ургических одеждах хлопотали за ним, обеспечивая попадание нужных пациентов в нужные операционные для проведения нужных операций. Если учесть, что каждые сутки здесь проводится около двухсот операций, заняты они были постоянно. - Кто-нибудь может мне сказать о пациенте Маннергейма? - спросил Филипс, склонившись к столу. Все три сестры подняли головы и заговорили одновременно. Мартин как один из немногих неженатых докторов всегда был в Хирургии желанным гостем. Осознав происшедшее, сестры рассмеялись и стали церемонно уступать друг другу. - Я, пожалуй, спрошу еще кого-нибудь, - сказал Филипс, делая вид, что уходит. - Ой, нет! - вымолвила блондинка. - Мы можем обсудить это в бельевой, - предложила брюнетка. Операционный участок был тем единственным местом госпиталя, где условности не имели обычной силы. Здесь царила совершенно особая атмосфера. Филипсу подумалось, что это как-то связано с ношением одинаковой для всех пижамоподобной одежды, а также с обстановкой потенциального кризиса, в которой намеки сексуального характера служили некоторой отдушиной. Как бы то ни было, Филипс очень хорошо это помнил. До решения пойти в радиологию он в течение года был здесь хирургом-стажером. - Какой пациент Маннергейма вас интересует? - спросила блондинка. - Марино? - Совершенно верно, - ответил Филипс. - Она как-раз у вас за спиной, - сообщила блондинка. Филипс обернулся. В нескольких метрах от него на каталке лежала женщина двадцати одного года, прикрытая простыней. Очевидно, сквозь туман предоперационных медикаментов она услышала свое имя, и голова ее медленно повернулась к Филипсу. Перед операцией ей наголо обрили череп и видом своим она напомнила Филипсу маленькую певчую птичку, лишенную перьев. Он дважды мельком видел ее при проведении предоперационного рентгеновского обследования и теперь был потрясен тем, насколько она сейчас изменилась. Он не представлял, как она мала и тонка. Глаза ее смотрели умоляюще, как у покинутого ребенка, и Филипсу оставалось только отвернуться, вновь обратив внимание на сестер. Одной из причин его перехода из Хирургии в Радиологию было осознание того, что он не может удержаться от сопереживания с некоторыми пациентами. - Почему ее не взяли? - спросил он сестру, возмущенный тем, что больную оставили наедине с ее страхами. - Маннергейм ждет специальные электроды из Гибсоновского мемориального госпиталя, - сказала блондинка. - Он хочет записать сигналы из той части мозга, которую собирается удалить. - Ясно... - произнес Филипс, пытаясь составить план на утро. Маннергейм имел обыкновение расстраивать все планы. - У Маннергейма два визитера из Японии, - добавила блондинка, - и он на этой неделе устраивает большое представление. Но они должны начать буквально через пару минут. Нам просто некого было с ней послать. - О'кей, - произнес Филипс, уже двинувшись обратно через предоперационное помещение. - Когда Маннергейму потребуются локализационные снимки, звоните прямо мне в кабинет. Это сэкономит несколько минут. На обратном пути Мартин вспомнил, что нужно еще побриться, и направился в комнату отдыха хирургов. В 8.10 она была почти пустынна, поскольку операции, начавшиеся в 7.30, были в самом разгаре, а до следующих оставалось еще довольно много времени. Лишь один хирург разговаривал по телефону со своим биржевым маклером и рассеянно почесывался. Филипс прошел в раздевалку и покрутил цифровой замок узкого шкафчика, оставленного в его пользовании стариком Тони, который занимался хозяйством хирургического отделения. Не успел Филипс как следует намылить лицо, как его заставил вздрогнуть сигнал аппарата персонального вызова. Он и не подозревал, как напряжены у него нервы. Мартин взял трубку висящего на стене телефона, стараясь не касаться ею крема. Вызывала Хелен Уокер, его секретарша - она сообщила, что Вильям Майклз появился и ждет его в кабинете. Филипс взялся за бритье с новой энергией. На него вновь нахлынуло возбуждение по поводу обещанного Вильямом сюрприза. Он протер лицо одеколоном и натянул свое длинное белое пальто. Проходя через комнату отдыха, он обратил внимание, что хирург все еще разговаривает со своим брокером. На подходе к кабинету Мартин уже почти бежал. Хелен Уокер испуганно подняла голову от машинки, когда мимо пронеслась стремительная фигура шефа. Она привстала и потянулась за кипой писем и телефонных сообщений, но передумала, когда дверь кабинета Филипса захлопнулась. Пожав плечами, она продолжила печатание. Филипс, тяжело дыша, привалился к двери. Майклз рассеянно листал один из радиологических журналов Филипса. - Ну? - проговорил Филипс возбужденно. На Майклзе был обычный, плохо на нем сидящий, слегка поношенный твидовый пиджак, который он купил во время учебы