча, до разной степени мрачно-скептических и мрачно-усталых или же снисходительно мрачноватых, которыми он обычно оделял, как гостинцами, своих детей в их дни рождения. - Прикажите убрать, - повторил он угрюмо и снова исчез в двери. Озабоченно подтянув повыше штанины и подобрав полы плаща, он с видом мрачной досады решил все же преодолеть препятствие и подняться в квартиру Мак-Даффа. - Все еще не появлялся? - спросил полицейского шофер, выходя из машины. - Сержант Джилкс, - представился он. У него был порядком утомленный вид. - Насколько я могу судить, его там нет, - ответил полицейский. - Однако меня не очень-то ставят в известность. - Понимаю, - согласился с ним Джилкс. - Как только за дело берется криминальная полиция, так и жди, что просидишь весь день за рулем. А я единственный, кто его видел. Остановил его вчера ночью на шоссе. Мы как раз возвращались с пожара в коттедже Уэя. Все сгорело дотла. - Тяжелая была ночь, не так ли? - Тяжелая и чертовски странная. Чем только не пришлось заниматься: от убийства до перевозки какой-то лошади, попавшей в чужую ванную комнату. Лучше не спрашивай, коллега. У вас тоже такие гробы? - спросил он, указывая на свою полицейскую машину. - Эта доводит меня до бешенства. В ней замерзаешь, даже когда печка включена на полную катушку. А радио то работает, то нет, как ему, черт побери, захочется. 19 В это утро Майкл Вентон-Уикс проснулся в весьма странном состоянии духа. Лишь те, кто хорошо его знал, могли бы понять всю степень странности его самочувствия, ибо многим и без того он казался странным. Однако знавших его было мало - раз-два и обчелся. Возможно, его мать, но между нею и сыном существовало некое состояние холодной войны, и в последние недели они и вовсе не разговаривали друг с другом. У Майкла был еще старший брат Питер, важная шишка в военно-морском ведомстве. Но если не считать встречи на похоронах отца, Майкл не видел его со времен событий на Фолклендских островах, откуда Питер вернулся, увенчанный боевой славой и чинами, а также преисполненный снисходительного презрения к младшему брату. Питер с восторгом приветствовал переход фамильного дела семьи Магна в руки матери, а Майклу послал по сему случаю рождественскую открытку. Высшей целью и радостью в его жизни оставались окопная грязь и стрельба из пулемета, даже если она длилась всего минуту. Он сразу же дал всем понять, что английская пресса и книгоиздательское дело в их нынешнем предкризисном состоянии не заслуживают ни его трудов, ни внимания, ибо пока еще не окончательно перешли в руки австралийских магнатов. Бедняга Майкл поднялся в это утро очень поздно после вчерашнего зверски холодного вечера и кошмаров, мучивших его всю ночь. Даже утром они не давали ему покоя отголосками воспоминаний. Это были сны, полные знакомого щемящего чувства утраты, одиночества, вины и еще чего-то необъяснимого, связанного с огромным количеством черной жирной грязи. Ночь со своей поразительной магической силой высвечивать невидимое превратила эту грязь в одиночество и длинную череду сновидений, где "слизких тварей миллион" [здесь и далее цитаты из поэмы С.Т.Кольриджа "Сказание о Старом Мореходе"] полз из вязкой глубины мертвых вод. Этого он не в силах был вынести и каждый раз просыпался с криком, в холодном поту. Хотя все сны о грязи предельно удивляли его, чувство одиночества и утраты, а более всего страшной печали и желания исправить содеянное, казалось близким и созвучным его состоянию. Даже образ "тварей слизких на слизистой воде" казался ему чем-то знакомым и все еще оставался после ночных кошмаров в закоулках его памяти, пока он готовил себе поздний завтрак, разрезал грейпфрут и заваривал китайский чай. Глаза его