ишь опустевшее Дигомское поле, где сейчас, подобно волку, рыщет ветер? Почему так скоро надоела тебе радость народа? Ведь ведомо тебе, что по одну сторону ущелья крепостью Тбилиси владеет магометанин Симон Второй, по другую - Метехским замком - кахетинский царь Теймураз, а по третью лежит путь хищного "льва Ирана". И эти три враждующие между собою силы не дают дышать царству. Один ты, Великий Моурави, можешь противостоять им. Так не оставляй же Картли без защиты твоего меча! Как ни высоки были зубчатые стены Метехского замка, как ни парил в облаках самомнения царь Теймураз, все чаще долетали до его слуха негодующие возгласы, а за ними уже слышался угрожающий скрежет клинков. Родственные друг другу картлийцы и кахетинцы, подстрекаемые своими князьями, превращались в открытых врагов. На майдане, в караван-сараях, в духанах, в банях - драки, ссоры, непочтительные выкрики. Теймураз понял: небезопасно ему оставаться в ставшей ему чужой Картли. Неспроста в его пальцах потускнели янтарные четки. Гудел Тбилиси... И внезапно в одно утро сумрачный и безмолвный Теймураз покинул город. За ним следовали в Кахети Зураб Эристави, Фиран Амилахвари и множество других могущественных и малознатных князей. Липарит, потерявший ключ к пониманию действий врагов и друзей, и Джавахишвили, запутавшийся в мыслях своих и чужих, наглухо заперлись в собственных замках. Шадиман не стремился быть загадочным. Он спокойно выпил сок двух лимонов, когда потерпели поражение гилянцы и арабы. Сейчас в Марабде, прогуливаясь по зубчатым стенам, он улыбайся, разглаживая выхоленную бороду: скоро муэдзины с минаретов известят о счастливом возвращении в Метехи царя Симона Второго. Война между избранником народа Георгием Саакадзе и кахетинским царем Теймуразом стала неизбежной... Шах Аббас любил Ганджу. Разрушенная в начале XVII века врагами шиизма Ганджа, по повелению шаха Аббаса, восстала из пепла. В новый город шах переселил персиян и азербайджанцев и много заботился о его украшении и процветании. Иса-хан и прибывший наконец Хосро-мирза, который расположил вдоль городских стен отборное войско, вверенное ему шахом Аббасом, рьяно принялись укреплять Ганджу. Хосро-мирза обладал чувством благодарности. Он решил преподнести Теймуразу самый роскошный дар, ибо всецело благодаря проискам телавской клики важнейший иранский пункт в Закавказье - Ганджа, находившаяся на подступах к Картли, не была взята Георгием Саакадзе. Хосро-мирза и Иса-хан поселились во дворце вблизи мечети, увенчанной двумя высокими минаретами. Этим они хотели внушить своим минбаши и юзбаши, что если от Ганджи до шаха Аббаса далеко, то до аллаха близко. Муллы, так же как и военачальники, готовились к захвату Картли-Кахетинского царства. Царевич кахетинский Багратид Хосро нетерпеливо ждал весны. Саакадзе спешил использовать краткую зимнюю передышку. Уже вторично Дато и Гиви выехали в Кутаиси, разумеется, не ради одних переговоров с царем Имерети о переводе туда на срок войны "дымов" - семейств картлийцев. Идея объединения Грузии в единое царство не оставляла Георгия Саакадзе и в тяжелые дни ожидания нашествия Хосро-мирзы и Иса-хана. В поисках подходящего претендента на трон Багратиони Саакадзе остановил свой выбор на имеретинском, наследнике, царевиче Александре. Картли и Кахети сулил он царевичу, а Имерети царевич получит и так по наследству. - И не будет сильнее царя Александра Багратиони, - так говорил Дато, склоняя царя Георгия Имеретинского, отца Александра, на отправку Моурави имеретинского войска, долженствовавшего помочь и отразить персов и приструнить Теймураза. Имеретинский царь с каждой встречей все более охотно прислушивался к увещаниям посланца Моурави, он понимал выгоду объединения трех царств под одним скипетром имеретинского Багратиони... Ведь Имерети все чаще и чаще подвергается нападению мегрельского владетеля Левана. С воцарением Теймураза распался союз грузинских царств и княжеств. Уже никто не устрашается гнева Великого Моурави, ибо он сам опрометчиво отдал власть честолюбцу... И вновь междоусобицы ослабляют Имерети. Царские дружинники на цепях втаскивали огромные каменные плиты, укрепляя Кутаисскую цитадель. В загоны сгонялось конское поголовье. Подвозилось в склады новое холодное оружие. "Пусть раньше Моурави изгонит Теймураза из Картли, - настаивал царь Георгий, - а потом царевич с конным войском придет на помощь, да будет над нами благодать Гелати! Война с персами под сильной десницей Великого Моурави кончится победой". Так Дато, вернувшись в Носте, и передал Георгию Саакадзе. - Конное войско? Но сколько всадников? Сколько сабель? Почему умалчивает хитрый царь? - И Саакадзе заключил: - Спешно нужен съезд азнауров. - Что намерен предпринять, дорогой Георгий? - Изгнать из Картли Теймураза. Бушевал февральский ветер, лил дождь, точно смывал горы. Но это не