начительно задержано посредством завертывания его в одеяло; что самый простой способ воспламенить калий это бросить его в воду, - все это истины, которые человеку, знакомому только с внешнею стороной предметов, покажутся очевидными нелепостями. И если даже тогда, когда факторы немногочисленны и несложны, результаты могут абсолютно противоречить кажущейся возможности, тем более могут они часто разниться там, где факторы многочисленны и взаимно связаны. Французское изречение по поводу политических событий: "Всегда случается то, чего не ожидаешь", - изречение, которое французы в последнее время не раз подтверждали на деле, должно бы постоянно иметься виду у законодателя и у тех, которые стремятся ускорить законодательную деятельность. Остановимся на минуту и рассмотрим ряд, по-видимому, невозможных результатов, созданных социальными силами. Вплоть до последнего времени думали, что язык - сверхъестественного происхождения. Что этот разработанный аппарат символов, столь удивительно приспособленный для передачи мыслей от одного ума к другому, есть дар чудесный, это казалось бесспорным. Люди не могли себе представить, каким путем могли явиться эти многосложные соединения слов различного порядка, рода и вида, с их формой, делающей их способными соединяться между собою и составлять вечно новые комбинации, вполне точно передающие любую идею по мере ее возникновения. Гипотеза, что и язык слагался медленно и постепенно в общем процессе эволюции из постоянного употребления знаков, первоначально главным образом химических, затем частью мимических, частью вокальных и, наконец, уже только вокальных, - эта гипотеза никогда не приходила в голову людям на ранних ступенях цивилизации; когда же она наконец пришла им в голову, они сочли ее слишком чудовищною нелепостью. Между тем эта чудовищная нелепость оказалась истиной. Эволюция языка, теперь уж достаточно изученная, показывает нам, что все отдельные слова, все выдающиеся черты структуры речи имели естественный генезис, и дальнейшие исследования ежедневно приносят нам новые и совершенно очевидные доказательства того, что этот генезис с самых первых шагов был явлением вполне естественным, и не только естественным, но и самопроизвольным. Ни один язык не был создан по искусственно составленной схеме каким-нибудь правителем или какой-нибудь законодательной коллегией. Не на съезде ученых изобретались части речи и устанавливались правила для их потребления. Мало того, начавшись без всякого юридического основания или установленной власти, этот процесс продолжался сам собой, и ни один человек того не заметил. Только под влиянием потребности во взаимном общении, в обмене мыслей и чувств, только из личных целей люди мало-помалу развивали речь, абсолютно упуская из виду, что они делают не только то, чего требуют их личные интересы. И это бессознательное отношение продолжается даже и теперь. Возьмите все население земного шара, и вы вряд ли найдете одного человека из миллиона людей, который знал бы, что в своей повседневной речи он продолжает далее тот самый процесс, при помощи которого развился язык. Я начинаю, таким образом, прямо с основного пункта той аргументации, которую намереваюсь привести дальше. Останавливаясь на минуту на этом примере, я имел главным образом в виду показать, насколько результаты социологических процессов превосходят все представления не только так называемого здравого смысла, но даже и представления развитого здравого рассудка; и что даже те, которые до самой высокой степени развили в себе "научное употребление воображения", не в состоянии их предвидеть. Но главным образом мне хотелось показать, как поразительны результаты, достигнутые косвенным и бессознательным образом кооперацией людей, просто занятых преследованием своих личных целей. Перейдем теперь к специальному предмету этой статьи. Я с большим сожалением следил за той поддержкой, какую оказывал своим заслуженным высоким авторитетом проф. Гексли школе политиков, которая вряд ли нуждается в поддержке, потому что у нее так мало противников. Я сожалею об этом тем более, что до сих пор люди, подготовленные к изучению социологии предварительным изучением биологии и психологии, почти не высказывались по данному вопросу, и то, что проф. Гексли, который в силу как своей общей эрудиции, так и специальных познаний наиболее подготовлен судить об этом вопросе, пришел к выводам, изложенным в последнем номере "Fortnightly Review", подействует обескураживающим образом на небольшое число лиц, пришедших к противоположным взглядам. Но как бы я ни сожалел об открытом противодействии проф. Гексли обшей политической доктрине, мною исповедуемой, я не имею здесь в виду возражать на его доводы вообще; меня удерживает от этого частью нежелание останавливаться на пунктах разногласия с человеком, которого я так глубоко уважаю, частью же сознание, что то, что я выскажу, будет