на третьем курсе МТИ. В свои тридцать он выглядел двадцатилетним; у него были такие светлые волосы, что рядом с ним Филипс казался шатеном. Он улыбнулся, при этом его небольшой рот выразил озорное удовлетворение, а бледно-голубые глаза заблестели. - Что такое? - поинтересовался он и сделал вид, что вновь углубляется в журнал. - Перестань, - ответил Филипс, - я знаю, ты просто хочешь поиграть у меня на нервах. Беда в том, что тебе это хорошо удалось. - Не знаю, что... - начал Майклз, но продолжить не смог. Одним быстрым движением Филипс пересек комнату и вырвал у него журнал. - Не валяй дурака, - произнес Филипс. - Ты знал, что, сказав Хелен о сюрпризе, сведешь меня с ума. Я почти готов был позвонить тебе прошлой ночью в четыре часа. Теперь жалею, что не позвонил. Думаю, ты этого заслуживаешь. - Ах да, сюрприз, - поддразнил Майклз. - Чуть было не забыл. - Он нагнулся и стал рыться в кейсе. Через минуту он извлек небольшой сверток в темно-зеленой бумаге, перевязанный толстой желтой тесьмой. У Мартина вытянулось лицо. - Что это такое? Он ожидал увидеть листы бумаги, скорее всего машинные распечатки, отражающие какой-то успех в их исследовании. Никакого подарка в обычном смысле он не предполагал. - Это сюрприз, - сказал Майклз, протягивая сверток Филипсу. Филипс вновь обратил взгляд на подарок. Его разочарование было столь острым, что почти обратилось в злость. - Какого черта ты вздумал покупать мне подарок? - Потому что ты такой отличный партнер по исследованию, - ответил тот, все еще протягивая сверток. - На, держи. Филипс подставил руку. Он уже оправился от шока и устыдился своей реакции. Что бы он ни ощущал, ему не хотелось обижать Майклза. В конце концов, это красивый жест. Филипс поблагодарил, прикидывая при этом вес свертка. Сверток был легкий, длиной сантиметров десять и толщиной два с половиной. - Ты не собираешься его открывать? - поинтересовался Майклз. - Собираюсь, - ответил Филипс, внимательно посмотрев в лицо Майклза. Покупка подарка так не вязалась с личностью этого гениального мальчишки из отделения вычислительной техники. И не потому, что он не был дружелюбен и щедр. Просто он был так погружен в свои исследования, что обычно забывал о вежливых условностях. По существу, за четыре года совместной работы Филипс ни разу не встречался с Майклзом в неслужебной обстановке и считал, что его потрясающий мозг никогда не перестает работать. Помимо всего прочего, именно ему в двадцать шесть лет было предложено возглавить вновь созданный в университете отдел искусственного интеллекта. В МТИ он стал доктором философии, когда ему было всего девятнадцать. - Давай, - произнес Майклз с нетерпением. Филипс снял тесьму и церемонно опустил ее в завалы на своем столе. За ней последовала темно-зеленая бумага. Под бумагой оказалась черная коробка. - В этом есть некий символ. - Вот как? - Да, продолжал Майклз. - Знаешь, как в психологии рассматривают мозг - как черный ящик. Теперь тебе надо заглянуть вовнутрь. Филипс робко улыбнулся. Он не понял, о чем говорит Майклз. Сняв крышку и убрав какую-то тряпицу, он, к своему удивлению, извлек затем кассету, на наклейке которой были указаны "Слухи" Флитвуда Мака. - Какого черта? - улыбнулся Филипс. Он терялся в догадках, зачем Майклз купил ему запись Флитвуда Мака. - Еще символ, - пояснил Майклз. - То, что находится внутри, для тебя будет слаще всякой музыки! Вся головоломка вдруг обрела смысл. Филипс резко раскрыл коробку и вынул кассету. Это не музыкальная запись. Это компьютерная программа. - И насколько мы продвинулись? - спросил Филипс почти шепотом. - Здесь все. - Да нет! - с недоверием вымолвил Филипс. - Помнишь свой последний материал? Это была сказка. Она решила проблему интерпретации плотности и границ. В этой программе учтено все, что ты включил во все свои карты. Она прочтет любой снимок черепа, если, конечно, ты вложишь ее вон в ту установку. Майклз показал вглубь кабинета Филипса. Там на рабочем столе стояла электрическая установка размером с телевизор. Видно было, что это прототип, а не серийная модель. Передняя стенка сделана из простой нержавеющей стали, из которой торчали болты крепления. В левом верхнем углу видна щель для установки кассеты с программой. Из боковых стенок выходят два электрических шнура: один - к пишущей машинке для ввода и вывода информации, другой - к прямоугольному ящику из нержавеющей стали шириной и длиной больше метра и высотой примерно тридцать сантиметров. В щели на его передней стенке видны ролики для подачи рентгеновских снимков. - Я этому не верю, - сказал Филипс, опасаясь, что это тоже шутка. - Мы тоже, - признал Майклз. - Все вдруг как-то сошлось. - Он подошел поближе и похлопал по крышке вычислителя. - Вся