деяний Моурави в Исфахане, а также всего замеченного ею в этом городе бирюзовых роз и кровоточащих ран. - Ты сказал, в Носте собирается княгиня? - Видит пророк, собирается, ага Папуна. Раньше арагвинцы там бесчинствовали, притесняли ностевцев, как хотели. Княгиня Нато тоже соизволила сказать, что, пока Моурави с семьей не вернется, Носте ее. Но тут я поклонился и возразил: раз ханум Нестан стремится в Носте, то и в отсутствие Моурави там ее приют. Видит небо, я не перешел за черту справедливости, но владетельница очень рассердилась на меня. - Ну, а Нестан поехала? - живо спросил Элизбар. - Удостоила мой слух словами: "Непременно поеду". - Наверно, все в послании сказано. Оно у тебя? - О ага Ростом! У меня... И послание князя Шадимана тоже. "Барсов" так и подмывало ринуться в покой Керима, схватить свиток, но Саакадзе сделал тайный знак, впрочем, хорошо замеченный Керимом. О послании больше не говорили. Едва забрезжило утро, Саакадзе, по старой привычке, вышел в сад и тут же столкнулся с Керимом. - Тебе что, Керим, плохо постелили, что, не дожидаясь восхода, встал? - Мой господин и повелигель, сердце мое переполнено радостью, ибо я вижу Непобедимого здоровым и всех, кто заполнил мои мысли, тоже. И если бы не на мутаках, набитых шерстью, лежала моя голова, а на камне, так знакомом мне с детства, я, видит небо, так же крепко бы спал. - Выходит, тебя все же тревожит что-то, мой Керим? - Ты угадал, мой повелитель. Саакадзе бросил на Керима пристальный взгляд и приказал Эрасти, который всегда был поблизости, собрать после утренней еды всех "барсов" в "комнате военных разговоров", только тайком от женщин. Но, едва дослушав Эрасти, "барсы", полуодетые, рванулись в сад; окружив Керима, они нетерпеливо ждали вестей, из ряда вон выходящих. - Мой повелитель, и вы, мои покровители, - начал Керим с некоторой торжественностью, - о князе Зурабе мое слово. Саакадзе порывисто опустил руку на плечо Кериму и взглянул ему в глаза: - Уж не хочешь ли ты сказать... - Видит небо, ты угадал, мой повелитель. В Картли не ждали, что царь Теймураз так пожелает избавиться от мужа своей дочери. Как ни были подготовлены "барсы" к самым невероятным новостям, они, пораженные, не могли вымолвить ни слова. - Князь Шадиман помог? - оставаясь внешне спокойным, спросил Саакадзе. - Свидетель пророк, ты угадал, мой повелитель. В тайном послании князь сам обо всем пишет. - Раньше расскажи, как случилось то, что случилось. - Видит аллах, если тянуть всю нить, трех пятниц не хватит. Князь Шадиман из Марабды, как настоящий змей, жалил Зураба и заодно царя Теймураза. Говорят, что царь, как и следует ужаленному, кружился и хрипел, ибо поверил, что князь Зураб намерен воцариться. О все открывающий и все закрывающий! Тбилисцы клянутся, что даже при тряске гор такой суматохи не было. Зураб Арагвский в Тбилиси метался подобно бешеному шакалу, - все царевну к себе звал, а сам опасался в Телави ехать. Тут князь Шадиман и царь Теймураз соединили свои хитрости, и шакал угодил в западню. Лукавец Варам от князя Шадимана в Телави и от царя Теймураза в Марабду как заяц бегал, хотя на всех дорогах князь Арагвский понаставил засады. Когда капкан сжал лапу "шакала", "заяц" остался в Телави - высмотреть. А справедливый владетель неба пожелал, чтобы было так: по случаю прибытия Зураба в первый город Кахети царь устроил большой пир. Нигде не сказано, что пир всегда кончается весельем, особенно, если за возглавляющим стол хевсуры с медными крыльями за плечами стоят. Бисмиллах! Что арагвскому князю крылатые хевсуры, если он уже горский трон своим табуретом называл! А для хевсуров и бескрылый "шакал" - угроза! Не догадывался Зураб, что шайтан уже сосчитал его дни. Высоко взлетел и всем говорил: "Я от Орби, царя орлов, силу перенял!" Но разве не сказано: чем больше высота, тем страшнее падение. Царь Симон от руки Зураба пал с высоты не больше трех локтей, а Зураба сбить надо было с гребня века, - поэтому, пророк свидетель, хевсуры и нацепили крылья. Говорят, вино на телавском пиру лилось второй Алазанью, и чтобы осталась лишь первая, придворные не пожалели сил, а князья - времени. Не только в арочном зале хлестало из кувшинов вино всех цветов радуги, но и на парадном дворе, где пятьсот арагвинцев, следуя примеру своего владетеля, поглощали без меры воду, таящую в себе огонь. Тысяча мертвых рыб по сравнению с перепившимися князьями и воинами представилась бы живой. И тогда царь Теймураз назидательно вскинул указательный палец, унизанный рубинами, и произнес: Приговор, а не маджаму, Что красавиц тешит рой... Кто другим копает яму, В яму сам летит порой. По этому сигналу в руке начальника хевсуров вспыхнул красный факел. Загремели медные крылья, и хевсурский меч, повторяющий форму креста, сделал круг над Зурабом и со страшной силой опустился на его шею. Прав Аали, воскликнувший: "Не допускай гордыню