жное хотела сказать", -- повторил он. Из карманного дневника 5 марта 1966. 13.30 Дача. Яркий солнечный день. Минуту назад -- телефонный звонок. Перцов: -- Павел Николаевич, я должен сообщить печальную весть... -- Что такое? Анна Андреевна умерла... Душа моя упала и замерла... Почему, почему два дня назад, разго-варивая с АА по телефону и записывая этот разговор, я подумал: "Не в последний ли раз я слышу ее?"... Каким звучным, бодрым был ее голос! 42 года! 8 декабря 1924 года... А дальше? А дальше -- 30 лет советской власти и почти столько же расстрелу Гумилева с полным запретом его имени. Я успела родиться и вырасти. Под стук колес 1948-го я услышала дальние-далекие и совсем знакомые слова: "Да я знаю, я вам не пара, я пришел из иной страны"... "Еще не раз вы вспомните меня и весь мой мир, волнующий и странный"... "Застонал я от сна дурного"... Павел Николаевич буквально "застонал" певуче мне в ухо... Я отвечала, дерзковато улыбаясь, дразня тоненьким го-лоском: "Моя любовь к тебе, сейчас, слоненок"... Он не поверил! Как это может быть? И сразу запись в кар-манный дневник: "Откуда, откогда в эту советскую тростинку с флейтами-руками явился Гумилев?" Я, краснея, будто оправ-дываясь, рассказала о моих родителях. И сразу спросила про завораживающие интонации в его декламации. Он начал подробно объяснять, что перенял эту манеру от самой Ахма-товой, она, оказывается, хорошо помнила, как читал стихи Гумилев, и, бывало, повторяла их во время работы с Лукниц-ким. -- Стихи открывают "в сердце дверцу", -- опомнился Павел Николаевич, снова облив меня голубыми струями своих глаз... Это -- гумилевское -- "Озеро Чад" я тогда еще не знала. Тем не менее, появились еще две записи: на собственной книге Лукницкого про девочку Ниссо -- романтическая: "Пролетая семь небес и находясь на седьмом, последнем, и совсем не желая спуститься с него..." и в карманном дневнике неожиданная -- смею думать -- даже для него самого, прагматичная: "Надо жениться не только на хорошей жене, но и на хорошей вдове". Обе записи касались меня. Первую я получила вместе с книгой и предложением. Здесь ясно: после моего разъяснения по поводу стихов Гумилева и рук моих вопрос отпал сразу: мы поженились. Прямо в вагоне дальнего следования. Он лишь воскликнул: "Этого мне и не хватало как раз, у меня самого брат расстрелян" и пригласил пассажиров на вагонную нашу "свадьбу". Павлу Николаевичу было 46, мне -- 21. Я была замужней женщиной. Он -- формально женатым. А со второй... Вторую -- прочла много позже, разбирая архив покойного мужа. Что имел в виду Павел Николаевич, когда делал вторую запись? Чтобы "хорошая вдова" не оставила без достойного внимания его архив? У активно пожившего Лукницкого хранился старый архив с двумя Героями. С ними он и бытовал в полугрезах- полуснах, в свободное от путешествий, писания книг и участия в войнах время... И вдруг появляюсь я. Как-то "к месту", как и момен-тально возникшее понятие "о! хорошая вдова". И на всю жизнь заживаю тесной семьей с Павлом Николаевичем, с Гумилевым, с Ахматовой. С тремя сразу! Вместе. Раз и навсегда. Втянул он меня в свое "трио" в первые же минуты нашего знакомства. Шелохнуться не успела... Так окольцевал, что и после смерти мужа я осталась пребывать в этом кольце. И вот более 30 с лишним лет -- еще земная -- продолжаю так и жить с ними -- небесными, -- с Павлом Николаевичем, с Николаем Степано-вичем, с Анной Андреевной... И без малого шестьдесят лет моим бесконечным думам. Без снов и грез. Что было главным для моего мужа: собранные им материалы по Гумилеву? Его любовь к поэзии? Его архив -- весь или только одна его часть, собранная за шесть лет -- сливки Серебряного века? Тайная, спрятанная связь с Ахматовой? Что на самом деле было главным? Или все? А преемников нет... И мне, после 25 лет супружеской, как "принуднабор", еще 25 лет его прошлой жизни. Но сама того не предполагая, я оказалась "хорошей вдовой". Добросовестно "отработала" и его Отечественную войну, и его исследовательские путеше-ствия, издала его книги и мои о нем. А вот пять ахматовских лет меня так и не отпустили... С 1924 по 1973 годы Лукницкий время от времени, следуя советам Ахматовой, а потом сам, один, перечитывая дневники, отрывал часть листков, а то целиком вырывал странички и сжигал. Он многое убрал, но большая часть его записей сохра-нилась. А еще его рассказы, пометки на маленьких листках. Еще его карманные дневники. Еще ощущение его самого -- многогранного в рассказах... И... мое чутье -- зачем он сохранил "интимную тетрадь"... Прожил интересную, насыщенную жизнь, оставил людям будущего много знаний... А тетрадь, упакованная, заклеенная, все