отелем! Вот так я узнал, что ввести в эксплуатацию что-то новое в реальном мире совсем не просто! Кто украл дверь? В МТИ у всех различных студенческих сообществ <В английском варианте "fraternity" - совершенно особое явление в американских университетских кампусах. Представляет собой группу студентов мужского пола, которых обычно объединяет какая-то общая черта - хобби, религия, этническая принадлежность, будущая профессия, спорт и т.п. Они арендуют большой дом в кампусе или рядом с ним, где живут вместе, образуя что-то вроде коммуны. Их дом напоминает скорее большую коммунальную квартиру, чем обычное студенческое общежитие, хотя степень "коммунизма" мажет быть различной. Иногда они просто один раз в день едят вместе, а иногда могут готовить по очереди, устраивать вместе вечеринки, выполнять домашнее задание, ходить на рыбалку и т.д. - Прим. пер.> были "дымари", где они старались заполучить от новых первокурсников обещание вступить в их сообщество, поэтому летом перед началом моей учебы в МТИ меня пригласили в Нью-Йорк на встречу еврейского сообщества Фита-Бета-Дельта. В то время, если ты был евреем или воспитывался в еврейской семье, шанса попасть в другое сообщество у тебя не было. Никто больше на тебя даже и не посмотрел бы. Я не особо стремился присоединиться к другим евреям, а ребят из сообщества Фита-Бета-Дельта не слишком заботило то, еврей ли я, - на самом деле я во всю эту чепуху не верил и уж ни в коей мере не был религиозным. Как бы то ни было, парни из сообщества задали мне несколько вопросов и посоветовали заранее сдать экзамен по исчислению за первый курс, чтобы не слушать этот предмет - совет оказался очень хорошим. Мне понравились ребята из сообщества, которые приезжали в Нью-Йорк, и впоследствии я поселился в одной комнате с двумя парнями, которые уговорили меня вступить в их сообщество. В МТИ было еще одно еврейское сообщество, которое называлось САМ. Члены этой общины решили отвезти меня в Бостон, чтобы я мог побыть вместе с ними. Я принял приглашение и на первую ночь остановился в комнате на втором этаже. На следующее утро я выглянул из окна и увидел, что по лестнице поднимаются два парня из другого сообщества (с которыми я встречался в Нью-Йорке). Ребята из Сигма-Альфа-Мю выбежали, чтобы поговорить с ними, и разгорелся жаркий спор. Я заорал из окна: "Эй, я должен остаться с теми парнями!" и поспешно выбежал из общежития, не понимая, что они соперничали друг с другом и пытались повлиять на меня, чтобы получить обещание присоединиться к их сообществу. Я не ощущал никакой благодарности за устроенную для меня поездку да и вообще ничего в этом роде. Сообщество Фита-Бета-Дельта почти распалось за год до этого: его раскололи пополам две различные клики. Члены одной клики были видными ребятами, любили ходить на танцы, а после гонять на машинах и т.п. Другая же клика состояла из ребят, которые только учились и больше ничего, даже на танцы никогда не ходили. Прямо перед моим вступлением в сообщество у них прошло большое собрание, во время которого они пришли к важному компромиссу. Они решили собираться вместе и помогать друг другу. Они установили определенный уровень оценок, которого должен был придерживаться каждый. Если кто-то не дотягивал до этого уровня, парни, которые все время учились, должны были научить его и помочь ему выполнить всю работу. С другой стороны, на танцы должны были ходить все. Если кто-то из парней не знал, как назначить свидание, другие парни назначали это свидание для него. Если кто-то не умел танцевать, они учили его танцевать. Одна группа учила другую думать, тогда как вторая учила первую быть компанейскими ребятами. Это было как раз для меня, поскольку я был не слишком компанейским. Я был настолько робким, что, когда мне приходилось забирать почту из ящика и проходить мимо старшекурсников, которые сидели на ступеньках с девушками, я просто цепенел: я не знал, как пройти мимо них! Не помогало даже то, если девушка говорила: "А он симпатичный!" Вскоре после этого второкурсники пригласили своих девушек и их подруг, чтобы они научили нас танцевать. Гораздо позже, один парень научил меня водить его машину. Они немало потрудились, чтобы сделать из нас, интеллектуалов, светских львов, то же можно сказать и о нас. Баланс получился недурной. Мне было немного сложно понять, что же в точности значило быть "компанейским". Вскоре после того, как эти компанейские ребята научили меня, как вести себя с девушками, я увидел в ресторане, где я однажды обедал, симпатичную официантку. С неимоверными усилиями я наконец собрался с духом и пригласил ее составить мне пару на следующих танцах в сообществе, и она согласилась. В сообществе, когда мы разговаривали о парах на следующие танцы, я сказал парням, что на этот раз им не нужно назначать для меня свидание - я уже сделал это сам. Я жутко собой гордился. Когда старшекурсники