Джон Ле Карре. Портной из Панамы Джон ЛеКАРРЕ ПОРТНОЙ из ПАНАМЫ John LE CARRE THE TAILOR OF PANAMA Copyright ╘ 1996 by David Cornwell Пер. с англ. Н. Рейн. - М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2002. (Серия "Persona grata"). OCR, spellcheck: Kushtanin, 19 apr 2002. Взрывы бомб, пламя пожаров, крики пытающихся спастись людей... Виной этой скоротечной, но страшной войны был один-единственный маленький человечек. Всевидящий, всезнающий, всепредающий - мастер блефа и поставщик сновидений, шестеренка в грязной шпионской игре. Человечку понадобился настоящий талант, чтобы не просто вывернуться из цепких объятий шантажа, но и сорвать солидный куш. А то, что при этом пришлось сыграть роковую роль в судьбе ближайшего друга и даже целой страны, - не так уж и важно... Памяти Райнера Хьюманна, литературного агента, джентльмена "Quel Panama!" (1) Глава 1 То была бы вполне обычная пятница, ничем не отличающаяся от других таких же пятниц в тропической Панаме, если бы Эндрю Оснард не зашел в тот день в ателье к Гарри Пенделю снять мерку для костюма. Когда он зашел туда, Пендель был одним человеком. А когда вышел, Пендель стал уже совсем другим. И пробыл Оснард там ровно семьдесят семь минут, если верить часам в футляре красного дерева марки "Сэмюль Коллье из Экле". Это была одна из многих исторических вещиц в этом доме под вывеской "Пендель и Брейтвейт Ко., Лимитада, Портные-поставщики королевского двора". Бывший адрес - Сейвил Роу, Лондон, нынешний - Виа Эспанья, город Панама. Вернее, совсем неподалеку от нее. Просто рукой подать до этой самой Виа Эспанья. И название ателье можно сократить для удобства. Просто "П и Б". День начался ровно в шесть, когда Пенделя разбудил звон ленточных пил, шум строительства и уличного движения, а также громкий мужской голос из передачи армейского радио. "Меня там не было, ваша честь, я находился в двух кварталах оттуда, и она ударила меня первой, и пусть это будет на ее совести". Так он вещал на весь утренний город, и в этом голосе чувствовалась неотвратимость наказания. И тут Пендель, сам не зная почему, встревожился. А потом вдруг вспомнил, что ровно на восемь тридцать у него назначена встреча с управляющим банка. И тотчас же соскочил с постели. И одновременно жена его, Луиза, простонала: "О нет, нет, нет!" и натянула на голову простыню, потому что утро было для нее худшим временем дня. - Почему не "да, да, да", хотя бы ради разнообразия? - спросил он у нее, глядя в зеркало и выжидая, пока из крана не потечет горячая вода. - Давай будем смотреть на мир немного оптимистичней, а, Лу? Луиза издала еще один стон, но ее тело под простынями не шелохнулось, и тогда Пендель решил для поднятия настроения поиграть в любимую игру доморощенного остроумца, а именно - прокомментировать передаваемые по радио новости. "Вчера вечером командующий Южной американской группировкой войск в очередной раз настойчиво подчеркнул, что Соединенные Штаты должны выполнять свои договорные обязательства перед Панамой, соблюдать их не только на словах, но и на деле", - величественным и многозначительным тоном произнес диктор. - Да это ж сплошное надувательство, дорогая, - сострил Пендель, энергично втирая в лицо мыльную пену. - И если бы не было таковым, разве б вы сейчас говорили это, а, господин генерал? "Сегодня президент Панамы прибыл в Гонконг, началась его двухнедельная поездка по странам Юго-Восточной Азии", - сообщил диктор. - Пошли-поехали, господин начальник! - воскликнул Пендель и вскинул левую намыленную руку, чтоб привлечь внимание жены. "В этой поездке его сопровождает команда экономистов и экспертов по торговле, в том числе советник по перспективному планированию и развитию Зоны Панамского канала доктор Эрнесто Делъгадо". - Молодец, Эрни, - одобрительно заметил Пендель и покосился одним глазом в сторону жены. Та по-прежнему была недвижима. "В понедельник президента с сопровождающими лицами ожидают в Токио, где состоятся весьма важные переговоры, имеющие своей целью увеличение японских инвестиций в экономику Панамы", - сказал диктор. - А эти гейши небось и не догадываются, что их ждет, - уже тише добавил Пендель, брея левую щеку. - Что к ним уже подкрадывается наш Эрни. Пружины кровати взвизгнули, Луиза проснулась. - Не желаю, Гарри, чтоб ты говорил об Эрнесто в таком тоне даже в шутку! - Не буду, дорогая. Страшно извиняюсь, девочка моя. Этого больше никогда не случится. Никогда! - пообещал он, осторожно и нежно подбираясь бритвой к наиболее уязвимому местечку - под ноздрями. Но Луиза на этом не угомонилась. - Почему Панама не может инвестировать в Панаму? - жалобно протянула она. И, откинув простыни, села в постели. На ней была белая льняная ночная рубашка, доставшаяся в наследство от матери. - Почему мы должны просить об этом азиатов? Мы и сами достаточно богаты. Только в одном этом городе у нас целых сто