-- задорно отвечала Луша, -- пущай нам папаня вскорости женихов приведет... -- Вот ужо скажу отцу. Он поохладит вожжой-то, -- нахмурилась мать, -- ишь кака царевна, подай жениха. Девушки замолкли, присмирели. -- А спасители наши где? -- вспомнила Наталья. -- У домницы, девонька, руду плавят. Да ты погоди, не спеши, -- добавила хозяйка, видя, что Наталья хочет встать, -- отдохни, покушай. Но Наталье не терпелось. Одевшись, она вместе с девушками выбежала на улицу. Большая серая собака бросилась к Наталье. -- Волк! -- закричала девушка, прячась за спины хозяйских дочерей. -- Что ты, Наташенька, не бойся, это наш Разбой. Он тоже тебя спасал, волка загрыз. Наталья вспомнила, как было, робко протянула руку и погладила пса. -- Разбой, Разбойничек мой, -- приговаривала девушка, лаская собаку. Помахивая дружелюбно хвостом, пес лизнул ей руку. -- Полюбил тебя Разбой, -- удивилась Евдокия, -- злой он у нас. Чужих не жалует. Ну, пойдемте, девушки, к домницам. Видишь, Наташа, сарай у речки? Там отец... Панфил Рогозин, приписной крестьянин Лонгозерского медноплавильного завода, был родом с Кижинского погоста. Много тягот лежало на плечах приписных крестьян, и жизнь их сделалась вконец невыносимой. Особенно тяжело доставался мужикам уголь. Они заготовляли в лесу большие поленья, выкладывали высокие дровяные холмы, засыпали их землей, обкладывали дерном и томили дерево, медленно сжигая его на малом огне. Готовый уголь надо везти на завод. Трудно управиться мужику на своей лошаденке, когда до завода добрая сотня верст. Но и это не все: приписные крестьяне платили подушную подать деньгами, как и все крестьянство на Руси. Тут-то и начинался порочный круг: чтобы добыть деньги для подушной подати, Панфилу Рогозину приходилось уходить на заработки в Питер, а для рубки дров и перевозки угля он нанимал работника. Наемному человеку Рогозин платил в несколько раз больше, чем он сам получал от завода. Неродимая северная земля плохо кормила мужиков; того, что зарабатывала семья, едва хватало на пропитание. Не освобождались приписные крестьяне и от других многочисленных повинностей наравне с остальными крестьянами северных областей. Когда пришел конец терпению, Панфил Рогозин бросил дом и вместе с семьей тайком ушел из деревни. Он забрался в самую глушь карельской тайги и занялся железным промыслом. Вместе с сыновьями Панфил искал по лесам болотную руду, плавил ее в печах -- домни-цах, обрабатывал особым способом и получал прекрасную сталь, называемую на Севере укладом. Из этой стали Панфил выделывал серпы, косы, ножи, топоры и другие предметы, необходимые для крестьянского хозяйства. Вот уже пять лет живет в лесу Панфил Рогозин, скрываясь от людей, как дикий зверь. Не один Панфил, многие заводские крестьяне убегали в леса, спасаясь от голодной смерти. Некоторые в поте лица своего трудились, укрытые непроходимыми лесами и болотами, другие, сбившись в шайки, добывали хлеб грабежом. Летом Рогозины искали болотную руду, а зимой по первопутку подвозили ее к домницам. Зимой же плавили крицы и готовили из железа уклад. Панфил Данилыч, высокий, суровый, заросший волосом мужик, трудился в небольшом бревенчатом сарайчике. В земляной пол крепко вросли две коренастые печи -- домницы, сложенные из дикого камня. В одной из них плавилась руда. Младший сын Панфила Рогозина, Потап, краснощекий, белобрысый парень, нажимая на ручки мехов из тюленьей кожи, нагонял в домницу воздух. Направо от дверей стояли горн, две наковальни. Тут же валялись тяжелые молоты и несколько больших