пасна... Но не одними лазутчиками ограничился лорийский мелик. Он втихомолку окружал Саакадзе, надеясь при содействии Хосро доставить его живым шаху, за что обещаны мелику новые поместья, которые увеличат его Лоре до размеров владетельного княжества. Саакадзе искусно прикидывался беспечным, но в последний момент неизменно ускользал. И все же благодаря мелик-атабагу появились колеблющиеся. Страх перед гневом шаха подкрадывался, давил на сердце, как львиная лапа... Но другие, а их было немало, не устрашались угроз и продолжали способствовать Моурави совершать опустошительные налеты на персов. Над Картли сгущались грозовые тучи. Стены Тбилиси принадлежали персиянам, горы Картли - Моурави. Лишь крупными отрядами рисковали сарбазы нападать на деревни в поисках продуктов. Хосро чувствовал: царь здесь - Симон, а умному надо уходить. Но как? Он, конечно, победил, Картли и Кахети склонились к стопам шах-ин-шаха, но... что-то не довершено. Если бы удалось мелик-атабагу схватить или убить Саакадзе... - Не считаешь ли ты, мой царевич, - Шадиман наедине всегда звал Хосро царевичем, - своевременным отпустить гонца лорийского атабага? И ответ мною написан... Пройдясь по ковру и машинально считая арабески, неожиданно спросил: - Не находишь ли, князь, что не в меру заносчивая Гульшари права: Метехи похож на пустыню Сахару. Спросишь, почему не на Аравийскую? Пальм не видно. Три, четыре путника... остальное песок... Хуссейн сказал: "Где нет дерева, там нет и плодов"... У царя Симона нет войска, нельзя рассчитывать только на персидские... - Хосро прищурил глаза, - не полезно! А сюда не спешат ни крупные, ни даже средние князья, и ни с войсками, ни одни... Власть царя должна быть укреплена! Не найдешь ли для двуликих князей более сильное средство, чем учтивое приглашение? - Ты во всем прав, мой царевич. Но пока князья не перестанут устрашаться Саакадзе, не покинут свои замки... Сильное средство найдено, если одобришь... - Удостой мой слух. - Решил заставить церковь лишить Саакадзе паствы... - Во имя богоро... во имя Аали! - "Недоставало на икону перекреститься", - досадливо подумал Хосро. - По-твоему, церковь может заставить ополченцев бросить Саакадзе и разбежаться? - Может!.. - Не сочтешь ли, дорогой князь, своевременным испробовать сильное средство? Шадиман, по привычке, тихо подкрался к двери и сразу распахнул... Нет, Гульшари не подслушивает, и чубукчи на месте и живой... Внимательно выслушав Шадимана и одобрив его план, Хосро вдруг спросил, когда и как князь думает получить свою дочь обратно: не следует долго держать такую ценность в залоге. - В залоге? Не понимаю, мой царевич. Саакадзе не воспользуется таким случаем... - О насмешливый див! Разве я думаю иначе? Но кто-нибудь из холостых "барсов" может воспользоваться... - Как! - Шадиман вскочил, рука его потянулась к поясу, ища рукоятку шашки. - Собственной рукой убью!.. - Не достанешь, мой князь. Но, пока опасности нет, надо самим воспользоваться приманкой... - Поясни, мой царевич, при чем тут моя дочь? - Средство, придуманное тобою для вселения мужества в князей, хотя и сильное, но не последнее. Не следует забывать Зураба Эристави. - Как ты, царевич, изволил сказать?! - изумленный Шадиман даже привстал. - Зураба... зятя Теймураза?! - Совесть не обременяет этого шакала. Он изменил Моурави, мужу единственной сестры, кому обязан жизнью, владениями, знанием военного дела и даже женитьбой на царевне Дареджан. Он, вопреки интересам царя Теймураза, пропустил меня в Арагвское ущелье... и за посулы сделать его царем горцев перейдет на сторону царя Симона... - Так почему, царевич, советуешь мне привлечь неслыханного разбойника, который, к слову сказать, изменил и мне? - Почему? Знай, мой везир, Зураб изменит всем, но только не княжескому сословию. Шадиман вздрогнул, эти же мысли он когда-то высказал сам. Да, Хосро прав, Зураб должен быть привлечен; но пойдет ли он на приманку? Пойдет! Ведь шакал не может не понять, что Хосро-мирза воцарится в Кахети, - так предначертала судьба, обернувшись солнцем на спине "льва Ирана"... Все возможно, Кахети и Картли станут крепки военной и торговой дружбой, ибо... оба царства будут в железных когтях "льва Ирана". - Царевич, я ошеломлен! Ты восхитил меня! Оживил! Но... шакал предал Саакадзе - понимаю, а Теймуразу ради каких выгод изменит? - Нехорошо, князь, стал недогадлив... Изменит и Теймуразу, чтобы очистить себе дорогу к трону. - Какому трону? К твоему?! - Шадиман осекся. Хосро улыбнулся и дружески опустил руку на плечо Шадимана. - Ты уже мой трон охраняешь? Я давно это заметил и... запоминаю... Но раньше надо поймать лисицу, а потом дергать ее за хвост... Все же успокою тебя... Трон Зурабом Эристави давно намечен, но Теймураз никогда не допустит воцарения своего зятя, ибо горцы ему самому нужны... - Значит, мой царевич, ты