овладеть твоим сердцем, завтра может уравнять его с комком грязи!" Выволокли Зураба, как изменника царя, к воротам дворца, и там он пролежал ровно три часа, означавших: преступление, раскрытие, возмездие. На заре, отрезвившись, арагвинцы крик подняли, за оружием потянулись, а хевсуры еще ночью все шашки и кинжалы в одну груду сгребли и в подземелье скрыли. "Лучше потерять одну голову своего владетеля, чем пятьсот собственных", - так рассчитали оплошавшие арагвинцы и совсем тихо вывезли обезглавленного князя в Ананури. Бисмиллах! Приползает черная арба с черным верхом к воротам Ананури, а ее на порог не впускают. Там уже Баадур Эристави, старший брат Зураба, наследство принял. И похороны странные устроил: "Он меня живым хоронил, говорит, и любви не заслуживает!" И на гроб косится; "А вдруг выйдет!" А жену Зураба осудили: "Нехорошо все же, когда жена скромность теряет". И на дорогу косятся: "А вдруг прилетит". Царевна Дареджан траур отвергла: "При жизни князя, говорит, траур износила". Легко и полжизни выплеснуть, как воду из чаши. Вскоре уехала она в Имерети, - теперь царевна имеретинская, но вот-вот станет и царицей, ибо царь Георгий на ложе уже со смертью борется. Внезапно Гиви засуетился: - Сейчас скажем женщинам или после полуденной еды? - Успеют узнать через полтора года! - резко оборвал простодушного "барса" Димитрий. - Я тоже так полагаю, - вздохнул Дато. Задумчиво Георгий проводил пальцами по усам. Может, вспоминал он триалетское поле боя и юного Зураба, которого спас от смертельного удара ятагана. Мог ли он представить тогда, что сын доблестного Нугзара станет его выучеником, но отдастся затем самым низменным человеческим страстям и повернет свой окровавленный меч против учителя. И вот - конец. Пропасть унижения и печать позора! - Как скоротечно время! - тяжело поднялся Георгий. - Пойдемте, друзья, нас госпожи к скатерти ждут. В "зале кейфа" было шумно, праздновали пятницу, день Керима. Растроганный, восседал он на атласных подушках, как почетный гость принимал знаки внимания от близких его сердцу. Дастархан, расставленный на "новой скатерти", отличался изысканностью. Вина не было, ибо это запрещено кораном. Из серебряных кувшинов лился охлажденный снегом шербет. Дареджан мелодично ударяла в дайру, в "барсы" пели песню о замечательном Кериме. И никто не подозревал, что сейчас произойдет то, что потрясет всех собравшихся. Виновником был Гиви. Потягивая шербет, он как-то странно смотрел на Керима и вдруг рассмеялся: - Ты, дорогой Керим, почему не сказал, с кем прибыла из Исфахана Нестан? Кто поверит, что одна? Керим слегка смешался, потом, оглядев друзей, решил: "Все равно сказать необходимо". - Если ангел Габриэл обрек тебя нетерпению, скажу: ханум Нестан прибыла вместе с Хосро-мирзой. Водворилась такая тишина, что каждый мог невольно подумать, что потерял слух. И вдруг "барсов" охватило неистовство. - Значит, война?! А царь Теймураз?! - Неизбежно мне, мой повелитель и господин, рассказать все сначала. Без этого многое трудно будет понять. Но для успокоения скажу сразу: войны нет. Хосро-мирза, обойдя Кахети, в одну из пятниц вошел в Картли. Раньше народ пришел в смятение и, как всегда, бросился в горы и леса, но мирза разослал глашатаев с приятной вестью. Не избегая подробностей, Керим поведал друзьям о том, как царевич Хосро под страхом смерти воспретил юзбашам, онбашам и сарбазам не только убивать и грабить, но даже без приглашения входить в дома, будь то в городах или селениях, и что, к всеобщему удивлению, он, мирза, сам поехал к католикосу. Церковники сообразили, что Хосро не глупец, как царь Симон, и много полезного может сделать для царства. И тут настоятель Трифилий вспомнил, что кахетинский царевич Хосро и во время пребывания в Тбилиси не тронул его, и даже, когда некая девушка обезглавила молодого хана, сумел отвратить карающую руку от стольного города. Полдня вел Хосро с католикосом тайный разговор. А наутро во всех церквах священники объявили народу: "Во славу Христа, пусть каждый занимается своим делом! Царевич Кахети Багратид Хосро-мирза - бог да ниспошлет ему долгую жизнь! - пришел с любовью и заботой о Картли, и если деревни или монастыри захотят добровольно продать скот, или зерно, или сыр - все будет щедро оплачено Джафар-ханом, сыном благородного Караджугай-хана". И еще Хосро-мирзе аллах послал мысль пригласить картлийское княжество на большую беседу. Он милостиво объявил владетелям: "Аллах видит, никого не принуждаю, но если дружественно настроены, то пусть каждый из вас, сколько сможет, продаст персидским начальникам войск по сходной цене корма для двадцати тысяч". И еще просил князей помочь ему установить порядок в царстве, так сильно нарушенный Зурабом Эристави. Но, аллах свидетель, еще больше изумился народ, когда Хосро-мирза огласил ферман об освобождении царских крестьян на один год от податей, дабы