ри виде гибкого стана вскидывал голову, подобно породистому коню. Или не дарят серебряные браслеты стройным женщинам другие дяди? А что плохого в жарком поцелуе, сорванном где-нибудь у чинары или за выступом церкови? И сами девушки, собираясь у источника, под журчание воды, блестящей струйкой падающей в глиняные или медные кувшины, шептались: - Вот если бы моих губ коснулись бархатные губы красавца Кайхосро, до смерти хранила б в памяти! - Тебе нельзя, ты невеста. Вот я пока свободная. - Пусть невеста, успею мужем налюбоваться. Тамара тоже невеста, а еще неизвестно, сколько раз поцеловал ее молодой князь Заза. - Если очень попросишь, скажу, - задорно хохотала Тамара. - Как раз столько, сколько у него и у меня пальцев на правой и левой руке. Девушки веселым смехом встречали признание. Сегодня особенно шумно в Ламази: ждут гостей из замка Мухран-батони. По древнему обычаю, не только должно было угощать владетелей, но и веселить танцами и беседой. Поэтому лучшие танцоры и танцорки разоделись в праздничные наряды, лучшие певцы настраивали гуда-ствири, лучшие рассказчики с утра молчали, чтобы на празднике голос звенел сильнее. На площади у церкови разостланы ковры, набросаны мутаки, широкие тахты, поставленные в ряд, тоже застланы коврами, на них мутаки и подушки побогаче: "Здесь сам князь Кайхосро будет отдыхать. Мирван тоже, Вахтанг тоже, Великий Моурави непременно! Говорят, княжны прибудут! Ух, ух, веселое лекури предстоит!.. Смотрите, Отар, Варгуш, Мераб как черти вертятся, разоделись как! Всегда с княжнами танцуют! А джигиты коней до блеска вычистили, себя тоже... Пожилые заняты не меньше: сколько телят, барашков, козуль закололи, сколько кур! А сладости в огромных котлах варили! А рыбы сколько! Полреки опустошили сетью. А фруктов не счесть! Как камнями ущелье, все скатерти ими завалены". - Говорят, Моурави торопится, не может долго пировать! - Если и торопится, знает: обычай нельзя нарушать. - Правду говоришь, Кетеван! Приехал - значит, гость; а кто гостя без празднества отпустит? - Пусть арагвинцы за стеной от злости посинеют! Нарочно начальник Илия велел дружинникам на башнях петь, танцевать тоже. Пандуристы туда подымутся. А если враг осмелится высунуть башку, для него уготованы огненные стрелы и пузыри с разъедающей глаза серой. - Мой Петре говорит: "Самый громкий голос у сына Карумидзе. Он станет кричать на всю долину: "Победа Моурави! Да переживешь ты всех своих врагов!" - Мой Рамаз говорит: "В новые дапи начнут бить!" - Пусть блохи искусают ядовитый язык князя Зураба, до сегодняшнего дня его разбойники в лощинах крутятся. - Пусть крутятся до следующей жизни, близко все равно не смеют подойти. - Смотрите, женщины! Цагала на аспарези пошел, сейчас кричать на парней начнет. - От дружеского крика рука сильнее становится! С давних пор в Самухрано было установлено - над каждой полсотней дружинников начальствовал мсахури, а над всем отрядом каждой деревни главенствовал княжеский азнаур. В Ламази все парни стремились попасть в полсотню мсахури Цагала, который, словно кузнец - мечи, выковывал из них ловких воинов, славившихся даже в замке Мухран-батони. Нередко цагальцев зачисляли в личную охрану князей. Сегодня Цагала особенно придирчиво проверял меткость своих пятидесяти дружинников: ведь сам Моурави - шутка ли! - сам Моурави будет оценивать. Внезапно возмущенный крик Цагала, сдобренный безжалостными насмешками девушек, огласил воздух: рослый, приятный парень, не опуская лука, уныло смотрел, как выпущенная самим Цагала дикая утка, даже не раненая, улетала прочь. Мсахури рассвирепел: - Ты что, ишачья твоя рука, откуда пришел? С Дигомского поля или из своего буйволятника? - Батоно, мой ангел неспокойно сегодня на плече сидит, крылом руку толкнул. - Теперь на ангела сваливаешь! Ангел на левом плече сидит! Это твою собачью руку черт толкнул хвостом! - Не может, батоно, черт близко подойти, раз анг... - Э-э, парень, - засмеялся худощавый старик, - наверно, забыл: ангелу тоже кушать надо - хоть и святой, как раз в полдень на небо улетает. - Тогда моя ишачья и собачья рука ни при чем! - вскрикнул под общий смех парень. - Черт сильнее меня! - Ни при чем? - разъярился Цагала. - По-твоему, Великий Моурави на поле битвы чертей собирается разгонять, чтобы не мешали тебе стрелы в недруга пускать? Общий хохот так устыдил дружинника, что он искусал себе усы. Вперед выскочила гибкая девушка, гневно отбросив назад тяжелые косы. Глаза ее полыхали возмущением, ибо только вчера она необдуманно пообещала этому "увальню" выйти за него замуж. - Батоно Цагала, разреши мне пронзить цель! - Не дожидаясь ответа, она выхватила у парня лук и наложила стрелу. - Берегись! Не попадешь - велю твоей матери полкосы тебе отрезать! Девушки испуганно зашумели: - Оставь, Кетеван, почему рискуешь? Но Кетеван, упрямо сжав пунцовые губы, твердо натягивала тетиву. - Мой ангел