в это время привычно рассеянно скользили по странице, посвященной искусству, в газете "Дейли телеграф". Однако спустя минуту Майкл уже неловко пытался сменить пластырь на руке, порезанной осколками стекла. Покончив с завтраком и прочими мелочами, он вдруг обнаружил, что теряется и не знает, что делать дальше. И тут неожиданно для себя он смог с какой-то холодной отстраненностью вспомнить все, что произошло вчера вечером. Он все сделал правильно, все, как нужно. Но это ничего не решило. Самое главное еще впереди. А что именно? Он нахмурился от того непонятного, что творилось в его голове, - ход его мыслей был подобен морским приливам и отливам. Обычно в эти часы он уже был в клубе, испытывая приятное чувство того, что впереди масса дел, которые предстоит сделать. Сейчас такого чувства не было. У него нет никаких дел, и время в клубе или еще где-либо будет тоскливо тянуться и окажется напрасно потерянным. Если он отправится в клуб, то будет вести себя как обычно. Будет пить джин с тоником, перекинется парой слов с кем-нибудь из знакомых, а потом не спеша просмотрит литературное приложение к газете "Таймс", журналы "Опера" и "Нью-Йоркер" или же другие печатные издания, оказавшиеся под рукой. Только теперь он будет знать, что раньше проделывал все это с настоящим интересом и удовольствием. А когда наступит полдень, у него не будет привычных деловых встреч за ленчем, и тогда, возможно, он останется в клубе, съест чуть поджаренную рыбу с картофелем и петрушкой и сколько угодно трюфелей, закажет пару стаканчиков белого сухого вина и кофе. А потом останется лишь ждать, что принесет ему вторая половина дня. Но сегодня он почувствовал, что решительно не склонен следовать заведенному распорядку. Он сжал пораненную руку, проверяя ее, налил себе еще чаю, равнодушно взглянул на большой кухонный нож, который зачем-то оставил лежать на столе рядом с хрупким фарфоровым чайником, и на минуту призадумался. А подумав, решил подняться наверх. В довольно холодном доме Майкла, несмотря на изысканность интерьера, все казалось стилизацией под старину, которой столь модно увлекаться во все времена. Хотя хрусталь, бронза и фарфор были подлинными, тем не менее они казались бутафорией, словно их никогда не согревало тепло домашнего уюта. Майкл прошел в свой кабинет, единственную комнату в доме, где не было стерильной чистоты и порядка, но и здесь разбросанные книги и бумаги, лежавший на всем тонкий слой пыли говорили о заброшенности и забвении. Теперь он неделями не заглядывал сюда, да и прислуге строго-настрого запретил заходить. Бедняга более не работал за своим письменным столом. По крайней мере с тех пор, как вышел последний номер журнала "Постижение", его последний номер - тот, за который он еще отвечал. Поставив чашку с чаем на пыльный стол, он подошел к старому, видавшему виды проигрывателю. На нем оказалась пластинка с записью концерта Вивальди. Майкл, включив проигрыватель, сел. Он сидел и ждал, что же ему захочется делать дальше, и неожиданно, к великому своему удивлению, понял, что уже что-то делает, а именно - слушает музыку. Выражение удивления, застывшее на его лице, объяснялось тем, что такое с ним случилось впервые. Он был не против музыки, казавшейся не более чем приятным звуком, и даже считал ее отличным фоном для легкого обмена мнениями о концертах в текущем сезоне. Но ему никогда не приходило в голову, что музыку можно слушать. Он сидел, пораженный мелодией и многоголосьем, сливающимся в единое гармоничное целое, не имеющее ничего общего со старой четырнадцатилетней давности граммофонной иглой и пыльной пластинкой. Но вместе с этим откровением пришло и разочарование, смутившее его еще больше. Музыка, которую