семь банков! Почему мы не можем использовать деньги от наркоторговли, чтоб построить новые фабрики, школы, больницы? Это "мы" было буквализмом. Луиза родилась в Зоне канала еще в те дни, когда, согласно грабительскому договору, эта территория считалась навечно американской, пусть даже простиралась она всего на пятьдесят миль в длину и десять в ширину и была со всех сторон окружена презренными панамцами. Отец Луизы, ныне покойный, был армейским инженером, специально призванным сюда на службу. А затем, рано уйдя в отставку, стал служащим "Кэнал Компани". А покойная мама была сторонницей доктрины о свободе воли. И преподавала Библию в школе для цветных ребятишек в той же Зоне. - Они знают, что говорят, дорогая, - ответил Пендель. Осторожно отвернул мочку уха и начал брить под ней. Бритье для него было сродни живописи, он очень трепетно относился как к самому процессу, так и к набору флакончиков, тюбиков и кисточек. - Панама не страна. Это большое казино. И мы знаем, что за ребята им управляют. Ты ж сама работаешь на одного из них, разве нет? Ну, вот, опять оплошал. Когда мысли были заняты чем-то другим, он просто ничего не мог с собой поделать. Равно как и Луиза не могла не возмутиться. - Нет, Гарри, ничего подобного! Я работаю на Эрнесто Дельгадо, а Эрнесто - это тебе не один из них. Эрнесто подобен прямой стреле, у него масса идей, ему небезразлично будущее Панамы, свободного и суверенного государства. В отличие от них, он не какой-нибудь там авантюрист от политики, не разбазаривает богатств, доставшихся нам в наследство. Что делает его человеком особенным. Такие люди встречаются крайне редко. Несколько пристыженный, Пендель включил душ и попробовал воду ладонью. - Напору опять никакого, - весело заметил он. - Вот и поделом нам, раз поселились на горе. Луиза встала с постели и стянула рубашку через голову. Высокая, со стройной талией, жесткими черными волосами и высокими маленькими грудями спортсменки. Забыв себя, она становилась почти красавицей. Но тут же вновь вспоминала, сутулила плечи и смотрела угрюмо. - Всего один хороший человек, Гарри, - продолжала она, пряча волосы под резиновой шапочкой для душа. - Вот и все, что нужно, чтоб заставить эту страну работать. Один порядочный человек калибра Эрнесто. Не какой-то там очередной оратор или эгоист, зацикленный на себе самом. Нет, просто добрый христианин, порядочный человек в полном смысле этого слова. Один толковый администратор, который не коррумпирован, который может починить дороги и канализацию, победить нищету и преступность, а также наркотики. И сохранить канал, а не торговать им направо и налево, высматривая, кто больше даст. Эрнесто искренне хочет стать таким человеком. И не к лицу ни тебе, ни кому-либо еще говорить о нем гадости. Одевшись быстро, но с обычной тщательностью и аккуратностью, Пендель поспешил на кухню. Пендели, подобно всем остальным представителям среднего класса в Панаме, держали прислугу, но въевшийся в плоть и кровь пуританизм требовал, чтоб завтрак готовил глава семьи. Крутые, нарезанные кружочками яйца на тосте для Марка, булочка и плавленые сырки для Ханны. И отрывки из "Микадо", напеваемые вполне приятным голосом, поскольку Пенделю страшно нравилась эта музыка. Марк был уже одет и доделывал уроки за кухонным столом. Ханну пришлось чуть ли не силой вытаскивать из ванной, где она с волнением разглядывала выскочивший на носу прыщик. Затем общая сумятица, обмен взаимными упреками и словами прощания, и вот Луиза, уже одетая, но опаздывающая на работу в администрацию по эксплуатации Панамского канала, прыгает в свой "Пежо", а Пендель с детишками в "Тойоту". И везет их в школу, сворачивая то влево, то вправо, потом опять влево, вниз по склону холма, к главной дороге. Ханна жует булочку, Марк пытается что-то писать в тетрадке, но на поворотах машину безжалостно швыряет из стороны в сторону. Пендель извиняется за сегодняшнюю спешку - вы уж простите, ребята, но у меня ранняя встреча с парнями, которые ворочают большими деньгами. А про себя уже жалеет, что так нелестно отзывался о Дельгадо. Полосы встречного движения перепутаны - любезность со стороны местных оперативо, разрешающих по утрам обитателям пригорода использовать обе в одном направлении. Езда между жизнью и смертью: машины все время перестраиваются. Лавируя в этом беспорядочном потоке, он снова съезжает на маленькие улочки, вперед, мимо домиков в американском стиле (у них тоже такой же), мимо деревень с блестящими пластиком и стеклом заведениями "Чарли Попс", "Макдоналдс" и "Кентаки Фраэд Чикен". Вперед, мимо ярмарки с аттракционами, где в прошлом году на День независимости четвертого июля Марк умудрился сломать руку на картинге - его задел бампер машины "противника". И когда сына привезли в больницу, там было полно ребятишек с ожогами от фейерверка. Затем пробка на перекрестке, настоящее