намерен превратить шакала в царя мтиульцев и пшавов? - Аллах прибавит ему хевсуров и кистов... - Но до меня дошло, что и Саакадзе не допускал шакала к горской короне. - И теперь не допустит. Война между близкими родственниками неминуема... Надеюсь, мой Шадиман, ты достиг выхода из лабиринта? - Достиг! Ваша Хосро, царю Кахети! Ваша! - Шадиман с восхищением смотрел на Хосро-мирзу и вдруг нахмурился: - Но вразуми меня, при чем тут моя дочь? - Да будет тебе известно, князь Шадиман, самая сладость всегда на дне лежит... Если Зураб захочет, - а он непременно захочет, - с нашей помощью осуществить желание всей своей жизни, то ему придется расстаться с Дареджан. - И? - И исправить свою вину перед тобой, мой везир... Заметь... я сказал "свою", но не твою... Прекрасная княжна Магдана может быть обещана, но не отдана! - Да, не отдана! Ибо я надеюсь иметь зятем не шакала, а орла!.. И я покоряюсь твоему повелению, царевич из царевичей!.. Княжна Магдана прибудет в Метехи! Пусть прекрасная, как сияние солнца, Гульшари, подобно глашатаю на майдане, созывает молодых князей на благородное состязание за соблазнительную невесту!.. Довольные друг другом царевич Хосро и князь Шадиман звучно рассмеялись. В ушах Шадимана звучало: "мой везир"... "Значит, перед шахом хвалить будет... И укрепленная княжеским войском Картли очутится в сильных руках Шадимана Бараташвили... А укрепленная шахским войском Кахети очутится в руках сильного волей и хитроумного Хосро-мирзы... Многолетняя борьба Саакадзе рассыплется в прах. Но... почему вдруг стало невесело? Если бы ты, мой Георгий, перешел на сторону Симона, я бы сумел снова сделать тебя Моурави... полководцем царских, княжеских и азнаурских войск... Хоть раз уступи, скажи - что еще тебе надо? Ни в чем не откажу... Скучно мне будет без тебя, - ибо нет в Картли мужа, с которым мог бы сравнить тебя..." Шадиман вздрогнул: не услышал ли его мысли прозорливые царевич? Нет, он тоже сидел, погруженный в какие-то думы. Веселый голос, донесшийся из-за ковровой занавески, заставил собеседников переглянуться. Никогда Иса-хан не приезжал без предупреждения или приглашения. Но еще большее удивление вызвало то, что веселый хан вошел с минбаши и двумя юзбаши, оставленными Хосро-мирзою у Жинвальского моста сторожить вход в Хевсурети. - Да будут ваши уши открыты, ибо поистине удивительны проделки улыбчивого дива! - вскрикнул Иса после приветствия. - Страшась твоего гнева, о Хосро-мирза, минбаши прискакал ко мне, не забыв захватить свидетелей. И снова, как и Иса-хану, минбаши подробно рассказал о неожиданном вторжении русских стрельцов с огненным боем и еще каких-то отчаянных всадников, немного похожих на черкесов, но не черкесов. Один из них нагло пришел в самый стан и огнем убил минбаши, хана Сатара. Так пожелал аллах, ибо Сатар слишком утруждал глаза, устремив их в небо, а земля не была в пределах его глаз... Только он, минбаши хан Рахим, сумел сократить непрошеных гостей наполовину, а остальную половину шайтан утащил к себе, ибо догнавший его, хана Рахима, вот этот юзбаши клянется, что наутро, сколько ни искали сарбазы, даже следов гяуров не нашли. Выслушав внимательно, Хосро неожиданно спросил, что ел минбаши хан Рахим накануне битвы с гяурами. Если пилав с фисташками - тогда ничего, но если пилав с бараниной - то не удивительно, что глаза минбаши заплыли жиром и он увидел не то, что было. Оказалось, что минбаши ел пилав с курицей. - Наверно, помнишь, что не с петухом? - О любимый аллахом Хосро-мирза, разве можно спутать нежную гурию с сухим евнухом? - Можно, раз наваждение шайтана ты спутал с действительностью. Минбаши со всей прытью стал клясться, приводя в свидетели юзбаши. И осмелился ли бы шайтан при солнечном свете выплескивать свои шутки? - Не запомнил ли ты, минбаши, на каком языке ругались драчуны? - Видит аллах, я с малых лет слышал много изощренной брани, особенно от дервишей, но такой брани, какую сыпали русийцы, похожие на черкесов, да всосется им в язык голодная пиявка, не вмещали мои уши даже во сне... А ругались они и по-татарски, и по-турецки, и по-кабардински. - Довольно! Довольно! - хохотал Хосро, а за ним Шадиман и Иса-хан. - Неизбежно тебе, Рахим, насытиться пилавом с финиками, они ветром выдувают наваждение шайтана!.. Минбаши уныло смотрел на веселящихся. Он пробовал доказать, что для наваждения слишком тяжелы не только пищали, но и бурки; он требовал от юзбаши клятвенных заверений, что они бились в рукопашном бою с русскими, а не с сынами шайтана. Но, обескураженные и поколебленные насмешками мирзы, юзбаши сбивчиво, противоречиво что-то лепетали, чем вызывали еще больший смех князя и Иса-хана. Вдруг Шадиман оборвал веселье: - Скажи, минбаши, не привез ли ты доказательства участия русийцев? Может, пищаль или бердыш, а еще важнее - не захватил ли ты хоть