уже победил, - насмехалась она, - а черт меня боится больше креста. Ночью поцеловать хотел, а я его таким подзатыльником угостила, что рога сшибла, он до утра их на земле искал, пока в собственном хвосте не запутался! - Э-э, Кетеван, - подал голос худенький старик, - может, твой черт без хвоста ходит? Иначе почему без рогов остался? Может, это козел, тоже бородку имеет? Под смех и двусмысленные намеки о неудачном ухаживании некоего стрелка Цагала взял из клетки птицу и, по принятому сигналу, подкинул ее. Птица, блеснув на солнце сине-сизыми перьями, взвилась вверх. Кетеван мгновенно метнула вслед ей стрелу. Птица перевернулась, на миг как бы застыла в воздухе и плашмя упала на землю. На площади кричали, рукоплескали, особенно девушки, кинувшиеся целовать Кетеван. Цагала, сдвинув на затылок круглую шапчонку, поправил у пояса кинжал. - Спасибо, дорогая, не осрамила нас! - захлебывалась бойкая Тамара. - Батоно Цагала, непременно Моурави ее ловкость покажи! - Придется! - хохотал подошедший Мамука, начальник другой полсотни. - Придется, раз дружинники целятся в птицу, а попадают себе... скажем, в спину. Цагала порывисто обернулся и окинул Мамука насмешливым взглядом: - А у тебя все попадают в спину или, может, кто-нибудь целился в тебя, а попал в свинью? Раскатистый смех повис над площадью. Но Мамука хладнокровно ответил: - В свинью не знаю, а только пятьдесят цесарок сейчас отнесли женщинам, чтобы на шампурах зажарили. Как следует угостим Моурави ловкостью моих дружинников. Пусть Моурави видит: Дигоми не всем глаза на затылок вывернуло. - На затылок? - вдруг взревел задетый неудачник и, выхватив у Мамука лук, устремил стрелу в пролетающего воробья. Миг - и воробей кубарем пошел вниз и замер у ног победителя. Он снова метнул стрелу - и второй воробей свалился на землю. Радостный крик сорока девяти дружинников, товарищей ухажера, огласил площадь. Подруги Кетеван неистово рукоплескали. Но Цагала не мог успокоиться и выкрикнул: - Дорогой Мамука, напрасно твои пятьдесят дружинников в цесарок стрелы пускали, лучше бы в медведей - виднее! - И тоже на шампурах хорошо жарятся! - хохотал пожилой кузнец. Но и у Мамука немало было сторонников, ибо его пятьдесят дружинников тоже родились в Ламази. И пошло такое веселье, что другие полусотники, бросив упражнения, прибежали посмотреть, не приехали ли Мухран-батони раньше, чем обещали. Угадав, что пора натянуть вожжи, сухощавый старик посоветовал закончить веселый разговор и пойти всем к нему распить тунги вина, а потом как следует отдохнуть, ибо завтра перед гостями от большой радости дружинники сумеют стрелять только в мух. Под общий смех и шутки все отправились к сухощавому старику. И всю дорогу Цагала и Мамука похлопывали друг друга по плечу, и каждый великодушно заверял, что желает победу неустрашимому другу. ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ Ласковое теплое утро поднялось над отдохнувшей землей, золотя камни, разбросанные вокруг родника. Чирикнула красноголовая птичка, подскочив к прозрачной воде. Легкий ветерок донес с гор запах сочных трав и свежесть с вершин, заваленных снегом. Замок пробудился мгновенно, словно облачко, похожее на серебряную трубу, проиграло сигнал. Засуетились прислужники, зазвенели подносы. Конюхи распахнули конюшни, кони насторожились и вдруг весело заржали, нетерпеливо пофыркивая, словно поняли, что предстоит прогулка, и готовы были сами подтащить к месту седловки дорогие праздничные седла. И сразу, вырываясь из душных псарен, беспокойно, тревожно залаяли собаки. Оглашая двор задорными возгласами, молодые князья первыми вскочили на бьющих бабками коней. Прыгая и на все лады визжа и всхлипывая, выражая восторг и просьбу взять их с собою, собаки всех мастей и пород плотно обступили дружески взирающих на них коней. В Ламази выехали всей фамилией, даже пожилая княгиня, жена Вахтанга, даже младшая дочь Мирвана. Изменяя себе, Дато любовался не красавицами княжнами, а двенадцатью внуками старой княгини; младшему едва исполнилось десять лет, но сидел он в седле, как опытный джигит. Все они окружили обожаемого Кайхосро, словно составляя его свиту. Впереди скакали старшие, чуть отступя - молодежь, за которой, восторженно взвизгивая, мчались любимцы псы: мохнатые, гладкие, приземистые, высокие, черные, серые, белые, коричневые, пятнистые, блистая на солнце вылощенной, приглаженной и расчесанной шерстью. Долго по долинам и ущельям разносились раскатистый смех, пылкие выкрики, удалые песни. И снова подумал Саакадзе: "В этом веселье полное презрение к врагам". Сворачивая то вправо, то влево, кавалькада въезжала в цветущие деревни, наполненные пряным ароматом инжира. Из хижин выходили женщины с подносами, нагруженными прохладным виноградом, горячими хачапури и матовыми охлажденными кувшинами с терпким домашним вином. И здесь никто не устрашался врагов: все мужья и сыновья