учше пойду.
С этими словами Боб Боец нехотя поднялся, подхватил ружье одной рукой,
а другую протянул сэру Мармадьюку.
- Друг, - сказал он, - беседа с вами придала мне сил. Вы еще молоды и
многого не знаете, но я был бы рад поболтать с вами еще разок, ибо что-то
меня в вас притягивает. Может быть, ваш голос.
- Но я больше молчал, Боб, - рассмеялся сэр Мармадьюк.
- Ну, тогда, быть может, блеск в ваших глазах. Но глядя на вас, я
вспоминаю ушедшие дни. Ах, что это было за чудесное время! До свидания и
удачи вам. А вам, мэм, здоровья и счастья. И если вашим первенцем окажется
мальчик, то пусть он будет похож на своего отца!
Боец свистнул Твистеру, закинул ружье за плечо и зашагал прочь. Ева
осталась сидеть с пылающими щеками и склоненной головой. Что касается сэра
Мармадьюка, то он несколько поспешно отвернулся и отправился на поиски
Горация.
Глава XVIII,
в которой есть нечто ослиное
- Боюсь, все это развалится! - сказала Ева, с сомнением взирая на
объемистую поклажу, нестройной башней возвышавшуюся на спине Горация.
- Надеюсь, что нет, дитя мое, - сэр Мармадьюк устало отер пот со лба. -
Подпруга затянута хорошо. - Он хмуро взглянул на сломанный ноготь. - И
ремень тоже.
- Да, Джон, но ремень должен проходить под грудью. Я точно знаю.
- Этот ремень, Ева-Энн, подогнан самым великолепнейшим образом как раз
там, где назначено тому самой природой! Обладай наш Гораций даром речи, что,
слава Господу, не так, он бы не преминул признать этот факт.
При этих словах Гораций повернул свою терпеливую голову и, продолжая
неторопливо жевать, со знанием дела осмотрел вышеупомянутый ремень и смешно
дернул ухом.
- Ей-богу! - воскликнул сэр Мармадьюк. - Мы, похоже, стали обладателями
поистине необыкновенного животного!
Тут Гораций тряхнул головой и попятился. Вьючное седло с корзинами
обреченно заскользило вниз. Освободившись от утомительного груза, Гораций
продолжил безмятежно щипать траву.
- Чтоб тебя! - выругался сэр Мармадьюк.
Он был сбит с толку и разозлен, но услышав, как весело хохочет Ева, сам
не удержался и рассмеялся, хотя в смехе его и прозвучала некоторая горечь.
Когда же они вдвоем снова взнуздали терпеливейшее из животных, сэр
Мармадьюк взял в руку инструмент с острым наконечником, именуемый почему-то
"почесывателем", и собрался было отправиться в путь, но вдруг резко
остановился. Его глаза были устремлены под ноги, а лицо вдруг обрело
необыкновенную задумчивость.
- Что случилось, Джон? Что тебя встревожило?
- Ты, Ева-Энн.
- Но чем? - с беспокойством спросила девушка.
- Мое дорогое дитя, - очень серьезно ответил сэр Мармадьюк, - боюсь, я
плохой друг.
- Неправда, Джон!
- Я хочу сказать, что будучи значительно старше тебя, я должен защищать
тебя и, что еще важнее, должен заботиться о твоей судьбе. Ты согласна,
Ева-Энн?
- Да, Джон, но...
- Тогда, как твой друг, я настоятельно умоляю тебя вернуться домой.
Теперь ничто не мешает этому, а идти в Лондон без особой необходимости,
рассчитывая лишь на туманные перспективы разыскать сестру - это чистое
безумие.
- Возможно, - спокойно ответила девушка.
- Определенно, это так! Наконец ты поняла, что, по счастью, тебе ничто
не угрожает, все подозрения отведены от...
- На тебя! Твоя трость с золотым набалдашником, Джон!
- Значит, твое беспокойное путешествие становится совершенно излишним
и, будучи рациональным существом, ты послушаешься моего совета и намедленно
вернешься домой.
- Домой, Джон?
- Ну да, конечно, домой. - Он взглянул на часы, - Сейчас тридцать три
минуты девятого. Четыре-пять часов быстрой ходьбы...
- Я надоела тебе, Джон? Ты хочешь избавиться от меня?
- Не в этом дело, - ответил он несколько разраженно.
- Прости меня, Джон, но мне кажется, именно в этом, - мягко, но
настойчиво возразила девушка. - Так что ответь, я действительно так быстро
наскучила тебе?
- Ничего подобного, - ответил сэр Мармадьюк еще более раздраженно. -
Такое предположение столь же нелепо, сколь и несправедливо.
- О! - только и сумела выговорить девушка.
- Я отказался от собственных желаний, чтобы служить тебе наилучшим
образом, дитя мое. я пытаюсь заглушить свои чувства...
- О! - снова сказал девушка.
- А поскольку я и в самом деле твой верный друг, то умоляю тебя
вернуться под уютный и безопасный кров отчего дома. Дитя мое, я советую тебе
это ради твоего же блага!
- Но, Джон, - промолвила Ева-Энн, устремив взгляд в солнечную даль, -
все, что ты сейчас сказал - это самый настоящий здравый смысл.
Сэр Мармадьюк прищурился и искоса взглянул на нее.
- К тому же мы в Аркадии, не так ли, Джон?
- Ева-Энн, - начал он, как-то странно растягивая слова, - прошу
заметить, что я говорю совершенно серьезно!
- Я тоже! - выпалила Ева.
- Броситься в пучину Лондона без денег и друзей - это форменное
безумие!