одного живого русийца, или не догадался притащить хоть труп? - Свидетель святой Хуссейн - догадался! Но сколько сарбазы ни карабкались по уступам, сколько ни рыскали в кустах, сколько ни ползали вдоль берега - не только ни одного шайтана не обнаружили, но ни одной пищали, ни одной стрелецкой шапки не увидели. - А на небе не искали? - рассмеялся Иса-хан. - Может, архангел Габриель на крыльях поднял? - И ты, минбаши, после этого смеешь уверять, что все вами виденное не наваждение шайтана?! - вскипел Хосро. - Теперь для меня все разъяснилось, - усмехнулся Шадиман. - Голову ломал, почему веселый азнаур Дато, бросив посольство преподобного хитреца Феодосия, прискакал со своим другом Гиви в Тбилиси. Сейчас не сомневаюсь: в одну из темных ночей, когда на царя Теймураза снизошло вдохновение и он дальше пера ничего не видел, отважный Дато вкатил во двор Саакадзе караван, нагруженный русийскими пищалями и одеждой стрельцов. Иса-хан недоумевал: - А не черкесов? - Да озарит меня свет луны! Узнаю моего друга Непобедимого. Где не хватает мечей, там побеждают умом!.. Неучтиво не ответить другу достойным пилавом с порохом! Внезапно Хосро вскочил с тахты: - Если здесь не проделка шайтана, почему мы смеемся? Отвечай, минбаши, а мост Жинвальский в чьих руках? - Аллах пожелал временно отдать гурджи... - Временно?! - взревел Хосро. - А сейчас? - Туман поглотил "барсов", они исчезли. - Куда, шайтан, исчезли? Не повелел ли я охранять проход в Хевсурети зорче, чем свою башку?! А ты удостоил меня посещением с башкой, но без моста! - Да не падет твой гнев, мирза, на невиновного... Ни одного гурджи нет у моста и нигде нет... Проход в Хевсурети снова охраняют сарбазы... - Как, "барсы", овладев мостом, не прорвались в Хевсурети?! - Слава аллаху, нет!.. Князь Зураб Эристави тоже ущелье сторожит... Один лазутчик подслушал, как "барсы" и русийцы, похожие на черкесов, сговаривались с кабардинцами, похожими на казаков, скакать на охоту, туров бить. - У тебя в голове, минбаши, кружится русийская метель, похожая на черкесский дождь. Лучше об этом больше никому не рассказывай, засмеют! И пока Хосро-мирза отдавал совсем растерявшемуся минбаши распоряжение об усилении охраны Жинвальского моста и горных проходов, Шадиман с тревогой размышлял: "Надо не допустить проникновении на майдан слухов о мифических русийцах, - слухов, правда, глупых, но подбадривающих. Саакадзе способен выдать свои измышления за правду. Следует поспешить и к "святым отцам" - эта двуликая братия спит и видит приход единоверцев. Могут кадилом раздуть слухи и еще больше отторгнуть картлийцев от царя-магометанина Симона... Но главное: нельзя давать повод народу думать, что спасти его от персидского рая может не только Моурави, но даже его тень". Утром, вызвав лучшего глашатая, Шадиман передал ему царский указ, повелев до хрипоты извещать тбилисцев о милости царя. В полдень, в сопровождении чубукчи и телохранителей, Шадиман направился к католикосу, которого еще накануне известил о своем прибытии. Настороженно притаилась палата католикоса. Шадиман больше не напоминал о венчании Симона. Это тревожило. Что затевают в Метехи? В глубокой тайне собирался синклит для обсуждения дел царства и совсем явно для утверждения дел церкови. Почему Шадиман раньше добивается признания церковью царя Симона? Разве признания его шахом недостаточно? "Недостаточно, - уверял Трифилий, - ибо церковь - это меч против народного гнева". Шадиман с веселым смехом поведал святым отцам о проделке Саакадзе, он даже похвалил Моурави за мысль устрашить врага призраком русских. Но разве полководцы шаха поверили? Или подобное шутовство помешало им истребить половину переодетых и непереодетых саакадзевцев? Кстати, одного из плененных, в стрелецком кафтане и с пищалью, допрашивали на грузинском языке, ибо другого он не знал. "Святые отцы" и сами не поверили слухам, уже просочившимся из Мцхета. Если бы господь сотворил чудо, то и патриарх, и государь оказали бы помощь Теймуразу или католикосу, а не Георгию Саакадзе, совсем неизвестному Московии... Опять же, если бы Саакадзе получил помощь от Русии, разве не раззвонил бы по всему майдану? Или не поспешил бы поведать католикосу о своей неслыханной удаче? Наверно, думал припугнуть персов, но и они не поверили... Нет, Русия только для церкови, только для царя! Свиту католикоса больше беспокоила настойчивость Шадимана. Очевидно, потеряв терпение, Метехи решил снова напомнить о царе Симоне. Келейная беседа везира со "святым отцом" хоть длилась не особенно долго, но вызвала большое смятение среди властителей церкови. Какие доводы привел Шадиман, неизвестно, но обещанный ему синклит для решения венчать Симона Второго на царство в Мцхета собрался так быстро, что настоятель монастыря Кватахеви, отстоящего далеко от Тбилиси, едва успел прибыть к началу. Положение