Спорт не любит слабых! Спорт любит сильных! В этот момент опустевшая бутылка с очаровательным звоном брызнула во все стороны, не выдержав давления столба окружающего воздуха. Вся морда Алексея оказалась изрезанная осколками. Волны оваций гремели по залу, да и во всем мире. Наверное многие телезрители уронили стаканы. - Интерес к состязанию огромен! - с радостным напором, захлебываясь кричал коментатор, - многие информационные и телевизионные агентства в связи с состязанием даже отложили сообщения о ходе сто девяносто восьмого раунда переговоров на высшем уровне между товарищем Иваном Абрамовичем Натансоном и господином Натаном Завулоном по вопросу о сокращении ракет средней дальности в Европе. Не теряя ни секунды, Алексей продолжил столь блестяще начатую атаку; достигнув прочного успеха, он снова перешел на игру в своем излюбленном стиле "загребальная машина", дополняя ее красивым матом. Сильно деморализованный кровавым видом Алексея Гамбургское Страшилище что-то бормоча грыз свой десятый стакан. Немец схватил его, открыл рот, но, не говоря ни слова, начал пить. Алексей увидел, как его соперник закашлялся, закурлыкал и, схватившись за рот нагнулся под стол. Зал ревел, как прибой, все накатывались и откатывались от Алексея, качаясь справа налево. - Замечательная победа советского спортсмена! - еле звенело в ушах и Степанков не понимал: как? Разве уже все кончилось? Глава судейской коллегии, не дожидаясь, когда вспыхнет табло, пролез под канатами, побежал, схватил руку Алексея и высоко поднял ее. Голос из денамика гордо загремел над колышущимися трибунами: - В связи с проблевом на месте, допущенным Рихардом Грюшенгауером, победа присуждается Алексею Степанову, Советский Союз! КОНЕЦ ФИЛЬМА /фильм снят на пленке шосткинского комбината "Сфема"/ Иван медленно встает. В его глазах невыразимый ужас. Не сводя глаз с телевизора, он на цыпочках крадется к двери; Валера Марус чмокает и переворачивается на другой бок. ГЛАВА ТРЕТЬЯ НАЧАЛ ЗА ЗДРАВИЕ - КОНЧИЛ ЗА УПОКОЙ Наутро Валера вскочил, как полоумный, не выключив телевизора бросился на работу, по тому как знал, что если он еще и на работу будет опаздывать, его точно отправят принудительно лечиться на Балтийский завод. Поэтому, когда он пришел вечером с работы, телевизор еще работал. Валера некоторое время тупо смотрел на телевизор, не понимая, почему это он работает. - Сегодня, дорогие товарищи, мы начинаем чтение автобиографии известного музыканта В.Шинкарева "Говно в проруби". ЧАСТЬ первая - "Везде хорошо" ЧАСТЬ вторая - "Там, где нас нет" Валера все равно ничего этого не понимает и выключает телевизор, со злостью думая, сколько же электричества он сожрал за ночь и целый день. Этот бред так насыщен прекрасными эпиграфами, что невольно хочется сказать /но, кстати, это вовсе не бред, а сопротивление ежеминутно нарастающей всеобщей бессмыслицы/: А сейчас я наворочу еще больше эпиграфов. Хорошая книга может состоять из одних только с умом подобранных эпиграфов, так, точно они выражают первоначальные намерения автора. "Санкт-Питербург, новый город, выросший по воле царя, прекраснейшим образом демонстрирует почти чудовищные структурные аномалии и неуравновешенность таких больших городов" Ф.Бродель "Единственным светилом в Дуггуре, его солнцем служит луна" Д.Андреев "... за Невой, в полусветлой, зеленой тандалии повозстали призраки островов и домов, обольщая тщетной надеждой, что тот край есть в действительности и что он - не вобщая бескрайность, которая выгоняет на Питербургскую улицу бледный дым облаков" А.Белый "Никифоров знал магическую силу писания, которая притягивает к себе жизнь, то, о чем писалось, то было полнейшим вымыслом - поднялось из твоего мрака, из твоих ила и водорослей, внезапно воплощается в яви и поражает тебя иногда смертельно" Ю.Трифонов "Нет исхода из вьюг И погибнуть мне весело" А.