та, никого не знают. Подумав, Зураб приказал подпалить им уши, но когда и это не помогло, он решил доставить их Саакадзе. Дождавшись прихода конницы кахетинских тушин, Зураб на путях к Бахтриони и Чатчала стал расставлять заслоны и засады. Арагвинцы придвинулись к хребту, разделяющему Кахети от Картли, чтобы не дать прорваться Вердибегу и преградить Пеикар-хану путь к Норио. Элизбар, Матарс и Пануш, прискакав к тушинам, ожидающим в лесах и долинах, передали от Саакадзе план действий в Кахети. Тушины тотчас погнали "на продажу" скот в города и деревни и тайно передавали священникам и жителям распоряжение Саакадзе: женщины и дети должны отправиться в тушинские деревни. По ночам тихо скрипели арбы и повозки. Тушины сопровождали кахетинок до Баубен-билик и там передавали проводникам. В эти предгрозовые дни Элизбар, Матарс и Пануш не знали сна. "Барсы" незаметно проникали в монастыри. Ценности, иконы и церковная утварь исчезали в тайниках. Молодые монахи сбрасывали рясы и, вооруженные саблями, кинжалами и дубинами, прятались в лесу. Старые, сопровождаемые тушинами, уходили в кахетинскую Тушети. Кто-то ночью пробил брешь в телавском укреплении, где-то обвалился завал, куда-то исчезли жители. Базары притихли, расползся товар богатых лавок, каждый день исчезал скот, потом хлеб, кто-то поджег ханский амбар. Рассвирепел Пеикар-хан, приказал устроить грузинам кровавую баню, но в одну ночь Телави опустел. Пеикар-хан сжимал в бешенстве кулаки: как рабы могли исчезнуть из укрепленного города? Трупы персидской стражи у городских ворот рассказали хану многое. Бросился Пеикар-хан с сарбазами к монастырям, но и монастыри опустели. Выйти из Телави хан не рискнул, боясь засады. Хан перестал есть: мясо барана ему казалось рыбой, лучшее вино - дождевой водой. Наконец прибыл второй чапар от Вердибега. Пеикар-хан, с раздражением выслушав гонца, спешно устроил вокруг Телави новые завалы и укрепления. Прошло пять, потом еще три дня. Пеикар-хан, запершись в Телави, гнал гонца за гонцом в Иран, но гонцы не возвращались, и помощь не приходила. Мучила неизвестность. Ни персиян, ни грузин. Запасы таяли, как лед в горячей руке. Посланные в Алазанскую долину к тушинам за скотом и хлебом не вернулись. Хан в бессильной злобе метался во дворце, ломая фаянс о скулы прислужников. Все города и деревни оторвались друг от друга, и Пикар-хан не знал - он правит страной или буйволиным пузырем? Царство Кахети вот-вот лопнет. Пока Пеикар-хан неистовствовал в Телави, горные тушины спускались по Баубан-билик в Кахети, а "барсы", тревожа ночные дороги, собирали ополчение, - с юго-востока от Тбилиси двигалось картлийское войско. Знаменосец высоко вздымал иверское знамя: серебряный конь, точно чувствуя битву, готовился к прыжку. Впереди войска ехал Саакадзе. На нем блестели мессир и латы. Крутя пушистые седые усы, подбоченясь, вел тяжелую конницу Мухран-батони. За ним его внук Кайхосро, пощипывая едва пробивавшиеся усы, вел легкую конницу. Вокруг старого князя с оглушающим лаем прыгали породистые собаки различных мастей. Они рвались в глубину леса, вспугивая зверей и тревожно кричащих птиц, точно приглашая старого Мухран-батони поохотиться. Он цыкал на них, грозил нагайкой, и псы, недовольно зевая, следовали за псарями. Эту свору Мухран-батони велел вести за собой. Он уверял Саакадзе, что после охоты на персидских шакалов они поохотятся на Дивиченском лимане. Там, на Алазани, гнездится благородная дичь. Саакадзе, во всем поддакивая князю, и тут восхитился остроумием Мухран-батони. И он не прочь поохотиться, но все же советует во время боя загнать беспокойных собак в Марткобский монастырь. Ночь была на исходе. Пройдя долину Ашкарети, Саакадзе с главными силами вышел неглубокими овражками и холмами к лощине, спускающейся к реке Марткоби. Невнятный гул разносился в глухих зарослях. Дружины шли волчьей рысью. Молодые князья и азнауры следовали сбоку колонн, чутко прислушиваясь к лесным шорохам. Весь в перевязках, но прямо держась на коне, Квливидзе вывел азнаурские дружины к чернеющему левому склону и расположил вблизи Марткобского монастыря. Гуния и Асламаз с тваладскими сотнями разместились у источника с ключевой водой. Нодар растянул ополчение Ничбисского леса на правом склоне чернеющей горы. В садах и виноградниках залег Автандил с ностевской дружиной. Он сомкнулся с центром, где Саакадзе сосредоточил хевсуро-пшавскую и картлийскую конницу. Рядом с Автандилом у скалы святого Антония стал Димитрий с триалетской дружиной. Правее, в зарослях балки, укрепился Даутбек с урбнийцами. В лесу у Норио перед ровной открытой площадью, окружностью в конную агаджа, стало войско Самухрано. Старик Мухран-батони разделил дружины и отдавал приказания сыновьям и внукам. Мирван Мухран-батони отошел с мсахурской