упцу из Решта, не доверяют? Разговор с седла перешел на более беспокойный товар: сабля сарбазов - лучшее средство для неучтивых грузин. Бежан поспешил ответить: острые шашки носят не только персияне. Это может подтвердить амкарство оружейников, не успевающее заготовлять клинки для дружинников. В лавке становилось все жарче. Спор уже касался более близких предметов. Покупатель нашел, что голова Бежана напоминает изношенный чувяк, а туловище - облезлого верблюда. Бежан поспешил ответить, что у покупателя, наверно, кроме довольно неприятной головы, похожей на заезженное седло, ничего нет, иначе он не забыл бы дома серебро, которого тоже нет, на покупку седла для несуществующего коня. Покупатель как-то нехотя вынул из-за пояса нож. Бежан придвинул к себе седло. Персиянин лениво взмахнул ножом, но тотчас седло плюхнулось на его голову. Обливаясь кровью, он, дико вскрикнув, бросился с ножом на Бежана. Ученик выбежал на улицу и исступленно заорал: - Амкары! Персы Бежана убивают!.. Э... э... помогите! И, точно по волшебству, из всех рядов стремглав сбежались амкары. Из лавки вырывался пронзительный вой. По майдану раздались вопли: - Правоверные! Правоверные! Амкары убивают мохамметан!! Около лавки Бежана - столпотворение: уже ничего не разбирают, дерутся со сладострастной жестокостью. Вскоре побоище перекатилось на другие улички, на майданную площадь. - Амкары, к оружию! Проклятые персы хотят нас уничтожить! - Амкары, довольно терпели! Рубите проклятых осквернителей майдана! Собачьи дети всю торговлю отняли! - Во имя аллаха убивайте неверных! За нас Исмаил-хан! Бейте собак! К майдану подползла арба. Дед Димитрия прислушался. Отец Элизбара испуганно посмотрел на деда и уже хотел повернуть буйволов и гнать их, гнать без оглядки к Носте. Дед насмешливо покосился на струсившего ностевца. - Теперь поздно убегать, все равно догонят. Буйвол - не конь... Спрятаться надо. Дед оживился. Опасность всегда возбуждала его. Осторожно, с видом полководца, он повел арбу закоулочками и вскоре постучался в ворота "Золотого верблюда". Подождав, дед еще энергичнее стал колотить молотком. - Отвори, Пануш, это дед Димитрия. Ворота распахнулись, прислужники духана проворно втащили арбу во двор и снова задвинули засовы. Пануш изумленно смотрел на деда. - Как удалось в целости добраться? Весь майдан смешался в один клубок. Звенели кинжалы, свистели нагайки, палки. В воздухе мелькали камни, подковы, гири, аршины. Толпы врывались в караван-сарай. Из лавок выбрасывали товары. Летели папахи, котлы, кувшины. Сыпалась мука, зерно. Под ногами трещали орехи, перламутр. Валялось мясо, разбитый фаянс. На раскаленной жаровне вместе с люля-кебабом шипела бархатная куладжа. В расплавленном жиру пузырились сафьяновые цаги. Перевернутый мангал дымился на керманшахском ковре. Шелковые материи, кашемировые шали путались в ногах. Купцы поспешно закрывали лавки, по стенкам пробирались домой. На плоских крышах метались женщины. Они неистово вопили: - Вай ме! Вай ме! Помогите, помогите! - Э-э, амкары! Режьте, рубите! - Аллах! Аллах! Убивайте! Правоверные, убивайте! Жужжащий гул навис над Тбилиси. В цитадели совещались ханы: посылать сарбазов или обождать? Опасно, тогда Нугзар Эристави может выставить дружинников. Ссориться с Нугзаром не время. Теймураз снова поднял голову. В Метехи Нугзар совещался с перепуганным царем Багратом: послать дружинников или подождать еще? - Опасно... Тогда Исмаил-хан может выставить сарбазов. Не время ссориться с Исмаилом, шах Аббас подумает, что против него замышляли. На прилегающей к майдану улице остановился Трифилий со свитой из монахов и монастырских дружинников. Трифилий из-за каменной ограды наблюдал за побоищем. Глаза настоятеля светились совсем не святым огнем. На мгновение он вспомнил себя молодым буйным князем, когда любил обнажать шашку. Он схватился за кинжал. Да, у настоятеля под рясой, за кожаным поясом, всегда спрятан небольшой, но остро наточенный кинжал. Трифилий хотел броситься в самую гущу и яростно, с упоением крошить, убивать без всякой жалости проклятых врагов церкви. Но он вовремя вспомнил свой сан и, перекрестившись, с усилием смиренно произнес: - Господи, помилуй меня, грешного! На улицу въехал Нугзар, окруженный охраной, и повернул к Трифилию. - Иногда такое полезно. Народ как конь, - если долго застоится, надо прогулять. - Это, князь, мирское дело. Все же, думаю, следует помочь грузинам: персы совсем сели на голову. - Нельзя помочь, отец. Тогда Исмаил-хан персам тоже поможет. Ничего, до вечера недалеко. Темнота успокоит: устанут и побоятся своих изувечить. Поедем, отец, ко мне, сегодня на обед баралетский каплун, в орехах жаренный. - Не могу, дорогой князь, к католикосу спешу, дела церкви раньше всего. Вардан Мудрый мягко перебегал улицу. За ним семенили амбалы с тюками и сундуками