починят, весной новые выстроим... Теперь главное... Люди, в Носте есть предатели. Не успел я принять владение - уже воры появились. - Кто, кто ворует?! Толпа угрожающе надвинулась. - Нацвали, гзири и сборщик обворовывают меня и голодных месепе, ночью вывезли пять ароб зерна... Взлетели сжатые кулаки, сыпались проклятия, остервенело плевались, бросали папахи, замелькали палки, жалобно причитали женщины. - Если через три дня не получу украденного обратно, нацвали, гзири и сборщик с семействами будут проданы Магаладзе. - Мсахури мы, не месепе, почему обращаешься, как с собаками? У тебя ничего не крали! - исступленно кричал выскочивший вперед гзири. - Зерно везли? Кто видел? Пусть выйдет, скажет. - Раз навсегда запомните: даром слов не бросаю и обратно не беру. Если через три дня арбы с хлебом не вернутся, продам, как сказал... Дядя Датуна, сколько баранов пасешь? - Теперь, господин... - Я тебе покажу - господин. Ты что, хурма, мое имя забыл? Взор метнулся и встретил синие глаза Нино. Теплая волна согрела сердце, чуть порозовели холодные щеки, губы дрогнули. - Говори, дядя Датуна, сколько царских овец пас? - Пятьсот пас... - Пятьсот?! О, о, какой я богатый. Завтра всех на базар пригонишь. - Георгий, теперь меньше осталось. Нацвали сто взял. - Сто взял? Что, нацвали со мною всегда хочет в доле быть? В толпе засмеялись. - Эй, свяжите воров - нацвали, гзири и сборщика. Народ не шелохнулся. Вперед выскочил Димитрий. - Георгий, дай мне воров на полтора часа, очень прошу, собственные жены их не узнают... Хлеб увозить? - вдруг исступленно закричал он. - Наши отцы своим потом землю поливают, костями поле удобряют, а воры хлеб увозить будут? Чурек из них для собак сделаю... Окажи любезность, дай на полтора часа. Толпа расступилась перед священником. Он осенил гудящую площадь крестом. Народ смолк. - Георгий, бог дает господину власть над людьми. Господин должен беречь, заботиться о своих людях, а ты что хочешь делать? Нехорошо начинаешь. - Нехорошо?! - загремел Георгий. - Ты отец, о боге говоришь, я богу подчиняюсь... тебе верю, ты к небу ближе стоишь, на греческом языке правду знаешь. Сейчас мы перед лицом не только бога, но и народа. Пусть еще один человек скажет, что нехорошо я начинаю... - Кто скажет, четвертый вор будет... Прошу тебя, Георгий, дай мне их на полтора часа! - кричал Димитрий. - Никто не скажет, отец Симон. Господин должен заботиться о своих людях? А я что делаю? Тебе люди верят. Почему ни разу не пошел посмотреть, как сорок семейств из-за трех воров с голоду умирают, почему им не сказал - не по-христиански поступаете?.. А когда воров наказывают, ты заступаешься? Я плохо начинаю, но, может, не плохо кончу. Георгий выхватил шашку и приподнялся на стременах. - Клянусь верной шашкой рубить головы тем, кто против народа! Толпа восторженно бросилась вперед. - Царский нацвали, у тебя ключи от амбаров, сушилен и сараев, где шерсть? Папуна возьми ключи, везде стражу поставь, завтра осматривать буду... А сегодня выдай сорока семействам их долю... Шио заволновался. - Сын мой, я тоже с Папуна пойду, хочу видеть, сколько месепе получат. - Для тебя, отец, другое дело найдется, а лучше Папуна никто не знает, сколько человек должен получить... Много буйволов и ароб царских было? Не помнишь? Плохо, нацвали все должен помнить. Отец, выбери людей. Дядю Датуна возьми, пусть он молодым пастухам баранов передаст. Сосчитайте, сколько у меня буйволов, коров, коней, овец, свиней и разной птицы, все сосчитайте. Через три дня на базарной площади новым глехи хозяйство раздавать буду и новым мсахури - кто нуждается - помощь дам. Если дело есть, дом мой все знают... На краю Носте стоит... Саакадзе хлестнул коня и, не оглядываясь, поскакал. Радость. Тревога. Толпа гудела, недоумевала. Георгий, еще недавно свой, близкий, казался чужим, властным, перевернувшим непонятную жизнь. Радовались мсахурству, но всех пугало возвышение месепе. Их сторонились, качали головой: - Если так пойдет, какая радость от жизни? - Нацвали, гзири и сборщик сильные были, а что с ними сделал? - Правда, немного грабили всех, но привыкли к ним, все же сговаривались. - Теперь новых назначат, может, хуже будет. - Вот, вот. Даутбек к себе их ведет. - Несчастные! - Знал Георгий, кому в дом дать. - Да, давно вражда между Гогоришвили и сборщиком. - А месепе? Посмотрите, как побежали за Папуна... О, о, Папуна все им отдаст! - Мы работали, а презренные рабы получат. - Где правда, где правда? - А как со священником плохо говорил! - Совести в нем нет. - Не слушайте, не слушайте, люди, богатые всегда недовольны, даже гзири жалеют. - Георгий сказал, ничего отнимать не будет. - Может, даже немного прибавит. - Конечно, прибавит. Чем мы хуже месепе? - Георгий обещал хозяйство месепе раздавать. - Мы тоже пойдем, пусть нам тоже даст. - Конечно, мсахури хорошо, но без хозяйства