узнали, что я назначил свидание официантке, они пришли в ужас. Они сказали мне, что это невозможно и что они назначат мне свидание с "подходящей" девушкой. Они заставили меня чувствовать себя так, словно я поступил очень плохо, в общем, пошел по дурной дорожке. Они решили взять ситуацию в свои руки. Они отправились в ресторан, нашли официантку, отговорили ее от свидания и нашли мне другую девушку. Они пытались воспитать своего, так сказать, "блудного сына", но я думаю, что они были не правы. Тогда я был всего лишь первокурсником, и мне не хватило уверенности в себе, чтобы остановить их и не позволить отменить мое свидание. Когда я дал им обещание вступить в их сообщество, начались всевозможные шуточки. Например, однажды они, завязав нам глаза, отвезли нас за город в середине зимы и оставили у замерзшего озера примерно в сотне футов от дороги. Мы оказались в центре абсолютного нигде - ни домов, ни вообще ничего, - и мы должны были найти дорогу обратно к сообществу. Мы были немного напуганы, так как были молоды и, в основном, молчали - за исключением одного парня, которого звали Морис Мейер. Его вообще был невозможно заставить перестать шутить, каламбурить и изменить свое радостно-счастливое отношение типа: "Ха, ха, о чем переживать-то? Разве это не забавно?!" Мы просто бесились, глядя на Мориса. Он неизменно шел немного позади нас и посмеивался над ситуацией, в которой мы оказались, тогда как остальные вообще не могли себе представить, как мы отсюда выберемся. Мы дошли до перекрестка, который был недалеко от озера - там по прежнему не было ни домов, ни чего-нибудь еще, - и начали обсуждать, в какую сторону идти, когда к нам подошел Морис и сказал: "Идти надо в эту сторону". - А мы-то, черт побери, откуда знаешь, Морис? - сказали мы в отчаянии. - Ты все время только и знаешь, что шутишь. Почему мы должны идти в эту сторону? - Все очень просто: посмотрите на телефонные провода. В том направлении, где проводов больше, находится телефонная станция. Этому парню, который вроде бы и не обращал ни на что внимания, пришла в голову потрясающая идея! Мы не ошиблись и пришли прямо в город. На следующий день должно было состояться всеуниверситетское грязео (различные виды борьбы и перетягивание каната, которые происходят в грязи), в котором первокурсники должны были состязаться со второкурсниками. Поздно вечером накануне к нам в общежитие приходит целая толпа второкурсников - некоторые из нашего сообщества, некоторые из других, - и они похищают нас: они хотят, чтобы на следующий день мы были уставшими и не смогли у них выиграть. Второкурсники довольно легко смогли связать всех первокурсников, кроме меня. Я не хотел, чтобы парни из моего сообщества узнали, что я "неженка". (У меня никогда не было особых спортивных достижений. Я всегда приходил в ужас, когда теннисный мячик перелетал через забор и приземлялся рядом со мной, потому что я никогда не мог перебросить его обратно - он всегда летел примерно на радиан ниже того угла, под которым должен был лететь.) Я понял, что сейчас была новая ситуация, новый мир и что я могу создать себе новую репутацию. Поэтому, чтобы не показать, что я не умею драться, я дрался как сукин кот изо всех сил (не понимая, что же я делаю), и трое или четверо парней сумели связать меня далеко не с первой попытки. Второкурсники отвезли нас в какой-то дом в дремучем лесу и привязали к деревянному полу, закрепив веревки с помощью больших U-образных скоб. Что только я не пробовал, чтобы выбраться, но нас охраняли второкурсники, и ни один из моих трюков не сработал. Я совершенно отчетливо помню одного парнишку, которого они даже боялись привязывать, так он был напуган: его лицо приняло бледный желто-зеленый оттенок, и он весь дрожал. Позднее я узнал, что он приехал из Европы - это произошло в начале тридцатых годов - и не понимал, что всех нас привязали к полу в общем-то ради шутки; он знал, что происходит в Европе. На него было страшно смотреть: так он был напуган. К утру нас, двадцать первокурсников, осталось охранять всего трое второкурсников, но мы этого не знали. Второкурсники то и дело приезжали и уезжали на своих машинах, чтобы создать впечатление оживленной деятельности, а мы не обратили внимание, что машины и люди были все время одни и те же. Так что в тот раз мы проиграли. Так случилось, что в то утро меня приехали навестить мои родители: им было интересно, как их сыну живется в Бостоне, и все сообщество отвлекало их, пока мы не вернулись от похитителей. Я был так изможден и испачкан из-за того, что изо всех сил пытался бежать и не спал всю ночь, что родители действительно пришли в ужас от того, во что превратился их сын, учась в МТИ! Кроме того, у меня одеревенела шея, и я помню, что, когда я днем стоял в строю во время поверки Службы подготовки офицеров запаса, я не мог смотреть прямо вперед. Командир схватил меня за голову, поднял ее