они могли восстановить свое хозяйство. И еще святой Хуссейн подсказал мирзе просить владетелей на год уменьшить оброк, ибо без хорошего хозяйства царство не может оправиться... - Тут Керим умолк, обдумывая, как продолжить. - Я тебе подскажу, Керим, - усмехнулся Саакадзе, - от разорительной междоусобной борьбы Моурави с картлийским княжеством. - Твоя догадливость, мой повелитель, да приснится каждому мудрецу в сладком сне. - Значит, Хосро-мирза воцарился в Картли? - недоумевая Дато. - Почему обходишь главное, Керим? - Мохаммет свидетель, пока не воцарился, иначе раньше об этом повел бы поучительный разговор. - Но какую цель преследует он, мирно вторгшись в Картли? Уж не хочешь ли, Керим, уверить нас, что иранский "лев" превратился в ягненка? - Да избавит святой Хуссейн и да защитит! Даже в ночь под пятницу опасно о таком думать. Уже раз видел подобное. Как бы находясь на распутье, слушали Керима грузины, заброшенные судьбою в чужую им Турцию. "Что дальше? - мучительно раздумывали они. - Воевать с Хосро? Освободить Картли от персов? Ведь Саакадзе не верит в добрые намерения шаха. Раньше мирными средствами завоюет Картли, потом кровавыми - Кахети; недаром пока двадцать тысяч лишь ввел, а где-то поблизости тысяч сто для Кахети припрятал". "И страшнее всего, что церковь стала на сторону шаха. Вынуждена была стать. Зато князья Верхней, Средней и Нижней Картли в союзе с Хосро-мирзою до первого толчка изнутри или извне, - прикидывал в уме Саакадзе. - Они не потерпят ущемления своих прав, а оброк вместе с кожей крепостных сами привыкли сдирать. Значит, на них, как ни смешно, я могу рассчитывать". - Выходит, - спросил Саакадзе, - шах назначил Хосро-мирзу только правителем? - Да укрепит меня податель благополучия, он уже имеет тайный ферман на воцарение в Гурджистане. - Почему тайный? - Ростом недоуменно пожал плечами. - Откуда тебе все известно, Керим? - О мой господин, от Гассана... В одно из тбилисских утр, едва Хосро-мирза проснулся, Гассан поспешил рассказать мирзе обо мне. Мирза хотел рассердиться и уже глазами искал, что швырнуть в видящего сны. Но Гассан таинственно прошептал: "Мирза, ты не позже как сейчас позовешь Керима и повелишь ему остаться твоим советником. О отмеченный аллахом, даже Караджугай-хан и его сын Джафар-хан дарили ему свое внимание, втайне надеясь привлечь к себе. Не упускай, о мирза, случай приобрести верного, как талисман, везира. Знай, когда ты после царских трудов погрузишься в сон, Керим будет бодрствовать". Это о Гассане. А о мирзе еще лучше. Выслушав умные слова, Хосро-мирза, по желанию неба, забеспокоился и повелел прислужникам, не медля и базарного часа, разыскать меня. Прислужники не разыскали. Мирза еще сильнее забеспокоился. Тут Гассан сказал: "О гебры, помогите мне увидать жилище Керима, ибо, пока он не предстанет перед моим повелителем и повелителем всех царств Гурджистана, я не смогу погрузиться в сон, а всем известно, что только во сне аллах подсказывает мне то, что подсказывает". Гебры помогли. Придя в духан "Золотой верблюд", где я тайно жил и уже много раз выслушивал от Гассана важное об Исфахане, Гассан сказал: "О Керим, мое сердце полно любви к тебе, словно ты мой внук, а не внук моего друга, который в черные дни угощал меня кебабом и прохладной дыней. Иди к Хосро-мирзе, и ты станешь после него первым в царском Метехи. Знай, я видел сон..." Но тут я рассмеялся, Гассан тоже, но упрямо повторил: "Видел сон, и твое пребывание в Метехи много пользы принесет твоим близким". Аллах видит, я тоже так подумал и, надев праздничные одежды, но укрыв в складках пояса маленький ханжал, отправился к Хосро-мирзе. Не хочу осквернять свой язык ложью, мирза смутил мою душу и усладил слух. Он мне понравился, я ему тоже, так как не отпускал меня мирза три дня, угощая и расспрашивая. Потом заставил на коране поклясться, что останусь у него советником Дивана и начальником лазутчиков. Тогда я счел своевременным сказать такое слово: "О отмеченный аллахом, с благоговением и удовольствием, но не раньше, чем аллах поможет мне увидеть моего повелителя, Моурави, ибо он, словно волшебник, превратил голодного каменщика в то, чем я стал". Хосро-мирза вдруг покраснел, отбросил чубук кальяна и, опустив голову, задумался. Не сочти меня, о мой повелитель, самоуверенным, но мне показалось, что и мирза вспомнил, чем был он, пока ты не вывел его на дорогу благополучия. Подумав, Хосро-мирза спросил: "Есть ли у тебя, Керим, просьба?" Оказалось, что есть... Керим вдруг прервал речь и затем медленно протянул: - Доскажу, мой повелитель, когда придет час... О моя высокая ханум Русудан, тут как раз к месту вспомнить, почему рассердилась на меня княгиня Эристави. Узнав о желании ханум Нестан поселиться в Носте, Хосро-мирза повелел мне выгнать оттуда головорезов Зураба и поручить замок тому, кому ностевцы доверяют, ибо раз