- Но ты ведь тоже направляешься в Лондон, - все так же кротко заметила
девушка, снова посмотрев вдаль, - так что я не буду там одна.
И вновь сэр Мармадьюк на мгновение лишился дара речи.
- Но послушай, Ева-Энн, подумай о долгой и трудной дороге...
- Я подумала! - она улыбнулась.
- Подумай о многочисленный трудностях предстоящего путешествия, о
неприятностях, которые оно несет с собой. Хрупкому созданию следует знать,
что такое усталость. Представь себе все, что...
- Я уже это сделала, Джон. Поэтому благодарю Господа, что он создал
меня не хрупкой и изнеженной барышней, а сильной и умелой деревенской
девушкой. Так что идем! Пожалуйста, давай продолжим наш путь.
- Тогда благослови меня Господь! - воскликнул сэр Мармадьюк.
- Аминь! - спокойно откликнулась Ева-Энн. - Я молю Господа, чтобы он
благословил нас обоих, и привел целыми и невредимыми к цели нашего
путешествия! Джон, ты не жалеешь, что я остаюсь с тобой? Скажи же, что не
жалеешь.
- Ох, дитя мое. - Голос его дрогнул. - Ева-Энн, неужели ты не
догадываешься сама?
Он порывисто наклонился к ней, но затем взял себя в руки и,
отвернувшись, подхватил поводья Горация.
- Само небо требует, чтобы я был достоин твоего доверия, дитя мое. -
Сэр Мармадьюк уже взял себя в руки.
И они продолжили свой путь.
Глава XIX,
посвященная ведьмам и прочей нечисти
Они брели тенистыми лесными дорожками и безлюдными луговыми тропками,
пока дорога, взобравшись по зеленому склону, не затерялась на открытой
пустоши, где в лицо им задул легкий ветерок, напоенный ароматом ежевики.
Путники остановились, чтобы свериться с компасом и сориентироваться.
Перед ними расстилалась бескрайняя вересковая пустошь, кое-где поросшая
диким кустами шиповника и ежевики. Изредка попадались чахлые, кривоватые
деревца. Ева поежилась - зрелище и впрямь было довольно безрадостное.
- Какое неуютное место! - заметила девушка, беспокойно осматриваясь.
- Да, шиповник нам попортит крови.
- Может, пойдем другой дорогой, Джон?
- Но наш путь лежит на северо-запад и...
- О, Джон, - прошептала она испуганно, - вон там в кустах сидит человек
и наблюдает за нами.
Сэр Мармадьюк быстро вскинул голову и заметил, как в густом кустарнике
мелькнула и скрылась потрепанная шляпа.
- Ты заметил, Джон?
- Наверное, такой же путник, как и мы, дитя мое.
- Но тогда почему он прячетсяЭ
- Подержи-ка Горация, а я пойду взгляну.
С этими словами сэр Мармадьюк быстрым шагом устремился вперед,
внимательно вглядываясь в колючие заросли, но сумел заметить лишь всю ту же
потрепанную шляпу, быстро скрывшуюся за кустами шиповника. Сэр Мармадьюк
нахмурился и ускорил шаг. Вскоре ему удалось разглядеть пригнувшегося
человека, бежавшего, несмотря на неудобную позу, очень быстро. Сэр Мармадьюк
остановился и сделал знак Еве-Энн. Девушка поспешила к нему, и по дороге это
легконогое грациозное создание умудрилось ни разу не зацепиться за колючки.
- Ты разглядел его, Джон?
- Да. Обычный человек небольшого роста.
- Он не с Боу-стрит? Ты уверен, Джон?
- Совершенно уверен, так что не беспокойся, дитя мое. - Но, заметив в
глазах девушки ужас, он принялся беззаботно болтать об "удивительном
городе", до сих пор вызывавшем живой интерес Евы-Энн. - Лондон, дитя мое,
стоит с незапамятных времен. Под его мостовыми покоятся останки прежних
Лондонов - бриттского, датского, саксонского, норманнского, эпоха за эпохой
и...
- Так ты не уверен, что это не переодетый полицейский с Боу-стрит? -
внезапно прервала она его рассказ.
- О, Господи, - начал он, но тут же замолчал.
Где-то совсем рядом раздался голос, до крайности хриплый и
неблагозвучный. Путники ступили под сень крошечной рощицы чахлых деревьев, и
здесь, под искривленным стволом наши герои обнаружили маленькую и
чрезвычайно грязную палатку. Рядом сидела старая, сморщенная карга, такая же
оборванная, грязная и ветхая, как ее жилище. Джентльмен и девушка
остановились, а старуха снова что хрипло прокаркала и поманила их кривым
костлявым пальцем.
- Ух ты!- Отталкивающая усмешка еще больше обезобразила ее лицо,
пронзительный взгляд сверкнул из-под седых космов. - Экий блестящий
джентльмен и какая хорошенькая леди. Ну-ну! Глаза старой Салли все еще
зорки, они видят даже сквозь кирпичную стену, так что, господа хорошие, вам
следует быть со старой Салли подобрее и полюбезнее.
Она залилась хриплым смехом, покачала головой и принялась посасывать
короткую глиняную трубку.
Сэр Мармадьюк, облокотившись о почесыватель, с огромным интересом
наблюдал за ужимками древней сивиллы.
- Что вам угодно, почтенная? - спросил он.
- Пенни!- проскрипела старуха, не вынимая трубки изо рта. - Подарите
старой Салли один пенни! Подарите двухпенсовик, пожертвуйте гроут*, киньте
мне таннер, дайте мне, дайте шиллинг, мой красавчик, мой достойный
джентльмен!
