е, и к Эристави Ксанскому, заверни и к Нугзару Арагвскому, который, не успев приехать от великого шаха Аббаса, уже замышляет измену, сговариваясь с турецкими собаками. Именно там тебя раньше угостят, а потом выслушают, а выспаться ты сможешь у собачника Мухран-батони, - добавил Андукапар и, выкрикнув отборную брань по адресу султана, схватился за шашку. Али-Баиндур пристально взглянул на Андукапара и стремительно выбежал. Вслед ему летела золотая шашка и приказание Баграта как следует отхлестать коня "Али-паши". Выскочив из замка на отхлестанном коне, Али-Баиндур раньше всего поскакал со своими провожатыми в ближайший духан, так как сильно проголодался. После отъезда Али-Баиндур-хана Баграт, Симон, Гульшари и Андукапар долго хохотали. Вдоволь порадовавшись, они решили: Баграт совсем не должен ехать на совещание князей в Метехи. Лазутчик шаха, конечно, проследит, кто был на съезде, собранном против шаха. Надо играть на двух пандури, пока у одного не лопнет струна. И Баграт спешно отправил в Метехи гонца с известием о своей внезапной болезни, а другого, тайного, - к Шадиману, с предупреждением о лазутчике шаха и советом не впускать Али-Баиндура в Метехи. Третий гонец, тоже тайный, был отправлен к Баака, якобы от уста-баши Сиуша с предупреждением, что под видом Али-паши скрывается лазутчик шаха хан Али-Баиндур. Обитатели замка Арша боялись допустить к догадливому Шадиману лазутчика шаха. Кто знает, как повернется война? А если турки победят, то ведь Али-Баиндур не турок. И действительно, ворота Метехи не открылись для мнимого Али-паши. Уже несколько дней совещались в Метехи князья и высшее духовенство. Все пришли к единодушному выводу: шах, занятый Турцией, а может быть, и Русией, не рискнет раньше весны двинуться на Грузию. За это время можно возвести новую линию восточных укреплений и устроить завалы и западни на приступах к Картли. Подробно расспрашивали князей Цицишвили и Джавахишвили о Стамбуле и решили с большой осторожностью вести переговоры с султаном. Только получив помощь войском, которое должно, не переходя Картлийского царства, стать на границе с Ираном, Луарсаб подпишет соглашение с Турцией. Мухран-батони, поглаживая пышные серебристые усы, спадающие на подбородок, спросил князей, сколько каждый может выставить дружинников, коней запасных, запасного оружия, сколько продовольствия. Князьям не очень хотелось многим жертвовать, но желание похвастать богатством делало их щедрыми. "Потом уменьшить можно", - думал каждый. Но Мухран-батони сам был князь и умел читать мысли своих друзей. Он тут же велел писцам утвердить подписью княжеское слово. Духовенство охотно скрепляло решение съезда. Неожиданно одно предложение вызвало бурные протесты князей: - Нет! - вспылил Эристави Ксанский. - Незачем нам тратить время на просьбу, Русия не поможет. Сколько раз Кахети обращалась за помощью, сколько раз поцелуем креста скрепляли верность, а что получили взамен? Но духовенство не сдавалось, напоминая о силе единоверного государства. Только Русия защитит от мусульманского неистовства церковь и христианское царство. - И в Русии смуты? - переспросил епископ Манглели. - А в каком царстве все гладко, как праздничная скатерть? Давно пора от нечестивых агарян избавить святую церковь. Феодосий, епископ голгофский, утверждая силу Русии, питающей к земле Иверской отеческие чувства, подкреплял свои доводы историческими ссылками. Католикос одобрительно наклонил черный клобук. Настаивая на отправлении послов в Русию, духовенство умолчало о своей договоренности с константинопольским патриархом действовать в Грузии в пользу единоверной Русии. Князья решительно отвергали доводы духовенства, повторяя некогда сказанное Георгием Десятым: сто восемьдесят раз солнце небо перережет, пока Русия до Картли дотянется, а шаху восемнадцати караванных дней довольно. И под шум споров Шадиман шепнул Цицишвили: - Лучше полумесяц в руках, чем крест в небе. Мухран-батони вежливо, но настойчиво попросил духовенство и княжество выслушать мнение царя, всегда принимающего мудрее решение. Луарсаб, видя бесполезность спора, примирительно сказал: - С единоверной Русией дружить будем, в этом мое слово. Но князья правы, сейчас нельзя терять времени на посольства, шах на пороге Картли... Если богу будет угодно, ты, отец Феодосий, и ты, отец Трифилий, поедете от меня первыми послами в Московию. Успокоившись, вспомнили о странной болезни Баграта, не давшего никаких обещаний помочь войском и монетами. На съезд также не прибыл Нугзар Эристави. Отсутствие могущественных князей в такой тяжелый для Картли момент смущало и тревожило и Луарсаба и Мухран-батони. Луарсаб, укрепляя решения съезда, напомнил о военном союзе с грузинскими царями, уже приславшими гонцов с извещением о ненарушимости данного слова. Князья, довольные съездом и собой, разъехались по своим замкам, обещая по первому зову царя явиться с дружинами. ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ Пятница - для Папуна самый торжественный и самый тяжелый день. Он начинал к нему готовиться уже с четверга. Перекинув через седло хурджини, Папуна, Эрасти и Арчил, ведущий на поводу коня, бродили по майдану, скупая дешевые сладости, пеструю ткань для девочек, грубую материю для мальчиков и другие мелочи, так радующие персидских "ящериц". Это любимое прозвище, как и привязанность к детям, Папуна перенес в Исфахан из Носте. Не любил Папуна майдан не только из-за сутолоки и шума. - На майдане, - часто говорил Папуна, - люди теряют свое лицо и становятся похожими на зерна в гранате: всем тесно, все одинаковы и, смотря по торговле, то слишком кислые, то слишком сладкие. Особенно чувствовалось на майдане различие между истоптанным чувяком и бархатной обувью, вышитой бисером и жемчугом. - Персидские мастера и подмастерья, - негодовал Папуна, - вынуждены на своих изделиях отражать не жизнь персидского народа, полную тяжелого труда и нищеты, а, угождая шахам и ханам, вымышленную жизнь, ласкающую взор роскошью. И вот на серебре, на фарфоре, на кашемире, на керманшахских шалях, на калемкаре, на ярком сукне, на дереве, бронзе и изразцах изображены жизнь и подвиги шахов и ханов: поединки пехлеванов, пленение грифонов, удушение тигров, любовные сцены, пышные пиры и кейфы. Подолгу простаивал Папуна у ковровщиков, медников, чувячников, калемкарщиков, ковачей, где работали дети, начиная с четырех лет. Сокрушенно поглядывая на тощих "ящериц", Папуна ругал хозяина. Хозяин не смел отвечать дерзостью грузину, удостоенному внимания шаха, но ничего не изменял, стремясь как можно больше выжать прибыли из детского труда. В пятницу, в полдень, Папуна в сопровождении Эрасти и Арчила появлялся на пыльных грязных улочках Ашхерабата, и тотчас из-за низеньких глухих стен, словно из щелей, высыпал на улицу рой детворы в грязных лохмотьях. С глинобитных стен смотрели, словно мумии, закутанные в чадру женщины. В калитках появлялись изнуренные голодом и работой мужчины. Крики "ага приехал!", "ага приехал!" оглашали мрачную улицу. И Папуна, как когда-то в Носте, раздавал подарки, шутил и ласкал детей. Он почти всех знал по имени, помнил, кто когда родился, болел. Кричал на родителей, почему не моют детей, давал мазь от паршей, примочку для глаз, по очереди каждую пятницу отдавал беднякам жареного барашка и лаваш и втайне сокрушался, что личные средства ограничивают его желания. Домой возвращался Папуна с опустошенным хурджини, опустошенным карманом и опустошенной душой. Он понимал, его благодеяния - капля в море. Папуна угнетала многочисленность нищих. Это было огромное полчище в грязных отрепьях, ютившееся в темных лачужках Ашхерабата, Гебраабата и других предместий Исфахана. Однажды Папуна сказал: - Эрасти, я хочу хоть одну пятницу провести в свое удовольствие. Спрячь мои цаги, отправь купать коня, сделай все, чтобы я остался дома. И когда Эрасти охотно выполнил приказание, Папуна впервые обругал его. Поспешно натягивая цаги, Папуна продолжал сердиться: - Безмозглый хан! Жадный купец!.. Послал за конем? А если бы я велел тебе поджечь шахский гарем, ты бы тоже выполнил? Грузины знали, в пятницу Папуна нельзя беспокоить ни веселым, ни скучным разговором. Пятница - день страданий и размышлений. Желая порадовать и задобрить Папуна, женщины давали ему недоношенные платья, - доношенные он давно роздал, - мелкие монеты и остатки яств. Все это исчезало в необъятном море нищеты. Али-Баиндур, под чьим надзором находились все грузины, не упустил случая донести шаху о похождениях Папуна, ибо никто, кроме шах-ин-шаха, не смеет благодетельствовать народу. Шах, внимательно выслушав хана, приказал хранителю казны прибавить два золотых тумана к ежемесячному содержанию Папуна и спросил Али-Баиндура: - Кто донес тебе об этом? - Мой верный слуга, готовый умереть у порога шах-ин-шаха. - Вели дать ему сто палочных ударов, дабы в другой раз он не разорял шахскую казну. Сегодня пятница. Папуна только что вернулся и хотел было растянуться на тахте и в сотый раз предаться размышлению о несправедливом распределении человеческих благ, как вдруг в комнату ворвался Паата. - Дядя Папуна, скорей! Отец зовет, Керим приехал! - Если Керим приехал, пусть с дороги ляжет отдохнуть, - сумрачно произнес Папуна. - Дядя Папуна, царица Тэкле исчезла! Не надев даже цаги, Папуна вскочил и бросился к дверям. Но опомнился и, стараясь быть спокойным, вошел в комнату. Георгий оглянулся на бледного взлохмаченного Папуна. - Что, Папуна, сейчас тоже будем говорить о мирном возвращении? Тэкле погубили, с Турцией в договоре, азнауров совсем уничтожили... Квливидзе бежал в Имерети. - На что мне твой Квливидзе, - вспыхнул Папуна, - я за Тэкле голову Шадиману оторву... Когда наконец этот