повторением главным образом того, что было мною уже раньше так или иначе высказано. На одном только вопросе я считаю себя обязанным остановиться. Проф. Гексли молчаливо вопрошает меня и ставит, таким образом, передо мной альтернативу, выход из которой для меня очень неприятен. Не отвечая на его вопросы, я тем самым позволяю заключить, что не имею на него ответа и что, следовательно, доктрина, которую я исповедую, не выдерживает критики; приходится, следовательно, дать на этот вопрос соответствующий ответ. Как это мне ни неприятно, я вижу, что как общественные, так и личные интересы требуют, чтобы я сделал это. Если бы я имел возможность полнее разработать свою статью, на которую ссылается проф. Гексли, вопрос не был бы, может быть, вовсе поднят. Эта статья заключается следующими словами: "Мы намеревались высказать здесь некоторые замечания относительно различных типов социальной организации, а также сказать несколько слов о социальных метаморфозах, но мы достигли уже указанных нами здесь границ". Это дальнейшее развитие понятий, которые я имею в виду изложить в "Основаниях социологии", я должен наметить здесь в кратких чертах, чтобы сделать свой ответ достаточно понятным. Мне придется при этом сказать многое, что было бы совершенно излишне, если бы этот ответ предназначался исключительно только для проф. Гексли, - в таком случае достаточно было бы легких намеков на общие явления организации, с которыми он неизмеримо более знаком, чем я. Но так как убедительность моего ответа должна быть отдана на суд обыкновенного читателя, то этот последний должен быть снабжен необходимыми для этого данными, причем точность моего изложения подлежит контролю проф. Гексли. Первоначальная дифференциация в структурах организмов, как она обнаруживается в истории каждого отдельного организма, так же как и в истории всего органического мира в его целом, есть дифференциация на части внешние и внутренние, - на части, поддерживающие непосредственное общение с окружающею средой, и части, не находящейся в непосредственном с нею общении. Мы видим это как в тех мельчайших низших формах, неправильно, хотя и удобопонятно называемых иногда одноклеточными, так и в наиболее развитом отделе существ, которые на основании серьезных соображений рассматриваются как агрегаты существ более низких. У этих сложных организмов различают две оболочки - эндодерму и эктодерму, мало отличающиеся одна от другой, из них одна служит для образования пищеварительного мешка, другая является внешней оболочкой тела. Согласно описанию их, данному проф. Гексли в его Oceanic Hydrozoa, эти слои представляют обыкновенно, если и не всегда, так как существуют исключения, особенно между паразитами, органы питания и органы внешних сношений. В зародышах высших типов каждый из этих слоев делается двойным, благодаря присоединению образовавшегося между ними и расщепившегося на два средних слоя; из внешнего двойного слоя развивается вся внешняя оболочка тела, с его конечностями, нервной системой, органами чувств, мышцами и т. д., тогда как из внутреннего двойного слоя развивается пищевой канал, с его придаточными органами, а также сердце и легкие. Хотя в высших типах эти две системы органов, поглощающих и расходующих пищу, настолько связаны разветвлением кровеносных сосудов и нервов, что это деление не может быть точно проведено, но в целом все же вышеизложенный контраст остается в силе. Следовательно, уже в самом начале возникает это разделение, которое предполагает одновременно кооперацию и антагонизм: кооперацию - так как в то время как наружные органы доставляют внутренним пищу в сыром виде, внутренние органы перерабатывают и доставляют наружным органам материал готовый, который дает им возможность исполнять свое назначение; антагонизм - потому что каждая система органов, существующих и развивающихся за счет этого переработанного материала, не может присвоить себе какую-либо часть общего запаса, не уменьшая на такую же величину запас, нужный для других частей. Эта общая кооперация и этот общий антагонизм усложняются специальными кооперациями и специальными антагонизмами, как только две большие системы органов достигают известной степени развития. Первоначально простой пищевой канал, дифференцируясь на различные части, становится агрегатом структур, которые благодаря кооперации лучше исполняют свои функции, между которыми тем не менее возникает антагонизм, так как каждая из них должна восстановить свои потери и приобрести материал для дальнейшего развития за счет общего запаса питания, необходимого для них всех. Точно так же, когда наружная система развивает специальные органы чувств и конечности, между ними также возникают вторичные виды кооперации и вторичные виды антагонизма. Разнообразие комбинаций их действий успешнее обеспечивает питание; но вместе с тем деятельность каждой отдельной группы мышц или нервов вызывает