проделанная тобой работа по анализу решения задач и распознавания образов в радиологии показала не только необходимость нового оборудования, но и путь его создания. Вот и все. - Внешне выглядит просто. - Как и обычно - внешность обманчива. А внутренность этой установки произведет в компьютерном мире революцию. - Подумать только, как она изменит всю радиологию, если действительно сможет читать снимки! - Она будет их читать, - сказал Майклз, - но в программе еще могут быть ошибки. Теперь от тебя требуется пропустить через программу как можно больше снимков черепа, которые ты просматривал раньше. Если возникнут проблемы, я думаю, они будут связаны с плохими негативами. Я имею в виду, что программа сочтет снимок нормальным, а в действительности патология есть. - Это относится и к радиологам. - Ну, я думаю, программу мы сможем от этого освободить. Это будет зависеть от тебя. Теперь попробуй эту штуку, но сначала включи ее. Думаю, на это способен даже доктор медицины. - Без сомнения, - откликнулся Филипс, - но, чтобы вставить вилку в розетку, потребуется доктор философии. - Очень хорошо, - засмеялся Майклз. - Чувство юмора у тебя развивается. Воткнув вилку и включив установку, вставь кассету с программой в центральный блок. Тогда выходной принтер сообщит тебе, когда нужно вложить снимок в лазерный сканер. - А как с ориентацией снимка? - Не имеет значения, нужно только, чтобы он был повернут эмульсией вниз. - О'кей, - сказал Филипс, потирая руки и глядя на установку, как гордый родитель. - Я все же не могу поверить этому. - Я тоже не могу, - согласился Майклз. - Кто мог подумать четыре года назад, что мы добьемся такого успеха? Я еще помню тот день, когда ты без предупреждения пришел в отделение вычислительной техники и жалобным голосом спросил, не интересуется ли кто-нибудь распознаванием образов. - И только по чистому везению я натолкнулся на тебя, - откликнулся Филипс. - В то время я принимал тебя за старшекурсника. Я даже не знал, что это за отдел искусственного интеллекта. - Везение играет роль в каждом научном достижении, - согласился Майклз. - Но за везением следует масса тяжелого труда вроде того, который тебе предстоит. Не забудь: чем больше снимков черепа ты пропустишь через программу, тем лучше - не только для выявления ошибок, но и потому, что эта программа эвристическая. - Только не щеголяй разными умными словами. Что значит: "эвристическая"? - Оказывается, тебе не нравятся и медицинские термины, - улыбнулся Майклз. - Вот уж не думал, что врач будет жаловаться на непонятные слова. Эвристическая программа - это программа, способная обучаться. - Ты имеешь в виду, что эта штука будет совершенствоваться? - Ты попал в точку, - сказал Майклз, двигаясь к двери. - Но теперь это зависит от тебя. И заметь: тот же формат применим к другим разделам радиологии. Поэтому в свободное время, если такое у тебя вдруг окажется, начинай готовить материалы по чтению церебральных ангиограмм. Потом поговорим. Закрыв дверь за Майклзом, Филипс подошел к рабочему столу и осмотрел установку для чтения снимков. Ему не терпелось немедленно начать с ней работать, но он знал, что этому мешает бремя текущих дел. Как бы в подтверждение этого, вошла Хелен с кипой писем и телефонных сообщений и с радостным известием, что плохо действует рентгеновский аппарат в одном из кабинетов церебральной ангиографии. Филипс неохотно отвернулся от новой машины. 4 - Лиза Марино? - голос заставил Лизу открыть глаза. Над ней склонилась сестра по имени Кэрол Бигелоу, на лице которой были видны только темно-карие глаза. На волосы была накинута ситцевая косынка, лицо и рот закрывала хирургическая маска. Лиза ощутила, как сестра поднимает и поворачивает ее руку, чтобы прочесть имя на браслете. Сестра опустила руку и похлопала по ней. - Готова, чтобы мы привели тебя в порядок? - спросила Кэрол, отпуская ногой тормоз каталки и отодвигая каталку от стены. - Не знаю, - призналась Лиза, пытаясь снизу заглянуть в лицо сестры. Но Кэрол уже отвернулась со словами: "Конечно, готова." и двинула каталку мимо белого стола. Двери автоматически закрылись за ними, и Лиза начала свое роковое путешествие по коридору к операционной N21. Нейрохирургические операции обычно проводились в операционных с номерами с 20 по 23. При оборудовании этих помещений были учтены особые требования хирургии головного мозга. В них были смонтированы цейссовские операционные микроскопы, замкнутые телевизионные системы со средствами записи и специальные операционные столы. Операционную N21 окружала смотровая галерея, и именно ее больше всего жаловал доктор Курт Маннергейм, шеф нейрохирургии и заведующий отделением медицинского института. Лиза надеялась к этому моменту уснуть, но