нят? - Безусловно! - Безусловно - нет! Психология контрразведчика... - Корней, на Земле есть сотни человек, кроме Сикорски, которые могли понять вас! - В той степени, как мы сами понимали себя и могли объясниться? Да. Мы узнали о себе все - я сказал. Но полное понимание пришло лишь в последние дни. И объясниться полностью мы можем только сейчас. Но сейчас у нас для этого уже нет времени... - Сколько? - спросил я, вспомнив, что, хотя время нашего разговора во много раз превышает реальное физическое время, и в физическом пространстве прошла, возможно, только доля секунды, но все же время шло и там, и я не знал - сколько его минуло и сколько осталось. - Двадцать три минуты,- сказал Яшмаа.- Осталось двадцать три минуты, и не будем их терять. - Говорите,- сказал я, смирившись. Они подошли ближе - все восемь. Я понимал сейчас, что слушаю вовсе не Корнея Яшмаа, точнее, не только Корнея Яшмаа. Я слышал сейчас голос того существа, каким стали близнецы-подкидыши, ощутив впервые свое полное единение. - Максим,- произнес Яшмаа, и его слова отозвались восьмикратным эхом,- вы уже поняли, надеюсь, к чему ведет развитие любой цивилизации. Всеобщий закон: определенность и познаваемость мироздания тем выше, чем меньше в этом мироздании разумной воли. Странники - да, Максим, Странники, те самые, о которых почти ничего не известно, и которые, по мнению многих, реально не существовали... Цивилизация Странников возникла задолго до того, как жизнь на Земле вышла из океана на сушу. И предела своего Странники достигли задолго до того, как на Земле родился один из первых пророков по имени Моисей. Странники летали к звездам, обустраивали планеты, до которых мы еще не добрались, проявляли свободу своей воли, разрушая закономерности окружавшего их мира. И постепенно мир, в котором они жили, становился все менее предсказуемым. Разум познавал мир и менял его, расшатывал и размывал, как размывает русло горный поток. Странники поняли в конце концов, что на каком-то из этапов развития - это было неизбежно - мироздание станет бесповоротно непредсказуемым. Максим, вы не захотели выслушать ни Фарамона, ни Ванду. Между тем, Фарамон - единственное существо на Альцине, а может, и во всей ближней Вселенной, кто способен еще предвидеть на тысячи лет. Не всегда, конечно. Часто эта способность ему изменяет, как изменяла она почти всем пророкам Земли, никогда не умевшим управлять этим своим умением. А Ванда - один из немногих оставшихся профессионалов в умирающей науке. Будущая смерть астрологии была предопределена изначально - свобода воли разрушает связи явлений, разве это не очевидно? Футурология закончилась, как наука, еще в начале ХХI века, поскольку утратила способность предвидеть дальше, чем на несколько лет. Это ведь было известно, но как интерпретировалось? Мы не можем предсказать открытия, потому что открытия непредсказуемы. Слышал бы это какой-нибудь пророк древности. Тот же Моисей, к примеру. - Моисей,- прервал я,- мог предсказать открытие атомной энергии? - И атомного оружия, и наших нуль-т тоже... Он видел все, но, Максим, это очевидно: Моисей не смог бы описать увиденного, даже если бы хотел - он не знал, какими словами описывать, он не понимал того, что видел... Я посмотрел вверх - прямо над головой, в сером небе, где, казалось, плыли из будущего в прошлое наполненные пустотой серые зеркала, отражавшиеся друг в друге, в этом небе, будто сквозь занавес, просвечивал циферблат и, хотя на нем не было ни стрелок, ни чисел, я понял, что разговору нашему осталась еще двадцать одна минута. Много? Достаточно ли для того, чтобы понять, каким был мир миллион лет назад и каким он станет через миллион лет? - Научная фантастика умерла даже раньше футурологии, - продолжал, между тем, Яшмаа, - поскольку утратила способность предвидеть качественные скачки. Произошло это на грани двадцатого и двадцать первого веков, и кто, скажите мне, Максим, правильно понял то, что случилось?.. Говорили: научная фантастика исчерпала запас идей... Все было проще и страшнее: те авторы, кто писал научную фантастику, ощутили внутреннюю пустоту, потому что перестали видеть даже на десятилетие вперед. Остатки пророческого дара испарялись, как вода, покрывшая тонкой пленкой поверхность камня в жаркий полдень... Человек становился все более свободным, и лишь свобода от научных представлений способна была отразить в литературе этот процесс... А потом? Экспоненциальное увеличение числа катастроф (в том числе и природных), и все это начинало угрожать самому существованию человечества. Двадцатый век - Чернобыль. Двадцать первый - Оклахома, Самара, Бомбей. Двадцать второй.. Перечислять или вспомните сами? И как все это объясняется? Новый ледниковый период, технологические опасности, неумение людей работать в новой сложной среде, что угодно, только не то, что происходит на самом деле! - А что