церкви стало еще более двусмысленным: оттягивать дальше признание Симона опасно. С другой стороны, католикос получал тайные послания из Тушети: царь Теймураз скоро прибудет, горцы собирают там многочисленное войско, и во имя святой веры царь обрушится на Исмаил-хана. С благословения господа, Кахети будет завоевана и Картли обратно взята. Персы от победы слабеют, их тысячи становятся сотнями. Хосро - изменник церкви - тоже лишился больше половины своих сарбазов. "Пусть духовенство не спешит признать царя-магометанина, - писал Феодосий. - Спаси бог идти об руку и с Саакадзе, борющимся против магометан. Паства не должна сравнивать поступки иерархов с поступками Саакадзе... Церковь да возглавит борьбу с неверными... царь - Теймураз..." - Устами епископа Феодосия глаголет истина, - медленно протянул Руисский Агафон, - церковь да не вложит в десницу Саакадзе отточенный меч против себя... - Преподобный отец, и мне господь внушил опасаться "барса", но да не свершится неугодное святой троице. Не должен осквернить магометанин Симон святые камни Мцхетского собора, где многие века венчались на царство прилежные христиане Багратиони... - Не подсказал ли тебе благочестивый тбилели, святой Евстафий спасительное снадобье против змеиного укуса? - За грехи наши попустил Иисус снова воцариться в Метехи князю Шадиману! - Во имя святой влахернской божьей матери, неужели "змеиный" князь исполнит угрозу и воздвигнет рядом с Сионским собором мечеть для царя Симона?! - Князь клянется - угроза сия от Иса-хана исходит... Но кто видел пакость, которую не сделали бы персы на грузинской земле? Опять же... Кто знает, сколько ценностей потребуют персы от монастырей в случае отказа исполнить их требование?.. - Да ниспошлет нам господь спасение, да не допустит осквернения стен Сиона... Архиепископ Даниил, ты благоволил к Саакадзе... - Мое благоволение к сыну Картли исходило от благоволения святого отца церкови, - поспешно перебил, архиепископ. - Никогда Георгий Саакадзе не покушался на устои святой церкови... Не он ли обогащал ее? Не он ли одерживал победы над врагами церкови? Так почему бы нам в этот поистине опасный час не вспомнить о мече Великого Моурави? Почему не дать монастырское войско для изгнания врагов Картли?.. - Опасные мысли нашептывает тебе сатана. Опомнись, сын мой! На что склоняешь святого отца? - Князь Шадиман, притворяясь встревоженным, клялся, - сурово перебил католикос, - что исчадие ада Иса-хан выполнит свою угрозу, если церковь не будет в Мцхета венчать Симона на царство. Но... да будет воля божья, подсказал Шадиман еще одну спасительную мору: отрешить отступника Георгия Саакадзе от церкови... На мгновение все замерли, даже враги Саакадзе ужаснулись. - Взывайте к небу, мужи церкови, да ниспошлет господь бог вам верное решение!.. - с легким замешательством произнес католикос. И вдруг враждебное Саакадзе духовенство поняло, в чем спасение церкови. Отлучить Саакадзе - значит отсрочить венчание в Мцхета на царство магометанина Симона, а там подоспеет Теймураз... Расчистить дорогу царю Теймуразу - и конец смутам... И словно плотину прорвало - забыв сан и сдержанность, заголосили отцы церкови: - Отлучи! Отлучи, святой отец! Только тогда разбегутся от врага церкови ополченцы и останется непокорный отступник один, аки лев в пустыне. - Со львятами останется, запомни это, архиепископ Алавердский. "Дружина барсов" будет с ним, и азнауры могут еще не разбежаться. - Без народа не воевать ему! Святой отец, лучшего исхода не найти! Проклятому церковью не воевать, а каяться под стать. Да согнется в бою меч непослушного, да отхлынет от отступника народ! - Пресвятая богородица, вразуми раба твоего Даниила! О каком отступнике глаголете? Или забыто вами, что по повелению святого отца католикоса Грузии допросил я священников деревенских церквей... Подобно фимиаму, курится из уст их хвала Георгию Саакадзе. Узрел сей муж, именуемый Великим Моурави, в победах своих промысел господень... и не пропускает не только большие обедни, но ни одного воскресенья. В усердии своем к молитвам ему нет равного... Не успел прибыть я, раб божий, по келейному делу, в духе приказа твоего, святой отец, обрушить гнев божий на ослушника, как в храм Урбнисский явился ко мне Саакадзе, смиренно опустился на колено и изрек: "Благослови меня, преподобный Даниил. Возликовал я сердцем и мыслями, ибо всевышний, безначальный, бесконечный и невидимый, дарует мне помощь в истреблении врагов святой церкови, и лишь по божьей воле, сотворившей все видимое и невидимое, торжествует мой меч, разя врагов Картли. Разве слеп я? Лишь уповая на руку господню и ею направляемый, мог я с горсточкой азнауров уничтожить больше половины сил Хосро-мирзы. И разве не святая воля сейчас ведет меня все к новым победам над неверными?.. Единому богу и его трехликому и