сувенир своим единственным пальцем, прежде чем овладел собой и смог спросить, что эта за вещь и как она ко мне попала. Вопрос был задан в таком грубом тоне, что я бы непременно обиделся, если бы не знал, насколько эксцентричен этот субъект. Я повторил ему все, что рассказал Хертону. Горинг слушал с напряженным вниманием, а затем спросил, известно ли мне, что представляет собой этот камень. Я ответил отрицательно и добавил, что знаю лишь о его метеоритном происхождении. Горинг спросил, пытался ли я проверить, какое впечатление произведет камень на негров. Я сказал, что нет. - Пойдемте узнаем, что о нем скажет наш черный приятель за штурвалом, - заявил Горинг. Он взял камень, подошел к матросу, и оба они принялись внимательно его рассматривать. Я видел, как матрос жестикулировал и возбужденно кивал головой, словно утверждал что-то, и как на лице его появилось выражение величайшего удивления, смешанного с благоговением. Вскоре Горинг вернулся к нам с камнем в руке. - Негр сказал, - заявил он, - что это никчемная, бесполезная вещь и заслуживает лишь того, чтобы выбросить ее за борт. С этими словами Горинг взмахнул рукой и, конечно, вышвырнул бы мой сувенир, если бы стоявший позади него матрос-негр не подскочил к нему и не схватил его за руку. Убедившись, что ему не удастся выполнить свое намерение, Горинг бросил камень на палубу и с крайне недовольным видом ушел вниз, чтобы не слышать моих сердитых упреков. Матрос поднял сувенир и с низким поклоном и знаками глубокого уважения вручил его мне. Трудно найти объяснение этому эпизоду. Я окончательно прихожу к выводу, что Горинг своего рода маньяк. Но, однако, когда я думаю о том, какое впечатление произвел камень на матроса, каким уважением пользовалась Марта на плантации и как был удивлен Горинг при виде камня, мне остается сделать лишь один вывод: я действительно располагаю каким-то могущественным талисманом, перед которым преклоняются негры. Больше не буду давать его в руки Горингу. 8 и 9 ноября. Стоит замечательная погода. За все время плавания была лишь одна небольшая буря, ветер неизменно попутный. Эти два дня мы шли быстрее, чем когда-либо. Я люблю наблюдать, как нос корабля разрезает волны и кверху взлетают фонтаны брызг! Пронизывая их, солнечные лучи образуют бесчисленные маленькие радуги - "задрайки", как говорят моряки. Сегодня я несколько часов подряд любовался этим великолепным зрелищем, стоя на баке среди брызг, сверкавших всеми цветами радуги. По-видимому, рулевой рассказал остальным неграм о моем чудесном талисмане, потому что они проявляют ко мне величайшее почтение. Вчера вечером Хайсон обратил мое внимание на одно любопытное явление, очевидно, оптический обман. Высоко в небе, к северу от нас, появился какой-то треугольный предмет. Хайсон объяснил, что точно так же выглядит пик острова Тенерифе, если на него смотреть с большого расстояния. В действительности же остров в тот момент находился по крайней мере в пятистах милях к югу от нас. Возможно, это было облако или один из тех странных миражей, о которых всем нам доводилось читать. Удерживается очень теплая погода. Хайсон говорит, что он и не подозревал, что в этих широтах так жарко. Вечером играл в шахматы с Хертоном. 10 ноября. Становится все жарче и жарче. Сегодня с земли прилетели какие-то птицы и устроились на снастях, а между тем мы еще довольно далеко от материка. Так жарко, что нам лень чем-нибудь заняться. Бездельничаем на палубе и курим. Сегодня ко мне подошел Горинг и вновь задал несколько вопросов о камне. Я ответил довольно кратко, тем более что не совсем еще простил ему дерзость, с какой он пытался лишить меня сувенира. 11 и 12 ноября. По-прежнему идем хорошо. Я даже не представлял, что близ Португалии может быть так жарко. На суше, несомненно, прохладнее. И матросы и сам Хайсон удивлены. 