дружиной, закованной в доспехи, на левый край. Он прикрывал махатскую дорогу, ведущую на Тбилиси. Кайхосро остался рядом с дедом. Юного князя окружали отчаянные всадники с горящими глазами и нетерпеливыми руками, сжимавшими оружие. Саакадзе не переставал любоваться Кайхосро. К полудню Норио была окружена. Саакадзе выстроил конницу ровными клиньями, выдвинув вперед под началом "барсов" азнаурские легкоконные дружины. Он приказал гонцам обскакать все стоянки и передать: коней не расседлывать, засыпать корм в торбы, на водопой водить посменно, дружинникам плотно поесть и посменно спать возле коней; поручил Дато и Гиви с отрядами беспокоить врага ночными атаками на левом краю, Ростому и Автандилу - на правом. С завала Вердибег наблюдал за равниной. В Норио нарастало напряжение. Вердибег, выстроив пехоту, продержал ее целый день в боевой готовности. Сарбазы не слезали с коней. Минбаши гневно сжимали оружие. Юзбаши, словно одержимые, мчались то к Вердибегу, то обратно к своим сотням. Онбаши, проклиная шайтана, опускали нагайки на спины сарбазов. Внезапные наскоки грузинских отрядов с правого и левого краев, молниеносный обстрел и быстрое исчезновение вносили нервозность и сеяли тревогу. К концу дня иранские войска были измучены ожиданием. Сарбазы с отчаяния сами бы ринулись на равнину, но Вердибег знал Саакадзе и не хотел повторять сапурцлийское поражение. Он твердо решил не завязывать первым битву и дождаться подхода Пеикар-хана и ханов Ганджи и Карабаха. Но на завалы уже сине-сизой волной накатывались сумерки, а помощь не подходила. Наконец Вердибег приказал усталому войску расположиться на ночлег, ибо с первым светом Саакадзе, конечно, бросится на укрепления. На другом конце равнины Саакадзе объезжая войска. За ним следовали "барсы" и Квливидзе. Дружины азнаурские, княжеские, церковные, царские, объединенные общим желанием, встретили Саакадзе клятвой верности. Саакадзе прискакал на левый фланг. Возбужденные "игрой" с Вердибегом, Дато и Гиви поднятием правой руки приветствовали его. Ростом выдвинулся вперед, представляя свою дружину. Трудно было узнать дабахчи в новых чохах, крепких цагах, высоких остроконечных папахах, заломленных набок. Лица их выражали радость и гордость. Каждый мечтал отличиться в битве, дабы не пришлось снова топтаться в зловонном чане. Саакадзе оглядел дабахчи довольным взором. - Помните, воины, вам выпало счастье биться с врагом. Покажите, что вы настоящие сыны Картли. - Спасибо тебе, Георгий Саакадзе, что вспомнил и о нас. - Смерть кизилбашам! - Клянемся с живых кожу сдирать! - Победа и мужество! - неистово гаркнули дабахчи. Кони, приподняв уши, шарахнулись. Георгий рассмеялся. Ростом недовольно покосился на необузданных дабахчи. Саакадзе отъехал и осадил коня перед хевсурами. Впереди стояли "старцы ущелья" - мужественные воины с мечами и щитами своих воинственных предков. Здесь был Алуда из орлиного гнезда Гуро, прославленный меткостью ударов меча, Умита из Барисахо, один защищавший от вторгшихся кистин вход в ущелье, Хомезура из Шатиля, прибивший к воротам крепости двести кистей вражеских рук. Были здесь витязи с верховьев Аргуна, с берегов хевсурской Арагви, ледников Чоухи, с перевала Бло. Они неподвижно стояли в боевых проволочных рубахах, в железных шлемах с сеткой, в налокотниках с серебряной насечкой, в наколенниках. За плечами в чехлах из медвежьих шкур виднелись луки. В ножнах, окованных желтой медью, вместо кинжалов дашна - коротенькие сабли. В кожаных петлях торчали пики. Железными рукавицами витязи сжимали палаши и щиты с надписями: "Сувенир", "Генуя"! "Виват, цезарь?"* ______________ * По преданию, некоторые грузины-всадники принимали участие в крестовых походах. По более точным данным, можно считать, что сохранившиеся у хевсуров клинки, мечи и щиты европейского образца с надписями знаменитых оружейников, таких, как А.Ферар, или мастеров Золингена, были в средние века завезены в Грузию венецианскими купцами. На трех красно-бурых конях застыли знаменосцы. По бокам держали знамена с изображением Белого Георгия и Лашиани - губастого Георгия. Средний хевсур вздымал дроша - воинскую хоругвь, пику, оправленную в серебро, с серебряным мечом, насаженным на наконечник. Дрошу обвивал платок сакадриси - "достойный". Георгий Саакадзе поздравил хевсур с наступающей битвой. Хевсуры ответили воинственным криком: "Лашари! Лашари!" Хевис-бери поднял руку в железной рукавице и величаво произнес: - Да наградит тебя бог, пославший нам битву! В шатер Мухран-батони вошел радостный Георгий Саакадзе. Сюда собирались начальники всех дружин и ополчения. Через открытые полы шатра виднелись темные, обступающие Тбилиси с юга скалистые вершины, подернутые серовато-прозрачным туманом. - Друзья, с разрешения князя Теймураза Мухран-батони, я