их лица, не зрением, конечно (как оно могло помочь в полной темноте?), он ощущал их мысли, а мысли эти очерчивали и контуры тел, и выражения лиц. - Похоже, - сказал И.Д.К., не тратя времени на вступление, - похоже, что виноват я, потому что не подумал о защите от иных форм жизни. Дина показала мне, чего она боится, но я не поверил. Я решил, что этот мир - наш. Я был глуп. - Вопрос в том, - вступил Ричард, - сможет ли эта гадость уничтожить лагеря на Саграбале. Откуда она взялась и почему - вопрос вторичный. Мысль Мусы оказалась более определенной: - Нужно слить эту нечисть в начало времен. Трое мужчин посмотрели на четвертого и увидели вовсе не то, к чему успели привыкнуть. Муса Шарафи, араб из Газы, отец пророка, понимавший мир интуитивно, а все непонятное сводивший к козням неверных, этот Муса предстал перед ними в очерченной мыслью ипостаси джинна из старинных сказок, с рожками на голове и копытами на ногах, и рост его был неопределим, как неопределимы размеры еще не высказанного умозаключения. - Объяснись, - коротко сказал И.Д.К. Муса лишь покачал головой, и рожки странно зазвенели, будто колокольчики. В следующее мгновение он унесся, вытянувшись в длинный шнур, и остальные последовали за ним, поняв, что в критической ситуации лидерство Мусы не нужно оспаривать. Муса мчался вдоль нитяных сфирот, большая часть которых, будучи нематериальной, определяла моральные и духовные сущности и пересекала физический мир в бесчисленном множестве точек, создавая бесконечномерную топологическую сеть, подобную тонким стежкам старинного восточного ковра. Неожиданно для И.Д.К., Муса вывел их в физическую глубину межгалактического пространства - вместо полной тьмы проступили контуры далеких разноцветных спиралей, повернутых под разными углами. - Звезды? - сказал Ричард. Муса не знал, действие не предполагало понимания. - Нет, - отозвался Йосеф, - это месторождения разума. Миры, которым не была дарована Тора. Миры, которые... Он не завершил фразу - навстречу понеслась туго закрученная трехвитковая спираль, лохматившаяся и распадавшаяся на отдельные точечки звезд, а звезды убегали в стороны, оставляя на пути одну - расширявшийся в пространство оранжевый шар. Излучение должно было слепить, но И.Д.К. смотрел, не щурясь, и почему-то это, совершенно неприметное, обстоятельство поразило его более, чем все, виденное прежде. С ощущением этого чуда он и свалился на поверхность планеты, пролетев сквозь атмосферу, будто пуля сквозь живые ткани тела. Звезда удивленно светила с неба, рядом стояли друзья - уже и Муса присоединился к группе в своем обычном облике, - и И.Д.К. понял, что ноги его по щиколотку погружены в липкую жижу, ту самую, которая попыталась уничтожить лагерь на Саграбале. Где они оказались и когда? И что могли сделать? Никакой силы не ощущал в себе сейчас И.Д.К. - одно только желание вытащить из грязи ногу и поставить ее на что-нибудь твердое. Но твердого не было - одна грязь, которая уже не просто налипала на ноги, но начала закрученным бурым стеблем ползти вверх по истрепанной брючине, это было не столько неприятно, сколько противно, и И.Д.К. тряхнул ногой, сбрасывая ползущую тварь. Ричард подал голос: - Муса привел нас в то время, когда существо, напавшее на Саграбал, было еще неразумным. И на планету, где это существо возникло. - Кто-нибудь оценил длину пройденного пути? - спросил И.Д.К., расправляя мысли как скатерть на столе. - Сто семнадцать миллионов лет под средним углом примерно в сорок пять градусов к первой временной оси. - сказал Ричард. - А в пространстве ты наверняка видел эту зеленую точку, когда мы пролетали через... - Да, - сказал И.Д.К., вспомнив. Он поднялся над грязью, чтобы разглядеть, где кончается чудовищная живая лужа. Граница была - выступавшая на поверхность горная цепь, но сразу за ней колыхалось еще одно существо размером с Азовское море, и И.Д.К. знал, что обнаружит сотни подобных созданий, поднявшись до стационарной орбиты и обозрев планету целиком. - Уничтожить эту гадость сейчас, - сказал Муса, - и не будет проблемы. - Это жизнь, - с сомнением отозвался Йосеф. - Творец создал ее наравне с другими... Убивать И.Д.К. не хотел - даже этих тварей, которые много миллионов лет спустя найдут способ выйти в космос и даже разберутся в сути измерений Вселенной настолько, чтобы, пользуясь ими, захватывать новые жизненные пространства. Йосеф думал о том же, мысли их, скрестившись, отразились от мыслей Ричарда и Мусы и образовали замкнутую структуру с единственным логическим выходом: - Действовать сейчас - значит, убить живое с многолетней историей. Даже если такое убийство оправдано необходимостью, оно отвратительно. - Можно сместиться назад во времени и уничтожить эту жизнь в момент зарождения. Будет ли это убийством? - Безусловно. Так же, как является убийством уничтожение живого в чреве матери. Созданное Творцом принадлежит Творцу. - Можно ли сказать, что, не позволив мужчине и женщине соединиться, ты убиваешь их будущего ребенка? - Нет, потому что в этом случае речь идет лишь о возможности рождения, и, следовательно, убийство из категории истинности переходит в категорию возможности, которая ослабевает при смещении к более раннему времени... Вывод был ясен. Руководил Муса, проложив путь в извилинах сфирот еще на триста миллионов лет в прошлое. Планета, которую они увидели, оказалась безжизненным шаром, покрытым многокилометровым слоем облаков, а звезда выбрасывала в космос плазму вулканами протуберанцев. - По сути, - сказал И.