же, по-вашему, происходит на самом деле? - нетерпеливо спросил я. - На самом деле мироздание переходит к новыму равновесному состоянию, вызванному присутствием разума. Мы стремимся реализовать свою свободу воли, разрушая предопределенность мироздания. Странники достигли этой ступени развития много лет назад. В мире, где они проявляли свою свободную волю, начали меняться природные законы, зависевшие от времени. Законы эти меняются, естественно, и в нашем мире, мы просто не подозревали об этом до последнего времени... Мы разрушали первичную гармонию, мы шли по пути, которым уже прошли Странники, и воображали, что этот путь и есть путь разума. Собственно, по мнению Странников, существовала единственная альтернатива: либо остановить прогресс, навязать цивилизации полную стагнацию, либо... Либо уйти из этого, уже разрушенного ими мира. Куда? Не знаю. Никто из нас не знает этого. Ясно только, что Странники ушли, когда обнаружили способ уйти. В иные измерения пространства-времени? Или во Вселенную, где понятия пространства-времени не существует и, следовательно, не существует свободы воли в нашем привычном понимании? Но, прежде чем уйти, Странники оставили послание. Не только человечеству, надо полагать, но всем цивилизациям, какие были ими обнаружены, - тагорянам, к примеру. Как распорядились тагоряне с этим посланием, вам известно. Они его не приняли. Как распорядились земляне, вам, Максим, известно тоже. Вы испугались. Вы решили, что Странники запрограммировали своих роботов на прогрессорство. Люди - а за людей, как вы знаете, Максим, решал Всемирный Совет, КОМКОН-2 и лично Рудольф Сикорски,- люди не желали делать то, что, как им казалось, могли предложить Странники. Свобода воли, Максим, все та же свобода воли. Право выбора. Почему так называемые детонаторы после обнаружения были перевезены на Землю? И почему изначально Странники оставили их не на Земле (если речь шла о создании роботов для порабощения человечества!), а в системе ЕН 3863? Чтобы люди смогли добраться до детонаторов лишь на определенном уровне развития? Уверяю вас, Максим, Странники вовсе не задавались такой целью. Местоположение детонаторов (ретрансляторов, если быть точным) не играло никакой роли - оно было столь же случайным и непредсказуемым, как все поведение Странников перед их уходом в Иное. Странники ничего не подкидывали людям, Максим! Подкидыши, говорите вы? Но люди, связанные друг с другом с помощью ретрансляторов, всегда рождались и жили на Земле. С древних времен - для нас древних, а для Странников - с последних дней, проведенных ими в этой Вселенной. Был запущен случайный процесс (а какие еще процессы были доступны Странникам в те времена, кроме случайных?), согласно которому на Земле время от времени должны были рождаться люди, обладавшие максимальным для данного времени даром предвидения. - Лев Абалкин,- сказал я.- Зачем он... - Процесс самопознания, Максим,- отозвался Яшмаа.- У каждого из нас он проходил по-разному. Лева опережал события. Он торопился. Если бы он сдержал внутренний порыв и остался на Саракше, то очень скоро понял бы, что нет никакой необходимости лететь на Землю. Нет никакой необходимости находиться в непосредственной близости к тому, что вы называете детонаторами... К сожалению, сейчас уже никто не скажет, какие чувства владели Левой на самом деле. Он ведь и Майю Глумову, подчинявшуюся во всем его неосознанной воле, заставил пойти работать в Музей, чтобы иметь там своего человека - на тот случай, если сам не сумеет справиться с проблемой... Он не сумел, но совсем по иной причине. - Почему,- сказал я неожиданно хриплым голосом,- почему ни он, и никто из вас, хотя все вы должны предвидеть лучше, чем кто бы то ни было... Почему Лева не понимал, что Экселенц убьет его? Не понимал даже тогда, когда я его предупредил. Он действовал, как робот, а не как существо с полной свободой воли! Если бы он дал себе труд подумать... - Максим, а не кажется ли вам, что он дал-таки себе труд подумать, и именно свобода воли позволила ему сделать выбор? Он знал уже, в отличие от Сикорски, что такое эти так называемые детонаторы. Он знал уже, в отличие от вас, Максим, что Сикорски готов убить его, но не допустить до ретрансляторов. Но, черт возьми, именно потому, что он всегда был человеком, а не роботом, Лева не мог вообразить, что на его свободу воли кто-то способен покуситься! - Он знал, что его убьют... - Наверняка знал,- уверенно заявил Корней.