емучей Ностури, словно враг в темно-синих зарослях приподнял саблю. И где-то в углах замка предупреждающе кричал филин. Где-то трещали ветки; видно, медведь, урча, шел к водопою. Гремя цепями, рвались сторожевые псы, до хрипоты заливались лаем. Мелькали огни фонарей, волоча причудливые тени по белой стене. Весна. Проснулся медведь... Иса-хан - тоже. Тихо в замке Носте. Русудан приказала оберегать короткий сон Моурави, и бесшумно ступали слуги. Эрасти расположился у порога круглой комнаты и чутко дремал. А двадцатью пятью ступеньками ниже, в зале приветствий, Дато, Даутбек и Димитрий развлекали Квели Церетели, угощая его ранней утренней едой. Похваливая густое мацони: "Золотые руки у ностевок!", и горячий чурек: "Такой и в Твалади не пекут!", Церетели нетерпеливо поглядывал на дверь. Князь доволен собою, он не поддался искушению и ни словом не обмолвился "барсам" о привезенном свитке. Вот, запечатанный тремя печатями и перевязанный витым шелком, спокойно лежит он за куладжей. "Как условились с Шадиманом, лично Моурави отдам, - думал Квели. - Но где же Моурави? Солнце уже высоко над горой, неужели и сегодня напрасно прожду?" Уныние охватило князя, но на каменной лестнице послышались шаги, и вошел Георгий. Чуть не опрокинув чашу, бросился к нему князь. Долго сдерживаемая речь полилась рекой. Да, князьям, преданным Моурави, удалось сломить упорство Шадимана. Да, он готов помочь и дружинниками, и вином, и хлебом. Да, и коней сколько надо даст. И вдруг, сложив молитвенно руки, Квели вскрикнул: - Моурави! Не отвергай помощь! Соглашайся на любое! В этом спасение княжеских замков! - Что ты, князь, - притворно изумился Дато, - разве Моурави может отвергнуть вино и хлеб, если разговор о княжеских замках идет? - Азнаур Дато, я тоже так думаю; теперь рад, что даром два дня не потерял у Шадимана. Читай! Читай скорее, Моурави! - Предпочитаю, князь Церетели, раньше приветствовать тебя, как дорогого гостя. Димитрий тотчас позвал слуг; вскоре вино и яства помогли откровенной беседе. Впрочем, говорил почти один Квели, и с каждой чашей все веселее был его рассказ. Выведали "барсы" многое. Но, помня данную Шадиману клятву на иконе мцхетской божьей матери, князь умолчал о полном согласии князей увести дружины в случае отказа Моурави. Он так умолял заключить союз Носте с Марабдой, так беспокойно ерзал на скамье, что Саакадзе с нарастающей подозрительностью поглядывал на захмелевшего владетеля. Наконец "барсам" удалось довести гостя до желанного состояния. Почти на руках вынес его Димитрий в отведенный покой и, бросив, словно бурдюк, на тахту, поспешил подняться в круглую башенку. - ...Теперь, друзья, посмотрим, что затевает мой друг Шадиман... Читай, Дато, так я легче уловлю тайный смысл. Трудно сказать, что больше разъярило друзей: откровенность Шадимана или его щедрость. Пропустив витиеватое вступление, Дато вновь прочел: - "...Мой Георгий! Минуло время взаимного недоверия. Дальше мы с тобою так пребывать не можем. Уповая на бога, надо сговориться. Не буду тратить лишних слов, доказывая, что "барс - сила, змея - мудрость"... Царь Симон не завтра, так послезавтра вновь возложит на себя корону. И ты это знаешь не хуже меня. Но ты слишком ценен, чтобы не захотеть иметь тебя в числе других благ царства. Я, назначенный шах-ин-шахом главным везиром Метехи, клянусь исполнить все то, что обещал. Предлагаю тебе остаться Великим Моурави, возглавить картлийские войска. Когда пожелаешь, будешь вести завоевательные войны с турками, дабы отогнать их за Черное море... Земля нужна не только глехи, но и князьям, разорившимся в наше время - время кровавых дождей. Думаю, и азнауры, при всей своей доброте, не откажутся пасти коней на отнятых у турок лазистанских пастбищах. И еще думаю, что и церковь, при всей своей святости, поспешит отрезать увесистый кусок от задней ляжки добычи..." Тут "барсы" вновь расхохотались. Дато похвалил Шадимана за доскональное знание дел. Улыбаясь, Саакадзе завивал кончики усов в кольцо. Лишь непримиримый Димитрий возмущенно подскакивал на тахте и вдруг выкрикнул: - Полторы змеи ему на закуску! Моурави будет завоевывать, а князья и церковь раздирать ляжку! - Азнауров тоже решили угощать - сеном!! - буркнул Даутбек. - Азнауры усы будут облизывать, вот Георгий уж их приготовил. Или не видишь, упрямый буйвол, - вскипел Димитрий, обрушиваясь на Даутбека, - куда хитрец гнет плеть?! - Шадиман так расщедрился, словно шах Аббас уже смирился со мною и не требует моей головы. Но ты прав, мой Димитрий, я приготовил усы, ибо предвижу вкусную еду раньше, чем пойду на турок... Читай, Дато. - "...