он, Хосро-мирза, - скажем, пока, - не присвоил Носте, как владение, ранее принадлежавшее царям, то оно по закону отходит обратно к хозяину, конечно, и его близким. Я поехал в Носте и поручил замок твоему деду, ага Димитрий. А поселение Носте и угодья взял в свои твердые руки Арчил-верный глаз, обещав к твоему возвращению дружину молодую создать. Мать и отец Эрасти в замок перешли, хотят в новый цвет покои перекрасить. Только Фирдоуси под силу словами описать радость ностевцев, - очень ждут княгиню Нестан. Тут главное: Хосро-мирза приказал выдать из арагвского эриставства часть золотого запаса княгине Нестан и выделить ей часть земель, как жене - хоть и бывшей - держателя, тоже бывшего, знамени Арагви. Сперва княгиня Нато наотрез отказалась, доказывая, что Нестан больше Орбелиани, чем Эристави. Хосро - тоже больше царь, чем мирза, - впал в гнев: "Бисмиллах! Из-за изменчивого сердца Зураба страдала красавица, и если добром не даст столько, силой возьму больше!" Исфаханская тысяча сарбазов на конях уже была наготове. Испугались владетели Ананури. И, аллах свидетель, я сам по справедливости делил. Теперь прекрасная княгиня богата. Но мне, по прихоти насмешливого дива, достался гнев ханум Нато... Мой повелитель, очень ждут тебя в Носте и... в Марабде. Князь Шадиман еще не закончил игру в "сто забот". Барсы недоумевали: как могут они вернуться мирным путем в Картли, когда ею владеет ставленник шаха? - Керим, ты что-то не договариваешь! - буркнул Матарс, снимая с глаза белую повязку и надевая черную. - Да, Керим, говори прямо, - потребовал Саакадзе. - О мой повелитель, раньше удостой внимания послание князя Шадимана, оно многое разъяснит... Все торопил меня князь. - Ты видел старого Барата? - Видел, ага Ростом. В Марабду вызвал и такое сказал: "Поспеши, Керим, лишь дожди задерживают Моурави в Эрзуруме. А дело важное и полностью касается Картли. Значит, Моурави на все будет согласен. Во имя высшего необходимо ему примириться с Хосро-мирзой". Еще о многом говорил владетель Сабаратиано, и каждое его слово, которое вспоминал в дороге, вынуждало меня нагайкой огорчать коня. - Выходит, - огоньки блеснули в глазах Саакадзе - недаром уже шестьдесят дней хлещет дождь. Видишь, мой Керим, князьям во всем удача, даже аллах на их стороне... Да, я узнал от тебя, мой Керим, многое, что радует меня и печалит. Примириться с Хосро? А не потребует ли шах от своего ставленника моей головы?.. И еще: напрасно царевич надеется легко, даже с моей помощью, справиться с Теймуразом, - царь непримиримый враг мусульман. Не Аббас ли погубил возвышенную царицу Кетеван - его мать и двух сыновей, соколов Кахети? У "богоравного" много приверженцев, ибо не оскудела Грузия верными сынами. Что же касается моего возвращения, то уйдет ли шах Аббас или еще, на "радость" Картли, проживет, я все равно вернусь. До моей головы, пожалуй, ему трудно дотянуться. Так вот, князь Шадиман угадал: ради Картли пойду на все. И если Хосро-мирза именно тот царь, который нужен не мне и Шадиману, а Картли-Кахети, то вернусь, как давно решил, без янычар. А если мирза оделся в одеяние благородных, а под алтабасовым плащом затаил персидский кинжал, то не бывать ему на троне Багратиони. - Думаю, дорогой Георгий, не ошибусь, если скажу, что Хосро будет настоящим царем, многое меня в нем удивило и обрадовало. - Дорогая Хорешани, хоть ты и сверкаешь умом, но ты женщина, а женщины не могут оставаться спокойными к поклонению, будь то царь или монах. "Барсы" затряслись от смеха. Улыбка тронула губы Русудан. - Но не будем предрешать! - продолжал Саакадзе. - Раньше ознакомлюсь с посланием моего Шадимана. - А сегодня я хочу напомнить, - шутливо заворчал Папуна, - что сегодня мы в честь дорогого гостя празднуем день пятницы. - Да будет мир и покой над крышей дома, благословленного небом! - Подражая епископу Феодосию, Дато вознес руки вверх. - Да ниспошлет... - Не богохульствуй, сын мой! Не богохульствуй! - подражая тбилели, протянул Гиви, придав своему лицу благочестивое выражение. - Гиви! - под хохот "барсов" закричал Матарс. - Завтра выпью за твое здоровье полтунги вина, а сегодня да ниспошлет тебе зеленый черт веселые мысли! Расскажи Кериму, как ты в мохамметанство переходил. К удовольствию женщин, больше о делах не говорили. День закончился веселыми сказаниями, песнями, и даже в угоду Кериму Автандил, Иорам и Бежан исполнили персидский танец. Когда Георгий, окатив себя холодной водой из кувшина, поднялся в свою комнату, он заметил на восьмиугольном столике свиток с печатью владетеля Сабаратиано, свисающей на оранжевом шнурке. "Совсем как змей, свесившийся с древа познания", - усмехнулся Георгий, взламывая восковую печать. С мельчайшими подробностями Шадиман описал не только ходы своей "дипломатии", но и все события, совершившиеся в Картли при Зурабе и после него. Он часто повторял: "Победа, дорогой Георгий; я обещал