- Уж на час-другой каждый из нас умел в те годы предвидеть, это потом стало проблемой, когда... - Когда что? - нетерпеливо спросил я, потому что Яшмаа неожиданно замолчал и поднял голову, всматриваясь в повисшие над нами зеркала. - Да,- произнес Яшмаа, обращаясь вовсе не ко мне,- да, я понимаю... Он перевел взгляд на меня, будто увидел впервые, и странно улыбнулся. Улыбка была не его, это была улыбка с другого лица, я видел точно такую недавно, но не мог сразу вспомнить где, а потом Корней заговорил опять, но и голос его изменился тоже - стал гуще, будто застыл патокой, и предложения получались короткими, как выстрелы очередями. - Лева мог предвидеть. И превидел свою смерть. Потом стало труднее. Процесс развивается очень быстро. Часть ретрансляторов уничтожена. Мы узнали, что собой представляем. Но потеряли определенность. Свобода воли - ее стало слишком много. - Вы хотите сказать, что существование ретрансляторов, как вы их называете, поддерживало в вашей группе необходимую степень детерминизма? А уничтожение части... я хотел сказать, гибель Левы, а прежде Нильсона, Ласко... Это разрушило систему, и вы лишились умения предвидеть? - Примерно так. Более того, мы стали совершать поступки, полностью непредсказуемые. - Поступок Грапетти - из их числа? - догадался я. - Лучано? - Яшмаа искренне удивился.- Нет! Максим, похоже, что вы все еще не поняли. Или не приняли. - Я понял,- мрачно сказал я,- что так и не знаю, где Грапетти и чего от него можно ожидать. Я понял, что понятия не имею, чего ожидать от вас всех. И понял, что вы не пытались говорить с Сикорски. - Лева сделал такую попытку,- возразил Яшмаа.- Восстановите разговор по памяти или в записи, наверняка она сохранилась... Вы поймете. Мы тоже пытались - безрезультатно. - Мне об этом ничего не известно,- заявил я и прикусил язык. Я об этих попытках не знал - ну и что? Обычная манера Экселенца сообщать лишь сведения, необходимые для расследования. Возможно, мне и не нужно было ничего знать. Но все равно - неприятное ощущение. - Пытались,- повторил Яшмаа.- Я сам пять недель назад связался с Сикорски. Попросил его о встрече. Не о разговоре по нуль-И, но о встрече с глазу на глаз. - На Земле? - Все равно где. Пусть прилетает на Гиганду, если хочет... Сикорски сказал, что я паникую совершенно зря. Самое глубокое зондирование, которому меня подвергали, не обнаружило никаких отклонений от нормы. Главное - не паниковать, повторял он. Разговор не получился. Но от последующих сеансов ментоскопирования я отказался. - Зря,- заявил я.- Вы не могли насторожить Экселенца сильнее... - Возможно. После меня с Сикорски говорила Матильда. Он повернулся в сторону Матильды Геворкян, которая, как и остальные подкидыши, оставалась совершенно неподвижна во время этого разговора, даже глаза ее не двигались - не женщина, а статуя, которая, однако, несмотря на полную неподвижность, выглядела живой, не знаю уж за счет какого компьютерного выверта, способного вдохнуть жизнь даже в мрамор. - Да,- сказала Матильда, не шевеля губами. Разговор достиг такой степени напряжения, когда забываешь создавать видимость внешнего правдоподобия.- Да, я покажу вам... Из почвы, на которой я стоял, неожиданно повалил густой серый туман, мгновенно заполнивший все пространство до горизонта. Я перестал видеть и почему-то перестал еще и слышать. В полной тишине что-то гулко щелкнуло у самого уха, а потом передо мной возник аналог экрана - изображение было плоским, но цветным и очень детальным. Экселенц сидел в своем кабинете в привычной позе, читал что-то и был погружен в свои мысли настолько, что не сразу ответил на сигнал вызова. На дисплее перед ним высветился код аппарата, с которого поступило сообщение. Экселенц нахмурился. Абонент находился на Надежде и требовал прямой видимости. Подумав секунду, шеф дал согласие на включение визуальной линии. Появилось лицо Матильды, и мне пришло в голову, что разговор то ли подредактирован, то ли сокращен вырезанием пустот - между включением линии и появлением изображения не было привычной десятисекундной заминки. - Здравствуйте,- сказала Матильда.- Моя фамилия Геворкян, и мне хотелось бы поговорить с вами о ситуации, сложившейся вокруг людей, которых вы называете подкидышами. - Матильда! - воскликнул шеф, расплывшись в улыбке. Нехорошая была улыбка, очень радостная. Это была искусственная улыбка, Экселенц мысленно прокручивал варианты - почему позвонила, чего хочет на самом деле, как понять ее истинные побуждения... Контрразведчик божьей милостью. Ему звонит женщина, хочет поговорить по душам. А шеф убежден, что в этом есть нечто, скрытое от его понимания (о, конечно, есть!) и потому опасное, и понять нужно больше, чем Матильда способна выразить словами, больше, чем она, возможно, понимает сама. Просчитывая варианты, шеф упускал то, что лежало на поверхности. - Матильда! - воскликнул Экселенц.- Конечно, я готов вас выслушать. Только - почему я? Подкидышами занимается Комитет Тринадцати, и если вы знаете мое имя, то должны знать и это. У него на языке вертелся другой вопрос: откуда, собственно, Матильда узнала о подкидышах. - Никто из членов Комитета не владеет информацией так, как вы,- пояснила Матильда.