-хана. Нельзя допустить, чтобы из-за одного преступника пострадали тысячи! - Шадиман озабоченно оглядывал помертвевших тбилисцев. - Может, боитесь? Обещаю награду тому, кто укажет! - Награду? Грязные кьяфыры! Если не скажете, через час весь Тбилиси выкупаю в огне! Толпа словно окаменела. Слегка приподнялись кизилбашские сабли, готовые взвизгнуть. Вперед выступил старый чеканщик Ясе. Он спокойно приблизился к Хосро-мирзе, снял шапочку, низко поклонился. Взволнованный гул пронесся над всколыхнувшейся площадью: "Неужели на себя возьмет?!" - Светлый царевич Хосро, я твоему отцу, царю Дауду, панцирь выковал. Тогда ты красивым мальчиком был, все говорил: "Ясе, а мне почему панциря не принес?" Я обещал: когда царем будешь, непременно принесу... Высокочтимый князь Шадиман, и к тебе мои слова. Кто из грузин такую беду на себя нагонит? Разве мы не знаем, что не только за хана, а даже за коня хана нас всех перережут... - Замолчи, проклятый старик! - свирепо выкрикнул Исмаил-хан. - Я знаю ваши хитрости! Бисмиллах, меня воспоминаниями о панцирях не обманешь! - Мне, хан, поздно обманывать, мне скоро сто лет будет! Я за народ тбилисский говорю... Не виновны мы. Это не грузины, а наш враг злодейство совершил ради грабежа города, - больше некому... - Что? И ты, педэр сухтэ, смеешь тень набрасывать на моих сарбазов? Алла! Ялла! Зажечь факелами Тбилиси! - Постой, хан, - сдвинул брови Хосро, и на его скуластом лице отразилась несгибаемая воля. - Люди, да не уменьшится ваша тень на земле, не подвергайте себя смертельной опасности! Скажите - кто, и... - Я! - неожиданно выкрикнула Циала и, руками, словно крыльями воздух, рассекая толпу, протиснулась вперед. Вызывающе разодетая в яркие шелка и парчу, с пылающими радостью глазами, яростно стуча серебряными кастаньетами и невероятно изгибаясь, она в дикой пляске закружилась вокруг шеста. Сам Шадиман не в силах был скрыть растерянность. - Я срезала вот этим ханжалом, - она выхватила из-за лифа кривой нож и потрясла им, - башку вашему красивому хану! Мой Паата еще красивее был, но это не остановило вас, проклятых богом персов!.. Мой Паата, слышишь меня? Ты отомщен! Смотри, как я веселюсь!.. - Циала с песней и безудержным хохотом снова понеслась в неистовом танце. - О дочь шайтана! О собачья слюна! Изловить! - взревел Исмаил-хан. - Тут же у шеста содрать кожу! Внезапно из толпы выскочила Нуца, со сбившихся волос набок сползал платок. Она неистово заколотила себя в грудь: - Опомнись, потерявшая ум! Люди, люди, кто поверил больной? Это моя дочь! Горе мне! Горе! Жениха ее на войне убили, теперь днем кричит, ночью, как сатана, покоя не дает, бредит!.. - Нуца метнулась к Шадиману. - Вай ме, светлый князь! Разве возможно, чтобы девушка на такое решилась?! Я сюда прибежала, дверь забыла закрыть, - сумасшедшая сундук открыла, как на праздник нарядилась! - Нуца порывисто обернулась. - Люди, кто знает мою несчастную дочь? Вай ме! Кто знает ее черную болезнь? Разве здоровый возьмет на свою душу страшное дело?! - Неправда! Я сама смерти ищу. Я... я сладким танцем завлекла его! Пусть окаянные персы видят мою месть!.. - Я знаю твою больную дочь, - амкар Сиуш решительно вышел вперед, - и знаю, чьих рук кровавое дело! Недаром вчера цирюльник, турок Ахмед, грозил: "Такой шахсей-вахсей вам устроим, всех как баранов пострижем!" - говорит, а сам бритву точит. Я внимания не обратил, думал - врет шакал. Разве шах-ин-шах, да живет он вечно, не сказал: "Грузинский народ мне - как сын от любимой жены!" Я сейчас же побежал к цирюльнику, а его дом на запоре, лавка тоже. - Молчи, верблюжий помет! Как смеешь повторять слова "льва Ирана"! - Слова самого бога - смеем! - вышел из толпы пожилой амкар Бежан. Он явно загораживал собою Нуцу и Циалу. И одновременно со всех сторон послышались крики: - Магомет сказал: "Творите милостыню?" - Аали сказал: "Не слушайте тех, кто вас не слушает!" - Святой Хуссейн сказал: "Аллах воспретил убивать невинных!" Шадиман больше не сомневался: девушка, мстя за жениха, обезглавила хана. Возможно, ей помогали амкары. Но Тбилиси должен быть спасен. Хану голову не приклеишь, а царствовать над развалинами и наслаждаться трупным запахом не пристало избранным. И он нарочито громко, чтобы слышал Исмаил-хан, по-персидски спросил: - Не думаешь ли ты, мой царевич, что мать девушки говорит правду? - Я другое думаю. Надир был знатный пехлеван, ни в состязаниях, ни на охоте никем не бывал побежден. И если надменному Юсуф-хану скажут, что его сына, как цыпленка, обезглавила слабая девушка, на месте саблей приколет... - Караван! Караван! - кричал амкар Беридзе. - Светлый князь, - подбежал возбужденный сарбаз, - караван пришел! У ворот Дигомских стоит, твоего разрешения ждет в Тбилиси войти! Говорят, парчу, бархат, шелк привез... изделия тоже... Сдернув с плеч платок, Нуца накинула его на голову Циалы и