на что мсахури? - Хозяйство будем просить. - Шио видели? Как сумасшедший. - Будешь сумасшедшим! - Люди, люди, бегите к амбарам! Что Папуна делает! Сколько раздает! - Из месепе стражу везде ставит! - О, о, где раздает? Люди бегали, метались, кричали. У священника голосили, проклинали, рвали на себе одежду жены арестованных. У Дато "Дружина барсов" думала, спорила, протестовала и под брань Димитрия пошла к Георгию. - Бросили?! - И хорошо сделали! Разве ты один не лучше понял? Вот мы целый день, как утки, в вине плавали, три бурдюка выпили, по тебе скучали, но решили не мешать. Как хочешь, так и поступай. - Выходит, еще вас благодарить должен? - Конечно, должен! Когда человек один, он больше думает, а когда человек думает, он всегда прав. - Как в пустыне остался, только Папуна рядом. Испугались все, бежали. Какие вы друзья, если испугались? - Не испугались, а обрадовались. К князьям народ привык, знает желание князя, а желание соседа своего не знает. Вот ты, Георгий, вольную нашим родным дал. Не убежали б, нам тоже бы дал. Думаешь, приятно твоей добротой пользоваться? А сейчас из-за выгоды ненужных людей на свободу отпустил. Ты думаешь, я тебя не понял? Моя семья богата. Отец умел со сборщиком дружить, его сборщик не грабил. Восемь мужчин работали. Много работали, много имели. Если бы здесь остались, ты бы тоже от наших родных не брал. Какая тебе польза? Землю даром занимают, дом занимают. Уйдем, ты месепе сюда возьмешь. Из молодых дружину выберешь верную, как кинжал, из стариков преданных сторожей сделаешь... Скажи, не правду говорю? Георгий незаметно улыбнулся: - Правда, Ростом, ты угадал: сто пятьдесят верных людей приобрел и дружину себе создам, и все должности по хозяйству между ними распределю, а хозяйствами никого не обижу. Носте наше местом радости будет. А вам, Элизбар и Даутбек, стыдно, вы тоже были бедными азнаурами и первые мне не поверили... Ну, а теперь будем веселиться. - Э, э, Георгий, не очень веселись, будь осторожен, друг. Ты что, один здесь живешь? Разве кругом нет князей, азнауров? Где научился месепе в глехи переводить, какой пример для народа даешь? Думаешь, молчать князья будут? Вспомни мое слово: царь с тобой тайный разговор поведет. - Пусть поведет, о своем народе большие новости узнает, Дато. Князей не боюсь - на собственной земле я хозяин, а если мой пример не по душе князьям, еще лучше. За эти дни я сто лет прожил... Давно мысли, как молодое вино, бродили, только не понимал, а народ ударил по голове, - сразу понял. Точно спал, а теперь проснулся и... никогда больше не засну. Значит, правда, кто выше сядет, тому виднее. Если азнаур может дать жизнь одной деревне, сколько может дать полководец? - Народ не раз был осчастливлен полководцами. - Ты не понимаешь, Даутбек, я не о князьях, о народном полководце говорю; князья угнетают народ, а если мы, азнауры, начнем помогать народу, сами сильнее будем. И если для народа нужно стать князем, он должен стать им... Купцом, монахом, разбойником - ни от чего не смеет отказываться... - Не слушай их, Георгий, - вспылил Димитрий, - до войны "барсами" ходили, азнаурские куладжи надели - буйволами смотрят. Как ты будешь, так и я у себя заведу. Мы тоже не очень бедные, в моем наделе маленькая деревня, десять семейств, все - месепе, угли для Тбилиси жгут. Черные, как черти. Надсмотрщик мсахури в хорошем доме живет. - Я тоже, Георгий, уйду, отец очень хочет. Только думаю, нехорошо пустые дома оставлять, трудно тебе сразу будет. Пусть, кто уходит, немного хозяйства для новых глехи оставит. Мы, сколько можем, дадим. - Ты дурак, - горячился Димитрий, - я видел твой новый надел, даже дома хорошего нет, в разваленном сарае старый месепе под циновкой умирает. Это он, Георгий, от гордости уходит, а я отца с семейством отправлю, а с дедом на зиму здесь решил остаться. Время трудное, как можно тебя одного бросить? Вчера им говорил. Спорят... Как же, около княгинь потанцевали, сразу царскими советниками стали. Головы от ума распухли. А если по совести поступать, никто на зиму уходить не смеет. Семейства пусть уйдут, а для нас здесь дело есть. Или нам вместе больше ничего не суждено? - Димитрий прав, - задумчиво произнес Дато, - мы не должны разъединяться. Пусть семейства выедут. У тебя, Димитрий, дом просторный, поместимся. Да мне кажется, всем часто уезжать придется, а кто здесь останется, помогать будет. Ты как думаешь, Георгий? - Не знаю, друзья, может, Димитрий не прав, может, лучше для вас оставить меня. Сейчас мне страшно стало... Может, устал, только чуствую - не остановлюсь, глаза до конца не видят, мыслям предела нет. Может, плохо это. Пока не поздно, уходите от меня, лучше для вас. - Нам, Георгий, не пристало у мангала чулки сушить. Или вместе на гору, или в пропасть вместе, - весело тряхнул головой Элизбар. Еще день, еще ночь жужжит взбудораженное