столпотворение, и Пендель судорожно шарит в карманах в поисках четвертака для чернокожего мальчика, который продает розы; потом все трое они дружно машут руками, приветствуя старика, который стоит на том же углу последние полгода и продает все ту же кресло-качалку за двести пятьдесят долларов, о чем свидетельствует табличка у него на груди. Снова боковые улочки и объезды, Марка надо будет высадить первым. Так, внимание, они погружаются в вонючий ад Мануэль Эспиноза Батисты, затем едут дальше, мимо Национального университета, и Пендель украдкой косится на длинноногих девушек в белых юбках и с книжками под мышкой. Потом радостное узнавание - напоминающая свадебный торт нарядная церковь дель Кармен - доброе утро, боженька - отдаю свою жизнь в твои руки. И дальше они пересекают Виа Эспанья, со вздохом облегчения ныряют на Авенида Фредерико Бойд, затем - с Виа Израэль на Сан-Франциско, движутся в потоке машин по направлению к аэропорту Пайтилла; доброе утро, дамы и господа, торговцы наркотиками, чей бизнес поспособствовал тому, что на взлетной полосе выстроились целые ряды хорошеньких частных самолетиков, что кругом полно аварийных домов, бродячих собак и бесхозных кур. Однако попридержи поводья, будь так любезен, дыши глубже, волна антиеврейских выступлений в Латинской Америке не прошла незамеченной. И эти молодые люди с суровыми лицами, что дежурят у ворот школы Эйнштейна, свое дело знают, и шутки с ними плохи, а потому следите за своими манерами, уважаемые. Марк выскакивает из машины - в кои-то веки не опоздал. Ханна орет вслед: "Эй, ты, придурочный, смотри, что забыл!" и швыряет ему ранец. Марк отходит от машины, не позволяя себе даже намека на признательность, даже взмаха рукой или же преисполненного тоски прощального взгляда - за ним следят десятки зорких и цепких глаз однокашников. И снова - в завихрение автомобилей, истерическое завывание полицейских сирен, скрежет и рев бульдозеров, треск отбойных молотков - все это бессмысленное гиканье, уханье, пуканье и гуденье тропической столицы Третьего мира, которой так и не терпится задушить себя до смерти в выхлопных газах. Обратно в пучину нищих и калек, продавцов банных полотенец, цветов, глиняных кружек и печений. У каждого перекрестка пробка - да опусти же стекло, Ханна! И куда запропастилась вся мелочь в кармане? - потому как сегодня настал черед безногого седовласого сенатора просить милостыню. Вон его везут в тележке, а прямиком за ним вышагивает чернокожая красавица-мать с прехорошеньким и улыбчивым младенцем. Пятьдесят центов маме, приветственный взмах руки младенцу, а по пятам за ними ползет рыдающий паренек на костылях, подогнув одну ногу в колене, и она напоминает перезрелый банан с лопнувшей кожурой. Интересно, рыдает ли он вот так целый день или только в часы пик? Ханна и ему протягивает монетку. Затем на секунду наступает просвет - машина на полной скорости взлетает на холм, к Мария Инмакулада, и во дворе возле желтых школьных автобусов суетятся монахини с белыми, точно припудренными лицами - Senor Pendel, buenos dias! И вам тоже buenos dias, сестра Пьедад! И вам тоже, сестра Имельда! И тут Ханна вспоминает, что забыла дома копилку с монетками и что сегодня день какого-то там святого, но вот какого именно? Нет, и она тоже совершенно придурочная, как и ее братец, на, вот тебе пять долларов, милая, у тебя впереди трудный и долгий день. Толстушка Ханна звучно чмокает отца в щеку и тут же бросается на поиски Сары, ближайшей, закадычнейшей подружки на этой неделе. И за всей этой сценой с улыбкой наблюдает страшно толстый полицейский с золотыми часами на руке, похожий на Санта-Клауса. "И никто не придает этому значения, - почти радостно думает Пендель, наблюдая за тем, как его дочь исчезает в толпе. - Ни дети, ни взрослые. Ни даже я. Один еврейский мальчик, да и тот не совсем еврей, одна девочка-католичка, но и она не совсем чтобы, и для всех нас это стало нормой. И мне стыдно, что я так непочтительно отзывался о неподражаемом Эрнесто Дельгадо, дорогая. Видно, просто сегодня один из тех дней, когда я не могу быть хорошим послушным мальчиком"... После чего в сладостном одиночестве Пендель снова выезжает на автомагистраль и включает любимого своего Моцарта. И тут же все чувства его обостряются до предела, как всегда бывало, когда он оставался один. По привычке он проверяет, заперты ли все дверцы и окна, уголком глаза следит за уличными торговцами, нищими, копами и другими потенциально опасными личностями. Нет, нельзя сказать, чтоб он чего-то боялся. В течение нескольких месяцев после вторжения США люди с ружьями поддерживали в Панаме покой и порядок. Теперь же стоит кому-то выхватить револьвер в потоке движения, как по нему откроют огонь из каждой машины, кроме него, Пенделя, разумеется. Палящее солнце вываливается из-за еще одной недостроенной эстакады, тени под ней