Еще предлагаю тебе звание советника царя в высшем княжеском Совете... И теперь, с божьей помощью и счастьем твоим, приступаю к главному. Ты знаешь, как оскорбил меня Зураб, сперва вымолив в жены мою дочь, княжну Магдану, а затем, нарушив слово витязя, он поспешил из-за тщеславия и выгод жениться на дочери Теймураза - пусть царевне, пусть прекрасной, но мое оскорбление не уменьшилось от его корысти. Напротив, я, охранитель благородства, преисполнен возмущением, растущим час от часу. А оно твердо внушает мне отнять у корыстолюбца незаконно присвоенное им владение. Старший брат его Баадур догадался вовремя сочетаться браком и вовремя убежать от "нежной" шашки брата. Сейчас он живет у своего тестя, атабага Манучара. Ты дал Зурабу звание владетеля арагвского эриставства, ты обогатил его знанием военного дела, ты спас его голову от турецкого ятагана. А чем отблагодарил тебя твой зять? Поистине чудовищной неблагодарностью! И... вспомни мое предупреждение: не раздавишь его сейчас, он, в угоду Теймуразу, уничтожит тебя. Прекрасная Русудан, дочь доблестного Нугзара Эристави, имеет такое же право, как и Зураб, владеть Арагвским княжеством. Твой красавец Автандил - прямой наследник доблестного Нугзара. Я предлагаю тебе владение Арагвских Эристави. Если пойдешь на мое условие, клянусь и это выполнить..." - Довольно, Дато. Об остальном лично договоримся. - Что-о? Что?! - "Барсы" так и приросли к тахте. - С кем лично, Георгий?! - воскликнул Даутбек. Саакадзе многозначительно молчал, продолжая завивать кончики усов в кольца. Он заметно повеселел, даже, как показалось Дато, помолодел. "Найди способ примириться с Зурабом", - вспомнил Саакадзе совет Трифилия. - Что ты придумал, друг?! - Придумал, мой Дато, выманить Зураба из Телави и заставить его сражаться на полях Картли, подвергнутой сейчас большей опасности, чем Кахети. Эрасти! - Я тут, мой господин! - приоткрыл дверь Эрасти. - Вели седлать трех коней! Для Папуна, Арчила-"верный глаз" и для Элизбара. Пусть выводят коней три телохранителя. Через два часа выедут... нет, через полтора, - это, Димитрий, тебе в угоду. Придвинув нефритовую чернильницу и обмакнув тростинку в красные чернила, Саакадзе углубился в ответное послание Шадиману. "Барсы" тихо вышли. Димитрий никак не мог унять мелкую дрожь и внезапно нашел способ: - Пойдемте, друзья, ко мне, выпьем, иначе я запутаю свой ум в цагах Шадимана. - Думаю, уходить надолго не стоит, Георгий снова не веселый совет позовет. - Э, Дато, пока позовет, полтора бурдюка успеем опорожнить. Посыпав золотым песком последние строки, Саакадзе прочел: "...Большую охрану не советую брать. В такой поездке двое и тысяча одинаково много и одинаково мало. А самое важное - тайное сохранить в тайне. Сейчас выеду в Тбилиси и, как написал, буду ждать тебя в Метехском замке. Договариваться следует лично. Принято не все доверять пергаменту и бумаге. Думаю, и ты не самое сокровенное высказал мне в своем послании. Папуна передаст тебе ферман на свободный въезд в Метехи, якобы как посланника ко мне от светлейшего владетеля Абхазети. Такая мера - для старика Газнели и метехской челяди... В замке полно лазутчиков Зураба, немало и теймуразовских. Что делать, любезный Шадиман, судьба похожа на шахматы, ее ходы неожиданны. Сегодня выиграет один, а завтра другой. Сегодня без моего фермана, увы, не приблизиться могущественному князю Шадиману Бараташвили к замку, где он распоряжался волей двух царей и, скажем, стаей князей. Но, быть может, завтра без твоего фермана веселый Иса-хан захочет повеселиться в моем Носте..." Дато не ошибся. Прибежал Эрасти, прижимая лоскут к окровавленному лбу: оказалось, спешил так, что налетел на каменный выступ. - Но не в царапине дело, Саакадзе наказал собираться в путь. С Моурави в Тбилиси поскачете. Гость? Еще спит, чтобы его разбудить, надо на него столько же вина вылить, сколько он выпил. Моурави поручил Ростому передать князю, что ответ Шадиману послан, что Моурави выехал на рубеж проверить завалы. Слева показались матовые купола серных бань, справа - величественные башни Метехского замка, а Шадиман все не верил, что перед ним Тбилиси. Привыкший к созерцанию различных положений белых и черных фигур, как положений, названных Саакадзе ходами судьбы, Шадиман не испытал бы волнения даже при виде разверзшейся земли. Сейчас он волновался, ибо сквозь утрату прошлого остро ощущал зыбкость настоящего... Метехский замок! Здесь он царствовал, здесь кипела его настоящая жизнь! Остальное сон, надоедливый, тягучий сон. "Нет, я не боюсь западни. Если бы Саакадзе захотел, он бы в те дни, когда сильнее царя был, уничтожил Марабду. Багдад брал, в Индию вторгся, трофейные сундуки с драгоценностями на его верблюдах покачивались, в Марабду не сумел бы? Если бы я думал, что не сумеет, не рыл бы столько лет подземный ход в сторону Тбилиси, где, подделавшись под амкара или купца, всегда можно скрыться и потом перебраться в Гурию или Лазистан. И разве лишь для бегства копал землю? Не для воцарения ли Симона? А значит, и князя Шадимана! Слава тебе, святой Евстафий, осталось ждать недолго!.." Но у главных ворот Метехи