- Я уполномочена просить, господин Сикорски, не препятствовать никому из нас, в том числе и в тех случаях, если кому-либо понадобится посетить Землю. - Кому-либо из вас? - поднял брови Экселенц, делая ударение на последнем слове. - Я имею в виду так называемых подкидышей, оставшихся в живых,- Матильда тоже, в свою очередь, подчеркнула последнее слово.- Никто из нас, и все мы вместе, не представляли, не представляем и не можем представить угрозы для Земли и человечества. Напротив, наша миссия состоит в том, чтобы такую угрозу предотвратить. - Значит,- бросил Экселенц,- вы признаете, что угроза существует? - Угроза существует с того момента, когда на Земле возник разум. Разум сам по себе является угрозой для себя и окружающего мира. Я и мои... братья и сестры... хотели бы встретиться с представителем, которого назначил бы Мировой совет. В любом выбранном Советом месте. В любое назначенное Советом время. - Вы говорите от своего имени или?..- Экселенц скосил глаза, и я понял, что он сейчас делает: шеф вывел на вспомогательный дисплей сведения о статусе каждого из подкидышей. Естественно, он видел, что статус этот никак не изменился за последние недели - никто не предпринимал действий, могущих представлять угрозу, никто не пытался покинуть свою планету, никто не давал понять, что в его жизни хоть что-то изменилось. А поскольку и друг с другом никаких контактов у подкидышей никогда не было, то Экселенц сейчас должен был сделать неминуемый вывод о том, что Матильда блефует. Что-то она узнала о самой себе. Возможно, что-то - о детонаторах. Или об Абалкине. Что-то, заставившее ее позвонить Экселенцу и попробовать прояснить ситуацию, пусть даже с помощью такого примитивного шантажа. Я лучше знал своего шефа, чем Матильда Геворкян. Именно тогда, когда я бы сам на его месте принял аналогичное решение, Экселенц едва заметно улыбнулся одними уголками губ и перестал косить глазом на боковой экран. - Дорогая Матильда,- сказал он.- Я готов с вами встретиться, хотите, прилечу на Надежду... скажем, через три недели, раньше просто не получится... - Господин Сикорски,- твердо сказала Матильда.- Речь идет о судьбе Земли и человечества. - Это я понимаю,- вставил Экселенц. - Речь идет о судьбе человечества,- повторила Матильда.- Странники поручили нам операцию спасения. О, Господи! Теперь я знал, что произошло! Матильда не могла сказать фразу, более неудачную. Неудачную? Просто катастрофически провальную! Странники? Ах, так вы признаете, Матильда, что являетесь одним из автоматов Странников, против которых он лично, Рудольф Сикорски, не первый десяток лет ведет ожесточенную борьбу! Поручили? Ах, так вы признаете, Матильда, что выполняете миссию не так, как вам хочется, а так, как вас, извините, запрограммировали! Операцию спасения? Ах, так вы признаете, Матильда, что намерены спасти человечество, о чем вас никто не просил! Мы подозревали, что Странники пытаются вести на Земле прогрессорскую деятельность. Потому вас, Матильда, и остальных подкидышей держали на отдаленных планетах (откуда, каким образом и когда, кстати, вам стала известна информация о собственном происхождении и о наличии у вас "братьев и сестер"?). В частности - потому. А еще потому, что здесь, на Земле, хранятся детонаторы, и опыт Абалкина показал, насколько опасно дать вам - любому из вас - возможность... Мысль Экселенца была для меня очевидной, но Матильда не понимала, она продолжала идти напролом, так, как ей казалось лучше всего. - Странники поручили нам операцию спасения,- повторила она.- Когда, свобода воли, свойственная разуму, стала самой большой из возможных опасностей, единственный выход заключается в полном - по крайней мере временно - отказе от технического, культурного и прочих видов прогресса. Ситуация нуждается в детальном обсуждении, и я повторяю свое предложение - встретиться с представителями Мирового совета в удобном месте в удобное время. Матильда не могла выразиться яснее - в столь краткой речи. И она не могла выразиться более неудачно. Каждое ее слово подтверждало самые худшие опасения Экселенца. Матильда говорила очевидные для нее истины и думала - наверняка, не сама, а после обсуждения с остальными подкидышами,- что никто не сможет понять сказанное превратно. Но Экселенц, черт побери, понимал все с точностью наоборот. И, с его точки зрения, понять речь Матильды иначе было физически невозможно! - Конечно, Матильда,- сказал Экселенц с вежливой улыбкой.