не смогла. Во всяком случае, она, похоже, отдавала себе отчет в происходящем, и чувства ее были обострены. Даже стерильный химический запах казался ей особенно острым. Ей подумалось, что еще не поздно. Можно встать с каталки и бежать. Она не хотела операции, особенно на голове. Все что угодно, только не голова. Движение прекратилось. Переведя взгляд, она успела увидеть, как сестра скрылась за углом. Лизину каталку, как автомобиль, припарковали на обочине оживленной магистрали. Мимо нее группа людей везла пациента, которого постоянно рвало. Один из санитаров, толкавших каталку, держал его за подбородок, а голова выглядела кошмаром в бинтах. По щекам Лизы потекли слезы. При виде этого пациента она вспомнила о приближении своего мучительного испытания. Самую основную часть ее существа собирались грубо вскрыть и вторгнуться в нее. Это не какая-то периферийная ее часть вроде ноги или руки, а голова...здесь заключена ее личность и сама душа. Останется ли она после этого тем же человеком? В одиннадцать лет у Лизы был острый приступ аппендицита. В то время эта операция тоже страшила, но ничего подобного теперешним ощущениям не было. Она была убеждена, что утратит свою индивидуальность, если не саму жизнь. В любом случае, ей предстояло быть разобранной на части, которые люди могли брать и изучать. Вновь появилась Кэрол Бигелоу. - Окей, Лиза, мы готовы тобой заняться. - Пожалуйста, - прошептала Лиза. - Ну-ну, Лиза. Ты же не хочешь, чтобы доктор Маннергейм видел тебя в слезах. В слезах она не хотела показываться ни перед кем. В ответ на слова Кэрол она покачала головой, но теперь она испытывала злость. Что с ней происходит? Это несправедливо. Еще год назад она была обычной студенткой колледжа. Она решила специализироваться в английском, надеясь в дальнейшем поступить на юридический факультет. Ей нравился курс литературы, она хорошо училась, по крайней мере, до встречи с Джимом Конвеем. Занятия были заброшены, но это произошло всего около месяца назад. До Джима у нее было несколько половых контактов, но они не принесли никакого удовлетворения, и ее удивляло, что по этому поводу поднимают такой шум. Но с Джимом все было иначе. Она сразу почувствовала, что с Джимом все пошло так, как надо. Лиза проявила осторожность. Таблеткам она не доверяла, и приложила усилия, чтобы ей поставили колпачок. Она отчетливо помнила, как трудно ей было набраться смелости в первый раз пойти в клинику гинекологии и потом при необходимости вновь обращаться туда. Каталка въехала в операционную. Это было квадратное помещение примерно семь с половиной на семь с половиной метров. Стены облицованы серой керамической плиткой вплоть до застекленной галереи наверху. Большую часть потолка занимали два больших хирургических светильника из нержавеющей стали, по форме напоминающие литавры. В центре стоял операционный стол. Это узкое уродливое сооружение напомнило Лизе какой-то языческий алтарь. Увидев на одном конце стола круглый участок с мягкой обивкой и отверстием в центре, Лиза инстинктивно поняла, что здесь будет располагаться ее голова. Совершенно диссонируя с обстановкой, из небольшого транзистора в углу доносилось пение "Би Джиз". - Ну вот, обратилась к ней Кэрол Бигелоу. - Тебе нужно только соскользнуть туда на стол. - О'кей. Спасибо. - Она испытала раздражение от своего ответа. Менее всего на уме у нее была благодарность. Но ей хотелось сделать приятное людям, от которых зависело проявление заботы о ней. Перемещаясь с каталки на операционный стол, Лиза придерживала простыню в тщетной попытке сохранить хоть малую толику собственного достоинства. Перебравшись на стол, она неподвижно лежала, уставившись в светильники. Чуть сбоку от них она видела застекленную перегородку. Увидеть что-либо за ней было трудно из-за бликов, но потом она рассмотрела глядящие на нее лица. Лиза закрыла глаза. Она представляла собой зрелище. Жизнь ее превратилась в кошмар. Все было чудесно до того рокового вечера. Она была у Джима, они оба занимались. Постепенно Лиза стала ощущать, что испытывает затруднение при чтении, особенно когда доходит до определенного предложения, начинающегося со слова "всегда". Она была уверена, что знает это слово, но мозг отказывался его воспринимать. Пришлось спросить Джима. Тот в ответ улыбнулся, приняв все за шутку. После повторной просьбы он сказал: "Всегда". Но и после того как Джим это слово произнес, в печатном виде оно до нее не доходило. Она помнит нахлынувшее чувство растерянности и страха. Потом она почувствовала этот странный запах. Он был неприятен, но она, хоть и вспоминала его смутно, определить не могла. Джим отрицал наличие запаха, и это было последнее, что ей запомнилось. За этим последовал ее первый припадок. Очевидно, это было ужасно, и, когда она пришла в себя, Джима трясло. Она его несколько раз ударила и расцарапала ему лицо. Доброе утро, Лиза, - произнес приятный мужской голос с английским акцентом. Посмотрев вверх за голову, Лиза встретила взгляд темных глаз Бал Ранада, доктора-индийца, у которого она занималась в университете. - Помнишь, что я тебе говорил вчера вечером? Лиза кивнула. - Не кашлять и не делать резких движений, сказала она с услужливой готовностью. - Ей хорошо запомнилось посещение доктора Ранада. Он появился после ужина и отрекомендовался анестезиологом, который будет ею заниматься во время операции.