трату некоторой части питательного материала, предназначенного для внешних органов, и происходит за счет всего организма. Таким образом, общий план строения как в целом, так и в деталях заключается одновременно в комбинации и расчленении. Все органы объединяются на почвы служения интересам организма, в состав которого входят, но при этом все они имеют и свои специальные интересы и конкурируют один с другим из-за распределения между ними крови. Форма управления, контроля и координации развивается вместе с развитием этих систем органов; наконец, появляются две управляющие системы. Возникает общее различие между двумя управляющими системами, принадлежащими к двум большим системам органов. Вопрос, образовалась ли внутренняя управляющая система первоначально из внешней или нет, здесь не важен: в развитом состоянии она в значительной мере независима {Здесь и в дальнейшем изложении я имею в виду управляющие системы Vertebrata потому, что их соотношения в этом большом отделе животного царства гораздо лучше изучены, а не потому, что подобных соотношений не существовало также и в других отделах его. Например, в большом отделе Annulosa эти управляющие системы представляют отношения для нас в высшей степени поучительные. Ибо в то время, как низшие Annulosa имеют только одну систему нервных узлов, высший их тип (как, напр., моль) имеет нервную систему, управляющую внутренними органами, а также более ясную систему, управляющую органами внешнего сношения. И этот контраст аналогичен одному из контрастов между культурным и некультурным обществом, ибо в то время, как у некультурных и малокультурных существует только простая система управляющих органов (agereus), y вполне цивилизованных, как мы вскоре увидим, существуют две системы управляющих органов (ageneus) соответственно внешней и внутренней структурам.}. Если мы рассмотрим их соответственные функции, мы поймем происхождение этого различия. Для того чтобы внешние органы могли успешно кооперировать в целях захватить добычу, избежать опасности и т. д., необходимо, чтобы они находились под такой властью, которая была бы способна направлять их соединенные действия то так, то иначе, в зависимости от изменения внешних обстоятельств. Необходимо в каждый данный момент быстрое применение к более или менее новым условиям, и, следовательно, нужен сложный централизованный нервный аппарат, которому все эти органы быстро и безусловно повиновались бы. Управляющий центр, необходимый для внутренней системы органов, другого рода и гораздо проще. Когда приобретенная внешними органами пища уже попала в желудок, необходимая кооперация внутренних органов, хотя и изменяется несколько в зависимости от количества или рода пищи, тем не менее представляет общее единообразие и должна происходить более или менее одинаково, каковы бы ни были внешние условия. В каждом случае пища должна превратиться в кашицу, перемешанную с различными растворяющими выделениями и передвигаемую по известному пути, на котором та часть ее, которая служит для питания, задерживается поглощающими поверхностями. Для того чтобы эти процессы совершались успешно, участвующие в них органы должны быть снабжены годною для этого кровью; для этой цели сердцу и легким приходится работать с большею силой. Эта кооперация внутренних органов, происходящая со сравнительным единообразием, регулируется нервной системой, в значительной мере независимой от той более высокой и более сложной нервной системы, которая управляет органами внешними. Акт глотания, конечно, главным образом происходит при помощи высшей нервной системы, но проглоченная пища раздражает одним своим присутствием местные нервы, посредством этих последних местные нервные узлы и косвенно, через нервные сплетения с другими узлами, возбуждает все остальные внутренние органы к кооперативной деятельности. Правда, функции симпатической или узловой нервной системы, или "нервной системы органической жизни", как ее иначе называют, не вполне исследованы. Но раз мы положительно знаем, что некоторые из ее сплетений, как например, сердечные, представляют те центры местной стимуляции и координации, которые могут действовать самостоятельно, хотя и находятся под влиянием высших центров, мы можем смело заключить, что другие и более обширные сплетения, распространенные между внутренностями, тоже являются такими местными и в значительной степени независимыми центрами; тем более что нервы, которые они посылают к внутренностям для соединения со многими второстепенными узлами, рассеянными среди них, значительно превосходят в количестве сопровождающие их цереброспинальные волокна, и предполагать, что-либо другое значило бы оставить открытым вопрос: в чем заключаются их функции? - а равно и вопрос: каким образом совершаются эти бессознательные координации внутренностей? Нам остается только исследовать род кооперации, существующей между этими двумя