Носте. Забыли про еду, забыли про сон. Ошалело мечутся толпы, жестикулируют, охают, возмущаются, радуются, остервенело ругаются, плюют, спорят... По улицам, на базаре, у реки беспокойно мычит скот: передвигаются блеющие овцы, недоуменно топчутся козы, визжат перегруженные арбы, свистят длинные кнуты. За притихшей церковью разгоряченные мальчишки играют в "избиение гзири, сборщика и нацвали". Папуна, Шио, Датуна и трое выборных из Носте подсчитали хозяйство. Украденное зерно вернули с полдороги. Припасов и хлеба нашли много, буйволов только пятнадцать пар, коней под стражей гзири десять, коров совсем не было, свиней сто штук. Зато в открытые двери сараев выползли опухшие тюки с белой, золотой и черной шерстью, готовой к отправке. Обрадовал приказ Георгия проверить хозяйство мсахури. Считали до поздней луны. Шио вернулся домой сумрачным, ночью метался в жару, бредил. Царь много имеет, князья - сколько хотят, мсахури откуда столько взяли? До сих пор мсахурский скот считали царским. Оказалось, один нацвали имел большое стадо коров, свиней, овец, восемь буйволов, а от птицы двор нельзя пройти, подвалы ломились от сыра. Много кувшинов с маслом подготовлено к отправке в Тбилиси. - Сколько лет грабил Носте, чтобы в таком богатстве плавать! - качал головой Папуна. Закутанный в мохнатую бурку всадник лихо спрыгнул с коня, удивленно окинул взором низенький домик и постучался. Эрасти провел его в сад. Георгий в глубокой задумчивости шагал по шуршащей дорожке. Гонец молча вынул из папахи послание. Георгий взломал печать и склонился над лощеной бумагой. "...Что нужно, Георгий, все пришлю. Говорили мне, Носте богато шерстью и лесом, но ты молодой, помощь необходима. В чем нужда твоя, как отцу, скажи, чадо мое. Может, нужны люди, или скот, или оружие, с большим сердцем все пришлю. Амфору вина прими, пятьдесят лет в ананурском марани хранилось, пей на здоровье. Моя семья приветствует тебя и в гости ждет. Подписал в замке Ананури князь Нугзар Эристави. Арагвский". Георгий ушел в глубь сада и снова перечитал послание. Особенно щемила фраза; "и в гости ждет". Он не мог разобраться в чуствах, взволновавших его, но твердо решил ничего не брать от князя и пока не ехать. Носте торжественно проводило семьи азнауров. Резали баранов, песнями вспоминали старину, танцевали у костров. В дом Элизбара переехало семейство Эрасти. Долго ругался Элизбар, наконец убедил отца оставить часть хозяйства новым жильцам. Немало поскандалили со своими отцами и другие азнауры. Наконец все порешили оставить шестую часть. В Носте, по личной просьбе Георгия, зазимовала семья Даутбека, приступившая уже к постройке дома на своем новом наделе. Георгий убедил взять в помощь десять новых глехи. Отец Даутбека согласился управлять Носте на время отсутствия Георгия. Шио целый день метался от постройки к амбару, от амбара к буйволятнику. На него напал страх: вдруг сказочное богатство окажется сном. Ни брань Папуна, ни упреки Маро не помогали, Шио упорно стерег свое богатство. Георгий молчал, он чуствовал в чем-то правоту отца и прощал ему внезапно выросшую его жадность и даже жестокость, но твердо отстранил Шио от общественных дел, уверив, что за обширным владением должен следить сам хозяин. Ностевцы, многозначительно щурясь, поговаривали о скорой свадьбе Георгия и счастливой Нино, дочери Датуна, ставшего большим человеком. Заведуя складами и сортировкой шерсти, Датуна ходил в новой чохе, важно постукивая ореховой палкой. Нино застенчиво пряталась в доме, куда под разными предлогами часто заглядывал Георгий. Взбудораженная Тэкле не отходила от Нино, поминутно покрывая лицо любимицы поцелуями. Через несколько дней отдохнувший гонец собрался в обратный путь. Георгий послал в подарок Нугзару шкуру бурого медведя, подарил гонцу каракуль на папаху и в письме благодарил князя за доброту, но у него, Георгия, все есть, а в Ананури, если князь не раздумает, он приедет весною. ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ На аспарези, разбрасывая влажный песок, стройной колонной въехали тваладские сотни, первая на белых, вторая на черных конях, и развернулись у желтого круга. Онбаши, бросив поводья, столпились у царской площадки и заспорили о первенстве сотен в джигитовке. Юзбаши, азнауры Асламаз и Гуния, оживленно обсуждали желание царя расширить тваладскую конницу до четырехсот сабель. Их радовала возможность пополнить конницу тваладской молодежью, избежав приема к себе церковных мсахури. Худощавый Гуния одобрительно качал маленькой головой, точно надетой на длинную шею. Его слегка косящие глаза самодовольно поблескивали. Гордые привилегиями, данными еще Луарсабом I, тваладцы упорно избегали смешения с другими мсахури. Освобожденные от податей, владея для личных работ многочисленными месепе, они целые дни проводили в военных упражнениях, джигитовке, состязаниях, охоте