- Ваше предложение принято. Мне не очень понятны ваши опасения (ну, ну, старый лис,- подумал я), но я сегодня же свяжусь с Сидоровым и Комовым, и мы обсудим все, что вы сказали. Спасибо. Я свяжусь с вами... м-м... в течение недели. Матильда несколько секунд смотрела на Экселенца странным взглядом, в котором читалось ошеломление от того, что ее предложение принято без единого возражения, и удовлетворение от того, что председатель КОМКОНа-2 оказался вовсе не таким монстром, каким его рисовала ее фантазия, и еще целая гамма ощущений промелькнула на ее лице прежде, чем она попрощалась и отключила связь. Теперь я понял, по крайней мере, чем занимался Экселенц до того, как произошла нелепая трагедия на "Альгамбре", которую он воспринял, конечно же, как логическое продолжение угрозы Матильды Геворкян. Серый туман вокруг меня сконденсировался дождем и был поглощен почвой за две-три секунды. Матильда опять обратилась в жену Лота, а Корней Яшмаа приблизился ко мне на метр и теперь мог дотянуться до меня рукой. - Что вы должны были сделать? - резко сказал я. С меня достаточно было объяснений, возможно, очень важных в исторической перспективе, но совершенно несущественных, по-моему, для интерпретации текущих событий.- Я имею в виду: вы все. Вместе. Стратегия. - Убедить,- сказал Яшмаа.- Теперь мы понимаем, что это была безнадежная затея. - Убедить - кого и в чем? - В чем - вы уже знаете, Максим. Вселенная - точнее, та ее часть, в которой живет человечество,- переходит к новому равновесному состоянию. Зависящие от времени законы природы, возникшие в начале расширения, уже разрушены. Свобода воли - то, чем так гордится род людской,- привела к бессмысленности дальних прогнозов еще сто лет назад. Сейчас становится бессмысленно прогнозировать даже на год. В наши дни лишь цивилизация невысокого уровня способна предвидеть собственное будущее. Похоже, что единственным пророком в нашей Вселенной остался этот полубезумный Фарамон... - Да,- сказал я.- А также нет. Он хороший пророк, но его трудно понять. Это он предсказал Грапетти, что "Альгамбре" грозит гибель? - Конечно. И вот тут-то столкнулись два мира - наш, человеческий, и мир цивилизации Альцины, куда более примитивной и, следовательно, значительно более детерминированной. Если бы акцию спасения звездолета взял на себя сам пророк, возможно, она и имела бы успех. То есть, почти наверняка имела бы. Но пророк - не исполнитель. И он понимал, что прямые указания заставят Грапетти проявить присущую ему, как человеку, свободу выбора, Лучано поступит по-своему, и, следовательно, почти наверняка вопреки... - Что же придумал этот хитрец для того, чтобы Грапетти оказался на "Альгамбре"? - О, вы, наконец, поняли логику? Что ж, мне будет легче объяснить... Единственное, что наверняка заставило бы Лучано поступить однозначно, не задумываясь, это угроза кому-то из нас... - А угроза жизни других людей,- прервал я,- не заставила бы Грапетти поступить аналогично? Есть ситуация, когда свобода выбора отстутствует, - это ситуация спасения человеческой жизнм. В таких случаях все люди поступают одинаково. - Вы ошибаетесь, Максим,- покачал головой Яшмаа.- И лучший тому пример - Рудольф Сикорски. У него, как он полагает, нет выбора: он действует во имя спасения человечества. В данном случае, от пагубного вмешательства Странников, поскольку Сикорски полагает пагубным любое вмешательство. Выбора у него нет, но на самом деле он поступает вопреки собственному выбору, поскольку действия его не спасают человечество, а приближают к той границе, когда бороться с распадом мироздания станет бессмысленно. - Нет, Корней,- сказал я.- Вы говорите о ситуации, очень неоднозначной. А я имею в виду самое простое - горит дом, и в окне плачущий ребенок. У вас есть выбор? - Выбора нет,- согласился Яшмаа,- но знаете ли вы, что описанная вами ситуация повторялась за последние двадцать лет семьдесят два раза на всех освоенных планетах? И ровно в половине случаев люди поступали вовсе не так, как вы думаете. - Чепуха! - воскликнул я, но Корней отодвинулся в сторону, открыв мне странный лаз - это была, скорее всего, щель в каком-то статистическом массиве, куда он меня приглашал, чтобы убедить в своей правоте. Меня не нужно было убеждать - я уже знал то, что хотел сказать Яшмаа. Семьдесят два случая, и в тридцати шести люди не бросились спасать ребенка! Точнее, они, как им казалось, делали то, что было единственно возможно в данной ситуации. Они были убеждены в том, что поступают правильно. Но подсознание оказывалось сильнее. Орел-решка. Выбор всегда оказывался случайным! Собственное знание ошеломило меня. В окне кричал ребенок, а единственный свидетель бежал к нуль-т, чтобы вызвать помощь. В окне кричал ребенок, а единственный свидетель... ошибся окном, бросаясь в огонь. В окне кричал ребенок, а единственный свидетель кричал ему в ответ, чтобы он отошел от окна, потому что в проеме сильные потоки воздуха... Тридцать шесть событий - необъяснимых с точки зрения нормальной логики и принципа детерминизма. В двадцати девяти случаях впоследствии были проведены расследования - ведь погибали дети! - и свидетель доказывал (сам будучи убежден в правильности своих поступков), что выбора у него не было. В семи случаях и спрашивать было некого - спасатели погибли вместе с детьми, поступив странно, необъяснимо и непредсказуемо. - Хотите иные примеры? - спросил Яшмаа, выпустив меня из темного лаза на равнину. - Нет, достаточно,- голова у меня шла кругом.