и заорал: "Выпрямиться!" Я сморщился от боли, а мои плечи наклонились под углом: "Я не могу, сэр!" - О, извините меня! - примирительно сказал он. Как бы то ни было, факт моей долгой и упорной борьбы против тех, кто пытался меня связать, создал мне потрясающую репутацию, так что мне больше не приходилось беспокоиться о том, что меня сочтут неженкой - громадное облегчение. *** Я часто слушал своих соседей по комнате - оба они были студентами-старшекурсниками - во время их занятий теоретической физикой. Однажды они работали очень усердно над чем-то, что казалось мне совершенно ясным, поэтому я сказал: "Почему бы вам не использовать уравнение Бароналлаи?" - Что это? - воскликнули они. - О чем ты говоришь? Я объяснил им, что имел в виду и как применять это уравнение в данном случае, и решил их задачу. Оказалось, что я имел в виду уравнение Бернулли, однако обо всех таких вещах я прочел в энциклопедии. Мне еще не приходилось ни с кем обсуждать это уравнение, и поэтому я не знал, как произносится имя Бернулли. Все в комнате очень поразились и с тех пор стали обсуждать со мной свои физические задачки. Не всегда при решении этих задач мне сопутствовала удача, однако на будущий год, когда я слушал курс физики, я продвигался вперед очень быстро. Это был очень хороший способ образования - работать над задачами старшекурсников и учить, как произносятся разные слова. По вечерам во вторник я любил ходить в одно заведение, которое называлось "Реймор и Плеймор Болрум". Это были два танцзала, соединенные друг с другом. Мои собратья по студенческому сообществу не ходили на эти "открытые" танцы, они предпочитали свои собственные, где девушки, которых они приводили, были из верхней прослойки общества и с которыми нужно было встречаться "по правилам". Когда я встречался с какой-либо девушкой, мне было все равно, откуда она и каково ее происхождение, поэтому я ходил на танцы, хотя мои друзья и не одобряли меня. Я очень хорошо проводил там время. Однажды я танцевал с девушкой несколько раз подряд, но разговаривали мы мало. Наконец, она сказала мне: "Хы анцуш оэнь хаашоо". Я не мог разобрать слова - у нее были какие-то трудности с произношением, - однако я решил, что она сказала: "Ты танцуешь очень хорошо". - Спасибо, - ответил я, - это честь для меня. Мы подошли к столику, куда подружка этой девушки привела юношу, с которым танцевала, и мы сели вчетвером. Когда девушки разговаривали друг с другом, они очень быстро обменивались большим количеством знаков и немного мычали. Одна девушка слышала с трудом, а другая была почти совсем глухая. Это не смущало меня: моя партнерша прекрасно танцевала, и мне было с ней хорошо. После нескольких танцев мы опять сидели за столиком, и девушки вновь интенсивно обменивались знаками - туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда, пока, наконец, моя девушка не сказала мне что-то, означавшее, как я сообразил, что она хотела бы, чтобы мы проводили их до какой-то гостиницы. Я спросил парня, согласен ли он, чтобы мы проводили девушек. - Зачем они хотят, чтобы мы пошли в эту гостиницу? - спросил он. - Черт возьми, я не знаю! Нам довольно трудно было разговаривать! Но мне и не хотелось этого знать. Было просто интересно посмотреть, что же все-таки произойдет? Ведь это же приключение! Парень испугался и сказал "нет", и тогда я один в сопровождении двух девушек поехал на такси в гостиницу и обнаружил там танцы, организованные глухими и немыми, хотите верьте, хотите нет. Все танцующие принадлежали к какому-то клубу. Оказалось, что многие из них могут чувствовать ритм достаточно хорошо для того, чтобы танцевать под музыку и аплодировать оркестру в конце каждого номера. Это было очень, очень интересно. Я чувствовал себя так, как будто бы я был в другой стране и не мог разговаривать на языке этой страны. Я мог сколько угодно говорить, но никто меня не слышал. Все разговаривали друг с другом с помощью знаков, и я ничего не мог понять! Я попросил мою девушку научить меня нескольким знакам и ради удовольствия научился немного, как иногда учат иностранный язык. Все были так счастливы, чувствовали себя свободно друг с другом, все время шутили и улыбались. По-видимому, они не испытывали никаких трудностей при общении. Все было точно так же, как с любым другим языком, за одним исключением: они все время делали друг другу знаки и вертели головами из стороны в сторону. Я понял, почему. Когда кто-либо хотел сделать замечание или прервать вас, он не мог завопить: "Эй, Джек!" Он мог только сделать знак, который Вы бы не уловили, если бы у Вас не было привычки оглядываться вокруг. Все присутствующие были совершенно довольны друг другом. Это была моя задача - вписаться. И вообще это был замечательный вечер. Танцы продолжались долго, а когда они закончились, мы спустились в кафетерий. Если люди что-нибудь заказывали, то они показывали на предметы пальцами. Я