Затем он задал те же вопросы о состоянии здоровья, на которые она отвечала уже много раз. Разница заключалась лишь в том, что доктор Ранад, похоже, не интересовался ответами. Его лицо цвета красного дерева изменило выражение только тогда, когда Лиза описывала аппендэктомию в возрасте одиннадцати лет. Доктор Ранад кивнул, когда Лиза сказала, что проблем с анестезией не было. Из остальной информации его интересовало только отсутствие аллергической реакции. При этом он тоже кивнул. Обычно Лиза предпочитала открытых людей. У доктора Ранада все было как раз наоборот. Он не проявлял никаких эмоций - только сдержанную силу. Но в данных обстоятельствах Лизе нравилось это спокойная приязнь. Она рада была встретить кого-то, для кого ее мука была обычным делом. Но потом доктор Ранад потряс ее. С тем же тщательным оксфордским произношением он сказал: - Я полагаю, доктор Маннергейм обсуждал с вами метод анестезии, который будет использоваться. - Нет, - ответила Лиза. - Это странно, - произнес доктор Ранад после паузы. - А что? - спросила Лиза обеспокоенно. Мысль о возможной недоговоренности вызывала тревогу. - Почему это странно? - При краниотомии мы обычно применяем общий наркоз. Но доктор Маннергейм сообщил нам, что ему нужна местная анестезия. Лизе не слыхала, чтобы ее операцию называли краниотомией. Доктор Маннергейм говорил, что собирается "открыть створку" и проделать в ее голове небольшое окошко, чтобы удалить поврежденную часть правой височной доли. Он сказал Лизе, что часть ее мозга каким-то образом повреждена, и именно этот участок вызывает припадки. Если ему удастся удалить только поврежденную часть, припадков больше не будет. Он провел около сотни таких операций с великолепными результатами. Тогда Лиза испытала восторженное чувство, потому что до этого доктора только сочувственно покачивали головами. А припадки ее были ужасны. Обычно она чувствовала их приближение, так как появлялся странно знакомый запах. Но иногда они наступали без предупреждения, как гром среди ясного неба. Однажды в кинотеатре, после интенсивного медикаментозного лечения и заверений о том, что процесс находится под контролем, она почувствовала этот жуткий запах. В панике она вскочила, спотыкаясь, добралась до прохода и побежала в фойе. Она перестала осознавать свои действия. Позже, когда она пришла в себя, оказалось, что она стоит, привалившись к стене у автомата по продаже леденцов и держа руку между ног. Одежда была частично снята, а сама она, как кошка в период течки, занималась мастурбацией. Группа людей смотрела на нее, как на ненормальную, включая и Джима, которого она била и пинала. Потом она узнала, что напала на двух девушек и одной из них нанесла такие увечья, что ту пришлось госпитализировать. В тот момент, когда она пришла в себя, ей не оставалось ничего иного, как закрыть глаза и разреветься. Никто не решался к ней приблизиться. Она помнит, как издали послышался звук машины скорой помощи. Ей казалось, что она сходит с ума. Жизнь Лизы дошла до мертвой точки. Она не была безумна, но никакие медикаменты не прекращали ее припадков. Поэтому, когда появился доктор Маннергейм, он показался ей спасителем. И только после визита доктора Ранада она начала понимать реальность того, что должно было с ней произойти. Вслед за Ранадом пришел служитель брить ей голову. Начиная с этого момента, Лиза испытывала чувство страха. - А есть какая-нибудь причина, почему ему нужна местная анестезия? - спросила Лиза. У нее начали дрожать руки. Доктор Ранад тщательно обдумывал ответ. - Да, - сказал он наконец, - он хочет найти больную часть вашего мозга. Ему нужна ваша помощь. - Вы хотите сказать, что я не буду спать, когда... - Лиза не докончила фразу. Голос ее сорвался. Идея представлялась дикой. - Совершенно верно, - ответил доктор Ранад. - Но он же знает, где находится больная часть моего мозга, - возразила Лиза. - Не совсем хорошо. Но не беспокойтесь. Я буду там. Никакой боли не будет. Помните только, что нельзя кашлять и делать резких движений. Воспоминания Лизы были прерваны ощущением боли в левом предплечье. Подняв