он слышал, вызывала странную неудовлетворенность. Он почувствовал, как его способность слушать ее усилилась настолько, что в данный драматический для него момент музыка в этом виде уже не могла удовлетворить его. Он попытался понять, чего в ней не хватает, и внезапно представил себе птицу, не умеющую летать. Там, где надо взмывать ввысь, парить под облаками или низвергаться вниз, замирая от быстроты полета, или кружить в восторге, она ступала, не отрываясь от земли, и ни разу не взглянула на небо. Майкл невольно поднял голову. Но спустя мгновение понял, что просто смотрит в потолок. Он тряхнул головой, и приятное наваждение исчезло. Остались легкое головокружение и дурнота. Они, казалось, не собирались проходить, а проваливались в некую дыру в нем, так глубоко, что недостать. Музыка по-прежнему звучала. Достаточно приятное сочетание звуков где-то совсем рядом, но более не волновавшее его и ничего не задевавшее в нем. Майкл вытащил из-под стола цинковое ведро, заменявшее ему корзинку для бумаг. Поскольку прислуге было запрещено входить в кабинет и тем более наводить порядок, в ведре за неделю скопилось порядочное количество всякого мусора, поэтому он без труда нашел то, что искал, - обрывки смятой бумаги, на которые он уже успел вытряхнуть содержимое пепельницы. Подавив чувство брезгливости, он с мрачной решимостью медленно и методично вытаскивал один за другим смятые, разорванные листы, стряхивал с них пепел сигарет и раскладывал перед собой на столе. Затем неловкими пальцами он принялся склеивать их липкой лентой, путаясь и ошибаясь, пока наконец перед ним не легли грубо склеенные страницы журнала "Постижение", редактором которого теперь был А.К.Росс, омерзительная личность. Чудовищно. Майкл с отвращением, словно куриные потроха, перебирал тяжелые липкие страницы. Ни единой фотографии Джоан Сазерленд, или Мерилин Хорн, или кого-нибудь из известных критиков с Корк-стрит... Публикация его серии очерков о Росетти прекращена, исчез раздел "Анекдоты Зеленой гостиной". Майкл с печальным недоумением покачал головой и наконец нашел статью, ради которой и затеял всю эту неприятную возню. "Музыка и фрактальные пейзажи", автор - Ричард Мак-Дафф. Пропустив первые два абзаца вступления, Майкл начал читать. "Математический анализ и компьютерное моделирование показывают нам, что формы и процессы, наблюдаемые нами в природе, - например, как растут деревья, разрушаются горы, текут реки, рождаются снежинки или острова в океане, как играют блики света на гладкой поверхности или как растворяется в чашке с кофе струйка молока, когда помешиваешь его ложкой, или как смех, подобно огню, в одно мгновение охватывает толпу, - то есть все явления и вещи, кажущиеся нам загадочными и сложными, могут быть описаны с помощью взаимодействия математических процессов, которые в своей простоте являются еще большим волшебством. Формы, которые мы считаем случайными, - на самом деле продукт сложных, вечно меняющихся, подобных сетке паутины, комбинаций чисел, подчиняющихся простым правилам. Слово "естественный", часто воспринимаемое нами как "неструктурированный", в сущности, описывает формы и процессы, кажущиеся столь непостижимо сложными, что мы отказываемся осознанно понять простые естественные законы в их действии. И тем не менее они вполне могут быть описаны цифровым кодом". Странно, но теперь эта мысль не показалась Майклу столь безумной, как при первом беглом просмотре статьи. Сейчас же он читал ее со всем вниманием. "Мы, однако, знаем, что разум способен понимать вещи и явления как в их сложности, так и в их удивительной простоте. Мяч при игре в крикет, взлетая в воздух, подчиняется силе и направлению удара, действию