состояли в дружинах, охраняющих владения Самухрано. Только самые юные остались для охраны деревень, только самые старые пасли на сочных пастбищах многотысячные отары овец, рогатый скот и табуны жеребят. И еще долго вслед отъезжающим слышались сердечные пожелания. Кайхосро, вспомнив, что еще вчера обещал подробно рассказать об "обмене любезностями с царем Теймуразом", поравнялся с Саакадзе. То улыбался, то хмурился Георгий, слушая о домогательствах Метехи. Потерпев неудачу с Моурави, Чолокашвили, по повелению царя, отправил гонцом в Мухрани молодого князя Андроникашвили с тремя телохранителями, а князя Оманишвили с двумя телохранителями - к Ксанскому Эристави. "Разобщить во что бы то ни стало святую троицу!" - беспрестанно повторял Теймураз. Он так радовался удачному сравнению, что кричал об этом на весь Метехи. Послание начиналось с витиеватых пожеланий витязям славной фамилии. Потом переходило к упрекам: "Уже все князья Верхней, Средней и Нижней Картли представились царю царей Теймуразу, победителю персидских войск, но почему-то медлят Мухран-батони! Разве их не ждет почет при дворе царя Кахети-Картли? Не время разве всем князьям объединиться у трона Багратиони, которые всегда защищали княжеские привилегии?" Затем следовал целый ряд посулов: высшие звания будут розданы молодым и расширены земельные угодья пожилым. Потом, словно клинок в тумане, внезапно сверкнула угроза: "В случае неповиновения князь Чолокашвили не пошлет царские дружины на помощь, если какие-либо князья, возмущенные невниманием к царю, захотят напасть на Самухрано". Не без удовольствия поведал Кайхосро об ответе князю Чолокашвили, вернее - Теймуразу. Начав с уверений в искреннем восхищении царем, который с помощью тушин и других горцев изгнал из Кахети Исмаил-хана, Кайхосро тонко заметил, что, будучи правителем Картли, он во имя укрепления царства добровольно отказался от картлийского трона в пользу "богоравного" Теймураза, - поэтому он вправе рассчитывать на хорошую память преемника. Также напомнил, что фамилия Мухран-батони всегда чтила Багратиони и не преминула бы и теперь лично прибыть с приветствиями в Метехи, но никто из князей Мухран-батони не переступит порог Метехи, пока там "гостит" Зураб Эристави, обагривший свои руки царской кровью. И то правда, что в Кахети это не считается позором, там даже сын в угоду шаху Аббасу рубит голову отцу, - пример тому царевич Константин, обезглавивший своего отца, царя Александра. Не лишне вспомнить и сыноубийство - отравление царем Александром царевича Давида. Но в Картли трон Багратиони не был опозорен подобным злодейством. И хоть царь Симон Второй многим владетельным князьям Картли не был желателен - не только из-за магометанства, а больше из-за неспособности царствовать, - все же никто не осмелится даже подумать о том, чтобы очистить трон путем позорного убийства. Княжество лишь определило пленить Симона и с почетом держать в отдаленном замке, пока на коране не отречется от трона за себя и за будущего сына, после чего отправить в Исфахан. "Полагаю, князю Чолокашвили больше незачем приводить доводов, объясняющих нашу сдержанность. Но если недостаточно их, добавлю, никто из уважающих себя не должен уподобиться Андукапару, в слепоте своей попавшему, как неразумный заяц, с западню. Хорошо, что придумал кинуться в Куру со стены Метехи, опозоренного Зурабом, иначе и его голову, подобно голове царя Симона, швырнули б под копыта коня царя Теймураза. Если же какого-либо князя, обиженного за царя Теймураза, сатана приблизит к замку Мухран-батони, то, возмещая убыток, голова неосторожного, вместо головы Андукапара, будет под копытами коня Теймураза. На этом, князь, мое крепкое слово, никогда не нарушимое". Кайхосро весело взмахнул нагайкой: - Видишь, мой Моурави, обмен любезностями, наверно, не по вкусу не только шакалу Зурабу, вот почему мы усиленно готовимся к встрече с непрошеными гостями. - Знаю, поэтому я упорно отказываюсь от большой помощи любезных моему сердцу Мухран-батони. - Саакадзе задумчиво оглядел горы, увенчанные сторожевыми башнями. - С Шадиманом у них тоже неудача. - С Шадиманом?.. От-от-куда, Моурави, знаешь? Неужели... - Молодой Липарит откровенно Шалве Ксанскому рассказал. Зураб совсем опьянел от крови, хотел на Марабду обрушиться. Но, собравшись на пир по случаю воцарения Теймураза, князья с неудовольствием слушали шакала. А старый Липарит смело объявил, что князья не согласны, ибо Шадиман всю жизнь, защищая княжеские устои, боролся с Георгием Саакадзе и многие из князей обязаны Шадиману целостью своих замков. Видя сверкающие по-волчьи глаза Зураба, князья упрашивали Липарита покинуть Метехи немедля, но старый витязь лишь после пира распрощался с Теймуразом; разумею - навсегда. Как ни горячился Теймураз, все же по совету Чолокашвили, Вачнадзе и Андроникашвили отказался от Марабды. Видишь, мой Кайхосро, еще один