- А почему вы называете меня джентльменом? - осведомился сэр Мармадьюк,
шаря в кармане своего просторного сюртука.
- Потому что старая Салли видит куда дальше собственного носа! Такой
благородный джентльмен путешествует пешком по пыльным дорогам, да еще в
сопровождении прелестной юной леди! Куда путь держишь, милашка? Куда
направляешься, моя птичка? В Лондон, не так ли?
Еве, оцепенев от испуга, не могла отвести взгляда от злобного лица
старой карги.
- Лондон, ого! Выкладывай пять шиллингов, мой благородный красавчик, а
то и десять. Нет, дай-ка мне гинею, или лучше пять!
- Почему я должен давать тебе пять гиней?
- Потому что у меня острый взгляд! А твое благородное лицо небрито! А
твои прекрасные волосы не стрижены! А твои изящные руки так нежны и белы! Ты
важный джентльмен, дружок, очень важный. А я так стара и мудра, что вижу
гораздо больше прочих!
- И что же ты видишь?
- Кто-то ищет кого-то! Кого же разыскивают, мой блестящий джентльмен?
А? Не знаешь? Так что дай старой Салли шесть гиней, и она станет твоим
другом. Она тогда окажет тебе огромную любезность - станет держать на замке
свою пасть, не даст волю своему языку. И языки ее сына, и внука также
останутся на привязи. А что такое семь гиней для столь богатого джентльмена?
Соболиные брови сэра Мармадьюка едва заметно нахмурились, а в глазах
мелькнула тревога.
- Семь гиней - это очень большие деньги, - сказал он задумчиво.
- Семь? Ого-го! - прокаркала старуха, осклабившись. - Ну, тогда восемь!
Что для такого знатного господина восемь гиней?
- Хм!- Сэр Мармадьюк посмотрел прямо в злые глаза старухи, острыми
буравчиками шарящие по его лицу. - Но скажите же мне, за что я должен вам
платить?
- За очень ценную вещь! - хрипло хохотнула ведьма. - Ценная вещь по
дешевке! Да за нее любых денег не жалко! Так что гони десять гиней, и
назовем это сделкой. Десять гиней, милок, за то, что не имеет цены. Всего
десять гиней!
Она выпустила из своей рубки клуб едкого дыма, и злобно зыркнула на
девушку.
- Пожалуйста, Джон, пойдем! - прошептала Ева, тронув сэра Мармадьюка за
руку.
Но тот лишь ободряюще улыбнулся ей и вновь уставился в хитрые глаза
старой ведьмы.
- Так вы говорите, десять гиней.
- Двенадцать, милок! Двенадцать гиней за благословение старой Салли и
за кое-что еще, за что другие не пожалели бы и сотни, а я прошу-то всего
лишь жалких двенадцать гиней.
- Значит, уже двенадцать? - улыбнулся сэр Мармадьюк. - И что же взамен?
- Твоя жизнь, милок! - проскрипела старая карга, ткнув в него трубкой.
Ева крепко ухватилась за руку своего спутника и тихо ойкнула, а старуха
затрясла головой в приступе злорадного смеха. - Его жизнь, моя милая! Всего
лишь его жизнь! А я прошу только двадцать пять гиней, дайте же двадцать пять
гиней старой бедной Салли, которая видит грядущее...
Тут она в замешательстве замолчала, ибо сэр Мармадьюк рассмеялся.
- Бедная старуха! - Он бросил ей шиллинг. - Она совсем спятила.
Ведьма схватила монету скрюченными пальцами и что-то бессвязно
забормотала. Сэр Мармадьюк уже было повернулся, чтобы уйти, когда заметил
Горация, всеядное создание, увлеченно жующего полотняный полог палатки.
Внутренность убогого жилища приоткрылась, Ева схватила уздечку и оттащила
разбойника прочь, но сэр Мармадьюк продолжал смотреть туда, где мгновение
назад увидел лицо - лицо, которое он узнал. За его спиной старуха чем-то
шебуршала и монотонно завывала. Он обернулся, та со вздохами и ужимками
извлекла из кармана изодранного передника и протянула джентльмену сложенный
лист бумаги. Взяв листок, сэр Мармадьюк повернулся лицом к Еве и только
тогда развернул его.
УБИЙСТВО!
НАГРАДА ПЯТЬДЕСЯТ ФУНТОВ
ЗА МЕРТВОГО ИЛИ ЖИВОГО!
11 июня Чарльз Брендиш, эсквайр, проживавший в Рэдли-Хартинг в
Сассексе, был жестоко убит. Убийца - предположительно, ЧЕЛОВЕК БЛАГОРОДНОГО
ПРОИСХОЖДЕНИЯ. Настоящим извещается, что всякий, кто располагает
информацией, способной пролить свет на местонахождение КРОВОЖАДНОГО НЕГОДЯЯ,
получит...
В этот миг скрюченная рука цапнула лист и вырвала его у сэра
Мармадьюка. Джентльмен обернулся, но старуха уже спрятала объявление в
недрах своего грязного тряпья и теперь взирала на нашего героя с
нетерпеливой алчностью.
- Пятьдесят фунтов! - прокаркала она. - А цена старой Салли - всего
двадцать пять гиней, всего двадцать пять, благородный мой джентльмен, и рот
мой окажется на замке. Никто не станет трепать языком, ни старая Салли, ни
ее сын, ни ее внук. Двадцать пять гиней, милок! Ну, что скажешь?
Сэр Мармадьюк снова рассмеялся, взял у Евы повод и пошел прочь,
поддерживая девушку за локоть. Старая карга продолжала изливать им вслед
потоки хриплой брани.