сгустились, грохот и гул города усиливаются. Между шаткими строениями на узких улочках мелькает вывешенное на просушку белье всех цветов радуги. Лица людей на тротуаре поражают разнообразием - африканская, индейская, китайская кровь, а также всевозможные сочетания всех этих кровей. Панама хвалится тем, что здешнее многообразие человеческих рас и пород сравнимо разве что с разнообразием птичьего царства. И эта мысль почему-то всегда грела сердце полукровки Пенделя. Одни произошли от рабов, да и другие, по большей части, тоже. Ведь их предков доставляли сюда на кораблях десятками тысяч - работать на канале, а иногда и умирать ради него. Дороги открываются. Океан спокоен и освещен как-то сумеречно. Россыпь темно-серых островов по ту сторону бухты похожа на далекие китайские горы, подвешенные в туманной дымке. Пенделю всегда хотелось побывать там. Возможно, вина Луизы, что этого так и не случилось: мешало присущее ей чувство неуверенности и страха. А может, не произошло этого потому, что Пендель в какой-то мере обладал даром предвиденья и уже знал, что ожидает его там. Наверное, оттуда небоскреб, в котором находится банк, кажется маленьким красноватым пятнышком, затерявшимся среди равно отвратительных сотоварищей, что теснятся и словно отталкивают друг друга в попытке доказать, кто из них выше. Над невидимым глазу горизонтом застыла, выстроившись в линию, дюжина кораблей - должно быть, дожидаются очереди войти в канал. И Пендель в провидческом припадке уже представляет томительную жизнь на борту. Вот он, изнемогая от зноя и духоты, стоит на неподвижной палубе, вот лежит в каюте, среди незнакомых людей, и вдыхает потный запах их тел и машинного масла. Нет уж, спасибо, не надо, и он содрогается от омерзения. Ни за что и никогда! До конца своей земной жизни он, Гарри Пендель, будет наслаждаться каждым ее днем и часом, он заявляет об этом со всей ответственностью. Если не верите, спросите дядю Бенни, неважно, жив он там или мертв. Въезжая на величественную Авенида Бальбоа, он чувствует себя едва ли не небожителем. По правую руку тянется посольство Соединенных Штатов, да оно больше, чем президентский дворец, даже больше, чем его банк. Да что там говорить, в этот момент оно затмевает в его глазах все, даже Луизу. "Я слишком масштабный человек, - объясняет он ей, сворачивая во двор банка. - И если б не считал себя таковым, никогда и ни за что не вляпался бы в эту историю. Никогда бы не строил из себя барона-землевладельца, никогда бы не задолжал такую кучу денег, никогда бы не насмехался над Эрни Дельгадо, которого ты считаешь Мистером Моральная Безупречность..." Пендель нехотя выключает Моцарта, снимает с вешалки пиджак - сегодня он выбрал темно-синий, - надевает его, поправляет перед зеркальцем галстук фирмы "Денман и Годдард". Страшно серьезный паренек в униформе распахивает перед ним высокую стеклянную дверь. В руках у паренька духовое ружье, и он отдает честь каждому, на ком костюм. - Дон Эдуардо, монсеньор, как мы поживаем сегодня, сэр? - восклицает Пендель по-английски и приветственно вскидывает руку. Лицо паренька так и расплывается в довольной улыбке. - Доброе утро, мистер Пендель, - отвечает он. Вот, собственно, и все, что он может сказать по-английски. Для портного Гарри Пендель развит физически, пожалуй, даже слишком. Возможно, он осознает это - в походке так и сквозит сдержанная сила. Он высок, широкоплеч, седые волосы коротко подстрижены. У него мощная грудь и толстые покатые плечи боксера. Но походка сдержанная и важная, словно у государственного чиновника. А руки он держит сложенными за широкой спиной. Такой походкой, преисполненной сдержанного достоинства, обходят почетный караул или же идут на казнь. В воображении своем Пендель делает и то и другое. Одна шлица на спинке пиджака - вот и все, что он себе позволяет. Он называет это "законом Брейтвейта". И все это - перед лицом сорокалетнего юбилея, когда мужчина достигает своего расцвета и пика в радостях жизни. Его по-детски голубые глаза сияли непритворной невинностью. Его губы даже во сне складывались в теплую искреннюю улыбку. Увидеть его в такие моменты уже было наградой. Большие люди в Панаме имели в услужении роскошных чернокожих секретарш в строгих синих костюмах, напоминавших униформу автобусных кондукторов. Имелись у них и укрепленные стальными листами пуленепробиваемые двери из тикового дерева, растущего только в джунглях, с медными ручками, которые нельзя было поворачивать, поскольку все двери открывались исключительно нажатием кнопки изнутри. Цель - предотвратить похищение хозяев этих самых дверей. Кабинет Рамона Радда являл собой просторную и современно отделанную комнату на шестнадцатом этаже, с тонированными стеклами окон от пола до потолка, откуда открывался вид на бухту, и с письменным столом размером с теннисный корт. Сам Рамон Радд приютился на самом краешке