тебе источник неиссякаемой мудрости. - Так, по-твоему, я кто: вода или материя? - Первая - дорогой товар в пустыне; вторая - дешевый товар в городе. - Выходит, я много стою. - Шадиман, смеясь, поднес перстень-печатку к глазам, словно в первый раз видел змею, обвившуюся вокруг меча. - Говори, сколько. "Нет, не столько, сколько раньше стоил, - мысленно усмехнулся Вардан. - Разве в Метехи так со мною вел разговор?" Но вслух он принялся расхваливать цветущий вид князя: недаром майдан верит, что золото никогда от непогоды не тускнеет. А если пыль налетит, можно платком смахнуть. Приятное волнение охватило Шадимана: "Значит, майдан верит в мое возвращение!" Но он равнодушно стал разглядывать кольца на своих пальцах. - Что будешь делать, светлый князь, бог иногда тоже ошибается: на что человеку крысы, блохи и другая нечисть? - Это твои мысли, купец, или другой подсказал? - Светлый князь, откуда мои? Азнаур Папуна так думает. Хотя и я вопрошаю: почему бог шакала создал? Моя Нуца клянется: "Не иначе как за грехи наши карает всевышний". А что более грешно: обмерить на полвершка покупателя или дать волю шакалу с людей целиком шкуру сдирать? - О-о, Вардан! Видно, долго ты вблизи азнаура Папуна аршином время отмерял. - И вдруг вспомнился домик смотрителя царских конюшен, где он, Шадиман, провел веселый вечер с Папуна - мастером метких сравнений и неоспоримых истин. Что-то защемило в сердце. Почему не внял предупреждениям Георгия Саакадзе? Был всесильным, мог уничтожить стаю шакалов, а допустил одного честь мою, как шкуру, содрать. - Да, Вардан, пожалуй, лучше бы бог на Картли полчища крыс навел, чем ниспослал такого Зураба. Правы хевсуры: он кровь пьет, как воду! И опять Вардану пришло на ум, что перед ним не тот князь Шадиман, всесильный, который в Метехи сам не ощущал разницы между злодейством и милосердием. Что же так изменило "змеиного"? Железная воля Георгия Саакадзе или предательская сущность князей? Но вслух он почтительно проговорил: - Парчовые слова, светлый князь, изволил с полки ума и благородства снять. Полагали, Зураб Эристави для Ананури богом предназначен, а он всю Картли в свое седло превратил. Светлый князь, майдан, узнав, что в Марабду еду, приказал умолять тебя помочь нашей беде. Сам посуди, какой город может жить без торговли? А майдан сейчас похож на медный кувшин с вдавленным боком, потому вместо звона только стон подает. - Значит, майдан определил: лучше змей, чем шакал? - Светлый князь, - разве майдан осмелится тебя с ползучим сравнивать! Бог да поразит воющего! Но если так ты соизволил шутить, то не рассердись, если вновь об азнауре Папуна упомяну. Раз такое за праздничней скатерью сказал: "Э-э, "барсы", подымите чаши за змея, ибо он по мудрости своей посодействовал Еве и Адаму, и они удачно избавились от скучного рая". А что натворил "шакал"? Черту помог князей наплодить? А сейчас заодно с сатаной взбалтывает Картли. Поэтому майдан в Тбилиси похож на мутный уксус. - Ты убежден, купец, что все точно надо повторить, что изрекает твой Папуна? - Светлый князь, не убежден. Только азнаур не про Мухран-батони и не про Ксанского Эристави или подобных им светлых князей думал. А разве "шакал" не князь? Или Квели Церетели, или Магаладзе? Светлый князь, помоги майдану, нет торговли, один стон на больших весах. - Я так и замыслил, Вардан. Но я ведь не Георгий Саакадзе, в торговле плохо разбираюсь. Одно понимаю: купили два князя виноградник, один из них решил отгородиться, другой возликовал, ибо один забор стал двоим служить. Так и я: решил за себя арагвинцу отплатить, а пользу и майдан извлечет. Вот почему тебя, Вардан, вызвал: необходимо царю Теймуразу тайное послание доставить. Понял? Поезжай как будто с товаром... - Не безопасно, светлый князь, майдан вмешивать: если царь оптом передаст Зурабу тайну, всех злой дух Базалети уничтожит. Другой способ есть. - Менее рискованный? - Более удачный. - Говори! - В голосе Шадимана звучала насмешка. - Один азнаур, кахетинец, часто к Зурабу от царя скачет. Со мною в дружбе, ибо я всегда забываю взять у него монеты за купленный товар, иногда сам предлагаю в рассрочку атлас на платье жене или бархат на праздничную куладжу. - А в каких случаях предлагаешь сам? - Когда хочу установить - какому товару под стать мысли царя, царицы или царевны Дареджан. - А на что тебе то, что не тянет гиря? - Мне, правда, такой товар ни к чему, но Георгию Саакадзе пригодится, - с достоинством ответил Вардан. - В прошлый приезд такое поведал телавский азнаур: "Зураб Эристави жену к себе просит пожаловать, а царевна клянется, что лишь только имеретинского царевича любит, и, пусть Зураб хоть цаги собственные проглотит, не поедет к нему. И в придачу азнаур тихо довесок подкинул: князь Зураб давно в Телави не заглядывал. Князья Северной и Южной Кахети требуют, чтобы подать для них в