13 ноября. Произошло совершенно необычайное событие, настолько необычайное, что его почти невозможно объяснить. Или Хайсон совершил потрясающую ошибку, или на наших инструментах сказалось какое-то магнетическое влияние. Перед самым рассветом вахтенный крикнул с бака, что впереди слышен шум прибоя, а Хайсону показалось, что он видит очертания берега. Корабль сделал поворот, и хотя не было видно никаких огней, никто из нас не сомневался, что мы немного раньше, чем предполагали, вышли к португальскому побережью. Как же мы были изумлены, увидев утром открывшуюся перед нами картину! В обе стороны, насколько хватал глаз, тянулась линия прибоя. Одна за другой катились огромные зеленые волны и разбивались о берег, оставляя клочья пены. И что же оказалось за линией прибоя? Не покрытые растительностью берега и невысокие прибрежные утесы-Португалии, а огромная песчаная пустыня. Без конца и края простиралась она перед нами, сливаясь на горизонте с небом. Куда бы вы ни посмотрели - везде лежал желтый песок. Кое-где виднелись холмы фантастической формы высотой в несколько сот футов, но чаще всего взгляд скользил по открытому пространству, плоскому, как бильярдный стол. Выйдя с Хертоном на палубу, мы посмотрели друг на друга, и Хертон разразился хохотом. Хайсон весьма огорчен происшедшим и заявляет, что кто-то испортил инструменты. Нет сомнений, что перед нами Африка, и несколько дней назад в северной части горизонта мы действительно видели пик острова Тенерифе. Когда к нам прилетели птицы с земли, наш корабль, должно быть, проходил мимо каких-то островов из группы Канарских. Если мы идем тем же курсом, то должны теперь находиться севернее мыса Кабо-Бланко, около неисследованной части африканского материка на краю огромной Сахары. Единственное, что мы можем сделать, - это починить инструменты и плыть дальше к месту нашего назначения. 8 часов 30 минут вечера. Весь день лежали в дрейфе. Берег сейчас находится от нас в полутора милях. Хайсон осмотрел инструменты, но так и не понял, что вызвало необычайную ошибку в их показаниях. На этом заканчивается мой дневник, и остальную часть своего рассказа я пишу по памяти. Вряд ли я ошибусь в изложении фактов: слишком хорошо они мне запомнились. В ту самую ночь над нами грянула столь долго собиравшаяся гроза и я узнал, что означали все происшествия, о которых я писал как о совершенно случайных. Каким же слепым идиотом я был, что не понимал этого раньше! Расскажу как можно точнее, что произошло. Около половины двенадцатого ночи я ушел к себе в каюту и уже собирался ложиться спать, когда услышал стук в дверь. Я открыл ее и увидел маленького черного слугу Горинга. Он сказал, что его хозяин хочет что-то сообщить мне и ждет меня на палубе. Несколько удивленный такой просьбой в столь позднее время, я все же без колебаний пошел наверх. Едва я успел ступить на палубу, как на меня набросились сзади, повалили на спину и заткнули рот носовым платком. Я сопротивлялся изо всех сил, но вскоре меня крепко связали, прикрутили к шлюпбалке и приставили к горлу нож. Я не мог ни крикнуть, ни шевельнуться. Ночь выдалась до того темная, что мне все еще не удавалось рассмотреть, кто напал на меня. Но постепенно мои глаза привыкли к темноте, а из-за облаков выглянула луна, и я увидел, что меня окружают два матроса-негра, негр-кок и мой спутник по плаванию - Горинг. На палубе у моих ног лежал еще один человек, но на него падала тень, и я не мог его узнать. Все произошло очень быстро. Не истекло и минуты с того момента, как я ступил на трап, а я уже был в совершенно беспомощном положении, с кляпом во рту. Это случилось так внезапно, что я с трудом мог поверить в реальность происходившего и понять, в чем дело. Я слышал, как возбужденно шептались бандиты, обмениваясь короткими фразами, и инстинктивно догадался, что речь идет о моей жизни. Горинг говорил властно и сердито, а остальные, как мне показалось, настойчиво возражали против его приказаний. Затем все перешли на другую сторону палубы, откуда я мог только слышать шепот, тогда как самих бандитов скрывал световой люк кают-компании. Все это время до меня доносились голоса вахтенных матросов, болтавших и смеявшихся на другом конце корабля. Они стояли кучкой, ничего не подозревая о темных делах, что совершались в каких-нибудь тридцати ярдах от них. О, если бы хоть одним словом предупредить их, пусть даже ценой собственной жизни! Но это было