Д.К., - нужно сделать немногое. К примеру, повысить на один-два градуса среднюю температуру поверхности планеты. Границы зарождения жизни очень узки... Лишь после того, как он подумал эту фразу, И.Д.К. понял, что они, действительно, могли бы это сделать - собственно, и фраза пришла ему на ум лишь потому, что действие, ей соответствовавшее, было возможно. Он мог изменять миры? Он мог взорвать звезду или заставить ядерные реакции внутри нее протекать быстрее? - Да, - голос Ричарда, - мы это можем сделать. Но сделаем ли? - Почему нет? - голос Мусы. - Мы даже не убьем. Нельзя убить то, чего еще нет. - Видишь ли, Муса, - голос Ричарда, - убив эту жизнь послее ее появления, мы, возможно, станем палачами. Убив ее до зарождения, мы возомним себя творцами сущего, а это, согласись, иная категория власти. - Ты сказал! - это был голос Йосефа, неожиданно жесткий и угрюмый, насколько может быть угрюмым голос, представленный не звуком, но мыслью. - Ты сказал то, о чем я думаю все это время. Лишь Творец может создавать миры и живое на их поверхности. Мы судим эту еще не рожденную жизнь по законам, которые Творец дал нам, людям. Иных законов мы просто не знаем. Имеем ли мы право судить? - Ты хочешь сказать, - голос Ричарда, - что мораль этих тварей Господних разрешает убивать? Что Господь не дал им заповеди "не убий"? - Он вообще мог не давать им заповедей. Люди жили без заповедей до времени Исхода. Господь сам выбирает время, чтобы явиться перед Моше. - А в этом мире могло и не быть своего Моше, - заключил Ричард. - Вы слишком много рассуждаете, - заявил Муса нетерпеливо. - Муса, - сказал И.Д.К., - ты запомнил путь и сможешь повести нас обратно? Муса промолчал, но каждый увидел знак утверждения, повисший в пустоте физического пространства разреженным хвостом кометы. - Сделай это, - попросил И.Д.К. - Мы вернемся сюда и в это время, но прежде я хочу увидеть путь этой цивилизации. - Мы вернемся сюда, потому что решение придется принимать здесь и сейчас, - сказал И.Д.К., обращаясь лишь к Йосефу и отгородив мысль от Мусы и Ричарда. - Спор, предложенный тобой, важен, но я думаю, что, проследив путь разума, ты поймешь, в чем слабость твоей аргументации. - В путь! - сказал он вслух. - Отправляйтесь, - Ричард принял решение неожиданно даже для себя, и никому не удалось проследить логику его умозаключений. - Я подожду здесь и сейчас. Впрочем, если Муса будет вести вас точно, ждать мне придется недолго. Никто не собирался оспаривать решение Ричарда. x x x Хаиму было хорошо. Он просыпался утром там, где хотел. Первое время ему хотелось - по привычке - просыпаться в своей кроватке и в своей комнате. Открывая глаза, он видел над собой потолок с косо проходившей к углу трещиной и привычно оценивал - увеличилась трещина за ночь или осталась такой же, какой была. Он не хотел, чтобы трещина росла, и она не росла. Время от времени, когда Хаим начинал вдруг тосковать, он видел перед собой маму и говорил с ней, мама гладила его по голове и каждый раз задавала один и тот же вопрос: - Можно мне придти к тебе? Или - лучше - ты приходи жить к нам на Саграбал... Хаим энергично мотал головой - он не хотел ни того, ни другого. Он не знал почему. Здесь он был один, когда хотел, а когда не хотел - придумывал себе друзей среди людей или животных, и они немедленно являлись, игры получались славными и продолжались ровно столько, сколько хотелось Хаиму. А потом друзья уходили, и Хаим оставлял себе - на ночь - только лису Алису, странное существо, похожее не на лисенка, а на условную фигуру-иллюстрацию к одному из русских изданий "Золотого ключика". Лиса рассказывала Хаиму историю про Буратино точно по тексту Алексея Толстого, о чем Хаим не догадывался, хотя, на самом деле, текст книги извлекался из его собственной зрительной памяти. Время от времени, ощутив, видимо, что мальчик начинает скучать, лиса переходила на итальянскую книжку про Пиноккио или начинала длинный рассказ про черепашек ниндзя. И вот что еще нравилось Хаиму в новой жизни: никто не заставлял его есть. Чувство голода всегда было ему неприятно, потому что сопровождалось процедурой кормления. Ему никогда не давали есть того, что