глаза, она увидела, как в сосуде над ее головой поднимаются мелкие пузырьки. Доктор Ранад начал внутривенное вливание. То же самое он проделал с ее правым предплечьем, введя в него длинную тонкую пластиковую трубку. Затем он слегка наклонил стол, так что голова Лизы опустилась. - Лиза, - сказала Кэрол Бигелоу, - я введу тебе катетер. Приподняв голову, Лиза посмотрела вниз. Кэрол разворачивала покрытую пластиком коробку. Нэнси Донован, еще одна операционная сестра, откинула простыню, обнажив Лизу ниже - Катетр? - переспросила Лиза. пояса. - Катетер? - переспросила Лиза. - Да, - ответила Кэрол, натягивая большие резиновые перчатки. - Введу трубку в мочевой пузырь. Лиза бессильно опустила голову. Нэнси Донован взялась за ноги Лизы и расположила их так, чтобы подошвы были сомкнуты, а колени широко разведены. Лиза лежала обнаженная на всеобщее обозрение. - Я буду давать тебе лекарство под названием "манитол", - объяснил доктор Ранад. - От него у тебя будет выделяться много мочи. Лиза кивнула, как будто что-то поняла, чувствуя при этом, как Кэрол Бигелоу обрабатывает ее гениталии. - Привет, Лиза, я - доктор Джордж Ньюмен. Ты меня помнишь? Открыв глаза, Лиза всмотрелась еще в одно лицо в маске.Эти глаза были голубыми. По другую сторону от нее показалось еще лицо с карими глазами. - Я старший стажер в Нейрохирургии, - произнес доктор Ньюмен, - а это доктор Ральф Лоури, один из наших младших стажеров. Я тебе вчера говорил, что мы будем помогать доктору Маннергейму. Прежде чем Лиза успела ответить, она ощутила внезапную резкую боль между ног, а затем - странную переполненность мочевого пузыря. Лизаа сделала вдох. Она чувствовала, как на внутреннюю сторону бедра наносят липкую ленту. - Сейчас просто расслабься, - сказал доктор Ньюмен, не дожидаясь ее ответа. - Не успеешь оглянуться, как все уже будет в порядке. Оба доктора стали рассматривать серию рентгеновских снимков, висящих на задней стене. События в операционной ускорялись. Появилась Нэнси Донован с дымящимися инструментами на подносе из нержавеющей стали, который она с грохотом опустила на соседний стол. Дарлин Купер, еще одна операционная сестра, уже в хирургической одежде и перчатках, взялась за стерильные инструменты и стала располагать их на подносе. Лиза отвернулась, увидев, что Дарлен Купер берет большую дрель. Доктор Ранад намотал манжету для измерения кровяного давления выше правого локтя Лизы. Кэрол Бигелоу обнажила лизину грудь и закрепила лентой провода для снятия электрокардиограммы, и вскоре звуковые сигналы кардиомонитора смешались с доносящимся из транзистора голосом Джона Денвера. Доктор Ньюмен кончил рассматривать снимки и стал устраивать в нужное положение бритую голову Лизы. Приставив мизинец к ее носу, а большой палец к затылку, он взялся за маркировочную ручку. Первая линия прошла от уха до уха через темя. Вторая линия, пересекающая эту, начиналась в середине лба и уходила в затылочную область. - Теперь, Лиза, поверни голову влево. Лиза не раскрывала глаз. Она чувствовала, как пальцем прощупывают край кости, идущей от правого глаза к правому уху. Потом маркировочная ручка провела линию, начинающуюся у правого виска, изгибающуюся вверх и заканчивающуюся за ухом. Получилась подковообразная зона, которой и предстояло стать "створкой", описанной доктором Маннергеймом. Неожиданно по телу Лизы поползло чувство сонливости. Ощущение было такое, как будто воздух в операционной стал вязким, а ее собственные конечности налились свинцом. Ей стоило большого труда поднять веки. Доктор Ренад улыбнулся ей сверху. Одной рукой он держал трубку для внутривенного вливания, в другой был зажат шприц. - Это чтобы помочь тебе расслабиться, - объяснил он. Время разделилось на отдельные промежутки. Звуки вплывали в ее сознание и уплывали. Она хотела уснуть, но тело непроизвольно сопротивлялось сну. Она ощущала, как ее поворачивают, приподнимают правое плечо и подкладывают под него подушку. С полной отрешенностью чувствовала она, что обе ее кисти прикрепляют к доске, отходящей от операционного стола под прямым углом. Руки так отяжелели, что она все равно не могла ими пошевелить. Тело ее по талии закрепили кожаным ремнем. Голову протирали и чем-то мазали. Прежде чем голову закрепили каким-то захватом, она ощутила несколько уколов, сопровождавшихся мимолетной болью. Незаметно для себя Лиза уснула. Она проснулась в испуге от внезапной резкой боли. Неизвестно, сколько прошло времени. Боль находилась над правым ухом. Вот опять. Изо рта Лизы вырвался крик, она пыталась пошевелиться. Если не считать тоннеля из ткани прямо перед лицом, Лиза была покрыта слоями хирургических салфеток. В конце тоннеля было видно лицо доктора Ранада. - Все в порядке, Лиза, - произнес