Шадиману пришлось все же задержаться, пока начальник стражи, подняв ферман на уровень глаз, при свете факела тщательно не проверил подпись Моурави и не разглядел оттиска печати, которую Моурави в виде кольца неизменно носил на пальце. Пытался начальник разглядеть и лицо посланника, но тщетно, - закутанный в бурку и башлык, он был непроницаем. Не узнан был и чубукчи Шадимана, сколько ни пытался разглядеть его сквозь складки башлыка не только копьеносец, но и молодой мсахури, следивший за приехавшими. Больше никто Шадимана не сопровождал. Въехав в ворота, они оставили коней подбежавшим слугам. И тотчас к Шадиману подошел неизвестный ему Эрасти и прошептал: "Прошу, князь". Как знакомо отдаются шаги под мраморными сводами. Мерещатся Шадиману узнаваемые им тени. О превратная судьба, в какой благодатный оазис прошлого привела ты искателя власти! С изумлением, похожим на благодарность, оглядел Шадиман свои покои. Как будто и не уходил: вот и низенький круглый стол с любимыми им, Шадиманом, винами и фруктами. Вот кресло, на котором покоится мутака. Вот на шахматных квадратах вздыбленные черные и белые кони. Вот фаянсовый кувшин с приятными ему пунцовыми розами. А вот лимонное дерево с желтеющими плодами, а на подставке кусок бархата, которым он, Шадиман, обычно стирал пыль с упругих листьев... Не замерло ли так же, как эти костяные кони, вздыбленное время? И не галлюцинация ли его заточение в Марабде, его борьба с мертвыми фигурами? Шадиман переставил черного коня. "Что было неправильного в его ходе? Луарсаб? Баграт? Георгий Саакадзе?.. Нет, ошибка не в этом: Саакадзе прав - измельчали князья... Не в сословии печаль, а в личных выгодах. Мечутся от шаха к Моурави, - он одним пальцем мог их раздавить; кстати, почему не раздавил? - от Моурави к Теймуразу, от Теймураза ко мне, потом к Симону, потом снова к Моурави... Нет, больше не подняться Саакадзе до властителя Картли, упустил час... Странно, почему не захотел присвоить трон Багратиони? Рабы просили, горцы просили, немало князей с ослиными ушами тоже умоляли... Вот в чем неправилен его ход. Я угадал, потому передвигаю белого коня ближе к шаху..." Шадиман обернулся на осторожный стук в дверь. Странная радость охватила Шадимана, он чуть не рванулся навстречу входящему Саакадзе. Миг, и они заключили бы друг друга в объятия, но чувство, похожее на застенчивость, удержало их. "Он откровенно рад встрече!" - не сомневался Шадиман и на боевое приветствие: "Победа, князь!", так же искренне ответил: - Победа, Моурави! Однако, дорогой Георгий, я благодарен тебе за этот мираж. - Шутки сатаны одурманивают путешественника в пустыне, а в царском жилище мираж означает предвиденье. - Но разве ты стремишься превратить мираж в действительность? - Пока не узнал как следует Зураба Эристави, не стремился, теперь, дорогой Шадиман, ты мне голубем кажешься. Оба звучно расхохотались и сразу опустились на тахту, чокнулись серебряными чашами, и полилась живая, звонкая, полная блеска долгожданная беседа. Так, наконец, встретились два закадычных врага, спеша задушевно высказать друг другу все то, что накопилось за срок их долгой разлуки. - Дорогой Георгий, я счастлив, что добрался до умнейшего собеседника! Твое здоровье! И снова залпом осушили серебряные чаши. Шадиман шелковым платком вытер усы и снова до краев наполнил чаши. - И я рад, Шадиман, лично побеседовать с тобой. Твое здоровье! - Ты счастливый, Георгий, одного раскусил; а я, всю жизнь веря, что знаю их, за годы сидения в Марабде убедился в ошибке. И они, любимые тобою князья, в полном неведении о моем презрении к ним. - А мои азнауры не скрывают своей любви ко мне. В этом моя сила. - Пока не достигли власти... Э, не всем полезно золото и власть. - Только князьям? - Только... Ты тоже так думаешь. Какой неограниченной силой ты обладал, когда Кайхосро покорно выполнял твою волю, а почему не изгнал князей и не населил Картли одними азнаурами? Напротив, собрал владетелей, высшую власть им отдал, их женам всячески угождал. - Почему? Потому что сплотить хотел всю Картли перед лицом постоянной опасности. Думал, Шадиман, ты догадывался почему, не раз с тобою об этом беседовал в ночной тиши. - Я, друг, хорошо понял и тебе не раз говорил наедине сам с собою: напрасно стараешься! Я оказался прав, князья доказали тебе, что породу князей не изменишь... Не о них печаль моя, а о сословии. Теперь я знаю, как держать их в повиновении, как заставить беречь блеск княжества, как бороться против азнаурской опасности. - Рассчитываешь, Шадиман, оседлать молнию? Выросли азнауры, в крепкую, буйную силу выросли. - И это для меня не тайна... Когда-то церковь хороший совет давала, как укротить молнию, - жаль, не воспользовался. Теперь применю гром... Но, дорогой, зачем нам портить встречу давним спором, который продлится между нами еще долгие годы? Не оружием, не подвохами - другой силой выполню царскую волю и сломлю тебя! А ты чем? - В единоборстве самое лучшее оружие то, которое попадается под руку. Пока жив, буду искоренять одряхлевшее сословие. Давай выпьем за молодую траву! За весеннее буйство! За солнце для всех!.. Не пьешь?.. Ты прав, не будем портить встречу... Если Картли уцелеет, - она должна уцелеть, - у нас с тобой еще будет много забот. Тем более о другом надеюсь с тобою сговориться. - О чем, друг? - Об объединении грузинских царств и княжеств в одно царство... Долго молчал Шадиман, с наслаждением осушая чашу, не спеша, каплю за каплей. Потом разрезал яблоко на две равные половины и одну из них на кончике серебряного ножа изысканно протянул Саакадзе. - Для такого дела сильный царь нужен. - Найдем. - Может, уже нашел? - Шадиман вспомнил подобный разговор с Трифилием. Почему Саакадзе иронически усмехнулся? Беспокойство нарастало. Нет, ему, князю Шадиману, не нужен царь из врат церкови и из пасти "барса"! Царствовать должен Симон, и над одной Картли! "Никаких новшеств, пока не объединю всех князей в своем железном кулаке". Саакадзе, сдержанно улыбаясь Шадиману, точно поддакивая его мыслям, размышлял: "Нет, породу шадимановскую не изменишь, нельзя открывать все... Пусть, пока не изгоню врага, будет, как они хотят, а потом непременно - как мы хотим". Подняв чашу, Саакадзе добродушно произнес: - К сожалению, дорогой, цари, да еще сильные, не растут на деревьях. Но вы, князья, всегда удачно обходили такое затруднение. Одно время я о Луарсабе думал, но шах только смерти его отдаст. Потом о царевиче Вахтанге, но у него лишь звание - ни головы, ни сердца. Может, ты предложишь? - Предложу... Симона Второго. Метехский замок погружен в зеленоватую мглу. Как копья стражи, застыли кипарисы. В колючих кустах теряются дорожки. Не по себе чубукчи, он чувствует, что за ним неотступно следит какая-то тень. Он пробует выскользнуть из зловещего сада - тень за ним... На лесенку - и тень туда... Зная хорошо Метехи, он уже собирается взобраться на пятую сторожевую башенку, будто случайно, но его внезапно окликает Дато: - Эй, чанчур, пойдем на балкон роз, тот, что над Курой, там Даутбек ждет, молодость вспомним! - Мне вспоминать рано, еще не состарился, - угрюмо отрезал чубукчи. - Если не состарился, тогда опять запищишь женским голосом - помнишь, как тогда, когда бесновались маски и ты браслет у меня украл? - И это не время. - Э... э, боишься за князя? Ничего, цел будет! Саакадзе змей за куладжей не прячет. Чубукчи испуганно озирался, ему снова почудилась тень, и он приглушенно буркнул: - Как можешь, азнаур, опасные слова бросать? Или здесь все ангелы? - Значит, не пойдешь Курой любоваться? Ну, тогда ступай к шайтану в шарвари, пусть он любуется тобой! - засмеялся Дато и легко поднялся по каменной лесенке. Затаенные всплески Куры у нижних скал и колеблющиеся блики на резных перилах, очевидно, располагали "барсов" к беспечной беседе. Рассказав о "тревоге" чубукчи, Дато заговорил о другом: - Раньше, дорогой Даутбек, здесь чихнуть нельзя было, уши даже в стенах шевелились. - А теперь? - Чихай, пока не надоест, если говорить надоело. Пока царя в Метехи нет, никто не хочет видеть дальше собственного носа. - К слову о носе: где запропал длинноносый черт? - Димитрий и Эрасти стерегут порог, за которым, как тебе известно, Саакадзе договаривается с Шадиманом. За выступом балкона шелохнулся закутанный в черный плащ человек, чуть не вскрикнул от изумления и еще плотнее прижался к колонне. Но друзья и виду не подали, что заметили незнакомца, и продолжали беседу. - Как думаешь, Дато, договорятся? - Непременно. Для Георгия выгодно, неблагодарный Зураб должен поплатиться. - Царь его защитит. - А Саакадзе, поддержанный Шадиманом и дружественными князьями, постарается так обезвредить Зураба, что никакой царь его не спасет. - Постой, мне показалось, что-то зашуршало. - Может, летучая мышь раньше срока проснулась, а то кому еще здесь? - Ты хорошо, Дато, спрятал свиток Шадимана? - Еще как хорошо! Ни один черт не догадается. - И зачем только Георгий притащил сюда послание Барата? - Как зачем?! Хочет вынудить князя Шадимана не клясться на вине и сабле, а еще одной печатью Марабды скрепить на этом свитке обещание лишить Зураба Ананури. - Почему же Георгий сразу не взял с собою свиток в покои Шадимана? - И об этом совещались. В случае, если не договорятся и печать не понадобится, свиток, как доказательство, в руках Георгия остается. Да и долго ли вынуть свиток из-под мутаки? Георгий нарочно в покоях Андукапара расположился. Туда из-за боязни нечистого никто не заглядывает. Ну, наш Димитрий не очень боится не только тени, а и живого Андукапара. Поэтому у дверей Шадимана он ждет, когда Георгию свиток понадобится. - А я-то, чудак, думал, на что ему помощь Эрасти? Правда, разве кто-нибудь осмелится приблизиться, когда Димитрий на страже? Ты другое скажи, Дато, успеем мы завтра в серную баню? - В духан "Золотой верблюд" тоже успеем. В Носте выедем не раньше полудня. За колонной вновь послышалось шуршание. Чья-то тень промелькнула и исчезла за мраморным крылатым конем, но и это не помешало беседе друзей, напротив - она стала еще оживленней... Оживилась беседа и возле лимонного дерева. - ...