- Грапетти... Он что, тоже поступал, как машина случайных чисел, воображая, что спасает людей с "Альгамбры"? - Боюсь, что так, Максим. Видите ли, каждый из нас - человек. Возможно, даже больше подверженный действию этой статистической ловушки, чем вы или Сикорски. Только вместе, когда наши действия связаны через ретрансляторы, мы поступаем не вопреки логике эволюции, а согласно ей. Если говорить о программе Странников, которую так боится Сикорски, то, объединяясь, мы способны поступать лишь однозначно, и наши совместные действия предсказуемы, как предсказуемо сложение двух единиц. Точнее, так должно было бы быть - если бы мы все были живы... Фарамон сообщил Ландовской, что "Альгамбра" погибнет. Назвал число и час. Он ничего не мог сказать о причине - она была выше его понииания. Как, на ваш взгляд, должна была поступить Ландовска, имея такую информацию? - Предупредить дирекцию космопорта! - воскликнул я, сразу, однако, поняв, что сморозил глупость. - Конечно,- с иронией произнес Корней.- Приходит профессиональный астролог, над которой снисходительно посмеивается весь персонал, потому что ее гороскопы стали притчей по языцех, приходит и говорит: господа, "Альгамбра" погибнет, так утверждает некий Фарамон, а Фарамону об этом сказало расположение планет в созвездии Ольмейды... Кстати говоря,- добавил Яшмаа,- Ландовска так и поступила, если хотите знать. Единственный, кто обратил на слова Ванды внимание, это компьютерный автоответчик космопорта, зафиксировавшмй сообщение. И как должна была поступить Ландовска в таком случае? - По вашей логике - неизвестно как,- пробормотал я.- Ведь поступки непредсказуемы. Она могла искать иной путь к спасению. А могла - с той же вероятностью и теми же последствиями для реальной ситуации - отправиться спать. - Она бы и отпавилась спать, Максим, если бы не Грапетти. Лучано, в отличие от других, понимал, что, если вообще к чьему-то мнению стоит прислушиваться, то именно к мнению Фарамона... О том, что происходило потом, мы тоже можем пока только догадываться. Грапетти отправился на "Альгамбру". Этот поступок, согласитесь, немного напоминает ситуацию, когда в горящем доме спит в постели ребенок. А пожарные не подозревают о том, что где-то горит... На мой взгляд, аналогия выглядела несколько иначе. Грапетти бросился спасать спящего ребенка, не имея предствления о том, где будет гореть, когда и что именно... Да и спас он, в конечном счете, не ребенка, а себя самого, и что же - в этом и заключалось проявление его свободной воли? Должно быть, в виртуальном мире - на компьютерной плоскости, где зеркала подпрограмм с гулким шорохом отражали вовсе не то, что находилось на серой равнине,- можно было читать и мысли. А может быть, я произнес слух то, о чем подумал. Во всяком случае, Яшмаа прервал свой монолог и ответил на мой невысказанный вопрос. - Свобода воли? Скорее всего, именно так. Думаешь одно, готовишь себя к этому, а в последний момент будто какая-то подсознательная сила толкает сделать нечто иное... С вами такое бывало, Каммерер? Я хмыкнул. С мной такое бывало не раз. С каждым бывает такое. Поступаешь вопреки сознательному решению и долго потом мучаешься, особенно, если поступок оказывается глупым, нелепым или просто лишним. И почему, думаешь, я поступил так, когда хотел поступить иначе? На Саракше, помнится, когда мы с Экселенцем разбирались в завалах дел, оставшихся после гибели Огненосных Творцов, было принято решение о блокаде Промышленной зоны. Я был тогда молод и горяч, но после знакомства со Странником сдерживал свои порывы. Думал, что научился сдерживать. Что же толкнуло меня вызвать на связь главаря мятежников, до умопомрачения дурного Саву Дырявого и рассказать ему план блокады, так что вся его компания ушла в горы, и нам достался пустой заводик, приведенный в совершенную негодность? Я стоял пред пронзительными и беспощадными глазами Странника, взгляд распинал меня и размазывал по стене, Экселенц был в бешенстве, да я и сам бесился не меньше, потому что не понимал собственного поступка. Но нужно было объяснять, и я пробормотал, глотая окончания слов, что, дескать, интуиция подсказала, а сам я ни сном, ни духом... И Экселенц сказал, куда я должен засунуть свою интуицию, если она говорит глупости. "Молод ты еще интуицию слушаться,- сказал Экселенц.- Интуиция - это опыт. А ты еще дурак, и опыт твой мне известен." Возможно, что интуиция - это, действительно, опыт. Точнее, некая подсознательная переработка жизненного опыта, я небольшой специалист в подобных вопросах, давно отработанных в редуктивной психологии творчества. Меня это не занимало никогда. Но если интуиция - это опыт и не более того, что заставило Грапетти за минуту до столкновения бежать с "Альгамбры" в неизвестном направлении? - Возможно, что он только за минуту до столкновения и понял, в чем именно заключалась опасность, о которой говорил Фарамон,- предположил Яшмаа, правильно истолковав выражение моего лица, а может, услышав эхо моих мыслей.