Ранад. - Теперь не шевелись. Тебе вводят местное обезболивающее. Это будет очень быстро. Боль возникала снова и снова. Лизе казалось, что череп ее вот-вот разорвется. Она попробовала поднять руки, но только натянула фиксирующие их петли. - Пожалуйста! - крикнула она, но голос был еле слышен. - Все хорошо, Лиза. Постарайся расслабиться. Боль прекратилась. Лиза услышала дыхание врачей. Они были прямо над ее правым ухом. - Скальпель, - произнес доктор Ньюмен. Лиза сжалась от страха. Она ощутила нажатие, как будто палец прижали к голове и провели по отмеченной линии. По шее сквозь салфетки потекла теплая жидкость. - Зажимы. - Лиза услышала резкие металлические щелчки. - Зажимы Рейни, - сказал доктор Ньюмен. - И зовите Маннергейма. Скажите, что для него все будет готово через тридцать минут. Лиза старалась не думать о том, что происходит с ее головой. Зато она думала о дискомфорте в мочевом пузыре. Она окликнула доктора Ранада и сказала, что ей нужно помочиться. - Но у тебя в мочевом пузыре катетер, - ответил тот. - Но мне нужно помочиться, - повторила Лиза. - Просто расслабься, Лиза. Я дам тебе еще немного снотворного.Следующим, что вошло в сознание Лизы, был пронзительный вой газового мотора в сочетании с ощущением давления и вибрацией головы. Звук этот возбуждал страх, поскольку она знала, что он означает. Ее череп вскрывали пилой; она не знала, что это называют краниотомом. Хорошо хоть не было боли, хотя Лиза напряженно ожидала ее появления в любой момент. Сквозь закрывающую лицо кисею салфеток просочился запах паленой кости. Доктор Ранад взял ее руку в свою и она была за это благодарна. Она сжала его руку, как единственную надежду. Звук краниотома замер. Во внезапно наступившей тишине возникло ритмичное попискивание кардиомонитора. Затем вновь появилась боль - на этот раз скорее напоминающая дискомфорт локальной головной боли. В конце тоннеля показалось лицо доктора Ранада. Он следил за ней, пока наполнялась манжета на ее руке. - Костные щипцы, - потребовал доктор Ньюмен. Лиза услышала и почувствовала треск кости. Звук располагался рядом с правым ухом. - Элеваторы. - Лиза ощутила еще несколько болевых толчков, за которыми последовал громкий треск. Ей стало ясно, что голову вскрыли. - Марлю, - закончил доктор Ньюмен будничным тоном. Продолжая обрабатывать руки, доктор Курт Маннергейм, перегнувшись, заглянул в дверь операционной N21 и посмотрел на часы на дальней стене. Почти девять. Он увидел, как его старший стажер доктор Ньюмен отступил от стола. Стажер скрестил на груди руки в перчатках и пошел смотреть снимки, установленные в аппарате. Это могло означать только одно: краниотомия проведена и для Шефа все готово. Маннергейм знал, что времени оставалось в обрез. В полдень должна прибыть комиссия из Национального института здоровья. Решалась судьба двенадцати миллионов долларов, которые могут обеспечить его исследовательскую деятельность на ближайшие пять лет. Ему необходима эта субсидия. В противном случае он потеряет всю свою лабораторию с животными и вместе с ней результаты четырехлетних трудов. Маннергейм был уверен, что находится на пороге открытия в мозге точного места, ответственного за агрессивность и ярость. Ополаскивая руки, Маннергейм заметил Лори Макинтер, помощника директора операционных. Он окликнул ее по имени, и она резко остановилась. - Лори, дорогая! У меня здесь два японских врача из Токио.Ты не пошлешь кого-нибудь в комнату отдыха проследить, чтобы им дали одежду и все прочее? Лори кивнула, хотя и показала, что просьбе этой не рада. Ее раздражало, что Маннергейм кричал в коридоре. Маннергейм уловил молчаливый упрек и вполголоса обругал сестру. - Бабы, - пробормотал он. Для Маннергейма сестры все больше и больше становились бельмом на глазу. Маннергейм ворвался в операционную, как бык на арену. Атмосфера дружелюбия сразу пропала. Дарлин Купер вручила ему стерильное полотенце. Вытерев одну кисть, затем другую и продолжая тереть запястья, Маннергейм склонился и осмотрел отверстие в черепе Лизы Марино. - Черт побери, Ньюмен, - прорычал Маннергейм, - когда вы научитесь прилично делать краниотомию? Я уже говорил вам, говорил тысячу раз, что нужно больше скашивать кромки. Боже! Полная неразбериха. Прикрытая салфетками Лиза ощутила новый наплыв страха. Что-то в ее операции шло не так. - Я... - начал Ньюмен. - Я не хочу слушать никаких оправданий. Либо вы будете делать это как следует, либо ищите другую работу. Ко мне сейчас придут японцы и что они подумают при виде этого? Нэнси Донован стояла рядом с ним, чтобы взять полотенце, но Маннергейм предпочел бросить его на пол. Он любил создавать напряженность и, как ребенок, требовал всеобщего внимания, где бы он ни находился. И