помню, как кто-то спросил знаками: "Откуда Вы?" И моя девушка просигнализировала: "Из Н-ь-ю-И-о-р-к-а". Еще я помню парня, который показал мне знаками: "Хорошее развлечение", - он поднял вверх свой большой палец, а затем дотронулся до вымышленного лацкана пиджака для того, чтобы обозначить "развлечение". Прекрасная система. Все сидели вокруг, шутили и постепенно вовлекали меня в свой мир. Решив купить бутылку молока, я поднялся к парню за стойкой и губами изобразил, не произнося вслух, слово "молоко". Парень не понял. Я изобразил молоко символически, двигая руками так, как будто дою корову. До парня опять не дошло. Я постарался указать на этикетку, на которой была написана цена молока, но он вновь не уловил смысл. Наконец, какой-то посторонний человек, стоявший возле меня, заказал молоко, и я показал на него. "А, молоко!" - сказал парень. И я кивнул головой в знак согласия. Он протянул мне бутылку, и я сказал: "Большое спасибо!" - Ах ты, стервец! - сказал он, улыбаясь. Когда я был в Массачусетском технологическом институте, я часто любил подшучивать над людьми. Однажды в кабинете черчения какой-то шутник поднял лекало (кусок пластмассы для рисования гладких кривых - забавно выглядящая штука в завитушках) и спросил: "Имеют ли кривые на этих штуках какую-либо формулу?" Я немного подумал и ответил: "Несомненно. Это такие специальные кривые. Дай-ка я покажу тебе. - Я взял свое лекало и начал его медленно поворачивать. - Лекало сделано так, что, независимо от того, как ты его повернешь, в наинизшей точке каждой кривой касательная горизонтальна". Все парни в кабинете начали крутить свои лекала под различными углами, подставляя карандаш к нижней точке и по-всякому прилаживая его. Несомненно, они обнаружили, что касательная горизонтальна. Все были крайне возбуждены от этого открытия, хотя уже много прошли по математике и даже "выучили", что производная (касательная) в минимуме (нижней точке) для любой кривой равна нулю (горизонтальна). Они не совмещали эти факты. Они не знали даже того, что они уже "знали". Я плохо представляю, что происходит с людьми: они не учатся путем понимания. Они учатся каким-то другим способом - путем механического запоминания или как-то иначе. Их знания так хрупки! Ту же самую шутку я проделал четыре года спустя в Принстоне, разговаривая с опытным физиком, ассистентом Эйнштейна, который все время работал с гравитацией. Я дал ему такую задачу: Вы взлетаете в ракете с часами на борту, а другие часы остаются на Земле. Задача состоит в том, что Вы должны вернуться, когда по земным часам пройдет ровно один час. Кроме того. Вы хотите, чтобы Ваши часы за время полета ушли вперед как можно больше. Согласно Эйнштейну, если взлететь очень высоко, часы пойдут быстрее, потому что, чем выше находишься в гравитационном поле, тем быстрее идут часы. Однако если Вы попытаетесь лететь слишком быстро, а у Вас только час в запасе и Вы должны двигаться быстро, чтобы успеть вернуться, то ваши часы из-за большой скорости замедлятся. Поэтому Вы не можете лететь слишком высоко. Вопрос сводится к следующему: по какой программе должны меняться скорость и высота, чтобы обеспечить максимальный уход вперед ваших часов? Ассистент Эйнштейна довольно долго работал над этой задачей, прежде чем понял, что ответ - это просто свободное движение материи. Если Вы выстрелите вверх так, что время, необходимое снаряду, чтобы пролететь и упасть, составляет ровно час, это и будет правильное движение. Это - фундаментальный принцип эйнштейновской гравитации, гласящий, что для свободного движения собственное время максимально. Но когда я поставил задачу в такой форме - ракета с часами, - физик не узнал этого закона. Все произошло так же, как с парнями в кабинете черчения, но на этот раз это не был оробевший новичок. Значит, такой вид непрочных знаний может быть достаточно распространенным даже у весьма образованных людей. Когда я был студентом, я обычно ходил есть в один ресторанчик в Бостоне. Я забредал туда один, часто по несколько вечеров подряд. Ко мне привыкли, и меня обслуживала одна и та же официантка. Я заметил, что официантки всегда спешат, носятся вокруг. Поэтому однажды, просто удовольствия ради, я оставил под двумя стаканами чаевые - обычные для тех дней десять центов, два пятицентовика. Я наполнил каждый стакан доверху, опустил монетку, накрыл плотным листком бумаги и перевернул, так что верхняя часть стакана оказалась на столе. Затем я вытащил бумагу (вода не вытекала, потому что воздух в стакан пройти не мог - ободок стакана плотно прилегал к столу). Я оставил чаевые под стаканами, потому что знал, что официантки всегда спешат. Если бы десятицентовик был в одном стакане, официантка, торопясь подготовить стол для других посетителей, перевернула бы стакан, вода вылилась бы, и на этом бы все кончилось. Но после того, как она все это проделает с первым