этого стола и напоминал маленькую крысу, вцепившуюся в огромный плот, сброшенный с тонущего корабля. Это был пухленький коротышка с челюстями синеватого оттенка, прилизанными темными волосами, бакенбардами цвета воронова крыла и горящими алчностью глазками. Он говорил по-английски почему-то через нос и исключительно ради практики. Платил огромные деньги за исследование своего генеалогического древа - утверждал, что род его ведет начало от шотландских авантюристов и завоевателей. Шесть недель тому назад он заказал себе килт из ткани в красную клетку, чтоб принять участие в шотландских народных танцах в клубе "Юнион". Рамон Радд был должен Пенделю десять тысяч долларов за пошив пяти костюмов. Сам же Пендель задолжал Радду сто пятьдесят тысяч долларов. В качестве жеста доброй воли, Радд добавлял неоплаченные проценты с долга к капиталу, отчего капитал рос. - Мятную? - предложил Радд и подтолкнул к Пенделю медное блюдо с конфетками в зеленых обертках. - Спасибо, Рамон, - ответил Пендель, но конфеты не взял. Рамон ухватил одну, развернул, сунул в рот. - Зачем ты платишь адвокату столько денег? - осведомился Радд после двухминутной паузы, во время которой был занят тем, что смачно сосал леденец. И каждый из них в отдельности с неудовольствием и горечью размышлял о последних финансовых отчетах, поступивших с фермы по выращиванию риса. - Он сказал, что собирается подкупить судью, Рамон, - с застенчивостью обвиняемого, дающего показания перед судом, объяснил Пендель. - Он говорил, что они с судьей друзья. И обещал меня вытащить. - Но почему в таком случае судья отложил слушание? Если этот твой адвокат его подкупил? - резонно заметил Рамон. - Почему не выполнил обещания? - Так к тому времени назначили уже другого судью, Рамон. Новый судья был назначен сразу после выборов, а взятки, как ты сам понимаешь, от старого к новому не передаются. И теперь новый судья нарочно тянет время, ждет, от какой из сторон поступит самое выгодное предложение. Секретарь суда говорит, что новый судья более честный, а стало быть, стоит дороже. Совестливые люди в Панаме в цене, прямо так и сказал. И с каждым годом эта цена все возрастает. Рамон Радд снял очки, подышал на стекла, потом протер каждое кусочком замши, который извлек из нагрудного кармана костюма, пошитого в ателье "Пендель и Брейтвейт". И снова завел тонкие золотые дужки за маленькие блестящие уши. - Тогда почему бы тебе не подкупить кого-нибудь в Министерстве развития сельского хозяйства? - тоном снисходительного превосходства заметил он. - Да мы пытались, Рамон, но слишком уж они там гордые. Говорят, что та, вторая сторона уже дала им на лапу. И было бы неэтично с их стороны менять пристрастия. - Ну а управляющий твоей фермой может что-то придумать? Ты ж платишь ему большую зарплату. Почему он не желает помочь? - Ну, видишь ли, Рамон, если уж быть до конца честным, так этот самый Анхель немного лопух, - ответил Пендель, подсознательно любивший ввернуть какое-нибудь редкое английское выражение. - Думаю, от него бы было куда больше проку, если б он не торчал там и не преувеличивал свои заслуги. Лично я скорее умру, чем буду пудрить людям мозги и говорить то, чего нет. Все же пиджак Рамона Радда немного тесноват ему под мышками. Они стояли лицом к лицу у большого окна, и Рамон то скрещивал руки на груди, то опускал их, то закладывал за спину, а Пендель нежно ощупывал кончиками пальцев швы и походил в этот миг на врача, выясняющего, где болит. - Если и тесноват, так самую чуточку, Рамон, - объявил он наконец. - Обычно я без крайней необходимости рукава не распарываю, иначе пиджак будет плохо смотреться. Но поглядим, что тут можно придумать, когда заскочишь в следующий раз ко мне. И они снова сели. - Ну хоть сколько-то риса эта самая ферма производит? - спросил Радд. - Я бы сказал, совсем немного, Рамон. Нам всем мешает глобализация. Так мне объясняли. Просто рис, поступающий из других стран, где фермеры получают субсидии от правительства, намного дешевле. Видно, я поспешил. Мы оба поторопились. - Ты с Луизой, что ли? - Да нет. Мы с тобой, Рамон. Рамон Радд нахмурился и взглянул на часы. Он всегда вел себя так в присутствии клиентов, у которых нет денег. - Жаль, Гарри, что ты не сделал ферму независимой компанией. А ведь такая возможность у тебя была. Заложить прибыльную лавку, чтоб купить ферму, где вечно не хватает воды для полива риса, - нет, это недальновидно. - Но, Рамон, ведь ты сам тогда на этом настаивал, - возразил Пендель. Однако должного негодования изобразить не удалось, его сжигал стыд. - Ты же сам говорил, что мы должны нести общие расходы по организации этого бизнеса, иначе ни о какой ферме не может быть и речи. И это было условием сделки. Да, признаю, моя вина, просто я не должен был тебя слушать. А я послушался, и вот что вышло. И еще мне кажется, что именно ты был тогда представителем