и малых клещей. -- Подмени, отец, -- тяжело дыша, позвал Потап; он мотнул головой, стряхивая пот, -- невмоготу, глаза слепит. Панфил Рогозин, наблюдавший плавку, молча перенял из рук сына мехи. Старший, Егор, голубоглазый великан с добродушным лицом, загружал вторую печь рудой и березовым углем. А средний сын, Дмитрий, пошел в мать: был невысок ростом. Он готовил глиняную трубку для нагона в домницу воздуха. Делать воздуходувную трубку надо умеючи. Она не только нагоняет в домницу воздух, но и служит мерилом готовности плавки: когда трубка прогорает до конца, мастера гасят огонь. Дмитрий лепил глину на деревянный, гладко обструганный стержень. На первый пласт он наложил тонкие лучинки и накрыл вторым слоем глины. -- Не тонку ли слепил, Митрий? -- беспокоился Панфил Данилыч. -- Четыре пальца, отец, в самый раз, -- бойко отвечал Дмитрий, ловко приминая глину. -- А в длину -- локоть. -- Моих и трех пальцев хватит, откровенно говоря, -- пошутил Егор. В избе было чадно. Копоть висела на потолке и стенах. От печи шел тяжелый дух, затрудняя дыхание. Не помогали открытая дверь и дыра в крыше. На улице заскрипел под ногами снег, послышался смех и веселые девичьи голоса. -- Папаня, -- в дверях появилась Луша, любимица Панфила Данилыча, -- гостью к тебе привели. Входи, Натальюшка! Девушки осторожно, чтоб не замарать новые шубки, пробрались в сарай и встали у двери. -- Что, певуньи, замолчали, ась? -- ласково спросил Рогозин, с любовью глядя на дочерей. -- Наташа, -- посмотрел он на гостью. -- Вот ты какая! Молодец девка, матерого волка зарубила. Сыновья любопытно уставились на красивую незнакомку. Широко открыв глаза, с восхищением глядел на девушку Потап. Наталья шагнула к Панфилу Рогозину. -- Спасибо, Панфил Данилыч, -- она поклонилась в пояс, -- спасибо, добрый человек. За спасенье век за тебя бога молить буду. Наталья подошла к братьям и каждому поклонилась. Мужики растерялись, а Потап густо покраснел, не зная, куда деваться от смущения. Рогозину очень понравилась Наталья Лопатина. -- Девка-то, вишь, цены нет, дорога девка... Такую бы невестку мне, ась? -- пошутил он, лукаво глянув на Потапа. Рогозинские дочки захихикали, кокетливо прикрыв ладошкой рот. -- Очухался ямщик-то? -- видя замешательство Наташи, перевел разговор на другое хозяин. -- Волки жеребца загрызли, так он сам волком выл, совсем ополоумел. Идите домой, девоньки, -- неожиданно строго закончил он. -- Управимся вот, тогда потолкуем. Руду плавить -- не блины печь. Три дня прожили Лопатины у гостеприимных хозяев. Аграфена Петровна с перепугу не сразу решилась отправиться в путь. Да и погодка держала: шел снег, гуляла метелица. Панфил Данилыч предложил впрячь в санки свою пегую лошаденку вместо растерзанного волками жеребца. Уступив слезным мольбам старухи Лопатиной, он отпустил своих сыновей проводить ее до скита. -- В обрат поедешь, Петряй, отдашь лошадь, -- сказал Панфил Данилыч на прощание. --Сам-то помаленьку да полегоньку и на одной доберешься. Провожаемые добрыми напутствиями, в погожий солнечный день Лопатины выехали в скит. Братья с пищалями за плечами легко скользили на лыжах за санями. Когда на виду показалась деревянная колоколенка, Рогозины попрощались и повернули обратно. x x x -- Мамынька, вставайте, полно вам спать, -- тормошила Аграфену Петровну Наташа -- Скит-то, вот он! -- Ну, слава те господи, приехали, -- очнувшись, выглянула из пуховых платков Лопатина. -- Петруха, скажи сторожу: к старцу нарядчику сестрица, мол, из города. На стук в разных концах скита