Блок Но так сидеть скучно - Валера посмотрел всю коллекцию открыток с изображениями артистов, которую он собирал недели две, допил брагу и на какой-то момент искра неумной, веселой надежды заслонила от него комнату с окном: нет, все правильно! Живет он, дай Болг всякому, жены нет, работа нормальная, с аванта будет тахта, а не раскладушка. А там еще женщина какая-нибудь полюбит Валеру. Валера включил телевизор. "... таким образом можно с уверенностью сказать, - уверенно говорил человек в белом халате, похлопывая по ЭВМ, - в основных чертах будущее прогнозировать можно! Зная, конечно, основные законы развития человеческого общества. - А вот телезрители спрашивают нас: Можно ли прогнозировать индивидуальное человеческое будущее? - Какое будущее, - растерянно говорит человек в белом халате. - Может ли сам человек прогнозировать, в общих, конечно, чертах свое личное будущее? - Нет! - отвечает ученный, подумав, - этого сделать нельзя! Вот пример: знал ли мой однокурсник Борис, бренькая в армейском туалете на гитаре, что в недалеком будущем он будет совещаться с Иоко Оно о путях развития рок-музыки? Нет, этого он не знал. Другой разительный пример. Вот, кстати, у меня для этого форография... /Находит в кармане и показывает телезрителям какую-то древнюю неразборчивую фотографию/. Вот фотография маленького Мити. Вопрос: знал ли маленький Митя, что в будущем он станет знаменитым Дмитрием Ивановичем Менделеевым, автором периодической системы элементов? Нет, этого он не знал. Валере делается почему-то жутко. Он тоже ставит себе какие-то непонятные вопросы: Знал ли Валера Марус, что... Мог ли кто-нибудь помыслить, что Валера Марус... А что? Валера подходит к окну и с тоской смотрит: черный снег, ветер. Буранный сумрак. Громадного калибра полная луна пролетела под черной прорубью в облаках. Валере делается привычно одиноко, это бесконечное молчание, молчание или телевизор. Он возвращается к телевизору и, переключив, с удивлением видит в пелене снега знакомое лицо Джакоба Кулакина: ведь телефильм-то еще идет! Ну, слава Богу, это последняя серия. Джакоб удивленно рассматривал веселых гренадеров и штатских, машущих какими-то флажочками и славящих свою царицу. Его схватил за плече и развернул на себя совершенно пьяный свирепый мещанин. Сквозь снег и темноту он принял серебряные пуговици на камзоле Джакоба за часть какой-то униформы, сорвал шляпу и полушутливо кланяясь, заорал: - Молодцы, братцы! Покрошили, наконец, ферфлюхтеров, дай вам Бог, и матушка наша Елизавета... ура, мать вашу! - Ура! - грянули вразнобой в мелькающих фонарях, - Гром победы, раздавайся! Веселися, храбрый росс! Как влюбленный ошибается, пускаясь вдогонку за незнакомой женщиной, которую его ищущий взгляд принимает за влюбленную, так Джакоб бросился за многими прохожими; но, казалось, на этоу улице, где со времен Петра звучали десятки языков и толкались сотни черных шкиперов - Джакоб единственный иностранец, а Монтахью нигде; мы с ним остались вдвоем, если он лежит на дне Маркизовой лужи - и мне не уйти далеко. Господи, смилуйся над всеми, кто в море сейчас, этой ночью. Вихри черного снега, ветер, бурный сумрак - вот ткань жизни этого города, а им все непочем! Беснуются, плачут, машут флажочками, все наполненно удивительной ледяной страстью. Петербург: у-уу! Ожесточенный город. В данном случае горожане радовались тому, что Фридрих, изнывающий за свой Берлин, как птица за гнездо, утратил все из короля Пруссии в рядового Бранденбургского курфюрста. Внезапно Джакоб почувствовал словно удар в сердце: он был уверен, что это Монтахью проскакал там - третий, с двумя рослыми гренадерами - и были они молчаливыми, непохожи на остальных. Сдешним жителям известно, что при полной луне мертвецы скачут на север. Застонав, Джакоб отшатнулся в темный переулок или прожодной двор. Заехавши отдышаться