Из всего ценного, что ты предложил, дорогой Шадиман, мне дорог меч полководца, ибо им я защищаю Картли. Но, думаешь, шах Аббас согласится? Не опасно ли тебе так открыто проявлять ко мне благосклонность? Не стремится ли по-прежнему "лев Ирана" получить голову "барса" на пике? - Думал и об этом... Но от желания до достижения много аршин... Как только Симон воцарится, Иса-хан, собрав дань и наказав непокорных, уйдет, волю шаха Аббаса буду выполнять я. Обложу как следует город и деревни - что поделаешь - и пошлю большую дань, чем назначил шах. А об остальном не беспокойся. На время у Вардана с близкими азнаурами будешь. - Выходит, мой Шадиман, персы будут народ мой грабить, а я, как ящерица, притаюсь в расщелине гор? - Увы, что иначе сможешь предпринять, дорогой Георгий? И ящерицей иногда полезно прикинуться. Сила на стороне красноголовых: два года воюем - мы истощаемся, а они тучнеют. - Ты не прав, красноголовые тоже истощаются, иначе в Гандже не дожидались бы весны. Два года гоним их, и пусть еще два года разбойничают, не взять им Картли. Шадиман загадочно усмехнулся и придал голосу большую задушевность. - Откровенно, Георгий, скажи: на что тебе Теймураз? - Теймураз мне не нужен, но и Симон не греет сердце. - А ты полагаешь, я всю жизнь о подобном царе для Картли мечтал? Сейчас в Одноусом спасение, и ты должен помочь: сними с крайних рубежей войска, пусть свободно войдут Иса-хан и Хосро-мирза. На царство Симона, ставленника шаха, покушаться не будут. Подумай, какая удача, Картли спасется! - А Кахети? Разве там не грузины живут? - В Кахети будет царствовать Хосро-мирза. - Будет, раз шах соизволил отпустить Хосро, но Теймураза не так легко изгнать, - уйдет на год, напишет новые шаири и снова вернется... И потом, сколько трудов положено - и опять два царства?! - Вот ты предлагал три царства соединить, но, как видишь, нельзя соединить несоединимое. Как собаки, грызлись кахетинцы с картлийцами, что полезного в этом? - Грызлись, ибо ловчие науськивали. Разумный царь сумеет соединить несоединимое. - А кого ты считаешь разумным? - торопливо спросил Шадиман. - Тебя. - Значит, согласен на Симона? - На Симона да, на Иса-хана нет, и Хосро здесь лишний. Если, правда, ты с персами договорился, мое такое последнее слово: пусть поворачивают спины и уходят в Иран. Симона мы сами водворим в Метехи, сами изгоним Теймураза и снова сольем оба царства под одним скипетром. Кто будет сильнее нас? - Невозможного желаешь, Георгий. На безрассудство не пойдет Иса-хан, он обязан войти в Картли и выполнить волю шаха. И Хосро добровольно и шагу обратно в сторону Ирана не сделает. Сам сказал: к Кахети рвется. - Значит, сначала разорят Картли, потом превратят Кахети в обломки, потом швырнут, как милость, Симону испепеленную и ограбленную Картли, а Хосро - окровавленную Кахети? - Я с Иса-ханом договорился, не собирается уродовать царство Симона. - Не верь, шах со мной тоже договорился, будто Грузия для него - "как сын от любимой жены". А по чьей вине хлынули кровавые ливни? Вот ты меня милостями собираешься осыпать. Шах большим одаривал... Радуюсь, ты меня не совсем знаешь. - Значит, если не Симона, кого после победы собираешься венчать на два царства? Ведь Теймураза изгонишь? - До победы - никого. Если бы и ты для меня был тайной... я бы так сказал: "Князь Шадиман, умнейший из князей, сильный царедворец, мудрый везир, помоги мне победить. У тебя сильное войско, у тебя удобная крепость, у тебя готовый царь, у тебя власть над князьями... Помоги мне спасти нашу прекрасную Картли..." Если бы я тебя не знал, то говорил бы так, как говорю. - Дорогой Георгий, увы, ты знаешь меня... И не потому не откликнусь я на твой благородный призыв, что мне чужды твои порывы, а потому, что не верю в победу над грозным шахом Аббасом... И я хочу спасти мою замковую Картли. И мне дорого мое княжеское царство... Поэтому я иду на сговор и тяну с другой стороны, где ветер сильнее и реки глубже. И знай, победа на шахматной доске за мною, ибо ход мой белым конем выношен в долгие годы "ста забот" Марабды. Светало, когда Саакадзе вошел в бывший покой Андукапара. Там его ждали друзья. И по тому, как молча прошелся он, как задумчиво провел ладонью по наморщенному лбу, они поняли: не сговорился. Но вслух ничего не сказали. Освежив лицо холодной водой, Георгий спросил: - Как свиток? - Украли. - Очень хорошо, сегодня это гораздо важнее, чем я думал вчера. - Я проследил, - сказал Даутбек, - лазутчик Зураба, арагвинский сотник, по