на диких зверей. Неустрашимые, в сирийских кольчугах, на выхоленных жеребцах с синими чепраками, тваладцы держали в страхе врагов царя, особенно казахов, не отваживавшихся приблизиться к летней резиденции Багратидов и Кватахевскому монастырю, расположенному в полуверсте от Тваладского замка. Владение Твалади с замком и городком тваладских сотен с севера, запада и востока замыкалось Ксильскими горами, поросшими густым лесом, а с южной, при слиянии Гудалы и Эзати, обрывалось Гударехским ущельем. На холме протрубил боевой рог. Асламаз и Гуния вскочили на коней и поскакали навстречу царю. Было раннее утро. Серебряные капли блестели на листьях. Два коня, пофыркивая, важно переступая выхоленными ногами, углублялись по узкой тропинке в лес. - Сюда, господин, - сказал чубукчи, сворачивая к оврагу. Он хрипло свистнул, подражая розовому скворцу. Из пещеры завыл шакал. Шадиман спрыгнул с Каракала, раздвинул ветки, пригнулся, вошел в пещеру и опустился на сухие листья рядом с человеком, угрюмо его приветствовавшим. - Какие вести привез, Отар? - Плохо, князь: Орбелиани угрожает все открыть царю, если не скажешь, где Нестан. Шадиман нахмурился. Царь, конечно, поверит, и тогда... А если отправить Нестан в Абхазети, не изменит ли Орбелиани? Конечно, изменит. Надо обезоружить князя. Пусть знает, где спрятана Нестан, но освободить ее не сможет. Помолчав, Шадиман спросил: - Больше ничего не передал Орбелиани? - Передал, князь, Баграт поручил закупить в Турции оружие и тайно переправить в Гонио, откуда зимою верные люди перевезут в замок Баграта. Когда турки доставят оружие в Абхазети, получишь тайный знак - парчовый пояс... Потом велел передать: атабаг Манучар уже был в Кодорском монастыре для переговоров о помощи Баграту. О чем говорил - Орбелиани скажет, когда узнает, где Нестан. Шадиман поднялся и приказал Отару явиться за ответом через три дня. Шадиману сегодня везло. Царь и Луарсаб еще не вернулись, с аспарези, и он поспешно направился на угловую террасу, куда через Нари пригласил Мариам. Шадиман передал "требование" Орбелиани взять Нестан в царский замок под высокое покровительство царицы. Он горестно добавил: на случай отказа у Орбелиани готово послание царю с описанием одной молельни... Шадиман умолял не уклоняться от благородного дела. Нестан не имеет матери, а "несчастный князь", жертва Эристави, навсегда вынужден покинуть пределы Картли. Но если княжна будет в замке царицы, Илларион Орбелиани клянется остаться верным до последнего вздоха покровительнице всех несправедливо обиженных... Мариам поняла безвыходность положения и решилась на опасный разговор с царем. На холме протрубил боевой рог, звучно ударили тамбури, и под перекатное "ваша" царь с Луарсабом, окруженные телохранителями и лучшими азнаурами, выехал из аспарези. Пересекая Твалади, царь залюбовался гордостью тваладцев - новой мельницей на реке Гудала - и повернул к темному озеру. Азнаур Гуния воспользовался хорошим настроением царя, расправил тонкие усы и передал просьбу тваладцев отписать им доходное озеро, обогащающее Кватахевский монастырь большим уловом лучших пиявок. Царь улыбнулся. - К сожалению, не придется. Монахи со времен Баграта Третьего так присосались к пиявкам, что оторвать их не сможет даже увеличенная тваладская конница. Гуния откинул голову, конь учтиво фыркнул. На пожелтевшей поляне царь отпустил тваладцев и, окруженный личной охраной, предложил Луарсабу вернуться в замок дальней дорогой. Гуния и Асламаз вброд пересекли Гудалу и напрямик поскакали к азнауру Квливидзе. На висячем мосту царь, указывая на крепость Кавту, объяснил Луарсабу причину уединенной прогулки. Луарсаб взволнованно слушал отца. Неприступная красавица Кевта, опоясанная серыми массивами, давно разжигала его воображение. В молчаливых сумерках он не раз любовался крепостью, с трех сторон обрывающейся отвесными скалами, и гордился бессилием врагов проникнуть в Кавту крутой узкой тропой, продолбленной с четвертой стороны в скалистой горе. Железные ворота вделаны в каменную башню с бойницами. Висячий мост через пропасть перебрасывался только картлийцам. Осторожно проехав качающийся мост, Георгий X и Луарсаб направили коней к замку... В оленьих рогах замерцали светильники. Слуги под наблюдением начальника стола, бесшумно скользя, приготовляли царский ужин. Царь Георгий и Мариам сидели на балконе, украшенном деревянными кружевами и пестрыми столбиками. Внизу, у журчащего фонтана, Тинатин с подругами пронзительными криками пугала причудливых рыбок. - О чем печалюсь? Об одной знатной сироте, лишенной царского покровительства: о Нестан вспомнила. Георгий X отшатнулся. - Ты знаешь, где дочь Орбелиани, и молчишь! - воскликнул он. - Буду молчать, пока не поклянешься в церкви взять княжну в свой замок. Подумай: Орбелиани, узнав о твоем милосердии, из боязни за любимое дитя не