на плечах. Вардан еще издали отвешивал Нугзару и настоятелю низкие поклоны. Нугзар сурово спросил - не прекратилось ли бесчинство? - Уважаемый князь, - вкрадчиво ответил Вардан, - может, давно разошлись бы, да на помощь персам прибежали сто банщиков. Боюсь, одолеют амкаров. Рука Трифилия чуть дрогнула на поводьях. Проводив глазами амбалов, бегущих вслед за Варданом, Трифилий медленно произнес: - Если банщики бросили бани, бедным дабахчи нечего делать в зловонных чанах, а их, кажется, несколько раз сто... - Опасно, отец, эти звери разнесут все персидские лавки, пусть дерущиеся пострадают равномерно. - Церковь раньше всего заботится о своей пастве. Князь смутился. - Да просветит тебя милостивый бог, царь небесный... - Трифилий тронул поводья и ускакал. Нугзар, слегка колеблясь, подозвал старшего дружинника и шепнул несколько слов. Дружинник ловко спрыгнул с коня, бросил поводья товарищу и юркнул в темный переулок. С майданной площади продолжали нестись неистовые крики: - Амкары! Амкары, бейте! - Аллах! Аллах! Правоверные, во имя аллаха! По даба-ханэ в разодранных рубашках неслись два подмастерья. - Э-э, дабахчи! Персы кожевников убивают! Спешите на помощь! На помощь! Дабахчи вмиг выпрыгнули из чанов и бросились к майдану, завязывая шарвари на покрытых зеленоватой слизью бедрах. Полуголые дабахчи с разбегу врезались в побоище. Замелькали тяжелые кулаки. Майдан застонал. Дабахчи хватали персиян, били, топтали, сбрасывали через мост в Куру. Здоровенный кожевник с вытянутым лбом, прижав персиянина к земле, колотил его бритую голову о булыжник. Какой-то персиянин, повалив амкара, силился набить ему рот землей. Удобно устроившись на крыше, дед Димитрия, отец Элизбара, Пануш и семья духанщика, грызя орехи, наблюдали за побоищем. Это была почти единственная крыша, с которой не неслась мольба о помощи, ибо не только вся семья оказалась дома, но даже слуги. А духан заперт, и все двери завалены тяжелыми бурдюками. Правда, у парней чесались руки, и они пытались соскользнуть с крыши. Но хозяин грозно смотрел на слуг: окровавленные рожи мало способствуют аппетиту. Завтра "Золотой верблюд", конечно, откроется, а избитый человек всегда страдает от жажды. Парни вздыхали, с завистью посматривали на площадь. Внезапно один из них радостно взвизгнул: с соседней крыши к ним перепрыгнул молодой персиянин. Со щеки его текла кровь, одежда клочьями висела на сине-красном теле. Мгновение, и парни растерзали бы персиянина. Но дед Димитрия вырвал его из рук парней. Что-то в юноше было общее с Керимом, которого дед помнил и любил. - Это мой знакомый, - закричал дед и проворно оттащил на край крыши персиянина. Дед вынул платок, смочил вином из кувшина и приложил к лицу спасенного. Юноша тихо застонал. - Ничего, вино никогда не повредит, - успокаивал дед. - Ты что, ишачий сын, не видел, на какую крышу прыгнул? - Видел, батоно, - ответил по-грузински юноша, - но когда десять бросаются на одного, все равно куда прыгать. - На, пей! - нахмурился дед. Он налил до краев чашу вином. - Нельзя, батоно: коран запрещает. - А ханам не запрещает? Сам видел, как рыбы, в вине плавают. Пей, какой от виноградного сока вред? Персиянин удивленно посмотрел на деда и жадно прильнул потрескавшимися губами к чаше. - Батоно, рядом работали... Я тоже шил чувяки у хозяина. Всегда дружили, вместе купались в Куре, на праздники в лес ходили лисиц пугать. На одной улице живем. Разве я виноват? Я не хотел драться... всегда дружили, а грузины, амкарские ученики, меня из лавки вытащили... - Э, парень, в таких случаях не головой люди думают. Ложись тут, наверно, с утра не ел? Дед, не обращая внимания на косившихся на него грузин, поставил перед персиянином чашу с еще не остывшей бараниной, лепешки и два яблока. Для большей верности он сел рядом и задумчиво смотрел на робко кушающего юношу. Где теперь бедный Керим? Говорят, царя Луарсаба стережет... Говорят, нарочно у Али-Баиндура устроился, помогает несчастной Тэкле... Керим тоже никогда не дрался бы, дружит с грузинами. А тогда кто хочет драться? Шах? Пусть на этом слове подавится не шашлыком, а шампуром... Мой Димитрий большим человеком стал. Сардар! Часто у шаха обедает. Хотя и проклятый перс, все же царь. У царя обедает... Жаль, не у грузинского. А когда прощался со мной, полтора часа, как маленький, плакал. Я тоже немножко плакал. Мой Димитрий говорит - скоро вернемся, всех персов прогоним с нашей земли. А куда этого прогнать, когда он с детства на одной улице живет?.. Дед совсем запутался в противоречиях и решил до возвращения Димитрия отложить беспокойные мысли, тем более, пришел родственник Пануша с последними новостями. Нет лавки целой, дабахчи весь майдан переломали. Хорошо, больше руками дерутся. Неизвестно, успокоит ли темнота горячую кровь. Как может одна ночь успокоить за два года накопившиеся