- Предупреждать кого-либо или, тем более, предотвращать столкновение уже не было ни времени, ни возможности. Он спас себя, потому что понимал, что его гибель в таких обстоятельствах окажется бессмысленной. - А гибель экипажа, значит, имела смысл? - пробормотал я. Яшмаа поднял брови и оставил мой вопрос без ответа. - Где же сейчас Грапетти? - задал я второй риторический вопрос, понимая, что ответа, как и прежде, не дождусь. Если бы Лучано находился в физической Вселенной, он - точнее, его компьютерный двойник - сейчас наверняка стоял бы передо мной. - Верно,- кивнул Яшмаа.- Вы правы, Максим. То, что Лучано нет здесь, означает, что его нет в реальном мире. - Он мертв? - вырвалось у меня. - Жив,- покачал головой Яшмаа.- Иначе его ретранслятор уже разрушился бы. Собственно, из ситуации следует, что челнок так и не вышел из нуль-т. Пожалуй. Эта идея мне в голову не приходила и, надо думать, Экселенцу тоже. Предположив, что человек скрывается, сначала расследуешь именно эту версию, а остальные, значительно менее вероятные, в голову не приходят. Вполне предсказуемая прямая логика. Что бы ни говорил Яшмаа, мы, люди, достаточно прогнозируемые существа. Даже лучшие из нас. - Вы так думаете, Максим? - отозвался Корней. Черт, подумал я, неужели я настолько открыт в этой программе, что не могу удержать ни единой мысли внутри собственной виртуальной оболочки? Почему же тогда я не читаю мыслей этих людей? - Как? - неожиданно удивился Корней.- Но вот наши мысли - перед вами. Мы открыты, как и вы. И лишь тогда я понял, чем были висевшие над нашими головами звучавшие зеркала. Господи, подумал я, да они же были открыты все время, и мне достаточно было вглядеться, чтобы отпала необходимость выслушивать неспешное течение устного рассказа, и я бы давно все понял, а из-за собственной глупости потерял огромное количество времени, его и без того мало, остались всего три минуты с секундами. Три минуты! Не успеть. Нужно было задать Корнею последний вопрос, самый главный, тот, что уже вертелся на языке и наверняка отражался в моем зеркале... Я поднял руки, и зеркала опустились, я погрузил ладони в плотную среду, и ушел от самого себя... Куда? x x x Я был Странником, и я шагал между звездами. Я переступал со звезды на звезду, как переступают с камня на камень, перебираясь через быстрый ручей. Я не видел своего тела. Вероятно, его просто не было. Я был мыслью, и шаги мои были шагами воображения. Скоро мне придется покинуть эту Вселенную, потому что она стала мала мне, мелка и узка. Разум развивается быстрее, чем какие бы то ни было иные сущности, населяющие мир, - от атомов до высших животных. И поэтому неизбежно противоречие. Но осознание приходит лишь тогда, когда разрешить это противоречие становится невозможно. И нужно уходить. Нужно искать иной мир, равновесие которого поддерживается на ином, гораздо более низком, уровне свободы воли. Мир, в котором еще можно (пока можно!) предвидеть дальние следствия собственных идей, проектов и воплощений. Потом придет срок уходить и оттуда. Но - будет отсрочка. И найдем ли мы мир, в котором можно остаться навсегда? Навсегда. Боюсь, что такого мира нет, как нет вечности во Вселенных, движущихся во времени. Еще несколько звезд, и я уйду. Уйти - оставив все? Здесь жили мои пророки. Каждый из нас был пророком на заре цивилизации. Мы знали цель, знали средства, видели путь. Мы шли по этому пути - в тупик. Пророки наши понимали это - они видели. Они видели потому, что у них не было выбора. Они видели, что выбор станет все более свободным, пока не обратится в хаос равных возможностей. Они видели это, но не понимали. Вот парадокс и беда каждой цивилизации в этой Вселенной. Сначала видеть путь до конца - и не понимать. Со временем - больше понимать, но меньше видеть. Знание и понимание познанного. В сумме - постоянная величина. Я останавливаюсь. Звезда. Желтый карлик. Планетная система. Жизнь. Разум. Примитивная цивилизация. Настолько примитивная, что их пророки еще умеют читать книгу будущего. Они видят, они знают, но они, естественно, не могут понять. Они верят (мы тоже верили в свое время) в Единого Бога, который ведет их. Естественно. Когда видишь путь и не понимаешь его, что ж остается, кроме веры в высшее существо, направляющее тебя именно по этой дороге? Когда начинаешь понимать свой путь, но меньше видеть дорогу, вера исчезает, ибо никто на самом деле не ведет тебя, ты выбираешь сам, и выбор твой случаен. Я смотрю. Я размышляю. Оставить их в этом неведении, чтобы они прошли путь, которым шли мы, и сделали все ошибки, которые мы сделали? Я не знаю, что сделаю сейчас. В этом мире я уже не могу прогнозировать