проклятый перс шах... Саакадзе быстрым движением руки зажал рот Папуна. - Сколько раз с тобой на этот разговор время тратил? - Где Керим? Папуна оглядывал сумрачных, потрясенных известием "барсов". Элизбар сидел согнувшись, обхватив голову руками. Посмотрел на заплаканную Нестан, на молчавшую Хорешани и ясно понял: последняя надежда была у всех на Тэкле. Сейчас "барсы" стоят над пропастью, и на самом краю Георгий. Наконец Даутбек прервал тяжелое молчание. И Папуна узнал о всех событиях и о воздвигнутых Луарсабом неприступных укреплениях на границе. Папуна опустился на тахту. Из глаз его на расстегнутую рубашку обильно лились слезы, он не чувствовал их. Мысли Папуна витали в Носте, у бедного дома Шио, и вновь представилась ему расшалившаяся маленькая Тэкле, со звонким смехом прыгающая на тахте, и он ощутил тонкие ручонки, обвивающие его шею. Никто не заметил, как прошла ночь и наступил день. Георгий молча оделся в дорогие одежды, но приколол к груди желтую розу - знак траура - и, ни слова не сказав, вышел. Все знали: к шаху едет. Шах Аббас отдыхал после удачной охоты. Хорошая осенняя погода располагала к облаве на тигров, но из Картли прибыл Али-Баиндур, и шах внимательно выслушивал хана. Особенно обеспокоила весть о военном соглашении Картли с Турцией и о намерении грузинских царей снова связаться с Московией. Шах зло усмехнулся. Он твердо решил вторгнуться в Грузию до прибытия турецкой помощи Луарсабу. Его только смущало приближение зимы. Но медлить еще опаснее. Необходимо окончательно присоединить Грузию к Ирану, выйти через Дарьяльское ущелье на Северный Кавказ и, утвердившись на выгодных рубежах, помочь атаману Заруцкому передать Ирану астраханские земли. - Послы атамана - Хохлов и Накрачеев - последуют за мной в Ганджу, - решил шах. Шах сразу принял Саакадзе, простив ему даже его отсутствие на охоте. Долго совещались шах Аббас, Караджугай-хан, Эреб-хан, Карчи-хан и Саакадзе. Шах скрыл от Саакадзе получение сведений от Али-Баиндура и особенно о преданности ему, "льву Ирана", Баграта и Андукапара. Но и Саакадзе, конечно, не все сказал шаху. Когда поздно ночью Георгий вернулся, он застал всех грузин в сборе. - Через четырнадцать дней наши кони повернут на картлийскую дорогу! Радостные восклицания "барсов" смешались с криками восторга Паата. - Отец, наконец я увижу родину, любить которую ты меня учил... Увижу дорогую мать, прекрасную Русудан, братьев, сестер... - Смотри, Георгий, - покачал головой Папуна, - может, щах не только царю и князьям хочет хвосты отрубить? Может, народ ему тоже мешает? Не обманул бы тебя перс. - Мы еще посмотрим, кто кого обманет... Ты другое скажи, хорошо, что шах решил проучить Луарсаба и князей за переход к Турции. Еще сегодня шах повторил при ханах: не на грузинский народ иду войной, пусть спокойно ожидает прихода "льва Ирана", повелителя земель и народов. - Как можешь ты, Георгий, доверять персу? - рассердился Папуна. - Кто сказал - доверяю? Но разве у нас есть выбор? Я все предусмотрел. Шах сказал - в Картли сам не войдет, а с ханами я всегда сговорюсь. Разгромим замки, пусть берут княжеские богатства. - О князьях я с тобой не спорю, Георгий, народ береги. - Э, Папуна, если бы о народе не думал, зачем "барсы" больше пяти лет одерживали победы Ирану? Конечно, прольется много крови, пока князья совсем успокоятся. Но иначе нельзя. Доколь еще ждать? Азнауров разгромили, Тэкле или держат в подземелье, или... Знали, рану в самое сердце нанесли. Да, теперь Шадиман торжествует, Луарсаб совсем у него в руках, кстати и Картли... Спор разрешим на поле брани... - Правильно Георгий сказал. Пусть Шадиман вспомнит: мышь рыла, рыла и дорылась до кошки!.. - И Матарс обнял Папуна. - Мирно не можем вернуться, уничтожат поодиночке. Ты прав, Георгий, только война вернет нам родину. - Молодец Даутбек! Хорошо сказал. А за Тэкле я Шадиману вместе с головой полторы ноги оторву, - Димитрий порывисто отбросил со лба белую прядь. - Дело "барсов" побеждать, а не смиряться, - решительно произнес Пануш. - А может, друзья, вам лучше сейчас от меня отойти? Помните, в Носте я один раз это предлагал. Кто знает, что еще предстоит? Может, тогда я прав был? - Нет, Георгий, не прав, знай, за тобой я хоть в ад пойду... Мы с тобой кровно связаны. Георгий посмотрел на друга и снова, как тогда в Носте, подметил сходство между собой и Даутбеком: как будто совсем не похож, но чем-то совсем одинаковый. И все "барсы", любящие родину, радовались, что идут на нее войной. Решено было тайно послать вперед десять ананурских дружинников. Они должны были рассеяться по Тбилиси и деревням и потихоньку сообщить намеченным азнаурам и выборным от крестьян, что Георгий Саакадзе идет не против Картли, а против князей. Пусть народ спокойно сидит в своих домах, пусть не разоряет хозяйств, пусть не уходит в горы, народу никакого зла от