лежит. Последняя помета -- 1970 год на обложке о том, что ее можно раскрыть... Павел Николаевич, как и Гумилев, был человеком изящно воспитанным, тонко чувствовавшим, чрезвычайно высокой духовной и достаточно тренированной физической организа-ций. Он стихи Гумилева любил самозабвенно, самого же поэта он любил, наверное, еще и потому, что они были многим схожи. Чувство слова, рыцарство в отношении к женщине, генети-ческая, не подвластная обстоятельствам храбрость без границ, негасимая любовь к путешествиям, жажда открытий иных миров, романтизм и безупречная порядочность. Черты личности Гумилева и черты личности Лукницкого в рамках каждого из их временного и социального веков иден-тичны. Это видно не только по их биографиям, но и по интим-ной тетради Лукницкого -- в отношении с женщиной. Лукниц-кий, как и Гумилев, превозносил женщину. Он выполнял все желания женщины. Шел к женщине, когда она этого хотела. Отвергался ею, когда она этого хотела. И тогда уплывал в черноморские и каспийские дали. Гумилев путешествовал; собирал этнографические коллек-ции в Африке (даже африканская река, по словам Ахматовой, была названа именем Гумилева). Он издавал журналы, волон-тером шел на войну; вел путевые и военные дневники; препо-давал студентам теорию стихосложения; женился, заводил романы. Также Павел Николаевич: много полазил по памирским высотам; собрал несчетное множество предметов местного быта. Кстати, этнографические коллекции Гумилева и Лук-ницкого обрели один и тот же адрес приюта: Этнографический музей (санкт-петербургская Кунсткамера). Пик на Памире высотой 5886 метров над уровнем моря назван в честь иссле-дователя и первооткрывателя пиком Павла Лукницкого. Он издал более трех десятков книг; также не по призыву, а добро-вольно в первый же день пошел на войну; он вел путевые и военные дневники, издавал их; также женился, заводил романы. Похоже? В 1927-м Лукницкий прекратил (или закончил?) научную работу по исследованию жизни и творчества расстрелянного властью Поэта. Но, как и раньше, он продолжал бывать у Ахматовой, рисовать своими словами ее портрет. И она это поощряла. Она прожила с Лукницким нужный ей период при всех своих близких, но при этом отдельной от них жизнью. Добавочно она давала своему другу дипломатические и быто-вые поручения, и он их выполнял, принимая все ее условия. Вырваться из "ахматовского омута"? Он, да, репетиро- вал -- отправлялся кроме морских в кавказские и крымские омуты... и только в 1930-м, порвав окончательно с богемно-салонно-рутинным образом своей жизни в петербургско-ахма-товском окружении, он ушел. Ушел совсем. Открывал и нано-сил на географическую карту к тому времени еще не исследо-ванную никем часть Памира: устья рек и ледники, перевалы, пики и -- и даже один из пиков, отдавая дань прошлому, не забыл назвать пиком Ак-Мо (сокращенно от его Акумианы -- так он назвал свой дневник об Ахматовой -- "ACUMIANA"). В 1927-м он писал: И плакать не надо и думать не надо, Я больше тебя не хочу. Свободна отныне душа моя рада Земле и звезде и лучу. Она отвечала краткими письмами, телеграммами, запис-ками, телефонными звонками или фотографиями, большую часть которых он сам же и делал. Отвечала надписями скупо, но внятно: "На совести усталой много зла" или "Знаешь сам ты и в море не тонешь", "Mon page, mon bon page" и т.д. Лукницкий тщательно охранял тайну интимной связи с Ахматовой. Лишь его адресно-интимные стихи, не читанные мэтрессе, да "интимная тетрадь" с псевдонимами, где описана тайная, острая игра, которая, как и все игры, имеет свой конец. Он это принял сразу, как условие. Все так же чту, все так же верю, Все так же до конца люблю. И страстью дух не оскорблю, И тайны никому не вверю... Она исключительно контролировала, не допускала про-никновения в ее жизнь любых "чужих" следов... Сохраняла таинство личного бытия. Павел Николаевич настолько это себе уяснил, что, запи-сывая тайно от Анны Андреевны параллельно с дневником интимную связь с нею, даже... шилейковскому псу -- Тапу выдал псевдоним. Если бы Гумилев был жив, он бы мог сказать об Ахматовой то же, что позже горько высказал Пунин: "Анна, честно говоря, никогда не любила. Все какие-то штучки, грусти, тоски, обиды, зловредство, изредка демонизм. Она даже не подозревает, что такое любовь..." Впрочем, Гумилев говорил об этом стихами. Из логова змиева, Из города Киева Я взял не жену, а колдунью. Я думал забавницу, Гадал -- своенравницу, Веселую птицу -- певунью. Покликаешь -- морщится, Обнимешь -- топорщится, А выйдет луна -- затомится, И смотрит, и стонет Как будто хоронит Кого-то, -- и хочет топиться... ... Молчит -- только ежится, И все ей неможется, Мне жалко ее виноватую, Как птицу подбитую, Березу подрытую Над очастью, Богом заклятую. 