нервными системами. Эта кооперация является одновременно и общей и частной. Общая кооперация - это та, при помощи которой каждая система органов получает возможность возбуждать к деятельности другую систему органов. Пищевой канал вызывает посредством известных нервных сплетений высшей нервной системы ощущение голода и побуждает таким образом делать усилия, какие необходимы, чтобы добыть пищу. И обратно: действие нервно-мышечной системы или, по крайней мере, ее нормальная деятельность посылает внутрь сердечным или иным сплетениям целый ряд стимулов, возбуждающих деятельность внутренностей. Специальная кооперация - та, при помощи которой одна система как бы сдерживает косвенным образом другую систему. Волокна симпатической нервной системы сопровождают каждую артерию на всем протяжении органов внешнего сношения и обусловливают ее сокращение; обратное действие вызывается некоторыми цереброспинальными волокнами, сплетающимися с симпатическим нервом во внутренней полости; блуждающий и другие нервы производят задерживающее действие на сердце, кишечник, поджелудочную железу и т. д. Несмотря на некоторые сомнительные подробности, интересующий нас здесь факт достаточно очевиден. Соответственно двум системам органов, существуют две нервные системы, в значительной мере независимые одна от другой, и если не подлежит сомнению, что высшая система воздействует на низшую, то также несомненно и то, что низшая очень сильно влияет на высшую. Сдерживающее действие симпатической нервной системы на кровообращение при помощи нервно-мышечной системы неоспоримо; таким образом, становится возможным то, что при усиленной работе внутренних органов нервно-мышечная система утомляется в такой значительной степени {Идя навстречу возражению, которое будет мне, может быть, сделано, что опыты Бернара, Людвига и др. относительно некоторых желез показывают, что нервы цереброспинальной системы управляют выделительным процессом, я хотел бы высказать, что как в этих случаях, так и во многих других, в которых изучены были относительные функции цереброспинальных нервов и симпатической нервной системы, брались органы, в которых ощущение является или стимулом деятельности, или сопутствующим ему фактором, и что поэтому эти случаи не позволяют нам делать заключений применительно к случаям, где речь идет о внутренних органах, которые при нормальном состоянии исполняют свои функции без ощущений. Возможно даже, что функции симпатических волокон, сопровождающих артерии внешних органов, играют просто вспомогательную роль по отношению к центральным частям симпатической системы, которые возбуждают и регулируют работу внутренних органов, - вспомогательную в том смысле, что они задерживают прилив крови к внешним органам в тех случаях, когда она необходима внутренним; цереброспинальная система производит задержку (кроме ее действия на сердце), действующую в обратном смысле. И возможно, что это есть способ поддержать ту конкуренцию из-за питания, которая возникает, как мы видели с самого начала, между этими двумя большими системами органов.}. Дальнейший факт, интересующий нас здесь, заключается в том контрасте, который представляет у различных родов животных степень развития этих двух больших систем, которые соответственно обусловливают внешние и внутренние функции. Существуют такие активные существа, у которых органы движения, органы чувств, вместе с комбинирующим их действия нервным аппаратом, занимают значительное место по сравнению с органами питания и их придатками, и в то же время существуют такие малоактивные создания, в которых те же органы внешних сношений занимают очень незначительное место сравнительно с органами питания. И что еще замечательно и для нас особенно поучительно - это то, что тут часто имеет место метаморфоза, характерной чертой которой является значительное изменение в соотношении этих двух систем, - метаморфоза, сопровождающая глубокое изменение в образе жизни. Наиболее обычная метаморфоза иллюстрируется очень разнообразно миром насекомых. В течение личиночного периода в жизни бабочки ее органы питания значительно развиты, тогда как внешние органы развиты очень мало, а когда затем, во время периода покоя, внешние органы претерпевают громадное развитие, делающее возможным деятельное и многообразное приспособление насекомого к окружающему миру, пищеварительная система становится сравнительно незначительной. С другой стороны, у низших беспозвоночных наблюдается очень обычная метаморфоза противоположного характера. Молодой индивидуум с совершенно ничтожной пищеварительной системой, но снабженный конечностями и органами чувств, свободно плавает по всем направлениям. Затем он устраивается в таком месте, где можно находить пищу, не прибегая к движениям, теряет в значительной степени свои внешние органы, развивает систему внутренних органов и, по мере роста, принимает вид, чрезвычайно мало