стаканом, что, черт возьми, она будет делать со вторым? Не может же она взять и поднять его? Уходя, я сказал официантке: "Осторожно, Сью. Вы дали мне сегодня удивительные стаканы - у них донышко наверху, а дырка внизу!" На следующий день, когда я пришел, у меня уже была другая официантка. Моя обычная не хотела меня обслуживать. "Сью очень сердится на Вас, - сказала новая официантка. - После того, как она взяла первый стакан и всюду разлилась вода, она позвала хозяина. Они поразмышляли над этим немного, но не могли же они стоять весь день, раздумывая, что делать? Поэтому в конце концов они подняли и второй стакан, и вода опять разлилась по всему полу. Была ужасная грязь, а потом Сью поскользнулась в луже. Они безумно сердиты". Я засмеялся. Она сказала: "Вовсе не смешно! А как бы Вам понравилось, если бы с Вами так поступили? Что бы Вы делали?" - Я принес бы глубокую тарелку и медленно и осторожно двигал бы стакан к краю стола. Вода вылилась бы в тарелку - ей вовсе не обязательно вытекать на пол. Тогда я взял бы и монетку. - А, это хорошая идея, - сказала она. В этот вечер я оставил чаевые под кофейной чашкой, которую перевернул кверху дном. На следующий день меня опять обслуживала та же новая официантка. - Зачем Вы оставили вчера чашку перевернутой кверху дном? - Ну, я подумал, что, хотя Вы очень спешите. Вам придется пойти на кухню и взять тарелку. Затем Вы медленно и сосредоточенно подвинете чашку к краю стола... - Я так и сделала, - призналась она, - но воды там не было! Шедевром моих проказ был случай в студенческом общежитии. Однажды я проснулся очень рано, около пяти утра, и не мог снова заснуть. Тогда я спустился из спальни вниз и обнаружил записку, висящую на веревочках, которая гласила: "Дверь, дверь, кто стащил дверь?" Оглядевшись, я увидел, что кто-то снял дверь с петель, а на ее место повесил табличку с надписью: "Пожалуйста, закрывайте дверь", - табличку, которая обычно висела на пропавшей двери. Я немедленно догадался, в чем дело. В этой комнате жил парень по имени Пит Бернейз и еще двое других. Если вы забредали в их комнату, ища чего-либо или чтобы спросить, как они решили такую-то задачу, вы всегда слышали стон этих парней: "Пожалуйста, закрывай дверь!" Кому-то, несомненно, это надоело, и дверь унесли. Надо сказать, что в этой комнате было две двери, уж так она была построена. И тогда у меня возникла мысль: я снял с петель и другую дверь, отнес ее вниз и спрятал в подвале за цистерной с мазутом. Затем я тихо поднялся к себе и лег в постель. Позднее утром я притворился, что просыпаюсь, и спустился с небольшим опозданием вниз. Другие студенты вертелись тут же, и Пит и его друзья были крайне расстроены: дверей в их комнате не было, а им надо было заниматься и т.д., и т.п. Когда я спускался вниз по лестнице, они спросили: "Фейнман, ты взял двери?" - Хм, да, - ответил я. - Я взял дверь. Видите царапины у меня на пальцах, я их заработал, спуская дверь в подвал, когда мои руки скреблись о стену. Мой ответ их не убедил, они мне так и не поверили. Парни, которые взяли первую дверь, оставили так много улик - почерк на записке, например, - что их очень скоро разыскали. Моя идея состояла в том, что, когда найдут тех, кто украл первую дверь, все будут думать, что они же украли и вторую. Это сработало в совершенстве: все пинали и пытали этих парней, пока, наконец, с большим трудом они не убедили своих мучителей, что взяли только первую дверь, каким бы невероятным это ни казалось. Я наблюдал за событиями и был счастлив. Второй двери недоставало целую неделю, и для ребят, которые пытались заниматься в комнате без двери, найти ее становилось все более и более необходимо. Наконец, чтобы решить эту проблему, президент студенческого объединения сказал за обеденным столом: "Мы должны что-то придумать насчет второй двери. Я не в состоянии сделать это сам, поэтому хотел бы услышать предложения остальных, как это исправить. Ведь Питу и другим надо заниматься". Кто-то выступил с предложением, потом кто-то еще. Вскоре поднялся и я. "Хорошо, - сказал я саркастическим голосом. - Кто бы Вы ни были, укравшие дверь, мы знаем, что Вы замечательны. Вы так умны! Мы не можем догадаться, кто Вы, должно быть, что-то вроде супергения. Вам вовсе не нужно говорить о себе, все, что нам нужно, это знать, где дверь. Поэтому, если Вы оставите где-нибудь записку, сообщающую об этом, мы будем чествовать Вас и признаем навсегда, что Вы сверхпрекрасны. Вы так хороши, что сможете забрать любую дверь, а мы не в состоянии будем установить, кто Вы. Но, ради бога, оставьте где-нибудь записку, и мы будем навсегда Вам за это благодарны". Тут вносит свое предложение следующий студент. Он говорит: "У меня другая идея. Я думаю, что Вы, наш президент, должны взять с каждого честное слово перед нашим студенческим сообществом, что он не брал дверь". Президент говорит: "Это очень хорошая мысль. Честное