невозможно. По временам свет луны прорывался сквозь рассеянные по небу облака, и тогда я видел серебристое мерцание моря, а за ним - огромную, таинственную пустыню с причудливыми песчаными холмами. Взглянув вниз, я заметил, что человек на палубе лежит неподвижно. Как раз в эту минуту трепетный луч луны осветил обращенное кверху лицо. Боже милосердный! Даже сейчас, спустя двенадцать с лишним лет, моя рука дрожит, когда я пишу эти строки. Несмотря на искаженные черты лица и выпученные глаза, я сразу узнал Хертона - молодого, жизнерадостного конторщика, моего доброго товарища. Не нужен был опытный глаз врача, чтобы увидеть, что он мертв. Закрученный вокруг шеи носовой платок и кляп во рту показывали, что злодеи расправились с ним без малейшего шума. И в тот миг, когда я смотрел на труп бедняги Хертона, в голове у меня молнией блеснула догадка... Многое еще казалось необъяснимым и загадочным, но истина уже брезжила в моем уме. По другую сторону светового люка кают-компании кто-то чиркнул спичкой, я увидел высокую фигуру Горинга. Квартерон стоял на борту и держал в руках что-то вроде потайного фонаря. На мгновение он опустил его за борт, и, к моему величайшему удивлению, на берегу среди песчаных холмов тотчас же блеснула ответная вспышка. Она появилась и исчезла так быстро, что я ее не заметил бы, если бы не следил за направлением взгляда Горинга. Он вновь опустил фонарь, и на берегу снова ответно мигнул огонек. Спускаясь с борта, Горинг поскользнулся, и у меня радостно дрогнуло сердце: я надеялся, что вахтенные услышат произведенный им шум. Но этого не случилось. Ночь была тихая, корабль недвижим - все это усыпляло бдительность вахтенных. Хайсон, который после смерти Тиббса отвечал за обе вахты, ушел к себе в каюту поспать несколько часов, а заменивший его боцман стоял с двумя матросами у фок-мачты. У моих ног лежал убитый человек, а сам я, беспомощный, лишенный возможности крикнуть, связанный так, что веревки врезались мне в тело, ожидал следующего акта драмы. Четыре головореза стояли теперь по другую сторону палубы. Кок был вооружен большим кухонным тесаком, Горинг сжимал в руке револьвер, а у остальных были обыкновенные ножи. Они перегнулись через борт и не спускали глаз с берега, словно наблюдая за чем-то. Но вот один из них схватил другого за руку и указал на какой-то предмет. Я взглянул в том направлении и заметил, что от берега к кораблю двигалось большое темное пятно. Вскоре оно вышло из мрака, и я увидел большую лодку, переполненную людьми. Ее приводили в движение десятка два весел. Вахтенные заметили лодку, когда она уже подлетела к корме, и с криком бросились на ют. Но было поздно. Толпа исполинских негров вскарабкалась на шканцы и по команде Горинга мощным потоком разлилась по палубе. Все было кончено в один миг. Нападающие сбили с ног и связали безоружных вахтенных, а затем стащили с коек и скрутили спавших матросов. Хайсон пытался защищать узкий коридор, который вел к его каюте, я слышал шум борьбы и его крики о помощи. Но никто не мог ему помочь, и вскоре его притащили на ют. По лицу Хайсона струилась кровь из глубокого пореза на лбу, а во рту, как у остальных, торчал кляп. Затем негры занялись обсуждением нашей участи. Я догадался, что матросы-негры рассказывают обо мне, так как они время от времени кивали в мою сторону, и слова их вызывали шепот удивления и недоверия. Один из матросов подошел ко мне, сунул руку в карман моего пиджака и, вытащив черный камень, поднял его над головой. Затем он передал талисман человеку, который был, по-видимому, вождем. Последний тщательно, насколько позволял скудный свет, осмотрел его, пробормотал несколько слов и передал ближайшему воину. Тот, в свою очередь, осмотрел камень и отдал соседу - и так до тех пор, пока талисман не обошел весь круг. Вождь сказал Горингу несколько слов на своем языке, после чего квартерон обратился ко мне по-английски. Как сейчас вижу эту сцену. Вижу высокие мачты корабля, облитые лунным светом, словно посеребренные, реи и снасти, неподвижную группу черных воинов, опирающихся на копья, мертвого человека у моих ног, шеренгу белых