тебе и смертельно ужалил шакала, а это значит, что можно приступить к обсуждению дальнейших дел царства". "Время тебе, Великий Моурави, вернуться домой! Идет восстановление Картли, и кому, как не тебе, это дело дороже всего! Если бы я тебя не знал, то горячо упрашивал бы вместе с семьей прибыть в Марабду. Готов поклясться княжеской честью, что в моем замке тебя никто не посмеет потревожить. Но, зная тебя, говорю: и в Носте тебе еще не следует поселяться, дабы избавить шаха от соблазна требовать от Хосро-мирзы недопустимое. Лучше, если ты временно поживешь в Имерети. Я слышал, что твой сын Автандил - нареченный царевны Хварамзе. Сейчас в Имерети царствует Александр. Знаю, он тебя почитает и счастлив будет встретить твою семью. Пока будете гостить в Кутаиси, пока отпразднуешь там свадьбу, шах Аббас сам позаботится о твоем мирном возвращении в Носте. Последний гонец донес, что "лев Ирана" после убийства им Сефи-мирзы был спокоен, как кусок бирюзы на бархате, но Лелу изгнала его из сердца и... вот возмездие! - незаметная царапина на сердце превратилась в глубокую трещину. Шах Аббас сказал: "Алла иалпа! Нет мне возврата к жизни!" А как тебе известно, мой Моурави, мертвый шах пожаловать не может. До этого еще не додумался даже сатана! Это говорю тебе я, Шадиман. Поэтому близятся часы твоего возвращения в Носте, а ближайший путь к нему пролегает через Имерети". Саакадзе невольно рассмеялся: "Имерети!" Тогда около него извивался и царь Георгий и все придворные, ибо рассчитывали не его меч. А царевич Александр? И он не отставал от "богоравного". Еще бы, ведь Георгий Саакадзе обещал ему три царства - Картли, Кахети и его собственное, Имерети. А теперь? Прибыть с вестью, что Хосро-мирза не из тех, кто уступает свое место? И не исключено вдобавок, что Нестан-Дареджан потребует от влюбленного мужа помочь ее отцу в назревающем столкновении с Хосро-мирзою... Не такие войны будут способствовать становлению Картли. "И потом, - взгляд Георгия скользнул по простым ножнам шашки Нугзара, - Автандил слишком горд, чтобы просить себе в жены сестру царя, не имея даже собственного очага. Нет, дорогой Шадиман, не таков Георгий Саакадзе, чтобы гостить, не зная, когда и куда сможет уехать". Вновь склонился Георгий над посланием, - по-видимому, слова, выведенные крупным почерком, не заменяли ни плаща, ни веера, ни ширмы. Смысл их был прямой, а начертал их исконный враг, крупный феодал. Было чему удивляться. "Хосро-мирза, - продолжал читать Георгий, - именно будет тем царем, какой нужен Георгию Саакадзе и Шадиману Бараташвили. После многолетней грозы будто светлеет небосклон. Пусть выйдет царство из пепла, подобно фениксу-птице". Потом Шадиман полушутя сообщал, что его сыновей взял ко двору Хосро-мирза, и они с семьями уже переехали в Метехи. Но сам царевич не любит этот замок, наполненный, как уверяет, ужасами династии Багратиони, и собирается строить богатый дворец на правом берегу Куры, вблизи от собора Сиони. "Сиони ни при чем, - подумал Георгий, - дворец будет в персидском вкусе". Свиток растягивался. Не пожалел, видно, Шадиман ни времени, ни дорогих чернил. "Хоть мирза и приглашал меня в Тбилиси, но я решил, пока ты не вернешься, не покидать Марабду. Хочу тебя удивить: в твою честь вырастил большое лимонное дерево. Играю еще в шахматы с самим собою, ибо, кроме тебя, ни с кем не хочу играть в "сто забот", а они сейчас у нас с тобою общие. Должен открыто сказать, что без тебя за дела царские не возьмусь, так как не с кем. Князьям почти перестал верить. Следует вместо лимона выращивать новую породу князей. Итак, решил ждать тебя!" "Да, - заключил Георгий, - князь Шадиман Бараташвили пережил тяжелое потрясение, и... как ни странно, но, кроме меня, у него никого не осталось. Даже Хосро-мирза, с которым был дружен он и во всем согласен, не может оживить окаменевшее сердце. Со мною он вновь станет князем Шадиманом, мягким в движениях, жестким в замыслах. Но разумно ли мне, боровшемуся с ним всю жизнь за уничтожение одряхлевшего строя, оживлять "змеиного" князя для меня и "железного" владетеля для княжества? Незачем скрывать от себя: разумно! Ибо шакалы в тысячу раз опаснее змей. Вот благодаря змею мужчина познал женщину, женщине - детей. Яд змеи - ценное лекарство... Что со мною? О чем думаю?.. Да, о Шадимане... И его яд принес большую пользу Картли, ибо излечил картлийцев от страшной болезни - веры в неуничтожимость князей. Пусть не сейчас, но настанет время, когда народ Картли познает свою силу. А я должен завершить начертанное в Книге судеб и вернуться в Картли Великим Моурави, вернуться "первым обязанным перед родиной". И, словно подтверждая его мысли, прискакал гонец от Келиль-паши. Паша сообщал: "Дожди, лившие семьдесят дней, прекратились. Дороги в Месопотамию подсыхают, и пора, как решили, вместе выступить на Багдад, Хозрев-паша уже в Токате, поспешим