светлейший князь, Липарит, отпал от Теймураза. Не допустили князья напасть и на замок Арша. Даже старший Палавандишвили заявил, что в случае непослушания княжескому Совету, взявшему под свое покровительство княгиню Гульшари, вдову трагически погибшего Андукапара, он, князь Палавандишвили, и многие знатные фамилии согласованно выступят на защиту владения Амилахвари. Скрежеща зубами, Зураб вынужден был отказаться от алчного желания присвоить неприступную крепость, расположенную вблизи хевсурских гор. Тем более, что Фиран, прибывший под охраной дружеских князей, умолял, "припав к стопам царя", не лишать его родового владения. Ненависть, исказившая лицо Зураба, не укрылась от тайно ликующих князей, и они уговорили старшего Палавандишвили тотчас покинуть Метехи, что осторожный князь и не преминул исполнить, прихватив всю свою семью. Выходит, мой Кайхосро, еще один влиятельный князь отпал от Теймураза. Надеюсь, за Палавандишвили многие последуют, одни из трусости, другие - возмущаясь засилием в Метехи кахетинцев. Но не это главное для нас. Грохот дапи, взвизг зурны, громкие крики: "Победа! Победа!" - эхом отозвались в горах. На сторожевых башнях вспыхнули просмоленные факелы, отбрасывая фиолетово-дымчатые отсветы. "Ваша! Ваша!" - рвался боевой клич дружинников. С удовольствием объехал Саакадзе широкие рвы у подножия башен, наполненные жижей. Перекинутые через рвы временные мостики при нападении вмиг убирались, и ни один враг не рискнул бы перескочить через передний или запасной ров. Досконально осмотрев укрепления и проверив посты, Саакадзе похвалил военачальников за готовность замка к бою, но посоветовал не забывать, что Зураб Эристави - его ученик и, конечно, предвидит трудности борьбы с Самухрано. Уже, наверно, заготовил катапульты для метания не только "огненных стрел", но и пузырей с ядом. Поэтому необходимо на всех площадках установить каменные щиты и устроить узкие бойницы. Затем Моурави посоветовал в некоторых местах на дне рва вбить незаметные колья и под водой протянуть железные сети: достаточно одному коню споткнуться, чтобы полегли сотни. Неплохо еще вбить острые черепки в землю по обочине рва, потом, используя засады, мухранцам следует разбрасывать зажженные факелы и этим ослеплять коней. А самое главное - в центре каждой стены держать запасную ударную группу и со скоростью молнии перебрасывать ее то вправо, то влево, сообразуясь с тем, как развивается сражение. Еще многое советовал Моурави внимательно слушавшим его князьям. Лишь Кайхосро, благодаря Саакадзе, все спрашивал: "Не слишком ли много приготовлений для одного Зураба?" На что Саакадзе неизменно отвечал: "Не для одного..." Большой разговор состоялся только через день после возвращения из Ламази. Несмотря на нетерпение, Саакадзе снова принужден был пережить дневной пир. Опять подымались чаши и роги за Великого Моурави, за процветание Самухрано, и застольники яростно желали всякой напасти на головы врагов. - По всему видно, Леван не догадывается о твоем намерении воцарить в Картли имеретинского царевича Александра. - Пока не догадывается, мой Вахтанг. Но вы должны догадаться о коварных замыслах Левана Дадиани, владетеля Самегрело. - Ты, конечно, ему много обещал? - Сколько бы ни обещал, дорогой Мирван, сам для себя он хочет большего. Слышали от Дато? Десятки тысяч может посадить на коней. Во много раз превзойдет мою конницу, если даже все придут, кого жду. - Если примешь его помощь, наверно победишь, Моурави. - Нет, мой Кайхосро, тогда наверно проиграю. Как только Дато рассказал мне о радости и готовности Левана прийти со ста тысячами в Картли, я сразу понял намерение коварного. Под предлогом помощи мне он, вместо того чтобы пленить царя Теймураза, Зураба Эристави и придворных лицемеров и этим привести в покорность остальных, заставит признать власть царя Левана Мегрельского. Он беспощадно, с излишней жестокостью начнет истреблять войско Теймураза и Зураба, а войско - это народ. Потом, прикрываясь моим именем, он не преминет напасть на отдельные замки и так же нещадно без нужды начнет уничтожать картлийцев. Последним нападению подвергнется Самухрано. Вот почему я в Ламази советовал тебе, Кайхосро, усилить оборону... для более страшного врага. - Но раз ты будешь с ним... - Я с ним не буду, ибо к этому времени уже возглавлю борьбу против него. Хочу доказать мои догадки: истребляя азнауров, Леван Мегрельский попытается пленить меня, но, увидя тщетность своих усилий, не замедлит предложить мне совместно с ним пойти на Кахети, куда убежит Теймураз. Глазом не моргнет хитрый Леван, пообещав мне Гурию, которую и не подумает отдать. Победив здесь, он нападет и уничтожит оставшееся без защиты Имеретинское царство, затем перебьет влиятельных князей во всех грузинских царствах и голыми руками захватит Абхазети. Воцарившись в Тбилиси, он объявит себя царем царей объединенного грузинского