пленников, а перед собой - отвратительного метиса в элегантном костюме и белоснежной сорочке, являвшего странный контраст своим сообщникам. - Вы можете засвидетельствовать, что я был противником вашего помилования, - сказал он своим мягким голосом. - Если бы это зависело от меня, вы умерли бы так же, как скоро умрут ваши спутники. Я не питаю личной вражды ни к вам, ни к ним, но я посвятил свою жизнь истреблению белой расы, и вы первый, кто побывал в моих руках и остался жив. Можете поблагодарить за свое спасение этот ваш сувенир. Если это тот самый камень, который боготворят эти бедняки, - ваше счастье! Если же выяснится, когда мы сойдем на берег, что они ошибаются, а форма и материал камня - простое совпадение, тогда вас ничто не спасет. Пока же мы не причиним вам никакого вреда. Если хотите взять с собой что-нибудь из вещей, можете сходить за ними. Он замолчал, и по его знаку два негра развязали мне руки, хотя и не вынули изо рта кляп. Затем меня отвели в каюту, где я рассовал по карманам кое-какие ценные вещи, а также компас и свой дорожный дневник. Потом меня спустили через борт в маленький челнок, стоявший рядом с громадной лодкой. Конвоиры последовали за мной и, оттолкнувшись от корабля, начали грести к берегу. Мы уже отошли от судна ярдов на сто, когда рулевой поднял руку. Гребцы замерли и прислушались. В ночной тишине я услышал приглушенные стоны, а затем всплески воды. Это все, что я знаю о злосчастной судьбе моих товарищей по путешествию. Сразу после этого позади нас появилась большая лодка. Брошенное судно медленно покачивалось на волнах. Дикари ничего не взяли с корабля. Они выполнили дьявольскую операцию с такой пристойностью и торжественностью, словно это была какая-то религиозная церемония. Первые бледные лучи рассвета уже забрезжили на востоке, когда мы прошли полосу прибоя и достигли берега. Человек шесть негров остались у лодок, а все остальные направились к песчаным холмам. Они вели меня с собой и обращались со мной мягко, даже почтительно. Идти было трудно. На каждом шагу ноги по щиколотку увязали в рыхлом, зыбучем песке. Я был полумертв от усталости, когда мы подошли к туземной деревне, или, вернее, городу - таким большим оказалось это поселение. Жилища представляли собой конические сооружения, вроде ульев, из спрессованных морских водорослей, скрепленных примитивным известковым раствором. Это объяснялось, конечно, тем, что на побережье на многие сотни миль вокруг нельзя было найти ни щепки, ни камня. В городе нас встретила огромная толпа мужчин и женщин. Они колотили в тамтамы, выли и визжали. Шум особенно усилился, когда они увидели меня. По моему адресу посыпались угрозы, но несколько слов, брошенных конвоирами, сразу утихомирили сборище. Воинственные крики и вопли сменились шепотом изумления, и вся огромная, густая толпа, окружив кольцом меня и моих конвоиров, направилась по широкой центральной улице города. Мой рассказ и без того может показаться странным и неправдоподобным, особенно людям, которые меня не знают. Но факт, о котором я сейчас расскажу, вызвал сомнения даже у моего шурина, оскорбившего меня своим недоверием. Я могу только в самых простых словах описать то, что произошло, и высказать уверенность, что случай и время докажут мою правоту. В центре главной улицы стояло большое здание такой же примитивной постройки, как и все остальные, только гораздо выше других. Его окружала ограда из прекрасно отполированного эбенового дерева, а рамой для его дверей служили два великолепных слоновых бивня, врытых в землю и соединяющихся вверху. Дверной проем был задрапирован тканью местной выделки, богато вышитой золотом. К этому внушительному зданию и направилось наше шествие. У ворот ограды толпа остановилась, и люди присели на корточки. Старцы и вожди племени ввели меня внутрь ограды. Горинг не только сопровождал нас, но, по существу, руководил всей процедурой. Как только мы приблизились к занавесу, закрывавшему вход в храм (судя по всему, это был именно храм), с меня сняли шляпу и ботинки и лишь после этого ввели в помещение. Впереди шел почтенный старый негр, в руках у которого