он хотел. Здесь Хаим ел лишь тогда, когда хотелось чего-нибудь вкусненького. Голода не было, а со временем и вкусненького хотелось все реже. Через какое-то время (какое? Хаим не умел его оценивать. Может, неделю... Может, год... Или час?) ощущение голода и всего, что связано с пищей, исчезло напрочь, и Хаим даже не обратил на это внимания, как с самого начала не обратил внимания на то, что ему ни разу не захотелось в туалет. Туалетов здесь не было, но, если бы в них возникла необходимость, Хаиму ничего не стоило придумать себе туалет в точности такой, как в театроне, куда он однажды ходил с мамой на детский спектакль "Невеста и Ловец бабочек". Однажды приходил мальчик по имени Андрей, ворвался в игру, сломал удовольствие, объявил, что нечего Хаиму тут прохлаждаться, когда он нужен на Саграбале, и ушел лишь после того, как Хаим придумал королевское войско с тремя пушками крупного калибра, и пушки начали стрелять тухлыми помидорами - замечательное было зрелище, правда, потом пришлось придумывать поливальную машину, потому что вся поляна оказалась залита соком. Когда Хаиму стало беспокойно, он не понял причину, но мысль позвать маму не пришла ему в голову. Что-то подсказывало: мама не только не поможет, но с ее появлением ему станет еще беспокойнее. Он поднялся на вершину крутого холма, который сам же и создал однажды, но давно забыл об этом - на холме он поставил сторожевую вышку и поместил туда трех индейцев, чтобы присматривали за врагами. Иногда Хаим заменял индейцев израильскими солдатами из бригады "Голани", и те начинали почем зря палить из своих "узи" в белый свет - беззвучно, конечно, Хаим не переносил слишком громких звуков. Поднявшись на вершину, он сел, прогнав сторожевое охранение (сегодня это были американские морские пехотинцы из фильма "Голубая бестия"), и, оглядев далекий горизонт, где безоблачное яркоголубое полотно неба срезалось зазубренным ножом гор, понял, наконец, причину беспокойства. Впервые его позвала не мама. Впервые после ухода из иерусалимского дома, к нему обращался отец. x x x Можно ли обозначить словом "путь" движение лишь по одной из временных координат? Можно ли назвать движением зрительные представления о нем? История планеты, название которой - Ираал - возникло в мыслях И.Д.К. как воспоминание о чем-то прочитанном в детстве, взошла перед ним как восходит из-за горизонта багровое, не слепящее, но внушающее уважение солнце. Когда-то в океане Ираала обитали существа, количество которых не поддавалось подсчету по той простой причине, что в каждый момент времени число это колебалось от единицы до сотен миллионов. По сути, это была единственная молекула, свернутая в десятки триллионов колец и протянутая через все океаны планеты. Излучение звезды, катализировавшее рождение молекулы, время от времени пыталось ее же и разрушить - раз в несколько тысяч лет возникали на поверхности звезды и уносились в космос плазменные смерчи, достигавшие Ираала и, в большинстве случаев, на сутки-двое изменявшие температуру и радиационный фон на планете таким образом, что условия существования становились несовместимы с зарождавшейся жизнью. Молекула дробилась на миллионы осколков, и потом, если выпадал достаточно долгий интервал спокойной жизни в привычных условиях, цепь возникала опять, но с каждым новым разбойным нападением плазменного потока совершенствовались инстинкты, и однажды молекула распалась на части вовсе не в момент наибольшей опасности, но в результате некоего волевого акта. Разум родился в муках, и для него с самого начала не существовало проблемы самоидентификации. Будучи единым целым, он понимал свою исключительность в этом мире, а распадаясь, знал, что, как бы ни разнились свойства и даже внешние параметры осколков, все они составляют единую систему. Разум играл этой своей способностью как ребенок, вынужденный сам себя приучать к бесконечным сложностям мира. Мыслил разум, находясь в состоянии единой молекулы. Осколки молекулы подобны были колониям народов - этносам, они выполняли принятые на "совместном заседании" решения; будучи абсолютно безвольными, они не могли эти решения отменить или даже понять, откуда эти решения исходят. Для них существовал Бог, они жили под Богом, они молились Богу и не знали, что Богом этим были сами - собравшись однажды и потеряв себя, чтобы найти себя же... - А ведь любопытная, по сути, ситуация, - подумал И.Д.К. - Не исключено, что и человечество, достигнув какого-то этапа в развитии разума индивидуумов, стало когда-то мыслящим единым существом. Этот единый разум мог восприниматься каждым человеком как глас Божий, и тогда я могу объяснить, почему в библейские времена Моше и пророки разговаривали с Творцом, слышали его прямую волю, а потом этот дар исчез. Человеческий разум прошел некий этап в развитии, и прямое общение с собственными клетками - людьми - то ли ушло в подсознание, то ли просто атрофировалось за ненадобностью. - В этой идее, - сказал Йосеф, - множество недостатков, каждый из которых непреодолим. - Ангел Джабраил говорил с Мухаммадом, когда еврейские пророки давно уже перестали слышать своего Бога, - Муса склонялся к тому, чтобы уничтожить разум Ираала, не вдаваясь в тонкости его природы, и спор, неожиданно возникший между Йосефом и И.