напоминающий первоначальный вид, приспособленный почти исключительно к питанию и размножению. Но обратимся теперь к организму социальному и к тем аналогиям в строении и функциях, которые могут быть в нем прослежены. Понятно, что аналогии между явлениями, которые представляет собою индивидуум, т. е. агрегат физически связный, и явлениями, которые представляют физически несвязный агрегат индивидуумов, распространенных на большом пространстве, не может быть видимой или ощутимой; здесь возможна только аналогия между системами, между методами организации. Существующие аналогии являются продуктом несомненной общности обеих организаций: в той и другой существует взаимная зависимость частей, что и составляет зерно всякой организации. Этим определяется и параллелизм между организмом индивидуальным и социальным. Понятно, что этот параллелизм сопровождается и глубокими различиями между агрегатами. Одно из основных различий заключается в том, что, в то время как в индивидуальном организме есть только один центр сознания, способный ощущать удовольствия или страдания, в организме социальном этих центров столько же, сколько в нем заключается индивидуумов, а самый их агрегат не чувствует ни удовольствия, ни страданий, - обстоятельство, коренным образом изменяющее их цели. Рассмотрим же теперь вышеупомянутый параллелизм. В обществе, как и в индивидууме, имеется ряд структур, делающих его способным воздействовать на окружающую среду, как, например, приспособления для нападения и защиты, армия, флот, укрепленные и снабженные гарнизоном пункты. И вместе с тем общество имеет организацию промышленную, поддерживающую все те процессы, которые создают жизнь нации. И хотя обе системы органов - системы внешней и внутренней деятельности - и не находятся между собой в совершенно таком же отношении, как внешние и внутренние органы животного, так как промышленные органы в обществе людей сами снабжают себя сырыми материалами, вместо того чтобы получать их от внешних органов, они тем не менее связаны отношением в другом смысле аналогичным. Тут сразу открываются перед нами явления как кооперации, так и антагонизма. При помощи системы оборонительной промышленная система получает возможность поддерживать свои функции, не испытывая вреда со стороны внешних врагов, и, с другой стороны, при помощи промышленной системы, снабжающей ее материалом для питания, оборонительная система получает возможность поддерживать эту безопасность. И в то же самое время эти две системы находятся во взаимном антагонизме, так как обе в своем существовании зависят от общего для них обеих запаса продуктов. Далее, в социальном, как и в индивидуальном, организме эта первичная кооперация и первоначальный антагонизм подразделяются на вторичные виды кооперации и антагонизма. Присматриваясь к промышленной организации, мы замечаем, что земледельческая и мануфактурная отрасли взаимно помогают одна другой посредством обмена своих продуктов, но в других отношениях находятся между собою в антагонизме, так как каждая стремится взять наибольшую сумму продуктов, принадлежащую другой, в обмен на свои собственные продукты. То же самое замечается и во всех областях мануфактурной деятельности. Из общего дохода, получаемого Манчестером за свои товары, Ливерпуль старается захватить возможно большую долю за доставляемый им сырой материал, Манчестер стремится дать возможно меньше, и оба они в то же самое время кооперируются в снабжении остальной части общества необходимыми для него ткацкими фабрикатами, причем опять-таки стараются получить от него общими силами возможно больше за свои товары. Таков, с теми или другими изменениями, обычный ход вещей во всех отраслях промышленной организации. Побуждаемые своими собственными потребностями или потребностями своих детей, и единичные личности, и более или менее агрегированные группы их быстро открывают у своих сограждан какую-нибудь, неудовлетворенную потребность и охотно удовлетворяют ее в обмен на удовлетворение своих собственных потребностей, и действие этого процесса неизбежно ведет к тому, что самая сильная потребность, удовлетворение которой оплачивается лучше других, привлекает наибольшее число работников, так что при этом получается постоянное уравновешивание потребностей и служащих для их удовлетворения приспособлений. Мы переходим теперь к регулятивным структурам, управляющим действиями этих двух кооперирующих систем. Как в индивидуальном организме, так и в социальном внешние части находятся под строгим контролем центра. Для приспособления к изменчивым и неожиданным переменам в окружающей среде внешние органы должны быть способны к быстрым комбинациям как оборонительного, так и наступательного характера, а для того чтобы действия их могли быстро комбинироваться сообразно каждому возникающему требованию, эти органы должны быть всецело подчинены высшей исполнительной власти: армии и