обиды? В Анчисхатской церкви волнение. Седой священник велел звонарю ударить в колокол: это напомнит амкарам о существовании бога. Но от католикоса прискакал церковный азнаур. - Сегодня в колокола не звонить. Вечерню отложить на завтра. - Почему? - вопрошал священник своего собрата из Сионского собора. - Почему?! Не надо мешать народу творить богоугодное дело. И тбилисские храмы молчали. Муэдзин собрался на минарет напомнить персиянам о часе молитвы, но мулла советовал не очень надрывать голос, ибо правоверные заняты священным делом и все равно не услышат. Муэдзин поклонился мулле, забрался на минарет и, устремив взор к небу, прошептал призыв. В приемной католикоса шумно. Толпятся священники тбилисских церквей, азнауры - начальники церковных дружин и много других неизвестных. Они суетятся, куда-то убегают, откуда-то врываются, жестикулируют, таинственно шепчутся и всеми силами стараются показать свою причастность к церковным делам. На одном из балконов уединились отец Трифилий и отец Феодосий. Они прислушивались к жужжанию из приемной, к доносящемуся с майдана реву и не очень скрывали радость. Два года царствования Баграта не принесли узурпатору славы, а картлийцам счастья. Волнения в царстве не утихают: то обнаглевшие казахи устраивают набеги, то крестьяне бегут в Имерети, в Гурию и даже в Абхазети, лишь бы избавиться от мусульманского ига, а кстати и от князей. И еще неприятность Баграту - на караваны стали нападать по дорогам. Купцы неохотно посещают Картли, отчего застой в торговле, а значит, и налоги не с кого брать. Каждая неудача Баграта в управлении царством приближает Луарсаба к трону. И хотя он еще пленник, но если русийский царь захочет... а надо, чтобы он захотел... Надо собрать синклит и убедить католикоса в необходимости снарядить посольство в Московию. Трифилий решил раньше повидаться с единомышленниками, с каждым отдельно. Он недаром рассчитывал на свое красноречие. С Феодосием столковался быстро, ибо Феодосий давно мечтал отправиться в Русию. На балкон осторожно вышел монах из свиты Трифилия. На вопросительный взгляд настоятеля монах, скрывая в черной бороде улыбку, протянул: - Дабахчи, как черти - прости господи! - носятся по майдану. Все лавки персов выпотрошены, яко жертвенный баран у тушин. Трифилий, улыбаясь, гладил на груди золотой крест. Вытащив из рясы шелковый платок, Феодосий встряхнул его и вытер рукой нос. В уголках глаз дергались ласковые морщинки. Верхом на сером жеребце показался шейх-уль-ислам. Тюрбан из двенадцати складок* громоздился на его голове. Сарбазы в красных куртках и с кривыми ножами за широким кушаком тесно окружали муллу. ______________ * По числу непорочных имамов. Поравнявшись с балконом обширного дома католикоса, шейх-уль-ислам поднял глаза, улыбнулся и благочестиво поклонился. Трифилий и Феодосий привстали и, сложив руки на груди, приветливо склонили головы. Поговорив о непотребной голове проехавшего муллы, Трифилий, перебирая четки, стал объяснять Феодосию свой план подготовки синклита. Но вошедший монах вновь перебил интересную беседу. Царица Мариам узнала от Нугзара о приезде Трифилия и прислала Нари с просьбой посетить ее. Трифилий поморщился. Со времени воцарения Баграта он не заезжал в Метехи. Настоятель был глубоко оскорблен пренебрежением Баграта и решил избегать замка до приглашения, а приглашения не последовало. Подумав, он велел передать царице, что будет ждать ее завтра в Сионском соборе, где его святейшество католикос отслужит молебен. Нари хрипло расхохоталась: разве благочестивый отец Трифилий не знает о положении светлой царицы? Она - точно пленница, без охраны Баграта царицу никуда не выпускают. Трифилий обещал завтра непременно приехать благословить царицу. Неожиданное сообщение дало лишний повод настаивать перед католикосом на посольстве в Русию. Конечно, он, Трифилий, поехал бы сегодня в замок, но решил не искушать магометан своей храбростью. К вечеру побоище на майдане почти прекратилось. Только кое-где еще слышались крики, но это - последний вздох сумасшедшего дня. Страшная усталость была первым ощущением опомнившихся людей. Несмотря на беспощадность борьбы, убитых оказалось немного, ибо в такой кутерьме трудно быть убитым. Но ни один не ушел с майдана не раненым. Ходили с повязанными головами, руками, ногами, а многие уже корчились на тахтах, окруженные плачущими женщинами и детьми. Майдан казался вывороченным нутром неведомого чудовища. Амкары и торговцы-персияне ужаснулись, подсчитав убытки. Утром на майдан почти никто не пришел, опасаясь повторения вчерашнего. Но к полудню робко показались обвязанные персияне и амкары. Друг на друга не смотрели. Обходили ненадежные места. Ученики и подмастерья бродили вокруг разгромленных лавок, разгребали мусор, стараясь найти уцелевшие изделия своего тяжелого труда. Неожиданное