Д.К., представлялся ему не столько лишним, сколько бессмысленным. И.Д.К. промолчал, опустив мысль свою на один из самых глубоких уровней сознания. Разум Ираала не создал этических принципов, и уничтожение себе подобных не считалось нарушением божественной заповеди, поскольку заповеди такой не существовало вовсе. Смерть любого из существ цивилизации Ираала не была трагедией, уничтожение любого из этих существ даже не требовало оправдания с точки зрения развития вида как целого. Судить кого бы то ни было из жителей Ираала за убийство было бессмысленно - не существовало понятия убийства, хотя они происходили ежечасно и ежеминутно. Убитая клетка замещалась другой - только и всего. Убитый народ - жители огромного мегаполиса (И.Д.К. видел это в деталях, усилием воли заставляя себя не вмешиваться) - в считанные часы был замещен другим народом, и произошло это сразу после того, как, объединившись в единую суть, в Бога, разум Ираала оценил повреждения и с точностью инженера рассчитал необходимые действия. Морально ли уничтожение существа - живого! - для которого сам факт уничтожения не является предметом морали? - Если мы продвинемся дальше во времени, - сказал Муса, - то можем оказаться бессильны что-то сделать. Я предпочитаю убить сейчас и здесь. - Убить разум, который невиновен в масштабе даже своей планеты? - спросил Йосеф. - Убить убийцу прежде, чем он убьет сам? - Убить убийцу, который не имеет понятия о том, что такое убийство, - напомнил Муса. - Разум! Создание Творца, каким бы оно ни было! - Йосеф, - терпеливо сказал И.Д.К., - нельзя убивать человека, наделенного инстинктом самосохранения и понимающего, что такое смерть. Но можно ли назвать убийством уничтожение препятствия, пусть даже разумного, но полностью равнодушного к идеям жизни и смерти? - Разум, не думающий о смерти - чужой или собственной - может ли быть назван разумом? - Может, - сказал И.Д.К., - он мыслит, следовательно, существует. - Господи! - неожиданно воскликнул Йосеф, мысль его взорвалась и расплескалась по всем доступным для восприятия измерениям. - Господи, я говорил с тобой, я слышал тебя, скажи мне! Голос, который раздался в сознании Йосефа, был, конечно же, голосом Творца. Голос, воспринятый И.Д.К., не мог принадлежать никому, кроме Ильи Давидовича Кремера, Мессии. Голос, нарушивший спокойствие Мусы, был ему не известен, но это не мог быть голос Аллаха, это был голос человека, хотя Муса и не смог бы сказать, почему он так в этом уверен. - Йосеф Дари, - мягко сказал Творец, - задав вопрос, ты предполагаешь, что ответ существует. Да или нет. Выбор. И выбирать - тебе. Потому что ты спросил. Только спрашивающий носит в себе ответ. Никто иной. - Муса, - сказал голос насмешливо, - будучи отцом пророка, почему ты ждешь решения от других? - Илья Денисович, - сказал Мессия смущенно, - я, конечно, сильно извиняюсь, но ни ты, ни Йосеф, ни Муса не справитесь. Я попросил Хаима вернуться... В конце концов, без него Миньян пуст... Йосеф узнал голос и Муса принял решение и Хаим протянул руки и И.Д.К. подхватил мальчика и кричал Андрей где-то и когда-то на планете Саграбал. Казнь - убийство? x x x Может быть, кому-то из читателей инцидент с цивилизацией Ираала покажется не стоящим внимания и, во всяком случае, надуманным (так мне объявили, например, во время обсуждения рукописи в Читательском клубе Эль-Сорека на Израиле-11). В пример приводят многочисленные ситуации в галактиках типа S и Ir, где, в результате преобладания голубых звезд-гигантов (именно к последнему типу относилась звезда Ираала), чье излучение активно противодействует формированию устойчивых ДНК-цепей, цивилизации, возникающие на планетах земного типа, не обладают аналогами наших инстинктов самосохранения и, тем более, нашими же представлениями о сугубой уникальности жизни, в том числе и собственной. Иногда я встречаю и сравнения подобных цивилизаций с компьютерами первых семи-восьми поколений, которым также не был свойствен ни в малейшей степени инстинкт самосохранения, и потому отключение не воспринималось как смерть. Сравнение с компьютерами неверны в принципе, а пренебрежение конфликтной ситуацией на Ираале отражает сугубо современный взгляд на процессы генезиса и диализа цивилизаций. Утверждения типа "цивилизации класса Ир2 подлежат уничтожению" являются сугубо моральными с нашей точки зрения, а для членов первого Миньяна это был нонсенс, граничивший с