всемогущему божеству я поклоняюсь! И да не оставит меня и впредь Иисус Христос и сопутствует в истреблении осквернителей святого креста. А я возблагодарю господа нашего Иисуса Христа, сына, и слово божие, который хранит и любит почитающих и славящих его, и со словами: "Сим победиши!" подниму меч и брошусь на врагов". Вот, владыка, воистину богу все чудеса доступны! Весь народ в церкови жадно внимал словам Георгия Саакадзе. Возликовал и я, ибо... Трифилий почувствовал сильное головокружение, словно молния ударила и рассеяла недоумение, томящее его. Как радовался отрок Бежан, как восторженно восклицал: "Видишь, мой настоятель, господь услышал мольбу мою и послал Великому Моурави веру и смирение перед святым крестом. Священники, монахи, буйные ополченцы - все захлебываются, восхваляя усердие к церкови Саакадзе. Не только сам он черпает нравственную силу в храме божьем, каждое воскресенье "барсы", дружинники, ополченцы, вслед за Саакадзе, наполняют храм. Видя перед образом господним смиренно преклоненного Великого Моурави, падает народ ниц, источая слезы, испрашивая победу его мечу..." Трифилий оглядел палату... В глубоком молчании синклит продолжал слушать архиепископа Даниила, вдохновенно расточавшего похвалу истому сыну церкови, похвалу щедрым пожертвованиям... И вдруг Трифилий ясно ощутил, как спадает с него черная ряса, и снова он озорной князь Авалишвили, в затянутой малиновой куладже, с красной розой на папахе, с задорно поблескивающей шашкой. И хохот одолел его... восторженный хохот заклокотал в груди... Сверкая глазами, он мысленно восклицал: "Перехитрил! Перехитрил вас, лицемеры, мой Георгий Саакадзе! Даже хитрейшего архиепископа, даже святого отца!.. Преклоняюсь перед великим хитрецом... А я, лисий хвост, прости господи, на уразумел, почему когда-то озабоченный судьбой царства Саакадзе даже в большие праздники с трудом находил час посещать храм божий, а тут... перехитрил церковь!.. Выбил из рук святого отца единственное оружие..." - Ха-ха-ха! - Господи, что приключилось с тобою, отец Трифилий? - Неуместен твой смех, настоятель Кватахеви... - Чему смеешься, неразумный? - католикос стукнул посохом. - Говори! - Святой отец, смех мой от слов архиепископа Алавердского: "Отречь, отречь!" Разве не представил преподобный Даниил причины, почему невозможно отрешить Саакадзе от церкови? О господи! Не опасно ли отречь чистого душою христианина только по проискам ядовитого Барата? Саакадзе уничтожает врагов царства, а Шадиман умножает их вблизи жилища святого отца. - Что ты предлагаешь, преданный друг Саакадзе? - Я? Я ничего не предлагаю, неразумный враг Саакадзе... А вот католическая церковь многое предлагает Георгию Саакадзе. И не бросится ли отреченный от христианской церкови Саакадзе в широко распахнутые двери католического костела? Вспомните: папа римский давно соблазняет Великого Моурави... И кто знает - не поспешат ли за "барсом" справедливо возмущенные ополченцы, а их, слава святой троице, еще немало под его знаменем... Глубокое молчание, словно черный обруч, сковало черную братию. Больше светопреставления боялся католикос влияния Рима... Даже турки поощряют растленную деятельность патеров, ибо видят в этом раскол в христианском мире... А разве цари лучше? Не снисходителен ли к проповедям католиков царь Теймураз? Он, вопреки неудовольствию католикоса, разрешил постройку в Кахети пакости - католического костела... А шах Аббас не держит ли при себе Петре делла Валле, яростного поборника "пропаганды веры"?.. Нет, неразумно толкать Саакадзе к цепким католикам... Неразумно, ибо, к сожалению, не стало повода. - Опять же, - точно отвечая на мысли католикоса, продолжал Трифилий, - опасно накликать на церковь справедливый гнев паствы... - Не ты ли, Трифилий, берешься вразумить Иса-хана и Хосро-мирзу? - Нет, и не мне беседовать с Шадиманом. Мы слишком хорошо понимаем друг друга... И снова воцарилось молчание. Трифилий знал: больше никто не выступит против Саакадзе. Мелькнуло строгое лицо Русудан. Настоятель улыбнулся, успокоенно покосился на католикоса. Тбилисский митрополит Дионисий оглядел синклит беспокойными старческими глазами... - Не благовестишь ли нам, преподобный Даниил, какие спасительные мысли нашептывает тебе архангел Михаил? - Не сподобил мя господь. - Говори, служитель неба, говори, Дионисий, мое сердце открыто для твоего совета, - настойчиво проговорил католикос. - Обязательно воспользоваться благомыслием Саакадзе и уговорить его сложить оружие. Таково решение церкови... А по стойкости своей и по вере против церкови он не пойдет, и воины, узнав о воле святого отца, немедля сложат оружие... Персы успокоятся. Кончится война, распахнутся ворота Тбилиси, грузины снова увидят друг друга, настанет мир! И незачем будет Симону, вернее - "змеиному", прости господи, князю, стремиться в