царства, которое переименует в Самегрело. Можно подумать, Багратиони Теймураз и Леван Дадиани стремятся завершить мой давнишний замысел. Но опасная ошибка так думать, ибо я объединение Грузии мыслю под скипетром Картли, как издревле главенствующей над всеми царствами и княжествами Грузии, и главенствующей по праву. Картли - мать грузинского народа. Склонившись над колыбелью, она напевала ему: "Иав-нана", она вскормила его и вложила в руку священный меч. Картли поддерживает огонь в его очаге, огонь знания и стремления к совершенству, Картли - бессмертие народа! А эти властолюбцы тянут: один - к Кахети, другой - к Самегрело. Противоестественно, чтобы сыны считали себя отцами своего отца. И еще: я, стремясь к объединению Грузии, хочу щадить кровь народа, щадить замки, крепости, монастыри, щадить все, что веками накоплено мудростью и трупом. В моем замысле - расцвет Грузии и могущество ее, недоступные для врага рубежи "от Никопсы до Дербента". А в замысле себялюбца Теймураза и Левана Кровавого - счастье для себя, а кровь и страдание - народу. И ни перед чем не остановятся такие цари, особенно Леван. Залив кровью народа все царства и княжества Грузии, он посадит везде правителями своих воинственных, но разбойных тавадов, прикажет венчать себя и свою Дареджан в Мцхета и утвердится единым, "богоравным", кровавым Леваном Дадиани Мегрельским. Вот что хранит в своих мечтах умный, храбрый, но беспощадный Леван. И, конечно, не мне сопутствовать ему в осуществлении постыдных замыслов. - Как ты тонко разгадал злодейские желания коварного Левана! - с восхищением вскрикнул Вахтанг. - Следовательно, против него надо спешно ставить еще сильнее заслон. - Намного сильнее, - поддержал брата Мирван, гордо опуская руку на пояс, точно на эфес меча, - необходимо передать Ксанским Эристави твои опасения и заключить военный союз двух княжеств, оплота Картли. - Советую, друзья, и с Липаритом договориться. Он умный старик и поймет, что я, может, во вред себе, именно потому не воспользовался вашей воинской силой, чтобы не лишать Картли опоры и оградить ее не только от шакала Зураба, не только от стремившегося окахетинить Картли Теймураза, но и от страшной опасности: когтей Левана. Узнав, что все войско Самухрано, Ксанских Эристави, Липарита и Шадимана в замках, Леван не решится вторгнуться в Картли без моего приглашения. Теперь, друзья, вы поняли, что Картли, как оплот просвещенного царства, должна опоясаться острыми мечами. Вы же - сильное духом и войском рыцарство - обязаны оберегать родину не только от мусульман, но и от единоверных врагов. - Пойми, благородный Моурави: отказываясь от помощи преданных тебе друзей, ты действуешь во вред себе. - Зато на пользу отечеству, дорогой Кайхосро. Счастье, что непредвиденная левановская опасность открылась раньше, чем я вступил в бой с неблагодарным Теймуразом и подлым Зурабом. Но вспомните мои слова: не им царствовать над Картли-Кахети... и погибнут они там, где выкопали яму настоящему сыну родины. - Все же, пока в их руках войско, может, поставить в известность упрямого кахетинца о происках Левана? - задумчиво проговорил Мирван. - Может, опасность заставит себялюбцев прибегнуть к тебе и к нам за помощью? - Плохо ты знаешь Зураба: у него, как и у Левана, на первом месте честолюбие, и никогда шакал не поступится им, даже во имя царства. А Теймураз, опьяненный своей победой над Исмаил-ханом, совсем позабыл, что одержал ее только с помощью тушинских шашек, - к слову, вовремя обнаженных по моему совету. Ваше благородное предупреждение поймут как слабость и поспешат ринуться на Самухрано. Да и я уже сказал: поскольку не воспользуюсь помощью Самегрело, Леван опрометчиво не набросится на Картли. - А Гуриели? У него тоже немало войска, недаром Леван не очень часто на него нападает. - К сожалению, и от Гуриели приходится отказаться, ибо Леван, узнав, что вместо него пригласили Гуриели, использует предлог, чтобы обидеться, и вторгнется в Картли без приглашения. А сейчас это ни к чему. - А как же ты думаешь удержать его от слишком соблазнительной возможности? - К нему с подарками от меня поехали Даутбек, Ростом и Димитрий. "Барсы" горячо поблагодарят мегрельского владетеля за желание оказать мне помощь, попросят быть наготове, и когда настанет час, я пошлю к нему скоростного гонца. То же самое скажут они Гуриели. Так вот, друзья, если победим, царевич Александр воцарится в Картли-Кахети. И Леван не посмеет непрошеным пожаловать: знает, я его не впущу... А при содействии дружественных мне князей Имерети, Гурии и Абхазети сумеем усадить строптивца на его собственную скамью, да еще неизвестно, надолго ли. А если победит Теймураз, светлейшего Левана не впустят Мухран-батони, Ксанские Эристави и... - Моурави, страшное говоришь! Ты Непобедимый - и победить должен ты! Разве у шаха Аббаса было меньше тысяч, чем у Левана? А как пустились