1911 Последние три года (1918 -- 1921) Ахматова сильно тоско-вала о том муже, который ей уже не принадлежал. Об этом, кроме известных фактов, говорят живые записи Лукницкого. Из дневника 19.04.1925 АА говорит про лето 18 года: "Очень тяжелое было лето... Когда я с Шилейко расставалась -- так легко и радостно было, как бывает, когда сходишься с человеком, а не расходишься. А когда с Николаем Степа-новичем расставалась -- очень тяжело было. Вероятно, потому, что перед Шилейко я была совершенно права, а перед Николаем Степано-вичем чувствовала вину". АА говорит, что много горя причинила Николаю Степановичу: считает, что она отчасти виновата в его гибели (нет, не гибели, АА как-то иначе сказала, и надо другое слово, но сейчас не могу его най-ти -- смысл "нравственный"). Когда Ахматова окончательно поняла, что статус жены и вдовы Гумилева важен для ее образа, она решительно взялась непременно восстановить его. И молодой человек, очарован-ный поэзией Гумилева, мог ей помочь. Плененный гумилевскими поэтическими и жизненными ритмами, Лукницкий, придя к Ахматовой в 1924-м не по ее поручению собирать материалы о Гумилеве, а наоборот, фак-тически с готовой дипломной (по современным меркам -- док-торской) работой, пришел за советом, за оценкой, а еще -- из мужского любопытства... и сразу вписался в треугольник: Он -- Гумилев -- Ахматова. Она -- Ахматова -- не могла отдать кому-то Гумилева! Она потому и притянула Лукницкого. Только бы не упустить! Студент -- Ахматова -- Гумилев. Вторая, настоящая жизнь с Гумилевым! Только б не упустить... Да еще теперь, когда проявляется семейная жизнь в "Фонтанном доме", такая трудная, сложная, изнуряющая... А здесь -- пусть на время -- отдушина. И Гумилев... А в это время истинно любивший человек, ревновавший, мучившийся: "Неужели же эта любовь не чиста? Какая же тогда чиста?" (Пунин)... "Одиночество вдвоем" (Пунин)... в "Пят-надцатилетнем бою" (Пунин)... Творческое сотрудничество Ахматовой и Лукницкого и спрятанная их связь -- помогали в тот период представлять бытие Ахматовой не пораженческим... Ну, не мог Пунин, не мог развестись со своей родной женой! Он жену любил. И не смог понять "большой и сложной жизни сердца"1 Ахматовой. Наверное, только один Павел Николаевич и видел тогда сквозь монархическую отлакированную маску, как нелегко было Анне Андреевне на самом деле. На книге "Anno Domini" Анна Андреевна в дни их "грехо-падения" или "возвышения" написала: "Павлу Николаевичу Лукницкому зимой 1925 г. Не соблазнять пришла я к Вам, а плакать. Фамира Кифаред. 1925. 28 февраля. Мраморный дворец". На "Подорожнике" в тот же день: "И Ангел поклялся живущим, что времени больше не будет" -- Мраморный дворец. 28 февраля 1925". Как тут не понять?.. Из дневника 5.08.1927 Я убежден, что несчастье ее в том, что она никого не любит. Говорит, что любит П. (Пунина. -- В. Л.) -- и в доказательство указывает на долгий срок -- на пять лет, которые они были вместе. Думаю, однако, и к П. отношение ее -- несколько иное. ∙ МАТЕРИАЛЫ К ПОВЕСТИ "ЛЮБОВЬ НА ЧИМГАНЕ" (Ташкент, 1921 -- 1922)1 Эту тетрадь совершенно интимных записей, сделанных мною в 20-х годах, теперь можно раскрыть, так как все "дейст-вующие лица", кроме меня, давно умерли. Записи относятся к 1924 -- 1925 гг. -- в них Ленинград и мои отношения с АА того времени, продолжавшиеся -- в плане интимном -- с 22.02.1925 до 1929 -- 1930 гг. Здесь -- зарождение их: 1925 г. Мое знакомство с АА -- 8.XII.1924 г. 15. V. 1972 П. Лукницкий2 "Материалы к повести" -- в действительности мой роман с АА. Дни и месяцы не изменены, а изменены только годы и место действия. Раскрываю представленную в интимной тетради зашиф-ровку, потому что в живых уже давно нет АА, как нет Пунина, Лозинского, Н. С. (Гумилева. -- В. Л.), Шилейко, Замятиных, Данько Елены и ее сестры, Ф. Сологуба, О. Мандельштама, Срезневских, Шкапской, Гиппиус, Гуковской, Анны (Хода-севич. -- В. Л.), Рыбакова, Лавренева, словом, никого из назван-ных мною в моей записи лиц! Подлинные имена, Зашифровка фамилии, названия в интимных моих записях А. А. Ахматова Пунин Ник. Ник. Замятин Евг. Ив. Замятина Людм. Ник. Рыбаков Е. Данько О. Мандельштам Ф. Сологуб Тап (собака) г. Балаклава Фонтанка, 18 Кореиз Алушта г. Бежецк Лавренев Ницше Лозинский Царское Село Ходасевич А. И. Гуковская Н. В. Н. С. (Гумилев. -- В. Л.) Пини Н. А. "Букан" (В. К. Шилейко) Шкапская Мар. Мих. Мосолов В. Гиппиус Срезневская З. С. "Четки", Берл. изд. "Anno Domini", Берл. изд. "Кипарисовый ларец" Бодлер Письма о русской поэзии Сани Скрипка