равнодушие Исмаил-хана и Нугзара Эристави сильно обескуражило майдан. И это обидело пострадавших и сроднило их. Несмотря на нищету, дабахчи не взяли с разгромленного майдана даже горсти рису. Они дрались за правду грузин, а в таком деле позорно заниматься грабежом. Невзирая на раны и ушибы, дабахчи с рассвета влезли в чаны с разъедающей слякотью. Они и так вчера из-за драки потеряли заработок, а если еще пропустят день, то их семьи и сегодня останутся голодными. К полудню зазвонили в колокола. Амкары поднимали головы, крестились, вздыхали. Женщины, накинув шали, спешили в церковь поставить свечку и поблагодарить бога за целость мужа, отца или сына. На минарете муэдзин певуче прокричал час молитвы. Правоверные, бросая работу, на разостланных ковриках возносили хвалу аллаху. Дед Димитрия, не слушая уговоров Пануша и отца Элизбара, отправился проводить случайного гостя. У низенькой калитки женщина, откинув чадру, смеясь и плача, бросилась на шею молодому персиянину. "Мать", - подумал дед Димитрия и потихоньку скрылся в переулке. На душе у него было радостно. Он хладнокровно прохаживался мимо разгромленных лавок. "Товары - ничего, жизнь человека дороже, - рассуждал дед. - Вот персидская мать, а чем она плачет хуже наших матерей?" Дед заглянул к Бежану и застыл на пороге. Неизвестно, каким чудом, но не только Бежан, даже лавка его осталась нетронутой, и, кроме пятого седла, изломанного о голову забывчивого покупателя, все висело на привычных местах. Потолкавшись на притихшем майдане, дед, к великой радости отца Элизбара, вернулся в духан. Когда же отец Элизбара пожелал немедленно выехать в Носте, дед рассвирепел. Никогда в жизни он позорно не возвращался с полной арбой нераспроданного товара. Он не позволит портить славу счастливой руки деда Димитрия. И действительно, смело выведя арбу на майданную площадь, дед тотчас распродал все, ибо сегодня это были единственные продукты, не смешанные с пылью, грязью и кровью. Отдавая марчили отцу Элизбара, дед уничтожающе посмотрел на него и сел на прощанье выпить с Панушем. Он хвастал приобретенным по дешевке подарком для детей Русудан. Да, конечно, он только довезет до Носте трусливого ностевца и поедет в Ананури проведать семью Георгия. Давно в гости зовут... И потом... - дед светло улыбнулся, - желтые цаги внуку повезу. От Георгия гонца ждут в Ананури. Каждые четыре месяца приезжают. От Димитрия тоже привозит вести. Правда, гонец всегда сворачивает в Носте, привозит для родителей "барсов" послания и подарки. Но только зачем ждать, когда можно на неделю раньше узнать о красавце внуке. Мой Димитрий меня больше всего на свете любит, - добавил гордо дед, подняв последнюю чашу за здоровье Пануша и прощенного им отца Элизбара. Тягучий колокольный звон плыл над Тбилиси. Звонили к вечерне. Мерно покачивалась арба. Между пустыми кувшинами дремал отец Элизбара. Дед, направляя буйволов в Носте, тихо мурлыкал песню. ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ За окнами Метехского замка шумит Кура. Любимая Луарсабом круглая комната не изменилась: те же дорогие керманшахские ковры, шелковые, цвета бирюзы, занавески, арабская мебель и персидские вазы. Тот же изысканный Шадиман, и только на розовой подушке вместо Луарсаба сидит царевич Симон. С Шадиманом подружился Симон случайно. Метехи веселился - Баграт праздновал годовщину своего царствования. Совсем нежданно-негаданно с правой стороны царя очутился не Симон - наследник картлийского престола, а Андукапар. Шадиман заинтересовался: удобно ли Симону сидеть с левой стороны на месте младшего сына? "Змеиный" князь, давно искавший случая сблизиться, с Симоном, заронил в нем подозрение. Симон стал коситься на Андукапара и честолюбивую Гульшари. Недаром ехидна держится, как царица. Симон тоже не прочь был заручиться поддержкой опытного царедворца и сейчас, обеспокоенный, всецело доверялся Шадиману. Симон намекал: если будет царем, то Шадиман снова, как при Луарсабе, займет положение правителя. Но надо, чтобы Симон стал царем Картли. Шадиман лучше Симона знал: воцарение Симона - возвращение к власти Шадимана. Шах Аббас осуществил наконец многолетнее домогательство Баграта. Уходя из Картли два года назад, шах оставил царем Баграта, спасаларом - начальником картлийских войск - Нугзара Эристави, первым сардаром Зураба, главным советником Шадимана Бараташвили и начальником персидского гарнизона в тбилисской цитадели Исмаил-хана. Хитрый Баграт боялся потерять добытый с такими ухищрениями трон. И он не доверял Шадиману, ссорился с Симоном, боялся Нугзара и заискивал перед Исмаил-ханом, настоящим хозяином Картли. Баграт VII ничего не хотел замечать - ни ненависти народа, ни презрения церкви. Он жадно наслаждался званием царя и умертвил бы половину Картли, лишь бы удержать скипетр Багратидов. Он с большой