нашествия шаха Аббаса не будет. Наутро десять преданных Саакадзе дружинников тайно покинули Исфахан. Хосро-мирза, восседая на шелковых подушках, кейфовал после обеда. Это уже не был бедный, неизвестный царевич, живший на пыльной улочке Гебраабата. Благодаря Саакадзе он блаженствовал сейчас в новом просторном доме, окруженном пышным садом. В его конюшне ржали породистые кони. В нишах комнат красовались дорогие одежды, а на стенах поблескивало редкое оружие. Толпы слуг угождали царевичу, удостоенному внимания шаха Аббаса и частых посещений Георгия Саакадзе. А жулеп ему подавал африканец в белом тюрбане. Только одному не изменил Хосро-мирза: по-прежнему Гассан был его первым слугою, по-прежнему рассказывал "приятные" сны и нередко убегал, получая вслед брошенные цаги, подушки и даже фаянсовые тарелки и вазы. Их ломал немало и сам Гассан, но дом был полон посуды, ибо шах Аббас назначал царевичу щедрое содержание, а Саакадзе задаривал его дорогими подарками. Гассана не интересовал больше ров с нечистотами. Его друг, старый Исмаил сам к нему приходил кушать люля-кебаб, мазандеранскую дыню и запивать еду легким шербетом. И вместе с приятной сытостью уносил домой все новости дома Хосро-мирзы. Этими новостями он охотно делился с любопытным Керимом. Старый Гассан никому не уступал права встречать ага Саакадзе, которого сам аллах поставил на дороге жизни Хосро-мирзы. И сейчас, заслышав стук копыт, Гассан проворно скатился вниз, оттолкнул молодого слугу и широко распахнул калитку. Спрыгнув с коня, Саакадзе бросил поводья слуге и, слегка пригнувшись, вошел в калитку. За ним вошли Эрасти и два телохранителя. Долго мучившая Хосро загадка стала понемногу проясняться. Хосро с большим напряжением слушал Саакадзе. - Настал час возмездия! Царевич, для тебя стараюсь... Думаю, шах-ин-шах и Хосро-мирзу тоже пригласит в свиту. Будешь сопровождать шаха, старайся войти к нему в доверие. "Лев Ирана" одним словом может осчастливить картлийский народ. А я с первой встречи с тобой, - а может быть, поэтому и встретился, - решил очистить дорогу к месту, предназначенному тебе высоким рождением. - Мой знатный гость, да будет усеян твой путь благоухающими розами, только тебя одного держит моя память и мое сердце. Если аллаху будет угодно, я окажу тебе услугу, равноценную твоей... И скромно прошу, не оставляй меня без сильных взмахов твоих могучих крыльев. Саакадзе внимательно разглядывал упрямое лицо Хосро. Он давно догадался, что это не простодушный грузин-перс, каким хотелось бы его видеть, а хитрый, скрытный Багратид. Тем более надо сейчас договориться, потом будет поздно... И, пропустив мимо ушей витиеватую речь Хосро, Саакадзе спросил: - Мой отважный царевич, неужели ты никогда не думал о почетном возвращении домой? - Мой дом там, где живет шах-ин-шах... но от почета никто не отказывается, и, если аллаху будет угодно, я покорно приму другое помещение. - А если, кроме аллаха, это будет угодно шах-ин-шаху? - Я не вижу желающих уступить мне свое место. - Иногда можно обойтись и без желающих... Скажи, ты совсем забыл грузинский народ? - Если народ обо мне вспомнит, я не буду скуп на внимание. - Значит, мой царевич, ты ждешь приглашения народа? - У каждого человека судьба висит на его шее... - А если народ тебя пригласит, ты будешь считать себя гостем народа? - Нет, я буду считать себя хозяином народа, - и, взглянув на приподнятую бровь Саакадзе, поспешно добавил: - Багратид, кем бы он ни был приглашен, должен чувствовать себя хозяином: от гостя слишком легко можно избавиться. Но, мой высокий друг, я уже сказал: я не собираюсь менять дом и, благодаря заботам твоим и "льва Ирана", живу в полном благополучии. Георгий встал. Гнев и разочарование охватили его, но он скупо сказал: - "Лев Ирана" не любит праздных людей. Очевидно, оказывая внимание, он рассчитывал, что Хосро-мирза будет служить делу, прославляющему шах-ин-шаха. Хосро испуганно рванулся, он понял, что слишком далеко зашел в откровенности. - "Лев Ирана" не ошибся, я буду просить шах-ин-шаха уделить и мне место в шах-севани. Также прошу тебя помнить, как бы аллах ни повернул мою судьбу - ты властелин моих поступков. Только не бросай на полдороге путника, которого ты посадил на своего коня. - Тогда прошу, царевич, покорно следовать за мной, мой конь приведет тебя к славе и почету. Но запомни: Саакадзе не из мелких чувств посадил царевича Хосро на боевого коня. Дальнейшее обсудим, когда время придет, и от тебя будет зависеть, чтобы оно пришло. Долго сидел Хосро, обдумывая разговор. И он принял два решения: храбростью, преданностью и другими мерами расположить к себе шаха Аббаса и больше никогда не быть откровенным с Георгием Саакадзе, а при первом счастливом повороте судьбы отделаться от его тяжелой опеки. В глубокой задумчивости направился Георгий домой, конь шел ровным шагом. Эрасти, хорошо