Страдивариуса Ташкент 1921 -- 1922 Кажется, это первая явная точка над "i" Лукницкого вслед затухающим страстям. В намагниченном треугольнике Лукницкий пробыл не-сколько лет, приняв игру пажа Царицы стихов и авантюр. Тронный облик ее, доверительная, как ему казалось, манера держаться с юным аристократом, откровенное, как ему вери-лось, посвящение его в ее личную жизнь, ее беззащитная, как ему виделось, богемность, ее метания, ее ревнивые или не-добрые мужья... все это поначалу не могло не волновать, не подогревать... Добрые чувства к Ахматовой остались. Добрые отноше- ния -- навсегда. Не могло бы быть моих все эти почти шестьдесят лет раз-мышлений, если б не моя любовь к мужу, и не заражение через любовь к нему любовью к ним троим. И из них, из почти шести-десяти лет любви, более 30 лет уверенности: публиковать, писать. То, что вызнала, вычувствовала из рассказов Павла Николаевича, то, что вычитала между строк его старых тыся-челистных записей и сквозь его сказочную "интимную тет-радь", -- уверена -- не случайно сохраненную автором. Ведь столько рвал и сжигал! Все сомнительное. Все, сколь-ко-нибудь принижающее образ или бросающее тень на него. А это -- оставил. Он не погрешил. Он так видел. Он так чувствовал. Все правильно. Здесь -- в "интимной тетради" -- звенит такая чистая красота! Из "интимной тетради" 22.II.19201 Смотрю на часы -- 1 час ночи. Складываю бумаги -- пере-кладываю с места на место на столе. Нервно. Перед этим, еще за работой, было: Я: Вы устали, наверно? АБ2: Нет, я совсем не устала. Наоборот, я чувствую себя хорошо последнее время. Я: Это так хорошо; Ваше нездоровье проходит, чтоб не сглазить. АБ: Сглазить очень легко... Даже голубым глазом... И сейчас же заговорили о работе. Час ночи. Все записано. Надо уходить, не хочется... Смотрю на часы, повернув их к себе. АБ сидит за столом, смотрит вниз, вдаль... Я: Час ночи. Всегда, когда час ночи, уходить надо! АБ: Выкурим по папироске... Курим. Папироска давно выкурена. Видно, что мне не хочется уходить. Она, как будто тоже не хочет моего ухода... АБ: Посидите... Я: Слушаюсь, я послушен... -- И снова сажусь в кресло. АБ: Меня всегда слушаются почему-то... Сидим, молчанье. АБ: У меня ведь все равно бессонница... Я засыпаю часов в 7 -- вот мое время. Я: А когда встаете? АБ: В 12, так... Но это уже не тот сон. Я: А какие сны Вы видите? АБ: Никаких. Я не вижу снов... Я: Никогда? АБ: Нет. Я всегда очень много вижу... Но теперь... Я свали-ваюсь в постель и уже никаких снов не вижу. Разговор медленный, с паузами. Как будто хочется о чем-то другом говорить... Я: Я только боюсь, что когда Вы захотите остаться одна -- даже не спать, а просто -- может быть, писать, м[ожет] б[ыть], отдохнуть на постели, я не узнаю об этом, и Вы будете выносить меня, п[отому] ч[то] я не почувствую, что надо уходить. Вы скажите мне сами, когда мне надо будет уходить. АБ: Я так только в Аулиэ1 делала. Там это действительно нужно было. Потому что последний поезд уходил. Я говорила гостям, что последний поезд уходит... Я: Ну, а здесь -- последний трамвай. АБ: Ну, это ничего, а там положение безвыходное было. Я: Вы скажите мне, когда "последний поезд" уходить будет. АБ: (улыбаясь): Хорошо, скажу... Из дневника 2 и 3.03. 1925, стр. 40 О том, как от нее не могут уйти... Как в Ц. С. -- постоянно опазды-вали на последний поезд... Из "интимной тетради" 22.02. Я рассказываю АБ о случаях со смертью В. П. Бобровского2, с крушением автомобиля в Бобруйске. АБ рассказывает случай с ней: однажды она в мае месяце в 5 ч. утра ехала на извозчике и вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд... Повернула голову, увидела в окне дома человека -- моряка, который стоял у окна и смотрел пристально на нее, улыбнулся. Ей жутко сделалось как-то... Потом ее влекло к этому дому. Она ходила туда и увидела на нем билетик: "Дом сдается". Хотела войти в него, не вошла. Потом рассказала об этом Волеву1 и одному человеку еще, с которым дружна была. Спустя много времени они втроем ехали в трамвае, и вдруг она увидела этого моряка. Спутники ее заметили и сказали ей. Что это ее моряк?.. Да... и оба спутника ее, оба знавших это, погибли. Смотрю на ее руку. Я: Я чувствую, как бежит кровь в ней. АБ: А я не знаю сама как... В ней нет крови... Я: ...