был отобранный у меня камень. Лучи тропического солнца, проникая сквозь длинные щели в крыше здания, слегка освещали храм, образовывая на глиняном полу широкие золотистые полосы, перемежающиеся полосами темноты. Внутри храм был даже обширнее, чем это казалось снаружи. На стенах висели циновки местной работы, раковины и другие украшения, но в целом огромное помещение выглядело пустым, если не считать единственного предмета в центре храма. Это была гигантская фигура негра - я чуть было не принял ее за живого человека исполинского роста, короля или верховного жреца. Лишь подойдя поближе, я заметил, как отражается от фигуры свет, и убедился, что передо мной статуя, с необычайным мастерством высеченная из блестящего черного камня. Меня подвели к идолу, ибо это изваяние вряд ли могло быть чем-нибудь другим, и, внимательно к нему приглядевшись, я обнаружил, что у статуи было отбито ухо, хотя других повреждений не было. Седовласый негр, державший мой сувенир, встал на маленький стул, вытянул руку и приложил черный камень Марты к голове статуи. Не оставалось никаких сомнений, что камень некогда составлял одно целое с головой истукана. Осколок так хорошо подошел к месту, от которого был отбит, что, когда старик отнял руку, ухо продержалось еще несколько секунд, прежде чем упало в его раскрытую ладонь. При виде этого присутствующие с восклицаниями благоговейного восторга распростерлись на полу, а толпа снаружи, узнав о результатах, разразилась дикими криками и приветственными воплями. В одно мгновение я превратился из пленника в полубога. Меня снова, на этот раз с триумфом, провели через город. Люди проталкивались вперед, чтобы прикоснуться к моей одежде и собрать пыль, по которой ступали мои ноги. Мне отвели одну из самых больших хижин и подали угощение из всевозможных местных деликатесов. Но я по-прежнему не чувствовал себя свободным, ибо у входа в мою хижину была поставлена стража - вооруженные копьями воины. Весь день я строил планы побега, но ни один из них не казался мне осуществимым. По одну сторону лежала огромная безводная пустыня, простиравшаяся до Тимбукту, по другую - море, в которое никогда не заглядывали корабли. Чем больше я размышлял над этой проблемой, тем меньше у меня оставалось надежд. Я и не подозревал, как близко было мое освобождение. Спустилась ночь, и крики негров постепенно затихли. Я лежал на разостланных для меня шкурах и все еще размышлял о своей судьбе, когда в хижину бесшумно вошел Горинг. В первую минуту я подумал, что он пришел сюда, чтобы расправиться со мной - последним живым человеком с корабля, и, вскочив на ноги, приготовился дорого продать свою жизнь. Но Горинг только улыбнулся и знаком предложил мне лечь на прежнее место, а сам уселся на другом конце моего ложа. - Что вы думаете обо мне? - таким удивительным вопросом начал он нашу беседу. - Что я думаю о вас? - почти закричал я. - Думаю, что вы самый гнусный, самый чудовищный негодяй, который когда-либо осквернял землю. Если бы тут не стояли ваши черные дьяволы, я задушил бы вас собственными руками! - Не говорите так громко, - заметил Горинг без всякого раздражения. - Я не хочу, чтобы нашей дружеской беседе помешали. Значит, вы задушили бы меня? - спросил он с иронической улыбкой. - Видимо, я плачу добром за зло, так как пришел помочь вам бежать. - Вы?! - с недоверием воскликнул я. - Да, я, - подтвердил он. - О, никакого одолжения я вам не делаю. Я действую вполне последовательно. Мне думается, я могу говорить с вами совершенно откровенно. Дело в том, что я хочу стать королем этого племени. Конечно, честь не велика, но ведь вы помните слова Цезаря: лучше быть первым в галльской деревушке, чем последним в Риме. Ваш жалкий камень не только спас вам жизнь, но и вскружил неграм голову. Они считают, что вы спустились с неба. До тех пор, пока вы находитесь здесь, я не смогу властвовать над ними. Я помогу вам бежать, раз уж не в силах убить вас. Горинг говорил спокойным, естественным тоном, словно жажда убить человека была самым естественным желанием. - Вам, наверно, ужасно хочется расспросить меня, - продолжал он после паузы, - и