свои поступки. Я хотел бы... Или лучше уйти, оставив их?.. Я собираю из атомов нечто, чему сам уже не в состоянии подобрать название. Точнее - выбрать название из миллиарда известных мне слов или придумать новое название из миллиардов слов, мне еще неизвестных. Теперь в каждом поколении будут рождаться на этой планете разумные существа, способные видеть дальше всех. За счет других, конечно, как же иначе? Другие будут более слепы. Но других - миллионы, а этих существ во всех поколениях будет одинаковое число - тринадцать. И связь. Они будут связаны друг с другом. Иначе пророки растеряют свою способность: жидкость быстро растекается, если у сосуда нет стенок... Я собираю прибор, роняю его, и он медленно опускается на поверхность какой-то планеты в какой-то системе - я уже сделал следующий шаг, я уже у другой звезды, шаги мои случайны, и я не знаю, как далеко успел уйти от планеты, которой я оставил шанс. Я вспоминаю, что уже не впервые даю шанс молодым цивилизациям. Кажется, эта - восьмая. И последняя, потому что я не вижу... Я слепну... Я должен уйти немедленно, иначе погружусь в... Я ухожу. Мы все уходим. В надежде, что есть мир, равновесие которого стабильно. Химера. .............................................. x x x Я стоял на равнине и смотрел вверх - в зеркала. Странник, ушедший из этого мира последним. Я приходил в себя медленно. Мне казалось, что миновали годы. На самом деле, как я понял позднее, прошли две и семь десятых секунды. Если бы я задержался всего на три секунды... Поверхность, на которой я стоял, вздрогнула. Зеркала над моей головой выгнулись и лопнули с грохотом, который не имел к звуку никакого отношения. Это был грохот боли. Я не услышал его, но ощутил в себе. Корней Яшмаа протягивал мне руку - и ее не стало. Я еще успел увидеть его глаза. Взгляд. Мысль. За что? - хотел спросить он. Матильда Геворкян успела улыбнуться. Аджеми - прикрыть ладонью глаза. Мелия Глоссоп - вздохнуть. Лурье - наклонить голову в прощальном поклоне. Додина - широко раскрыть глаза и удивиться смерти. Фихтер - протянуть мне сложенные лодочкой ладони. Джордж Полански не успел ничего... x x x Экселенц прожег ретрансляторы скорчером. В предвидении критической ситуации это действие было продумано и неоднократно отрепетировано. Естественно, он не предвидел всех, и даже достаточно близких, следствий своего поступка. x x x 25 ноября 80 года. Я вошел в кабинет и остановился на пороге, потому что меня опять качнуло. Я еще плохо ориентировался в пространстве. После возвращения с Альцины прошло три дня, в клинике Сантарены мне вернули утраченную было координацию движений, и я уже не пытался опускаться на четвереньки, открывая дверцу шкафчика, расположенную на уровне моих глаз. Я вошел и остановился. Экселенц встал из-за стола и обнял меня. Я не ожидал этого и заплакал. Я не ожидал и этого - и смутился. Мое смущение поразило Экселенца больше, чем мои слезы, он оставил меня стоять у двери, вернулся за свой стол и сказал скрипучим голосом: - Врачи говорят, что это пройдет. Декомпрессионный шок. Ты слишком рисковал, пойдя на такое глубокое погружение... Садись, мой мальчик. Я прошел к столу и сел. Слезы высохли сами собой, прошло и смущение. Не осталось даже злости - той, что владела мной все эти часы, после того, как я пришел в себя. Ничего не было. Пустота. - Мне никто не захотел сказать, как они погибли. Должно быть, пустота была и в моем голосе - Экселенц поднял глаза и посмотрел на меня внимательно, но без сочувствия, спасибо и на том. - Я запретил,- дал он исчерпывающее объяснение. - Долго будет действовать запрет? - спросил я. - Считай, что уже снят,- буркнул Экселенц.- Что ты хочешь узнать? Я молчал, и Экселенц, вздохнув, потянулся к дисплею, чтобы повернуть его в мою сторону. Потом, передумав, решил ограничиться вербальной информацией: - Корней Яшмаа умер от инсульта. Приступ случился, когда "Регина" маневрировала, все находились в противоперегрузочных креслах, оказали помощь слишком поздно... Матильда Геворкян задохнулась в скафандре во время пересадки со звездолета на посадочный челнок. Скафандр оказался неисправен, эксперты утверждают, что подобный случай может произойти примерно раз в полторы тысячи лет. Если, конечно, в течение полутора тысяч лет пользоваться одним и тем же дефектным скафандром... - Рахман Аджеми,- продолжал Экселенц сухо, будто зачитывал сводку погоды,- направлялся в свою каюту, чтобы переодеться перед выходом на перрон пассажирского спутника. Он споткнулся о лежавший поперек коридора кабель и при падении ударился виском об острый угол коллекторной тумбы. Смерть наступила мгновенно. Татьяна Додина умерла от обширного инфаркта миокарда на глазах у встречавших ее Шабановой и Ландовской. Алекс Лурье... Губы Экселенца продолжали шевелиться, но я перестал слышать. То есть, я не оглох, мне были слышны звуки из кор