поволокла ее в гущу амкаров. Толпа вмиг раздвинулась, пропустила женщин и снова крепко сдвинулась в непроходимую стену. - Говорят, для сарбазов тоже дешевый товар привез!.. Почти на руках дотащила Нуца сопротивлявшуюся Циалу. Втолкнув ее во двор, Нуца быстро закрыла на засов калитку, увлекла девушку в комнату, набросила на дверь большой крючок и, как разъяренная мегера, налетела на Циалу: - Ты что, подлая гиена, задумала? Или совсем ослепла? Почему свой народ на горе обречь решила? Ты думаешь, тебя спасали? Сдохла бы за это - никто внимания не обратил бы! Думаешь, из-за тебя сыпали ложь, как зерна курам? Тбилиси спасали, жизнь тысячам грузин спасали! Кому ты мстила, помесь лошади и шакала? Думаешь, персам? Они месяц молили аллаха дать им удобный повод, чтобы выпотрошить Тбилиси. Вай ме! Кто видел еще такую ишачью танцовщицу! - И, размахнувшись, со всей силой ударила Циалу по щеке, потом по другой. "Для ровного счета", - решила Нуца и снова принялась осыпать бранью оробевшую Циалу: - Если горе имела, зачем по всему майдану разменяла?! Или святое имя Паата Саакадзе для тебя дешевый платок, что трясешь его перед врагами? Почему не научилась у благородной госпожи Русудан в сердце глубоко прятать дорогую память? Или, дикая кошка, смеешь думать, что тебе Паата дороже? Вай ме, бесчувственная черепаха! Не заметила, сколько внимания оказывала тебе княгиня Хорешани, жалела... А! Лучше бы "барсы" загрызли изменницу своего народа! - Нуца! Нуца! Что ты говоришь? Клянусь, я не подумала... - Не подумала? Тогда о чем твоя пустая тыква думала? Персы в благодарность поднос с дастарханом преподнесут? Или... Нуца осеклась. Упав ничком на тахту, Циала громко, безудержно рыдала. Одобрительно кивнув головой, Нуца вышла на балкон, поставила на кирпичный пол мангал и принялась раздувать угли: "Кажется, я все же растопила лед... Что теперь будет?! Защити, святая Индиса! Не позволь персам выследить нас!.. Плачет еще... пусть, слезы лучшее лекарство для раненого сердца". Вернувшись в комнату, Нуца вынула из сундука цветную камку, расстелила на низеньком круглом столике, установленном на тахте, приготовила две чаши, кувшин прохладного вина, тарелки и ложки. Циала приподнялась, провела по лицу ладонью, увидела свое изображение в итальянском стекле и порывисто стала сбрасывать с себя нарядную одежду. Со звоном летели браслеты, катились кольца, разбивались серьги, рассыпалось ожерелье. Открыв второй сундук, Нуца достала простое платье своей дочери, ситцевый головной платок и молча протянула Циале, затем собрала в узелок драгоценности, сунула в сундук. - Вчера майдан вдоль и поперек обегала, ложку перцу не могла найти, - даже засмеялась: раньше мешками навязывали, а теперь, вытаращив глаза, на меня смотрят, будто я золото покупаю. Хорошо, дома нашла, какой без перца чанахи! Кот мой и то отказывается, привык с перцем... Уронив голову на ладонь, Циала молчала. В простом платье, с ситцевым платком на голове, это уже была обыкновенная крестьянская девушка - обыкновенная и несчастная. Материнские пощечины Нуцы словно сняли колдовство многих лет. Какое-то спокойствие... не испытанное с того страшного дня... охватило ее. Может, отомстив, она уже ничего не желала? Может, выполнив данную себе клятву, она почувствовала себя свободной? Может, долголетний долг, выполненный перед любовью, облегчил ее душу? Но одно стало понятно: больше ей ничего не надо от жизни. Было счастье - ушло, было горе - ушло. - Попробуй чанахи, девушка. На, выпей вина! Сыру хочешь? Тоже есть. Мой Вардан-джан всегда говорит: "У моей Нуцы даже летом снег можно достать". - Что делать мне теперь, дорогая Нуца? - Кушай, сил наберись... Я без тебя думаю об этом... К отцу вернешься? - Чужая я там. Сколько лет не была! Как-то гостить поехала - сестры прячутся, братья шапки в руках мнут, мать не перестает кланяться и благодарить... Госпожа Русудан в память... сына... обогатила их... Меня счастливой считают - в доме княгини своя. - Тогда к княгине Хорешани. - Нет, нет, благодаря тебе сейчас поняла: напрасно столько лет горем своим надоедала. - Хочешь, у меня поживи! - Должна Тбилиси покинуть... сюда больше не вернусь. Нуца... великий грех - убить? - Врага? Совсем не грех! Вот Моурави, да светит ему факел счастья, столько врагов убил, сколько волос нет на моей голове. И чем больше убивает, тем ярче слава. Даже церковь благословляла, потому врагов церкови уничтожал... Нет, о таком не печалься! В монастыре не поживешь ли, пока сердце успокоится? - Уже успокоилось. Не люблю монастырь. Но куда еще? - Тогда в монастырь святой Шушаники пойди, - святая тоже пострадала от мусульман. Там игуменья - моя знакомая, буду в гости к тебе ездить. Стосковавшаяся по материнской ласке Циала повисла на шее Нуцы... и почувствовала, что не одинока, что есть у нее дом, есть мать, с которой о самом сложном можно