залаяли собаки. За воротами кто-то долго кряхтел и кашлял. -- Кого бог принес? -- услышали, наконец, приезжие простуженный старческий голос. -- Отца Аристарха сестрица с дочкой, -- ответил Малыгин, -- с города Архангельского. Да скорей, старче, замерзли мы, еле живы. -- Поспешу. -- Раздались торопливые шаги, под ногами старца заскрипел снег. Вскоре ворота открылись. Высокий худой старик в теплой шубе и лисьей шапке выбежал к саням. -- Погоняй, милый, погоняй туда, к гостиной избе. -- Старик побежал вперед, показывая дорогу. Как только сани остановились, он принялся помогать гостям, закутанным в теплые одежды. -- Дочку вырастила, невеста, -- говорил старик, целуя Наташу. -- А ведь махонькая была, на коленях у меня сиживала Наташа с удивлением смотрела на резвого не по годам и будто совсем здорового старика. Обогрев и накормив гостей, Аристарх собрался уходить. -- На молитву мне время, Груня, -- сказал он сестре, -- ты отдохни, переведи дух с дороги-то, притомилась небось, а завтра о деле потолкуем. -- Как не притомиться! Дороги-то у вас, спаси господи и помилуй. Однако я в обрат тороплюсь, нет у меня времени по скитам прохлаждаться Ты бы зашел, братец, опосля молитвы Наталья-то спать будет, вот мы и поговорим на свободе. А завтра дай бог погодку -- в путь. Старик в удивлении раскрыл рот. -- Завтра домой собираешься? Что так? Велики ли дела у тебя по вдовьей-то доле? -- А вот придешь, расскажу, -- сердито ответила Аграфена Петровна и выразительно повела глазами на Наташу. -- Хоть в полночь приходи -- ждать буду. Когда старец ушел, Аграфена Петровна вытащила из дорожной корзинки заветную бутылочку и небольшой серебряный стаканчик. -- Опять, мамынька, -- с досадой сказала Наталья. -- В святом месте бы потерпели. Который раз зарекаетесь, а все... -- Не твое дело мать учить! -- прикрикнула на нее Аграфена Петровна. -- Прытка больно. Ложись да спи. Продолжая ворчать, старуха налила себе стаканчик, быстро опрокинула в рот и наполнила второй. -- Вот доведется тебе мужа похоронить, на старости одной век доживать, тогда и... Наталья, не слушая ее, быстро разделась и, укрывшись с головой меховым одеялом, притихла. Дожидаясь братца, Аграфена Петровна еще не раз "причастилась" из пузатой бутылки, и когда Аристарх появился в гостиной избе, Лопатина была навеселе. Увидав сестру, старец с укоризной покачал головой. -- Неладно, сестрица, до греха недалеко... -- Грехи наши, молитвы ваши -- замолите, -- бойко отозвалась Аграфена Петровна. -- А ты будто и не пьешь, братец? Вспомни-ка, родитель покойный не раз тебя вожжами за зелье-то охаживал... На-ко, попробуй наливочки. -- То забыто, сестрица. Все суета сует и волнение духа. Уж сколько годов хмельного не беру, -- сухо ответил брат, отстраняя налитый стаканчик. -- Ежечасно господа бога нашего слезно молю грехи простить, много грешон в миру, сестрица. -- Молись, молись, братец, а мне зубы не заговаривай. Вор всегда слезлив, плут всегда многомолен. Одними молитвами, скажешь, дом и лавку в городе нажил... Бесстыдный плут... -- Старуха, скосоротившись, погрозила кулаком. -- Да ты не отрекайся, Марфутка твоя в лавке хозяйничает, сама видела. Все ей по смерти отписать посулился. Нашел ведь чем девку взять... Тьфу, связался с молодухой, а самому седьмой десяток исходит. Широко, брат, шагаешь, смотри штаны не порви... Слушая сестрицу, Аристарх в замешательстве ерзал по лавке. -- Ну, ну, Груня, разошлась, -- примирительно сказал он. -- Язык-то у тебя напустит вестей -- и царским указом не остановишь... Я так, к