радостью избавился бы от "змеиного" князя, если б не грозный наказ шаха Аббаса. Гульшари ловко использовала страх и ненависть Баграта к Шадиману, и вскоре Андукапар занял место "змеиного" князя. У Шадимана оказалось вдоволь времени на уход за лимонным деревом. Незаметно был отстранен от всех дел царства и Зураб. Гульшари, издеваясь, мстила мужу бывшей соперницы. При встречах она с притворным участием спрашивала: все ли еще шах-ин-шах держит в гареме прекрасную Нестан? Уж не собирается ли "средоточие вселенной" присвоить неповторимую драгоценность? Наверно, нежная Нестан от скуки всех жен "льва Ирана" опутала своими шелковыми волосами. Зураб кусал усы, прятал налитые кровью глаза и всячески избегал Гульшари. Шадиман посоветовал Симону привлечь на свою сторону оскорбленного Зураба. Но и сам Шадиман не думал уступать Андукапару. Он только отдыхал, немного отдыхал и едва заметно прибирал Симона к рукам. Упиваясь властью, Гульшари и Андукапар сначала не заметили стратегии Шадимана. Гульшари счастлива: она дочь вдового царя, она царица! Власть! О сладостное слово! Она может веселиться: натравить медведя на князя Газнели, отца Хорешани, заставить княгинь до утра танцевать под зурну, наступить на ногу даже царице Мариам, и старая сова будет улыбаться. Да, Мариам почувствовала "благодарность" своей воспитанницы. Особенно унизительно для Мариам переселение в покои Тэкле. Гульшари заявила: ей необходим свежий воздух, а опочивальня Мариам смотрит в сад. И молиться она решила в молельне Мариам перед иконой божьей матери Влахернской. Сначала Мариам боролась, требовала у Шадимана защиты. Но Шадиман советовал пока терпеть, а покои Тэкле совсем не плохи. Хорошо, что Гульшари не поместила ее в полутемной комнате, где молилась Нестан Орбелиани. Мариам пыталась покинуть Метехи, но Баграт боялся - вдруг сове вздумается начать хлопоты за Луарсаба? Он любезно убеждал: она - старшая царица и должна остаться в Метехи до конца своих дней. А Гульшари, вздыхая, тщеславно шептала княгиням: - Вот из милости бывшую царицу держим. Ненависть и стыд душили Мариам, запоздалое сожаление тревожило сон. Тэкле, кроткая голубка, никогда не покушалась на первенствующее место. Она, Мариам, была полноправной царицей, а теперь? Даже жаба Нино Магаладзе едва замечает ее. Но самое унизительное - на приемах она должна своим присутствием возвеличивать царственное положение Гульшари. Шадиману немного жаль глупую женщину, но ему не до нежностей. Не только в Метехи, но и в княжеских замках говорят, что Симон во всем подражает Луарсабу. На свою короткую спину натягивает куладжу любимых цветов Луарсаба, на грубо отесанном мизинце торчит голубой камень, пытается быть остроумным, но Шадиману не смешно. А главное, наперекор скупому отцу, устраивает малые пиры, приглашая исключительно молодых князей и стройных княгинь. Симону тридцать пять лет, но благодаря расчетливости Баграта невеста пока не выбрана. Это тоже на руку Шадиману. Гульшари первая заметила перемену в брате и мысленно призналась, что усилия Симона напоминают ужимки обезьяны. На Луарсаба разве кто-нибудь может походить? Баграта, и особенно Андукапара, встревожила дружба царевича с Шадиманом, но князя ни в чем нельзя уличить. Он неизменно вежлив, советы его всегда полезны, а общество... нет остроумнее и веселее собеседника, чем князь Шадиман Бараташвили. И сейчас, сидя против Симона, Шадиман восхищал его занимательным описанием вчерашних событий на майдане. - Так, мой царевич, это шестая смута за год. Очевидно, Андукапар, к неудовольствию Гульшари, слишком много думает ночью, потому встает с пустой головой. При таком пробуждении с какого бока к царю ни подлезай, все равно не поймаешь корону. - Но, дорогой князь, отец только Андукапару доверяет. - Царь Баграт - да живет он вечно! - никому не доверяет. - Но Андукапару? - Это все равно, что никому. Симон расхохотался, задорно покрутив красный ус. Он не устоял против последней персидской моды: обрил голову, оставив на макушке пушистый пучок волос, сбрил левый ус и выкрасил пучок волос и правый ус в ярко-красный цвет. Шадиман целый день избегал Симона, боясь разразиться смехом, а к вечеру изысканно похвалил перемену: именно только этого не хватало царевичу для сходства с настоящим витязем. О событиях на майдане Шадиман рассказывал Симону недаром. Такие скандалы вредны царю. Никогда в бытность Шадимана правителем Картли не случалось подобного позора. - Теперь во всех грузинских царствах смеются над бессилием Баграта. В Стамбуле тоже проведают: как раз накануне драки пришли в Тбилиси турецкие караваны. В Исфахане, конечно, еще раньше узнают, - лазутчики Саакадзе донесут... Нехорошо, царевич, когда у царя плохие советчики. Царский венец не прирастает к голове, нельзя позволять дерзким толкать корону. Шадиман подсунул мысль Симону вмешаться