Картли собрал. А "шакал"... - Вардан поперхнулся, - только князь Арагвский боится картлийских владетелей беспокоить, а больше взять не с кого. Азнауры, кто хоть чуть побогаче, так добро запрятали, что без помощи Моурави и сами не сыщут, а с того, кто, кроме шиша, ничего на весы не может бросить, что возьмешь? На майдане тоже по примеру азнауров поступают: бархат на лучшее время прячут, а на персидской кисее кривой мелик как муха на смоле: ни взлететь, ни провалиться. Иной раз за день и абаза не соберет. Внезапно Шадиман вновь почувствовал, что его одолевает скука. Мелкие треволнения майдана как бы напоминали, что арена и его деятельности сузилась до размера монетки, да еще фальшивой. И, подавляя зевоту, сухо спросил: - Значит, за своего азнаура ручаешься? - Еще как ручаюсь, - встрепенулся Вардан, - иначе не стоило бы затягивать разговор. - И подумал: "похожий на гнилую нитку, которой дыру в сердце не заштопаешь". - Азнаур потихоньку клянется, что он сам на стороне Саакадзе, в угоду царевне Дареджан ненавидит Зураба и признает имеретинского царевича, потому тайком и доставляет любовные письма то в Кутаиси, то в Телави. Шадиман бесстрастно слушал купца, внутренне удивляясь силе чувств Нестан-Дареджан и Александра Имеретинского, одержимых бесом любви. "Неужели счастье в том, что для двоих исчезает мир мрачных мистерий и они целиком поддаются соблазну рокового обмана? Нет, нет и нет! Счастье в подчинении душ, в обуздании противников, в борьбе за первенство на арене жизни". И он обернулся к подернутому сероватым сумраком окну, словно хотел рассмотреть участников кровавого маскарада и среди них себя в змеином обличий. Решительно приблизив к себе ларец, Шадиман достал запечатанный свиток. - Я такое думаю, светлый князь, - невозмутимо продолжал Вардан, - если немного марчили вручить азнауру, - жаловался - нуждается, а царь давно ничего не дает... Заверну в шелковый платок твое послание, приложу пять звонких и пообещаю: если в руки царю передаст, еще десять доплачу. - А как проверишь? У венценосца осведомишься? - Почему так? На образе азнаур за монеты поклянется. И ломать крест не станет; серная вода уместна в бане, а не в день страшного суда. - Возьми двадцать марчили, зачем тебе тратиться? А если по действиям Теймураза увижу, что мое послание он получил, тебя вознагражу за находчивость и азнаура за верность кресту. Дело, Вардан, общее - видишь, какое время настало? Предчувствием новых катастроф была охвачена вся Картли. Таинственное исчезновение Тэкле породило слухи, то нелепые, то граничащие с истиной, в равной степени взбудоражившие замки и лачуги, дома и хижины. Все стало казаться зыбким, невесомым, созданным игрой воображения. Одних картлийцев невольно охватил испуг, переходящий в ужас, другие пьянели от торжества, порожденного злорадством. Собирались толпы, гудели, до исступления спорили. - Тише! Не кричите, люди! Пусть думают, царица Тэкле исчезла! - Пусть князья трясутся на своих мягких ложах! - Кто сказал, царица растворилась в облаках? Не святая! Где-то укрыли! Что-то замышляют! - Не иначе как Трифилий руку приложил. - Непременно так. Искать надо в монастыре святой Нины. Там все женские горести. - Хо-хо, ищи форель в кизиловнике! Нет, здесь игра Мухран-батони. - И Ксанских Эристави не следует забывать. - Теперь ждите Саакадзе. Воздвигайте выше стены. - Не поможет. Багдад брал. - Слава пресвятой деве, скоро наш Моурави прибудет! - Кто мог думать! Церковь нарочно делает вид, что непричастна! - Многие Базалети вспомнят. - Святая метехская богородица, сохрани и покров учини кроткой царице Тэкле. - О-о, что происходит? Почему неумолчно бьют в колокола? - Почему молят за упокой царя Луарсаба? - За здравие царицы Тэкле еще больше. - О-о, в могилах почернели бронзовые украшения. - Кто видел? Кто? - Мествире. Где Зураб Эристави ни проедет, под землей бронза чернеет. - Не только Зураб, Шадиман тоже. - Необходима осторожность, не время для съезда князей. Так и ответили многие князья Зурабу Эристави. "Хр!* Не время, дорогой князь, собираться, надо выждать. Рожденный слепым - слепым и уйдет из мира. Ты же - зрячий! Тебя вновь просим угостить по-арагвски кахетинцев. Разве мы, владетели Верхней, Средней и Нижней Картли, не послали царю Теймуразу дары: монеты, шелк, драгоценные украшения? Считали, на годичный срок поверх совести достаточно, а вельможи телавского двора, эти злые семена, проросшие в почве алчности, через три месяца опять вымогают!" ______________ * "Христос!" - так начинали обычно в старой Грузии текст документов и писем. Некоторые из владетелей более резко требовали решительных мер против посягательств кахетинцев на княжеские сундуки: "...