был весенний буян, подымающий всходы, и не был это ливень, умеряющий зной, - нудно, тоскливо висела промозглая серая завеса. Закутанные в бурки и башлыки, двигались к Носте всадники. Кони устало месили жидкую дорожную грязь и, лишь почуяв жилье, громко заржали и прибавили шагу. В Носте съехались азнауры. Но не пенится в чашах вино, не звенят застольные песни. Суровы старые воины, сдержанны молодые. Решается судьба царства, а значит - судьба азнаурского сословия. Долго говорил Саакадзе, без прикрас обрисовал положение Картли: князья вновь раздробили царство, а грядущая весна полна угроз и загадок. - В чем наша сила? В азнаурских дружинах. Но мы слишком много потеряли под Марабдой, нам нужен сильный союзник. - Ты прав, Георгий, но кто? - рявкнул Квливидзе, резко подкрутив поседевший ус. - Кто из сильных захочет помочь нам? Тушины? Против Теймураза не пойдут. Мтиульцы? Хевсуры? Пшавы? - Нет, дорогой Квливидзе, не о них думаю. Хотя знаю - горцы нам сочувствуют. Но опоздали мы, сейчас побоятся Зураба Эристави, - убеждены: за ним сейчас не только арагвское отважное и многочисленное войско, за ним Кахети. - Тогда на кого рассчитываешь? - озабоченно спросил Асламаз. - На Имерети. - На Имерети?! - На... на царя Георгия?! - Кто? Кто сказал, что он согласен? Не скрывали волнения старые и молодые азнауры. Как и встарь, забрасывали своего вождя вопросами, но ответил им лучший уговоритель из "Дружины барсов": - Два раза я направлял своего коня в Кутаиси... Много слов пришлось потратить, много обещаний выложить, дары преподнести, чтобы не оскорбили наш Союз азнауров подозрениями в бедности... Согласен имеретинский царь оказать нам помощь, но условия его слишком тяжелы... об этом надо говорить. - Какие условия, азнаур Дато? Что обещал ему? - Не только ему, друг Квливидзе, католикосу имеретинскому обещал поддержку Великого Моурави при избрании после войны католикоса объединенной грузинской церкови. Ни изумление одних, ни растерянность других не поколебали решимости Саакадзе добиться согласия Союза азнауров на проведение его сокровенного плана. И он спокойно проговорил: - Царю Имерети я, Моурави, от имени картлийского азнаурства обещал возвести царевича имеретинского Александра на престол Картли-Кахети. Ошеломленные азнауры не знали, радоваться им или пугаться. Вдруг Гуния не своим голосом выкрикнул: - Впустить к нам имеретинца?! - Подчиниться чуждому Картли царевичу?! - Неужели, Моурави, так плохо дело Картли? - почти рыдал старый Беридзе. - Прямо скажу, друзья: больше чем плохо... мы остались одни. Но почему Александр Имеретинский - чужой? Разве он не Багратиони? Или его предок не был одним из сыновей общегрузинского царя Александра Первого? Обсудим, и, если после моих доводов не согласитесь, я против Союза не пойду. Азнауры горделиво переглянулись и чинно расселись на скамьях. Лишь Нодар Квливидзе буйно выкрикнул: - Моурави, еще не знаем твои мысли, а уже мы, молодые азнауры, согласны с тобою! Нодар хотел еще что-то добавить, но старый Квливидзе так цыкнул, что молодой азнаур даже закашлялся. - Так вот, друзья, - снова заговорил Саакадзе, - какая нужда толкнула меня к Имерети. Я давно присматривался к царевичу Александру; по благородству и приятности он равен Кайхосро Мухран-батони, но по решительности и властолюбию скорее напоминает незабываемого нами старого Мухран-батони... Для вас не тайна, что я хотел объединить в одно царство Грузию, как это было до рокового распада*. Можно использовать удобный случай, Александр - наследник имеретинского престола, значит, Картли, Кахети, Имерети, неразумно разъединенные, наконец опять объединятся в одно сильное царство. Потом... кто осмелится лротивиться? Надо всем напомнить прошлое: имеретинские цари - те же Багратиони и в силу вековых законов имеют право венчаться на грузинское царство. Царевич Александр еще не в браке, - можно женить, скажем, на княжне Мухран-батони. Царицей будет картлийка. Подумайте, азнауры, какая выгода! Едва Александр воцарится, мы словом убеждения, а если не поможет, оружием, принудим Гурию и Абхазети слиться с Картли. Войско Гурии и Абхазети соединим с картлийским, и тогда легко будет заставить Левана Дадиани признать Картли главенствующей над Самегрело. Не согласится - уничтожим, ибо чем больше окажется побежденных, тем значительнее будет победа. ______________ * Распад Грузии на отдельные Картлийское, Кахетинское и Имеретинское царства и Самцхийское атабагство, начавшийся в середине XV века, окончательно произошел в конце XV - начале XVI вв. - О твоих замыслах знает имеретинский царь Георгий? - вскрикнул пораженный Гуния. - Да, правда, знает? - закричали азнауры. - Знает и радуется, во сне и наяву, ибо Леван Дадиани, пользуясь положением Картли, вот-вот вонзит свои ястребиные когти в Имерети. - Если царь Имерети голубь, почему сам выставил