гравитации, силе трения и неизбежной потере энергии от сопоставления турбулентности воздуха силе и направлению вращения мяча в полете. Однако человек, не способный быстро умножить 3x4x5, без особого труда в мгновение ока справляется не только с дифференциальным исчислением, но и массой сопутствующих задач, когда его рука, с невероятной быстротой ловит пущенный в его сторону крикетный мяч. Назвать эту способность "инстинктом" - значит дать лишь название феномену, а не объяснить его. Я пришел к выводу, что лишь в музыке человек способен точнее всего выразить естественную сложность вещей и явлений. Музыка - самое абстрактное из искусств. У нее нет иного смысла и цели, как оставаться собой. Любое музыкальное произведение можно передать с помощью чисел. Они дают возможность проследить все аспекты организации симфонии, ее многозвучия, мелодии, ритма, передачи отдельных звуков от флейты-пикколо до барабана. Все это можно выразить благодаря моделям и иерархии чисел. Опыт подсказал мне, что чем сильнее внутренняя взаимосвязь между моделями на различных иерархических уровнях, какими бы сложными эти связи ни были, тем прекрасней будет музыка. Более того, чем сложней и возвышенней эти связи и чем труднее они постигаются разумом, тем значительнее становится роль интуитивного восприятия и познания музыки. Под этим я разумею участие той части человеческого мозга, которая умеет так быстро решать дифференциальные уравнения, что дает возможность нашей руке в нужное мгновение поймать мяч. Музыка любой сложности (например, даже песенка "Три слепых мышонка" по-своему сложна лишь до тех пор, пока кто-то сам не исполнит ее в собственной манере и интерпретации), минуя сознательную часть вашего разума, сразу же попадает в сферу действия математического гения, обитающего в вашем подсознании и готового справиться с любыми таящимися в ней сложностями, о которых мы даже не можем подозревать. Кое-кто возражает против такого взгляда на музыку и утверждает, что, сводя музыку к математике, мы не оставляем места эмоциям. Я скажу одно: они всегда в ней будут. Вещи и явления, рождающие в нас эмоции: форма цветка или греческой вазы, растущий на наших глазах ребенок, ощущение дуновения ветерка на щеке, бегущие по небу облака, игра света на глади вод, трепет лепестков нарцисса, поворот головы любимой женщины и колыхание тяжелой массы ее волос, столь похожее на исчезающую ноту последнего аккорда, - все это возможно передать гармонией чисел. Это отнюдь не попытка принизить прекрасное, привести все к общему знаменателю. Это скорее возвышение красоты. Обратимся к Ньютону. Обратимся к Эйнштейну. Наконец, спросим у поэта. Ките утверждал, что красота, захватывающая наше воображение, - это и есть истина. Он мог бы сказать то же самое о руке, захватывающей крикетный мяч, и это тоже была бы истина... Но Китс был поэтом и предпочел игре в крикет прогулки под сенью рощ с блокнотом в руках и флакончиком лауданума [успокоительное средство наркотического свойства] в кармане". Последние слова вдруг о чем-то напомнили Майклу, но о чем именно - он не мог вспомнить в эту минуту. "В этом и состоит суть отношений между нашим "инстинктивным" восприятием образа, формы, движения, света, с одной стороны, и, с другой - нашим эмоциональным откликом на них. Поэтому я верю в то, что существует форма музыки, присущая природе и всем вещам и процессам в ней. Музыки столь же прекрасной, как естественно возникшая красота в природе, и наши глубинные эмоции это, по сути, тоже одна из форм этой естественной красоты..." Майкл медленно оторвал глаза от страницы. Он попытался представить себе, какой могла быть эта музыка, и невольно в поисках ее заглянул в темные тайники своей