слово нашего сообщества!" Потом он идет вокруг стола и спрашивает каждого, одного за другим: - Джек, Вы брали дверь? - Нет, сэр, я не брал ее. - Тим, Вы взяли дверь? - Нет, сэр, я не брал дверь. - Морис, Вы брали дверь? - Нет, я не брал дверь, сэр. - Фейнман, Вы брали дверь? - Да, я взял дверь. - Прекрасно, Фейнман, я серьезно! Сэм, Вы брали дверь?.. - и все пошло дальше, по кругу. Все были шокированы. В наше содружество, должно быть, затесалась настоящая крыса, которая не уважала честное слово сообщества! Этой ночью я оставил записку с маленькой картинкой, на которой была изображена цистерна с мазутом и дверь за ней. И на следующий день дверь нашли и приладили обратно. Позднее я признался, что взял вторую дверь, и меня все обвинили во лжи. Они не могли вспомнить, что именно я сказал. Все, что осталось в памяти от того эпизода, когда президент обходил вокруг стола и всех спрашивал, так это то, что никто не признался в краже двери. Запомнилась общая идея, но не отдельные слова. Люди часто думают, что я обманщик, но я обычно честен, в определенном смысле, причем так, что часто мне никто не верит. Латинский или итальянский? В Бруклине была итальянская радиостанция, и мальчишкой я постоянно ее слушал. Я ОБОжал ПЕРЕливчатые ЗВУКи, которые накатывали на меня, словно я нежился в океане среди невысоких волн. Я сидел и наслаждался водой, которая накатывала на меня, этим ПРЕКРАСНЫМ ИТАЛЬЯНСКИМ языком. В итальянских передачах всегда разыгрывалась какая-нибудь житейская ситуация и разгорались жаркие споры между женой и мужем. Высокий голос: "Нио теко ТИЕто капето ТУтто... " Громкий, низкий голос: "ДРО тоне пала ТУтто!!" (со звуком пощечины). Это было классно! Я научился изображать все эти эмоции: я мог плакать; я мог смеяться и все такое прочее. Итальянский язык прекрасен. В Нью-Йорке рядом с нами жили несколько итальянцев. Иногда, когда я катался на велосипеде, какой-нибудь водитель-итальянец огорчался из-за меня, высовывался из своего грузовика и, жестикулируя, орал что-то вроде: "Ме аРРУча ЛАМпе этта ТИче!" Я чувствовал себя полным дерьмом. Что он сказал мне? Что я должен крикнуть в ответ? Тогда я спросил своего школьного друга-итальянца, и он сказал: "Просто скажи: "А те! А те!", что означает: "И тебе того же! И тебе того же!"". Я подумал, что это просто великолепная мысль. И я обычно говорил: "А те! А те!" и, конечно, жестикулировал. Затем, обретя уверенность, я продолжил развивать свои способности. Когда я ехал на велосипеде и какая-нибудь дама, которая ехала на машине, оказывалась у меня на пути, я говорил: "ПУцциа а ла маЛОче!", - она тут же сжималась! Какой-то негодный итальянский мальчишка грязно обругал ее! Было не так то просто определить, что этот язык не был подлинным итальянским языком. Однажды, когда я был в Принстоне и заехал на велосипеде на стоянку Палмеровской лаборатории, кто-то загородил мне дорогу. Мои привычки ничуть не изменились: жестикулируя и хлопая тыльной стороной одной руки о другую, я крикнул: "оРЕцце каБОНка МИче!". А наверху, по другую сторону длинного газона, садовник-итальянец сажает какие-то растения. Он останавливается, машет рукой и радостно кричит: "РЕцца ма Лла!" Я отзываюсь: "РОНте БАЛта!", тоже приветствуя его. Он не знал, что я не знаю (а я действительно не знал), что он сказал; а он не знал, что сказал я. Но все было в порядке! Все вышло здорово! Это работает! Кроме того, когда итальянцы слышат мою интонацию, они признают во мне итальянца - может быть, он говорит не на римском наречии, а на миланском, какая, к черту, разница. Важно, что он иТАЛЬянец! Так что это просто классно! Но вы должны быть абсолютно уверены в себе. Продолжайте ехать, и ничего с вами не случится. Однажды я приехал домой из колледжа на каникулы и застал сестру очень расстроенной, почти плачущей: ее герлскаутская организация устраивала банкет для девочек и их пап, но нашего отца не было дома: он где-то продавал униформы. Я сказал, что несмотря на то, что я ее брат, я пойду с ней (я на девять лет старше ее, поэтому затея была не такая уж безумная). Когда мы приехали на место, я немного посидел с отцами, но скоро они мне до смерти надоели. Все отцы привезли своих дочек на этот милый маленький банкет, а сами говорили только о фондовой бирже: они не знали, о чем разговаривать со своими собственными детьми, не говоря уже о друзьях своих детей. Во время банкета девочки развлекали нас небольшими пародиями, чтением стихотворений и т.