Есть... АБ повернула руку -- правую. Я, взглянув на жилки у кисти, говорю: Вот она бьется... Это та жила, которую молодые девушки вскрывают всегда. АБ улыбнулась, показывает другую руку. На ней кресто-образный, тонкий шрам. Я: И Вы? АБ: Ну конечно... Кухонным, грязным ножом, чтоб зараже-ние крови... Мне шестнадцать лет было... У нас у всех в гимна-зии -- у всех, решительно -- было. Я: Моя родственница2 недавно тоже удовольствие мне доставила. АБ: Я не думала, что теперь так делают. Я думала, что это привилегия моего времени, и теперь не случается. Возле губ у нее, за уголками, по 3 морщинки поперечных. Они вздрагивают, скрываются, появляются снова. Я говорю о прическе: Когда же будет такая мода, что будут носить распущенные волосы? АБ: Этого никогда не будет. Я: А Вам лучше, -- нет, не кверху, так плохо, а распущенные волосы... Вот, когда я пришел, так было... АБ: Когда я шпильку искала? ................................................... Я встал, подошел к ней вплотную, поднял ее с кресла, -- легко, и отнес, положил на постель... ................................................... -- Вы будете говорить, что Б[ахмутова] вас соблазняла? -- Я страшная... Я ведьма... У меня всегда глаза грустные, а сама я веселая. Укуси... Ну что, ну что, ну что... Как ты меня называешь? Аня? Я: Ани... АБ: Никогда не говори моих... (стихов) Я: "Отблеск их, от солнца"... (4 стр.) АБ: Откуда это? Я: Из "Дракона". АБ: Я "Дракон" плохо знаю. Я: Ну, а если я возьму Анненского? АБ: Анненского хорошо. Анненского я люблю. Я: "Я не знаю, где вы и где мы, Знаю только, что крепко мы слиты". АБ: "Да пустыни немых площадей, Где казнили людей до рассвета". .................................................. АБ: Вы не подумали обо мне... Я: О чем?.. АБ: Обо мне, о моей жизни... Я же ведь не одна, вы знаете... Господи, все нужно говорить!.. ................................................... АБ: Сладко тебе говорить мне "Ты" ? Я: "Они пьяней, чем в Лесбосе роса"... На конверте, косо, карандашом: "Не любишь"... На тетради: "Лю-лю"... Ногу к голове. Я: Я думаю, если Вас поднять, то Вы так изогнетесь... Теряется чувство веса. ...Золотой венок на стенке и лицо в нем... Я: Там мои глаза... не мои, а они... "за меня". 2.III. Одеваясь, чтоб ехать к Глухарникову1, мылась до пояса теплой водой. Я заметил, что она может простудиться. АБ: Я никогда не простужаюсь. Всегда так делаю -- это очень освежает. За всю жизнь я ни разу не простудилась... Никогда... Из дневника 2 и 3.03.1925 ...Сологуб прислал пригласительное письмо на сегодня (День его Ангела) и тем лишил АА удовольствия показать ему, что она очень хорошо помнит, когда Сологуб именинник. Сологуб звал АА к восьми часам, АА собиралась долго и, взглянув на часы, показывающие 10-й час, сказала: Старик ругаться будет, скажет: "Я в половине двенадца-того ложусь". Сологуб при встрече всегда целует АА. Сначала он всегда целовал О. Судейкину, а потом стал целовать и АА -- "Чтоб мне не обидно было". ...2-го марта была у Ф. К. Сологуба, было очень скучно ("Скучнее, чем на эстраде") -- было много чужих и т.д. Из "интимной тетради" 2.III. Вышли в разное время. АБ в 22 поехала к Глухарникову. АБ зашнуровывает сапоги... -- Это его дело! -- "любиться". Пускай горит. Пусть думают, что мы там сидим. Одеяло рваное. Из "интимной тетради" 27.II. -- 7 час. 47 м. вечера (пятница) Звонок: -- П[авел] Н[иколаевич] дома? -- Я у телефона. Кто говорит? -- Б[ахмутова]... -- Здравствуйте, Анна Кирилловна. Пауза... -- Я ждал Вашего звонка. Пауза... Перебивает чей-то звонок. Я: Алло! Алло! Вы слушаете, А[нна] К[ирилловна]? АБ: Да... Я слушаю... Я: Что скажете, Анна Кирилловна? Пауза... АБ: У Вас остались книжки, некоторые... Хотите взять их? Я: Да, Анна Кирилловна, когда разрешите? АБ: Я могу или сегодня, или... -- тогда уже ... в понедельник... Я: А когда Вам удобнее? АБ: Когда хотите... Я сейчас на вокзале... И буду дома в начале десятого... Я: Тогда, если разрешите, сегодня. АБ: Хорошо... Я: Всего хорошего, Анна Кирилловна... АБ: До свиданья... Из дневника 27.02.1925 Пунин вечером уехал в Москву. На вокзал АА провожала его. 2 и 3.03.1925 Все, кто ее любил, -- любили жутко, старались спрятать ее, увезти, скрыть от других, ревновали, делали из дома тюрьму. По свойствам своего характера она позволяла себе не противиться этому. Убежденно говорит о себе: "Я черная". В подтверждение рассказала несколько фактов: никогда не обра-щала внимания на одного, безумно ее любившего. У него была жесто-кая чахотка, от которой он и умер впоследствии. Однажды, встретив-шись с ним, спросила: "Как Ваше здоровье?", и вдруг с ним случилось нечто необычайное. Страшно смешался, опустил голову, потерялся до последней степени. Очень удивилась и потом, через несколько часов (кажется, ехали в одном поезде в Ц. С.), -- спросила его о причине такого замешательства. Он тихо, печально ответил: "Я так не привык, что Вы меня замечаете!" . АА -- мне: "Ведь вы подумайте, какой это ужас? Вы видите, какая я..."