в это дело и учинить суд над зачинщиками. Если так пойдет дальше, купцы побоятся приводить караваны. Торговля плоха - казна царская пустует. А если безнаказанно оставить, и амкары перестанут торговать. А нет торговли - нет иноземных купцов и нет Тбилиси. И потом без богатых караванов не достанешь и бархат на куладжу. "Бархат нельзя достать?!" Симон решил вмешаться. Шадиман знал, такое вмешательство не понравится ни Баграту, ни Андукапару с Гульшари. Произойдет крупная ссора. Но Баграт ухватился за мысль учинить суд над амкарами. Ведь этим он угодит Исмаил-хану, а тот сообщит шаху о преданности Баграта, защищающего интересы мусульман. Конечно, амкары будут возмущены, что судят только их. Разве не мусульмане первые затеяли ссору? А товаром, деньгами и людьми разве не одинаково потерпели? Ненависть к Баграту - главный успех дела Шадимана. Саакадзе тоже не смолчит, с амкарами у него неразрывная дружба. Он поспешит убедить шаха во вредных действиях Баграта. Главное - натравить всех друг на друга, тогда годы в месяцы превратятся. Мысли Шадимана оборвал приезд Трифилия. Наблюдая, как Трифилий со свитой монахов и дружинников въехал в ворота, Шадиман подумал: "Наверно, монахи тоже под рясами кинжалы прячут. Этих разбойников я бы не хотел ночью встретить". - Трифилий приехал не к Баграту, а к царице Мариам, - заявил вбежавший чубукчи. Симон и Шадиман довольно улыбнулись. Сколько слез пролила Мариам, рассказывая Трифилию о своих мелких и крупных обидах! Внимательно слушал Трифилий, он еще вчера принял решение водворить Мариам к царю Имерети. Раньше всего это божье дело: приютить гонимую Багратом старую царицу. Потом Мариам будет укором царям, и если поумнеет, а она должна поумнеть, то сдружится с царицей Тамарой. Они вдвоем много сделают, ибо сказано: "Там, где женщина потянет, семь пар буйволов не вытянут". Трифилий наконец прервал потоки слез и слов: - Ты, царица, можешь вернуть свой блеск только с возвращением Луарсаба. Тогда отомстишь сторицею. Но осторожно действуй, не сразу... Сначала подружись с Тамарой Имеретинской, потом неотступно проси царя Георгия о посольстве в Русию. Только русийский царь может настоять перед шахом на возвращении Луарсаба. В Картли Багратом никто не восхищен. Церковь тоже тебе поможет. Я святейшему католикосу сегодня утром говорил. В Имерети поедешь в сопровождении пышной свиты из духовенства и охраны Мухран-батони. Буду просить князя. Золото и драгоценности церковь даст. Говорят, Гульшари тебя совсем ограбила? Кисеты с золотом от Кватахевского монастыря получишь. Помни, приедешь в Кутаиси, щедро на церкви жертвуй. Опять же свой дом строй, но медленно, надо год гостить у имеретинского царя. Поедешь богатой царицей, и цари и духовенство с уважением будут слушать. Аминь! Прощаясь, Трифилий обещал еще в этом месяце вывезти ее из багратовского ада и направить на путь истины. Но если не хочет повредить себе, пусть упорно молчит. Мариам покрыла волосы хной, надела яркое платье. Горе многому ее научило, она сумеет быть приятной, сумеет просить за сына! Перед Луарсабом грешна, перед Тэкле тоже. Но сатана потерял над нею силу. Вернуть! Вернуть Луарсаба! Тогда она не только наступит на уродливую ногу Гульшари, но по одному волосу вырвет ей косы. Баграт возмущен. Он сразу почувствовал в приезде Трифилия недоброе. - Два года избегал хитрого монаха, - кричал Баграт, - как посмел прибыть без моего приглашения?! - Посмел, отец, раз более трех часов сидит у проклятой совы, - ответила Гульшари. - Может, от Луарсаба известие получил, может, Луарсаб бежал? - не меньше Баграта волновался Андукапар. - Может, прямо пойти и спросить, зачем пожаловал? - Монах скажет - исповедовать царицу. Разве можно запретить сове беседу с духовным отцом? И так церковь на нас косится, хочешь совсем испортить отношения? - прикрикнула на мужа Гульшари. Но не только царская семья, все придворные всполошились. С именем Трифилия тесно связано имя Луарсаба. Может, не следовало поддакивать во всем Андукапару и Гульшари? Может, вообще не следовало так часто приезжать в Метехи? Покинуть незаметно Метехи Трифилию не удалось. На лестнице Шадиман любезно пригласил настоятеля зайти к забытому всеми князю Шадиману. Трифилий молча последовал за Шадиманом. "Плачевное положение" не помешало князю быть любезным хозяином. Обед, который он упросил Трифилия разделить с ним, отличался тонкостью вкуса, вина - ароматом прошлого века, фрукты - прохладной свежестью. Только от кальяна отказался Трифилий, хотя был бы не прочь, но ряса не очень удобная одежда для курильщика. После приятной беседы о разгроме майдана Шадиман вскользь заметил: - Жаль, церковь не вмешалась, время подходящее о себе напомнить. - Церковь никому не навязывает себя, а картлийский народ и так чтит святую веру. - Я не о народе говорю. В Грузии не первый царь