банка. А вовсе не Гарри Пендель. Затем они принялись обсуждать скаковых лошадей. У Рамона в личной собственности имелись две. Потом перешли к недвижимости. Рамон владел участком земли на побережье Атлантического океана. Может, Гарри как-нибудь заедет к нему, купит кусок земли поблизости, а если не построится в течение года или двух, банк Рамона обеспечит его закладной. Однако Рамон не пригласил ни Луизу, ни ребятишек. И это несмотря на то, что его дочь ходила в ту же школу, что и Ханна, и девочки дружили. И еще Пендель испытал невероятное облегчение оттого, что Рамон ни словом не упомянул о двухстах тысячах долларов, унаследованных Луизой от покойного отца и переданных Пенделю с целью вложить в какое-нибудь стоящее и надежное дело. - А ты не пытался перевести свой счет в другой банк? - спросил Рамон, исчерпав все сколько-нибудь приличествующие случаю темы для разговора. - Не думаю, что это что-то даст, Рамон. А почему ты спрашиваешь? - Да просто позвонили тут из одного коммерческого банка. Сказали, что хотят знать о тебе все. Твою кредитоспособность, обязательства, разные там препоручительства. Короче, целую кучу разных вещей. Но я, разумеется, им ничего не сказал. - Да они, наверное, рехнулись. Или имели в виду совсем другого человека. И что это за банк такой? - Британский. Звонили из Лондона. - Из Лондона ? Тебе звонили из Лондона ? Спросить обо мне? Но кто? Какой банк? Я думал, они все давно разорились. Рамон Радд выразил сожаление, что не может ответить точнее. В любом случае он, естественно, ничего им не сказал. Такого рода поощрения его не интересуют. - Бог ты мой, какие еще поощрения? - воскликнул Пендель. Но Радд уже, похоже, забыл, о чем говорил. - Представления, - рассеянно произнес он. - Рекомендации. Все это вещи нематериальные. А Гарри есть и остается его другом. Я тут подумываю о блейзере, - заметил он, когда они уже обменялись прощальным рукопожатием. - Темно-синем. - Каким именно темно-синем? - Ну, совсем темном. Двубортном. С медными пуговицами. В эдаком, знаешь ли, шотландском стиле. И тут Пендель в приливе благодарности поведал ему о совершенно роскошной новой линии моды в пуговицах. Партию оных он недавно получил из Лондона, производство компании "Бэдж энд Баттон". - Они даже могут изобразить на них твой семейный герб, Рамон. Стоит мне только свистнуть. И изготовить запонки в том же стиле. Рамон сказал, что подумает над этим. Была пятница, и они пожелали друг другу приятного уик-энда. А почему бы и нет? Ведь то был еще один обычный день в тропической Панаме. Несколько облачков на финансовом горизонте, но ничего такого, с чем бы он, Пендель, в конце концов не справился. Из какого-то странного лондонского банка звонили Рамону, а может, и не звонили. Рамон был по-своему милым человеком, да и клиентом выгодным, когда платил, и они распили с ним не одну бутылку спиртного. Но надо быть по меньшей мере доктором психологии и обладать чутьем экстрасенса, чтоб разобраться в том, что творится в его испано-шотландской башке. Всякий раз Гарри Пендель возвращался на свою маленькую улочку с тем же чувством, с каким моряк возвращается в родную гавань. Иногда он даже поддразнивал себя, представлял, что его ателье пропало, что его обокрали или стерли с лица земли взрывом бомбы. Или же что никакого ателье там просто никогда не было, просто одна из его фантазий, игра воображения, внушенная не кем иным, как покойным дядей Бенни. Но сегодняшний визит в банк привел его в некоторое смятение, и, едва въехав под тень высоких деревьев, он начал искать глазами свой дом. "Ты ведь настоящий, дом", - говорил он, глядя, как подмигивает ему сквозь листву ржаво-розовая черепичная крыша в испанском стиле. - И никакое не ателье или иное средство к существованию. Ты дом, о котором круглый сирота мечтает всю свою жизнь. Если б дядя Бенни видел тебя сейчас!.." - Видишь вон там крылечко, увитое цветами? - спрашивает Пендель у Бенни и подталкивает его локтем в бок. - Так и манит тебя войти в прохладу и уют этого дома, где тебя обхаживают, точно какого-нибудь пашу! - Гарри, мальчик, это предел мечтаний, - отвечает дядя Бенни и прикасается обеими ладонями к полям своей черной шляпы-котелка. - Да, владея таким ателье, ты свободно можешь брать фунт только за вход! - А вывеску видишь, Бенни? Эти две буквы "П" и "Б" так хитро сплетены вместе, что как бы образуют герб! А потому ателье знают в каждом уголке города, везде: и в клубе "Юнион", и в Законодательной палате, и даже во дворце Цапель! "Недавно побывали в "П и Б", да? Сразу видно", "А вон пошел такой-то и такой-то в костюме от "П и Б"! Вот так нынче говорят люди о моем ателье, Бенни! - А я и раньше так говорил, Гарри, мальчик мой. Чутье и стиль у тебя есть, этого не отнимешь. И глаз-алмаз тоже. Вот только непонятно, в кого ты у нас такой пошел? Это вопрос! И вот Гарри Пендель, к которому почти