Мцхета... И под радостный звон колоколов законный царь Теймураз обрушит кару божию на магометан... - А если магометане проглотят Теймураза? - И да не свершится накарканное черным вороном... - А если свершится? - насмешливо проговорил Трифилий. Неизвестно, сколько бы дней продлился колкий спор "служителей неба", если бы католикос неожиданно не согласился с Дионисием: направить его, как митрополита, к Саакадзе, конечно, с ведома Шадимана, для церковного увещания прекратить войну с персами. Сегодня на майдане большой день. Не потому ли как-то сразу заглох разговор о победе азнауров у Жинвальского моста? Ведь неизвестно, кто помог? Может, правда, сатана в день своих именин, взбесившись, нарядил сатанят в русийские одежды и погнал на минбаши? - Непременно так! - заявил кузнец, знавший толк в чертях. - Иначе почему Моурави, имея пищали, не заказал свинцовые заряды амкарам-оружейникам? Довод был так неоспорим, что за кузнецом окончательно утвердилась слава знатока чертовых дел. Именно с утра, когда еще не все успели открыть лавки, появился уста-баши глашатаев. Значит, случилось необычное! Водворилась тишина. Неожиданно глашатай объявил царский указ, воспрещающий сарбазам не только буйствовать и грабить, но и что-либо вымогать у жителей. - Купцы, шире открывайте двери лавок! - надрывался глашатай. - Торгуйте! Богатейте! Наш светлый царь Симон под свою защиту торговлю берет!.. Амкары, громче стучите молотками! Светлейший князь Шадиман зорко следит за спокойствием Тбилиси, никто не посмеет покуситься на ваше богатство!.. Тбилисцы так жадно вслушивались в обещания глашатая, что не обратили внимания на проезжавшего в праздничных рясах епископа Алавердского, митрополита Дионисия и на их пышную черную свиту. Только Вардан проводил торжественный поезд испытующим взглядом: "В Метехи едут..." Но ради проверки послал вслед мальчишку... Для Вардана наступило трудное время: надо было следить не за одним майданом, но и за Метехи, там что-то затевалось, - недаром Хосро-мирза, как пригвожденный, сидит в скучном замке. Народ тоже другой стал... Что еще обещает глашатай? Да нетрудно угадать... покровительство персов... "Покровительство? Спаси, святая Рипсиме!" - Вардан припомнил утро торговли, похожее на стертый абаз: звон тот же, а блеска нет. Вяло трепыхался флаг над серединными весами, слонялись покупатели, ничего не взвешивая и ни к чему не прицениваясь, и вдруг... загремели гири. Красноволосый весовщик изумился: "Что это, если не проделка черта?!" На майдан ворвалась толпа оборванных лиховцев, уподобясь быкам, сметающим все на своем пути, и зайцам с таким ужасом в глазах, что коки-водоносы, скинув кувшины, пустились наутек. Лиховцы ли это?! Куда девалась их заносчивость? "Настоящие разбойники, - сказал однажды кто-то, - кому не известно, откуда такое богатство". Тогда купец, подбросивший саман царю Теймуразу, подкинул майдану золотые слова: "Наше купеческое дело - торговать, а если искать только честных, то, клянусь саманом, даже себе не продам в долг торбу для осла". И вот теперь, выслушав бессвязный рассказ о буйстве юзбашей, купцы притворно негодовали. А "саманный" купец посочувствовал: "Не очень огорчайтесь, водой принесло, водой унесло, новую рогатку поставьте, пошлину удвойте, все равно народ развяжет кисеты, летать еще не научился. И не успеет саман в дым превратиться или в навоз, как вы уже полмайдана выпотрошите". Те из Лихи, кто не только вопит, но и молчит, когда надо, злобно оглядели хохочущих купцов. Кого учить вздумали? Едва сарбазы исчезли, как лиховцы восстановили рогатку. Увы им, первые же плотовщики, что гнали спаренный плот с грузом, подняли их на смех: "Разве не знают водяные клещи, что раз важная рогатка уничтожена, то без изволения царя Симона ее нельзя самовольно восстановить?" Плотовщики нагло проплыли, держа наготове луки древних великанов, покровителей Атенских скал. Вот лиховцы и прибыли просить князя Шадимана вновь утвердить за ними право, скрепленное печатью царя Баграта. Но в такой одежде не только в Метехи, - за кизилом ходить непристойно. Им нужны лишь новые чохи, цаги и войлочные шапчонки. Пусть купцы не сомневаются: долг скоро вернут. Кто не знает: одни муравьи не должны богу за подковы. Купцы приятно улыбнулись: "Ва-ах, ваша правда!" и перестали замечать назойливых. И вновь владелец саманных пирамид похвастал сообразительностью. Он участливо посоветовал "речным витязям" еще больше разодрать рукава, дабы князь Шадиман понял, что если он не снизойдет до милости и не поможет, то им останется одно: кушать ишачий сыр. ...