изучивший Саакадзе, не нарушал молчания до самого дворца. Впервые Георгий усомнился, правильно ли он поступил, подняв из нищеты и неизвестности двуличного Хосро. Но тогда кого же? Да, теперь поздно сожалеть, надо только крепко держать этого петуха в кулаке. Если не тем окажется, какой нужен Картли, можно опять выгнать на черный двор к благоухающему рву. Хриплый лай оборвал мысли Георгия. Огромная овчарка прыгала вокруг Джамбаза. Саакадзе усмехнулся: может, это душа Хосро уже бросается на всадника, везущего его на картлийский престол? Через две пятницы после утреннего намаза шах Аббас властно ударил по золотому гонгу - и мгновенно все пришло в движение: на угловой башне заиграла флейта, взвились оранжевые знамена, зарокотали трубы, рассыпали дробь барабаны, четыре мортиры грянули салют, взметнулся пороховой дым. Замерли ряды шах-севани. Блеснули копья. Дверь распахнулась, шах Аббас, окруженный ханами, величественно вышел из Давлет-ханэ. Через северные ворота Исфахана по дороге на Ганджу двинулось огромное иранское войско. Впереди, придерживая меч Сефевидов, ехал на арабском коне шах Аббас. Его окружали Карчи-хан, Эреб-хан, Караджугай-хан, Эмир-Гюне-хан, Георгий Саакадзе, красавец Паата и огромная свита из молодых и старых ханов. За ними, скрывая волнение, сплоченной дружиной следовали "барсы". Позади войска под большой охраной двигался гарем шаха. Вместе с женами шаха были и жены ханов. Хорешани сидела в позолоченном паланкине вместе с Тинатин. Они втихомолку горевали, что шах оставил Нестан в Исфахане. О, сколько слез пролила золотоволосая Нестан, прощаясь с грузинами! Сколько сдавленных проклятий посылала шаху Аббасу взволнованная "Дружина барсов"! ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Два кахетинца, напоив коней в горном ручейке Дурич, медленно выехали на каменистый берег. Азнауры тщательно проверили оружие, подтянули подпруги, плотнее надвинули бурки и, пожелав друг другу покровительства святого Элиа, поскакали: помоложе, Лома, - вверх по течению Дурича и к деревне Кварели, постарше, Заал, - тушинской тропой, ведущей к горе Борбало. Путь Заала лежал в горную Тушети, где горы, покрытые вечным снегом и ледниками, пересекаются глубокими ущельями. Только опытный всадник, каким и считался Заал, мог найти дорогу в неприступных скалах и непроходимых лесах. Заал беспокойно поглядывал на небо. "Еще счастье, - думал Заал, - что теперь октябрь. До гомецарских и чагминских тушин не добраться с ноября по март". Важное дело предстояло Заалу - просить тушин спуститься с гор на помощь Кахетинскому царству против шаха Аббаса. И Заал беспокойно провел рукой по чохе, где было зашито послание царя Теймураза к Гомецарскому обществу. Не меняя хода, Заал рысью приближался к суровым вершинам Тушети. В лицо всаднику дул резкий горный ветер. Владения тушин граничат с Пшавети, Хевсурети, с "мирными" Кистетией, Ункратией, "не мирной" Дидостией и, наконец, с Кахети. Тушети разделяется на горную Тушети, в самой глубине Кавказских гор, при истоках тушинской Алазани, протекающей по Шамхалату под названием Андийской Койсу-Сулака, и кахетинскую Тушети, составляющую подножие тушинских гор и протянувшуюся до самого берега кахетинской Алазани. Цовское, Гомецарское, Чагминское и Пирикительское общества и представляют собой тушинский народ, отважный, воинственный и независимый. До царицы Тамар тушины жили у подножия гор и составляли отдельное царство "без царя". Тамар, покорив горские племена, подчинила тушин не столько оружием, сколько посулами. Со времен Тамар тушины находились в вассальной зависимости от грузинских царей и еще при царях Лаша и Вахтанге Втором славились суровостью и неустрашимостью. Но раздробление феодальной Грузии на отдельные царства и княжества и беспрестанные нашествия мусульман вынудили тушин отойти к южным отрогам Кавказского хребта, к подножию Борбало и Накерали. Бесконечные междоусобные войны, когда каждый царь и князь требовал от тушин воинской помощи против другого царя или князя, вынудили тушин покончить с вассальной зависимостью от грузинских царей. Тушины двинулись вверх по ущелью Накерали со своим скотом и перевалили за неприступные горы. Не имея возможности поселиться вместе, тушины разделились на четыре общества, поделили земли и, запершись в горах, навсегда избавились от власти грузинских царей. Тесно связанные, четыре общества жили общностью интересов, защищались от врагов собственной воинской силой и постоянно отражали набеги шамхалов и лезгин. Часто сами, объединившись, устраивали большие набеги на Шамхалат, обогащаясь скотом, конями и данью. Тушины с гордостью говорили: мы никогда не были побеждаемы, ибо лучше умереть орлом, чем жить зайцем. Но, запершись в горах, тушины Гомецарского и Чагминского обществ сохранили грузинский облик жителей долин, сохранили в преданиях и легендах