только гордость заставляет вас молчать. Впрочем, это неважно. Я сообщу вам кое-какие факты, о которых будет полезно узнать белым людям, когда вы вернетесь к ним, если вам посчастливится вернуться. Например, о вашем проклятом камне. Эти негры, если верить легенде, были когда-то магометанами. Еще при жизни Магомета среди его последователей произошел раскол. Меньшая часть магометан, те, что откололись, ушла из Аравии и в конце концов пересекла всю Африку. Они взяли с собой в изгнание священную реликвию своей прежней религии - большой кусок черного камня из Мекки. Этот камень, как вы, вероятно знаете, был метеоритом и при падении раскололся пополам. Один кусок все еще находится в Мекке. Другой кусок, побольше, был унесен в Берберию, где искусный мастер придал ему ту форму, в какой вы его видели сегодня. Эти люди - потомки мусульман, отколовшихся от Магомета. Они благополучно пронесли свою реликвию через все странствования и наконец поселились в этом месте, где пустыня защищает их от врагов. - А ухо? - не удержался я. - Это - продолжение все той же истории. Несколько сот лет назад часть племени снова откололась и ушла на юг. Один из негров, желая, чтобы им сопутствовало счастье, проник ночью в храм и отколол ухо статуи. С тех пор среди негров живет легенда, будто в один прекрасный день оно вернется к ним. Человек, похитивший ухо, был, несомненно, пойман каким-нибудь работорговцем, и камень попал в Америку, а впоследствии оказался в ваших руках, и вам выпала честь выполнить предсказание. Горинг опустил голову на руки и несколько минут молчал, выжидая, не скажу ли я что-нибудь. Когда он снова заговорил, его лицо странно изменилось. До сих пор он говорил почти легкомысленным тоном. Теперь его лицо выражало твердость и решительность; а в голосе звучали жестокие, почти злобные ноты. - Я хочу, - сказал он, - чтобы вы передали мое послание всей белой расе - могучей расе-владычице, которую я ненавижу и презираю. Передайте белым, что двадцать лет я упивался их кровью, уничтожал их до тех пор, пока не пресытился убийствами. Я делал свое дело незаметно, не вызывая никаких подозрений, легко обманывая бдительность вашей полиции. Но нет, месть не приносит удовлетворения, если твой враг не знает, кто сразил его. Поэтому вы будете моим посланцем. Взгляните. - Он вытянул свою изуродованную руку. - Это сделал нож белого человека. Мой отец был белый, а мать - рабыня. После смерти отца мать была снова продана, и я, тогда еще ребенок, своими глазами видел, как ее до смерти засекли плетьми, чтобы отучить от манер и навыков, какие привил ей ее покойный хозяин. Моя юная жена тоже... о моя жена! - И он задрожал. - Но ничего. Я дал клятву и сдержал ее. От Мэна до Флориды и от Бостона до Сан-Франциско вы можете проследить мой путь. Он обозначен случаями внезапной смерти, которые ставили полицию в тупик. Я воевал со всей белой расой так же, как белые в продолжение столетий воюют с черной расой. Наконец, как я уже сказал, мне надоело проливать кровь. Но лицо каждого белого человека по-прежнему вызывало у меня отвращение, и я решил найти смелых несвободных негров, соединить с ними свою жизнь, развить заложенные в них таланты и создать ядро великой черной цивилизации. Эта мысль целиком завладела мною; два года я путешествовал по всему свету в поисках нужного мне племени и уже отчаивался его найти. Нельзя надеяться на духовное возрождение торгующих рабами суданцев, потерявших человеческое достоинство ашанти и американизированных негров Либерии. Однажды, возвращаясь со своих неудачных поисков, я наткнулся на это великолепное племя обитателей пустыни и решил связать с ними свою судьбу. Но прежде чем это сделать, я, повинуясь инстинкту мщения, поехал последний раз в Соединенные Штаты и возвращался оттуда на "Святой деве". Что касается нашего плавания, то вы уже, очевидно, догадались, что это я испортил компасы и хронометры. При помощи своих исправных инструментов я один прокладывал курс корабля, а мои черные друзья у штурвала повиновались только мне. Это я столкнул жену Тиббса за борт. Что?! Вы удивлены и содрогаетесь? Пора бы вам самим