Когда они отошли на достаточное расстояние, Ева опасливо оглянулась и
встревоженно спросила:
- Джон, эта ужасная старуха - настоящая ведьма?
- Несомненно! - несколько рассеянно отозвался сэр Мармадьюк.
- Что она показала тебе?
- Показала?
- Ну да, что это за бумага? Что там было написано?
- Что написано, дитя мое? Ну... какое-то заклинание, наверное, я не
понял, какие-то бессмысленные слова.
- Джон, а ты заглянул внутрь палатки?
- На одно мгновение.
- Там прятался человек!
- Я заметил.
- Но, Джон, ты разве не узнал его?
- Он показался мне похожим на Джимми Вэмпера, того, что продал нам ужин
своего приятеля.
- Это он и был! Он наверняка узнал нас, Джон!
- Ну и что, Ева-Энн?
- Мне кажется, он замышляет что-то недоброе. Он хочет причинить тебе
зло.
- Каким образом? Он знает лишь, что мы путники, нашедшие приют в сарае.
- Но это ужасная старая ведьма. - Ева поежилась. - Она что-то
подозревает, я уверена...
- Да, создание крайне неприятное, настоящая карга, а ведь когда-то и
она была невинной девушкой, быть может, опрятной и миловидной.
- Ты веришь в колдовство, Джон?
- Я верю в очарование, что почти то же самое.
- Но почему она подозревает тебя?
- Бог его знает! - беззаботно ответил он. - Если она действительно
ведьма, то это, без сомнения, колдовство, черная магия и прочая...
- Нет, Джон, не смейся. Я чувствую, что там осталось зло, настоящее
зло. Я чувствую, я знаю это!- Ева поежилась и оглянулась. - А эти письмена,
что она тебе показывала, лишь подтверждают - она ведьма.
- Конечно! - кивнул он. - Это ведьма из Эндора... О, я вижу весьма
соблазнительный лесок! - Он ткнул почесывателем и, в свою очередь, быстро
оглянулся.
- Давай же пойдем туда, Джон, мне он тоже нравится.
- Ну, для лесной дриады это очень естественно, кроме того...
- Ой! - вдруг воскликнула девушка и схватила сэра Мармадьюка за руку. -
За нами идет какой-то человек!
- Два человека, дитя мое.
- Зачем? Что они от нас хотят? Неужели пришли за тобой? Джон, надо
бежать, скорее!
- Ни в коем случае! - резко остановил ее сэр Мармадьюк. - Веди себя
совершенно естественно, не показывай, что заметила их.
- Почему они преследуют нас? Джон, они хотят причинить тебе зло. Я
боюсь. Я сейчас потеряю сознание от страха!
- Не вздумай! - процедил он сквозь зубы.
- Я... я не могу, Джон! - выдохнула она. - О Джон, я падаю...
- Ева! - воскликнул он. - Ева-Энн Эш! Я презираю трусов, держи же себя
в руках! Не останавливайся и не оглядывайся!
- Может, нам все-таки лучше убежать? - умоляюще спросила она.
- Нет, в этом пока нет никакой необходимости.
- Но эти люди...
- Они не будут нас долго преследовать, если ты станешь слушаться меня.
- Тогда пойдем быстрее, Джон.
- Нет. Они поймут, что мы их заметили, давай лучше поговорим.
- Но... О чем?
- О чем хочешь.
- Я трусиха, Джон?
- Ты все еще собираешься грохнуться в обморок или умчаться подобно
зайцу?
- Нет, я не смею тебя ослушаться.
- Тогда я беру свои слова назад и во всеуслышание заявляю - Ева-Энн не
трусиха!
- На самом-то деле я настоящая трусиха, Джон. Я так сильно боюсь этих
людей. что убежала бы со всех ног, если бы не боялась тебя еще сильней.
- Дитя мое, неужели я так страшен?
- Был бы очень страшным, если бы не твои спокойствие и
величественность, Джон. Нечеловеческие спокойствие и величественность.
- Нечеловеческие, Ева-Энн?
- Джон, ты не похож на обычных людей.
- По этому поводу можно лишь сказать, - откликнулся сэр Мармадьюк,
беззаботно размахивая почесывателем, - что лучше слыть экстравагантным, чем
быть таким, как все.
- Но я все же предпочла бы, чтобы ты был более обыкновенным, более
похожим на тех, кого я знала прежде.
Наконец они добрались до леса, и теперь, укрывшись за деревьями, сэр
Мармадьюк решил взглянуть на своих преследователей - двух весьма
подозрительного вида субъектов.
- Что дальше, Джон?
- Отведи Горация подальше в лес и хорошо привяжи его. И чтобы ни звука!
- А ты?
- А я побеседую с этими господами.
Сэр Мармадьюк удобно расположился в зарослях у самой опушки леса,
откуда мог наблюдать за приближением преследователей. Они были грубоваты на
вид и плохо одеты. На том, что повыше, красовалась изъеденная молью старая
меховая шапка, его напарник был пониже и покоренастей, недобрые глаза так и
зыркали по сторонам. На опушке они остановились.
- Я ничего не слышу! - сказал высокий.
- Как сквозь землю провалились! - сквозь зубы процедил второй. - Но они
от нас не уйдут. Джимми клянется, что это он, а сто фунтов на дороге не
валяются.
- Тогда хватит трепаться. Пошли!
- Пистолет у тебя?
- Угу.
Как только они ступили в тень деревьев, перед ними вырос решительного
вида крестьянин, вооруженный какой-то штукой устрашающего вида с острым
наконечником.
- Ну? - осведомился крестьянин. - Что вам угодно?
- Ничего, - коренастый отступил на шаг.
- Тогда проваливайте!