магометанин, но всегда церковь помнили. - И теперь вспомнят. - Трифилий заметил дрогнувшую бровь Шадимана и, скрыв усмешку, вынул четки и медленно стал перебирать янтарь. - Думаю, так амкарам не пройдет, царь захочет перед Исмаил-ханом показать свою преданность шаху Аббасу. - Это мирские дела. Конечно, должен наказать, - протянул Трифилий. "Церкви выгоден каждый промах Баграта, - думал настоятель, - а наказывать одного за вину двоих - глупый и опасный шаг". - Я Симону сегодня об этом говорил, - понимающе сказал Шадиман, - думаю, царь монеты и товары в наказание потребует. Еще не скоро успокоятся амкары. - Персы тоже. Говорят, два турецких каравана обратно повернули. Один караван нагружен был лучшей хной. Если так пойдет, некоторым нечем будет красить ус и пучок тархуна на голове. - И женщинам неудобно. Некоторые черный цвет ради красоты на красный меняют, другие седину в хне прячут, тем более, кто путешествовать собирается. - Тебе, князь, лучше известно, кто и зачем красит волосы. Замок знаешь, как свое лимонное дерево. - Нет, отец, думал, что знаю, а сейчас, по вине предателей, совсем запутался. - О каких предателях говоришь, Шадиман? - О тех, которые греются в лучах иранского солнца. - А кого они предали? - Э, отец Трифилий, ты слишком умен для такого вопроса. Кому обязан Луарсаб своей гибелью? - Тебе. - Что?! Не ослышался ли я?! - Нет, не ослышался. Не тот предатель, кто открыто борьбу ведет, а тот, кто на опасную игру толкает. - Значит, оправдываешь Саакадзе? - Я осуждаю тебя. Надо было сговориться. Ты умнее всех князей, а как дело повел? - Сговориться князьям с плебеями?! Ты шутишь, отец Трифилий!.. - А теперь с кем думаешь сговариваться?! С Багратом? Не сумеешь! С князьями? Им некогда: головы бреют. Как ты, Шадиман, не заметил нового времени! "Плебеи"! Разве ты мог весну остановить? Поток буйной крови княжеским цаги хотел преградить. Откуда такая слепота, Шадиман? - Значит, следовало под плебейские цаги бросить княжеские знамена?! - Зачем? Разве умнее нельзя было действовать? Разве все азнауры на Саакадзе похожи? Небольшие уступки многих бы успокоили. - Успокоились бы, пока не привыкли, а потом снова начали бы требовать. - А вы еще что-нибудь дали бы... - Зачем же князьям свое терять? - В таком деле без потерь нельзя. Лучше дерево потерять, чем весь лес. - Но, отец, княжеские леса тысячелетиями славятся, не так легко вырубить. Потом - какая выгода церкви поддерживать азнауров? Разве монастыри чем-нибудь от княжеских замков отличаются? - Отличаются. - Чем? - Умом. Мы с азнаурами никогда борьбы не вели. - Открыто не вели. Нас сейчас никто, отец, не слышит. Замыслы азнауров так же вредны церкви, как и князьям. - Знаем, поэтому никогда не вступали в борьбу с азнаурами. Незаметно обезоруживали. Так собираемся и дальше действовать. Даже поможем, когда помощь на пользу церкви пойдет. Не ожидая вопля азнауров, вам самим надо было кричать перед царем: "У азнауров земли мало, надо войной идти на соседей, надо азнаурское хозяйство расширять". Если бы вас царь послушал, азнауры за землю полезли бы в драку хоть с сатаной. Победили - их счастье, а князьям слава, погибли - князья тоже ничего бы не потеряли. - Разве об одной земле шел разговор? Плебеи властвовать хотели. - Тоже не опасно. Князья первые должны были кричать: "Почему царь в конюшне держит азнауров? Пусть азнауры тоже дела царства решают". Если бы царь вас послушал и учредил карави, купцы и амкары всполошились бы, тоже захотели бы сунуть свой нос в дела царства. Тогда царь спустил бы азнауров успокоить купцов. Купцов бы успокоили и сами тоже успокоились, а князья в стороне. Опять ничего не потеряли бы. - Нет, отец, ты плохо знаешь азнауров. Мы - или они. Вместе нам в царстве тесно. Я на голове у себя тархун не выращиваю, потому головной болью не страдаю. - Жаль... Близорукость не меньшая болезнь, а главное, неизлечима. Что же, дальше бороться будешь? - Да. - С кем? - С Георгием Саакадзе. - Он в Иране. - Скоро приедет, такой не успокоится. - Значит, с Багратом сговориться думаешь? - Нет, с Симоном. Трифилий посмотрел на блеснувшие зубы Шадимана. - Луарсаба совсем забыл? - Бесполезно помнить, отец, Луарсаб - вчерашний день Грузии. - Это ты его уговорил прибыть к шаху? - Я. Не все ли равно, какое имя носит царь Картли? Луарсаб, Симон или Мамия? Важно, чтобы был царь. Лучше пусть один погибнет, чем вся Картли лежала бы в обломках. Когда-то царь Димитрий Самопожертвователь добровольно отдал монголам свою голову за клятву не опустошать Грузию. Монголы отрубили голову Димитрию и, не тронув страну, ушли. А церковь сделала Димитрия святым. Разве не завидная участь? Луарсаб именно такой царь. Он должен был погибнуть. - Церковь и Луарсаба может святым мучеником сделать. Но рано трон уступил. Теймураз умнее. - Умнее? Пока закончит борьбу с