полностью вернулось самообладание и хорошее настроение, который почти забыл о Рамоне Радде, поднимается по ступенькам. И готов начать свой рабочий день. Глава 2 Телефонный звонок Оснарда последовал примерно в десять тридцать и волнения не вызвал. Оснард был новым клиентом, а нового клиента полагалось соединить с сеньором Гарри или же, если тот был занят, попросить оставить номер телефона. С тем чтоб сеньор Гарри, как только освободится, мог немедленно перезвонить. Пендель был в раскроенной, где под музыку Густава Малера вырезал из коричневой бумаги выкройки для морской формы. Эта комната была для него местом священным, ни один человек сюда не допускался. А ключ от нее хранился в кармашке жилета. Иногда, словно для того, чтоб лишний раз подчеркнуть значимость этого ключа, Гарри вставлял его в замочную скважину, поворачивал и отгораживался от всего мира - как бы в знак доказательства того, что он сам себе хозяин. А иногда, прежде чем отпереть заветную дверь, медлил секунду-другую, стоял, склонив голову и плотно составив ноги в позе полного покорства и подчинения судьбе, словно молился о том, чтоб день сложился удачно. Никто не видел его в такие моменты - лишь часть его самого и словно со стороны. Он был и актером, и зрителем этого театрального действа. А за спиной у него находились другие комнаты, тоже с высокими потолками и так же ярко освещенные, и там трудились его наемные работники всех рас и цветов кожи. Строчили, гладили и болтали - со свободой и непринужденностью, обычно не присущими и не дозволяемыми простым панамским трудящимся. Но никто из них не трудился столь же усердно и вдохновенно, как сам Пендель, особенно в минуты, подобные этой. Вот он замер на секунду, поймал новую волну симфонии Малера и ловко начал сметывать швы по наметке, сделанной желтым мелом. Она определяла очертания спины и плеч колумбийского адмирала флота, парадный мундир которого должен был во всех смыслах превзойти униформу его опозорившегося предшественника. Эта форма, смоделированная Пенделем, отличалась особым великолепием. Белые бриджи, шитье которых он доверил своему итальянскому портному, специализирующемуся исключительно на брюках, были уже готовы и хранились в одном из подсобных помещений. Они так тесно облегали фигуру, что сидеть в них было невозможно, только стоять. Мундир, раскроем которого и занимался в данный момент Пендель, был выдержан в белых и темно-синих тонах, украшен золотыми эполетами, золотой тесьмой на манжетах, аксельбантами, а также высоким воротником в стиле адмирала Нельсона. Воротник украшала вышивка в виде золотых якорьков в обрамлении дубовых листьев. Последнее было изобретением самого Пенделя, и личный секретарь адмирала пришел в полный восторг, когда ему прислали эскиз по факсу. Пендель так никогда и не понял до конца, что имел в виду дядя Бенни, утверждая, что у него глаз-алмаз. Но всякий раз при взгляде на этот эскиз ему казалось, что утверждение дяди верно. Он продолжал раскрой под гениальную музыку Малера и постепенно превращался в адмирала Пенделя, сходящего по ступеням блистающей великолепием лестницы на бал в честь его инаугурации. Впрочем, невинные эти мечтания ничуть не отражались на портняжном мастерстве. "Ты идеальный раскройщик, - твердил он себе, - тут надо признать и заслугу твоего покойного партнера и учителя Брейтвейта, и тебе незачем становиться кем-то другим. Ты прирожденный портной, и если ставишь иногда себя на место клиента, так только для того, чтоб усовершенствовать крой. Ну и еще немного пожить в обличье и костюме клиента, пока тот не затребует свой заказ". Именно в таком счастливом состоянии полупревращения и пребывал Пендель, когда позвонил Оснард. Сперва к телефону подошла Марта. Марта была его секретаршей, отвечала на звонки, вела бухгалтерский учет и делала бутерброды. Суровое и преданное крошечное создание, мулатка с покрытым шрамами косоватым лицом - следами от прививки и неудачной хирургической операции. - Доброе утро, - произнесла она по-испански своим красивым голосом. Не "Гарри" и не "сеньор Пендель" - этого она себе никогда не позволяла. Просто "Доброе утро" самым что ни на есть ангельским голоском, поскольку лишь голос и глаза были единственным ее украшением. - И тебе доброе утро, Марта. - Вам звонит новый клиент. - С какой стороны от моста? Это давно стало их расхожей шуткой. - С вашей. Звать Оснард. - Как? - Сеньор Оснард. Он англичанин. Шутит. - И как же шутит? - Ой, не спрашивайте. Отложив ножницы, Пендель приглушил Малера и придвинул к себе блокнот заказов и карандаш. На столе, где производился раскрой, он всегда поддерживал безукоризненный порядок: ткань тут, выкройки там, книга с записями размеров тоже на своем месте. Раскроем он обычно занимался в черном жилете со спинкой из шелка и расстегнутой верхней пуговкой - собственной модели и пошива. Панделю нравился этот