ишачий? Кто на сыр бывает падок Ищет ишака в кустах. О, судьба полна загадок! Путь к решению не сладок, Если царство на плечах. "И все же странно, почему о царстве я знал слишком много, а об ишачьем сыре ничего? Но раз купцы советуют его кушать... значит, он продается." Так думал князь Шадиман, выслушав рассказ чубукчи о злоключениях лиховцев. Однако... надушив уста египетскими благовониями, Шадиман решил в самой изысканной форме намекнуть Хосро-мирзе о несвоевременном усердии желтолицего юзбаши. Ведь спор с "черными князьями" о признании Симона царем еще не закончен. ...Прервав (конечно, вовремя) рассказ Гассана о Лихи, Хосро-мирза повелел верному слуге надушить один платок лимонными благовониями, - это на случай, если Шадиман догадается, что будущий царь Картли-Кахети и без него знает, как невыгодно для царства разорение народа, особенно, когда богатство опустошенных деревень попадает не в царский сундук. Второй платок да благоухает розами, - это на случай, если Шадиман забыл о шипах, которыми царевич Хосро решил угощать желтолицых, белолицых и всех остальных разоряющих его будущее царство. Но, видит пророк Илья, чем-нибудь пока надо жертвовать, чтобы спасти Тбилиси, ибо ханы тоже разноцветные. Выходит, проучай сыновей, а отцам на пользу пойдет наука... "Так о чем я мыслил? Да, о третьем платке, - пусть он издает благоухание Джамбаза, столь любимого Непобедимым. Это на случай, если Шадиман забыл, что кони "Дружины барсов" удобряют не только поле битвы, но и конюшни враждебных князей..." - ...э-э, чубукчи, если хочешь узнать многое, пожертвуй малым. Угости прохладной дыней и горячим люля-кебабом. - Если разговор о длинноруком минбаши Хайдар-хане, любимом племяннике Эреб-хана, то я знаю все и даже... - И даже то, что мой повелитель Хосро-мирза в тихой беседе посоветовал Хайдар-хану присвоить половину награбленного? Ведь это хан разрешил желтолицему юзбаши напасть на Лихи. - А может, ты еще откроешь мне тайну одиннадцати сундуков? - Я в твоей дыне не нуждаюсь, - вскипел Гассан, - ибо еще утром после пятой дыни выпил чашу настойки травы от болей в животе. Но знай, это еще не все. - Ты о животе? Тогда лучше толченой корки граната нет ничего. - О аллах, о животе все, а о веселом диве, что подсказал моему повелителю веселые мысли, еще многое. - Может, хочешь удивить конями? Ведь на долю Хайдар-хана выпали семьдесят жеребцов, тридцать их ханум и пять хвостатых евнухов. - Нет, я уже об этом забыл. - А о чем ты помнишь? - усмехнулся чубукчи. - Может, об остальных ста пяти конях? Тогда знай: умный племянник Эреб-хана в тихой беседе посоветовал любимому сыну третьей жены Юсуф-хана присвоить себе тридцать жеребцов, двадцать их ханум и хвостатых евнухов, а остаток табуна поделить между любимым племянником Караджугай-хана и любимым сыном четвертой жены Эмир-Гюне-хана. Это бешкеш, ибо они тут ни при чем. - Пусть Мохаммет пошлет мне догадку, на сколько аршин шайтан растянул твои уши, чубукчи, если ты через третью дверь услышал то, что я едва уловил через первую. - Гассан злорадно фыркнул. - Не надо мне твоей дыни, ибо разговор с тобой принес мне желтую скуку. Лучше пойду попробую шестую дыню, охлажденную мною еще перед первым намазом. ...долго и сочно хохотал Шадиман. - Как, мой царевич, изволил сказать? Мулла клялся, что без его молитвы желтолицый юзбаши не удержал бы победы над Лихи? И, помня совет младшего сына четвертой жены Али, увез на трех мулах свою долю? - Шадиман захлебнулся от хохота. - Мой царевич, а известно ли тебе, что любимый племянник Гюне-хана угнал к себе тюки с коврами и... - глаза Шадимана наполнились веселыми слезами, - и арбы с зерном, ибо его сарбазам давно уменьшили долю лаваша? - Мой любезный князь, не сочтешь ли ты возможным принять от меня оранжевый платок, благоухающий любимым тобою лимоном? - ...повтори, Гурген-джан, выходит, сухопарый Андукапар тоже разбогател? - Хотел, только опоздал, одиннадцатый сундук к себе утащил любимый брат третьей жены Юсуф-хана. - Не все знаешь, друг. Едва Андукапар напомнил Хайдар-хану, что он, Андукапар, тоже мусульманин, как налетели юзбаши из других тысяч и стали кричать на желтолицего, что он, наверно, не думает возвращаться с Иран, раз забыл послать бешкеш любимому сыну третьей жены Хайдар-хана, а заодно и любимому брату любимой хасеги, Ибрагим-хану, и еще любимому племяннику пятой хасеги Эмир-хана. И, ради Мохаммета, он должен еще вспомнить о любимом сыне... Туда-сюда оглянуться не успел желтолицый, как остался с десятью бескурдючными овцами и больше ни с одной. Тут аллах послал желтолицему догадку: все повара ханов любят держаться ближе к мясу, и он поспешно приказал резать оставшихся баранов и бросать в котлы, не оглядываясь, так как на них мчатся юзбаши других сотен, конечно, на общий пилав, как раз сегодня пятница. ...