шахом, в Кахети даже камня не останется. Над каким царством будет царствовать? - Найдется. Шадиман вздрогнул. Пораженный внезапной мыслью, он помолчал. Шумно отодвинул чашу, перегнулся к Трифилию: - Значит, если не Луарсаб?.. - Время позднее, мне пора, завтра синклит у католикоса. Ожидаем приезда Даниила, архиепископа Самтаврского, Агафона, митрополита Руисского, Филиппа, архиепископа Алавердского. Дела церкви надо решать. - Может, царские тоже? Ты, отец, только что меня просвещал. Так вот, если церковь поддержит Симона, Симон будет поддерживать церковь, особенно Кватахевский монастырь. Это тебе обещает Шадиман. - Церковь Симона не поддержит. Это тебе обещает Трифилий. - Так, значит, об этом пришел сообщить царице Мариам? - Хорошо, напомнил, Шадиман. Я выполнял просьбу Мухран-батони. У него внук родился. Давно, оказывается, сговорились с царицей, - если родится двенадцатый внук, Мариам непременно крестить приедет. Правда, положение царицы с тех пор изменилось, но старый князь суеверный, боится, - если откажется от своего слова, внук умрет. - Боюсь, умрет внук, не отпустит царицу Баграт, вернее, Гульшари. - Если господь бог лишит их разума, Мухран-батони непременно отомстит за оскорбление. Тем более, на днях от шаха подарки получил. Старого князя бережет Саакадзе, тесной дружбой связан с Мирваном. Тебя, князь, прошу сообщить это Баграту. Думаю, не больше месяца царица в Самухрано погостит, из-за этого не стоит затевать войну. Трифилий давно ушел, а Шадиману все еще слышится шуршание шелковой рясы. Словно лисица повалялась на ковре. Шадиман брезгливо отодвинул недопитую чашу настоятеля. Он глубоко задумался: что-то произошло! Разве надо беспокоиться о неподходящем царе на картлийском троне? Сегодня на шах-тахте сидит, завтра на тахте может лежать. На другое не следует закрывать глаза - с князьями неблагополучно! Как будто бы ничего не изменилось, но... Так бывает с кувшином: будто цел, не заметен изъян, а где-то совсем маленькая, невидная трещина, и медленно уходит вино. Неужели раскачались четыре столба княжеского шатра удовольствий? Все князья друг против друга щит подняли: Андукапар упоен миражем, не замечая, что его власть на песке стоит: Цицишвили, Джавахишвили, Амилахвари и лучшие княжеские фамилии подрубают дерево своего благополучия. Не понимают - теперь важнее всего объединение. Все расползлось, как плохо сшитое платье. Князья заперлись в замках. Мухран-батони с собаками возится, Ксанский Эристави тешится конями. Почему? Может, потому, что нет головы, нет Шадимана? Кто сказал, что нет Шадимана?! Баграт Седьмой? Нет, Баграт, ты ошибся, не тебе, бычачьему пузырю, сломить Шадимана. Нет, Георгий Саакадзе, не тебе уничтожить власть князей. Нет, лицемерный монах, не тебе учить везира Картли. Борьба не погасла. Только временно пепел закрыл пламя... Мухран-батони надо привлечь... Верен Луарсабу? А я разве против Луарсаба? Эристави Ксанского надо проведать. Ненавидит Баграта? А я что, влюблен в него? Должны князья понять - не только о себе надо думать, но раньше о княжеском сословии. Для потомства сохраним блеск знамен. Кувшин чуть-чуть треснул, можно золотом спаять, можно панцирь одеть. Что? Сколько ни чини, все равно целым не станет? Целым не станет, но предотвратить многое можно: пока вино вытечет, века пройдут... В дверь осторожно постучали. Лишь только Трифилий оставил Метехи, Гульшари послала за Шадиманом. От любопытства она тряслась, словно в лихорадке. Она порывалась сама пойти к Мариам, но опасалась насмешек придворных. А вызвать к себе Мариам не рискнула: вдруг сова защиту нашла и не придет. Шадиман подошел к лимонному дереву и стал выискивать сухие листочки. "Сказать правду? Предупредить войну, или выгодна война князей с Багратом? Какая выгода? Если сейчас Баграт умрет, Симона могут уничтожить, пока шах не утвердит его наследником. Нет, Теймураз мне не нужен". Шадиман сказал Гульшари только о двенадцатом внуке. Два дня обсуждали, спорили. Гульшари даже охрипла и между криком и смехом полоскала горло розовой водой. Наконец Баграт нехотя согласился, но неожиданно запротестовал Нугзар. Он чувствовал в нежности собачника к Мариам другую причину, и завидуя твердости Мухран-батони перед мусульманами, желал с ним столкновения. Баграт обрадовался поддержке и заявил Мариам, что ее отъезд зависит от Нугзара, эта настойчивость еще больше утвердила его подозрение. Нари сообщила Трифилию о вмешательстве Нугзара. Трифилий просил передать; в обещанный день царица покинет Метехи. Трифилий приехал к Мухран-батони в разгар приготовления к крестинам двенадцатого внука. Трифилий заперся со старым князем, и до полуночи говорили о судьбе Луарсаба. Наутро князь объявил, что крестины придется отложить до приезда царицы Мариам. Хотя никто из семьи не помнил обещания Мариам, но раз старый князь сказал, кто