тяжелые условия? - Тяжелые для Теймураза: он требует его изгнания... Восторженный гул подхватил эту радостную весть. Саакадзе скрыл в пушистых усах невольную улыбку. - Царевич Александр обещал прибыть с войском в Картли в срок. Под моим знаменем он будет сражаться с Иса-ханом... Понять нетрудно, азнауры, огласка нашего замысла до победы над шахом Аббасом смерти подобна. - Молчать должны, как рыба. В этом поклянемся! - и Асламаз выхватил из ножен клинок. Молодые и старые азнауры скрестили боевые шашки: - Клянемся своей кровью! Когда шашки с шумом вновь вложились в ножны, Саакадзе торжественно сказал: - Итак, друзья, Союз азнауров, ради воссоединения многострадальной Грузии в единое царство, возведет на престол Багратиони царевича Александра Багратиони Имеретинского. Долго не смолкал громкий говор воспрявших духом азнауров. Квливидзе впопыхах поцеловал своего "догадливого" сына. Азнауры помоложе бросились к Дато с жадными расспросами. Всем казалось - препятствия к победе над Ираном теперь легко преодолимы. Но Саакадзе посоветовал воздержаться от преждевременного ликования и призвал напрячь свои силы, дабы собрать дружины и быть наготове выступить при первом сигнале. Поэтому, нарушая традицию азарпеши, тотчас после полуденной еды азнауры разъехались по своим имениям. Ни месяц ветров, громыхавший обвалами, ни дела владений, требующих повседневного присмотра, не удержали "барсов". Сосредоточив личные дружины в Носте, они в промокших бурках мчались к рубежу, за которым притаился от стужи Иса-хан и, как стало известно, Хосро-мирза. Воздвигались новые укрепления, замыкающие входы в ущелья и дающие возможность обстрела на две стороны, на поворотах горных троп рылись волчьи ямы, а над путями, круто поднимающимися к перевалам, устраивались завалы из камней, прикрытые кустарником. В сторожевых башнях обновлялось сено, в подвесных котлах чернела смола, был подвезен хворост для полета "огненных птиц". Нежаркое солнце февраля зарылось в груды облаков. Падал обильный снег, бушевали метели, загоняя в глухую чащу рысь. По ночам южные склоны оглашала жалобными криками полосатая гиена. Причудливо ложились на гребни гор пушистые хлопья, слетали вниз, заметая дороги и тропы. Помощь природы радовала картлийцев: весна сорвет белые паласы, превратит капель в неугомонные ручьи, ударит голубыми бичами, сгоняя их с отрогов в долины, и вязкие грязи заполонят пробудившуюся землю. Кто из грузин не знает, что не пройти врагу в буйные дни весеннего распутья? Берегись, кизилбаши! Куда ни повернешь ты свой шаг, смерть подстерегает тебя! Тут рой стрел обрушится на тебя из засады, там в твой стан внесет сумятицу налетевшая дружина. Непрестанные набеги противника лишат тебя сна, вынужденные остановки у завалов ослабят твою волю, изнурительные схватки в теснинах повергнут тебя в уныние. Берегись! Народ готов своей кровью преградить путь незваным и непрошеным! Усталые вернулись "барсы" в Носте, - усталые, но бодрые. Приближающийся бой уже пьянил их. И хотелось "барсам" вместе со всеми близкими провести еще один веселый праздник - день ангела Автандила. "Может, для меня последний", - невольно думал каждый. Это было незнакомое ранее "барсам" чувство. Неужели состарились? Нет! Тогда почему хочется своей грудью прикрыть друга? Даже Гиви как-то сказал: "Ты, Дато, не лезь вперед, жди, пока я выеду. Хорешани только мне доверяет беспечного!" И с непривычно скрытым волнением Димитрий как-то сердито процедил сквозь зубы: "Ты что, Даутбек, забыл свой рост? Врага привлекаешь. Следуй за мной!.." А Пануш и Элизбар, поглядывая на черную повязку Матарса, однажды, сговорившись, отвели его в сторону: "Кто один глаз имеет, всегда зорче видит, оставайся на сторожевой башне". Матарс так рассердился, что, нагайкой отхлестав свои цаги, послал друзей туда, куда они совершенно не собирались. И Русудан и Хорешани тоже испытывали волнение. Еще бы! Хосро-мирза ведет полчища персов, грузин. Ему ли не знать способы ведения войны в Картли-Кахети? И волчьи ямы обойдет, и завалы разрушит. Страшнее своего нет врага... Съезжались в Носте семьи и родные "барсов". Накануне праздника неожиданно прибыл Трифилий. Бежан не приехал, сославшись на нездоровье. Догадываясь об истинной причине этого "нездоровья", Автандил направил к брату гонца. В послании он очень просил обрадовать его своим приездом, ибо неизвестно, где придется праздновать следующий прилет ангела. Как бы мимоходом, Автандил сообщил, что Циала осталась в Тбилиси, в доме Хорешани, и поклялась не покидать город, пока грузины не уничтожат орды шаха. Через день Бежан прибыл в Носте. Особенно нежно встретила смущенного сына Русудан. Она предугадывала, что этот год не будет похож ни на один пройденный. Саакадзе заметил, что Трифилий избегает его взора: "Значит, неспроста приехал". И решил сам не начинать беседу. Показывая