и мы..." Эрзурум отходил в прошлое. В доме стали готовиться к отъезду. "Барсы" оживились: "Скорей! Скорей! А там конец войны! А там Картли!" Лишь Керим заметно мрачнел. Накануне отъезда, когда шел прощальный обед, он сказал: - Повелитель мой, слово имею сказать... Пусть и госпожи удостоят меня вниманием. Перешли в "комнату кейфа". Возле узких диванов, словно усталые путники, столпились кальяны, опустив чубуки на зеленое сукно. Никто не прикоснулся к ним, как и к лукуму, поданному на бирюзовом блюде. Поклонившись Саакадзе, Керим проникновенно сказал: - Неизбежно мне напомнить, о повелитель моей жизни: когда я склонился перед Хосро-мирзою и он узнал, что я направляю коня в Батуми, фелюгу в Трабзон, верблюда в Эрзурум, то спросил: "Есть ли у тебя, о Керим, просьба ко мне?" Оказалось, что есть, и я произнес такие слова: "О царь Картли..." - "Я еще не царь", - возразил Хосро. "Видит аллах, уже царь, о возвышенный Хосро-мирза, царь Картли, а скоро станешь и царем Кахети. Повелитель Гурджистана, судьба каждого висит на его шее. Моурави все время в битвах. Да будет над ним милость и любовь аллаха! Да будет небо ему щитом! Но зачем семье его находиться за пределами своего дома? Может, не сейчас, может, когда ты открыто воцаришься, милостиво перешлешь ханум Русудан ферман на право возвращения? Пусть фамилия Моурави по-прежнему владеет замком Носте с землями, прилегающими к нему". Никто не прерывал Керима, каждый будто вышел на развилку дорог: одна вела к началу начал - родному очагу, а другая - в неведомое пространство, насыщенное грозовыми разрядами. Выждав, сколько требовало приличие, Керим продолжал: - Может, показалось или правда, обрадовался мирза, только без промедления сказал: "О Керим! Ты чем-то задобрил аллаха, иначе почему он позволил тебе подслушать мои мысли? Но да будет известно: если второй узнал желание первого, то беспечному следует насторожиться, - ибо если знают двое, то это все равно, что знают все. И тут трехрогий сатана схватит твои желания и бросит в котел своим женам вместо перца и меда... И тогда, о Керим, первый и второй останутся с люля-кебабом без перца и гозинаками без меда". Керим в тот час не догадывался, что погрузившийся в молчание кахетинский царевич Хосро решал: выгоду ли или ущерб сулит ему возвращение Георгия Саакадзе в Картли. "Что подсказывает мудрость? Опасаться вмешательства Моурави в дела моего царства? Не вмешается! Не вмешается, ибо времени не хватит, будет занят другими царствами. Моурави прав! Реки Риони и Алазани должны влиться в реку Куру. А какие царства живут без воды? Значит, я помог Великому Моурави придвинуть к народу Грузии воду, а заодно и землю, на которой растет хлеб. Пока мой полководец Моурави будет убеждать мечом и речами царей Имерети и Кахети спрятать в сундуки свои короны и стать под скипетр царя Картли, как издревле главенствующий над грузинской землей, я определю, какие из четырех владетельных княжеств нужно завоевать, а каким повелеть добровольно отказаться у подножия картлийского трона от своих привилегий! Скажем, упрямца Левана Дадиани Мегрельского, ухитрившегося превратить свой народ в жителей рая, которые едят только манну небесную, пьют воду, посланную богом, и ходят голыми, - этого завидного владетеля придется убеждать мечом, ибо речи ему ни к чему. Другое дело - Гуриели. Этот владетель любит поговорить и не отказывается обнажить оружие, особенно на охоте. Тут Великому Моурави придется подарить еще одному гурийскому нищему дорогое оружие. Я сам для этой цели вручу Непобедимому свою саблю, дар шаха Аббаса, полученную от него в первый день моего появления в Давлет-ханэ. К слову: я прибыл туда вместе с Непобедимым, на дорогом коне, подаренном мне Георгием Саакадзе из Носте. Этого не следует забывать!.. Значит, мне необходимо помочь ему убедить еще Абхазети и Самцхе-Саатабаго в том, что на островках, именуемых страусовым крылом, им без остальных княжеств не удержаться. И не успеет кукушка - клянусь бородой апостола! - прокуковать, сколько кому жить, строптивцы вскочат на разукрашенных скакунов. И - клянусь хитоном Мохаммета! - не успею я выслушать рассказ Гассана о новом сне и поставить свечу перед ликом божьей матери или сотворить намаз, что одно и то же, владетели предстанут предо мною, позвякивая ключами от своих владений. Тут Моурави задумается: не время ли мне начертать новый закон, облегчающий жизнь народа? Оказывается, еще не время, ибо народу необходима земля. А где ее взять? Если отнимать у одного и отдавать другому, не будет ли это похоже на бурку, изрезанную так, чтобы укрыть от дождя не одного, а многих? Как же поступить, дабы и бурка осталась целой и народ сухим?.. Э-эге, Моурави! Или ты забыл про земли, отнятые у нас? Пусть при этом воспоминании бог низвергнет на завоевателей море огня и тучи пепла. И не наделит их ни одной буркой. Ты, кажется, Моурави, сказал, что