собрал вас поговорить. Перед нами превосходящий нас численностью враг, но сегодняшний бой - жизнь или смерть Грузии. Время сейчас другое, одной храбростью побеждать нельзя. Кто из нас не готов умереть за Картли? Но много ли смысла, если торжествующий враг пройдет по трупам храбрецов? Умирать надо с пользой, но еще лучше самим пройти по трупам врагов. Этому искусству я всю жизнь учил "барсов", и они, слава богу, все у меня целы. Но я никогда не учил этому персов. Как достигнуть победы над многочисленным врагом? Этому искусству я сам учился много лет. Учился у великих полководцев. Многочисленность кизилбашей обернется против них же. Нельзя столько пеших колонн развернуть на Марткобской равнине. Сбитые нашей конницей, передние сарбазы повалят задних. При умелом руководстве конница всегда дает перевес, а в некоторых битвах даже решала судьбу великих стран. - Дорогой Георгий, полтора года могу тебя слушать! - не выдержал Димитрий. - После боя, дорогой Димитрий, а сейчас успокойся на полторы минуты, - улыбнулся Георгий. - Хочу еще сказать: персы всегда имели несметное войско, но не всегда побеждали. В сражении при Гавгамелле Александр Македонский имел семь тысяч всадников, а персидский царь Дарий - четыреста тысяч пеших и сорок тысяч конницы. А победил Александр Македонский и этой победой решил судьбу древней Персиды. Помните, молодые друзья, в победу надо верить, победу надо подготовлять. Я не раз повторял приемы великих полководцев в войнах Ирана с Турцией и всегда побеждал. Я уничтожал наших врагов турок руками наших врагов персов. И сейчас у Марткоби я расставил дружины с точным расчетом поразить врага. Старик Мухран-батони, положив руку на меч, изумленно смотрел на Саакадзе. Молодые азнауры и князья, подавшись вперед, взволнованно ловили каждое слово. Они и не подозревали, что опыт древних битв учит побеждать, учит мастерству полководца. В шатер словно ворвался свежий ветер. К сердцу приливала бодрость. Радовались счастью сражаться под иверским знаменем Георгия Саакадзе. И как бы ни изменились в будущем судьбы этих воинов, они навсегда запомнили Георгия Саакадзе таким, каким он был в шатре Мухран-батони на Марткобской равнине. - И еще последнее, - продолжал Георгий, - полководцу очень трудно руководить ночным боем. Поэтому беспрекословно выполняйте приказания нашего главного полководца князя Мухран-батони. - Нет, Георгий, - поднял руку старый князь, - ты воин Картли, ты можешь зажечь даже старого воина молодым огнем. Ты по праву будешь распоряжаться битвой, а я беспрекословно подчиняюсь Георгию Саакадзе. Желание победы сравнивает все возрасты, как весенняя трава поле. Ты, Георгий, взволновал старого князя! - Мухран-батони, лихо выхватив меч, поцеловал лезвие. За ним все азнауры и князья целовали лезвия клинков, скрещивая их в боевой клятве. Саакадзе дипломатично предоставлял решающее слово старому Мухран-батони, незаметно подсказывая решение и еще незаметнее все делая по-своему. Но сейчас Георгий облегченно вздохнул. Наконец он полновластно возьмет в свои руки ведение войны без опасения разгневать Мухран-батони и риска потерять важную помощь князей. Гонцы скакали в разные стороны с приказами от Саакадзе и Мухран-батони. Вокруг шатра толпились азнауры, дружинники, ополченцы, особенно ностевцы. Они по пятам следовали за Саакадзе, точно боясь потерять его. Возбуждение росло. Слышалось отдаленное жужжание, нетерпеливое постукивание копыт. Кто-то вскакивал на коня и мчался сломя голову, точно от него зависел исход боя. Кто-то на всем ходу соскакивал с коня, словно приносил необычайное известие. На самом деле он только сообщал о запасных конях, привязанных в зарослях у реки Марткоби, или о женщинах, которые разносили чуреки дружинникам. Саакадзе во все вникал, одинаково внимательно расспрашивал. Вернулись Джандиери и Андроникашвили с личными дружинами. Все кахетинские князья мечтали лично убить Вердибега за вероломство. Пришли из Тбилиси амкары Сиуш и Бежан с оружием. Пришли цирюльники, костоправы и лекари. Они сообщили, что по приказу Саакадзе удобные арбы для раненых приведены из Сагурамо и Дигоми и размещены в глубине леса. Пришли старухи-знахарки лечить раны травами. Пришли молодые женщины заботиться о пище. Прискакало горийское ополчение, вооруженное кто шашками, кто копьями, а кто просто дубиной. Примчались на осликах мальчики-факельщики. Впереди на муле гарцевал Иорам, сын Георгия. Из Тбилиси по махатской дороге беспрерывно тянулся к стану Саакадзе разный городской люд. Сумерки сгущались. Запоздалый луч солнца соскользнул с потемневшей вершины. Казалось, воздух натянут, как тетива. Густое небо налегло на Марткобскую равнину. Леса почернели и точно придвинулись к стану. Войско ждало. Дружинники пробовали оружие, подтягивали