п. Потом внезапно они принесли какую-то забавную штуку, похожую на фартук, с дыркой наверху, куда нужно было просовывать голову. Девочки объявили, что теперь папы будут развлекать их. Итак, каждый отец встает, просовывает голову в фартук и что-нибудь говорит - один мужик рассказал "У Мэри был ягненок" - в общем, они не знают, что делать. Я тоже не знал, что делать, но когда подошла моя очередь выступать, я сказал, что расскажу им небольшое стихотворение и что я извиняюсь, что оно не на английском языке, но я все равно уверен, что они его оценят. А ТУЦЦО ЛАНТО - Поиси ди Паре ТАНто САка ТУЛна ТИ, на ПУта ТУча ПУти ТИла. РУНто КАта ЧАНто ЧАНта МАНто ЧИла ТИда. ЙАЛЬта КАра СУЛЬда МИла ЧАта ПИча ПИно ТИто БРАЛЬда пе те ЧИна нана ЧУНда дала ЧИНда лапа ЧУНда! РОНто пити КА ле, а ТАНто ЧИНто квинта ЛАЛЬда О ля ТИНта далла ЛАЛЬта, ЙЕНта ПУча лалла ТАЛЬта! Я прочел три или четыре строфы, проявив все эмоции, которые слышал по итальянскому радио, а дети понимали все, катаясь от хохота в проходе между рядами. После окончания банкета ко мне подошли руководитель скаутского отряда и школьная учительница. Они сказали мне, что обсуждали мое стихотворение. Одна из них считала, что это итальянский язык, а другая - что это латинский. Учительница спросила: "Так кто же из нас прав?" Я сказал: "Спросите у своих воспитанниц - они сразу поняли, какой это язык". Всегда стараясь выкрутиться Когда я учился в МТИ, меня интересовала только наука; больше у меня не получалось ничего. Однако в МТИ существовало правило: необходимо пройти и несколько гуманитарных курсов, чтобы стать более "культурным". Кроме требуемого курса английского языка было еще два факультативных курса, поэтому я просмотрел список и сразу же обнаружил астрономию - как гуманитарный предмет! Так что в тот год меня спасла астрономия. На следующий год я спустился ниже по списку, мимо французской литературы и подобных ей курсов, и нашел философию. Мне не удалось найти ничего более близкого к науке. Прежде чем я поведаю вам о том, что случилось на курсе философии, я расскажу о курсе английского. Нам нужно было написать несколько сочинений на заданную тему. Например, Милл написал что-то о свободе, а мы должны были критиковать его работу. Я же вместо того, чтобы обратиться к политической свободе, как это сделал Милл, написал о свободе социальной - проблеме, связанной с тем, что в обществе, чтобы выглядеть вежливым, нужно фальшивить и лгать и что эта вечная игра в обман приводит к "разрушению моральной устойчивости общества". Вопрос интересный, но не тот, который мы должны были обсуждать. Затем мы должны были критиковать эссе Хаксли "О кусочке мела", в котором он описывает, что обыкновенный кусочек мела, который он держит в руке, представляет собой останки костей животных и что силы, которые находятся внутри земли, подняли его, и он стал частью Уайт-Клиффс, потом его добыли в каменоломне, а сейчас, когда с его помощью пишут на доске, его используют для передачи мыслей. И вновь вместо того, чтобы критиковать заданное нам эссе, я написал пародию, которая называлась "О кусочке пыли", где рассказал о том, как пыль показывает цвета при заходе солнца, осаждает дождь и т.п. Я всегда мошенничал, всегда старался уклониться от поставленной задачи. Но, когда нам задали написать сочинение по "Фаусту" Гете, я потерял всякую надежду! Работа была слишком длинной, чтобы на нее можно было написать пародию или придумать что-то еще. Я носился по всему сообществу и орал: "Я не могу это сделать. Я просто не буду этого делать. Я не собираюсь это делать!" Один из моих друзей по сообществу сказал: "Ладно, Фейнман, ты не будешь это делать. Но профессор подумает, что ты не выполнил задание, потому что не хочешь работать. Напиши сочинение о чем-нибудь - с таким же количеством слов - и сдай его с примечанием, что ты не понимаешь "Фауста", что у тебя душа к нему не лежит и что ты просто не можешь написать сочинение по этой книге". Так я и сделал. Я написал длинное сочинение "Об ограничениях разума". Я размышлял о научных методиках решения задач и о том, что существуют некоторые ограничения: моральные ценности невозможно определить с помощью научных методов, ля, ля, ля и т.д. Потом другой парень дал мне еще один совет. "Фейнман, - сказал он, - у тебя ничего не получится, если ты сдашь сочинение, которое никак не связано с "Фаустом". Знаешь, что тебе нужно сделать? Вставить то, что ты написал, в "Фауста". - Это смешно! - сказал я. Но остальные ребята сочли это отличной идеей. - Ладно! Ладно! - недовольно говорю я. - Я попробую. Я добавил еще полстраницы к тому, что уже написал, сказав, что Мефистофель представляет разум, Фауст представляет дух, а Гете пытается показать ограничения разума. Я все смешал в одну кучу, все впихнул и сдал свое сочинение. Для обсуждения наших сочинений профессор приглашал нас по одному. Я вошел, ожидая самого худшего. Он сказал: "Вступительный материал прекрасный, однако материал, который связан с "Фаустом" немного коротковат. А так сочинение очень хорошее - четыре с плюсом". Я опять выкрутился. Теперь о курсе философии. Курс читал старый бородатый профессор, которого звали Робинсон. Он говорил ужасно нечетко. Я приходил на занятие, он в течение всего занятия что-то бормотал, а я не мог понять ничего. Другие студенты, похоже, понимали