Мы, уповая на бога, тебя, Зураб, повелитель сапфирной Арагви и держатель знамени Нугзара, главенствующим выбрали. Почему позволяешь кахетинским князьям дань с нас собирать? Что мы, завоеваны ими? При трубных звуках возвещаем: терпеть далее не станем! Начертай царю Теймуразу, что мы поклялись и согласились быть ему подпорой, но не данниками. На том стоим!" Не дочитав послание, Зураб в сердцах скомкал его и, надев меч, сам поехал к католикосу. Выставив по-горски правую ногу, он глухо просил святейшего увещевать князей. Ведь царь - "богоравный", на что же царство содержать? Католикос опустил веки, словно предпочитал мрак, и сурово ответил: - Не царство, а лишь Кахети. Неразумно поступает кахетинское княжество, без устали взывая о помощи. Неразумно, ибо и Картли, удел иверской богородицы, разорена персами. Скольких кормили, яко овец блудных, сколько сами брали, яко волки в ненастье. Не может церковь несправедливость творить. Зураб заложил ногу за ногу* и по-христиански сложил руки на груди. Он и сам кипел на Кахети, но считал, что еще рано с царем спорить. Необходимо лишь узнать, как поступит церковь, если... если... ______________ * Знак уважения к старшему. - Святой отец, а если и на самом деле царица Тэкле спрятана кем-то? Ведь многие с царем Теймуразом не согласны. Могут возвести... - Без церкови ничего не могут. - Но царица Тэкле почти святая, семь лет страдала. - Христос страдал и нам велел. Сколько Зураб ни допытывался, больше ничего ему не удалось узнать. В иных случаях из камня легче было выжать грушевый сок, чем из католикоса слово. "Тогда... князей Картли, - рассуждал Зураб, - надо сперва до бешенства довести, а потом... потом согнуть в олений рог и любезно посоветовать отложиться... Главное, чтобы сами предложили мне... Что предложили? Конечно, трон. Трудно рассчитывать на поддержку Мухрани, Ксани. А князья из фамилии Барата... за Шадимана сердиты. Да, не в моем колчане стрелы самых могущественных владетелей. Но если всех остальных объединю, вес личного оружия удвою. Не по достоинству ли вложу мечи ста фамилий в арагвские ножны? Создам железный оплот. Из-за Теймураза не пойдут драться со мной Мухрани, родственники Саакадзе, и притом сами обижены царем. И Барата, любители черепов, не станут защищать врага Шадимана. Тем более Ксани, рабы талисманов, тоже свойственники "барса", наотрез отказались предоставить Теймуразу хоть на одну крупицу больше, чем сами назначили. Выходит, мешать княжеству Картли отложиться не станут. А раз ни войском, ни монетами не услужат мне, то и я вмешиваться им в дела... скажем, царства не позволю! А если заключат союз трех знамен и выступят против? Поздно! Все предусмотрю, многих владетелей в друзья зачислил. Миха шестнадцатилетних на коней посадил: говорит, один арагвинец стоит пяти иных дружинников. Потом, ни Цицишвили, ни Джавахишвили, ни Квели Церетели против меня не поднимут меч. И другим замкам выгодно не Мухран-батони, а меня поддерживать, ибо помнят, что "барс" жив и когти при нем. Я отнял у азнауров многие земли, а для себя не взял ни горстки, - все роздал верным мне князьям. И еще посулил немало трофеев. Гордецам не знать ли, что за княжеское сословие, благонравно уповая на бога, свою кровь по капле отдам! Прочь сомнения! Трон от меня на расстоянии локтя. Необходимо лишь Дареджан вырвать из Кахети. В Метехи настоящая царица должна воссесть, тогда заблестит царство. Не любят меня? Пустое! Как князя не любят, а как царю - снисхождение окажут. Царская корона не княжеская тавсакрави. Нет такой женщины, чтобы устояла перед символом земного божества". Весна еще не сбросила красочный наряд с садов, как прошел слух, неизвестно кем пущенный, что Тэкле оправилась после пережитого, и замыслили возвести ее на трон, как верную жену мученика царя Луарсаба. Зураб, кусая ус, недоумевал: "Кто такие те, которые стремятся к воцарению Тэкле? Мухран-батони и их клика? Не так уж всесильны. Княжество Картли не допустит воцарения сестры Саакадзе, побоится: все перед "барсом" виноваты. Неужели церковь?" Зураб не на шутку смутился; он вспомнил свой разговор с католикосом: "Медлительность смерти подобна!" Саакадзе неустанно учил: "Молниеносный удар! Захват противника! Победа!" И Зураб заспешил. Царю Теймуразу он писал, что азнауры Картли решительно отказываются проводить сбор монет как лепту для царства. И он, князь Арагвский, просит милостиво разрешить ему оружием привести в покорность саакадзевскую свору. Но картлийцев на такое дело снарядить неразумно. Возрадуются достойнейшие, если венценосец пришлет ему три тысячи кахетинцев-дружинников, и он клянется честью рода, что наполнит хранилище царя чистым золотом, сундуки - драгоценностями, конюшни - конями, а пастбища - скотом. Он также коленопреклоненно молит лучезарную Нестан-Дареджан, услаждающую слух и восхищающую глаз, прибыть вместе с войском. На самом же деле Зураб вознамерился окончательно ослабить Кахети, которая еще не оправилась от разорения и едва насчитывала у себя десять тысяч