подпруги. Оборвались веселые возгласы. На миг вспомнились близкие, земля, пройденная жизнь. На лица легла суровость, и беспощадность уже светилась в глазах. Но неожиданно Саакадзе приказал всем на два часа лечь отдохнуть около своих коней. А когда луна посеребрила верхушки пихт и грабов, по колоннам забегали шорохи. Словно камень с утеса, сорвался сон. Миг - звякнули стремена, скрипнули седла; кони, чуя битву, нетерпеливо застучали копытами. Через поляну побежало ничбисское ополчение и построилось за головной колонной. Саакадзе, стоя на Джамбазе, обратился к войску: - Друзья, верные отечеству, я с вами! Пусть в Картли не останется ни одного мужа, ни мальчика, у кого бы в руках не сверкала шашка или кинжал, обнаженный во имя оскорбленной родины, во имя поруганных женщин, уничтоженных святынь. Я с вами! Вокруг Саакадзе теснились конные и пешие. В лунном свете угрожающе накатывалась темная масса. Слушали затаив дыхание. - ...Грузины, мне один итальянец рассказывал... В древности римскому воину начальники приказывали: "Одного врага побеждать, на двух нападать, от трех защищаться, а от четырех бежать". Грузины, вас Георгий Саакадзе учит не считать врагов! Нападать и побеждать! За мной, воины! С нами правда! Помните, врагов не считать! - Нападать и побеждать! - ударили, словно обвал, тысячи голосов, и подобно черным разбушевавшимся волнам, с яростью и проклятиями дружины бросились за Саакадзе на персидские укрепления в Норио. Пешее ополчение с топорами и кирками ринулось к первой линии завалов, неистово расчищая путь коннице. Дато и Гиви, выхватив клинки и привстав на стременах, вырвались вперед. За ними понеслись азнаурские дружины. Конница в сжатом строю перескакивала через срубленные и наваленные деревья. Ростом круто повернул направо и врезался в просеку. "Алла! Алла!" - раздались за завалами гортанные выкрики, и загрохотали огромные камни, преграждая подступы. С высокого завала ударила персидская пушка, и раскаленное ядро, шипя, врезалось в ополчение. Упал огнебородый, упали многие. Пользуясь замешательством, из темноты вынырнули сарбазы и с кривыми саблями бросились в битву. - Взять пушку! - загремел Георгий и, пришпорив Джамбаза, понесся к завалу. Дабахчи бросили коней и, перепрыгивая через огонь, полезли на завал, цепляясь за ветви и карабкаясь друг на друга. Напрасно Ростом выкрикивал внизу команду. Дабахчи, не слушая, метнулись к пушке. Один из дабахчи, ногой отпихнув пушкаря, схватил за колесо пушку и швырнул вниз. - Молодец! - крикнул Саакадзе. В шум боя врезался неистовый призыв Ага-хана: - Ла илла иль алла! Мохаммет расул аллах! Взметнулось знамя с солнцем и львом. Густой колонной сарбазы бросились на равнину. К хевсурам подскакал Пануш. - Бросайтесь вперед! - передал он приказание Саакадзе и понесся дальше. "Лошари! Лошари!" Хевсурская конница ветром пронеслась по равнине и вклинилась в пешую колонну Ага-хана. Началась неистовая сеча. Непривычный ночной бой сеял в иранцах страх. С левого края, незаметно обогнув Норио, вышли две ширазские тысячи. Прикрываясь складками местности, сарбазы перебегали к лесу, стремясь зайти в тыл грузинам. Мухран-батони подкрутил усы и пришпорил коня. - Эй, молокососы! Кто из вас решится рассмешить старого князя робостью! - И он вынесся из леса и врезался в ряды ширазцев. За ним с криком последовали задетые за живое конники: - Скорее черт рассмешит кошку, чем мы тебя, батоно! Заскрежетали клинки. Хрустели кости. Тяжело дышали люди и кони. Копья ломались о щиты, расплескивая лунные блики. Сарбазы дрогнули. Но из-за бугра с криками "во имя Али!" мчалась на подкрепление тысячная конница. И снова закипела сеча. Старик Мухран-батони рванулся на коне в самую гущу схватки. - Эй, молокососы! Кто хочет уксуса?! - и снова занес клинок. - Батоно, враг хочет! - ревели мухранцы, неистово рубя сарбазов. Когда минбашам уже казалось, что они теснят Мухран-батони, им в спину ударил Квливидзе. - Эй, курдюки, где у вас лицо? - по-персидски ругался Квливидзе, рубя наотмашь. Все смешалось: стоны, свист, крики, ржание, лязг. Не только люди - кони грызли друг друга. Сарбазы пытались броситься в лес, но Кайхосро шашками преградил им путь. Зажатые в мешке, они бились в одиночку, ползли в овраги, цеплялись за выступы. Луна побледнела, застыв над битвой. Небосклон задернулся розовой пленкой. Но никто не замечал наступающего утра. Саакадзе, потрясая мечом, направлял дружину, зорко следя за движением врага. Внезапно он рванулся вперед, за ним Даутбек. Но было поздно. Вердибег вонзил в грудь Нодару саблю. Увидя Саакадзе, хан скрылся за спинами сарбазов. Молодой Квливидзе, цепляясь за гриву, свалился с коня. Даутбек, подхватив Нодара и отмахиваясь шашкой, вырвался из окружения и поскакал к лесу. - Нападать и побеждать! - кричал Автандил, увлекая