Трифилию привезенные Дато русийские книги, Саакадзе просил спрятать их в тайнике кватахевского книгохранилища. - Опасаешься, что имеретин не отстоит Картли? - хитро прищурился Трифилий. - Другого опасаюсь... безразличия церкови к бедствиям царства. Трифилий внимательно разглядывал книги, изображение храма Василия Блаженного. И вдруг резко опустил книгу на тахту. - Георгий, может, оклеветали тебя враги или сатана внушил Великому Моурави вести рискованный для него разговор с имеретинским царем? - Почему рискованный, мой настоятель? - Ересь не угодна святому отцу. - Выходит, католикосу угодно лицезреть гибельное для царства лицемерие Теймураза... - Царь Теймураз сейчас озабочен сбором войск. Тушины с гор спустились, мтиульцы обещают к весне... Лучше, Георгий, найди предлог примириться с Зурабом, а он испросит у царя милость тебе. - Не заслужил Георгий Саакадзе унижающих его слов. С Теймуразом у меня спор окончен, с Зурабом тоже... - Ты не раз, Георгий, говорил: "во имя родины". А теперь, когда царство больше всего нуждается в объединении сил, ты готов сделать пагубный шаг. - Не мне напоминать церкови, как я ради царства смирялся перед царем, расточал поклоны князьям. Близорук царь! Хищны князья! Но знай, настоятель, не одержим Моурави мелким чувством, и если бы верил, что мое раболепие принесет Картли спасение, не задумался бы склонить голову не только перед Зурабом, но и перед сатаной! - Не призывай врага церкови, Георгий! Возгордившийся сатана способен соблазнить тебя кутаисскими гранатами. - А церковь способна соблазниться персидскими персиками. - Не кощунствуй, сын мой! - Мы с тобой здесь одни, притворяться незачем, и знаю - меня ты считаешь правым... Скажу открыто: не на одном Марабдинском, но и на любом поле честолюбец Теймураз со своею сворой помешает мне разгромить шаха Аббаса. - Во имя спасителя, неверные мысли твои; опять же какая цель царю? - Какая? Моя победа страшна Теймуразу так же, как и его поражение. Но не победить ему без моего меча - это должна внушить кахетинцу церковь. - Из дружбы к тебе, Георгий, к твоему семейству прибыл я... Не ссорься с церковью, разве неведомы тебе возможности ее? Церковь найдет способ сбросить твои замыслы в преисподнюю, а царь - умыть твоих единомышленников кровью. Берегись, Георгий, не равным силам противостоишь! Размысли, на что Картли имеретинцы? Холодно и равнодушно слушал Саакадзе настоятеля. - Знаю, чего устрашаешься, святой отец, - главенства над иверской церковью имеретинского католикоса Малахия... Помни, отец Трифилий, кровью меня не запугать, коварством не удивить. Но слов я даром не бросаю, будет, как сказал: если небо ниспошлет мне победу, ты, и никто другой, наденешь корону католикоса объединенного царства. Ни одним движением не выдал Трифилий, что Саакадзе коснулся его сокровенных надежд. - Ты прав, Георгий, мы с тобою здесь одни, открыто скажу: грешны мои мысли, беспокоюсь, не допустит Малахия... Опять же Александр имеретин и предан своему духовному отцу... - Об этом не тревожься. Царевич Александр вспомнит, что ты сам родом из имеретинских князей, и не станет противиться. Потом, Малахия совсем стар и... церковь всегда нуждалась в сильном архипастыре. Ты рожден для святейшего сана. Трифилий вздрогнул и невольно прикрыл глаза: не этим ли соблазном нарушает его сон искуситель?.. "Прочь! Прочь, сатана!" - и, взмахнув рукой, громко вскрикнул: - Не бывать Александру царем Картли! Не бывать!.. Как ни старались Хорешани и Дареджан, как ни старались "барсы", веселья не было... Предчувствия томили Русудан, тревожили Георгия... Разговор с Трифилием рассеял последнюю надежду на помощь церкови. "На помощь?! - усмехнулся Георгий. - Лишь бы не вредила. Но и на безразличие рассчитывать не приходится. Трифилий прав - церкви нетрудно найти способ отправить в преисподнюю мои замыслы... Церковь! Какое страшное ярмо на шее царства! Но народ несет его покорно, даже с великой радостью, - еще бы, сам бог послал на землю ангелов в рясах! А я-то сам? Не притворяюсь ли смиренным служителем церкови? Притворяюсь и еще больше буду притворяться, ибо это - щит против их намерения отторгнуть от меня, как от отступника веры, народ. Надо действовать оружием святых лицемеров..." - Да, мои "барсы", - говорил Георгий поздно ночью, - необходимо быть на страже. Замысел о воцарении Александра до поры придется держать в сугубой тайне. Напротив, пусть на майдане начнут шептаться о возвращении в Метехи Кайхосро Мухран-батони. Неплохо разжечь споры, устроить две-три драки. Ростом, тебе поручаю майдан, дабы успокоить церковь. Но если победа останется за нами, я не забуду своего обещания - не оставить в монастырях ни одного глехи. Царство даст им двойной надел земли, освободит от всех податей. Под моим покровительством глехи стихийно устремятся к новым землям. Разделю между ними