клинков и копий. И пока, так полагал Зураб, кахетинцы, возбуждая к себе ненависть, предадутся грабежу картлийских азнауров, чему арагвинцы поспособствуют, он на срочно созванном съезде князей во всеуслышание заявит, что настал долгожданный день, когда преступно не отложиться от Кахети, ибо отныне нечего ждать чего-либо славного от самовлюбленного соседа. И княжество торжественно определит: "Быть сему!" - о чем твердо заявит царю Теймуразу, присовокупив, что, направляемое творцом, возводит на престол Багратиони Тэкле, по счету Первую и по званию Возвышенную. А пока она, ангелам подобная, отдыхает от потрясений, княжество единогласно поручает достойному князю Зурабу Эристави Арагвскому управлять Картлийским царством. Составляя в уме текст послания, Зураб злорадствовал: "Скорее буйвол дойдет до неба, чем сестра "барса" до трона!" Но пока он благоразумно отослал в Кахети лишь смиренную просьбу о присылке карательных войск для... "увещевания" непокорных азнауров. Может быть, Теймураз, сильно нуждавшийся в монетах, и попался бы на крючок Зураба, но как раз в это время из Картли прибыл азнаур, мнимый саакадзевец, и, конечно, поспешил передать Теймуразу письмо князя Шадимана. Пятнадцать марчили и атлас на катиби, врученные Варданом азнауру, придали последнему прыти, и, слепо веря в щедрость царя, он подробно описал ему все то, что сам разведал. Встревоженный Теймураз понял, что азнауры тут ни при чем... И странным показалось ему теперь поведение Зураба, который, ссылаясь на занятость, вдруг совсем перестал ездить в Кахети, но беспрестанно требовал к себе царевну Дареджан. "Уж не замышляет ли и Кахети отнять? - хмурился царь, стараясь подобрать новую рифму на "шакал". - Где видано, чтобы для устрашения азнауров чужое войско требовать? А почему чужое? Одно ведь царство!" Не совсем довольные скаредностью Зураба, князья Северной и Южной Кахети стали искусно разжигать опасения царя и, когда он решился на резкий отпор зазнавшемуся, единодушно одобрили. "Хр! Мы, царь Теймураз, возжелали узнать: с какого срока мой управитель Картли, да еще любимый зять, сам не может совладать со своевольными? Мужайся и совладай! А мы, расположенные к тебе, повелеваем: Незамедлительно пришли, как обещал, монеты, коней и скот. Разве не ведомо тебе, верноподданный и усердный, наше великое разорение от вторжения персов по воле "льва"*. ______________ * Подразумевается шах Аббас, "лев Ирана". Да подаст бог тебе! Руку приложил грузинский царь ТЕЙМУРАЗ в стольном городе Телави Лета от р.х. 1629, от создания мира 7137, в XIV круг хроникона, год 317. Аминь!" Получив взамен войска и царевны такой ответ, Зураб заскрежетал зубами) "Бог подаст!". Он приказал расставить вдоль стены жерди и, выхватив меч, стал с яростью рубить их, чем отвел душу. Решив повторить впоследствии это действие на угодниках Теймураза, он поклялся на мече: "Преодолею препятствия и довершу начатое!" Но не успел владетель Арагви успокоить свою буйную кровь, как прискакал гонец от князя Чолокашвили. Зураб важно развернул свиток и... глазам не поверил. Царь царей Теймураз требует срочно обложить пошлиной майдан! Кахетинский мелик прибудет с нацвали и почетными купцами, чтобы наблюдать, как выполняется повеление "богоравного"! Хохот Зураба отозвался громом за дальними сводами. Не помог и огромный кувшин с вином, который спешно сунул ему в руки Миха. Выпив залпом до дна, Зураб рукавом чохи провел по усам и снова начал хохотать. Еще бы! Сами подставляют лестницу, дабы легче было ему, Зурабу, взобраться на долгожданный трон! Конечно, до майдана ему столько же дела, сколько оленю до воробьиных гнезд, но... Скоро заскрипели ворота, заиграли рожки. И во все замки поскакали гонцы. "На съезд князей! Немедля!" Так гласило послание. "Что? Что могло случиться? - всполошились владетели. - Не таков Зураб Эристави, чтобы даром тревожить благородных". И уже оседланы кони. И княгини напутственно вскидывают кружевные платочки. И отливают золотом и серебром чепраки. И облака пыли заслоняют придорожный кустарник. Стремительно несутся князья: "Скорей! Скорей в Тбилиси! В Тбилиси! Лишь бы не опоздать!" ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ Накануне произошло затмение луны. Видно, злые духи вырвались из Цавкисского ущелья и, оседлав тучи, метались по небу, преграждая ангелу луны путь по извилистой тропе, одним концом незримо упиравшейся в Махатские холмы, другим в Триалетские вершины. Говорили, что под горой Табори показался черный козленок с излучающими красный свет рожками и ярко-зеленой бородкой. Перескакивая с одной плоской крыши на другую, он спустился к злобно зарычавшей Куре, вплавь перебрался к скале угрюмых великанов и, быстро по их плечам взобравшись на стену Метехского замка, стал сзывать злых духов. Подул резкий ветер. Темень навалилась на город, погружая дома, сады, башни, храмы в черное варево. В грили абано - прохладной бане, что ниже Метехского моста, в бассейнах вдруг закипела вода, из-под купола повалил зеленый пар и, обернувшись девой, потянулся к замку. Не на зов ли козленка? Видит пречистая, неспроста висячие фонари потускнели и стража, кутаясь в плащи, держала наготове длинные копья! Но разве не бессильны копья перед незримым врагом, проникшим в цитадель Багратиони? Никто не видел дьявола в образе козленка, но серой пропахли даже камни. И вот первый луч солнца, похожий на ключ, коснулся главных ворот Метехи. Сурово отводят стражи в сторону копья, поблескивающие медными наконечниками. Что принесет еще не начавшийся день, по тяжести равный всем гирям Картлийского царства? На квадратной башне трубит, разинув желтую пасть, труба, оповещая о съезде. Парадный двор, где неизменно владычествуют крылатые мраморные кони, готов к приему князей Картли. С кажущимся спокойствием въезжают всадники, окруженные молчаливыми оруженосцами. Недаром говорится: "Каковы охотники, такова дичь". Слуги, следуя примеру господ, держатся особняком, настороженно, бросая косые взгляды на двухконцовый стяг, украшенный значком Зураба Эристави: черная медвежья лапа еще тверже, чудится, сжимает золотой меч, а под ней заносчиво поблескивает льдом горский трон. Чепраки на конях темных тонов, - сговорились, что ли, владетели? И челяди с ними мало, хотят подчеркнуть, что не на пир прибыли. Не такое время, чтобы разговоры проходили мимо ушей. За каждым словом можно почуять бездну. Кто не хочет упасть, тот и без попутного ветра примчится. Так и есть, прискакал даже Фиран Амилахвари, брат Андукапара, убитого владетелем Ананури. Впрочем, на то была воля Шадимана. Проводив в Марабду свою жену Марию, пожелавшую повидаться с братом и с его семьей, благополучно прибывшей из изменчивого Константинополя в родовое владение, Фиран не преминул запастись советами держателя знамени Барата, Шадимана. На Метехском узорчатом балконе, нависшем над двором, где было положено начало ночи кровавого разгула, утолившей его месть, стоял надменно Зураб, выставив вперед правую ногу, подсчитывая въезжающих владетелей и мысленно распределяя их по группам - могущественных, просто сильных и мишуре подобных. Обратив свой взор в сторону серединной лестницы, он просиял: по фиолетовой дорожке не спеша поднимались полные достоинства Липарит и старик Палавандишвили. "Выходит, тоже встревожены!" - возликовал арагвский владетель. В правом и левом крыле замка были открыты запасные покои, подготовленные к приему высоких гостей. Но не до отдыха было княжеству: все спешили узнать, не стало ли действительно возможным воцарение Тэкле. Да и можно ли было еще сомневаться, если всесильный держатель церкови благословляет венчание на царство сподвижницы Луарсаба. А, как издавна всем известно, с церковью не спорят. Догадку князей еще больше подтвердило само духовенство своим отказом присутствовать на съезде. Конечно, Зураб скрыл, что на все его просьбы прислать "братию" он неизменно получал от тбилели сухой ответ: "Съезд князей". Зураб скрежетал зубами, ибо хорошо помнил, что ни один съезд при царях не обходился без черных коршунов, как в сердцах прозвал их. В "зале оранжевых птиц" все кресла на подбор - с черными спинками, скучные. И расставлены они в один ряд, образуя круг, чтобы никто не ощутил обиды. Князей покоробила бестактность Зураба: "Что мы, горные козлы, что ли? Круторогие, конечно, с одинаковым усердием валятся на одноцветную травку". Оставив мечи за стенами зала у оруженосцев, дабы соблазна не было начать схватку, хмуро рассаживались. Зураб едва дождался, пока все заняли кресла, и с такой пылкостью выразил свое возмущение, что даже удивил сухого, как шест, Раждена Орбелиани. - В царском дворце, - негодующе вскинул Зураб палец с сапфировым перстнем, словно указывал на Телави, - совесть уподобили плевелу. Князья Кахети ненасытны, как дракон из страны Чин-Мачин! Вот времена! Ссылаются на ограбление их Исмаил-ханом, а сами? Позабыли про кровь избранных и достоинство витязей! Золотоловы! Расхитители сундуков! Корыстолюбцы! Картли за убитого медведя принимают. Хотят содрать шкуру, а о когтях забыли. Так мы, вельможи Картли, напомним им. И царскую казну, виноградные души, наполняют лишь косточками изюма. Выходит, Картли должна и себя содержать, и, не прекословя, на своей шее Кахети терпеть, как кувшин с виноградными выжимками. Прося вас спешно пожаловать на совет, - понизил почему-то голос Зураб, - я не все доверил пергаменту, ибо и князь Чолокашвили многое повелел своему гонцу, молодому князю Вачнадзе, тайно мне сказать. Вы знаете, для меня княжеское сословие выше короны царя. - Зураб скрестил руки и склонил голову, что означало: "Я весь ваш!", а сам исподлобья настороженно следил за владетелями. - Вот что потребовал Чолокашвили от