за собой ностевцев. Вдруг его глаза загорелись гневом. Пронзенный сарбаз, падая, вырвал из рук ностевца пику. - Чанчур! - рявкнул Автандил, подражая отцу. - Тебе что, на каждого сарбаза по копью нужно?! В лесу на разостланной бурке лежал Нодар. Отстегнутый пояс с кинжалом висел на кусте. Рядом, раскинув рукава, валялся бешмет. Сквозь разодранную рубашку лилась кровь. Старуха морщинистыми руками ловко накладывала на рану травы. Папуна, приподняв голову Нодара, силился напоить раненого вином из глиняной чаши. Вокруг Нодара в молчании стояли амкары-оружейники, сторожившие лес. Прискакал Квливидзе, извещенный Даутбеком. Соскочив с коня, Квливидзе острием кинжала разжал зубы Нодара и влил чашу вина. Нодар приоткрыл глаза и улыбнулся отцу. Старуха посмотрела на Квливидзе: - Молись богу! Молодой азнаур будет еще сто лет сражаться с нашими врагами. - Мать, вылечи мне сына, золотые браслеты надену на твои руки!.. - За лечение грузинского воина я платы не беру, - сурово ответила старуха. Нодар тихо застонал: - Отец, враг побежден? - Еще не совсем, но уж бегут, а еще больше осталось изрубленных на марткобской земле. - И это хорошо! - силился улыбнуться Нодар. - Люди, отнесите молодого азнаура в монастырь! - Квливидзе колебался, но вдруг нагнулся и осторожно поцеловал сына в лоб. Он подошел к коню Нодара, привязанному к дереву. - Какой ты конь, если такого воина не мог сберечь! Тебе не сражаться, а арбузы возить! Пинач. - И Квливидзе, погладив челку своего коня, вскочил и помчался к Норио. В грохот врезался шум воды. "Старцы ущелья" Алуда, Умита и Хомезура первые бросились с крутого ската. За ними хевсуры галопом промчались через реку Марткоби, взлетели на скат и, ломая плетни и виноградники, ворвались в Норио. Короткими ударами широких мечей они рассекали врага, кроша людей вместе с латами. Курды кинулись навстречу хевсурам, столкнулись грудь с грудью. Каждый убитый хевсур вызывал восторженный вой. Но хевсуры, расклинив курдов, уже овладели Норио. Вердибег, сжатый с трех сторон, бросил главные силы к центру. Вся равнина потемнела от нахлынувшего войска. Залпы персидских пушек багровым огнем осветили лес. Шипели ядра, носясь по полю. Клубился пороховой дым. Но грузинская ночь мешала прицелу. Вердибег воодушевлял мазандеранцев, исфаханцев и курдов. Точно стадо разъяренных быков, наваливались сарбазы на грузин. Но Саакадзе не допустил опрокинуть центр. Он на ходу перестроил дружины глубокими колоннами. Круто повернув, Саакадзе внезапно развернул колонну, бурей пронесся с тремя линиями конных дружин и опрокинул правый край Вердибега. Спасая положение, Вердибег опрометчиво растянул линию войск. Сплоченная стена сарбазов разорвалась, обнажив центр. Георгий Саакадзе с "барсами" стремительно кинулся в брешь, не давая Вердибегу сомкнуть ряды. Грузинская конница смертельным крылом развернулась в середине сарбазов. Рокотали боевые роги, гремели трубы, били в барабаны. Над равниной поднялось знамя Иверии: неистовый серебряный конь. Саакадзе, не переставая рубить мечом, направлял битву. Автандил и Матарс на лету ловили приказания Саакадзе, все глубже вклиниваясь с ностевцами и ничбисцами в ряды сарбазов. Мухран-батони с мухранцами преградил дорогу к бегству в Кахети. Сарбазская масса то наваливалась на него, то под всплеском шашек и кинжалов отскакивала. - Слава богу, грузины! Мы добрались до врага! Это был голос Трифилия, ворвавшегося на коне с обнаженной шашкой впереди монастырского войска. Рядом молодой монах высоко вздымал знамя: на черном бархате угрожающе сверкал серебряный крест. Кайхосро Мухран-батони восторженно встретил святого отца, и они наперегонки кинулись к сарбазам. Трифилий вспомнил свою буйную молодость. Что ему Кватахевский монастырь?! Что ему лисьи разговоры с царями?! Он молод, он чувствует горячую кровь в жилах! Ветер срывается с шашек... "Есть где прославить имя Христа", - оправдывал себя Трифилий, страшный в своем неистовстве: - Э-э! Святое воинство, что у вас в руках - шашки или свечи?! - Нашими свечами, святой отец, ведьма подавится! - взревели монахи, черным пламенем врываясь в гущу врагов. Упоенные долгожданной битвой, Димитрий и Дато кружились на конях, увлекая Трифилия с монастырским войском. Они выворачивали колонну сарбазов, как шкуру медведя. Димитрий облизывал губы, точно после крепкого вина. Матарс, сбросив повязку, кричал, что он видит обоими глазами. Дато обвязал рукоятку шашки платком Хорешани. Даутбек бился рядом с Саакадзе. Элизбар, Гиви и Пануш, словно одержимые, носились по полю, выкрикивая приказания Саакадзе и рубя. Где-то рядом слышались охрипший голос Ростома и дикий рев дабахчи. Упорно пробивался Автандил к Вердибегу. Вот уже близко развевается синее абу, вот он различает на кривой сабле бирюзу. Глаза Автандила