Борчало, отнятое у персов. Обеднеет церковь - обогатится царство. Этот праздник я устрою черным лицемерам! Все меньше святош будет укрываться за монастырскими стенами. Народу в царстве прибавится, безбрачие уменьшится, а следовательно - на десятки тысяч станет больше воинов, преданных нам. Обессилится власть церкови, крепким оплотом трона станут азнауры... Наутро, прощаясь с Саакадзе, Трифилий слегка смущенно сказал: - Не затаи ко мне неприязнь, мой Георгий, не о себе думаю, мои заботы о возлюбленном духовном сыне, о Бежане Саакадзе. Раз мальчик променял меч на крест, должен не внизу ползать, а наверху восседать. В этом мое твердое решение. Саакадзе обнял настоятеля и трижды облобызал его в мягкие, надушенные крепкой розой усы. Уже ностевцы хотели забыть хоть на день о невзгодах, уже Гиви собирался было, приплясывая и напевая веселую азнаурскую песенку, закрыть ворота за уехавшими Трифилием и Бежаном, как совсем неожиданно показались всадники. - Гонец к Хорешани? От кого? От князя Шадимана Бараташвили? - Гиви так и застыл: "На что ему, Гиви, пять марабдинцев?! И старая мамка Магданы на что?!!" После долгих поисков Гиви обнаружил Хорешани в покоях Русудан. С тяжелым чувством сломала печать на свитке Хорешани. "Странно, - думала она, - почему неприятное случается именно в эти дни?" Послание Шадимана без излишних изъяснений заканчивалось просьбой прислать Магдану в Марабду... Он, Шадиман, очень обеспокоен: персидское войско, конечно, разгромит Теймураза. Не следует обольщаться, Моурави не в силах будет помочь, - не одни князья и шаирописец его не желают, но и облагодетельствованная им церковь от него отвернулась. Пусть прекрасная Хорешани не забудет накинуть поверх посылаемой с гонцом меховой мантильи бурку и башлык, дабы нежности лица Магданы не повредил сердитый ветер. Писал еще Шадиман о внезапном приезде к нему Квели Церетели, писал о приближающемся времени Симона Второго, но Хорешани дальше не читала. Прижавшись к ней, рыдала Магдана: нет, она в Марабду не вернется, лучше наложить руки на себя!.. "Барсы" с возмущением обсуждали, как спасти Магдану от змея. - Какой навязчивый отец! - вскрикнул Гиви. - Княжна не хочет змея, что будешь делать?! - Есть одно средство избавиться и от непрошеного отца и, думаю, от жениха тоже. Укрыться в монастыре святой Нины. Там, если игуменья - золотая Нино - не пожелает, никто не найдет, как не нашли царицу Тэкле. - Дато бросил вопрошающий взгляд на повеселевшую Магдану. Возбужденные "барсы" ухватились за спасительную мысль. Обсуждать долго не приходилось, гонец умолял не задерживать его: князь может казнить за непослушание. Папуна одобрительно кивнул головой и увел гонца Шадимана к деду Димитрия. Яства, приправленные вином, ели до первых петухов, потом заплетающимся языком высказывали пожелания благородному Моурави, не жалеющему дорогого вина для людей враждебного князя. Но Папуна не успокоился и наполнял чашу за чашей, пока марабдинцы не свалились - кто на тахту, а кто прямо на пол. Даже мамка, ушедшая раньше ночевать к старой Кето, ночь напролет простонала, вперемежку сыпля пожелания цветущей жизни сначала святому архангелу, потом длиннохвостому черту... В замке шли спешные приготовления к отъезду Магданы. Папуна благодушно советовал не торопиться, ибо раньше завтрашнего вечера не проснутся шадимановские затворники. Значит, некому будет выследить, куда направила коня непослушная дочь. Непривычно ярко пылали на темном небе крупные звезды, затих ветер. Пахнуло свежим снегом. На каменной площадке, закутанная в белый пушистый платок, Магдана старалась в мерцающих созвездиях обнаружить свою звезду. Даутбек, в одной куладже с открытым воротом, ничего в небесах не искал. Нежный голос Магданы царапал ему сердце, и он подумал: "Никогда не верил, что бархат может причинять боль". Вдруг Магдана едва слышно проронила: - Я знаю, Даутбек, в монастыре святой Нины любовь твоего друга Димитрия... - Да, теперь игуменья... золотая Нино... - Страшно быть заживо погребенной... - По своей воле ушла... совсем ушла. А ты, княжна, на время... пока не затихнут бури войны... - Запомни, Даутбек, пусть звезды будут мне свидетелями: останусь в монастыре, пока ты... не приедешь за мною. - А если, Магдана, если... не придется? - Уже сказала - останусь, пока не приедешь. Точно прирос к каменным плитам Даутбек. На губах у него горел поцелуй Магданы, а на щеке застыла ее слеза. Даутбек нащупал сердце: "Черт, стучит так, словно молотом по нему бьют..." Раннее утро, но уже во дворе Ностевского замка суета. Десять вооруженных дружинников окружили коня Магданы. Зябко кутаясь в меховую мантилью, стояла на последней ступеньке необычно молчаливая Хорешани. Спокойной рукой Русудан поправила башлык на голове Магданы. Даутбек возился с подпругой, боясь поднять глаза, чтобы не выдать волнения. Все обитатели