флот должны управляться деспотически. Совершенно другое дело регулятивный аппарат, потребный для промышленной системы. Система, поддерживающая питание общества, как и система внутренних органов питания индивидуума, имеет регулятивный аппарат, в значительной степени отличающийся от того, который управляется внешними органами. Не в силу правительственного указа сеет фермер столько-то пшеницы и столько-то ячменя или делит свою землю в надлежащем отношении на пашню и луга. Не по телеграмме "Ноте Office'a" изменяется производство шерстяных изделий в Лидсе так, чтобы оно точно соответствовало существующим запасам и ожидаемому количеству шерсти. Стеффордшир производит надлежащее количество гончарных изделий, Шеффилд - ножовый товар с быстротой, соответствующей спросу, также без всякого поощрения или задержки со стороны законодательной власти. Получаемые фабрикантами и фабричными центрами импульсы к усилению или сокращению производства совершенно другого происхождения. Они побуждаются к усилению или сокращению размеров своей деятельности частью прямыми заказами распределителей, частью косвенными указаниями, заключающимися в отчетах о состоянии рынка на всем пространстве государства. Регулятивный аппарат, благодаря которому эти промышленные органы дружно кооперируют, действует приблизительно так, как симпатическая нервная система у позвоночного животного. Между большими центрами производства и распределения существует система сообщения, побуждающая или задерживающая их деятельность сообразно изменяющимся обстоятельствам. Между главнейшими провинциальными городами и Лондоном существует ежечасная передача известий, в зависимости от которых изменяются цены, заказываются товары, переводится с места на место капитал, смотря по тому, где больше надобность в нем. Все это происходит без всякого министерского надзора, без предписания со стороны тех исполнительных центров, которые комбинируют действия внешних органов. Существует, однако же, один чрезвычайно важный род влияния, которое эти высшие центры производят на различные виды промышленной деятельности, а именно: задерживающее влияние, предупреждающее агрессивные действия прямого или косвенного характера. Необходимое условие, при котором только и возможно нормальное течение продуктивного и распределительного процесса: где происходит работа или трата, там должен быть пропорциональный приток материала для восстановления. И обеспечение этого не менее важно, чем обеспечение исполнения договоров. Совершенно аналогично тому, как физический орган, исполняющий свои функции и не получающий соответственного притока крови, должен прийти в упадок, причем и весь организм страдает, так и промышленный центр, выработавший и выславший свой специальный товар и не получивший в обмен соответствующего количества других товаров, должен прийти в упадок. Если мы спросим, какое необходимое условие для предупреждения этого местного расстройства питания и упадка, мы увидим, что оно заключается в том, чтобы взаимные соглашения неукоснительно приводились в исполнение, товары оплачивались по условленным ценам и правосудие надлежащим образом отправлялось. Еще один выдающийся параллелизм должен быть здесь описан, а именно тот, который существует между метаморфозами, имеющими место в обоих вышеупомянутых случаях. Эти метаморфозы аналогичны в том отношении, что обе представляют изменения во взаимных соотношениях внешней и внутренней системы органов, а также и в том, что происходят при аналогичных условиях. С одной стороны, мы видим простой тип маленького общества - это кочующая ватага дикарей, - тип по своей организации совершенно хищнический Он представляет не что иное, как кооперативную структуру для военных целей- промышленная часть почти совершенно отсутствует и, поскольку существует, представлена исключительно женщинами. Когда кочующее племя становится оседлым, начинает обнаруживаться и промышленная организация, особенно там, где посредством завоеваний приобретен класс рабов, который может быть принужден к работе. Тем не менее хищнический строй еще долго сохраняет за собой господство. За исключением рабов и женщин, все политическое целое состоит из частей, организованных для нападения и защиты, и действует успешно соответственно тому, насколько власть над ним централизована. Общества подобного рода, продолжая подчинять себе соседние общества и развивая довольно сложную организацию, тем не менее сохраняют преобладающий хищнический тип, при котором промышленные структуры возникают в таком именно количестве, какое необходимо для поддержания существования структур, служащих для нападения и защиты. Прекрасный пример последнего типа представляет Древняя Спарта. Отличительные черты подобного социального типа следующие: каждый член господствующей расы есть воин; война составляет главное дело жизни; каждый член подчинен строгой дисциплине, приспосабливающей