кошмаром самоубийства. С позиции современного исследователя (не специалиста по психологии человечества доисходного периода), первые же признаки разрушительного действия любой из нефиксированных в каталогах цивилизаций типа Ир2 немедленно влекут за собой уничтожение данной цивилизации в зародыше. Между тем, с точки зрения Йосефа Дари, уничтожение разумного существа, созданного Творцом, допустимо в единственном случае - если возникает прямая угроза жизни. Если иного выхода просто не остается (иной выход - это попытка договориться, попытка насильно удержать существо от разрушающих действий и, наконец, ограничение свободы данного существа). Были в случае с цивилизацией Ираала использованы эти возможности или хотя бы одна из них? Нет, не были. Надеюсь, теперь понятно, почему, несмотря на кажущуюся очевидность ситуации, Мессия вынужден был вмешаться? Кстати, Мессия действовал наверняка - полагаю, что он понимал: не исключено, что даже Хаиму, воспринимавшему случившееся как новую увлекательную игру, не удастся заставить И.Д.К., Йосефа и Мусу действовать. Проблему разрешил Ричард - с помощью Хаима, - о чем многочисленные исследователи почему-то не упоминают. x x x Оставшись один, Ричард прежде всего осуществил давнюю свою мечту - избавился от телесной оболочки, мешавшей ему мыслить и, следовательно, существовать. Он учился в Гарварде, готовил себя к поприщу дипломата, и первый свой опыт приобрел в Боснии, куда послан был в составе английской дипломатической миссии при ООН. Увидев на дороге между Сараево и Зеницей убитого - это был сербский солдат, разорванный снарядом, зрелище, невыносимое даже для прошедших огонь и воду ветеранов, - Ричард подумал только: "То же самое будет со мной. Почему "я" - это кусок мяса?" Он не отвернулся, смотрел, как бойцы из похоронной команды собирают на покореженном асфальте то, что осталось от разумного существа. Ричард происходил из достаточно древнего рода, дед его был пэром, а какой-то дальний прадед даже командовал батареей в битве при Ватерлоо. О том, что в жилах его течет немалая толика еврейской крови, Ричард знал, никогда этого не стыдился, но предпочитал не распространяться о давней любви сэра Генри Паддингтона к еврейской девушке Рахели Штраус, которую он взял в жены вопреки запрету родни. Случилось это триста лет назад, поступок был признан возмутительным, и сэр Генри остался без наследства, каковое, впрочем, было уже в значительной степени растрачено на содержание родового замка. Сэр Генри расстался и с замком - невелика потеря, гора старых камней, - построив в Девоншире небольшой дачный коттедж, не вполне приличествовавший знатности рода, но зато удобный и, главное, недорогой. "Почему "я" - всего лишь кусок мяса?" Вопрос этот занимал ум Ричарда куда больше, нежели практические проблемы боснийской дипломатии, тем более, что никакая дипломатия, по его глубокому убеждению, не могла помочь выжить народам, убивавшим друг друга с ненасытностью изголодавшегося вампира. Недаром граф Дракула тоже жил на Балканах - наверняка выпил достаточно крови не только из своих соплеменников- трансильванцев, но и из боснийцев с сербами, равно как и из хорватов, далматинцев, македонцев, не говоря уже об албанцах. Разумеется, этим своим мнением Ричард ни с кем не делился. Никому - даже ближайшему другу Фридриху Файерману - он не рассказывал и о том, что со временем все больше склонялся к мысли: никакой разум невозможен, никакая цивилизация не способна стать достойна себя, пока существует в материальном теле, в этом куске сырого мяса, которое ничего не стоит превратить в кусок мяса, прожаренного на огне войны. Удивительно, но мысли Ричарда не привели его ни к религии, ни к великим философам. Божество, сотворившее все живое на планете, представлялось ему несовершенным, поскольку создало в качестве венца творения эти нелепые, уродливые тела, которые настолько легко уничтожить, что желание это напрашивается само собой и приводит к вечным войнам и убийствам. Философы вгоняли Ричарда в тоску, поскольку и они, воспевая возможности духа и даже объявляя примат духа над косной материей, все же не отрицали необходимости и естественности "бренной оболочки". Возможно, если бы именно в те, переломные для мировоззрения Ричарда дни на пути ему встретилась женщина, способная понять, он стал бы другим человеком. Джоанна появилась в его жизни значительно позднее, когда он избавился уже от мучительных комплексов юности, стал зрелым, убеждения его устоялись, и теперь даже самая красивая из женщин не смогла бы поколебать его уверенности в том, что "кусок мяса" мешает существовать Разуму, лишая его главного - свободы. К тому же, он точно знал, что Джоанна никогда его не любила - ни тело его, ни, тем более, душу, которой и не знала. Это был брак по расчету, брак, до некоторой степени семейный, поскольку