посмеет идти против царя. - Да, да, Мариам, ты всегда была умной... Может, вернуть Орбелиани и владения? - Как пожелаешь, царь, Нестан может и от нас зависеть, - сказала осторожно царица. Царь хмуро прошелся по балкону, с ненавистью посмотрел на облако, заволакивающее молодой месяц, обещал подумать и круто повернулся к дверям. Ночью телохранитель Гварам мчался к западным воротам Кватахевского монастыря. На рассвете Нари, проклиная камни, пробралась к восточной часовне Кватахевского монастыря и передала настоятелю желание царицы пожертвовать монастырю смежный виноградник. Утром Трифилий приехал в Твапади и через начальника замка попросил царя уделить ему внимание по церковному делу. Сабля телохранителя Гварама сверкала у сводчатых дверей. - Да, да, отец Трифилий, мы с тобой монахов с Картли знакомим, а рыжая лисица у царицы под мутаками греется. - Христос смягчил сердце царицы. Святое дело - жалость к дочери врага, - заметил настоятель, подняв к небу неземные глаза. Георгий X, опешив, смотрел на монаха. - Но, отец, мы другое решили... Не ты ли говорил: дочерью заманим отца?! - Если царица в христианском милосердии покровительствует маленькой княжне, то Христос не допустит препятствовать богоугодному делу... Думаю, Нестан не в Картли, иначе Баака первый разыскал бы княжну... Лучше возьми в дом. Кто знает, царица из жалости может отправить к отцу. Не лучше ли совсем обезоружить Орбелиани? - Отец, нельзя в этом уступать: Нестан потребует вернуть владения... Многих драгоценностей недостает... Золотые чаши в Кватахевский монастырь отправил, алмазную звезду тебе отдал, алмазные четки тбилели перебирает, табун аргамаков к шаху угнали, а земля Орбелиани рядом с владениями Баграта. Понимаешь, какая опасность? - Тут, царь, можно хорошую услугу нужным людям оказать. Трифилий сузил глаза и выхоленными пальцами расправил черную бороду. - Магаладзе в монастыре были, жаловались на незаслуженное равнодушие царя, а князья за меч Георгия Десятого головы готовы положить... - Отец, сейчас разговор не о Магаладзе, обеспокоен я... - Знаю, не о Магаладзе, но хорошее дело, скрепленное печатью царя, всегда с удовольствием благословляю... Князья оплакивали Носте, и Астан без жениха томится... Сейчас хороший случай утешить "кротких" князей и устроить большой праздник Иллариону. Как получил Илларион грамоту на богатые владения брата, об этом он никому не рассказывал, но племянник его Реваз после смерти отца, к изумлению соседей, в одной чохе остался, потому и в царском замке не бывает... Если предложить Ревазу жениться на Астан, утвердить его законным фамильным владетелем и отдать в приданое за княжной отнятые у Орбелиани имения?.. Большое удовольствие доставишь изменнику... Смех восхищенного царя хрустел, точно поджаренный лаваш. Он мысленно пожалел о монашестве Трифилия, более пригодного скакать послом к коварному шаху, хотя, по справедливости, и Шадиман не хуже может придумать. Успокоенный, он с удовольствием представил бешенство гиены Орбелиани и дикую радость волков Магаладзе. В углах тонких губ настоятеля спряталась улыбка: "Благодаря его умению все останутся довольны, он, Трифилий, приобретет еще большее влияние на дела царства, а щедрые вклады увеличат богатство монастыря. Кроме виноградников царицы и золотых сосудов Орбелиани, Магаладзе обещали в случае устройства для Астан знатного жениха отписать монастырю большой надел пахотной земли, двадцать душ месепе, сорок буйволов, сто овец и жемчужную нить для кватахевской божьей матери". "А пока обобранная Нестан вырастет, - продолжал думать Трифилий, - для нее найдется чье-нибудь имение. Вот у Квели Церетели некрепко голова на плечах сидит, он, баран, первый на шампур попадет. Потом можно подумать о князе Качибадзе, тоже во сне на белом коне в Тбилиси въезжает с царской шашкой и поясом". Благодушные мысли размягчили настоятеля, и он охотно принял приглашение Георгия X остаться в Твалади до вечера. Замок азнаура Квливидзе, расположенный посреди его владений, резко отличался от замков княжеских. Но Квливидзе не замечал отсутствия венецианских стекол, грозных угловых бойниц, зубчатых стен и фамильного склепа и считал личными врагами всех, неосторожно называвших его замок домом. Одна мысль, что князья, особенно подобные Магаладзе, выше по государственному положению его, азнаура, приводила Квливидзе в неистовство. В царский замок он всегда являлся щегольски одетым, обвешанным дорогим оружием. Его сопровождала конная дружина на одноцветных конях под тонкосуконными чепраками. В Тбилиси он посещал многочисленных друзей, привозил щедрые подарки, считался незаменимым толумбашем, швырял монетами, шумел на майдане и добился славы богатого и щедрого азнаура. Но дома приходилось постоянно ломать голову над изысканием способа выколачивать деньги для пополнения вечно пустующего кисета. Георгий, приехавший