и Вердибега встретились. Вердибег вздыбил коня, вскинул саблю и закричал: - За отца! - За отца! - выкрикнул Автандил и, привстав на стременах, нанес мечом резкий удар. Вердибег, выронив саблю, откинулся на круп коня. Автандил спокойно вытер меч о чепрак ханского коня. Рев взметнулся и словно повис в воздухе. Качнулась желтая масса. Упало иранское знамя. Первые опрокинутые сарбазы бежали через промежутки собственных колонн, внося хаос и увлекая за собой потерявшее управление войско. Сарбазы падали с коней, другие спешивались и отчаянно дрались. За далекими виноградниками слышалось хевсурское "Лашари! Лашари!" Оглашая равнину победными криками, грузины преследовали панически бегущего врага. На востоке заалела заря. Чашечки полевых цветов раскрылись и тянулись к небу, словно пробуждаясь от тяжелого сна. Утренняя свежесть легла на окровавленную равнину. Грудами лежали рассеченные воины, кони, перевернутые повозки. Отрубленная рука еще сжимала клинок. Тупое жерло пушки зарылось в землю. Хевсурский щит придавил кизилбашскую шапку. Ястребы кружились над изрытой равниной. В Марткобском монастыре гулко ударил колокол. Монахи с заступами спускались на равнину, издали казалось, черные крылья склоняются над павшими. Саакадзе галопом въехал на бугор и оглядел равнину: несметными толпами бежали сарбазы. Грузинская конница, размахивая клинками, гнала врага, не давая расползтись по лесам. Тяжелый гул топота коней потрясал равнину. Знамя Иверии сверкало в лучах. На кольчугах и клинках брызгами разлеталось солнце. Георгий Саакадзе, высоко подняв меч, рванулся вперед на своем Джамбазе. ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ Пеикар-хан нетерпеливо бросался навстречу гонцам. Но вести были все мрачнее. Тушины перерезали дороги Кахети. Путь к границе Ирана закрыт Зурабом Эристави. Стотысячное войско разбито в Картли и ринулось в Кахети, сметая пограничные заслоны. Карчи-хан и Вердибег убиты. Ага-хан неизвестно где. Об этом торопливо рассказывали прорвавшиеся вперед сарбазы. Они прибывали толпами, ободранные, голодные. Они сидели и лежали у стен ханского дома, молчаливые и покорные. Рядом валялись брошенные пики, ханжалы. Опрокинутый алебастровый лев с облупленной позолотой валялся под лестницей. В бассейне мокло деревянное колесо. Чей-то верблюд, поджав ноги, лежал на клумбе и равнодушно жевал розы. По Телави скакали курды. Они спешили к Гомборским вершинам. Пеикар-хан метался. Но вот наконец подходит запоздалая помощь: ширванский и ганджинский ханы с войском. Статные, бритоголовые, с сильными затылками, они вселили уверенность в Пеикар-хана. Он даже решил воспользоваться гибелью Карчи-хана и Вердибега и прослыть победителем Непобедимого. Ханы поспешили укрепить берега Турдо и Алазани. Переселенцы из Ирана, собранные со всей Кахети, вооружались и размещались на подступах к городам и деревням. Кахетинцы с ненавистью следили за ханами и переселенцами, отнявшими у них лучшие виноградники и скот. Ночью шуршали камыши, пропуская плоскодонные лодки. Грузины подвозили оружие и зерно. Прятались в горных лесах и пещерах, ожидая Саакадзе. Шептались: - Георгий Саакадзе зовет, победу обещает, всегда слово держал! Идите, люди, под знамя Иверии! Быстрые переходы, стычки на высотах, сторожевые башни в огне - это продвигается на север Кахети к Икалто Мухран-батони, уничтожая иранцев и расставляя свои посты. На юг по Иори Георгий Саакадзе шел на соединение с Зурабом Эристави. Бои не прекращались. Дороги были усеяны трупами людей, коней и верблюдов, разлагавшимися под ярким солнцем. Тревожное ржание, лязг копыт и свист нагаек нарушали спокойствие прозрачной синевы, согретой золотыми лучами. Над головами воинов черными тучами кружились огромные жирные мухи. Жужжание звенело в ушах надоедливым напоминанием о смерти. Дружинники завязывали башлыками рот и, не переводя дыхания, проскакивали зловещее место. Долина Иори была очищена от сарбазов. Саакадзе, боясь заразы, переправил войско на левый берег. Ночью, вблизи Гомборских вершин, Георгий Саакадзе встретился с Зурабом Эристави. Вспыхнули костры. Чистилось оружие, песком стиралась вражеская кровь. Громко пелись веселые песни. Зураб рассказывал Саакадзе о битвах арагвинцев о курдами. "Барсы" окружили мествире. В честь Марткобской победы он нашил на свою короткую бурку три серебряных галуна. Он следовал всюду за войском Саакадзе и в походах и на привалах вдохновлял дружинников, сравнивая боевые подвиги Георгия Саакадзе с подвигами древних грузинских витязей. И сейчас мествире раздул гуда, и дружинники подхватили: Над горой орел летает, Друг, спустись-ка к нам! Как грузин вино глотает, Расскажи врагам Хорошо поет мествире: Есть не хочет шах, Вырос на бараньем жире, В бой полез, ишак. От добычи был в восторге Кизилбашский