Джоанна происходила из одной из ветвей рода Паттерсонов, и дальней прабабкой ее была все та же Рахель, родившая в свое время десять детей, из которых, как ни странно, умер всего лишь один, да и тот - по нелепой случайности, угодив в пятилетнем возрасте под колеса кареты собственного дяди. Этим обстоятельством, кстати, и объяснялось (если кому-то пришло бы в голову объяснять столь несущественную для историков деталь), почему Ричард с Джоанной, одновременно прочитав кодирующий текст на экране телевизора, одновременно и вышли в Мир, оказавшись в лесу Саграбала. Новый мир не поразил Ричарда. Новый мир был продолжением старого. Ричарда не поражали его новые возможности - они были продолжением старых, они были материальны и потому неинтересны. Он искал момента. Он ждал полного уединения. Он хотел попробовать. Теперь момент настал. Ричард был один - на миллионы парсеков и лет пространства- времени. Он осмотрел планету; Ираал матово отражал свет своей звезды и был не интересен - материальная вешка, не более. Предстоявшие битвы с зарождавшимся разумом не занимали Ричарда, в масляных черных болотцах, проникших на Саграбал, можно было утонуть, Джоанна могла погибнуть, как и все остальные, но неужели они не понимают, что это не имеет решительно никакого значения? Погибнуть может тело, и это замечательно, если разум остается жить и становится самодостаточным в бесконечномерном мире, где материальные измерения жестко переплетены с нематериальными сфирот и не существуют без них. Ричард оттолкнул от себя планету - или, если быть точным, сам оттолкнулся от нее, - и приблизился к звезде. Жар протуберанцев опалил его, и Ричард инстинктивно отпрянул. - Помочь? - услышал он чей-то голос. Голос человека Кода. Он увидел образ: голубоглазый мальчик лет шести. Сын Дины - Хаим. - Нет! - подумал Ричард. - Оставь меня. Я сам. Он погрузил свое тело в плазму, которая оказалась слишком разрежена, чтобы доставить какие-либо неприятности, кроме странного зуда в ногах - или в той части материального тела, которая была бы ногами, если бы он сейчас стоял на поверхности планеты. Хаим, - подумал Ричард, - я просил не помогать мне, эта боль - моя, оставь нас наедине друг с другом. Тело Ричарда погрузилось в хромосферу, и жар стал невыносим для его, уже почти расставшегося со всем материальным, сознания, Ричард, наконец, сделал то, к чему стремился всю жизнь. Он оставил свое тело, и оно, нырнув в пучину, у которой не было дна, распалось на атомы. Порвались все связи, и уже секунду спустя восстановить их стало невозможно. Дух Ричарда обрел свободу. Только теперь Ричард понял, насколько сдерживала материальная оболочка его истинную сущность в бесконечном мире. Он понял, что растянут по миллиардам измерений, будто скользил одновременно по миллиардам нитей. Он перелился в измерение наслаждений и испытал все страсти, возможные по сути своей. Он подумал, что слишком торопится, и вернулся в систему Ираала, но не занимал теперь никакого материального объема и наблюдал планету такой, какой она выглядела в измерениях долга, иллюзий и еще какой-то неназванной линии, вызвавшей неожиданно у Ричарда ощущение мрака, которого не могло быть на самом деле. Разум, зарождавшийся на Ираале, не имел выхода в нематериальные сфирот, он был невидим для Ричарда, он как бы не существовал и, следовательно, уничтожение его никак не могло повлиять на истинную структуру Вселенной. Уничтожить этот разум не составляло усилий. Ричард и не совершал никаких усилий - в материальной Вселенной, которую он покинул. Он всего лишь сдул несколько пылинок гнева, налипших на линию судьбы, и звезда, освещавшая Ираал, перестала быть. Для внешнего наблюдателя, если бы таковой существовал в обычном четырехмерии, звезда просто остыла - не прошло и тысячи лет. Энергия перелилась в недра квазара, располагавшегося на расстоянии двухсот миллионов парсек. По сути, даже в материальной Вселенной не изменилось ничего - но цивилизация на остывшей до ледяного мрака планете так и не появилась. x x x - Ричард сделал это, - подумал Йосеф. - Он оказался решительнее нас всех, - насмешливо сказал Муса. - Он спас людей на Саграбале, - это была мысль Джоанны, воспарившая в высокие сфирот. Черная болотная жижа исчезла - да и была ли? Только память и осталась. Память о спасении? Память о решении? Или - о поступке? x x x И.Д.К. вернулся в базовый лагерь, опустившись на площади перед большим строением, напоминавшим внешними очертаниями знаменитый Миланский собор, но по сути представлявшим собой многомерную структуру, где с комфортом, привычным для каждого, могли устроить себе жилье не меньше миллиона человек. И.Д.К. подошел к резным воротам храма, где стояла группа людей, воскресших, по-видимому, совсем недавно и еще не вполне понявших, в каком мире они оказались. Что-то знакомое почудилось И.Д.