памяти. В каждом из них ему казалось, что он вот-вот ее услышит, что она только что звучала здесь, всего секунду назад, но теперь осталось лишь затихающее эхо, которое он тоже не успел поймать. Майкл устало отложил журнал. И вдруг вспомнил. Имя Китса что-то всколыхнуло в памяти. "Слизких тварей миллион" из его ночного кошмара! Холодное спокойствие овладело Майклом, когда он почувствовал, как он близок к тому, что может оказаться разгадкой. Кольридж! Вот, кто ему нужен. Слипались в комья слизняки На слизистой воде. "Сказание о Старом Мореходе"! Ошеломленный, Майкл вскочил и, подойдя к книжным полкам, снял томик стихов Кольриджа. Вернувшись к столу, он сел и стал листать страницы, пока не нашел начало поэмы. Вот Старый Мореход. Из тьмы Вонзил он в гостя взгляд. Почему так знакомы ему эти строки? Чем дальше он читал, тем сильнее становилось его волнение, чужие ужасные воспоминания терзали его. Вернулись щемящая тоска, чувство отчужденности и полного одиночества. И хотя он знал, что это чужие чувства, но вдруг понял, как они близки и созвучны его собственным. Поэтому он не противился и впустил чужую боль в себя. А черви, слизни - все живут, И я обязан жить! 20 Штора, закрывавшая окно, с грохотом поднялась. Ричард, испуганно открыл глаза и растерянно заморгал. - Ты провел там чудесный вечер, - приветствовал его Дирк Джентли, - хотя самые интересные детали так и ускользнули от твоего внимания. Он вернулся к своему креслу, сел, откинувшись на его спинку, и снова соединил кончики пальцев рук. - Пожалуйста, не задавай извечный идиотский вопрос: "Где я?" Не разочаровывай меня. Мне будет достаточно одного твоего взгляда. Ричард медленно и удивленно оглянулся. Ему казалось, что он вернулся из далекого путешествия на другую планету, где царили мир и спокойствие, было светло и играла музыка. Он чувствовал себя таким расслабленным, что даже лень было дышать. В комнате стояла тишина, лишь деревянная круглая ручка от шнура шторы, раскачиваясь, легонько ударялась о стекло. Метроном молчал. Ричард посмотрел на свои часы. Был час пополудни. - Ты пробыл под гипнозом чуть меньше часа, - заметил Дирк. - За это время я узнал массу интереснейших вещей, а некоторые меня чрезвычайно заинтриговали, но я не собираюсь сейчас их с тобой обсуждать. Немножко свежего воздуха тебе не помешает. Это взбодрит тебя, поэтому предлагаю прогуляться вдоль канала. Там никто не будет тебя искать. Джанис! Молчание. Ричарду многое было непонятно, поэтому, досадуя на себя, он хмурился. Когда память, спустя какое-то мгновение наконец вернулась к нему, все происшедшее с ним показалось настолько невероятным, что он, вздрогнув, снова тяжело упал на стул. - Джанис! - крикнул в приемную Дирк. - Мисс Пирс! Черт бы побрал эту девчонку. Он сердито вытащил из корзинки для бумаг телефонную трубку и положил ее снова на рычаг. Около стола стоял потрепанный кейс, и Дирк с решительным видом схватил его, затем поднял лежавшую на полу шляпу, лихо нахлобучил ее и встал. - Пошли, - сказал он и вышел в приемную, где мисс Джанис Пирс сидела, сосредоточенно уставившись на карандаш, который держала в руках. - Пойдем поскорее отсюда, из этой проклятой дыры. Будем думать о невероятном и делать невозможное. Попробуем сразиться со злом, не выразимым словами, и кто знает, возможно, мы его все же одолеем. А теперь, Джанис... - Заткнитесь! Дирк пожал плечами и взял с ее стола конторскую книгу, из которой Джанис безжалостно вырвала немало страниц, когда убедилась, что она не влезает в ящик стола. Дирк полистал покалеченную книгу, пожал плечами и, печально вздохнув, снова положил ее на место. Джанис вернулась к тому, чем занималась до их вторжения, - она заканчивала писать довольно