... Из "интимной тетради" 22.II. У АБ детей не может быть. Мне сказала: "Ты сердце мое"... Мигайлов1 меня называет: "Катун маленький". Из дневника 5.04.1925 Называет АА -- оленем; меня -- Катуном Младшим. ("Пришли с Катуном Младшим мне записку и во всяком случае попроси его мне позвонить".) Письмо подписано "Катун М." Я спросил АА, что это значит, она, кажется, сказала: "Катун Мальчик". Из "интимной тетради" 11.III. Cо смехом: Вчера они пришли вместе: П. П2. и Дельфинов3. Он предлагал мне взять меня на содержание... И сказал, что это ему совсем не трудно будет. Конечно, он не так сказал -- это я из хулиганства, он сказал иначе, но смысл такой был! П. П. в другой комнате был, я позвала его и сказала: "Что ж это Вы с собой содержателя привели!" Из дневника 11.03.1925 Пунин должен был придти к АА в 7 часов вечера. Запоздал. Пришел в 9-м. Пришел с И. И. Рыбаковым... 15.03.1925 После ухода Рыбакова говорит: "Он мне 400 рублей предлагал, чтоб я в санаторий ехала. Подумайте! Зачем он меня огорчил? Я теперь все время помню". Садится в кресло к столу. "Конечно, я отказалась. Это значит, что когда в "Петрограде" вы-шла бы моя книга -- нужно было бы все это ухлопать, чтоб отдать ему. И потом, -- сказала фразу по-французски, смысл которой "Entre noussoit dit"(между нами. -- В. Л.), но другую. В ней было слово "ami" -- уж если иметь 400 рублей, так какой смысл в Царское ехать? Еще я понимаю -- за границу. А в Царское? Подумайте! Я там заболела, и вдруг ехать туда лечиться". Говорит, что вообще Ц. С., где она столько жила, где у нее столько воспоминаний с каждым днем связано, ей было бы очень трудно лежать. "Если в 21 году было тяжело, -- теперь хуже будет". Из "интимной тетради" 15.III. Приди ко мне. "Я не просила, только разрешила..." "Милушечка..." -- "Не раздумал фотографию дарить?.." "Что завещать?.." АБ опечалена нашими отношениями из-за будущего, кото-рое им грозит. Я: Я буду приходить "так"... АБ: Это фальшиво будет! А с ним уже все отравлено... с нелюбимым (?)... ПП (Мигайлов) говорит: "Я сдаю Вас, Катуну Малень-кому" -- сцену устроил, что часто ходишь... Говорит: "Я уже вижу к чему это идет!" Из дневника 1.04.1925 Пунин ревнует меня -- ревнует уже всерьез. Сегодня, при Замяти-ной, пока я выходил в кухню кипятить чай, он ясно это показал АА. Из "интимной тетради" 15.III. АБ: Могу скрывать как угодно, но тяжело внутри... АБ: Не умею жаловаться... АБ: Ты меня не предашь другой девочке? 19.III. АБ: П. П. придет в половине десятого... Я: Мне уйти нужно будет? АБ: Не сразу -- посидите немножко, потом пойдете... Я: А когда мне придти к Вам? АБ (грудным голосом, склонив голову и снизу взглянув на меня): Скоро. Я: Завтра? АБ: Завтра... Я: Хорошо. Я приду к Вам завтра. О Тыкиной1 АБ: Она была у меня. Она очень плохо выглядит, говорила много... О Вас говорила -- она не делает тайны -- о нет... Она говорит: "Павел" и при этом делает такое лицо -- знаете -- женщины должны понимать... Она сказала: "Я должна открыть Вам тайну"... Но потом кто-то пришел, ей помешали, она уже ничего не сказала... Но она все равно расскажет -- она хотела придти еще, -- сказала: "Я к Вам скоро приду... Разговор о Вас будет!.." Вошла Рычалова1. Прервала разговор. Пришел Мигайлов. Рычалова ушла. АБ послала Мигайлова к управдому. Разговор -- о посто-роннем. АБ перебивает его: Она [Тыкина] про Вас будет говорить. Она скажет: "Я люблю его, Анна Кирилловна, сделайте так, чтоб он в Вас не влюблялся"... Это лучшее, что она может сказать, правда? Я: Да... АБ: ..."Чтоб он в Вас не влюблялся" -- я все знаю, что она будет говорить. Я: Вы, конечно, могли бы сказать, что Вы знаете, что я влюблен -- в другую... Но это нельзя, конечно... АБ: Нельзя, конечно -- почему я должна быть посвящена в Ваши дела? Я совсем не располагаю к такой откровенности, чтоб знать все, -- о Вас, например... Я: Конечно... С какой стати, Вы могли бы вести со мной такие разговоры... Вы сделайте большие глаза... АБ (лукаво улыбаясь): Я скажу ей -- "Я не буду с ним больше целоваться!.." .................................................. Я: Она была у меня на днях. АБ: Да, на следующий день. Она мне говорила. Я рассказываю о посещении Тыкиной, говорю, что звонил ей вчера по телефону -- решили больше не встречаться. Я: Моя родственница все рассказывает ей. АБ: Что вы поздно возвращаетесь? Я: Да. АБ: А вы часто поздно возвращаетесь? Я: Нет, редко, кроме тех случаев, когда это бывает. Вы знаете тогда причину! АБ: Спали тогда?.. Я: В понедельник? Да, я пришел, лег спать! АБ: Нет!.. Здесь... (Показывает на свою левую руку). Я: Спал. И Вы спали!.. АБ: Спала... Подумайте!.. Я: Я, собств[енно] гов[оря], не спал -- так... Я все чувствовал. АБ (с улыбкой): Я знаю... Рада, что к ней мало приходят. На Зербулакской1 целыми днями приходили. Я до 10 ч. вечера -- того, что не называют, -- не успевала надеть... Это ужас-но было. Я: Вренев2 был у Вас? АБ: Был! Я: Я тогда пошел к Вреневу и рассказал ему все о Вас. АБ с комич[еским] ужасом: Все?!.. Хорошо! Я (улыбаясь): Нет, не все конечно... Все -- о болезни, о Вашем состоянии... А он побежал и устроил панику... 