прошлое Грузии, сохранили древнегрузинский язык. Суровые, бесплодные хребты каменным кольцом окружают плодородные тушинские лощины, леса и озера. Вершины, одетые в снеговой покров, как в белые шкуры, навороченные глыбы скал, синеватые прозрачные ледяные расщелины, лиловато-оранжевое солнце, мгновенно смиряющее бурю, и молнии, сверкающие в темных провалах ущелий, создают фантастическую игру камня, света и льда. И тушин, возвращаясь с охоты, рыбной ловли или пригоняя скот, рассказывает о злых духах, помогших туру скрыться в скалах, или о речном черте, укравшем рыбу из сетей, или о зеленом демоне, пропустившем сквозь заросли веток заблудившийся скот. В нетронутых дремучих лесах отважные тушины, засучив рукава, выходят на борьбу с медведем и живым приводят его в аул. Выслеживают волка, ловят арканом оленя, западней - лисицу, охотятся за куницами, на отвесных скалах подстерегают туров и диких коз. В горных озерах и реках ловят лососей, пятнистую форель. Пускают меткие стрелы в ястреба-перепелятника, огромных орлов и диких голубей. Но тушины, как и прежде, в низовьях продолжают заниматься скотоводством. Скот - это средство к существованию: овцы тушин славятся вкусным и нежным мясом, тушинский сыр подается к царскому столу. Из шерсти овец тушинки ткут тонкие шерстяные материи, разноцветные ковры, хурджини, вяжут пестрые носки, катают войлок, делают читы. Все выделывается для себя и только в случае нужды выменивается в Кахети на больших базарах Загеми на хлеб, оружие, бисер, серебро. Но отсутствие обширных пастбищ в каменистых горах не дает возможности расширять скотоводство. Огромные отары овец не вмещаются в зеленых ущельях и живописных долинах. И тушины договорились с Кахетинским царством: кахетинцы предоставили тушинам богатое пастбище, Алванское поле, вмещающее огромные отары овец, за что тушины платят скотом и шерстью, а также никогда не отказывают в военной помощи. Нередко и другие грузинские цари прибегают к боевой услуге безудержно храбрых тушин, предоставляя за это пастбища и земли. Новая родина тушин изобиловала богатствами, но ни горный хрусталь, ни мрамор, ни свинец, ни медная жила в камнях, ни горячие ключи близ Хисо, ни кислые источники у Чиго не останавливали внимания тушин. Извечная борьба с суровой стихией, с отчаянным врагом и хищным зверем с детства сдружила тушина с конем, шашкой, самострелом и копьем. Горная Тушети - железные ворота Кахетинского царства. Не проникнуть шамхалу и аварцам через тушинские перевалы в плодородную Алазанскую долину. Высятся угрожающе Некудуртская, Данойская, Диклойская и Лайская сторожевые башни. И Заал, вступив в пределы Тушети, видел на острие горных вершин цепь боевых башен и на выступах скал конных тушин, зорко всматривающихся в даль. У горы Тбатани за Панкисским ущельем Заала остановили сторожевые тушины и, только убедившись, что это азнаур царя Теймураза, везущий из Греми в аул Шапако послание к хевис-бери, пропустили его в глубину гор, дав для почета или, может быть, для верности двух проводников. Другой азнаур, Лома, в этот час приближался к отрогам гор Цовского общества. Цова, или Цовское общество, вышло из кистинского племени, галгойского происхождения, и, породнившись с обществом Гомецарским и Чагминским, смешало свой кистинский язык с древнегрузинским. До присоединения к Тушети Цова обитало в ущелье Глигвы, образованном речкою Глигвой, близ снежных вершин Кавказского хребта, на северном его скате. Некогда кистинцы, завраждовав с другими родственными племенами, раскололись и ушли в Хеви, Мтиулети, Чартили, Хандо и другие боковые арагвские и терские ущелья. Но, терпя притеснения от Эристави Арагвских и узнав о малочисленности гомецарцев и о свободных землях, кистинцы с согласия тушин переселились к верховьям Алазани, где уже обитало родственное им Пирикительское общество. Слияние цовцев с тушинами оказалось для тушин выгодным. Цовцы в совместных с тушинами войнах и набегах вскоре сделались яростными защитниками своей новой страны. Азнаур Лома осторожно въехал на висячий плетеный мост, переброшенный через черное ущелье и низвергающийся со скалы бурный поток. Ненадежный мост качался под копытами коня, но Лома невольно залюбовался мрачной красотой ущелья и не заметил, как, переехав на горную тропу, очутился перед разрушенной каменной церковкой. Перекрестился Лома и сокрушенно подумал: "Вот воинственные тушины издревле приняли христианство и были верными греко-восточной церкви, но теперь, после войн с персами и турками, утратили чистоту веры". Религия тушин представляла собой смесь христианства, магометанства и язычества. Но это их не смущало. "Нам это подходит", - говорили они. Потомки священников добились признания их деканозами - жрецами и, как прямые наследники служителей церкви, стали пользоваться властью и всеми выгодами своего звания. Образа, кресты, священные