стан, Барсом налетел Георгий, Дрогнул Карчи-хан. Карчи-кан чихал от пыли. Смерти не хотел. Шадиман Бараташвили С горя пожелтел. Не жалел персидских копий Скользкий Вердибег, Только зайцем от Марткоби Хан пустился в бег. От врага остались кости, Славу бой несет. Меч Георгия из Носте Грузию спасет. Папуна вновь наполнил кожаную чашу, навощенную внутри. Вино блестело красноватой пеной. Мествире выпил, крякнул и стал настраивать гуда. "Барсы" развеселились. Гиви раскраснелся от спора, клялся, он только мечтает уничтожить персов, потом вернется в родное Носте и займется стрижкой овец. Прибыльное и спокойное дело. Папуна поддерживал Гиви - и он, Папуна, о стрижке всю жизнь думал: - Ненавижу врагов, но по живому человеку не могу ударить шашкой. Поэтому никогда не воюю. А раз шашка не затупела, можно ею брить овец. Квливидзе, подтрунивая над шашкой Папуна, советовал лучше давить виноград, тоже спокойное дело, а главное, веселое. Веселый спор разгорался. Димитрий предложил выпить уже раздавленный виноград. Он хотел переубедить Папуна: разве живой враг не лучшее угощение для шашки азнаура? Вдруг глаза Димитрия расширились, чаша выпала из рук, он вскочил. Мерно покачиваясь на верблюде, приближался дед Димитрия. Деда сопровождали три вооруженных ностевца. На встревоженный вопрос Димитрия, как деду удалось добраться живым, если сарбазы змеями расползлись по всем тропам, дед вздохнул: кому нужна старая борода, даже шакалы отбегают. Он, дед, совсем был бы спокоен, если бы ехал один. Но Русудан приказала взять с собой парней, и вот из-за них он всю дорогу не сомкнул глаз. Дед важно вынул послание Русудан и передал Георгию. Но содержание, очевидно, деду было хорошо известно. Пока Георгий, отойдя, читал, дед рассказывал: - В Носте старая Кето гадала на воде, собранной из семи источников. Косточки, изображающие сарбазов, пошли на дно, и на поверхность всплыла черная слива. Старая Кето обрадовала Носте: Георгий одержит полную победу. Русудан вынула лучшие одежды и спешно готовится в дорогу. Хорешани тоже едет. За ними родные "барсов" вывернули сундуки. Большой караван движется на Алазани. Пока доедете, убеждала Кето, война кончится. - Старая Кето молодец! - смеялся Даутбек. - Хотя и ребенку сейчас видно, кто победит. Ростом встревожился. Но, узнав, что и Миранда едет, повеселел. - И детей везут, - продолжал ликовать дед, - твоя Дареджан с Бежаном тоже собирается, - покосился он на волнующегося Эрасти. - Все едут на верблюдах и арбах, только наша Русудан и Хорешани белых жеребцов седлают. Носте радуется хорошим приметам: накануне Марткобской битвы Фиалка, кобыла прадеда Матарса, ожеребилась. Золотистый жеребенок сразу стал сосать молоко. Потом на ветке панты, у изгиба Ностури, сели две птицы. Кузнец видел. А у бабо Саломэ белая курица двойное яйцо снесла, - говорил дед, развязывая хурджини. Вокруг столпились "барсы" и азнауры. Дед, скрывая удовольствие, бурчал: он не привык в тесноте раздавать подарки. Георгию дед протянул от Русудан войлочную шапочку под мессир, предохраняющую голову от трения стали. Димитрию - щит, обитый желтой кожей. Автандилу надел на шею талисман: засушенную лапку удода в серебряной оправе. Все "барсы" получили от близких маленькие подарки. - Большие сами привезут, - успокаивал дед. Сладости, приготовленные Русудан и ностевскими девушками, Георгий приказал раздать дружинникам. Деда усадили и предались веселой трапезе, точно не было позади кровавой сечи и впереди не ожидалась еще большая. Вдруг Зураб вспомнил о подозрительных пленниках. Он бросил кожаную чашу на персидский барабан и выругался: несмотря на палки и раскаленное железо, черти упорствуют, - они, мол, только бедные пастухи. Георгий велел привести "чертей". Пристально оглядев их, Георгий опустился на камень и, опершись на золотую саблю, спросил, уверены ли они, что когда-нибудь пасли скот. Упав на колени, они клялись: Христос свидетель - их уста изрекают истину, пусть милостивый эмир-низам отпустит бедных пастухов в Картли к стадам. - А что пасете вы? - спросил Георгий. - Коров, - проговорил первый. - А какой породы у тебя коровы? - Разные, батоно. Есть с молоком, есть пустые, бык тоже есть... - А какая особенность у картлийской породы? Молчишь? Тогда я тебе скажу: крепкие ноги, - Георгий прищурился, - а голова какая у твоих коров? "Пастух", побледнев, молчал. Георгий добродушно проговорил: - Корова в Картли низкорослая, имеет небольшую голову, шею средней длины, малые копыта. Цвет шерсти чаще беловатый или красноватый. На гору взбирается легко. Зураб засмеялся, дружинники подхватили, и хохот повис над долиной. - А ты что пасешь? - спросил Георгий другого. - Овец, батоно. - Овец? Очень хорошо! А какие в твоем стаде овцы? - Разные, батоно. Есть беловатые, есть красноватые. Есть