- Брось свою палку! - проревел высокий и выставил маленький, но вполне
настоящий пистолет. - Брось палку, слышишь!
- Стреляй, Сол, стреляй же! - закричал коренастый. - Там ведь сказано
"за мертвого или живого", стреляй...
- Сначала я сосчитаю до трех. Раз, два,...
Словно гибкая и стремительная пантера мелькнула перед глазами сэра
Мармадьюка. Ева, выпрыгнув из-за его спины, повисла на руке, сжимавшей
пистолет. Сэр Мармадьюк не медлил ни секунды. Почесыватель взметнулся и
обрушился на изъеденную молью шапку. Выронив пистолет, человек рухнул на
колени. Его спутник развернулся и пустился наутек, демонстрируя завидную
прыть. За ним большими прыжками устремился необычный крестьянин.
Почесыватель то и дело прогуливался по спине улепетывавшего что было мочи
храбреца.
Вскоре слегка запыхавшийся сэр Мармадьюк вернулся к Еве-Энн и
обнаружил, что девушка, бледная и растерянная, с пистолетом в руке
склонилась на распростертым бандитом, издающим хриплые звуки.
- Джон, - прошептала Ева, - ты убил его?
- Куда там!- Сэр Мармадьюк тронул своего противника почесывателем. -
Подобных типов невероятно трудно отправить на тот свет. Просто этот негодяй
на какое-то время потерял к нам интерес. Следует этим воспользоваться и
удалиться...
- Посмотри, как он дышит! - девушка не отрывала от поверженного
человека тревожного взгляда. - Ты так сильно его ударил, Джон.
- Ну, это второпях, дитя мое. Но человеческий череп, благодаря своей
выпуклости, превосходным образом приспособлен для ударов палкой, дубинкой и
прочими сходными орудиями, так что поумерь свою тревогу, дитя мое. Да вот,
взгляни, наш соня просыпается!
Человек застонал, привстал на коленях, потрогал голову и грязно
выругался. Но встретившись глазами с взглядом сэра Мармадьюка, немедленно
начал жалобно хныкать, заметив же ужас в глазах девушки, принялся корчиться
в смертных судорогах.
- О, мэм, о, благородная леди, как мне больно! Я умираю, мэм! А если я
умру, что станет с моей старой матушкой, кто заплатит за мои похороны?!
- Ах, Джон, - сказала Ева, глядя на его искаженное страданием лицо
человека, - что мы можем сделать для этого несчастного?
- Что мы можем сделать для него, дитя мое? Посторонись-ка,
бессознательное состояние - самое для него подходящее.
Сэр Мармадьюк слегка взмахнул почесывателем, человек тут же вскочил на
ноги, с опаской поглядывая на смертоносный инструмент. Сэр Мармадьюк опустил
почесыватель и склонился к Еве-Энн:
- Видишь, какими достоинствами обладает английский посох. Он способен
повергнуть человека ниц, и он же может воскресить! Убирайся, мошенник, - Он
повернулся к человеку, тот поспешно отступил. - Убери свою голову с моих
глаз, ибо она вводит меня в искушение. Если я еще раз увижу твою башку,то не
удержусь и изо всех сил тресну по ней. Убирайся!
- А как же мое оружие? - захныкал человек.
- Ты имеешь в виду вот эту игрушку? Считай, что ты мне ее подарил. Нет,
пожалуй, я лучше куплю у тебя пистолет, вот шиллинг, держи мошенник! - Сэр
Мармадьюк бросил к его ногам монету. - Мы квиты, мерзавец! - Человек хмуро
посмотрел на шиллинг, бормоча себе под нос злобные проклятия.
- А моя шапка? Вы вернете мне мою шапку?
- Разумеется, ты можешь забрать свою дурацкую шапку.
- Но как? - Ярость в человеке вдруг вспыхнула с новой силой. - Как?
Взгляните!
- О, Джон! - вскрикнула Ева. - Ты только посмотри!
Сэр Мармадьюк оглянулся. Гораций, смиренно опустив уши и блаженно
прикрыв глаза, пережевывал бесформенный предмет, отдаленно напоминавший
меховую шапку.
- Эх, - вздохнул сэр Мармадьюк, повернувшись к обозленному владельцу
шапки, - похоже, твой изысканный головной убор послужил фуражом для нашего
вечно голодного Горация. Что ж, я вынужден заплатить тебе. Вот флорин, держи
свои деньги и убирайся. И запомни хорошенько: вздумаешь следить за нами -
пеняй на себя! Если я увижу твою соблазнительную башку еще раз, на нее
немедленно обрушится мой посох, и уж тогда я постараюсь как следует отшибить
тебе память.
Сэр Мармадьюк взял из рук Евы пистолет, разрядил его, осмотрел кремень
с запалом и опустил в просторный карман сюртука. Затем закинул на плечо
почесыватель, взял Горация под узды и, подхватив под руку Еву, направился
вглубь леса. Негодяй исподлобья наблюдал, как они удаляются, в бессильной
злобе бормоча проклятия.
Глава XX,
живописующая радости Аркадии
- Ты не думаешь,что он последует за нами, Джон?
- Нет, Ева-Энн, не думаю.
- И все же эти люди способны преследовать нас и дальше. Они наверняка
догадались, что мы направляемся в Лондон!
- Ей-богу, в этом есть доля истины! - сэр Мармадьюк с одобрением
посмотрел на девушку. - Большинство беглецов стремятся именно в Лондон.
- Тогда давай не пойдем в Лондон, Джон!
- А куда, дитя мое?
- Ну... куда-нибудь еще.