говорить без обиняков, сердечно... что она снова простая девушка, как много лет назад. - Свои драгоценности игуменье отдай, для церкви, - хоть святые... все же богатство любят. Почет высшего сорта получишь. Свое право, девушка, не отдавай, зачем? Бессловесных каждый с охотой обижает... Кто? Кто там?! В ворота настойчиво стучали. Женщины замерли. Стук повторился. Нуца всплеснула руками: - Вардан-джан! Его стук! - и стремглав бросилась открывать. Циала сжалась. Купца она хорошо знала - сколько раз к Хорешани приходил. Но не побоится ли теперь оставить ее в доме? Может, Нуца в погребе скроет? Но лишь Вардан вошел, по его лицу девушка поняла: все знает. Ростом! Пресвятая дева, в какой одежде! Арчил! Откуда они?.. И, не в силах сдержать тревогу, вскрикнула: - Что случилось, батоно Ростом? - Ничего не случилось. А ты думала, в Тбилиси теперь на своем коне безопаснее въехать? - Хорошо, пешком впустили, - засмеялся Вардан. - Гурген верблюдов в караван-сарай повел. Князь Шадиман особую охрану дал, из грузин, - персам тоже не доверяет... Моурави прав был, князь так обрадовался мне, еле скрывал: "Теперь, Вардан Мудрый, майдан оживет!" - "Как же, - отвечаю, - как узнал, что ты, светлый князь, в Тбилиси, тотчас из Гурии с товаром выехал..." - Циала, что уставилась? Подай медный таз и кувшин, у азнаура Ростома на лице не меньше пуда сажи... Нельзя сказать, чтобы Вардану пришлось по душе присутствие Циалы... На майдане амкары рассказали им о минбаши Надире и отважной грузинке. Но куда денется беззащитная? В доме Дато засада, в доме Ростома - тоже. Поэтому, несмотря на запрещение Моурави, пришлось "погонщикам" сюда свернуть - правда, ненадолго, сегодня ночью должны исчезнуть. Гурген, как лисица, проберется к начальнику Ганджинских ворот. Тоже скрывается, но ему есть где. И виду не подала Нуца, что заметила тревогу мужа. Она хлопотала с едой и командовала, как полководец. И от ее покрикиваний теплее и теплее становилось на сердце Циалы. После легкой еды Ростом и Арчил ушли в кунацкую отдохнуть - предстояли бессонные ночи. И Нуца увела Циалу в комнату дочери, уложила на тахту и, достав из ниши гостевое одеяло, прикрыла девушку и перекрестила. Отдав дань гостеприимству, Нуца трижды поцеловала мужа, и они озабоченно зашептались. "Что делать? В Тбилиси такой шум от Сейдабада до Гаретубани, словно тысячи вьюков перекидывают. Видно, и ночь никого не успокоит. И то правда, ни один грузин, даже враги Вардана не выдадут их. Ради целости Тбилиси... и своей тоже. Разве изменников на месте не убьет народ?" Дойдя до таких выводов, они сразу успокоились, и Нуца стала собирать в хурджини еду и вино. Когда совсем стемнело, пришел Гурген с дружинником Арчила. Гурген поведал, что в караван-сарае стража. Амкар Сиуш очень легко нашел трех бедняков: обрадовались заработку; завтра в одежду Ростома, Арчила и дружинника переоденутся, за верблюдами присмотрят. В лавку тоже завтра товар перевезут, сразу закипит торговля. Ни тени подозрения не должно быть. Вскоре, под прикрытием ночи, пришел бывший начальник Ганджинских ворот. Условившись обо всем с Ростомом, он так же быстро исчез. В хурджини, а также в два мешка запрятали кирки, лопаты, лом, молотки, просмоленные факелы и другой инструмент, необходимый для задуманного. Ждали полночи. Было неспокойно и томительно. Тихо вошла Циала. Она клялась, что слышала разговор ностевцев случайно, совсем случайно, и молила взять ее с собой; она выносливая, потому и овладела индусским танцем, а землю копать легче. Никакие уговоры не помогли. Циала заверяла, что, когда выйдут к лесу, она пойдет в монастырь, никого не станет стеснять и беспокоить. Ростом пристально вглядывался в девушку: Циала уже не восковая и... даже красивая! Раньше Ростом ее не любил: "как мозоль на ноге!" - и всегда, морщась, убеждал беспечного Дато избавить Хорешани от сомнительного удовольствия... А вот подвиг совершила... теперь помочь хочет... Не легко душу человека угадать... И неожиданно согласился. Переодетые в изодранные одежды амкаров-каменщиков Ростом, Арчил-"верный глаз" и его разведчик, вскинув на плечи мешки и хурджини с едой, сердечно распростились с хозяевами и тихонько выскользнули из калитки. За ними, закутанная в черное покрывало, следовала Циала, неся хурджини с одеждой, туда же сунула Нуца узелок с ее вещами. Двумя стенами опоясан Тбилиси. Первая и вторая стены обрываются у берега Куры. В каждой башенке разместилась стража. Трудно, не разрушив монолитную стену, проникнуть врагу, но если удача ему посопутствует и первая стена падет, то за ней возвышается вторая, более широкая. На ее площадках во время нашествий стоят котлы с кипящей смолой, с кипятком, мешки с песком и угольной пылью, за зубцами скрыты груды острых камней. В обе стены крепко вделаны железные ворота, на ночь закрываемые замками, толстыми засовами и зорко