опустошителями Грузии большей частью были магометане? Так что ж, разве всю жизнь ты не сражался с паствой аллаха? Или тебе не все равно, кто покушается на твою родину: магометане или язычники? Так отточи поострее свой меч и смени подковы твоему коню, а я помогу тебе не только отвоевать то, что мы потеряли, но и завоевать то, что никогда не было нашим!.. Удостой, Непобедимый, меня ответом: у кого еще ты видел такого доброго и разумного царя? Клянусь двенадцатью апостолами, что и я не против земли, воды и даже бурки для нашего народа, но... каждая птица должна знать силу своих крыльев, и не залетать выше положенного ей богом. Может упасть и разбиться насмерть. Только об этом мне следует думать и не следует говорить, - и потому, что еще не крепко восседаю на троне Багратиони, ревниво охраняемом церковью и княжеством, и потому, что жив еще тот, кто возвел меня на шаткий картлийский трон... Обманывать себя вредно! Возвел не для укрепления грузинских царств, а для превращения их в покорных вассалов шаха Аббаса... Но нет бога, кроме бога! Лекарь Юсуф клялся мне, что "льву Ирана" совсем недолго осталось отягощать себя заботой, как вернуть ушедшую любовь царственной Лелу. Иначе я и подумать не дерзнул бы о возвращении Непобедимого. Тоже можно упасть, а с высоты горы или трона - нет разницы, хотя высота трона досягаема лишь для "богоравных", а высота самой ледяной горы доступна каждому, даже рабу. Должен признаться себе: возвращение Георгия из Носте мне если и не очень приятно, то очень выгодно, ибо все его помыслы: "От Никопсы до Дербента!" А это крепость моего трона, ибо сила и моего царства в его обширности. А кому такое не по вкусу? Не задумываясь скажу: Шадиману. Лишение четырех княжеств их призрачной независимости - это удар по непокорным тавади. Шадиман же всю жизнь боролся за привилегии княжеского сословия. Что ж, приходится радоваться печали этого сильного умом и владениями князя. Я не раз приглашал его вернуться в Тбилиси и приняться за дела царства. И каждый раз он под разными предлогами отказывался, наполняя мое сердце ликованием. Но с таким князем, как Шадиман Бараташвили, и с таким азнауром, как Георгий Саакадзе, лучше жить в мире. И я снова посылал гонцов в Сабаратиано, наполняя свои послания красноречивыми доводами и упреками, что князь в трудную пору обрекает меня на одиночество. И снова восторгался, получая туманные обещания прибыть своевременно. Возможно, он, перл Марабды, ждет возвращения Непобедимого? Его не напрасно подстерегает разочарование, ибо объединение всех грузинских царств и княжеств под моим скипетром станет той пропастью, которую не перешагнут, чтобы встретить друг друга, князь и азнаур. Для меня выгодна эта преграда, для бога тоже, - ибо дружба "барса" и "змеи" противозаконна! Да будет известно: прыгающий должен прыгать, ползающий - ползать, иначе... расшалившись, они могут опрокинуть трон". Хосро-мирза, царевич Кахети, ставленник могущественного шаха Аббаса, вздрогнул. Открыв глаза, он пытливо оглядел "зал оранжевых птиц", остановил свой взгляд на Кериме и весело рассмеялся... - Тут я, о мой повелитель, весь превратился в слух, - продолжал Керим, - ибо испугался слишком долгого молчания Хосро-мирзы. "О Керим, ты словно добрый вестник, - так начал говорить повеселевший царь Картли. - Слава аллаху, предопределившему мне написать такой ферман, ибо и я видел Моурави в ореоле славы Непобедимого. Но еще один ферман повезешь ты, о Керим, для княгини Хорешани. Пусть, когда захочет, вернется, одна, или... с мужем, или еще с кем пожелает. Носте тоже перейдет обратно к владельцу, награжденному им за доблесть". - Не хочешь ли ты, Керим, сказать, что будущий царь скрепил печатью такие ферманы? - Аллах свидетель, скрепил, ага Дато, и как раз они со мною. Воцарилось молчание. Дареджан робко вскинула голову и тотчас опустила: "О защитница всех скорбящих, подскажи Моурави дать согласие!" - Оказывается, я когда-то не напрасно подсунул шаху Аббасу этого хитрого политика Багратида Хосро взамен благородного, но бесхитростного Багратиони Луарсаба Второго... И не раскаиваюсь, ибо не трудно понять, кто для Картли важнее. Думаю, хитрец недаром открывает мне возможности мирно вернуться в Картли, но он тешит себя надеждой, что только о возвеличении его трона буду я печалиться. Пусть раньше подумает, как сделать, чтобы дым очагов народа подымался густой и синий, чтобы "обязанные перед родиной" уходили на битву веселыми, не опустошая закрома своих дарбази, чтобы князья сняли дорожные рогатки, ибо пошлиной за проезд через их владения они снижают торговлю и еще больше обедняют народ, лишая его возможности продать излишек и купить необходимое. И еще: на войне весь народ грудью защищает отечество, а трофеи делят между собою только владетели. - А азнауры нет? - И азнауры не должны самовластно делить то, что не ими только заработано. Ты