плетаться.
     - Я подумал, что ж мне, одному  пропадать?  Вырвал  у  Дины  ледолом  и
засадил в нее. Тут ты вылетаешь галопом, налитый до краев, и  прешь  невесть
куда с закрытыми глазами. Она на тебя натыкается. Ты падаешь вместе  с  ней,
переворачиваешься, а рукой попадаешь на ледолом. И  засыпаешь  мирным  сном,
ухватившись за рукоятку. А я только теперь соображаю, что натворил. Но, черт
побери, она уже не дышит. Ничего не поделаешь. Я гашу свет и  еду  домой.  А
когда ты...
     Усталые санитары - в Отравилле им не особенно давали отдыхать - вошли с
носилками и прервали повесть Рено. Я обрадовался их приходу.  Все,  что  мне
было нужно, я узнал, а сидеть здесь, глядя,  как  он  заговаривает  себя  до
смерти, было не так уж приятно.
     Я отвел Мики в угол и прошептал ему на ухо:
     - Работай дальше сам. Я смываюсь. Со мной все в порядке, но  я  слишком
хорошо знаю Отравилл, чтобы рисковать. Поеду в твоей  машине  куда-нибудь  в
пригород и сяду в поезд на Огден. Остановлюсь там в гостинице "Рузвельт" под
именем П.Ф.Кинг. Продолжай работу и дай мне знать, как быть дальше,  -  жить
ли снова под собственной фамилией или лучше уехать в Гондурас.
     Большую часть недели, проведенной в Огдене, я потратил на то, чтобы  из
моих отчетов нельзя было понять,  через  сколько  правил  нашего  агентства,
законов штата и человеческих трупов я  переступил.  Мики  прибыл  только  на
шестой вечер.
     Он рассказал, что Рено  умер,  что  я  официально  больше  не  считаюсь
преступником, что почти вся добыча возвращена Первому  Национальному  банку,
что Максуэйн признался в убийстве Тима Нунана  и  что  Отервилл,  в  котором
ввели военное положение, превращается в благоухающую цветочную клумбу.
     Мы с Мики вернулись в Сан-Франциско.
     Я  напрасно  потратил  столько  сил,  стараясь  придать  своим  отчетам
благопристойный вид. Старика они не ввели в  заблуждение,  и  он  задал  мне
хорошую взбучку.