К. в выражениях лиц, и он подошел к паре, стоявшей в центральном проходе. Он знал этих людей, когда-то они были очень близки, но И.Д.К. не сразу вспомнил имена: это были сановник Имхотеп и его жена Ика, избиваемая мужем, но любившая его беззаветно и вечно. Будучи планетой, И.Д.К. лишь понимал этих людей, сейчас он ощущал их мысли и мог говорить с ними. - Вы уже выбрали, где будете жить? - спросил И.Д.К. Ответ был безмолвным, потому что в древнеегипетском, каким владел бывший сановнник, не существовало нужных слов, а язык Кода еще не стал языком его подсознания. Имхотеп предпочитал жить в дельте Нила, вести хозяйство на своей крокодильей ферме и думать о полях Иалу, на которых он временно существовал по воле самого Озириса. И.Д.К. выполнил желание старого знакомца, и лишь сделав это, понял, что владеет теперь еще одной способностью. Он подумал еще, что Имхотеп выглядит не таким уж старым и немощным, во всяком случае, не таким, каким представлял его И.Д.К., будучи планетой-памятью. Ясно, что воскресший не мог явиться в мир точно в том же состоянии, в каком пребывал в момент смерти - иначе он немедленно умер бы опять. Но каким он являлся в мир? И куда ушел сейчас? В дельту Нила - это ясно, он сам отправил Имхотепа с женой в выбранную ими точку пространства-времени. Но где находится дельта Нила - ведь не на Земле же периода фараона Эхнатона! Может быть, на ее аналоге в каком-то ином наборе физических измерений? Может быть, эти измерения и вовсе нематериальны, и новая жизнь Имхотепа не будет существенно отличаться от его же смерти? Размышляя, И.Д.К. продолжал идти вдоль стен, пристально вглядываясь в лица - люди стояли, сидели, лежали, бродили вокруг, это были люди из разных эпох и стран. Молоденькая китаянка оживленно болтала о чем-то с сурового вида стариком в епископской мантии. И.Д.К. пригляделся, и мантия, конечно, исчезла, поскольку, как он и думал, была всего лишь мысленной защитой старца от посторонних взглядов. Девушка была обнажена, ее не смущало, что взгляд священника скользит вдоль ее тела, огибая линию бедер, и в человеке, с которым она разговаривала, ее интересовал вовсе не сан, не возраст, не страна, где он жил - ее привлекло нечто, даже для самого епископа скрытое в глубине души, то, чего он сам в себе не разглядел при жизни. Сейчас он был раскрыт, и все были здесь раскрыты. Недалеко от себя И.Д.К. увидел Дину - она, как и он, бродила, будто бесцельно, от одной группы людей к другой, слушала, смотрела, искала, находила, вмешивалась. - Илюша! - воскликнула Дина. - Как все сложно! Я так погрузилась, что даже тебя перестала слышать. - Иди сюда, Диночка, - прошептал И.Д.К., - родная моя, мы уже целую вечность не были вдвоем, только мы - и небо, и земля, и трава... x x x - Папа, - сказал Хаим, - ты не умеешь играть в эти игры. - Конечно, - сразу согласился Мессия, - таких в моем детстве не было, сам понимаешь. - Тогда слушай меня. Или Андрея. Только по очереди, потому что мы играем друг против друга. Мальчики стояли на вершине высокой горы, накрытой черным небом с редкими пятнышками галактик. Хаим обнаружил почти невидимую (ни одной звезды поблизости!) планету случайно, когда, играя в самим же придуманную игру, перескакивал из одного измерения в другое, будто через поля шахматной доски. Передвигаться в нематериальных сфирот оказалось легче, и, конечно, быстрее, чем в измерениях, подобных пространству или времени. Хаим играл сначала сам с собой, а потом с Андреем, который и для себя нашел подобный же способ времяпрепровождения, оставшись однажды на Саграбале без присмотра матери и заглянув в запретные для него (уж Людмила была мастерицей по части запретов для собственного сына!) измерения. Оба мальчика не задавали себе вопросов, на которые интуитивно знали ответы. Например: как могли они играть друг с другом, если четырехмерное тело Андрея продолжало оставаться на Саграбале, и мать даже не догадывалась об отсутствии сына. Законы многомерной Вселенной интересовали взрослых, а дети этими законами пользовались. - Мы играем в историю, - заявил Андрей. - Здесь планета Хаима, мы ее специально выбрали, чтобы ничто не мешало. И нам нужна еще одна такая же, чтобы у меня не было форы вначале. - Да, - подтвердил Хаим. - Папа, нам нужна еще одна такая же планета. - В Иерусалиме, - сказал Мессия, - ты играл в гули и в "черное-белое". Ты хоть знаешь, что такое история, чтобы играть в нее? - Папа, - терпеливо сказал Хаим, - найди нам планету для игры, а остальное поймешь сам. - Я знаю такую планету, - сказал Мессия, - совершенно такую же... Но в первой координате времени придется передвинуться назад на семьсот миллионов лет. Планета давно погибла. - Отлично, - обрадовался Хаим. - Покажи. Мы сыграем - кто сумеет спасти планету, и будем мешать друг другу, правила будут такие, что... Если бы Мессия мог покачать