удирать жалкие остатки с Марткобского поля! - Эх, дорогой Кайхосро, лучше бы я с тремя шакалами дрался, чем с собственным народом. Разумею, неплохо укоротить некоторых витязей на одну голову, - но ведь за ними народ! И подумайте, мои князья, что станет с царством, если уничтожить народ? Хоть надеюсь - народ бросится ко мне, и князья вынуждены будут бежать под прикрытие своих замков. Порывисто вошел слуга и взволнованно объявил, что из Тбилиси к Моурави прибыл гонец. - Гонец? - удивился Саакадзе. И совсем был поражен, увидя входящего Вардана Мудрого. От отдыха и еды Мудрый отказался, ибо упрямство коня принудило его заехать в духан и тоже покушать, отдохнуть и даже выспаться. Сесть Вардан тоже отказался, еще ниже кланяясь Кайхосро. И только когда бывший правитель, рассмеявшись, вышел, Вардан степенно опустился на тахту, раздумывая, какое событие раньше вытянуть из тюка памяти. - Сперва о католикосе расскажу. Повезло мне, Моурави: священник церкви Сурп-Нишан, где всегда молюсь, тоже был вызван к архиерею. Много собралось священников церквей Тбилиси, из Гори тоже приехали, из Мцхета тоже, из Душети не поленились - со всех селений спешили. В глазах зарябило. Как черные бараны, шныряли монахи. Священники, напротив, кто лиловую, кто синюю, кто коричневую рясу надел. Мой священник подумал: "Может, праздник? Католикос от священного престола отрекается? Не похоже и на желание царя Теймураза наградить священнослужителей... Тогда что?" И на всякий случай тоже натянул фиолетовую камилавку. Скоро все узнали. Вышел кахетинский епископ Харитон, разгладил бороду, поправил крест на шелковой рясе и такое начал: "Братья во Христе, внемлите, и да наполнятся ваши сердца горестью и печалью. Нам господь бог за грехи наши новое испытание посылает..." Дальше, Моурави, с твоего разрешения, просто расскажу, - по церковному длиннее выходит. Оказывается, Зураб Эристави на евангелии клялся, что ты, Моурави, решил возвыситься до "богоравного" - звания царя. Моурави, прямо скажу: аминь! Только знаю, напрасно клялся князь. Католикос хотя и не поверил, но умыслил воспользоваться случаем, - про это моему священнику зять шепнул, при католикосе состоит... Еще такое шепнул: митрополиты и епископы не против твоего возвышения, ибо испугались, что кахетинская церковь первенство от Теймураза получит, но устрашаются, чтобы ты про их вероломство не вспомнил и не начал бы отторгать церковные земли. Тут Зураб поспешил низменную клятву от царя католикосу принести. Тогда согласились тебя погубить. Моурави, никогда бы раньше не поверил, что святые отцы церковь в торговую лавку превратят! Всем священникам приказал в храмах после каждого молебствия народу объявлять, особенно по воскресеньям, что Саакадзе готовится привести турок, как привел персов! Царству грозит разорение, народу - гибель! Как ветер, зашумел подлый слух, посеянный церковью. Теперь по всей Картли кричат: Саакадзе обещал ахалцихскому Сафар-паше за военную помощь против царя Теймураза воздвигнуть между Телави и Тбилиси сто двадцать минаретов. Такой страх и возмущение охватили картлийцев, что говорить ни с кем спокойно нельзя. Сбитый с толку народ мечется, не зная, кому и чему верить. В домах не угасают лампады. Какой-то масхара клялся, что чьи-то зеленые зрачки вспыхивали в глубине очагов, а мутная луна, оторвавшись от побледневшего неба, низко мчалась над землей, сбивая кресты на могилах. А на горе Гергеты ожил окаменелый дракон и по ночам грозит обрушить ледяной обвал на виноградники тех, кто ослушается царя Теймураза. Может, успокоился бы народ, увидя виноградники целыми, но три дня назад, утром, в Тбилиси прискакали дозорные и такой крик на майдане подняли: "Люди! Люди! Имеретинские войска вступили в Картли! Видно, правду говорят: Моурави обещал всю Картли отдать Имерети! И уже царевич Александр готов на престол сесть!" Тут такое поднялось, что сам сатана оглох бы, если бы рискнул приблизиться к Тбилиси. А церковь, точно котел с дегтем ей на голову свалился, затрезвонила во все колокола, и люди, сбежавшиеся, как на пожар, такое услышали: "Да не свершится неугодное церкови! Да не воцарится чужой картлийцам Александр Имеретинский, в чьей стране отец сына и брат брата в рабство туркам продают!" И, видя испуг народа, еще громче закричали с амвонов церквей священники: "Братья во Христе! Спасайте святую церковь! Спасайте Картли!.." Тут народ еще сильнее заволновался, а твои ополченцы, Моурави, уже громко говорят: "Мы любим Моурави, всегда на его зов приходили! Но почему против царя натравливает?" - "Чужого царя, имеретинского, не хотим! - бегая по майдану, волновались тбилисцы. - Пусть против персов нас ведет Моурави! Против грузин не пойдем!" Тут сумасшедшие женщины завопили: "Вай ме! Вай ме! Люди! Люди! Имеретины в рабство продавать будут всех картлийцев!" А более спокойные такое отвечали: "Напрасно такое думают, уже многие