20.III. После ухода З. С. Обрезкиной3 и сестер Оброковых4 я сижу на краю постели. АБ грустно и ласково: Я не поправляюсь, Павлик... Я переспрашиваю: Поправляетесь? АБ: Не поправляюсь... Мне не хуже, но я не поправляюсь... П. П. спросил меня сегодня: "Вы когда-нибудь расскажете, что у Вас было с Павлом Николаевичем?" 20.III. Я, целуя руки: Когда уедете, я не буду знать ничего -- ни как Ваше здоровье, ни настроения, ни даже адреса... АБ с лукавством, но и грустно: Вы не договариваете... скажите... Я, принимая шутливый тон: Что будет?.. Ничего... Скучно будет!.. АБ: Только-то? Я думала, еще что-нибудь... Ну, поскучай... Я: Разве тебе нужны громкие фразы?.. АБ тихо: Нет, не нужны... Я: А тебе совсем не будет скучно?.. АБ тихо совсем: Будет... -- Нежно гладит мои волосы, целует. -- Почему мне хочется, чтоб ты меня любил? Я полушутя: Потому, что мне этого хочется!.. И мне приез-жать нельзя будет? Или можно?.. АБ: Можно... Я (обрадованно): Часто? АБ (с улыбкой): Ну, раз в неделю... Я так устала -- от людей: всех нужно занимать... Целый день сегодня... Я (лукаво): Меня тоже надо занимать? Хочешь, уйду? АБ (нежно целуя): Ты не в счет... Я прижимаюсь щекой к рукам АБ. АБ, отнимая руки: Нет, ты не так любишь! (то есть мало любишь). Я, целуя АБ: Очень люблю... АБ: Даже очень?.. .................................................. Из дневника 19.03.1925 (четверг) Лежит в белом свитере, освещенная лампой, стоящей на ночном столике. Пришел в 8 вечера. У нее Н. В. Гуковская, Л. Н. Замятина... ...В 9 1/2 пришел Пунин. В 9 3/4 Н. В. Г. уходит, и я провожаю ее немного по Марсовому Полю. С Тапом возвращаюсь обратно. Пунин уходит к управдому платить за квартиру и скоро возвращается... 20.03.1925 ...О поездке в Ц. С. -- Замучили Вас. -- Да, я очень устала от людей... Видите, что Вы сделали. -- Это нужно было сделать. -- Я там заболею очень... Я знаю... -- Нет, Вы не заболевайте. Вы полежите там месяц -- и вернетесь. -- Нет, я очень заболею... Со мной так будет... Здесь, видите, я себя хорошо чувствую... Вы не знаете... Другие бы поправились, а я буду очень больна... Пришел в 7 1/2 веч. Застал у нее Зин. Серг., -- сестру В. С. Срезнев-ской, которая уже давно сидела. Около 8 ч. вечера к АА пришла Данько, сначала одна, а вслед за ней другая... Много разговариваем... В 9 ч. веч. уходит Зин. Сергеевна, а вслед за нею сестры Данько. Я остаюсь один. АА очень устала от гостей. АА: "Она (А. И. Ходасевич. -- В. Л.) тогда (то есть в ее визит 17.III) все время старалась завести разговор о тебе, чтобы показать, в каких ты с ней отношениях. Это было довольно трудно сделать -- потому что разговор велся совершенно в другой плоскости. Но она все время пыталась свести его на тебя. Про альбом загово-рили -- она сказала: "Вот я у Павла видела ваши строчки"... Про фото-графии заговорили: "Вот я у Павла видела Вашу фотографию: я была у него вчера". Скажите, пожалуйста! Фотография (фам.) (Ахматовой. -- В. Л.) такая вещь, которая может висеть на стене решительно у кого угодно. Да еще такая, которую всякий может иметь -- из книжки (фам.)... 29. 03.1925 АА -- об А. И. (Ходасевич. -- В. Л.): "Несчастная в любви; трое -- музыкант, прозаик и поэт -- на моих глазах". Из "интимной тетради" 15.III. АБ: Почему все думают, что П.П. ко мне плохо относится? Сегодня утром у меня сидела Раиса Задавлина1. Приходит П. П., начинает меня упрекать в скупости, в жадности, ну зна-ешь -- как он всегда делает... Ну, это так явно было, что он шутит! И вдруг -- она! Стала мне жать руки, гладить, показывать, как ей меня жалко... Подумай!.. Вы Раисе очень понравились. Я: ? АБ: Нет, она очень добродетельная, но так, понравились... Ласковый ты, хороший! ...Когда Мигайлов вышел в кухню, я ласково взглянул на АБ.... Она -- грустно: "Я так не могу жить" (утаивая, скрывая). Из дневника 1.04.1925 ...