его для этого дела; централизованная власть управляет всеми видами социальной деятельности до подробностей повседневной жизни человека включительно, и, наконец, благосостояние государства - все, и индивидуум живет только для его пользы. Эти черты сохраняются до тех пор, пока окружающие общества по своему характеру продолжают требовать и поддерживают в действии воинствующую организацию. Когда, благодаря главным образом завоеваниям и образованию крупных агрегатов, воинственная деятельность становится менее постоянной и война перестает быть занятием каждого свободного человека, тогда начинают брать верх промышленные структуры. Не останавливаясь в подробностях на этом переходном моменте, достаточно взять как образец мирного или промышленного типа Северо-Американские Штаты до последней войны. Тут военная организация уже совершенно исчезла: редкие местные сборы милиции превратились в увеселительные сборища, и все, что имеет отношение к военному делу находится во всеобщем презрении. Отличительные черты мирного или промышленного типа следующие: центральная власть сравнительно слаба, она почти вовсе не вмешивается в частные действия индивидуумов и, наконец, государство не представляет уже нечто такое, для блага чего существуют отдельные лица; напротив, оно само должно служить на пользу этих отдельных лиц. Нам остается только еще прибавить, что эта сопутствующая развитию культуры метаморфоза очень быстро регрессирует, как только внешние условия перестают быть для нее благоприятными. Во время последней войны в Америке похвальба м-ра Сэуорда (Seward) - "мне достаточно прикоснуться к этому колокольчику, и каждый человек в самом отдаленном штате станет пленником государства" (похвальба не пустая, вызвавшая горячее одобрение со стороны многих членов республиканской партии) - показывает нам, как быстро рядом с развитием воинствующей деятельности стремится к осуществлению и полезный для нее тип централизованной структуры и как скоро нарождаются соответствующие чувства и идеи. Наша собственная история с 1815 г. представляет двойной пример такого рода метаморфозы. В течение тридцатилетнего мирного периода воинствующая организация сократилась, воинственные чувства значительно охладели, в то же время быстро расцвела промышленная деятельность; признание индивидуальных прав граждан получило большую определенность, и многие ограничительные и деспотические постановления совершенно исчезли. И обратно: со времени оживления воинственной деятельности и воинственного строя на континенте возродилась и наша собственная организация, служащая для защиты и нападения, и более резко обозначилось стремление к усилению центральной власти, обычно сопровождающее этот строй. Закончив это несколько длинное вступление, я готов приступить к ответу на поставленный мне вопрос. Процитировав некоторые места из того моего опыта ("Социальный организм"), который я несколько пополнил на предшествующих страницах, и высказав некоторое согласие с моими мнениями, - согласие, которое я высоко ценю, так как оно исходит от такого авторитетного судьи, проф. Гексли приступает со свойственной ему тонкостью к анализу несоответствия, существующего якобы между некоторыми приведенными в этом опыте аналогиями и моей доктриной об обязанностях государства. Ссылаясь на одно место в моей статье, в котором я излагаю функции индивидуального ума, как "уравновешивающего интереса жизни - физические, умственные, моральные, социальные", и сравнивая их с функциями парламента, "уравновешивающего интересы различных классов общества", присовокупляя, что хороший парламент тот, в котором партии разделяются соответственно этим различным интересам так, что их соединенное законодательство дарует каждому классу столько, сколько совместимо с правами других классов", проф. Гексли говорит: "Все это представляется совершенно справедливым, но если сходство между физиологическим и политическим организмом может служит указанием не только того, что последний представляет, и как стал тем, что он есть, но также чем он должен быть и чем стремится стать, я не могу не думать, что истинный смысл данной аналогии глубоко противоречит отрицательному взгляду на функцию государства. Представим себе, что, согласно этому взгляду, каждая мышца стала бы утверждать, что нервная система не имеет права вмешиваться в ее сокращения, за исключением тех случаев, когда они являются помехой для сокращения других мышц, или что каждая железа настаивала бы на своем праве выделять секрет, поскольку это не мешает выделениям других желез; представим себе далее, что каждая клеточка пользуется полною свободой следовать своим "интересам" и что laisser faire сделалось всеобщим законом, - что станется в таком случае с физиологическим организмом?". Первое, что я замечу на этот вопрос, это то, что, если бы я придерживался доктрины Прудона, который прямо называет себя "анархистом", и