- В чудесную Аркадию! - предложил он. - Но есть одно существенное
возражение. Лондон находится как раз к северо-западу от нас.
- Тогда давай пойдем на юго-восток.
- Но именно северо-запад и вообще северное направление пока является
для нас наиболее безопасным. - Он вытащил компас и сверил направление.
Ева все еще выглядела испуганной. Она часто оглядывалась и
останавливалась, уверяя, что следом кто-то идет, хотя тишину нарушал лишь
слабый шелест листвы. Они шли, не разбирая дороги, продирались сквозь
колючие заросли, пересекали небольшие рощицы, перепрыгивали неторопливые
ручьи, тихо журчавшие под зелеными тенистыми сводами. Путники то поднимались
на холмы, то спускались в долины, а солнце пекло все нещаднее. Зной в
какой-то мере смягчался свежим ветром, наполненным ароматом трав и цветов.
Птицы щебетали так упоенно, так радостно, что постепенно настроение наших
героев улучшилось. Сэр Мармадьюк весело болтал о настоящем, с увлечением
рисовал картины будущего. Ева повеселела и с интересом слушала его, то и
дело задавая вопросы.
Она. Ты действительно счастлив?
Он. А кто бы на моем месте не был счастлив? Ты только послушай, как
поет жаворонок!
Она. Да, в самом деле, но все же этого недостаточно, чтобы сделать
человека счастливым. Ты не думаешь, что есть еще причины для счастья?
Он. Да их целая сотня! Ты только оглянись вокруг!
Она. Я вижу деревья, кусты, траву и больше ничего.
Он. Но это все такие прекрасные вещи, Ева-Энн!
Она. Но когда мы доберемся до Лондона?
Он. Не напоминай мне об этом городе, об этом переполненном людьми,
шумном и грязном Вавилоне. Мы в Аркадии, дарованной человеку самим Господом.
Нас окружают ангелы, здесь царят духи деревьев, цветов и алмазных ручьев.
Наши певчие - небесные птахи. И разве мы можем быть несчастливы здесь, да
еще вдвоем?!
Она (с затаенной нежностью). Ты очень счастлив, Джон, из-за того, что
мы идем вместе?
Он. Да, совершенно определенно. Ты великолепно вписываешься в
окружающий ландшафт.
Она (слегка нахмурившись). Вписываюсь? В эти деревья, кусты и все
прочее?
Он. Я имею в виду Аркадию, дитя мое, этот удивительный Эдем, в котором
не наблюдается змея-искусителя, где нет места греху и печали. Я говорю о
нашей с тобой Аркадии, Ева-Энн.
Он взглянул на девушку и обнаружил, что глаза ее наполнены ужасом. Сэр
Мармадьюк остановился и несколько раздраженно спросил:
- Что на этот раз, дитя мое?
- Джон, я боюсь.
- Чего?
- Прости меня, Джон, - умоляюще ответила девушка, он хмуро посмотрел на
нее. - Прости меня, но я сама не знаю, чего боюсь. Это просто какое-то
чувство приближающейся опасности. Я чувствую, как зло следует за нами, как
оно незаметно подкрадывается к нам. Оно где-то рядом.
- Какая ерунда! - воскликнул сэр Мармадьюк.
- Ты презираешь меня за трусость, я вижу это по твоим глазам.
- Между прочим, дитя мое, ты бросилась на вооруженного человека.
- Просто я очень сильно испугалась, Джон.
- И, возможно, спасла мне жизнь.
- Нет, я лишь помогла тебе справиться с бандитами.
- И я очень благодарен тебе, Ева-Энн. Я так и горю желанием выразить
тебе свою признательность всеми возможными способами.
- И какими же именно, Джон?
- Я хотел бы стать более достойным твоей дружбы.
- И как же ты можешь стать более достойным?
- Я всегда буду оберегать тебя даже от самого себя.
- Но ты ведь не представляешь никакой опасности, Джон, особенно для
меня.
- Нет, слава Богу, нет! - начал он, но заметив выражение ее глаз, ее
пылающие румянцем щеки, ее дрожащие губы, он вдруг смутился и как-то странно
рассмеялся. - И все же даже мне не чуждо ничто человеческое, а сейчас я
чувствую себя безумно молодым! Хорошо, что я вспомнил об этом. Некоторая
осторожность не помешает.
- Даже в Аркадии, Джон? - промолвила Ева-Энн.
Не найдясь, что ответить на этот вопрос, он повернулся, и они вновь
отправились в путь. Какое-то время путники шли молча.
- Хлеб, сыр и лук! - наконец сказал сэр Мармадьюк. - Ты голодна,
Ева-Энн?
- Нет, Джон.
- Пора бы уже проголодаться, взгляни - солнце в зените. Если ты не
против, давай остановимся у первой попавшейся придорожной таверны.
- Хорошо, Джон.
- Хлеб, сыр, лук и пинта превосходного эля! Здоровая пища, дитя мое,
естественная и полезная; еще неделю назад, заслышав такое меню, я бы
содрогнулся от отвращения. Чудеса! Как сильно я изменился! И с каждым днем
чудеса лишь множатся! Здравый смысл и средний возраст бегут от меня как от
чумы! Колесо времени завертелось вдруг вспять, и радость эльфом уселась на
моем плече. Да, дитя мое, я счастлив, по-настоящему счастлив!
- Потому что здесь много деревьев и цветов, Джон? Разве это может
сделать старого человека молодым, а несчастного счастливым?
- Старого? - горько повторил он. - Бог мой, да ведь мне всего сорок
пять и...
- О, - вскричала девушка, - неужели ты думаешь, Джон, что это пыльные
дороги, колючие кусты и ненавистные бугристые поля сотворили чудо?