рубцу на лбу его узнал. Он как ошпаренный выскочил из Метехи и, припав к гриве коня, помчался, конечно, в Телави. - Думаю, друзья, Шадиман в сговоре не с одним Иса-ханом, о чем открыто со мною говорил, а гораздо страшнее предпринял меры для воцарения Симона. - Что может быть страшнее? - Сговор с князьями. - Если такое подозреваешь, задержи его здесь! - вскрикнул Димитрий. - Уже проводил. - Георгий! - Не огорчайся, Даутбек, так надо. Какие князья были у Шадимана, кроме Квели Церетели? - Джавахишвили, Эмирэджиби, Качибадзе, Орбелиани... - Да, вспомнил, за всеми необходим тщательный надзор, главное, за Церетели. - Но он лезет из кожи, чтобы доказать тебе свою преданность! - Его-то усилия и вызывают мои подозрения. Необходимо направить в Гартискарские теснины Нодара Квливидзе с дружинами. И Ростома с двумя конными сотнями. К ним присоединить разведчиков. Не за Иса-ханом, за князьями пусть наблюдают неусыпно; если замыслят измену владетели и выйдут навстречу персам, - бить беспощадно. - Когда выедем в Носте? - Ты, Даутбек и Димитрий к полудню. Сейчас ложитесь, уже две ночи не спали, еще не война. Я с Дато задержусь... Хочу проверить быстроту коней Зураба. Почти насильно заставив "барсов" задремать, Георгий вышел на балкон роз и долго смотрел еще, как Кура лениво перекатывает тяжелые воды. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ Подхлестываемые ветром отары облаков откочевали на юго-восток, и над горами сразу разлилась ослепительная синь. Раскаленные лучи низвергались на вечно-снежные отроги, предвещая бурную, неукротимую весну. И пошло... Зарокотали горные потоки, сначала невнятно, потом с оглушающим эхом понеслись, срываясь с огромных скал, вниз и дальше, дальше в узкое лесистое ущелье, в долины, на поля, в лесистое Тианети, в горную котловину Эрцо. Между горами Картли и Кахети неслись мутные, вспененные воды. Бурно дыша и стеная, хлынули в Сагареджо, вздыбили Иори, обрушились на берег, образующий дугу, и, волоча за собою огромные стволы и камни, устремились навстречу Алазани. А весна, знойная, неукротимая, вся в брызгах, в лучах, взлохмаченная, рассыпая молнии и громы, проложила между Кахети и Картли неистовый водный рубеж. Исчезли последние дороги, сверкающая солнечными отблесками грязь захлестывала тропы. Такого раннего натиска растаявших снегов, такого буйства не запомнят старики. Неодобрительно покачивали они головами: год будет таким же необузданным!.. Ни пройти, ни проехать. Но ничто не могло остановить Зураба. Как одержимый, в развевающейся на ветру косматой бурке, припав к мокрой гриве, мчался он через горные потоки, топкие болота, непроходимые леса. Мчался из Телави со зловещим свитком, украденным верным арагвинцем в Метехи. И за ним, владетелем Арагвским, шумно летели знамена: белые орлы, терзающие змей на сапфировом поле. Мчалась конница, оглашая ущелье ревом труб и пронзительным ржанием взмыленных коней. Зураб до боли сомкнул потрескавшиеся губы, он ужаснулся, ибо не узнал своего собственного голоса, и принялся неистово рассекать нагайкой горячий воздух. "Скорей! Скорей, пока не поздно, в Ананури! Скорей, пока "змеиный" князь Шадиман не выполнил обещание и не ворвался вместе с азнаурами в Арагвское княжество, чтобы отдать удел Эристави хищнику Саакадзе за... измену царю Теймуразу, измену, которую выпестовал в своем черном сердце "барс" из Носте. Но да не свершится злодейство, не восторжествовать змее над орлом! Недаром на моем знамени орел терзает змею! Я, князь-орел, раздавлю "змеиного" князя, а заодно и хищного "барса"!.. Ни вязкая земля, ни гневный ропот рек не остановили и Иса-хана, сменившего парчовый халат на кольчугу. Получив от Шадимана разоблачительное послание, хан изменил первоначальный план. Лобовая встреча с Непобедимым уже принесла если не полное поражение, то и не веселую победу. Иранские войска, переправившись через Куру, подходили к южной черте Джеран-Чучури. Пропуская вереницы обозных верблюдов, Иса-хан и Хосро-мирза въехали на пригорок, сбивая пышные пунцовые цветы. Приподняв шлем с перьями, Иса-хан провел рукояткой плети по влажному лбу и как бы невзначай произнес, что мудрость подсказывает использовать желание Шадимана властвовать. - О пророк, конечно, Симой будет величаться царем, - отмахнулся Иса-хан от насмешливого Хосро, - но... скорей, мирза, скорей, пока Теймураз в неведении!.. И, оставив Хосро-мирзу с исфаханскими, мазандеранскими и хорасанскими тысячами для нападения на Картли со стороны Борчало, Иса-хан глубокой ночью с предельной осторожностью переправил на плотах гилянские, ардилянские и луристанские тысячи в Кахети. Под утро отрогами Джеран-Чучури с ходу завладела арабистанская кавалерия. Сторожевые кахетинские башни первой линии оказались брошенными. Иса-хан самодовольно воскликнул: - Кто из правоверных устрашается Теймураза? Пусть в нем кипит, подобно меду в котле, желание