имени царя: обложить единовременным налогом все княжеские замки. Картлийские владетели возмущенно загудели. Качибадзе померещилось, что спинка его кресла накалилась докрасна, а Гурамишвили схватился за щеку, словно от зубной боли. Запугивая княжество, тиран Арагви хотел провозгласить намеченную им сумму, но, боясь, что его заподозрят в измышлении, назвал лишь половину. И тут же похвалил себя за осторожность, ибо князья и от этого обомлели, а потом разразились такими криками, что оруженосцы и телохранители обнажили клинки. Владетели вновь напомнили, что все, что полагалось царю, уже за год вперед заплатили. И еще трех месяцев не прошло... Вдоволь пошумев, князья поинтересовались, какой ответ выковал Зураб в кузнице своего ума. Оказывается, от имени князей Зураб ответил устно отказом и, обратясь письменно к царю, предложил прислать три тысячи дружинников, дабы с их помощью обложить азнауров. Без шашек просимое не собрать. Долго и дружно хохотали князья, восхваляя Зураба. Качибадзе померещилось, что спинка его кресла стала голубой, как небо. А Гурамишвили облегченно вздохнул, словно ему безболезненно вырвали сломанный зуб. И, точно в пылу откровенности, Зураб воскликнул: - Царь царей одобряет обложение азнауров, но... только с помощью картлийских дружинников. А если так, то почему должны кахетинцам собранное отдавать? - Не должны! - выкрикнул Церетели. - Не должны! - Ты думаешь, дорогой... - Джавахишвили захлебнулся. - Князья!.. Обсудим!.. - Обсуждать незачем, милостиво соберем с каждого замка по пятьдесят дружинников и ринемся на азнауров. - А если они царю пожалуются? И вдобавок предложат взять в свою службу и их войско? - осторожно заметил Палавандишвили. Князья примолкли. Подумав, Липарит сказал: - Мыслю, царя обрадует наша расправа. Но "богоравный" тут же потребует себе трофеи и до последнего шаури отберет. Кроме убытка, нам ничего не достанется. - Вселюбезные! Я еще такое думаю, - заметил Цицишвили. - Азнауры молчать не будут, тоже оружие обнажат. Многие из них выученики Саакадзе. Значит, мы и людей должны потерять и конями пожертвовать. - А прибыль кахетинцы заберут! - завопил Квели Церетели, задыхаясь так, словно без скакуна промчался не менее чем две агаджи. - Я не согласен, и так от саакадзевцев потерпел. - А кто согласен за чужих сражаться? - Почему за чужих, князь Качибадзе? - Э-э! Если добротой страдаешь, пошли от замка Эмирэджиби свою долю... На твоем знамени лев рубит гиену. Затихшие было князья опять заволновались. Уж очень соблазняла возможность присвоить азнаурские богатства. И кто-то воскликнул: - Достойные витязи, выходит - мы преданы поруганию? И на своей земле отныне не властны? Выждав, когда князья распалились до предела, Зураб медленно произнес: - Князья! Как ни горько, вы правы: мы не властны на земле своей! Ибо все лучшее забирают приближенные царя... А они, покарай их бог, все кахетинцы... И это теперь, когда мы сами можем обогатиться, особенно землей, лесом, виноградниками... Ведь если монеты можно укрыть, то землю никак не схоронишь. А вы знаете, как щедро Саакадзе раздавал именно землю своим азнаурам. - Что же ты предлагаешь, Зураб? - почему-то насупился Вахтанг Кочахидзе и стал похож на филина. - Не я, а вы, цвет царства, должны решить: или совсем отказать, уповая на справедливость, или отдать трофеи кахетинцам, или... - Или что? Говори, князь! Выходит, раздразнил богатством и мимо хочешь пронести? - Не таков князь Зураб Эристави, чтобы мимо князей проносить не только фазанку, но и воробья. Я предлагаю использовать золотое правило: "Сильный, не спи!" и отнять у злейших врагов наших, азнауров, все, от пашни до папах, и добычу честно поделить между нами, князьями. - А если царь свою долю потребует: и папахи и пашни? - Царь сам не потребует - "богоравный"! А его советчикам откажем. Вновь наступила тишина. Владетели погрузились в раздумье. Их соблазняло богатство, но... пойти против царя?.. Наиболее благоразумные уже решили отказаться, используя серебряное правило: "Своя голова ближе к телу". Но большинство не в силах было это сделать. Поднялся Липарит: - Значит, князь, к непокорности царю призываешь? - Я?.. Уж не ослышались ли? Теймураз-царь - отец моей жены. Я кровь пролью за ту любовь, которую он питает ко мне. Призываю ударить по рукам кахетинских князей, вырывающих у нас изо рта не только лучшие куски сочного мяса, но и кости, предназначенные для кормления собак. Достойные! Даже купцы собираются дать отпор кахетинскому купечеству. Что же, княжество глупее или трусливее владык майдана? - Прав! Прав Зураб!.. Доколе нам лобызать цаги Чолокашвили, из дерева вытесанного! - Кто лобызает? Ты, Церетели, перестал ездить в Телави, а мы еще не начинали, помогай нам бог! Дружным хохотом ответили на шутку старика Эмирэджиби. Нельзя было понять, согласны князья или нет: одни