Бессмысленно и глупо! Ведь кусты - это только кусты, а пыль - только пыль,
дороги грязны, а солнце жгуче!
- Ева, что...
- Ты слепец, слепец, слепец! Ты не способен видеть ничего, кроме этих
дурацких деревьев! Как может человек столь почтенного возраста быть столь
слеп и глуп!
- Почтенный возраст в сорок пять лет? - выдохнул сэр Мармадьюк.
- Да, это достаточно почтенный возраст, чтобы начать понимать кое-что в
этой жизни! Деревья, цветы и поля! Потрудись ты среди этих прелестей
столько, сколько потрудилась я, и ты бы понял, что дерево - это всего лишь
дерево, а поле - это поле. Они никогда не превращали старость в молодость, и
никогда не превратят! Более того, я не верю в существование никакого Джона
Гоббса!
Она бросила на него убийственный взгляд, и, прежде чем он успел
вымолвить хоть слово, быстро пошла прочь. Сэр Мармадьюк задумчиво смотрел ей
вслед.
- Гораций, - сказал он, - Гораций, она не верит в существование Джона
Гоббса! Ты заметил? Сорок пять лет, приятель, - это еще не пора дряхлости и
слабоумия, слышишь, Гораций!
Гораций сощурил глаза и важно взмахнул хвостом.
- Совершенно необъяснимая горячность, а, может, Гораций, всему виной
голод? Может, она голодна? Я-то уж точно проголодался! Да и ты, приятель,
наверное, не откажешься отобедать?
Гораций громко всхрапнул.
- Вот именно! - сэр Мармадьюк потрепал его по холке. Так что давай
поищем таверну.
В этот момент Ева резко развернулась и бросилась обратно.
- Джон, - испуганно крикнула она, подбегая, - Джон, мы должны
вернуться.
- В самом деле? Почему же?
- Я потеряла кошелек, а в нем были все мои деньги!
- И много?
- Очень много! Все, что у меня было. Гинея, шиллинг, два шестипенсовика
и один четырехпенсовик!
- Весьма прискорбно, но не стоит печалиться...
- Какая же я растяпа!
- Вовсе нет. Ты, наверное, выронила кошелек, когда спасала мою жизнь.
Гинея - совсем небольшая цена за жизнь человека, пускай даже столь
немолодого, да что уж там, попросту дряхлого, как я. Давай лучше продолжим
наши поиски хлеба насущного.
- Потерять столько денег! Я осталась без гроша!
- Ну и что, ведь у нас еще есть деньги. Уж в чем-в чем, а в презренном
металле мы недостатка не испытываем.
- Ты так богат? Разве Джон Гоббс...
Тут она замолчала и быстро пошла вперед. Грудь ее бурно вздымалась,
щеки горели, а взгляд был устремлен на ближайшую рощицу. Вдруг зашелестела
листва, затрещали ломающиеся ветки, шум становился все громче и громче.
- О, Боже, - прошептала девушка, - О, Боже...
Сэр Мармадьюк бросил повод Горация, и приобняв одной рукой напрягшуюся
Еву-Энн, другой крепко сжал почесыватель.
Вскоре из густых зарослей показался старичок. Он выглядел удивительно
древним, что не мешало ему быть до крайности жизнерадостным. Опираясь на
посох, он кивал и улыбался нашим героям самым дружеским образом.
- Все в порядке, приятель! - приветливо проверещал старичок. - Не
обращай на меня внимания и продолжай обнимать свою красавицу, ведь я всего
лишь старик! Но, видит Бог, глядя на вас, я и сам становлюсь молодым! И если
ты решишься поцеловать свою милую, я буду только рад, ваш поцелуй согреет
мое стариковское сердце. Мне самому уже давненько не доводилось целовать
хорошеньких девушек, но я люблю посмотреть, как это делают другие. Любовь -
это цветы и тернии, огорчения и радости. Любовь приводит к свадьбе и детям,
к заботам и тревогам, к печалям и хлопотам. Но любовь - это и блаженство, и
утешение, и радость. Так что целуй свою красавицу, приятель, и не обращай на
старика никакого внимания. Да к тому же я уже ухожу. Пора обедать. Но
поцелуй куда лучше самого превосходного обеда. Счастья вам, дети мои!
Старик весело взмахнул посохом и заковылял прочь. Ева расслабилась, она
глубоко вздохнула и спрятала пылающее лицо в ладонях.
- Бедное мое дитя, - сказал сэр Мармадьюк, ослабив объятие, - покуда я
жив, ты не должна никого и нечего бояться, я не дам тебя в обиду.
- Причем тут я? - Она удивленно взглянула нашего. - Мне страшно за
тебя, Джон. Только за тебя! Как подумаю, что тебя в любую минуту могут
схватить, посадить в тюрьму... Поэтому я и иду дальше, ведь нужно
присматривать за тобой, помогать тебе, утешать тебя. Я хочу разделить с
тобой, если понадобится, все, даже тюрьму. Ведь я...
Она всхлипнула и уткнулась в его грубый сюртук. Он мягко обнял девушку.
Капюшон упал с ее головы, шелковистые волосы щекотали ему щеку, совсем рядом
находились мягкие губы, нежный овал лица...
- Энн, дитя мое! - прошептал сэр Мармадьюк.
- Нет. - Голос ее звучал глухо. - Увы, увы, но я не дитя! А ты, Джон,
такой благородный, такой храбрый и ласковый. Другого такого не сыскать на
всем белом свете.