В 8 часов поехал к АА. Дверь открыл Пунин. Был неприятно удивлен моим появлени-ем -- сказав 2-3 слова, потом в комнате у АА сидел молча, -- а до этого АА сказала, был очень оживлен, весел... Сидел молча под предлогом, что устал от поездки в Ц. С. и хочет спать. Из "интимной тетради" 22. III. После ухода Рычаловой и до прихода Мигайлова рассказал, что Рычалова, прощаясь со мной в передней, сказала, что АБ утомляют приходящие к ней люди. Сказала, что сегодня при-шел один человек, и она его предупредила, что у АБ больше пяти минут оставаться нельзя. Он поэтому сидел очень недол-го -- очень хорошо сделал. Я сказал, что это намек мне. АБ: Хорошо! По крайней мере это значит -- она не догады-вается! Это был Сергей Кошеваров1. Он не пять минут, он боль-ше сидел, но все-таки очень скоро ушел. Когда АБ надписала свою фотографию, я вынул из порт-феля и дал ей свою. -- Ты на самом деле гораздо лучше. Я: спрашиваю, что надписать? АБ: Надпиши, что-нибудь нейтральное... Не знаю... -- Вот поэтому-то мне и трудно, если б можно было не нейтральное писать, я бы знал "что"... -- Ну тогда без надписи: у меня все фотографии без надписи. ...Я дарю ей фотографию. Она кладет ее под матрац... Надписав свою, с улыбкой сказала: "Надеюсь это тебя не скомпроментирует?"... Говорит, что я не люблю. Разве можно тебя не любить? АБ грустно: Теперь?.. Раньше еще вероятно можно было (любить), а теперь! Куда меня такую нужно, больную! 22.III. Ты меня не так любишь (не видит достаточных проявлений моей любви). Я избалованная! (...то есть потому ей так ка-жется). Я спрашиваю, когда поедет. -- Может быть, на этой неделе. Приходи в воскресенье... А если уедешь? -- Наверное, не уеду до воскресенья. ПП сказал: Я начну скандалить -- и так доверчиво сказал, как будто спрашивал меня, нужно скандалить или нет? Он очень любит меня. -- Не волнуй меня. Отчего ты взволнованный сегодня? -- Не взволнованный... -- Взволнованный... С самого начала. ...Показывает пальцем на маленькую красноту на щеке: -- От брома какая-то гадость. От брома всегда бывает... Я больше не буду принимать. ...Свитер, чесучевое платье вместо сорочки... Из дневника 22. 03.1925 ...Вынул из портфеля и дал свою фотографию (Н[апельбаумов-скую]). -- Ты на самом деле гораздо лучше... ... В 10 1/2 приходит Пунин, не раздевается, берет Тапа гулять. Ско-ро возвращается. Я при нем дочитываю воспоминания Ваксель. Пунин злой и бурчит. АА надписала мне фотографию (раб. Кириллова -- АА снята вместе с А. Судейкиной): "О. А. Судейкина и А. А. Ахматова летом на Фонтанке, 2. П. Лук-ницкому на память об одной из них. 22.03.1925, Мраморный дворец". Когда ушла Н. В. Г. (Гуковская. -- В. Л.), я переставил лампу с ноч-ного столика на письменный стол... Показывает мне рукой, как ввали-лись ее глаза, щеки... -- А иногда мне кажется, что щеки распухли... "Так хочется умереть!.. Когда подумаю об этом, такой веселой делаюсь!.. А о чем-нибудь другом -- страшно думать..." Из "интимной тетради" 24.III. Если б ты также неаккуратно приходил, как уходишь!.. Нигде не больно. Сладко. Бесстыдницей не хочешь, чтоб была?.. Хочешь придти ко мне? Хочешь? -- Да, да -- hhhh -- милый! ...Чесучевое платье. Чулки надеты, тороп[илась] не усп[ела] снять. Компресс, ноги не завязаны. 27.III. ...В черной шерстяной юбке, в белой фуфайке. Юбка эта из плотной мат[ерии] -- получила ее в прошлом году, посылкой АРА. АБ попались в руки "Эротич[еские] сонеты" Эфроса с над-писью от "Почтительного автора". АБ сказала, что кто-то ей говорил по поводу этой книги: АБ сказала, что "Apre sette livre on ce fait impotent pour 10 ans"1. Заговорил об отъезде в Аулиэ-Ата. Сказала, что ей ехать туда -- "как в могилу". "Подумай, так хорошо здесь... Все рав-но больше здесь не буду. Вулкан1 приедет". Я: Пусть уступит! АБ: Ты не знаешь Вулкана! Скажет, -- хоть где-нибудь устроюсь... Я: Я Тыкиной его расхваливал -- она думает, что все мужчи-ны подлецы. АБ: Что вы! Он такой чудный, хороший! Из дневника 2 и 3.03.1925 О браке с В. К. Шилейко. АА: "К нему я сама пошла... Чувствовала себя такой черной, дума-ла, очищение будет"... Пошла, как идут в монастырь, зная, что потеряет свободу, всякую волю. Шилейко мучал АА -- держал ее, как в тюрьме, взаперти, никуда не выпускал. АА намекнула, что многое могла бы еще рассказать об его обращении с нею (тут у АА, если заметил верно, на губах дрожало слово "sadiste", но она не произнесла его. А говоря про себя, все-таки упомянула имя Мазоха...). Ангел мой, Анна, как страшно, подумай. В черном удушье одна ты, одна, Нет такой думы, угрюмой, угрюмой, Которую не выпила б ты одна.... Из "интимной тетради" 27. III. Я спрашиваю, когда поедет в Аулиэ? АБ: В воскресенье, в понедельник... Так не хочется!.. Я сбегу оттуда... Из дневника 20. 03.1925 ...Когда поедете? -- Не знаю, наверное, в середине будущей недели, только я заболею там сильно. -- Неужели воспоминания так действуют? -- Нет, не только это... Вообще я всегда заболеваю в санаториях... -- Ну, что же делать, чтобы Вы выздоровели? -- Вот здесь мне остаться... Я начал уг