настаивали: "прав!", другие упрекали, что призывает к недопустимому - унижению престола царского. Не ожидал Зураб такого сопротивления наиболее влиятельных и, хотя не верил в легенду о Тэкле, решил применить это сильно действующее оружие. Встав, он придал лицу торжественное выражение: - Друзья! Я главное не сказал: нам грозит непомерная опасность, ибо воцарение Тэкле равно возвращению Саакадзе. - Помилуй и спаси нас, пресвятая богородица!.. - Ты прав, Квели Церетели. Ибо спасутся только Мухрани, Ксани и Барата. - Мало спасутся, но еще помогут "барсу" доконать нас. - А о Шадимане почему забыли? Или не он чудом избежал удара твоего меча, Зураб Эристави? - сухо спросил Липарит, кинув на черную спинку кресла взгляд, полный ненависти. - Еще недооцениваешь азнауров, - тоже от тебя, Зураб, немало гозинаков с перцем поели. Сейчас жаждут запить их вином, похожим на княжескую кровь. Тревожно оглядел князей Зураб. Снова скакун его судьбы топтался перед барьером строптивцев. И он решил, что надо отступать, ибо временное отступление, как учил Георгий Саакадзе, не есть поражение. Приложив ко лбу перстень с вырезанным на камне хевсурским крестом, он медленно проговорил: - Благородный князь Липарит, мы все знаем твою мудрость и отвагу и внимаем тебе, как воин трубному призыву. Что ты предлагаешь? - Прибегни, Зураб, вновь к обложению азнауров, ибо царица Тэкле уже воцарилась над ангелами в раю. - Если так, почему церковь играет на том, что стало достоянием неба? - Выгодно, князь Цицишвили. А еще - на духовенство Кахети сердятся наши иерархи: за первенство те сражаются. Пока царь колеблется, но может и согласиться. А наш святой отец такое не любит. И определило черное княжество пугать паству именем страдалицы Тэкле, мужественной и самоотверженной жены святого царя-мученика Луарсаба Второго. Не грех ли, князья, тревожить тень ушедшей за своим царем? Когда разверзаются могилы, молчат даже святотатцы. Не по себе стало владетелям - некоторые, смущенно потупив взор, теребили мех на отворотах куладжи, другие почему-то не могли расстаться с платком и мяли в потных руках шелк. Лишь Зураб сохранял наружное спокойствие, и только голос его стал звучать несколько глуше, словно зал обложили сумерки серым войлоком. - Если духовенство вводит в заблуждение Картли, мы ни при чем, - привыкли верить церкви, да продлит нам всеблагий бог дни и лета. - И я добавлю, - сурово сказал Палавандишвили. - Наше духовенство действует на благо Картли. Разве мало нам бед от кахетинцев, еще не хватает их церковь, разоренную персами, содержать?! А разве не к тому идет?! Одна надежда: наш католикос не уступит, а в таком деле любое оружие хорошо. - Да, "цель оправдывает средства"! - внезапно расхохотался Качибадзе. - Это мне один иезуит в Самегрело сказал, куда я ездил, чтоб купить для дочери моего двоюродного брата знатного жениха. Ражден Орбелиани властно поднял руку. Зураб обрадовался: скажет о самом важном. Орбелиани предложил: - Отдохнем, князья. Единодушно согласились, гурьбой повалили в ковровую комнату, окружили Качибадзе, забыв о кахетинских делах. - Купил? - Купил. - А почему в чужое царство за женихом скакал, мало у нас такого товара? - Для моей племянницы не нашлось. Всех вокруг ослепляла ее красота, и потому никто не видел приданого, которым соблазнял брат. Как посмотрят на ее косые глаза и коричневую бородавку на левой щеке с тремя несгибающимися щетинками - за агаджу отбегают. Уже к тридцати годам подходит, младшим сестрам дорогу к счастью, как арба с расшатанными колесами, загораживает. Тут брат мне и говорит: "Окажи благодеяние, разыщи жениха. Одно у меня условие: чтоб знатным был и рослым. Терпеть не могу маленьких - на коне не видно, на мутаках тоже. Ты все можешь, даже черную кошку на золотистого жеребца обменять". "Без хитрости, говорю, ничего не выйдет". Всю ночь за вином разговор вели. Наутро, нагруженный большим хурджини с двумя тысячами марчили, выехал в Самегрело, - там, думаю, много обедневших князей. По пути останавливался во всех княжеских владениях, но, сколько ни прельщал виноградником, лесом, деревней, все в один голос: "Покажи раньше невесту". Не помог даже звон двух тысяч марчили. Уже отчаялся, как вдруг в придорожном духане "К нам заверни" подходит ко мне мегрелец в продырявленной чохе, но с богатым оружием и хитро говорит: "Если жениха знатного рода ищешь, заплати мне десять марчили, укажу". Час торговались и на пяти сошлись. Указал он на Отиа Габуния. Поскакал я к этому князю. Вижу - ждали. Дом большой, но совсем обеднели. Невесту не просили показать, а сына Левана показали. Красавец! В дверь пригнувшись входит, усы - как у царевича, разговор веселый. Я сразу объявил, зачем приехал, ибо почувствовал, что угощали меня на мои пять марчили: недаром ободранный мегрелец за скатертью суетился. Сговорились быстро, только немножко