или покемарить, возница зашевелился в развалинах. - Что, барин, нагулялся? - Который час? - Эк, его! Да заполночь. - Возница! Продай мне водки, прошу тебя... или поезжай, достань где-нибудь... - Да ты не из неметчины ли? - Нет, я шотландец... Ну, англичанин. - Сейчас где достанешь, а продать могу. Пятнадцать целковых. - Ты что, ошалел? Десять! - Эх, барин... Десять когда было - до указа... Джакоб заскрипел зубами, роясь в карманах. - Возница! Бери ты все: эту шляпу, серебряные пуговицы Алана Брака... вот десять целковых... Дай горячей водки! Возница взял деньги, шляпу, пуговицы, вздохнул и протянул Джакобу заткнутую тряпицей бутыль. Ватага веселых молодцов, горланя своего храброго роса, ворвалась во двор. - Вот ты где! - с недобрым удивлением гаркнул один из них, - Давай, батя, водку живее! - На! Ищи, сукин сын, свою водку: нету у меня больше ничего. - Ты как с бойцами разговариваешь? Мы тебя от куроцапов защитили. - Вот, последнюю бутылку господину продал! Гренадеры, как по команде, повернулись на Джакоба и стали примериваться к нему жадными взглядами. - А и вправду, господин; да ты не куроцап ли, не ферфлюхтер? - Как есть ферфлюхтер! - Пусть он скажет! - А что разговаривать - национализировать излишки! А добром не отдаст, надобно будет наказать за противность! Джакоб удовлетворенно улыбнулся. - Давай, давай, - брезгливо бросил он гренадерам, - ну-ка, топай сюда! Веселися, храбрый Макрорус! Гренадеры этого честно не ожидали никак, некоторые даже действительно сделали движение уйти. Джакоб до крови сжал зубы; лицо его дрожало от радостной ярости, но рука, выхватывая шпагу, была тверда. ... Буря прошла, но тротуар и рельсы совершенно засыпал почти теплый снег, который как манная из доброй шотландской сказки, все валит, налипая на кружево развалин и мясо кирпичей сломанных домов. Усталый прохожий представляет себе какую-нибудь встречу - врядли здесь встретишь женщину... ну, старичек, толстый дедушка с волосами, как пух, пьяный... нет, старый хрыч, ты и днем надоел. Все же женщина, прекрасная дама былых времен, и нет грязи под цоканьем ее копытец. Фонарь нерезким светом освещает снизу ее лицо сквозь вуаль, или нет? - паутина проводов это, а не вуаль. Какая странность, совсем не детская улыбка! Она наклоняет голову, от смущения ее лицо... - Конечно, но не говорите так громко при них... Пьяный старик с волосами, как пух, блестит щелочками глаз. Уж не смеешься ли ты надо мной, старый хрыч? Синюшный заспаный юноша, закрыв глаза, передвигается вперед как механическая кукла. - Я вижу, вашим спутникам нет дела до вас - позвольте мне быть провожатым. Ее сверкающая рука медленно показывается из муфты. - Эй, прочь с дороги, парень! - но так и есть - юноша задевает окаменевшего старика и боком валится на снег, продолжая равномерно елозить ногами. Сонная слюна течет ему на жабо. - Дорогая, пусти их! Что им за дело до них? Пусть торчит в снегу твоя шутовская гвардия, задрав к нам вниз руки, как пугала! Вот он погружает город на свое темное дно, мнет и корежит шпили - кресты и кораблики, с которых давно всплыли как засверкала зеленым перламутром чешуя птиц, поющих рассветную песнь для моей возлюбленной. Обними меня одной рукой; обверни поверхность тела, будто плащ. Колючий, как опасно сияющая стекловата - белый сок любви, извивающийся в нас. Ты мой плод, чуть шевеля кольцами, искрящимися клубком, дремлешь во мне... ... Господи, помилуй! Ну хватит. Как я устал и боюсь - закрыть бы себя руками и не видеть, уткнуться головой в теплые, пушистые котлы, оцепенеть от их непристанного хриплого мурлыканья. Это конец, хватит писать. /Все померли, а нет, так не долго осталось. И про что вся эта пьяная музыка?/ Я наверное даже не развлек тебя, может быть вызвал твою меланхолическую улыбку? Не вышло, так и хрен с ним. [an error occurred while processing this directive]