вдруг Хосро-мирза нахмурился. - Не находишь ли, мой князь, что майдан слишком долго веселится? - Царевич из царевичей, на это есть важная причина: девять амкаров получили от желтолицего юзбаши заказ на девять папах, которые по жребию получат девять сарбазов. Еще бы не веселиться, если желтолицый угрожал: в случае невыполнения заказа к сроку он познакомит их с девятой пыткой шайтана. Но еще хуже будет, если они станут требовать плату, тогда к девятой пытке он прибавит еще первые восемь. Видишь, мой царевич, правоверные остаются правоверными. - Мой остроумный князь, мне особенно приятно твое веселье, ибо сегодня как раз пятница. Прими в знак моего внимания этот второй платок, благоухающий бархатными розами, славящимися особенно колючими шипами. - Мой неповторимый царевич, я с благоговением прикладываю твой дар к моим устам, ибо как раз сегодня они изрекают истину. Твое повеление пригнать к тебе ностевку невыполнимо, ибо, прихватив своих двух сыновей, она умчалась, куда - догадаться не трудно. Не снизойдешь ли, мой царевич, до желания обогатить мой слух: на что тебе эта отважная грузинка? - Снизойду, мой князь, чтобы отстегать ее собственными косами, дабы в другой раз она не распоряжалась тенью Непобедимого, как своей собственной. - Осмелюсь думать, неповторимый царевич, что не менее достойны ударов по пяткам и юзбаши, пусть в другой раз и они различают, где Непобедимый, а где его тень. - Во имя неба! О чем ты, князь? Если шайтан помог им скрыться от тени Непобедимого, то пусть лучше воображают, что сам аллах наделил их крыльями ястребов, ибо они в следующий раз могут Непобедимого принять за тень, тогда, клянусь Кербелой, не дольше как через час от них и тени не останется. - Царевич из царевичей, я восхищен твоей мудростью. И мне сам Георгий Победоносец подсказал верное средство наказать больших и малых преступников... Я говорю о лиховцах. Старый Беридзе и нацвали, сохранившие чистые чохи, вступили в Метехи как выборные. Но не успел Беридзе напомнить князю Шадиману о праве лиховцев, определенном царем Багратом, и не успел нацвали высказать просьбу закрепить вновь за Лихи это право, как оба очутились на полу, ибо от грозного крика "змеиного" князя у Беридзе потемнело в глазах, а у нацвали из глаз посыпалось то, что напоминало пошлину за прогон похоронной фелюги. Увы, это была последняя пошлина Лихи, ибо Шадиман, обозвав их плутами, столетиями обворовывавшими царство, объявил, что владеть рогатками, - как со дня сотворения мира повелел творец, - должны князья, а не речные "черви". - Впрочем, и царь Симон окажет Лихи милость, - саркастически усмехнулся Шадиман. - Раз взять с вас нечего, а кормить в башне для опасных преступников тоже нечем, то немедля отберите две сотни парней для пополнения царских дружин, вскоре князь Андукапар выступит на битву с "барсом" из Носте. ...пошатываясь, убрались из Метехи выборные. Спускаясь к мосту, старый Беридзе насмешливо заметил, что отправиться на схватку с Моурави или на кладбище так же одинаково, как получить смертельный удар по лбу или по заду. - А кто отправится? - угрюмо проговорил тот, кто утром был веселее остальных. - Твой Арсен, говорят, ускакал к Моурави, думаешь, другие глупее его? - Или дорогу хуже знают? - Монастыри тоже не откажут в убежище. Веселее от пробуждения солнца до рождения луны давить ореховое масло. - Только ореховое? Может, из перца давить слезы будем? - Давить? Сами без участия перца и орехов льются. Лишь старый Беридзе не говорил о слезах, он будто даже чему-то радовался. И вдруг осенил себя крестным знамением. - Благодарю тебя, пресвятая анчисхатская покровительница воинов! Ряды Моурави пополнят лиховцы, обязанные перед родиной. ...вспоминая злоключения лиховцев, Вардан размышлял: "Говорят, речную рогатку Шадиман, скрепив гуджари печатью Симона Второго, преподнес князю Палавандишвили, любимому родственнику матери Зураба Арагвского. И теперь даже мсахури удивляются: устрашаясь Моурави, князь наполовину уменьшил проездную пошлину, а монеты в хурджини так и сыплются. Эх, Моурави, Моурави! Как видно, ты и здесь прав, утверждая, что не одни владетели, но и глехи могут стать врагами народа, если страсть к наживе иссушит их совесть, уподобит их души осколкам камней". ...И тут произошло нечто неожиданное, хотя сегодня и на была пятница. Беседа о делах царства велась вяло, хотя на арабском столике и стояла ваза с упругими фруктами, а в чашах Хосро-мирзы и князя Шадимана искрилось старинное вино. Отодвинув кальян, Хосро-мирза недовольно спросил: почему Шадиман поторопился утвердить за князем Палавандишвили право на речную рогатку Лихи? Разве сундук царя Симона не напоминает Аравийскую пустыню? Шадиман удивился: пустыню? А не одиннадцатого хвостатого барана, который отсутствовал в пилаве желтолицего юзбаши? Помолчав, Шадиман вкрадчиво спросил: - А не лучше было, мой царевич, утвердить право на выгодную рогатку за Иса-ханом? Ведь он женат на любимой сестре шах-ин-шаха? Неожиданно Хосро-мирза обиделся, ибо любил Иса-хана. Он резко придвинул кальян: как этот Шадиман осмелился забыть, что он, мирза, будущий царь Ка