длинную записку. Ричард молча наблюдал за всем происходящим, все еще чувствуя себя как бы отсутствующим. Наконец он сильно тряхнул головой. - Ситуация может показаться тебе несколько неясной в данный момент, - сказал Дирк, обращаясь к нему. - Но у нас есть ниточки, за которые можно потянуть. Из всех эпизодов, о которых ты мне рассказывал, лишь два представляются физически невозможными. - Невозможными? - наконец обрел дар речи Ричард и недоуменно нахмурился. - Да, - подтвердил Дирк. - Полностью и абсолютно невозможными. - Он улыбнулся. - К счастью, - продолжил он, - ты со своими, скажем так, неординарными проблемами обратился именно туда, куда надо. В моем лексиконе нет слова "невозможно". Итак, - заметил он, грозно размахивая конторской книгой, которую снова взял со стола, - вырваны страницы с записями расходов между статьями "мармелад" и "селедка". Спасибо, мисс Пирс, вы снова оказали мне неоценимую услугу, за что я вам премного благодарен, и, возможно, в случае удачного исхода постараюсь выплатить вам жалованье. А пока нам надо многое обдумать. Я оставляю контору в ваших надежных руках. Зазвонил телефон, и Джанис сняла трубку. - Добрый день, - приветливо ответила она. - Да, это фруктово-овощной рынок Уэйнрайта. Мистер Уэнрайт не подходит к телефону в эти часы, так как в данный момент он считает себя огурцом. Спасибо за звонок. Джанис с грохотом опустила трубку на рычаг. Подняв глаза, она успела с удовлетворением заметить, как тихо и осторожно закрыли за собой дверь ее бывший начальник и его странный клиент. - Невозможно? - снова с удивлением повторил Ричард. - Все это, - настаивал Дирк, - совершенно и окончательно, скажем так, необъяснимо. Нет смысла повторять слово "невозможно", когда речь идет о том, что уже произошло. Но объяснить происшедшее мы не в состоянии. Прохладный ветерок с канала несколько освежил голову Ричарда и наконец восстановил способность соображать. Хотя смерть Гордона и осталась постоянным горьким напоминанием, он все же мог теперь более разумно и ясно оценивать этот факт. Но, к его удивлению, в настоящий момент это меньше всего интересовало Дирка. Он то и дело быстро задавал вопросы о самых банальных подробностях этой странной ночи, словно готовил его к перекрестному допросу. Бегун рысцой и велосипедист, поравнявшись, поприветствовали друг друга просьбой уступить дорогу и ввиду взаимной неуступчивости чуть было не свалились оба в медленно текущие грязные воды канала. За их ссорой внимательно следила спокойно прогуливающаяся старая леди, за которой на поводке с трудом тащился еще более старый пес. На противоположном берегу высились темными пугающими громадами заброшенные склады с выбитыми стеклами, сгоревшая баржа уныло качалась на воде у причала, в темной, с пятнами масла воде плавали пустые бутылки. По ближайшему мосту через канал проезжали грузовики, сотрясая до основания близстоящие дома и изрыгая в воздух густые клубы выхлопных газов. Они напугали молодую мамашу с коляской, торопливо переходящую улицу. Дирк и Ричард шли вдоль границы района южного Хэкни, что примерно в миле от конторы Дирка, направляясь к центру Айлингтона, где, как было известно Дирку, находилась ближайшая спасательная станция. - Но это обычный фокус, профессор проделывает их все время, черт возьми! - воскликнул Ричард. - Всего лишь ловкость рук. Кажется невероятным, но если спросить любого фокусника, он подтвердит, что это сделать проще простого, если знаешь свое дело. Я как-то видел уличного фокусника в Нью-Йорке... - Я знаю, как это делается, - перебил его Дирк, вынув из своего носа две раскуренные сигареты и большую винную ягоду. Он подбросил ее вверх, но она никуда не упала, словно растворилась