не усмехайся, мой Папуна, я говорю не о трофеях, взятых в далеких странах, немало и я добыл их в чужеземных владениях. - Хорошо добыл! - возмутился Дато. - Скажи лучше, сколько себе оставил? - Полтора шаури на заплату для цаги! Все на оружие и на улучшение хозяйств народу роздал. - Э, Димитрий, не совсем так: отдавал народу часть доходов от личных земель, а надо, чтобы народ от всего царства прибыль получал. Так вот, все трофеи должны поступать в "сундук царства", и пусть сам царь с честными мдиванбеками определяют, сколько кому и за что следует и сколько надо оставить на постройку крепостей, мостов, на украшение городов. - Дорогой Георгий, ты забыл про церковь, - засмеялся Дато, - этого тебе никогда не простят! - Об этом не следует беспокоиться, церковь всегда о себе напомнит. И если я что-нибудь понимаю в царях, то этот Багратид, Хосро, не станет препятствовать мне объединить Грузию в одно царство и притворится непонимающим, когда мы, азнауры, - скажем, с ничбисцами - начнем гнать с наших земель не только мусульман, но даже их тени. Спросите - почему? Хосро - царевич-грузин и собирается царствовать единолично и долго. Добавлю: царствовать от "Никопсы до Дербента!" Как при солнцеликой. А для такого величия трона ему нужно признание всего народа, а не только князей, стяжателей всех земных благ. Он все не хуже меня понимает - и потому, что не раз в Исфахане говорил с ним об этом, и потому, что хорошо знает, что представляет собою изгнанный народом царь. Итак, решено: мы, мои соратники, вернемся в Картли и будем выполнять давно нами намеченное. Да возвеличится наша любезная родина! Да царствует в ней царь, нужный народу, а не мне и Шадиману!.. И вот еще главное: запомните все - и ты, мой Автандил, и ты, мой Иорам, продолжатели рода Георгия Саакадзе, "первого обязанного перед родиной": "Счастлив тот, у кого за родину бьется сердце!" И вновь наступила тишина, но не гнетущая, а торжественная. Все понимали значение этого часа. Саакадзе оглядел свою семью и облегченно вздохнул: "Вместе ли, или без меня, но моя семья вернется на родину, к очагу прадедов, без которого нет на земле благополучия". Ночной мрак слил горы и равнину, стены и минареты, лишь изредка стража вздымала тусклые фонари, зловеще отбрасывающие блики. До хрипоты лаяли собаки, звеня цепями. И вода городских источников, черная, как смола, журчала так притаенно, словно была прикрыта войлоком. Твердыней мрачной жизни, отрицающей простор и сковывающей воображение, представлялся Эрзурум в эту нескончаемую ночь. Но лица "барсов" были освещены тем несказанным светом, который зарождается в глубинах сердец. "Вернуться в Картли дорогой мира!" Счастливое волнение охватило женщин, когда Керим торжественно достал из узкого кожаного мешочка два фермана со свисающими на оранжевых шнурках печатями Хосро-мирзы и положил их перед Саакадзе. Внимательно зачитав оба фермана, Моурави протянул один Русудан, другой - Хорешани. Они в свою очередь передали их "барсам", а Димитрий после некоторого раздумья - Кериму. - Пусть у тебя хранится то, что сейчас дороже всех ценностей. Все же Хосро молодец, полтора верблюжьих хвоста ему на папаху! Вспомнил, кто сделал его "богоравным". По молчаливому уговору пира не устраивали. Говорили тихо, задушевно. Мечтали о том, что вновь сомкнутся все дороги. Русудан была молчалива, но вдруг сказала: - Дорогой Керим, я догадываюсь, что кара настигла Зураба. Прошу, передай моей матери, что князь Арагвский предал не только Моурави, он запятнал родину! По таким витязям ни мать, ни родные не должны убиваться. Что стоит кровь, отравленная низменными страстями? Папуна любовно укладывал в свой хурджини двух игрушечных буйволов, впряженных в крохотную арбу, на которой возлежал бурдючок. Этот подарок старого Квливидзе, привезенный Керимом, имел для Папуна особую прелесть, он напоминал о пути в Носте, о безмятежных днях далекой юности. Димитрий подтягивал желтые цаги, полученные от деда также благодаря Кериму. Дато прикреплял к сетчатой кольчуге сиреневую ленту неизменно любимой Хорешани, Элизбар и Пануш навешивали на древко разорванное в бурях и боях знамя - "барс, потрясающий копьем". Керим и Иорам, остающиеся в Эрзуруме ждать возвращения Моурави с "Дружиной барсов", придирчиво проверяли седловку. Утро выдалось пасмурное. В сероватой пелене исчез пик Эйерли-Даг. Не стало видно зеленых флагов с полумесяцем на башнях Меджидие и Азизие, поднятых в честь отбытия Моурав-паши из Эрзурума. Краснобородый паша, новый начальник крепости, преподнес главе "барсов" Гурджистана Каратабан - серого отлива ятаган с гравированной золотом надписью: "Благодарный Эрзурум - Моурав-паше!" Орта сипахов с крыльями на низких шлемах и продолговатых щитах, горделиво восседая на серых в яблоках и золотистых скакунах, застыла в строю, готовая сопровождать любимца султана. "Выступаем в последний бо