замка высыпали проводить княжну, так полюбившуюся им. Дареджан, не переставая укладывать в хурджини старшего дружинника еду "для всех", силилась удержать дрожание голоса. Опять нежные поцелуи, пожелания и советы. - Вернешься, дорогая Магдана, первую лекури со мной протанцуешь, - бодро сказал Дато. - Почему с тобою? Может, с Даутбеком удобнее? - Гиви, пока я тебе на полтора часа башку не свернул, отойди! - свирепо прикрикнул Димитрий на побледневшего друга. Магдана застенчиво поклонилась Саакадзе, он приподнял ее и осторожно опустил в седло. - Вот, друзья, - дрогнувшим голосом проговорил Димитрий, - вторую провожаю. Дато отшатнулся, он до боли ощутил, что Магдана никогда больше не вернется к ним. И почудилось ему, что она, подобно белому облаку, расплылась, растаяла и исчезла. Он взглянул на побледневшую Хорешани. Она тоже почувствовала в сердце холод и бросилась к девушке: - Остановись, Магдана, никто не отнимет тебя у Хорешани! Остановись! - Поздно, дорогая Хорешани, я уже далеко на пути к святой Нине... - И, тронув коня, Магдана выехала из ворот. Димитрий, сжимая поводья, последовал за ней. Молча тронули коней десять дружинников. Тихо закрылись ворота замка... Безмолвствовал задумавшийся Димитрий. Он вспомнил разговор с Георгием, оставивший в нем болезненный след... "Передай Нино - победим, еще раз ее встречу... И еще передай, - Георгий вынул красный шелковый платок, сложенный вчетверо, - здесь половина локона, ею подаренного мне в дни юности; скажи, другую половину отдам, когда приду к концу своего пути..." - "Передам, - ответил он и бережно спрятал платок. - Думаю, рада будет Нино увидеть тебя... Но зачем огорчать... Хорошо, непременно передам". - "Вот, возьми это ожерелье для иконы святой Нины... кисет тоже возьми. Пусть Нино бережет Магдану как дочь. Об этом я прошу..." - "Не надо, Георгий, просить, и так сбережет, ибо у Магданы и Нино одинаковая судьба..." Над горами клубился туман. Ехали над пропастью. Димитрий приблизился к Магдане, заботливо поправил на ней бурку. Кони осторожно переступали по заснеженной тропе. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ Не узнать Марабдинский замок. Всегда мрачный, молчаливый, угрюмый, расцветился он оранжевыми тканями, сливающими зубчатые стены с лучами восходящего солнца. Над чернокаменной серединной башней развевается раздвоенный стяг Сабаратиано. Дивятся и конный и пеший. Прикладывают ладонь к глазам, не верят слуху. Призывными руладами наполняет воздух маребдинский рожок. Доносится ржание коней, задорный говор дружинников, бряцание оружия. Необычайна Марабда. Недоумевают князья, и всех больше Джавахишвили: "Как будто не собирался седлать скакуна и вообще решил выжидать до весны. Дружинников своих в замке держал, на приглашение Зураба посетить Ананури отговорился нездоровьем. В Телави к царю не поехал. А куда прискакал? В Марабду! Наваждение! Проделки сатаны! Может, напрасно только двадцать дружинников с собой взял, надо было бы сорок! Квели туманно говорил: "Ради полезного разговора к Шадиману поедем. Моурави помочь..." Скучно ждать врага, когда и без врага тревожно... Может, потому и другие князья разрешили Квели убедить себя? Вот Эмирэджиби уверяет: околдовал его Церетели, кровь петуха смешал с вином... Хорошо, Эмирэджиби сам петух, ему полезно, ну, а другим? Ведь шесть сильных князей уговорил Квели... А может, правда, польза будет?.." К руладам рожка присоединился грохот барабанов. Хор марабдинцев славил рыцарскую любовь. "В Марабде поют о любви? Надо было с собою взять семьдесят дружинников!" Первый день, как было принято, о делах не говорили. Шадиман был весел и радушен. В дарбази вереницей двигались разодетые слуги. Откуда столько изысканной еды? Откуда персидский дастархан? А вино - черное, густое, словно бархатная роза расцвела во рту! В опочивальне для гостей курился фимиам. Приятно усыпляла где-то нежно журчащая вода. Утром обольстительные прислужницы толпились в мраморных умывальнях, распаляя владетелей, подавали благовония и полотенца. В полдень гурьбой осматривали конюшни, любовались берберийскими скакунами. Шадиман упорно не начинал разговора, смеша князей остроумными притчами. Не выдержав, старый Цицишвили напомнил, что время сейчас не располагает к веселью, что князья ради серьезного обсуждения дел съехались, а если после победы над персами Шадиман пожелает устроить пир, то они хоть добрых две недели безропотно будут слушать притчи лучшего из лучших князей, Шадимана Бараташвили. Шадиман склонил голову набок, обвел князей приветливым взглядом и сделал гостеприимный жест в сторону главного входа. Вошли в дарбази, где уже заранее были расставлены бархатные скамьи. И сразу разговор принял острый характер. Шадиман любезно осведомился: сколько приблизительно дружинников наметили доблестные князья на убиение? Возмущенный