если бы наряду с этой доктриной я высказывал вышеизложенную теорию социального строя и его функций, непоследовательность, доказываемая этим вопросом, была бы очевидна и вопрос должен бы быть признан не имеющим ответа. Но так как я не разделяю мнений Прудона и считаю, что в пределах своих истинных границ правительственные действия не только законны, но и в высшей степени важны, я не понимаю, какое отношение я имею к вопросу, который по смыслу своему предполагает с моей стороны отрицание законности и важности правительственной деятельности. Я не только утверждаю, что ограничительная власть государства по отношению к отдельным индивидуумам, корпорациям или классам индивидуумов необходима, но утверждал даже, что она должна быть более реальна, должна быть шире, чем в настоящее время {См. Social static, ch. XXI, "The Duty of the State". См. также опыт "Чрезмерность законодательства".}. А так как выполнение такого контроля предполагает существование соответствующего контролирующего аппарата, то вопрос, что случилось бы, если бы действия этого контролирующего аппарата были воспрещены, не может поставить меня в затруднительное положение. По поводу этого общего взгляда на вопрос я должен еще заметить, что, сравнивая национальное совещательное собрание с совещательною ролью нервного центра у позвоночного животного, как соответственно уравновешивающих интересы общества и индивидуума, причем оба действуют посредством процесса представлений, я не отождествляю эти два ряда интересов, ибо в обществе (по крайней мере, мирном) эти интересы относятся главным образом к внутренним действиям, тогда как в живом индивидууме они имеют дело преимущественно с действиями внешними. Те "интересы", о которых я здесь говорю, которые, по моему мнению, уравновешиваются представительным правящим органом, это те противоречивые интересы различных классов и различных индивидуумов, уравновешивание которых заключается только в предупреждении агрессивных действий и в отправлении правосудия. От этой общей постановки вопроса, не касающейся меня, я перехожу теперь к более специальной постановке его, которая меня действительно касается. Разделяя действия правящих структур как в индивидуальных, так и в политических организмах на положительно-регулятивные и отрицательно-регулятивные, т. е. на такие, которые возбуждают и направляют, в отличие от тех, которые только задерживают, я должен сказать, что если бы мне здесь предложили вопрос: что случится, если контролирующий аппарат перестанет действовать? - я должен бы был дать два совершенно противоположных ответа, смотря по тому, какая из этих двух систем органов имеется при этом в виду. Если бы в индивидуальном организме каждая мышца в отдельности стала независимой от совещательных и исполнительных центров, из этого возникло бы совершенное бессилие: при отсутствии мышечной координации невозможно было бы стояние на ногах, еще менее - воздействие на окружающую среду, и организм стал бы добычей первого встречного врага. Для того чтобы надлежащим образом комбинировать действия этих внешних органов, большие нервные центры должны исполнять функции, имеющие одновременно положительно-регулятивный и отрицательно-регулятивный характер - они должны предписывать действия и задерживать их. То же самое относится и к внешним органам политического организма. Для того чтобы сделать возможными те быстрые комбинации и приспособления, которые необходимы ввиду изменчивых действий внешних врагов, нужно, чтобы структуры, служащие для защиты и нападения, деспотически управлялись центральною властью. Но если, вместо того чтобы спрашивать, что случилось бы, если бы внешние органы в том и другом случае были освобождены от контроля больших правящих центров, мы спросим, что случилось бы, если бы внутренние органы (промышленные коммерческие организации в одном случае, питательные и распределительные - в другом) были лишены подобного контроля, ответ получился бы иной. Оставим в стороне дыхательную и некоторые другие менее важные служебные части индивидуального организма, не имеющие аналогичных частей в социальном организме, и ограничимся рассмотрением поглощающих, обрабатывающих и распределяющих структур, которые встречаются в обоих. Мне кажется, можно было бы с успехом утверждать, что как в одном, так и в другом случае они не нуждаются в положительно-регулятивном контроле со стороны больших правящих центров, а только в отрицательно-регулятивном. Но обратимся к фактам {Во избежание возможного недоразумения по поводу терминов положительно-регулятивный и отрицательно-регулятивный позволю себе пояснить их несколькими краткими примерами. Если человек владеет землей, а я обрабатываю ее для него всю или только некоторую часть ее или научаю его способам обработки ее, мои действия положительно-регулятивны, но если, предоставляя его хозяйство всецело его собственным силам и разумению, я тольк