охраняемые. Шадиман приказал усилить охрану речных башен, идущих вдоль Куры и Цавкисского ручья, ибо вода всегда обманчива, по ней может плыть и роза, и шипы. У Ганджинских ворот, расположенных возле восточного подножия крепостной горы, стоял, опершись на копье, сонный сарбаз. Страшное событие дня взбудоражило персиян. Ужас охватил их, особенно сарбазов из тысячи обезглавленного Надира. Исфаханцы любили своего веселого и храброго минбаши. Любили за щедрое обещание обогатить правоверных в Гурджистане. И нет причин сомневаться, он бы добился у царя Симона разрешения пограбить Тбилиси. А теперь? Пусть Мохаммет поможет хоть целыми вернуться в Исфахан! Караульный сарбаз беспечно мурлыкал песенку о муле, сорвавшемся с узды. "Нет бога кроме бога!" - восхищался сарбаз. О судьба! Он выбрался из Тбилисской крепости и скоро уйдет в Кахети с Исмаил-ханом. В Кахети можно понять смысл жизни! Там он освободит глупых гурджи от лишних для них вещей, а то его походный мешок набит одними мечтами. А в Картли? Не тронь, не грабь жителей... "Сто шайтанов! Тогда кого же?" Жалобы караульного оборвал подошедший сарбаз. Он как раз из тысячи Надира. Над ними развевалось знамя, а теперь торчит отрубленная голова. Он полон страха - как вернуться в Исфахан, если в сражениях аллах убережет? Видит святой Аали, решил для храбрости выпить: вот этот бурдюк он отнял у разбойников гурджи, но в нем такое вино, что небо розовым кажется! Сарбаз налил чашу, выпил и причмокнул. Караульный, продолжая опираться на копье, покосился и облизнул губы. А сарбаз шепотом стал рассказывать, как Надир, никого не устрашаясь, осматривал берег Куры. Презренный татарин, сын сожженного отца, наверно суннит! За поимку золотом наградит Исмаил-хан. Если разыщут, на куски разрубят. Сарбаз снова нацедил вина и с наслаждением выпил. Потом сокрушенно пожалел, что нечем закусить и в карманах ни пол-абасси. Вновь наполнив до краев чашу, сарбаз спохватился: не хочет ли брат для храбрости выпить, чтобы тень Надира не легла между ними, ведь она теперь без тюрбана! Караульный колебался, радужный цвет вина вызывал жажду, и он, как бы с неохотой, медленно осушил чашу, потом - быстрее - другую и залпом третью. Проклиная Гурджистан, он тоже сожалел, что нечем закусить. - Наверно, есть у сарбаза, что сторожит соседнюю Речную башню. Но вот имени не помню, - посетовал владелец вина. - Ахмед! - громко крикнул сильно захмелевший караульный. - Ахмед, да приблизит тебя аллах! На помощь! Торопись! Почти бегом бросился на зов Ахмед, - неотступно преследовало его желание поймать тюрка и получить обещанную награду. Дома невеста ждет. Говорят, красавица. И, едва добежав с обнаженной саблей, он взволнованно выкрикнул: - Да поможет аллах правоверным, где тюрок?! Но, узнав, в чем требовалась его помощь, выругался: - Верблюжьи хвосты! Зубы старого мула! Еще замок для Речной башни не готов, а ведь оттуда начинается подземный ход! Проклятый мастер, только на завтра обещал! Пьяные ослы, как осмелились без большой нужды срывать с опасного места? Разве не полосуют за это плетьми до смерти? Два сарбаза испугались и засуетились: - Бисмиллах! Кто узнает? Хотели угостить друга для храбрости... А гурджи обходят стены и башни, - оправдывался один. - Слава Хуссейну, завтра будет готов замок для башни и не придется так дрожать, что в нее проникнет враг, - изворачивался другой. Владелец вина наполнил чашу, почти насильно заставил выпить Ахмеда и зашептал: - Ночь прохладная, и где-то близко бродит безглавая тень Надира. Ширванский черводар видел, как минбаши, подобно известному пурщику, крался со своей головой под мышкой вдоль стены. Не иначе, как в Исфахан хочет вернуться. Сарбазов обуял такой страх, что они для храбрости не отказались еще выпить. Под прикрытием ночи, подхваченный быстрым течением, переправлялся плотик на двух бурдюках. Ближе ко второй стене густой кустарник и деревья скрывали последнюю башенку, туда бесшумно и причалил плотик. Первым выпрыгнул Арчил. Подобравшись ползком, они осмотрели ближайшие кусты, и, убедившись в отсутствии засады, Арчил вернулся и помог выгрузить мешки и хурджини. Оттолкнув плотик от берега, все четверо залегли в кустах. А владелец вина продолжал рассказывать страшное о мертвецах, которые не желают отдавать свои отрубленные головы, шныряют между домами, ища тайник, куда бы их спрятать. Лучшее средство избавить правоверного от мук - это поймать его убийцу. В зарослях у Речной башни два раза прокричала сова. Передохнув, вскрикнула еще раз и смолкла. Внезапно сверху раздался вопль: - Алла! Алла! Поймали тюрка! Гуль! Гуль! Помогите! Одежда хана у него! Три сарбаза рванулись в темноту. Крики и топот ног доносились явственнее. На стене между башенками засуетилась стража, бегом приближалась к Ганджинским воротам. Вот-вот сбегут вниз по внутренним башенным лесенкам: - Э-э-э-эй! Ловите! Убегает! Э-э-э-эй! Шайтан! Остановись! Стрелы! Стрелы скорей! Са...