из Носте по приглашению Квливидзе, застал азнаура как раз за этим занятием. На широком дворе под большим ореховым деревом, на грубой скамье сидел, расстегнув архалук, Квливидзе. Около него теснились верные дружинники и писец с гусиным пером. Вокруг азнаура на корточках сидели крестьяне, держа в руках бурдючки с вином, кошелки с сыром, птицу, кувшины с медом и маслом, завязанные в платки монеты. Крестьяне терпеливо ждали разбора своих тяжебных дел. Впрочем, Квливидзе не любил утруждать себя судебной процедурой, он решал все дела быстро, руководясь местными обычаями, и только жалел, что более важные дела, как убийства или смертельные ранения, сулящие большие откупы, приходилось по закону отсылать в Тбилиси на суд к мдиванбегам. Закончив суд и приказав своему мсахури разместить "судебные пошлины", он радушно пригласил Саакадзе переступить порог его замка и до скромного стола побеседовать о важном деле. В беседке тенистого сада Георгий увидел азнауров Гуния и Асламаза, азартно играющих в нарды. Ноздри Саакадзе защекотал пряный запах приготовляемых где-то поблизости яств. Гуния закрыл нарды, и сразу лица стали суровые, непроницаемые. Квливидзе, расправив пышные усы, напоминавшие ангорскую шерсть, немедля приступил к делу: - Говорят, твои месепе уже мсахурства требуют, а глехи меньше, чем князя, не хотят? - На своей земле я хозяин, - насторожился Георгий. Асламаз круто повернулся к Саакадзе. - Шутить не собираемся, владения получил - должен быть настоящим азнауром, а не Али-бабой из "Тысячи одной ночи..." - Какой пример подаешь?.. - резко взвизгнул Гуния. - Уже в моей деревне народ по углам шепчется. Ты что, отдельное царство решил устроить? Не знаешь картлийских законов? Георгий сверкнул упрямыми глазами. - Я сам был беден и не допущу на своей земле несправедливости. С народом хочу жить. - С народом?! - рассмеялся Квливидзе. - А почему владение принял? Мы все, грузины, друг другу братья, а только в каждой семье есть старший брат, есть младший... Даже на небе не все ангелы в одинаковой цене у бога... хорошо, что там, кроме перьев, не на что цену сбивать. Георгий удивленно посмотрел на Квливидзе. Гуния нетерпеливо одернул рукав чохи. - Против святого евангелия действуешь. Церковь смирение проповедует, а ты своих людей куда ведешь, какие свободные мысли внушаешь? Ни церковь, ни князья, ни азнауры тебе такое не позволят. - Гуния вдруг вскочил, яростно взъерошил волосы и снова упал на скамью. - Вот Кватахевский монастырь уже царю жалобу на тебя послал. А Магаладзе слух пустили, что ты турками после войны подкуплен. Всех против себя вооружаешь, на какую опасную дорогу стал? Георгий, внутренне пораженный всем слышанным, старался сохранить спокойствие: - Магаладзе за клевету я в свое время голову сниму... Я против закона ничего не сделал. Евангелие говорит: "Люби ближнего..." - А почему с Магаладзе не целуешься? Ближе его соседа не имеешь, - возразил Квливидзе. - Что ты, слепой? С месепе нашел время возиться, когда завтра все азнауры в непроданной шерсти задохнутся. - А если ты не продашь, чем своих людей кормить будешь? Спасибо тебе скажут за голое звание, - насмешливо добавил Асламаз, открыв нарды и подбросив игральные кости. - Многим голое звание дороже богатого рабства, - успел вставить Саакадзе в непрерывный поток доводов и скрытых угроз. Квлизидзе, вскочив, навалился на стол: - Главное ты забыл: царь легко владение дал, еще легче отобрать может. Холод сдавил сердце Георгия: он представил себе возвращение в убогий дом, к жалкому существованию бедного азнаура... Азнауры, заметив бледность Георгия, переглянулись и еще яростнее стали доказывать бессмысленность его поступков. - Запомни: один ничего не сделаешь, или князья, или казахи уничтожат, - продолжал Асламаз, щелчком сбросив со стола божью коровку. - Мои ностевские друзья тоже азнауры... - "Дружина барсов"? Только одно умно сделал - отпустил азнаурские семьи; для сословия азнауров так лучше. Но пока "барсы" хвост распустят, ты без хвоста останешься. - Квливидзе вытер вспотевшую шею ярким платком. - Вот посольство русийское едет, уже приказ от царя имеем, ты тоже получишь, пять новых одежд заготовить нужно, дружину во все новое одеть обязаны, седла коням с серебряной отделкой сделать, перед русийским посольством богатством Картли блеснуть должны. - А ты откуда возьмешь? - порывисто вскричал Гуния; его маленькие черные усики гневно навострились. - Мы давно богатые азнауры, и то головы ломаем, князья крепко нас за горло взяли, всю Грузию на мелкие куски разорвали, царя, как кошку в мешке, держат, а ты с месепе возишься, баранов глехи раздаешь... Выгодное дело для азнаура. - Уже все сказали, а что не сказали, сам догадаешься... - хрипло обрезал Квливидзе. - Хочешь с азнаурами быть, будешь поступать, как азнаур, а сословие позорить не допустим. Поможем тебе