поспорили. Я предлагал половину приданого до венчания, остальное - после. Они упрямо настаивали: "Все сейчас". Я колебался, но тут Отиа сказал: "Еще неизвестно, какой красоты невеста, за глаза берем". Я испугался: "За гла-а-за?! Откуда узнали, что так зло шутят?" - и для виду закричал: "Пусть поищут еще одну с таким приданым! А насчет красоты - не все то золото, что перед глазами блестит". На миг прервав рассказ, Качибадзе с ехидной улыбкой взглянул на Кочахидзе, потом продолжал: - Вижу, и они испугались и еще тверже стали настаивать на немедленном вручении приданого. Думаю: плохо, догадались. Через час пришел священник и свидетели - два надменных, богато одетых князя. Я передал служителю Христа запись на виноградник, запись на деревню со ста тридцатью душами крестьян и хурджини с двумя тысячами марчили. Свидетели просияли. А тот, что постарше, потребовал пересчитать марчили. Я ахнул и поцеловал крест, что монет две тысячи. Тогда он посоветовал не медлить со свадьбой. А приданое священник передаст семье тотчас после венчания, день которого тут же назначили. Вижу - мать, лукавая старуха, тоже с бородавкой, только на правой щеке. Ну, возликовал: за бородавку невесту не станут корить!.. Тут к скатерти пригласили. Сразу догадался - вино и барана богатые князья прислали. Туда-сюда, а я об одном думаю: не надо много пить, еще проговорюсь, - уж очень жених хорош, ему бы жить на воле еще. Но тут же подумал: о себе заботься, ибо брат обещал мне карабахского жеребца, если засватаю. Все же мать, часто моргая, спросила, богатые ли сундуки у невесты, ибо род Габуния знатный и жена ее сына должна блистать, как перстень с алмазом. Я быстро успокоил назойливую: сундук с серебряной посудой у невесты, пять сундуков с одеждой, четыре с постелью. Лица князей Габуния делались все радостнее. Отиа нагло потирал ладони. Тут черт нашел уместным дернуть меня за язык, и я выкрикнул: "Сколько лет копили... - поперхнувшись, добавил: - с самого рождения! Но мать насторожилась: "Сколько невесте лет?" Я развернул запись церкови о крещении и протянул священнику. К счастью, остальные были неграмотны. Служитель Христа торжественно прочел: "Дочь князя Качибадзе и княгини Качибадзе, ходатайством пречистой богородицы рожденная в счастливый день равноапостольной Нины, в год хроникона... нареченная..." Тут я вызволил запись и попросил сосчитать с такой же старательностью, как марчили, года невесты. Оказалось - семнадцать, ибо нареченная Ниной была младшая дочь брата. Потом все пошло быстро. Семья брата приехала поздно вечером накануне венчания. Свадебный пир был готов. Я посоветовал встретиться прямо в церкви. Габуния охотно согласились. Задержав Левана, я сказал: "Слышал, у тебя есть брат, почему не показывается?" Жених грозно вскинул на меня глаза: "Кто сказал, что прячем? В деревню по делу уехал". - "А к свадьбе вернется?" - "Как же без него свадьбу праздновать?" Я смущенно посмотрел на сильные длани жениха, похожие на весла, и решил задобрить его. Сняв с пальца дорогое кольцо, я сказал, что это от меня свадебный подарок. Этот бесстыдник тут же надел на свой палец кольцо и, любуясь, поклялся, что не расстанется с подарком до конца жизни... Священника я все утро поил вином, привезенным братом. За венчание дал двадцать марчили и тугой бурдюк с вином отослал домой ему вместе с атласом на каба для жены. Служитель Христа сиял и не заметил, сколько по записи лет невесте Рипсиме, а не Нино, младшей дочери князя Качибадзе... Церковь заполнили многочисленная родня и знакомые жениха. Перед иконами пылали свечи, зажженные услужливыми друзьями. Я шепнул своим: "Слишком светло". И вмиг правая сторона церкови стала темнеть. Я сам погрузил во тьму святого Евстафия и его двух соседей с нимбами. И вдруг заметил, что левая сторона тоже стала темнеть. На всякий случай я еще раз увлажнил палец слюной и прижал фитилек толстой свечи, озаряющей лик мученика Антония. Смотрю - на левой стороне погасла толстая свеча перед ликом пречистой девы Марии. Тут поднялся крик: "Невеста! Невеста!" И хор запел: "Гряди, голубица!" Тесно окруженная родней, плелась Рипсиме. А с левой стороны под возгласы "Жених! Жених!" поплыла группа, тесно окружив обреченного жениха. В полумраке приглашенные и гости во главе с невестой и женихом наталкивались друг на друга, визжали, отскакивали. И когда жених и невеста предстали перед алтарем, кто-то услужливо справа и слева потушил последние две свечи. Священник, как он потом рассказывал, хотел шепнуть дьяку, чтобы вновь свечи зажгли, и... осекся: "Наверное, сатана глаза мне затмил, еще на смех подымут, что лишнее выпил, недаром раньше почудилось, что церковь вся в огне". И он в полном мраке совершал обряд. А я, тараща глаза, все удивлялся: почему Отиа как-то не совсем рядом стоит, неужели в такой тьме рассмотрел суженую?.. Наконец х