в воздухе. - Ловкость, обман, внушение. Всему этому можно научиться, если не жалеть времени. Извините, мадам, - сказал он, кланяясь старой леди, неторопливо выгуливающей пса, и, нагнувшись, вытянул из-под живота собаки гирлянду разноцветных флажков. - Мне кажется, вашей собаке будет намного легче без них. - Дирк вежливо повернулся к ней и приподнял шляпу. Они проследовали дальше. - Такие фокусы - это пустяк, - поучал он совсем ошарашенного Ричарда. - Распилить женщину надвое тоже просто. А вот распилить и снова соединить - это уже потруднее, но тоже можно, если попрактиковаться. Фокус с вазой двухсотлетней давности, о котором ты мне рассказал, и солонкой с обеденного стола нашего колледжа - это... - тут он сделал многозначительную паузу, - ...абсолютно необъяснимый вариант. - Там, видимо, был какой-то трюк, но я мог не заметить... - Несомненно, преимущество гипноза в том, что с помощью расспросов загипнотизированный пациент может воссоздать всю сцену происходившего в мельчайших подробностях, которые даже он сам мог в то время не заметить. Например, девочка по имени Сара. Ты помнишь, как она была одета? - Э-э-э, нет, - неуверенно произнес Ричард. - Она была в каком-то платье, очевидно... - Какого цвета? Из какой ткани? - Не помню, знаю, что оно было темного цвета. Она сидела через несколько человек от меня. Я едва видел ее. - На ней было темно-синее платье из хлопчатобумажного бархата с удлиненной талией, рукава реглан, собранные у манжет, белый широкий отложной воротник а-ля Питер Пен [герой английской детской сказки] и спереди на платье шесть перламутровых пуговиц, с третьей из них свисала нитка. У девочки были длинные темные волосы, скрепленные сзади пластмассовой красной заколкой в форме бабочки. - Если ты скажешь мне, что все это ты узнал, как Шерлок Холмс, глядя на царапину на моем ботинке, тогда, видит Бог, я не поверю тебе. - Нет-нет, что ты, - поспешил успокоить его Дирк. - Все гораздо проще. Ты сам мне это рассказал, находясь под гипнозом. Ричард недоверчиво покачал головой: - Не верю. Я понятия не имею, что такое воротник а-ля Питер Пен. - А я знаю и уверяю тебя, ты описал его абсолютно точно, так же как сам фокус с вазой и солонкой, хотя этот фокус невозможен в той форме, в какой он был сделан. Поверь мне, я знаю, что говорю. Есть и другие вещи, о которых мне бы хотелось разузнать. Например, о профессоре, и кто написал записку, которую ты нашел в книге, лежавшей на столе в доме профессора, и еще сколько в действительности вопросов задал король Георг Третий, но... - Что? - ...но, я думаю, будет лучше спросить у него самого. Однако... - Тут он сосредоточенно задумался. - ...однако, - добавил он, - я слишком тщеславен в этих случаях и предпочитаю, прежде чем задать вопросы, знать на них ответы. А я ответов не знаю, абсолютно не знаю. Он рассеянно устремил взор вдаль, мысленно подсчитывая, далеко ли до спасательной станции. - Вторая невозможная вещь, - продолжил Дирк, помешав Ричарду ввернуть словечко, - или хотя бы совершенно необъяснимая - это твоя застрявшая кушетка. - Дирк, - в отчаянии воскликнул Ричард, - позволь тебе напомнить, что Гордон Уэй мертв, а меня подозревают в его убийстве! Это не имеет никакой связи с тем, что ты... - Однако я склонен предполагать, что между ними существует прямая связь. - Это абсурд! - Я верю в фундаментальную взаимосвязь... - Да, да, знаю, - перебил его Ричард. - В фундаментальную взаимосвязь всего сущего. Послушай, Дирк, я не доверчивая старушка, и тебе не удастся за мой счет съездить еще раз на Багамы. Если ты намерен помочь мне, тогда перейдем к делу. Дирка это рассердило: - Я верю во взаимосвязь вещей, как не может не верить в это любой последовате