ар...базы, ловите! Вот, вот он!.. Владелец вина метнулся влево и пустился наутек по запутанным улочкам. Лишь вбежав в услужливо открывшуюся калитку, бывший начальник Ганджинских ворот, - так как это был он, - поспешно скинул одежду сарбаза, сунул бурдюк и чашу пожилому амкару Бежану и, оставшись в грузинской чохе, снова вышел на улицу и спокойно направился домой. Пока два сарбаза кидались на крики о помощи то в одну, то в другую сторону, а всполошенная стража металась по стене, Ростом, Арчил, разведчик и Циала ползком между кустами проникли мгновенно в Речную башню и стали спускаться в подземелье. Зажженный факел тускло освещал довольно высокий коридор. Ростом подумал, что более трех лет, наверно, трудились шадимановские крестьяне, а разрушить нужно за три дня, и так осторожно, чтобы никакого гула от подземных ударов наверху не было слышно. Как только прошли расстояние не менее четверти агаджа, вынули кирки, лопаты, лом и, подготовляя обвал, принялись осторожно заваливать подземелье: взрыхлялась земля, вываливались камни, подрубались подпорки. По мере продвижения вперед Циала оттаскивала подальше хурджини, возвращалась обратно и яростно бралась за кирку, не уступая в ловкости Арчилу. Чем дальше они отдалялись от Тбилиси, тем смелее действовали и успешнее шла работа. Сильная усталость говорила, что день давно начался. Прикрепив к стене факел, Циала расстелила бурку, приготовила еду и, вынув из хурджини бурдючок, разлила вино. После долгих пререканий согласились, чтобы первой стерегла спящих Циала. Вынув песочные часы, Ростом велел разбудить их лишь после того, как трижды пересыплется песок. Но Циала разбудила после пятой пересыпки. "Лучше отдохнут", - решила она. Затем, забрав хурджини, ушла далеко вперед. Как только дойдут до нее, она проснется... Еще через день вдали блеснул мутный просвет. Но лишь к вечеру они приблизились к овальному выходу, заваленному камнями, через который слабо проникал свет. Разрушив ход и выбравшись в сплошь заросший овраг, Ростом сразу определил: "Волчья лощина". Лучшего места для начала подземного хода нельзя придумать. Лощина пересекала непроходимый Телетский лес... значит, около четырех агаджа от Тбилиси. А из Марабды враги тоже вышли через подземный ход. Но где обрывается он и в какой овраг или лощину надо пройти, чтобы попасть в "Волчью лощину"? Вот что следовало разведать... хотя... да, жаль, Георгий все равно на Марабду не пойдет... Одно радует: через подземный ход враги из Тбилиси не выйдут, ибо он так исковеркан, что даже кошка с трудом проползет. Вход был обозначен едва заметными знаками: пирамидками из мелких камней и темным крестом, вырезанным внизу, на коре граба. Ростом с помощью остальных рьяно принялся за работу. Нарезанные стволики орешника, кизила и колючей ежевики заложили в глубину подземного хода, потом привалили камни и так засыпали землей, что он совершенно слился с природным склоном. Уничтожив опознавательные знаки и осторожно состругав крест, они пошли вдоль лощины и к вечеру, выбрав подходящее место, вновь сложили там из мелких камней пирамидки, а внизу, на коре граба, Арчил вырезал точно такой же крест. Несмотря на протесты, проводили Циалу до монастыря. За эти тревожные дни привыкли к девушке, и прощание вышло теплым, родственным. Арчил шепнул ей: "Если когда-нибудь захочешь, обвенчаемся". Циала отвернулась и заплакала. Купив в соседнем глухом поселении трех коней, всадники со всеми предосторожностями стали пробираться через леса, овраги и ущелья к родным местам. В горной деревушке, сверив числа, узнали, что минуло около трех недель, как они покинули Носте. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ Уже никто не замечал ни горячих лучей солнца, ни густой завесы ливня, ни шумящих городов, ни притихших деревень. С высоты сторожевых башен напряженно вглядывались в даль азнауры. Враг повсюду, но невозможно настигнуть его и вынудить принять бой. Сколько ни метались азнаурские конные группы, клинки продолжали бездействовать в ножнах, а ущелья и долины не оглашались мольбой о пощаде или победными кликами. Неожиданные передвижения мирзы придавали действиям иранцев характер неуловимости. Как позже выяснилось, это был излюбленный прием Хосро. И сейчас царевич не пошел, как ожидал Саакадзе, на приступ Мухранского замка, а внезапно очутился возле Цилкани. На стоянке вблизи Горийской крепости затрубил ностевский рог: Моурави приказал немедленно перебрасывать азнаурские дружины в сторону Ксани. Там он рассчитывал соединиться с Иесеем Ксанским и, стремительно двинувшись на север, окружить Хосро-мирзу. Хотя побежденный царь Теймураз и поспешил скрыться, но Иса-хан, властвуя в Кахети, не успокоился, ибо хорошо знал тактику Георгия Саакадзе. И вот в одно обычное утро, оставив Исмаил-хана в Кахети, он