с большой головой, есть с маленькой. Шеи средней длины. На гору взбираются... - Я тебя не про коров спрашиваю, а про овец, - под хохот проговорил Георгий. - Есть с курдюками, батоно, есть жирные... Есть молодые, есть старые. - А какая шерсть бывает у жирных? - Батоно, разная... Есть красноватая, есть беловатая... - Ты, наверно, на князя смотрел, когда овец пас. Большие овцы с курдюками имеют шерсть мягкую. Овцы малой породы шерсть имеют гладкую, но не совсем тонкую. Согласен? Димитрий вдруг побагровел. - Дай мне их, Георгий, на полтора часа, я из их лиц красноватые курдюки сделаю. - Успеешь, Димитрий... Кто вас сюда подослал? - грозно крикнул Георгий, стукнув саблей. - Подожди, Димитрий, пусть Георгий сам им головы поправит, - успокаивал внука дед. "Пастухи" с ужасом смотрели на Саакадзе и снова повалились в ноги. Они подневольные мсахури, всегда с князем в замке жили. Скот только сверху видели и на подносах. Что князь Андукапар прикажет, то должны делать. - А вы что здесь делали? - повысил голос Георгий. - Можете не говорить, я знаю: передавали сведения Пеикар-хану о войске своего народа. Вы под нагайкой Андукапара сами превратились в скот. Мсахури валялись в ногах, умоляя о пощаде. - Идите, таких я не боюсь. Скажите князю Андукапару, что Саакадзе скоро с ним увидится. Мсахури, потрясенные, стояли не двигаясь. Внезапно первый разрыдался: - Прими, великодушный батоно, в азнаурское войско, в бою докажем благодарность. - Прими, батоно, к князю больше не вернемся. - Не вернетесь? Ваше дело. Мне вы тоже не нужны. Разве честный дружинник захочет сражаться рядом с вами? - Батоно! Батоно! - стонали мсахури. Георгий задумался. - Хорошо, сегодня каждый грузин может принести пользу своей земле. Если честно хотите искупить свою вину, отправляйтесь в Телави, передайте Пеикар-хану от князя Андукапара, что Георгий Саакадзе повернул на север. А ночью, когда мы подойдем, проберитесь к погребу у западной башки и подожгите персидский порох. Тогда прощу. Дружинники и ополченцы одобрительно перешептывались. Андукапаровские мсахури клялись отдать за Саакадзе жизнь. Наутро Саакадзе и Зураб выступили в глубь Кахети. Пока Саакадзе освобождал западную Кахети, Мухран-батони выбил иранцев из северной Кахети и расположил войско Самухрано у Икалто. Анта Девдрис, получив указания Саакадзе у Баубан-билик, двинул горных тушин к Алаванскому полю. Хевис-бери кахетинских тушин повел конницу вдоль тушинских гор на Лихи и Лопоти. Вскоре четыре войска обхватили Кахети подковой. Зураб Эристави вывел арагвинцев к низовьям Иори, защищая подступы к Картли через перевалы Карадхунанисского хребта. Анта Девдрис шел на ширванского хана, который защищал Телави с севера. Разбив ширванцев, Анта должен был очистить восточную Кахети от иранских переселенцев. Буйным потоком ринулась тушинская конница на Алазани. Впереди в чешуйчатой кольчуге скакал старый Анта. Рядом - Иетэ с боевым знаменем Алами. За ним - Мети, размахивая франгулой с вырезанным волчонком на крестообразной рукоятке*. И на горных скакунах в четыре ряда - тушинские витязи. ______________ * Герб французской фамилии Монморанси: волчонок с поднятым хвостом. Один из Монморанси - Генрих - участвовал в крестовых походах. Грузины, по словам историка Мишо (возможно, использовавшего предания), посылали в Иерусалим свою дружину на помощь крестоносцам. Захватив Кварели, они сомкнутым строем надвигались на деревни северной Кахети, захваченные иранскими войсками. Отчаянное сопротивление сарбазов только множило славные победы старого Анта. С яростью выкрикивая "месть за Датвиа и Чуа!", тушины, сметая заслоны, ворвались в Греми. Бой начался с первыми лучами солнца, и уже в вечерней мгле пал последний изрубленный сарбаз. Оставив в Греми небольшой отряд для охраны трофеев, горные тушины двинулись на Белакани, охватывая Алазанскую долину с востока. Перебравшись на левый берег Алазани у брода Турдо, тушины бросились к укреплениям на полуостровке и были осыпаны тучей стрел. В стремительном натиске витязи овладели крутым берегом и показались перед Белакани. Рассеяв ошеломленный иранский гарнизон, тушины захватили Белакани, заняли деревни Джары и Кахети, кинулись на переселенцев и загнали их в трясины и болота. Уничтожая мужчин, тушины погнали толпы женщин и детей через Чари на Илису к иранской дороге, по которой два года назад шах Аббас угонял в Иран народ Кахети. И за слезы и кровь, пролитые тогда кахетинцами, тушины сейчас мстили кровью и слезами иранцев. Они гнали их к низовью Алазани через Бахчатлу и Месабруци, присоединяя все новые толпы ненавистных переселенцев. Сопротивляющиеся сарбазы сметались, как соломинка ураганом. Кожаные сумки тушин распухли от отрезанных кистей. Орды переселенцев заполнили теснины Упадари. Плач, стоны, мольба потр