головой, он бы сделал это. x x x Говоря о последовательности, в какой совершалось познание законов многомерной Вселенной людьми Кода, имя Хаима Кремера нужно поставить на первое место, поскольку именно он первым научился перемещать в нематериальных сфирот большие материальные массы. Игра, в которую играли мальчики, напоминала шахматы, где участвовали всего две фигуры - планеты, а клетками доски были белые пятна галактик, расположенные в разных временах и пространствах. Именно от этой игры пошла популярная ныне "соломка", правила которой известны каждому. Я подвожу читателя к очень важному для истории цивилизации моменту и настаиваю на том, что именно с той первой "соломки" началась заключительная фаза Исхода. Все предшествовавшие события влияли на Исход лишь косвенным образом. x x x - Мы одни, - повторил И.Д.К., и они, действительно, были одни. - Мы одни, - повторила Дина, подтверждая очевидное. - Я люблю тебя, - сказал И.Д.К., и эхо повторило эти слова, отразив их от небесной тверди с желтыми нашлепками звезд, от плоской Земли, упиравшейся жестким неотшлифованным краем в гранитный купол неба, и от воздуха, заполнившего пространство между небом и землей будто гондолу дирижабля, поднявшего в одиночество своих пассажиров. - Ты это чудесно придумал, - сказала Дина, оглядываясь вокруг. Оранжевый диск солнца висел над головой и не слепил глаза. Чуть поодаль покачивалась, будто ладья на волне, ущербная луна, И.Д.К. остановил ее движение недоуменным пожатием плеч, и месяц застыл, стало слышно, как стекают песчинки с крутых склонов лунных кратеров. Небесная голубизна, яркая в зените, смешанная с солнечной короной, становилась густой синью на пути к близкому горизонту, и звезды над самыми холмами сияли особенно ярко, обрисовывая только те созвездия, которые нравились И.Д.К. с детства - Ориона, Кассиопею, Лебедя, расположившихся в парадоксальном соседстве друг с другом. - Купол этот, - сказал И.Д.К. с гордостью, - не пропускает мыслей, ты чувствуешь, как они отражаются и возвращаются к нам? - Конечно, - подумала Дина. - Я люблю тебя... Слышишь? Эхо. - Господи, - сказал И.Д.К., - какая ты красивая, Дина... Он еще не вполне владел искусством видеть человека во всех его измерениях сразу, сознание стремилось представить Дину такой, какой она была в иерусалимской квартире в тот момент, когда выковыривала занозу из его ладони. Он и себя воссоздал таким, каким, как ему казалось, был в тот вечер, - он знал, что Дина все равно видит его иным, у нее сложились свои представления, и образ его она лепила по-своему. Миг продолжался вечность, а все остальные измерения Вселенной замкнулись на себя, и взрыв, который был неизбежен, произошел именно тогда, когда И.Д.К. казалось, что ничего уже больше произойти не может, потому что было - все. Они еще долго лежали рядом, расслабившись. Время текло по спирали, и они вернулись к его исходу, и пережили еще один взрыв, и вернулись в мир; и лишь после этого, поняв, что очередной виток им вряд ли удастся пережить, сохранив рассудок, И.Д.К. распрямил время, и солнце покатилось к закату, а небо почернело, и из трещины в каменном своде подул пронзительный ветер. - Пора? - спросила Дина. - Пора, - подтвердил И.Д.К. Он не стал уничтожать этот мир, здесь им было хорошо. Он взял Дину за руку, провел мимо яблонь к стене, утыканной нашлепками звезд, нашел маленькую зеленую дверь и отворил ее. Измерения расправились, и на И.Д.К. обрушилось знание о том, что произошло за время их отсутствия. Беспокойство его перешло в состояние, близкое к паническому, когда И.Д.К. не сумел ни в одном из доступных ему измерений обнаружить следы сына своего Андрея и сына Дины - Хаима. - Люда, - позвал он, - где Андрей? И лишь тогда Людмила обратила внимание на то, что мальчишка, ходивший за ней по пятам последние несколько часов, лишь по видимости был ее сыном - не более, чем свернутая и спрятанная под одеяло подушка имитирует спящего на постели человека. - Илья, - позвала Дина, обращаясь к Мессии, - где Хаим? Мессия, который следил за игрой мальчиков с самого начала, не сумел быстро найти простое решение перехода нематериальной мысли в сугубо материальную сферу передачи информации, и ответ прозвучал отдаленным эхом, в котором смысла было не больше, чем в раскатах летнего грома: - И... г... а... - Йосеф, Муса, - резко сказал И.Д.К., и оба немедленно явились - Йосеф в ставшем уже для него привычным облике Ильи Кремера, а Муса предпочел сконцентрировать материю таким образом, чтобы зрение воспринимало его джинном из арабской сказки. - Дети, - сказал Муса. - Нельзя оставлять их без присмотра. - Ничего с ними случиться не может, - сказал Йосеф. - С ними - нет, - мысль И.Д.К. была очевидна, - а с миром? x x x Мальчикам быстро наскучило перебрасывать планеты по временам. Это было не труднее, чем играть в шашки, когд