в лес убежали, спасая детей!" Но сумасшедшие не успокаивались: "Люди! Люди! Турки идут! Всех омусульманивать начнут, до последней овцы отберут!" - "Напрасно думают, уже многие скот свой угнали в горы!" Тут какой-то старик выступил и совсем спокойно сказал: "Против мусульман все кинжалы наточили, пики тоже готовы". "Люди! Люди! - закричал какой-то ополченец. - "Барсы" божатся: враги оклеветали Моурави. Ничего не тронет Сафар-паша". - "А на женщин что - смотреть будет, как петух на ежа?" - засомневался тучный дукандар. "Напрасно думают!" - затряслась высохшая старуха. - Уже многие не верят, за шаха Аббаса тоже ручались!" И сразу на весь майдан кто-то закричал: "Люди! Люди! Спешите! Спешите! Уже многие ушли к царю Теймуразу сражаться против турок!" Еще худшее, Моурави, у амкаров и купцов случилось! Правда, многие за тебя, но многие не знают, что и думать. А саманный купец после подарка царя - кстати, из нашего кисета - совсем забыл, что он только аршиноносец, и придворным Теймураза себя вообразил. Собрались в моем доме; выпил он одну, потом еще одну чашу дружеского вина, надулся как бурдюк и про свое красноречие вспомнил: "Непонятен вдруг стал картлийцам Георгий Саакадзе - выступает против своего царя! Не он ли сам торжественно подвел кахетинца Теймураза к картлийскому трону? Не он ли сам восхвалял объединение двух царств? Так почему теперь первый не покоряется божьему помазаннику?" А на другой день чуть не подрались два посланца: один твой, другой - царя. В смятении слушали тбилисцы глашатая. "И венценосец и Моурави одинаково обещают укрепление царства, расширение городов, рост торговли. Тогда в чем причина вражды между ними?!" - кричит майдан. "В желании Георгия Саакадзе стать выше царя!" - подсказывали глашатаи Теймураза. "Теперь понятно, - подумал Саакадзе, - почему на мой клич не пришли, как бывало, ополченцы. Только верные Союзу азнауров урбнисцы и саакадзевцы-ничбисцы по первому зову обещали стать под знамя "барса, потрясающего копьем". Молчали Вахтанг и Мирван, удрученные рассказом. - А ты, Вардан, как вырвался из Тбилиси? - спросил Саакадзе, опершись одной рукой на колено, а другой теребя ус. - Почему, Моурави, вырвался? Все ворота Тбилиси открыты. Царь силу показывает: кто хочет - приезжай, кто хочет - уезжай. Только на всех стенах князь Зураб дружинников расставил, - конечно, сразу много воинов не пропустят, и у ворот лазутчики стоят. Я открыто выехал - в Гурию за башлыками. Трех верблюдов с Гургеном, правда, вперед послал; когда возвращаться будет, в духане встретимся - условились, в каком. Э-эх, Моурави, Моурави! Почему от просьбы горцев отвернулся? Сейчас ни один против царя Теймураза не пойдет: только что под его знаменем победу над персами одержали, и потом - купцов и амкаров стихом пленил. Я тоже пробовал купцов пленить, - дальше "товар - амбар" не пошел. Откуда царь Теймураз так умеет, что соловьи, слушая его, замолкают? Говорят, у него в горле зурначи застряли: как дунут в дудуки, так и вылетают звонкие слова. Саакадзе с удовольствием слушал купца. - Правильно, Вардан, шаирописец даже карликов заставил на себя работать. Очередь за великанами! - Прости, Моурави, за болтовню, сейчас время не зурны, а дела. Моурави... - Вардан осторожно кашлянул. - Только Имерети на помощь зовешь? Может, Гуриели тоже? Пристально взглянув на купца, Георгий понял, зачем рисковал Мудрый Вардан: ему важно прибыть в Тбилиси и оповестить майдан о том, что Моурави оклеветали: ни о каком царевиче не помышляет Моурави, против Зураба идет, такому радоваться надо. - Ты угадал, мой Вардан, Гуриели пригласил и Левана Дадиани не забыл. Только дорого запросил, торгуемся. Может, сойдемся. Также передай тем, кто мне верит, что ни близких, ни далеких турок я не собираюсь в Картли привести, хоть султан и предлагает помощь... Тем же, кто во мне сомневается, ничего не говори. Потом, когда им князь Зураб шею скрутит, о многом пожалеют. - Моурави... Пусть бог не допустит время Зураба Эристави. Кроме белого миткаля на саваны, ничем торговать не сможем. Кому по силам майдан золотом покрыть? Кто, как не ты, Картли в парчу оденет? Кто еще так, как ты, понимает, что такое караван из чужеземной страны?! Эх-хе... Моурави, думал я с тобою серебряным аршином время Великого Моурави отмерять! - Не горюй, мой Вардан, еще не все упущено. Обещаю тебе, если судьба не отвернет лица от моего меча, протянуть путь тбилисского майдана до ворот Багдада. А в лавке старосты Вардана Мудрого на трех стойках товары станут отмерять: на одной бархат и парчу, на второй шелк и прозрачную вышитую ткань, а на третьей для простого народа разный товар. Лавку сам из камня и мрамора тебе выстрою, ибо никто так, как ты, не болеет душой за упадок торговых дел. И никто еще так, как ты, не сумеет в этом деле быть моим советником. Сияющий, полный надежд выехал Вардан из замка Самухрано. Он даже не заметил, что не получил ответ на мучивший майдан вопрос об имеретинском царевиче, которым так напугала всех церковь. Но разве Моурави допустит продавать в рабство народ? Разве не за народ старается вся "Дружина барсов"? Тогда кто разрешит имеретинам распоряжаться в чужой стране? И разве не против Зураба поднял меч Моурави, любимый всей Картли? Староста майдана спешил обрадовать купцов и амкаров, но он забыл, что не они составляют войско, забыл, что тот выигрывает, на чьей стороне церковь. А церковь Картли, оговорив свое главенство, была на стороне царя Теймураза. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ В предрассветном тумане словно дымился замок Мухран-батони. Лязгнул железный засов. Чьи-то проворные руки, тихо распахнув ворота, пропустили группу всадников, тут же перешедших на рысь. Дорога вилась по крутому склону, то появляясь из рассеивающейся мглы, то исчезая. Ехали молча, зорко вглядываясь в едва розовеющую лесную даль. Копыта коней, обвязанные войлоком, мягко ступали по росистой тропе. Всадники осторожно взмахивали нагайками, стараясь не звякать оружием. Восход солнца они встретили по ту сторону пенящейся реки. Опасный путь был пройден, и далеко позади остались владения Самухрано и владения враждебных князей. Вновь начался крутой подъем, потом спуск в каменное ущелье, и снова подъем. На развилке неровной тропы Саакадзе придержал коня: - Любыми средствами, Дато, заручись согласием. Видишь, только лишь на имеретинское войско и можно рассчитывать. Мы знаем, сколь щедр царь Теймураз на посулы, и знаем, сколь щедра церковь на колокольный звон. Наш долг обещать картлийцам расцвет родины. Но что обещание без победы! - Такое, Георгий, не всех волнует. Добьюсь у имеретинского царя поддержки! Думаю, царевич Александр проявит участие, раз влюблен в Дареджан. Вардан не пожалел слов, описывая Тбилиси. Медлить опасно, помощи ни от турок, ни от дружественных князей принять не можем, надеяться не на кого. - Ошибаешься, дорогой Дато, не может тот народ, который встречает меня восторженным "ваша! ваша!", обнажить против меня кинжал. Конечно, не все, но... Солнце, поднимаясь все выше над синей пучиной, достигло зенита. На крутом спуске "барсы" спешились и крепко обнялись. Дато, Гиви и три дружинника свернули в ущелье. Задумчивым взглядом проводил Саакадзе друзей, потом повернул Джамбаза и по прямой линии поднялся на гребень горы. За ним неотступно следовал Эрасти. Так, то подымаясь, то опускаясь, в полной тишине, медленно шли кони навстречу сумрачному дню. Эрасти очнулся от полудремы, - он понял, куда направил Джамбаза Георгий Саакадзе. Монастырь святой Нины жил обычной своей жизнью, рассчитанной по часам. Сюда и теперь не достигало волнение городов и деревень. Сюда, как и встарь, не стучались ни воины, ни лазутчики. Слишком далеко, слишком высоко стоял монастырь святой Нины. Но сюда неизменно стекались жаждущие покоя и совета, и от них узнавала игуменья Нино о яростной борьбе Георгия Саакадзе якобы с Зурабом Эристави, а на самом деле с царем Теймуразом, ревниво охраняющим от Моурави свою власть. "Так дальше продолжаться не может, вот-вот сойдутся в смертельной схватке". Много лет Нино ежедневно, в определенный час, склонялась над свитками; слева лежали чистые, справа - исписанные ее красивым и четким почерком. "Жизнеописание Георгия Саакадзе, Великого Моурави, составленное схимницей Макрине", - так значилось вверху на первом свитке. Почему Нино изменила на летописи свое имя? Никто не должен проникнуть в тайну ее сердца. Пусть тот, кто знает ее, не заподозрит, а кто не знает - не догадается, почему красные чернила подобны кипящей крови, почему на свиток ложатся слова, пронизанные огнем, отуманенные печалью, приглушенные мольбой и озаренные надеждой. Так сплеталась сверкающая нить жизни Георгия Саакадзе. "...Пусть потомство узнает о Неугасаемом даже после его смерти. И пусть осудит или восхитится, но спокойным к Георгию Саакадзе никто не посмеет остаться!" Так писала золотая Нино. Внезапно она насторожилась, цокот копыт за узким окном отвлек ее от дум. Так стучит копытами лишь конь Георгия. О, как запечатлелся навсегда в памяти знакомый с детства черный скакун, горделиво изгибающий шею, приученный к солнцу и бурям Георгием Саакадзе, покоренный его властной рукой. Но тот, кому посвящены были мысли, согретые сердцем, не увидел на холодном лице игуменьи Нино ни тревоги, ни радости. Словно мраморное изваяние, застыла в своей красоте золотая Нино. "Неужели двоих люблю? - вновь недоумевал Георгий. - Золотая Нино! Та же синь озер в ясных глазах, та же приветливая улыбка на юных, розовых, не тронутых устах, те же..." Саакадзе невольно отступил: из-под черного клобука блеснула серебром некогда золотая прядь. Скрывая смущение, Георгий низко склонился и поцеловал конец черной мандили. Случайно взгляд его упал на свитки. С минуту длилось молчание, оно к