стиль, строгий деловой дух, которым он был отмечен. - Как прикажете записать по буквам? - весело осведомился он, когда Оснард повторил свое имя. В голосе Пенделя, когда он говорил по телефону, всегда слышалась улыбка. И у незнакомцев складывалось впечатление, что говорят они с очень приятным человеком. Такой человек просто не может не понравиться. Но, видимо, Оснард был наделен тем же заразительным даром, а потому, едва обменявшись несколькими словами, оба они развеселились, и вся их дальнейшая типично английская и довольно продолжительная беседа проходила легко и непринужденно. - "Осн" в начале и "ард" в конце, - ответил Оснард, и нечто в манере и голосе подсказало Пенделю, что человек этот наделен редкостным остроумием. Именно так он и записал имя нового клиента, двумя группами из трех букв со знаком & посредине. - А кстати, вы Пендель или Брейтвейт? - осведомился в свою очередь Оснард. На что Пендель, которому частенько задавали этот вопрос, ответил пространно и в самой изящной манере: - Вообще-то, фигурально выражаясь, я как бы един в двух лицах. Партнер мой, Брейтвейт, сколь ни прискорбно это сообщить, давно уже умер. Но смею вас заверить, заложенные им стандарты живы и соблюдаются этим домом по сей день, что доставляет радость всем, кто знал этого замечательного человека. В каждой из фраз Пенделя, особенно когда он говорил о своей профессии, чувствовалась живость, присущая человеку, возвратившемуся в знакомый мир из долгой ссылки. И еще они немного зависали на конце, напоминая концертный пассаж, когда публика ожидает логического завершения музыкального отрывка, а он все не кончается. - Прискорбно слышать, - после небольшой паузы ответил Оснард и немного понизил тон, как бы отдавая тем самым дань уважения покойному. - И отчего именно он скончался? Пендель отметил про себя: все же странно, как много раз ему задавали тот же вопрос. И тут же отмел эту мысль. Вопрос вполне естественный, стоит только вспомнить, что все мы, рано или поздно, уйдем в мир иной. - Они называют это ударом, мистер Оснард, - ответил он самоуверенным тоном, который обычно выбирают здоровые люди для рассуждений на подобную тему. - Но лично сам я, если уж быть до конца честным, считаю причиной разбитое сердце, что было вызвано трагическим и неожиданным закрытием нашего предприятия на Сейвил Роу вследствие карательных мер, предпринятых налоговиками. Могу ли я спросить, и не сочтите мое любопытство непристойным, вы постоянно живете здесь или только проездом в Панаме? - Приехал в город пару дней тому назад. И собираюсь пробыть достаточно долго. - Тогда добро пожаловать в Панаму, сэр. И еще, могу ли я узнать какой-либо контактный телефон, по которому можно будет найти вас? На тот случай, в этих краях довольно редкий, если мы вдруг потеряем друг друга? Оба они, будучи выходцами из Англии, старались определить происхождение друг друга по акценту. Для Оснарда происхождение Пенделя было очевидно, равно как и желание скрыть его. В голосе, несмотря на всю его мягкость и приятность, проскальзывали характерные нотки Лиман-стрит, находившейся в Ист-Энде. И хотя Пендель произносил гласные правильно, его подводила интонация, понижение тона в конце. И даже если бы этого не было, подвела бы некая высокопарность слога. Пенделю, в свою очередь, показалось, что в манере Оснарда глотать целые слоги прослеживается манера привилегированного класса - таким, как он, свойственно игнорировать счета дяди Бенни. Но они говорили и слушали дальше, и Пенделю начало казаться, что между ними возникает молчаливое понимание, как между двумя ссыльными, где каждая из сторон с радостью готова отбросить все предубеждения ради того общего, что их связывает. - Поживу в "Эль Панама" до тех пор, пока моя квартира не будет готова, - объяснил Оснард. - А она должна была быть готова еще месяц тому назад. - Вот так всегда, мистер Оснард. Эпоха строителей и строительства подошла к концу. Сам убеждался в этом много раз и не устану повторять. Что в Тимбукту, что в Нью-Йорк Сити - все едино. Самое неэффективное на свете занятие - это строительство. - И у вас там в пять, должно быть, становится потише? Наплыв спадает часам эдак к пяти? - Пять часов - самое благодатное у нас время, мистер Оснард. Вся моя публика, благополучно откушав ленч, возвращается на рабочие места, а то, что я называю предобеденным часом, еще впереди. - Он подавил извинительный смешок. - Ну вот вам, пожалуйста. Я оказался лжецом. Ведь сегодня пятница, а потому все мои помощники спешат к женам домой пораньше. В силу этого ровно в пять буду счастлив уделить внимание исключительно вам. - Вы лично? Собственной персоной? Но ведь большинство модных портных нанимают служащих, которые и выполняют за них самую тяжелую работу. - Боюсь, я в этом смысле человек самый что ни на есть старомодный, мистер Оснард. Для меня появление каждого нового клиента