Джавахишвили, рванув парчовый рукав, запальчиво ответил, что грузины после боя подсчитывают убытки. И если бы Моурави один предводительствовал войском, то и Шадиман в Марабде об убиенных не вспомнил бы. Квели Церетели, мысленно вздохнув: "Надо было с собою взять сто дружинников", напомнил, что Шадиман при переговорах с ним обещал помочь княжеству выйти из тяжелого положения. - И конечно, мой Квели, исполню обещание. - Шадиман ударил в серебряный шар, отражавший вытянутые лица князей, велел вошедшему виночерпию подать столетнее вино и удалиться. - Видите, князья, хочу откровенно сказать вам... Время настало выбирать: или царь Теймураз, или царь Симон! - Си... мо... он? - стал заикаться Квели от изумления. - На что нам Симон? Мы Теймураза не хотим, но... - Безучастен он к Картли, - перебил Эмирэджиби, - но у нас, слава триста шестидесяти пяти святым Георгиям, есть Моурави, и до возвращения богоравного Луарсаба, как уже порешили, царством будет управлять высший княжеский Совет... Ты что, смеешься, Шадиман, или не веришь Моурави? Думаешь, он вознамерился захватить корону? - Не верю Теймуразу, не верю Зурабу, а Саакадзе, если бы хотел, давно захватил бы корону. Значит, его время не пришло. Не верю я всем князьям, предавшимся сумасбродному кахетинцу... Открыто скажу: царствовать в Картли будет Симон Второй, так хочет шах Аббас. Запомните, князья, кто возжелает получить ферман на неприкосновенность замков, тот должен поклясться в верности царю Симону! Многих владетелей душила ярость, многих заставлял внутренне трепетать страх. Столетнее вино казалось ядом. Долго и пространно объяснял Шадиман положение дел. Война наступает для Картли изнурительная. Грузинские войска уменьшаются, а персидские увеличиваются. Вот уже прибыл в Ганджу с отборными тысячами кахетинский царевич Хосро-мирза. Он Багратид. Эту бирюзу извлек Саакадзе из тени забвения, зная, что только магометанина шах посадит на солнечный трон Кахети. Это - достойная Саакадзе затея, а опрометчивая - объединить два царства. Весной наступят последние дни тщетного сопротивления Картли и Кахети. - Еще неизвестно, для кого последние. Моурави не раз крошил кизилбашей и теперь разгромит отборные тысячи шаха. - Прав, прав, Джавахишвили! Я знаю, Моурави такой дастархан приготовил в горах, что вновь загонит бирюзу в тень забвения! - Квели вскочил, пробежался по дарбази, почему-то взглянул в серебряный шар, подправил усы и выкрикнул: - Я вплоть до последней своей дружины отдам Моурави! С годичным запасом для всадников и коней! - Э, дорогой Квели, твоя дружины обленятся в Носте. - В Носте? Кто тебе, Шадиман, подобную глупость принес? В замке Гартискарском они... сторожат Гартискарские теснины... А завалы там и тайные... - Не о том разговор! - поспешно перебил Джавахишвили, хмуро взглянув на Квели. - Хочешь помочь Картли, Шадиман, или опять, подобно черепахе, спрячешь голову в Марабде?! - Я хочу помочь князю Квели Церетели тремя советами, которые Соломон Мудрый дал однажды своему слуге взамен платы. Первый: не выдавай своих тайн никому; второй: когда тебя не просят об одолжении - не одалживай; третий: дабы проникнуть в мудрость бытия - возьми палочку, обтяни ее змеиной кожей, воткни в землю, и когда выросшее деревце отяжелится лимонами - раньше обдумай перед ним свои действия, а потом - действуй! Квели обалдело уставился на Шадимана, напоминая быка, уставившегося на огонь. Некоторые из князей фыркнули, другие откровенно захохотали. Эмирэджиби оглядел сбитых с толку князей и резко проговорил: - Да прямо скажи, Шадиман! - Скажу прямо: хочу помочь, но не Теймуразу, а вам, князьям. - Уже слышали об этом... Сейчас не нам, а Моурави нужна твоя помощь. - Значит, все равно что царству, выходит и нам. Князья, точно по условному знаку, заговорили сразу наперебой: они хотят спасти свои замки, хотят сохранить княжеское величие, как было до прихода Теймураза, обманувшего их ожидания! Померк картлийский престол! Померкли замки! "Нет, не бывать позору! Метехи подобен склепу! Будем ждать Луарсаба! Будем блистать при нем, а не меркнуть при Теймуразе! Шаирописец обманул картлийское княжество". - И ты, Шадиман, против Теймураза, но и Моурави против, и мы против и потому можем сговориться! - оборвал выкрики князей Джавахишвили. - Не думаю, - Шадиман спокойно провел рукой по выхоленной бороде. - Моурави против Теймураза, но он и против Симона. - Так ли? Сам слышал, как "барс" сказал: "Я готов хоть с сатаной заключить военный союз, лишь бы разбить персов!" - Эмирэджиби засмеялся. - С сатаной? Очень хорошо! Я такое вам, князья, обещаю: если Саакадзе согласится считать сатану Симоном, - нападения Иса-хана на Картли не произойдет... хан повернет на Кахети. - Тогда Моурави согласится унизить сатану! Об этом все будем просить. - Постой, князь, - досадливо отмахнулся от Качибадзе взбудораженный