Он слышал, как бьется ее сердце. И вдруг радость от близости этого
молодого и прекрасного тела лишила его разума; желания, доселе подавляемые и
сдерживаемые, вырвались на волю. На какое-то мгновение из безмятежного и
спокойного человека он превратился в пылающий факел. Оковы вдруг пали.
Совсем рядом ее волосы, ее губы, ее лицо. Он прижал девушку к себе еще
крепче, коснулся губами волос.
- Ты всегда так уверен в себе, Джон, так надежен. Ты так добр и
благороден, что я сама стала лучше!
Сэр Мармадьюк усилием воли заставил себя поднять голову.
- Храни тебя Господь, Ева-Энн!- сказал он хрипло.
Он отвел в сторону взгляд, полный неутоленного желания, и мягко
отстранился. Ева-Энн смущенно привела себя в порядок, и они отправились
дальше. Довольно долго они шли молча, каждый погруженный в свои мысли. Через
некоторое время девушка резко остановилась. Сэр Мармадьюк, следовавший чуть
позади, все еще не мог оторвать глаз от ее сияющей красоты, ему казалось,
что Ева-Энн стала еще прекраснее. Девушка, встретившись с ним взглядом,
густо покраснела и опустила ресницы. Какое-то время они стояли друг перед
другом, не произнося ни слова. Наконец сэр Мармадьюк прервал странное
молчание:
- Ева, - голос его звучал все еще хрипло, - почему ты остановилась?
- Остановилась? - переспросила она, словно не понимая, - так... из-за
Горация, Джон. Куда ты его подевал? Где он?
- И впрямь, где? Похоже, я забыл о бедном создании.
Они повернули назад и вскоре обнаружили очень довольного собой осла,
уютно устроившегося в зарослях чертополоха. Сэр Мармадьюк подобрал повод.
- Джон, давай пойдем вон по той тропинке.
- Почему именно по ней?
- Может, она выведет нас на дорогу, а там мы найдем таверну. Ты,
наверное, очень голоден, Джон, и давно уже мечтаешь о луковице?
- Ну еще бы! - энергично кивнул головой джентльмен. - Еще как мечтаю!
Глава XXI,
в которой солнечный свет перемежается сумраком теней
Тянулись солнечные дни, наполненные ароматом цветов и трав, пением птиц
и веселым говором ручьев. Пробегали быстрые ночи, усеянные алмазами звезд,
увенчанные серебристой луной. Жизнь наших героев была беззаботна и не
слишком обременена событиями. Одним словом, они пребывали в истинном Элизии,
где бродили, наслаждаясь царящей вокруг гармонией и обществом друг друга.
Дружба джентльмена и девушки все крепла. Они абсолютно отрешились от забот
повседневной жизни и не забивали себе голову мыслями о грядущем.
С каждым днем красота Евы-Энн как будто все расцветала и расцветала. И
каждый час приносил все новые свидетельства того, насколько необыкновенна
эта девушка. Противоречивость ее натуры, частая смена настроения, постоянно
сбивавшая сэра Мармадьюка с толку, лишь добавляли очарования удивительной
красоте Евы. Ее искренность и открытость, ее внезапные вспышки гнева и столь
же быстрые приступы раскаяния, ее нежность и сердечность, ее робкое
кокетство и серьезная скромность, потаенная страстность женственности
сводили нашего героя с ума, нашептывая ему голосом Евы-Энн, взглядывая
из-под ресниц глазами Евы-Энн, трепеща прикосновениями рук Евы-Энн.
Сэр Мармадьюк, сознавая всю опасность своего положения, по мере сил
старался по возможности сохранять спокойствие, уравновешенность и
безмятежность. Но иногда, коротая вечера у догорающего костра, он смотрел на
далекие звезды, и тоска подступала к сердцу. В такие вечера Ева-Энн вряд ли
бы узнала своего спутника и друга: осунувшееся лицо, в глазах - безумие и
мука воспоминаний, воспоминаний о том, что произошло двадцать лет назад.
Время бежало неслышным потоком, уносясь в небытие на крыльях звездных
ночей. В один из вечеров, когда костер отбрасывал розовые отсветы на
шершавый ствол старого дерева и на полог стоящей неподалеку палатки, Ева-Энн
сидела на складном табурете, уперев локти в колени и обхватив ладонями
нежный подбородок. Мечтательный взгляд девушки был устремлен на танцующие
языки пламени. И сэр Мармадьюк, чтобы не поддаться ее очарованию и
сооблазнительности, пустился вдруг морализаторствовать.
- Время, - начал он, лениво вороша угли, - это колесо, которому суждено
крутиться вечно, и оно вертится то быстрее, то медленнее, в зависимости от
складывающихся обстоятельств: заботы и печали, душевные и телесные страдания
замедляют его ход; но вот человека посещает радость или, более того, то
странное состояние души, что именуется счастьем, и, увы, колесо ускоряет
свой бег, и время начинает лететь стремительной птицей! Милая Ева-Энн,
прошла уже целая неделя, она пролетела, пронеслась так быстро, а мы еще так
далеко от Лондона!
- Так далеко! - тихо повторила девушка, глаза ее странно блеснули. - Ты
все еще стремишься попасть в Лондон, Джон? Ты не устал путешествовать?
- Я? Нет!
- И я не устала. А знаешь, ты загорел и стал похож на цыгана. Да и
вообще ты сильно изменился.
- И что же именно изменилось во мне? - спокойно спросил сэр Мармадьюк,
искоса поглядывая на девушку.
- Ну, - начала она задумчиво, склонив к плечу прелестную голову, в то
время как глаза ее по-матерински изучали лицо джентльмена, - ты то смеешься,
а то вздыхаешь и печалишься.
- Быть может, это потому, что