догадаться об этом. Я пытался застрелить вас через перегородку, но, к сожалению, вас не оказалось на месте. Позднее я вновь сделал такую попытку, но вы проснулись. Я застрелил Тиббса и, по-моему, неплохо создал видимость самоубийства. Ну, а после того как мы подошли к побережью, все остальное не представляло трудностей. Я требовал умертвить всех, кто был на корабле, но ваш камень нарушил мои планы. По моему настоянию корабль не был ограблен. Никто не может сказать, что мы пираты. Нет, мы действовали из принципа, а не из каких-то низменных побуждений. Я с изумлением слушал исповедь этого человека, перечислявшего свои преступления таким тихим и спокойным голосом, словно речь шла о самых обыденных вещах. Еще и сейчас я вижу, как он сидит на краю моей постели, подобно видению отвратительного кошмара, а примитивная лампа мерцающим светом освещает его мертвенно-бледное лицо. - Ну, а теперь, - продолжал Горинг, - вам ничего не стоит убежать. Мои наивные приемные дети скажут, что вы снова вознеслись на небо, откуда спустились раньше. Ветер дует с суши. Я приготовил для вас лодку с необходимым запасом пищи и воды. Можете не сомневаться, что я позаботился обо всем, потому что мне очень хочется отделаться от вас. Встаньте и идите за мной. И он вывел меня из хижины. Часовых или сняли, или Горинг заранее договорился с ними. Мы беспрепятственно прошли через город и песчаную равнину. Я вновь услышал рев моря и увидел длинную белую линию прибоя. На берегу два человека налаживали снасти небольшой лодки. Это оказались матросы, участвовавшие в нашем плавании. - Переправьте его невредимым через полосу прибоя, - приказал Горинг. Матросы прыгнули в лодку, втащили меня за собой и оттолкнули суденышко. Поставив грот и кливер, мы отплыли от берега и благополучно миновали буруны. Затем мои компаньоны, не вымолвив на прощание ни слова, прыгнули за борт. Попутный ветер помчал меня в ночную темноту, но все же мне удалось рассмотреть их головы - две черные точки, - когда они плыли к берегу. Оглянувшись, я в последний раз увидел Горинга. Он стоял на вершине песчаного холма. Позади него поднималась луна, и на фоне ее отчетливо выделялась худая, угловатая фигура. Горинг неистово размахивал руками. Возможно, он посылал мне прощальное приветствие, но в ту минуту я был уверен, что его жесты враждебны. Скорее всего, как я часто думал позднее, в нем с новой силой вспыхнул кровожадный инстинкт, когда он осознал, что я уже вне его власти. Как бы то ни было, именно таким я видел в последний раз Септимиуса Горинга, которого, надеюсь, никогда больше не увижу. Не буду подробно описывать свое одинокое плавание. Я стремился добраться до Канарских островов, но на пятый день меня подобрала команда парохода "Монровия", принадлежавшего англо-африканской пароходной компании. Пользуясь случаем, хочу выразить свою глубокую благодарность капитану Сторновею и его офицерам. Они относились ко мне с неизменной добротой с того момента, как я очутился у них на пароходе, и до высадки в Ливерпуле, где я сел на корабль компании Гуйон, идущий в Нью-Йорк. И вот я снова очутился в кругу своей семьи. Но я почти ничего не рассказывал о том, что мне довелось испытать. Мне тяжело было об этом говорить, кроме того, когда я пытался кое-что рассказать, мне не верили. Сейчас я передаю все факты, не опуская ни малейшей подробности, в распоряжение публики, и мне все равно, поверят мне или нет. Я взялся за перо потому, что мои легкие сдают с каждым днем, и я чувствую, что уже не имею права молчать. В моем сообщении нет и тени вымысла. Возьмите карту Африки. Повыше мыса Кабо-Бланко, там, где от западной точки континента береговая линия поднимается к северу, по-прежнему правит своими чернокожими подданными Септимиус Горинг, если только возмездие уже не постигло его. И недалеко от берега, на морском дне, покоятся Хертон, Хайсон и другие несчастные с бригантины "Святая дева", и над ними, с ревом и шипением набегая на горячий желтый песок, вечно катятся длинные зеленоватые волны. Примечание Всюду в тексте доктор ошибочно указывает скорость в "узлах в час". Правильно - просто в "узлах".