сосуды и другую церковную утварь, особенно саундже - сокровище с древнегрузинской надписью, суеверные и расчетливые деканозы тщательно скрывали в скалах или зарывали близ жертвенников в землю. Деканозы в честь каждого святого сделали священные дроша - знамена, обвесили пики разноцветными платками и колокольчиками. Хорошо, что боевое знамя - алами - хранилось у хевис-бери - главы народа, иначе объявление войны тоже зависело бы от деканозов. Но надзор за священными знаменами принадлежит только деканозам, и ему, азнауру Лома, конечно, надо было прежде всего задобрить сильных деканозов. От этого зависит успех дела. Послав в Тушети азнауров за военной помощью, Теймураз спешно отправил гонцов к царям Картли и Имерети, а также к владетельным князьям Грузии. Столица Кахетинского царства Греми возвышается у подножия гор, отделяющих Кахети от Шамхалата, на берегу речки Греми, впадающей в Алазани. Один из древнейших городов Грузии, возникший до новой эры, Греми уже в IV веке был окружен мощной крепостью с башнями и рвами. Недалеко от Греми притаился в тутовой роще монастырь Алаверди, резиденция митрополита - главы кахетинской церкви. В древности в Греми была основана школа высших наук, откуда грузинские юноши и отправлялись в Афины приобщаться к источникам эллинской мудрости. Теймураз, поглощенный заботами о сохранении царства, часто навещал монастырь святого архангела, где у гробницы царя Левана любил углубляться в мудрые размышления. Пользуясь временным затишьем, он с увлечением предавался сложению стихов, записывая на вощеной бумаге руставелевскими размерами шаири и чахрухаули страстный спор свечи и мотылька, соловья и розы и дифирамбы в честь красного вина и алых губ. Еще в Исфахане, приобщаясь к иранской культуре, Теймураз пленился возвышенными переживаниями "Лейли и Меджнун", и нередко под сенью старых чинар он перекладывал в грузинские созвучия "Лейли-Меджнуниани", поэму любовной тоски. Вблизи монастыря высился каменный царский дворец с башенками, резными балкончиками, украшенными древними грузинскими орнаментами. Тенистые орехи и каштаны, обвитые плющом и диким виноградом, бросали прохладную тень, слева мраморные ступени спускались к реке, а перед покоями Теймураза фонтан вздымал высокую струю, и серебристая пена, падая, рассыпалась на каменном крылатом коне. Но сейчас Теймураз сменил перо на меч и нетерпеливо ждал Луарсаба. Сегодня на военном совете он, Теймураз, в присутствии царя Картли объявит княжеству и высшему духовенству Кахети свой план войны с шахом Аббасом. Напряжение нарастало давно: шах Аббас, отпустив Теймураза из Ирана, рассчитывал на полное подчинение себе царя Кахети. Но властный Теймураз не думал омусульманить Кахети, не думал выполнять волю шаха. Теймураз не сомневался: шах Аббас будет мстить за непокорство. И действительно, в одно осеннее утро из пограничного монастыря прискакали в Греми на верблюдах монахи и сообщили о движении войск шаха Аббаса на Ганджу. Один из монахов клялся, что идут несметные полчища персов, от рева верблюдов дрожит земля и от пыли караванов не видно солнца. Другой монах, бледный, безмолвствовал и только осенял себя крестом. С этого часа Теймураз забыл покой. Он не сомневался, что раньше всего коварный шах присвоит богатства Кахети. Разосланные в грузинские царства и княжества гонцы еще не вернулись. Теймураз собрал кахетинские дружины, собрал всех, кто умел сидеть на коне и держать в руках оружие. Амкары, каменщики, крестьяне и даже женщины спешно воздвигали непроходимые завалы в Упадари - ущелье при слиянии рек кахетинской Алазани и Иори, единственном проходе из Ганджи. Беспрестанный колокольный звон тревожил города и деревни. Из домов выбегали вооруженные кахетинцы и на конях спешили под боевые знамена своих дружин. Вокруг дворца Теймураза толпился народ. Присутствие митрополита, монахов, священников, князей, опытных полководцев усиливало воинственный подъем, а укрепленные завалы Упадари успокаивали Теймураза. Но царь Кахети помнил, что его два сына и мать Кетеван хитростью выманены у него шахом и сейчас находятся в полной власти жестокого "льва Ирана". Сначала шах потребовал от Теймураза в аманаты сыновей крупных феодалов, приближенных царя Кахети. Теймураз послал сыновей князя Чолокашвили, сардара кахетинских войск, и князя Андроникашвили, начальника царского дворца. Но не успели молодые князья доехать до Исфахана, как к Теймуразу снова приехал гонец от шаха с посланием: "...иду я против турок, выдай мне в залог верности твоего сына. Так делал и дед твой. Этим докажется преданность твоя мне". Теймураз бросил в ларец перечитанное много раз послание и зашагал по мягкому ковру опочивальни. После долгих колебаний он все же решил отправить в Исфахан своего младшего сына Александра вместе со старой царицей Кетеван. Отличаясь умом и красноречием, она надеялась умилостивить коварного шаха. Но предсказание князей, что это будет спасением для царства, не оправдалось. Не помогли и богатые дары, переданные шаху Аббасу князем Нодаром Джорджадзе. Шах в гневе снова отправил гонца с посланием и требованием прислать к нему наследника престола Леона: "...