сам немедля бросился в Тбилиси: он понимал, что одного войска Хосро-мирзы слишком мало для уничтожения Саакадзе. И еще: Хосро не участвовал, как он, Иса, в тех войнах, где Непобедимый разрушал неприступные крепости, как шалаши. Хосро-мирза может опрометчиво недооценить хитрость Непобедимого. О Аали! Разве Непобедимый сражается только войском? У этого гурджи в запасе тысяча хитростей, а всадников и копьеносцев всегда меньше, чем нужно. Видит аллах, шайтан наделил его умением разгадывать замыслы врага. А кто из самонадеянных способен превзойти его в изворотливости? Да не допустит покровитель вселенной забыть грозное повеление всесильного "льва Ирана": обезглавить Саакадзе, сына речного рака. А разве он, Иса-хан, из тех, кто ловит скорпиона за хвост? Нет, он поспеет к предназначенному небом сроку! Начался небывалый переход. Через Картлийский хребет вскачь кинулись два знатных минбаши со своими легкоконными тысячами... Так крепость, где Симон Второй много лет выжидал свое возвращение на трон Багратиони, заполнилась сарбазами. В башнях, на стенах - везде бряцают саблями юзбаши и онбаши, толпятся оруженосцы, к Иса-хану мчатся с донесениями от минбаши гонцы. С утра от угловой Таборской башни до башни Шах-Тахти слышатся то слова команды, то перекличка часовых, то перебранка войсковых черводаров. Опытный и удачливый сардар Иса-хан ни на час не изменяет походную жизнь военного стана. Несмотря на оказанную ему пышную встречу и настойчивое приглашение царя Симона, переданное в изысканных выражениях Шадиманом, хан отказался поселиться в изнеженном Метехи и большую часть дня проводил в подготовке кизилбашей к грядущим битвам. Он ждет решительного столкновения с Саакадзе. Даутбека и Димитрия озадачили два столба дыма, окутавших лесистый отрог. Сквозь зыбкую завесу вырисовывался замок Ксанских Эристави - Ахалгори. Большая квадратная башня с бойницами и узкими окошечками главенствовала над Ксанской долиной. "Барсы", а за ними два дружинника придержали коней. В густых зарослях рогатка с торчащими во все стороны острыми зубьями пересекала тропу. Раздался предостерегающий крик удода, спустя несколько секунд ему ответил другой, и затрещали ветви кизила. На тропу выскочили вооруженные мсахури. Вперед выступил рослый ксанец с задорным чубом, выбившимся из-под остроконечной бараньей папахи. На правом рукаве у ксанца поблескивала медная подковка. - Э-э, кто такие? - Азнауры. - Сам вижу - азнауры, как зоветесь? - "Барсы"! Из дружины Моурави! - О-го-го! Хорошо - назвался! - Ксанец выхватил кинжал с крестообразной рукояткой и, держа за лезвие, перекрестил "барсов". - Куда дорогу держите? - Думаем, к князю Иесею Ксанскому попали, - недоумевал Даутбек. - Сам вижу, что попали! А куда хотели? - Уважаемый ксанец, полторы арбы горячего навоза те... - ...теперь спешим, дорогой! - быстро перебил друга Даутбек. - Сам вижу - спешите... А все же отгадайте: сколько пальцев у моего дэви? - Ровно столько, чтобы передушить всех врагов князя Иесея. - О-го-го! Хорошо сказал! А кувшинов в ахалгорском марани сколько зарыто? - Ровно столько, чтобы напоить всех друзей князя Иесея. - Отиа! - закричал ксанец, выслушав пароль. - Прыгай в замок, скажи князю, какие гости едут, - вино получишь. Сделав невероятный скачок в кизиловые заросли, Отиа мгновенно скрылся. - Почему полтора часа человек прыгать козлом должен, если мы на конях? - Э-эх, уважаемый азнаур, ни один конь не догонит Отиа. Пять лет получал то палкой по заду, то вино в глотку, пока не выучился заячьей скачке. - А много еще таких зайцев-козлов у князя? - хмуро спросил Даутбек. - Пока пятьдесят, каждый год прибавляем... Конь! Сам знаю - конь может ветер обогнать, но только не через заросли... Сюда, уважаемые азнауры! - И ксанец повернул влево. С трудом пробираясь по едва заметной тропе, Димитрий с досадой спросил, почему они с бархатной дороги свернули к сатане под хвост. Ксанцам понравилось удачное определение местности, и они захохотали на весь лес. В ответ из запутанных глубин понесся оглушающий дикий хохот. Конь Димитрия взвился на дыбы и тревожно заржал. Димитрий откинулся в седле и про себя выругался. Кусок синего неба подпирала замшелая скала. Даутбек пристально вглядывался в ее очертания и вдруг резко натянул поводья. Что это? Мираж в пустыне или наваждение хвостатого?! Нет, он наяву видит, как огромный каменный человек, согнув колени и держась на носках, прильнул к озерцу, дрожащему в каменной оправе. Сразу оборвали смех ксанцы и умолкло эхо. Всадники гуськом втянулись в расселину. - Каменный человек! - таинственно прошептал рослый ксанец, с опаской поглядывая на скалу. - Ехать здесь надо тихо, не дай бог разбудить! Придерживая поводья, он поведал, что каменный человек не кто иной, как соседний владетель, некогда обладавший Чальским кряжем и укравший счастье у первого Эристави Ксанского, в