месепе обратно на место поставить. Хорошее средство знаем... Глехи некоторые даже от мсахурства сами откажутся. Георгий резко повернулся, но силой воли удержал себя от желания ударить по крупным зубам Квливидзе и с деланным спокойствием ответил: - На князей с удовольствием с вами пойду. Правду говорите, один против волчьей орды не сила, но только помните: с таким азнауром, как я, лучше всегда в дружбе быть... В дом вошли, когда осеннее солнце уже успело перешагнуть подоконник и повиснуть на серебряной шашке, украшающей среднюю стену. Георгий оглядел кунацкую Квливидзе. Самотканый ковер с пестрым узором свисал с потолка, покрывал широкую тахту и расстилался на полу. Ковровые мутаки с шелковыми кистями и подушки, вышитые яркой шерстью, лениво развалились на удобной тахте. Вдоль стен тянулись узкие скамьи, покрытые паласами. На стенах висели турьи роги в серебряной оправе и оружие. Острые глаза Георгия залюбовались старинной грузинской чеканкой. Перед тахтой, на низкой скамье, покрытой скатертью, уже дымились чаши с пряными яствами. Приятно щекотал ноздри соус из кислых слив. Украшенные душистыми травами, тесно лежали на блюдах жареные каплуны под гранатовым соком, цыплята, начиненные грецкими орехами, и язык теленка, изжаренный на вертеле. Нукери, прислуживающие за столом, уже держали наготове чаши и кувшины с холодным вином. Уступая друг другу лучшие места, гости церемонно расселись. Во главе стола - сам Квливидзе, по обе стороны от него - Гуния и Асламаз, рядом с Асламазом - Георгий, напротив него десятилетний сын, жена и мать Квливидзе. В конце стола сидели старая мамка, приближенные мсахури и их жены. Приоткрыв дверь, в щелку с любопытством заглядывали две молоденькие дочери Квливидзе, празднично разодетые, но до конца обеда не имеющие права входить в кунацкую, ибо гостями были только мужчины. У дверей толпились мсахури - старшие слуги дома. Перед едой нукери поднесли гостям таз с кувшином и грубое полотенце. Все, вымыв руки, торжественно приступили к еде. Первый рог с вином поднял Квливидзе. Он весь преобразился: мягкие движения, светящиеся лаской глаза и нежные слова призывали всех без различия объединиться за столом скромного азнаура. Толумбашем - начальником стола - выбрали после долгих уговоров польщенного Асламаза - "закаленную сталь в пирушках". Он сразу приобрел, как представитель разгульного Бахуса, деспотическую власть над всем столом. Асламаз вскинул рог, вмещающий тунгу вина. Он поблагодарил Квливидзе за гостеприимство, призвал благословение на его семейство, на рогатый и не рогатый скот и залпом осушил рог. Второй рог поднял Асламаз за превращение вина в кувшинах Квливидзе в винное море. Он приказал всем осушить чаши до дна, ибо ослушников ждет кара - они выпьют вторую тунгу, а не выпьют - вино будет позорно вылито им на голову. Рог за рогом поднимались в воздух, звенели чаши, пожелания сыпались на друзей, врагов, царя, слуг, добрых и злых духов, умерших и воскресших и на всех грузин в отдельности и вместе. На стол валилось изжаренное на вертелах мясо. Жирные объедки, кости, куски сыра и лепешек валялись на скатерти, под столом. Время от времени Квливидзе бросал слугам полуобглоданные кости, и слуги с низким поклоном жадно ловили знак "почетного внимания господина". Сын Квливидзе, опорожнивший за свои десять лет столько кувшинов вина, что могло бы хватить "благочестивому" монаху почти на целый год, обратился к отцу с просьбой разрешить ему осушить рог толумбаша. - Пей! - загремел Квливидзе. - А не выпьешь - убью, - и взмахнул серебряной шашкой над столом. Но мальчик не нуждался в поощрении и, осушив залпом турий рог, тут же свалился под стол. Все одобрительно засмеялись. Квливидзе с гордостью расправил усы. Толумбаш обрадовался предлогу и провозгласил тост за молодого азнаура, подающего большие надежды в качестве застольника и воина. В Носте Саакадзе возвращался уже поздним вечером и, к своему сожалению, совершенно трезвым. Ни вино, ни разгульные песни, ни пляска молодых дочерей Квливидзе под шумные пандури не могли заглушить в нем тревожные мысли. И Георгий вспомнил, как однажды на охоте он набрел на молодого оленя, случайно попавшего ногой в капкан. В выпуклых глазах оленя отражалась погибающая жизнь, а в трепетных судорогах сквозила обреченность. Такое же состояние сейчас испытывал Георгий. Он не знал, на какую дорогу повернуть коня. Никогда еще не изменял он своего слова. Перед его глазами мелькнули радостные лица месепе, он вспомнил девушку месепе, Русудан, ее порывистое "люблю", вспомнил слезы стариков и торопливое желание всех месепе "пойти за его благородное сердце на любую смерть". И еще вспомнил гордую радость глехи, их надежды и чаяния. Георгий весь сжался: неужели придется выйти на площадь и сказать: "Я пошутил!" Он взмахнул нагайкой. Удивленный конь, стремительно вздыбившись, поскакал по ночному Носте. ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Священник погладил вспрыгнувшую на тахту кошку. - Во всем земном пребывает святой дух, возлюбленный богом. Да будет над нами молитва и благословение его. Солнце на веки вечные встает на востоке, заходит на западе. Трава зеленеет весною, умирает осенью, река рождается в горах, впадает в море. Никто не смеет поколебать установленное богом. Сколько мир стоит, существует раб и господин его. Не искушай бога, сын мой! Опасное задумал, но церковь прощает своих заблудших овец. Георгий сумрачно слушал священника. - Значит, не скрепишь мою подпись о переводе месепе в глехи? - О переводе глехи в мсахури тоже не скреплю. Соломон говорит: для мудреца и одного слова достаточно, а я тебя прошу многословно. - Я свое слово сказал, обратно не возьму, к царю поеду просить. - Царь, конечно, может разрешить, но непременно откажет. Из-за месепе не будет против себя Кватахевский монастырь восстанавливать, а отец Трифилий уже собирается просить царя положить предел твоему безумству, монастырские азнауры тоже жалобу готовят, их месепе роптать стали, завидуют. Ты что задумал, сын мой? Георгий, точно сдавленный железными тисками, наконец с трудом произнес: - Я свое слово не могу, отец, обратно взять... Раз обману, никто больше верить не будет. - Церковь тебе поможет, сын мой, сами придут просить, чтобы обратно слово взял. - Заметив удивление Георгия, быстро продолжал: - Так сделаем, никто в обиде не будет. О месепе еще подумаем, богатым глехи можешь мсахурство пожаловать, а бедные и так хорошо смотрят... - Священник благообразно погладил бороду. - Как думаешь с гзири, нацвали и сборщиком поступить? Георгий наконец нашел выход своему гневу: - Все, что в моей власти, для них сделаю! Имущество отниму до последней овцы, за воровство заставлю год даром работать, два года будут по двойной мерке подать платить, потом монастырю пожертвую. Жаль, не могу мсахурства лишить, жаль... - Нехорошо, Георгий, ты - молодой азнаур, лучше милосердие прояви. - Об этом не проси, отец, как сказал, так сделаю, если даже Георгий Победоносец попросит, откажу... Священник пристально посмотрел на Георгия, поправил полы рясы и медленно протянул: - А если на некоторых месепе скреплю твою подпись?.. Георгий встрепенулся. Неужели можно избегнуть позорного отступления?.. А монастырь?.. Азнауры?.. Царь?.. Но если церковь благословит, никто против печати и креста не пойдет... - Некоторым, говоришь, отец? Невыгодно, утверди всех, половину имущества оставлю нацвали, гзири и сборщику, половину церкви отдам. Щеки священника покрылись красными пятнами, глаза задернулись дымкой. Он минуту молчал и с сожалением покачал головой! - Всех, Георгий, нельзя, монастырь не успокоится... Молодых месепе переводи в глехи, стариков для отвода глаз так оставь... Им все равно скоро в рай за их мучения на земле... С имуществом гзири, нацвали и сборщика, как сказал, поступи, а в остальном совсем должен простить. - Священник покосился на блестевшую на ковре шашку Нугзара и многозначительно продолжал: - Конечно, азнаур во всем крепко должен свое слово держать... Церковь на себя берет... Старики сами просить тебя будут... Ты уступишь... - А глехи как, отец? - Раз церковь отказывается подпись скрепить, ты ничего не можешь сделать... - За совет и помощь, отец, я всегда буду щедр к церкви. Только решил лучше бедных глехи в мсахурство перевести, а богатые и так хорошо смотрят. Долго после ухода священника Георгий сидел в глубокой задумчивости. Маро тихо приоткрывала дверь, сокрушенно качала головой и снова принималась за прялку. Дато легко спрыгнул с коня, замотал поводья за кол изгороди и поспешно вошел в дом. - Георгий, сегодня хорошая погода, поедем со мной, дело есть. Георгий пристально посмотрел на друга и пошел седлать коня. Выехали рысью. Молча проехали хлопотливую деревню. - В Абхазети уезжаю, Георгий! Саакадзе быстро осадил коня. Долго совещались. - ...Вот так, Дато. Здесь скажи - к Нугзару Эристави по моей просьбе поручение везешь, все видели гонца от князя... По дороге осторожней будь. Если кто спросит, зачем в Абхазети едешь, говори: овец абхазской породы купить, большое скотоводство решил в Амши завести, этому тоже поверят... Димитрия не бери, горячий очень, для такого дела не годится, лучше один поезжай... - Георгий, одно слово хочу сказать... - Говори, почему смущаешься? - Не женись теперь... рано... царя спроси. Нино - красавица, волосы золотые, сердце золотое, но иногда золото вниз тянет... тебе сейчас нельзя вниз, еще не крепко наверху сидишь... У царя разрешение спроси. Саакадзе вспыхнул: "От всего дорогого оторвут, все желания опрокинут, скоро себе принадлежать перестану. Но, может, путь к намеченной цели лежит через человеческие жизни?" - Не знаю, как тебе сказать, - начал он вслух, - иногда думаю - жи