не я ли воспитатель твоего сына? Ты найдешь дружбу во мне, окажу должную честь матери твоей и возвращу ее к тебе". Теймураз до боли сжал руками голову. Князья настаивали на отправке в Исфахан Леона: "Разве ты не был два раза у шаха, - уговаривали они царя, - и все же он отпустил тебя. То же будет и с царевичами". И вот Теймураз остался только с молодой женой Натиа и дочерью. "Но разве шах успокоится? Он уверяет, будто идет на турок и войска ждут его в Гандже, но кто не знает коварного шаха?" Теймураз поднялся на террасу. Он смотрел на движение войск по улицам Греми. Его лицо просветлело. Перед дворцом в суровом безмолвии проходил передовой отряд конницы цовских тушин. Закованные в кольчуги витязи держали копья и щиты. Впереди на горячем жеребце ехал хевис-бери Датвиа, старец с белой бородой, спадающей на чешуйчатую кольчугу, рядом его внук в воинских доспехах, шестнадцатилетний Чуа, с прямым тонким носом и сверкающими глазами. Впереди колыхалось алами - боевое знамя тушин. Теймураз залюбовался стройными всадниками. Он знал, что деканозы обещали Заалу и Лома за этим отрядом скоро спустить с гор многочисленную тушинскую конницу. И, любуясь, Теймураз не слышал, как вошел азнаур Заал и почтительно доложил о прибытии из Ганджи гонца шаха Аббаса. Вошедший гонец, молодой Исмаил-хан, с подчеркнутой вежливостью передал свиток... Уже в оленьих рогах пылали светильники, а Теймураз снова и снова в бешенстве перечитывал коварное послание. И когда наутро в опочивальню вошли князья Чолокашвили и Андроникашвили, они застали Теймураза хмуро шагающим по узорчатым паласам. Князья осторожно напомнили о скором прибытии Луарсаба. Теймураз, овладев собой, отстранил слуг и сам быстро надел желтую шелковую рубашку, поверх нее атласный азям - кафтан, вышитый золотыми узорами, и ожерелье из крупных гранатов, затянул кожаный пояс с золотой чеканкой и прицепил саблю персидской работы в ножнах из узорчатой стали. Высокая черная бархатная шапка, отороченная собольим мехом и обшитая по бокам изумрудом и жемчугом, а сзади крупной бирюзой, придавала ему величественный вид. Слуги поспешно накинули на Теймураза парчовую шубу, отороченную соболями. Тронный зал, богато украшенный в персидском вкусе, и прилегающие к нему большие и малые покои и галереи были переполнены кахетинскими князьями и духовенством, сидящими на узких ковровых тахтах и стоящими вдоль стен. В простенках шептались полководцы, мдиванбеги и придворные. В галереях теснились царские азнауры, окружая Заала и Лома, вернувшихся из Тушети с хорошими вестями. Особенным вниманием пользовались рыцари-тушины, наполняющие тронный зал, малые покои и галереи. Начальник цовских тушин Датвиа и его внук Чуа вызывали всеобщее восхищение. Их окружали плотным кольцом молодые и старые князья. Из окон был виден двор, на котором толпились джилавдари - конюхи, джабадари - оруженосцы, чубукчи, телохранители, нукери. Слышался нетерпеливый цокот, ржание, гул смешанных голосов и отдаленное раскатистое приветствие. Затрубил рог. Бухнул барабан. Заиграли длинные трубы. В тронный зал вошел с позолоченным жезлом Чолокашвили и объявил о приезде царя Картли, Луарсаба. Под приветственные возгласы вошли цари Теймураз и Луарсаб, окруженные кахетинской и картлийской знатью. Поздним вечером, после приема в тронном зале полководцев и начальников дружин и совместного обеда с воинами, в покоях Теймураза совещались цари Картли и Кахети, Шадиман, Чолокашвили, Андроникашвили, Эристави Ксанский, кахетинские князья и духовенство. У дверей стояли азнауры Заал и Лома. Теймураз сочувственно посматривал на похудевшего и бледного царя Картли, но его радовала решимость Луарсаба. Больше всего царей беспокоило, как будет действовать Шамхалат. Беспрерывные столкновения с Шамхалатом происходили из-за лезгин, постоянно вторгавшихся в Кахети. Теймураз напомнил: в борьбе с Шамхалатом давно стремилась Кахети заключить союз с Черкесией и Кабардой, уже взятыми Русией под защиту, особенно с некоторыми горскими князьями, враждебно настроенными к Крыму и Турции, следовательно, и к Шамхалату, тайно тяготевшему к Стамбулу. Могущественная Русия сейчас оказывает сильную помощь Черкесии и Кабарде. Кахетинское царство еще при деде Теймураза, царе Александре, начало переговоры с царем Русии. И теперь Кахети, начиная кровавую войну с Ираном, должна просить Русию направить против Шамхалата черкесских и кабардинских князей. Луарсаб, осведомленный Шадиманом, напомнил совету: Шамхалат давно чувствует угрозу Русии и хотя внешне поддерживает посольские отношения, но