он его получал. По уровню технического мастерства он считался в стране одним из лучших нейрохирургов, и при том самым скоростным. Он сам выражался так: "Как только влез в голову, миндальничать уже некогда." И благодаря своему энциклопедическому знанию тонкостей нейроанатомии человека он действовал в высочайшей степени эффективно. Дарлен Купер держала раскрытыми специальные коричневые резиновые перчатки, которые требовал Маннергейм. Всунув в них руки, он посмотрел ей в глаза. - Аааах, - томно проворковал он, как будто испытывая оргастическое наслаждение от всовывания рук. - Бэби, ты сказка! Дарлен Купер, подавая ему влажное полотенце, чтобы стереть порошок с перчаток, избегала смотреть Маннергейму в глаза. Она привыкла к его комментариям и по опыту знала, что лучше всего было не обращать на него внимания. Расположившись во главе стола с Ньюменом по правую руку и Лоури по левую, Маннергейм вгляделся в полупрозрачную оболочку, закрывавшую мозг Лизы. Ньюмен сделал аккуратные швы на неполную толщину мозговой оболочки и прикрепил их к кромке участка краниотомии. Эти швы обеспечивали плотное прилегание оболочки к внутренней поверхности черепа. - Ну что же, начнем представление, - произнес Маннергейм. - Дуральный крючок и скальпель. Инструменты шлепнулись в руку Маннергейма. - Легче, детка. Мы не на телевидении. Я не хочу испытывать боль всякий раз, когда прошу инструмент. Начав работать, Маннергейм полностью сосредоточился. Его сравнительно небольшие руки двигались с экономной осмотрительнотью, его выпуклые глаза не отрывались от пациента. Руки исключительно точно контролировались зрением. Его малый рост - 170 сантиметров - был для него источником раздражения. Он считал, что его обманули на пять дюймов, которых не доставало до его интеллектуальной высоты, но поддерживал себя в великолепной форме и выглядел значительно моложе своего шестидесяти одного года. Пользуясь небольшими ножницами и коттоноидными полосками, которые он вложил между оболочкой и мозгом для его защиты, Маннергейм прорезал оболочку по контуру окна в черепе. Указательным пальцем он мягко пальпировал височную долю. Благодаря своему опыту он мог обнаружить малейшее отклонение от нормы. Эта тонкая взаимосвязь с живым пульсирующим человеческим мозгом была апофеозом существования Маннергейма. Во время многих операций это вызывало у него сексуальное возбуждение. - Теперь стимулятор и провода электроэнцефалографа, - потребовал он. Доктора Ньюмен и Лоури принялись распутывать клубок тонких проводков. Нэнси Донован как непосредственно работающая с ним сестра брала у них соответствующие проводки и подключала к находящимся рядом электрическим пультам.Доктор Ньюмен аккуратно расположил миниатюрные электроды двумя параллельными рядами - один посредине височной доли, другой - над сильвиевой веной. Гибкие электроды с серебряными наконечниками ушли под мозг. Нэнси Донован щелкнула тумблером, и экран электроэнцефалографа рядом с кардиомонитором ожил, флуоресцирующие точки стали вычерчивать на нем беспорядочные линии. В операционную вошли доктор Харата и доктор Нагамото. Маннергейм был доволен, и не потому что визитеры могли чему-нибудь научиться - просто он любил публику. - Вот смотрите, - показал Маннергейм, - в литературе полно всякого дерьма по поводу того, следует ли удалять верхнюю часть височной доли при темпоральной лобэктомии. Некоторые боятся, что это скажется на речи пациента. Ответ прост - нужно проверить. Держа электрический стимулятор, как дирижерскую палочку, он подозвал доктора Ранада, и тот наклонился и приподнял салфетку. - Лиза, - позвал он. Лиза открыла глаза. В них отразилось замешательство, вызванное услышанным разговором. - Лиза, - повторил доктор Ранад. - Я прошу тебя рассказывать все, какие помнишь, детские стишки. Лиза повиновалась, полагая, что это поможет скорее закончить дело. Она начала говорить, но в этот момент доктор Маннергейм коснулся стимулятором поверхности ее мозга. Лиза остановилась на полуслове. Она знала, что хочет сказать, но не могла. В то же время в ее голове возник образ какого-то человека, проходящего в дверь. Заметив, что речь Лизы прервалась, Маннергейм воскликнул: - Вот вам и ответ! У этого пациента верхнюю височную извилину мы не берем. Японские визитеры согласно закивали головами. Теперь переходим к более интересной части задачи, - продолжал Маннергейм, взяв один из двух глубинных электродов, полученных из Гибсоновского мемориального госпиталя. Кстати, пусть кто-нибудь позвонит рентгенологам. Мне нужен снимок этих электродов, чтобы потом знать, где они были. Жесткие игольчатые электроды служили как для регистрации, так и для стимуляции. Еще до их стерилизации Маннергейм сделал на них метки в