те времена носившего еще фамилию Бибилодзе. Пять свечей высотою в полдуба пожертвовал разгневанный Бибилодзе творцу земли и воды. Пять молний сверкнули над Ахалгори, и окаменел чальский владетель, по сей день собирая свои слезы в каменную ладонь. "Барсы" одобрили щедрость прадеда князя Иесея и поинтересовались, со всеми ли врагами так расправляются Ксанские Эристави. И все же почему они свернули с хорошей дороги? Рослый ксанец тряхнул чубом, потер на рукаве подковку, затем дотронулся до гривы азнаурских коней: "На счастье!" - и разъяснил, что дорогих гостей в беспокойное время трудным путем провожают в замок, а хорошую дорогу оставляют врагу. И он хитро подмигнул ухмыльнувшимся ксанцам. Позже, в замке, Иесей не без гордости сообщил "барсам", что хорошая дорога - приманка. Под тонким слоем земли вырыты, вплоть до первой стены крепости, глубокие ямы, на дне которых битый камень, вода и железные шипы. Обманутый враг обречен на гибель. Такая мера защиты замка сберегает войско Ксани, ибо достаточно горстки дружинников в засаде, чтобы сотни волков угодили в ловушку. Слушая рассказы о разных проделках лесной нечисти, о пиршестве, устроенном каджи в честь новой луны, с которой слетели сорок зеленых ведьм и обглодали чинары вокруг замка, всадники неожиданно очутились перед зубчатой стеной. Здесь у ворот торчали в пестрых нарядах размалеванные куклы, представлявшие врагов ксанского князя. "Барсам" предложили выпустить в них по стреле. Тут рослый ксанец привстал на стременах и зарычал, как раненый тигр. На верхней башне стражник просунул голову между двумя зубцами, присмотрелся и три раза ударил в дапи. Звякнули железные засовы, и ворота медленно открылись. В нарядном дарбази слуги расстилали скатерть для полуденной еды. Завидя через узкое окно въезжающих гостей, гостеприимец зычно крикнул: "Серебряные сосуды! азарпеши! кувшины! чаши! роги!" Слуги заметались, расставляя на скатерти сверкающую звонкую посуду. - Э-эй! Недоделанный индюк! Почему золотую кулу притащил? Что, царь приехал? Или светлейший Дадиани? - И, проворно вырвав из рук оторопевшего слуги кулу, гостеприимец обтер ее рукавом и бережно поставил обратно в нишу. Князь Иесей облачился в новую оранжевую куладжу, расправил длинные усы с завитками на кончиках и величаво вышел к гостям. Обняв "барсов", он выразил удовольствие, что они не запоздали к полуденной еде и, следовательно, уже полдела сделано. Даутбек учтиво поблагодарил князя и едва открыл рот, чтобы сказать, что приехали они по исключительно важному делу, не терпящему отлагательства, как князь возразил: - Важное дело перед едой - это вино, - так завещал Ной, спасая в ковчеге виноградную лозу. Второе, не менее важное, - это забвение всего, что мешает веселью. И только после крепкого сна, сменяющего веселье, можно обсуждать причину, благодаря которой друг спешит к другу... Даже цветущий вид Маро, дочери Георгия Саакадзе, восседавшей против "барсов" в драгоценной джиге и всячески выражавшей радость свиданья с дорогими ее сердцу, не развеселил их. Даутбек уныло думал об убегающих часах. Уже сменили вторую скатерть, а роги продолжали взлетать над головами и вино все лилось из кувшинов. Когда, наконец, кончился пир и "барсы", воспрянув духом, выразили совсем трезвыми (к неудовольствию князя) голосами благодарность за радушную встречу и многозначительно поглядывали на ковровую комнатку, прилегавшую к дарбази, где можно было бы повести серьезную беседу, князь внезапно пригласил их на аспарези: там в честь почетных гостей должны были состязаться в лело женатые с холостыми и бородачи с безбородыми. Тревожась за напрасно потраченный день, "барсы" пропускали мимо глаз бурные схватки, стремительные перебежки и заметили лишь, как крайний безбородый схватил в охапку серединного бородатого и вместе с мячом потащил его в обратном направлении. Князь Иесей сиял, он ставил на безбородых, и сейчас же поздравил "барсов" со счастливым предзнаменованием: удача будет сопутствовать их общим начинаниям, тем более, и дым двух костров у ворот замка тоже не кривит линию, - а благоприятные признаки требуют нового пира. "Барсы" пытались протестовать, но Иесей досадливо махнул рукой: "Войти в дом - дело гостя, но когда гостю выйти - дело хозяина!" Тут Даутбек с отчаянием выкрикнул, что они должны срочно пробиться в Хевсурети и передать Хевис-бери - старейшинам ущелий - просьбу Моурави немедленно спуститься на помощь, ибо разведчики донесли о молниеносном передвижении Хосро-мирзы в сторону Арагви. Ксанского же Эристави просит Моурави соединиться с хевсурами, образовать рубеж и, преградив путь Хосро-мирзе в Среднюю Картли, дожидаться прихода Моурави, дабы совместно напасть на Хосро. Эта битва должна решить многое. Князь поспешил успокоить друзей: не позже чем сегодня утром вернулись несколько разведчиков, которые не заметили нигде ни