победить, но он, слава двенадцати имамам, будет побежден мною, ибо кипеть - не значит думать. Минбаши, окружавшие Иса-хана, одобрительно рассмеялись, а Иса-хан невольно подумал: "Если бы царь Кахети думал, то... о справедливый Хуссейн, предопределил бы ты тогда мне победу над Непобедимым?" И вот, взяв с собою луристанских минбаши из числа наиболее опытных ханов, фанатично преданных шаху Аббасу, улыбающийся Иса-хан двинулся на Кахети. Поблагодарив судьбу, освободившую его от зоркого Иса-хана, разодетый в дорогие доспехи Хосро-мирза решил действовать по совету Шадимана. Двадцать тысяч сарбазов под начальством минбаши, юзбаши и онбаши обходными путями, следуя за проводником князя Шадимана, через овраги и горные проходы вошли в ущелье, где начинался подземный ход. Вскоре Хосро-мирза в замке Марабда с наслаждением покусывал чубук хрустального кальяна, разгадывая скрытый смысл приятного сна Гассана. Прибыв в Ананури и усилив стражу на угловых башнях, Зураб направил послание, полное излияний в родственных чувствах, Георгию Саакадзе, прозванному грузинами Великим Моурави и персами - Непобедимым. Зураб чистосердечно заверял, что переброска им арагвинского войска вызвана угрозой разгрома Картли и относительно благополучным положением Кахети. "Брат для брата в черный день!" - напоминал Зураб и просил указать, на каких рубежах он должен расположить арагвинскую конницу, дабы образовать заслон, не пропускающий и не отступающий... Когда арагвинский гонец прискакал в Носте и Саакадзе развернул свиток, вздох облегчения вырвался из его могучей груди. Он с такой силой давил на гусиное перо, набрасывая ответное послание Зурабу, что в двух местах прорвал вощеную бумагу. "Зурабу надлежит, - сообщал Саакадзе, - вести дружины в Гартискарский замок, где соберутся держатели знамен и начальники дружин для военной беседы". Умышленно скрыл Саакадзе от Зураба, что в одну из ночей Квели Церетели вероломно увел свое войско и заперся в родовом замке. Поступком его возмутились другие князья и... тоже отозвали свои дружины. Остались верны слову, данному ими Моурави, князья Ксанские Эристави и Мухран-батони. В такой критический момент, когда часть гор лишилась оборонительной линии, арагвинская конница могла бы заполнить страшный пробел. Саакадзе презирал Зураба, но не его меч. Отослал Саакадзе гонцов и к старцам гор с призывом идти на помощь Картли, но стать под знамя князя Зураба Эристави. Шли дни, полные тревожного ожидания, но Зураб не показывался. Посланный в Ананури скоростной чапар вернулся со вторым посланием Зураба. Образец лицемерия, оно напоминало поступь не тигра, а лисы. "Я, князь Арагвинского княжества, приду в срок, - заверял Зураб и тут же добавлял: - Кони искалечены, в большинстве своем без подков. Дружинники тоже измучены небывалым переходом. Но рассчитываю с помощью духов, невидимых покровителей Арагви, в конце марта уже прибыть в Гартискарский замок... Раньше персы не двинутся. К слову: на что Моурави так много войск в теснинах Гартискарских? Почему у него слабая охрана Ташири? Или Шулавери?" Саакадзе содрогнулся: кольцо с шипами продолжает смыкаться вокруг него. "Уж не сговор ли злодеев с помощью каких-либо "невидимых" покровителей Арагви? Но с кем? Почему Зураб говорит о внутренних твердынях? И еще - разве Зураб когда-нибудь ссылался на подковы, на дружинников? И советы его странные... Кто-то умерил его опасения за Ананури, недаром подчеркнуто величает он себя князем Арагвинского княжества..." Прикрываясь щитами, подползали передовые сарбазы. Один из них проворно вскарабкался, цепляясь за колючие кусты, на каменную площадку, выхватил из-за пояса кусок желтого полотна, надел на копье и трижды взмахнул. Вскоре раздался тяжелый топот быстро приближающихся коней. Персидские войска ворвались в Гартискарские теснины. Распластавшись на заросшей мхом скале, Даутбек не выпускал из поля зрения ненавистных кизилбашей. Он сразу заметил малочисленность иранцев, разгадал их хитрость - продвигаться разбросанными сотнями и десятками, производя неимоверный шум, - и не поднимал казахской плети, условного знака атаки. - Для отвода глаз действуют, - поделился он догадкой с Квливидзе. Немедля отправив гонца к Саакадзе, Даутбек приподнял кинжал. Без секунды промедления сто дружинников, скрытых за скалистым гребнем, спустили тетиву луков, и сто стрел с визгом устремились во взбирающихся наверх сарбазов. Намеренно выдав свое присутствие, Даутбек стал поспешно отходить, искусно разыгрывая панику. Минбаши возликовал: "Бисмиллах, гурджи ослеплен страхом, он поверил, что перед ним главные силы Иса-хана!" Изредка отстреливаясь, Даутбек отступал, заманивая минбаши к замку. Пока Даутбек изображал джейрана, преследуемого охотником, Саакадзе, в целях защиты Тбилиси, молниеносно передвигал азнаурские дружины к Дидгори и Схалдиди. Он просил Мухран-батони держать