его чуть лучше, но они, судя по всему, вообще его не слушали. У меня оказалось с собой небольшое сверло, одна шестнадцатая дюйма в диаметре, и, чтобы убить время на этом курсе, я занимал себя тем, что зажимал пальцами сверло и сверлил в подошве своего ботинка дырки, неделя за неделей. Наконец, однажды уже в конце курса профессор Робинсон сказал: "Бу-бу-бу ву бу-ву-бу бу ву-бу-ву... ", и все заволновались! Все начали разговаривать друг с другом и обсуждать что-то, откуда я понял, что он наконец-то сказал что-то интересное, слава Богу! Мне было интересно, что же именно он сказал. Я спросил у кого-то, и мне сказали: "Мы должны написать сочинение и сдать его через четыре недели". - Сочинение о чем? - О том, о чем он говорил весь год. Я был убит. Единственное, что я услышал за весь семестр и что я смог вспомнить, было, когда однажды произошел подъем его речи из глубин горла на поверхность: "Бу-бу-бу-бу-ву-ву-бу-поток сознания-бу-ву-ву-бу-бу-ву", и хлюп! - все снова погрузилось в хаос. Этот "поток сознания" напомнил мне о задачке, которую мой отец задал мне много лет назад. Он сказал: "Представь, что на Земле появились марсиане, а марсиане никогда не спят, они постоянно бодрствуют. Представь, что у них нет этого бредового явления, которое есть у нас и которое называется сном. И они тебя спрашивают: "Как это спать? Что ты при этом чувствуешь? Что происходит, когда ты засыпаешь: твои мысли внезапно останавливаются или они движутся все мееедленнее иииииии мммммммеееееддддддлллллеееееннннннееееее? Как в действительности отключается разум?"". Я заинтересовался. Итак, мне нужно было ответить на вопрос: "Как заканчивается поток сознания, когда мы засыпаем?" Итак, каждый полдень в течение следующих четырех недель я работал над своим сочинением. Я задергивал шторы в своей комнате, выключал свет и ложился спать. Я наблюдал за тем, что происходит, когда я засыпаю. Кроме того, я засыпал и ночью, так что я мог проводить наблюдения два раза в день, и это было здорово! Сначала я обращал внимание на множество второстепенных вещей, которые были мало связаны с процессом засыпания. Я заметил, например, что я очень много размышляю, мысленно разговаривая сам с собой. Кроме того, я мог визуально представить различные вещи. Потом, когда я уставал, то замечал, что могу думать о двух вещах одновременно. Я обнаружил это, когда однажды мысленно разговаривал сам с собой о чем-то и одновременно с этим пассивно представлял две веревки, привязанные к моей кровати, проходящие через какие-то шкивы, обмотанные вокруг вращающегося цилиндра и медленно поднимающие кровать. Я не осознавал, что представляю эти веревки до тех пор, пока не начал переживать, что одна веревка цепляется за другую и они накручиваются на цилиндр неровно. Но я мысленно сказал себе: "Ничего, сила тяги все расставит по местам". Эта мысль перебила мою первую мысль, и я осознал, что думаю о двух вещах одновременно. Также я заметил, что мысли не прекращаются и тогда, когда засыпаешь, просто между ними постепенно пропадает логическая связь. Отсутствия этой логической связи не замечаешь до тех пор, пока не спросишь себя: "А почему я об этом подумал?" Пытаешься проследить обратный путь, но зачастую не можешь вспомнить, что же, черт побери, привело тебя к этой мысли! Так что существование логической связи - иллюзия, а на самом деле мысли становятся все более и более разрозненными, пока не станут абсолютно беспорядочными, и после этого ты засыпаешь. После четырех недель постоянного сна я написал сочинение и объяснил сделанные мной наблюдения. В конце сочинения я указал, что все эти наблюдения я сделал, наблюдая за тем, как я засыпаю, но я действительно не знаю, на что похож процесс засыпания, когда я не наблюдаю за собой. Я завершил сочинение небольшим стихотворением, которое я сочинил сам и которое обозначило эту проблему самоанализа: Мне интересно, почему. Мне интересно, почему. Мне интересно, почему мне интересно. Мне интересно, почему мне интересно, почему Мне интересно, почему мне интересно! Мы сдаем свои сочинения, и на следующем занятии профессор читает одно из них: "Бу-бу-бу ву-бу-ву бу-ву-бу бу-бу..." Я не могу понять, что же там написано. Он читает следующее сочинение: "Бу-ву-бу бу-бу-бу бу-бу-ву бу-бу..." Я опять не могу разобрать, о чем же это сочинение, однако в конце сочинения профессор читает: Ме иниесо, поеу. Ме иниесо, поеу. Ме иниесо, поеу ме иниесо. Ме иниесо, поеу ме иниесо, поеу Ме иниесо, поеу ме иниесо! "А! - говорю я. - Это мое сочинение!" Я, и правда, узнал его только в конце. После написания сочинения мое любопытство никуда не исчезло, и я продолжал наблюдать за тем, как я засыпаю. Однажды ночью, когда мне снился сон, я осознал, что наблюдаю за собой во сне. Я уже забрался в сам сон! В первой части сна я вижу себя на крыше поезда, который приближается к тоннелю. Я пугаюсь, прижимаюсь к крыше поезда,