Джавахишвили. - Что ты, Шадиман, предлагаешь? - Предлагаю Георгию Саакадзе власть полководца над картлийским войском, предлагаю присвоить ему звание "Витязя Картли", предлагаю земли и леса близ Носте, предлагаю звание советника по военному делу при дворе царя Симона. Но Шадиман скрыл главную приманку, а на нее-то он надеялся поймать Саакадзе. - Симона? Опять Симона?! - Да, Квели, Си-мо-на. - А если не согласится Моурави? - Тогда предлагаю вам, доблестные, увести дружины и запереться в замках. - Чтобы Иса-хан нас поодиночке истребил?! - Не беспокойся, князь Джавахишвили, кто уведет свое войско, тому с гонцом пришлю ферман о неприкосновенности замка, скрепленный печатью Иса-хана. - Что говоришь, Шадиман? С врагом Картли ты связан? - С врагом Теймураза! Еще раз говорю: если не будете сопротивляться, Картли останется нетронутой. Заставьте, если сможете, Саакадзе понять это. - Должен! Должен Моурави понять! - Что ж, Квели, тогда попробуем... Отправлю послание не сатане, а Саакадзе. - Кто повезет? - Ты. - Я?! - Ты. - Может, другой князь? - Тоже не захочет. - Тогда я! - с отчаянием выкрикнул Квели, бросив взгляд, полный ненависти, на Эмирэджиби: "Чем не петух! Только красный гребень на башку!" Как ни старались князья не оставлять Квели Церетели наедине с Шадиманом, все же Шадиман нашел способ побеседовать с одуревшим князем. И так ловко повел он разговор, то сочувствуя Саакадзе, то возмущаясь Зурабом, что Квели совсем растерялся и, помимо своей воли, рассказал о многом, что знал: и о засадах на предполагаемом пути Иса-хана, и о завалах на высотах, и о том, что на подступах к Картли в укрепленных замках сидят дружины Эмирэджиби, Орбелиани, Качибадзе, а также дружины Ксанского Эристави... Лишь о планах фамилии Мухран-батони не знал Квели, к большой досаде Шадимана. Но еще больше бы задумался Шадиман, если бы Квели знал о планах Союза азнауров... Передавая послание Квели Церетели, уже надевшему дорожные цаги, Шадиман тихо, но твердо сказал: - Помни, Квели, если Саакадзе откажется от моей помощи, немедля уведи свои дружины из Гартискарского замка. К такой мере прибегнут и остальные "друзья" Саакадзе. - А ферман на неприкосновенность моего замка? - Получишь, Квели, с моим гонцом, как обещал. Весело играл марабдинский рожок. С усердием били дружинники в двадцать четыре дапи. Начался разъезд. Одновременно с отбытием князей выехали из Марабды к Иса-хану три гонца. По разным путям скакали они в Ганджу, но с одинаковыми посланиями: один попадется, другой доскачет. Подробно описал Шадиман не только услышанное от Церетели, но и выведанное его лазутчиками, особенно в Кахети. Описал Шадиман и свои меры, предпринятые для подрыва картлийского сопротивления воле шах-ин-шаха. И умолял поскорее освободить царя Симона, не перестающего томиться в крепости, и Исмаил-хана, накопившего силу для предстоящих битв. Шадиман осторожно напоминал о повелении шаха возвести снова на престол Симона Второго и поэтому просил не разрушать Тбилиси, стольный город царя-магометанина. Еще заверял, что в Марабде, стоящей между Картли и Кахети, могут свободно разместиться десять тысяч сарбазов, а в Сабаратиано, готовом к сражению хоть с Саакадзе, и все пятьдесят тысяч. И еще советовал Шадиман передвинуть к Кахети иранские войска теперь, дабы не упустить час весны, благоприятной для вторжения. В период распутицы пройти невозможно, а неожиданность - лучший союзник удачи. Чем можно удивить Георгия Саакадзе? Казалось, ничем. Ни проявлением низменных чувств, ни порывом возвышенных. От джунглей Индии до лагун Самегрело был он порой участником, а порой свидетелем удивительных поступков, порожденных игрой человеческих страстей. И все же Шадиман удивил его. Поздно вернулся Саакадзе в Носте. Он объезжал теснины Гартискарские. "Рассчитывая на мое неведение, - размышлял Георгий, - отсюда Иса-хан намерен вторгнуться в Картли. Разгаданный план врага - половина победы. И здесь должны погибнуть отборные тысячи Иса-хана и Хосро-мирзы. Если Мухран-батони придут с дружинами и Мирван станет на рубежах Нижней Картли, Вахтанг - у берега Куры в Гори, а Кайхосро, смелый Кайхосро, перережет дорогу к Мухрани, и Джавахишвили станет на пути к Шав-Набади возле "дружеского" замка Шадимана, - то, можно сказать, победа еще раз улыбнется картлийскому оружию. Гуния уверяет: никогда азнауры не были так сильны. Но я не закрываю глаза, - если бы знал, что азнауры могут обойтись своей отвагой, кроме Мухран-батони, никогда бы князей, этих прирожденных предателей, не призывал в содружество. Нет, княжеские войска нужны, и не разобщенные, а соединенные. Пусть одни дерутся под знаменем Теймураза, а другие под моим, но дерутся все! Ни одного клинка в ножнах! Поднять оружие на врагов царства!" Не спалось в эту ночь Георгию, что-то тревожно было в самой природе. Красноватый месяц крался над гр