под обстрелом Мухранскую долину, а Ксанского Эристави - защищать теснины Ксани. У Саакадзе не оставалось сомнения: Зураб изменил. Но куда сдунул его ветер?.. Неужели арагвский медведь оказался легче самана?! Увы, размышлять было некогда. Враг явно избегал встречи с ним, Георгием Саакадзе, и при одном его приближении куда-то улетучивался. Мелкие стычки, из которых азнауры выходили победителями, ничего не решали. Следовало одно - преградить кизилбашам путь к Тбилиси. И внезапно... Не понять, что произошло... Защищенный Тбилиси спокойно спал. Так верили в победу Моурави, что некоторые купцы привезли обратно товар, частично вернулись и амкары. Усталые от изнурительных войн горожане тянулись к работе, им хотелось жить привычной жизнью в родном городе. Первым проснулся Вардан. Протирая глаза, он ничего не мог понять. Нуцы в комнате не было, а из опрокинутого кувшина вытекало молоко, которое жадно лакал кот. В одной рубашке, не совсем прикрывавшей его волосатую грудь, Вардан выбежал на балкон и перевесился через перила. Кроме неимоверного шума, доносящегося с улицы, ничего нельзя было разобрать. Вардан засеменил обратно в комнату, в сердцах дернул кота за ухо и надел архалук и папаху. Прибежавшей со двора Нуце он не дал открыть рта и, приказав никого не пускать, торопливо спустился вниз... Вскоре он вернулся бледный, как привидение, с трясущимися руками. - Может, злого очокочи увидел, Вардан? Или кудиани тебя за жениха приняла? Почему дрожишь? - Что очокочи! Что кудиани! Они хоть проклятые, но свои. А тут... Нуца, погибли мы! Погибли! - Пусть враг наш погибнет! Кто тебя, почетного купца, напугал? Разве ты нарушил совет Моурави и хоть арбу вернул из Гурии, где Дарчо и другие домочадцы стерегут наше богатство? Или в лавке, кроме куска персидской кисеи, что-нибудь осталось? Слова Нуцы несколько отрезвили Вардана. Он, пыхтя, сел на тахту, покрытую дешевым паласом, поманил пальцем облизывающегося кота и вдруг вскочил: - Персы вошли в Тбилиси! Словно чинка подсекла ноги Нуце, она почти упала на тахту рядом с Варданом, ужас исказил ее лицо. - Кто впустил? - с трудом выговорила Нуца. - Черт впустил, больше некому. Все семь ворот заперты, откуда вылезли - никто не знает. Сейчас уже стража на стенах персидская. Повезло еще, что не скоро ожидали врагов, - мало дружинников торчало на виду, и почти все успели спрятаться с начальниками ворот. Персы бегают, ищут: "Балам! Балам! Где ключи?!" А ломать ворота не хотят, - дураки дураками, а все же сообразили: боятся, Моурави придет. - Вай ме, Вардан! Бежим к отцу, он как раз на пчельнике. Всегда персам помогал... Не узнают, что с разрешения Моурави... Старика не тронут. Бежим! С уважением посмотрел Вардан на свою жену. Щеки ее пылали багровым огнем, но в движениях уже появилась уверенность. Наскоро собрав в узелки одежду и чуреки, заколотив дом, они с трепетом, озираясь, выскользнули из калитки. Но никто не следил за ними. Сын Гурген как раз вчера выехал к Моурави с вопросом: "Что делать? Совсем закрывать майдан нельзя. Купцы хотят торговать". Устабаши тоже поручили узнать: "Что делать? Сырья нет, а амкары хотят работать". И сам Вардан задавал вопрос: "Что делать? Может, враг не придет в Тбилиси, побоится. Может, вернуть семью? Очаг потух, скучно тоже..." Сейчас Вардан с Нуцей радовались, что Гургена отослали, а Моурави не ослушались. Выйдя из глухой улочки на площадь, они шарахнулись. В высоких шлемах, похожих на минареты, шли сарбазы. Сколько?! Не пересчитать - может, пять, может, двадцать пять тысяч. Гремели доспехами онбаши, взмахивали саблями юзбаши, отдавали команду минбаши, плевались верблюды, украшенные браслетами и перьями, фыркали откормленные кони, стучали колеса, перекликались дозорные. Вардан, лишившись дара речи, судорожно схватил Нуцу за руку и рванул в подворотню. Закоулками, а иногда по плоским крышам, бегом пробирались они к Инжирному ущелью. Тбилиси словно вымер. Правда, и накануне не много народу оставалось: почти всем семьям горожан приказал Моурави забрать имущество и покинуть город, где не преминет развернуться бой. Но когда бой далеко, человеку нравится его тахта. Настороженные, вернулись и сейчас могли огласить улочки воплями. Почему же молчат? На пустынном перекрестке; как перст сатаны, торчал столб для привязывания верблюдов. Еще страшнее стало. Может, неосторожных перерезали за ночь? Вот на крыше брошено скомканное белье, на другой шерсть раскидана, на третьей перевернута чаша с рисом... Они спотыкались о чаши, перепрыгивали через Селье, путались в шерсти, по лестничкам перебирались с одной кровли на другую, и никто не вышел, не спросил: "Почему по чужим крышам, как воробьи, джигитуете?!" Старик пасечник очень обрадовался гостям, начал резать головку сыра, что опять навело Вардана на мрачные предчувствия. Но пасечник, обитавший между небом и землей, был лишен чувства н