кизилбашей, ни приспешников царя Симона. Эти благополучные вести и способствовали дневному пиру и теперь приятно располагают к ночному. А к утру, если гости пожелают, он отправит с ними опытных проводников, и они в два раза скорее достигнут черты Хевсурети, чем если бы дерзнули объехать его замок. До зари длился ночной пир. Отказавшись от сна, "барсы" умолили князя разрешить им седлать коней. И, словно в насмешку, в этот миг звякнули засовы и в торопливо распахнутую калитку ворвался краснолицый хевсур. Хотя на нем была панцирная рубашка с кольчугой "чачкани" и на пальце щетинилось острыми шипами боевое кольцо "сацерули", Иесей Ксанский вдруг побледнел, поняв, что случилось что-то невероятное, иначе бы отважный Мамука Каландаури не забыл надеть налокотники и оседлать коня. В ковровой комнате, куда наконец удалось попасть мрачным "барсам", они и князь Иесей выслушали страшный рассказ хевсура. "Сегодняшнюю ночь на много лет запомнят хевсурские горы. Ни землетрясение, ни обвал ледников не потрясли бы так хевсуров, как новая измена Зураба Эристави, чьи руки в крови, а сердце в черной пене. "Наверно, давно сговорились, - так возвестил кадаги, прорицатель гуданского креста, - наверно, обещал Хосро, сын Дауд-хана, помочь Эристави Арагвскому покорить хевсуров". Но напрасно! Не быть Зурабу царем хевсуров! От ходьбы по нашим кручам он вконец отощает! Только плохо сейчас царю Теймуразу - уже в двух агаджа был от Ананури, от Борбало шел; хорошо - не спустился сам, с царицей, с церевной Дареджан, с князьями тоже, как хотели сначала. Пшав Лега предупредил, что персы в арагвских владениях как у себя дома разгуливают. Разгневанный царь, не слезая с коня, повернул с кахетинцами к Жинвальскому мосту - в Имерети держал трудный путь. И хорошо сделал, что поспешил: уже сегодня, не дожидаясь солнца, Хосро-мирза цепью вытянул сарбазов от Тианети до Жинвальского моста, вдоль стены "Седды Искендер" - "Преграда Александра". И сейчас в сквозной башне на левой стороне моста, где обычно хевсурская стража собирала пошлину за проезд, засели сарбазы. Путь в Хевсурети отрезан, в Картли из Хевсурети тоже. Ни человеку не пройти, ни коню, ни даже овце". Иесей лишь развел руками: как же смог пробраться мужественный Мамука? Разве князь не знает, удивился хевсур, что ему покровительствуют добрые духи? И сколько злые духи ни старались сбросить его в пропасть с распластанной бурки, на которой он съезжал по ледяному скату, добрые не допустили. Но все же белому дэви удалось подставить ему, Мамуке, под бок острую льдину. Тут князь прервал рассказ хевсура и стал допытываться, глубока ли рана. Мамука спокойно ответил, что рана пустячная, поместится в нее не больше семи ячменных зерен. Иесей трижды ударил палочкой в дайру и приказал вбежавшему прислужнику принести большую деревянную чашу, лук из кизилового дерева, стрелу из камыша и наконечник из ветки инжира. И когда мсахури внесли требуемое, Иесей приложил чашу к поврежденному боку Мамуки, посоветовал ему покрепче держать чашу, дабы ее не выбил из рук белый дэви, отошел в дальний угол комнаты, вскинул лук и натянул тетиву. Стрела со свистом врезалась в середину чаши. Иесей потеребил усы и сказал, что хевсур может себя считать уже здоровым, ибо от такого сильного лекарства рана затягивается тотчас. Хевсур не спорил. Рискуя жизнью, он пришел к Ксанскому Эристави за помощью, которую владетель не мог оказать, ибо это привело бы к междоусобной борьбе с Зурабом Эристави, а Хосро-мирза не преминул бы его поддержать. "Барсы" продолжали безмолвствовать. Их возмущало то, что они потеряли вчерашний день, тревожила мысль: что дальше? Помощь горцы не сумеют оказать, - значит, левый край Внутренней Картли продолжает быть открытым для нападения кизилбашей. Лишь к полудню удалось "барсам" выбраться из замка, заручившись обещанием Ксанского Эристави быть наготове и ждать, как условились, Великого Моурави с войском на указанном рубеже, предусмотрительно оставив, разумеется, в замке надежную стражу. Хотя князь и так заверял, что ни кахетинскому Хосро, ни марабдинскому змею, ни одноусому пауку Симону не взять Ксанскую крепость ни в бою, ни мольбой, ни во сне, ни наяву, ибо каменный человек раздавит их всех вместе и каждого в отдельности... Везли "барсы" и обещание Мамуки Каландаури из Гудани, которое они считали немаловажной ценностью. "И если Зураб Эристави согласится, - клялся Мамука над дашна (мечом), - пропустить хевсурскую конницу по скалистой тропе, вьющейся над Арагви, то в одну из ночей хевсуры придут к Великому Моурави..." Зураб не согласился. Он сурово встретил явившегося в Ананури Хевис-бери. Глядя исподлобья, Зураб твердо напомнил старейшине ущелий, что хевсуры платят подать Арагвскому Эристави не одним скотом и изделиями, но и послушанием. Возмущенно выслушали хевсуры возвратившегося на высоты Хевис-бери. Они, может,