слову... по мне, хошь пей, хошь нет -- все едино. -- Чует кошка, чье мясо съела. И я к слову, по мне, хоть десять домов имей... Пойдем, братец, в уголок, под иконы, да потолкуем. Брат и сестра пересели. Посмотрев, спит ли дочка, Лопатина сказала, понизив голос: -- Нагнись поближе, братец, скорбен ты на уши, а дело тайное. Отец нарядчик придвинулся, изогнул худое тело, наклонил голову. -- Купца Окладникова знаешь? -- Еремей Панфилыча, что ль? Как не знать! Первый купец, благодетель наш. -- Наталью мою сватает... в самом соку человек, и красив и статен, уж чего бы лучше. -- В чем препона? -- Не хочет девка, -- шипела старуха. -- Слово, дескать, другому дала -- Ванюшке Химкову. Ему и штанов-то хороших купить не на что. Все по промыслам мается. Супротив меня Наталья пошла, хотела в Мезень бежать... срам-то. Добрые люди упредили, вовремя спохватилась. Аристарх открыл рот, стараясь не пропустить слова. -- Тебя вспомнила, думаю, надежное дело в скиту девку спрятать. Еремей Панфилыч в согласии: "Вези, говорит, Наталью. А братцу передай, ежели он порадеет -- отблагодарю..." Ты как? -- Аграфена Петровна буравила хитрыми глазками брата. -- Что ж, отсюда девке уйти некуда. -- Аристарх облегченно вздохнул. -- Да и мать Таифа у нас редкого благочестия, строга с белицами, ой как строга, не сумлевайся, сестра, убережем. -- Спасибо, Аристархушка, -- подобрев, сказала старуха. -- Я бы сама осталась, да Еремей Панфилыч дом новый для молодой жены хочет ставить -- на мне все заботы, оттого тороплюсь. -- Ну что ж, с богом тогда... -- Аристарх зевнул и перекрестил рот. -- А когда за невестой ждать? -- По летнему пути думаю на карбасе, братец. А ежели и год у вас Наталья посидит -- ей на пользу. Рукомеслу какому научите, божественному пению, а главное, в страхе божием держите девку, гордыню ей смирите... Пока прими, братец. -- Аграфена Петровна, развязав узелок платка, вынула пять золотых червонцев. -- Спасибо, сестрица, -- поклонился Аристарх, -- все сделаем. Девка молодая что воск: лепи из нее что хочешь. Приедешь не узнаешь -- шелковая будет. -- Старик опустил глаза и молча стал поглаживать бороду. -- Помаленьку, полегоньку... исподволь и ольху согнешь, -- добавил он, помолчав, -- а вкруте и вяз поломаешь. На рассвете следующего дня, не попрощавшись с дочерью, Аграфена Петровна выехала в обратный путь. Глава двенадцатая. ТАЙНЫЙ СГОВОР -- Я сдаюсь, господин Бак. Ваш конь решил партию. Директор конторы сального торга герр Вернизобер, с сожалением кинув последний взгляд на доску, протянул руку к стакану. Отхлебнув глоток и запив крепкий ром апельсиновым соком, он поднялся с кресла. Это движение Вернизобера вывело из задумчивости хозяина. -- Куда вы, герр Вернизобер? Еще нет и десяти часов! -- Бак почтительно усадил гостя на место. -- Я вспомнил, герр Вернизобер, вы мне что-то рассказывали о вашей крестнице. Так почему же она не может выйти замуж? -- Ах, господин Бак, -- вздохнул Вернизобер, -- она полюбила честного, но бедного человека. Родители Елизабет не могут согласиться на такой брак... А она так страдает, бедняжка, ее юное сердце разрывается на части. -- Директор закатил глаза к потолку. В это время Бак внимательно разглядывал своего гостя. Высокий, худой, с маленькой головкой на длинной шее; бритый, с бледными отвислыми щеками; на длинных ногах потрепанные башмаки. На нем, словно на вешалке, висел кафтан табачного цвета с нечистыми кружевными манжетами. Видимо удовлетворенный, хозяин отвел глаза и как бы в глубоком раздумье сказал: -- Ну, а если, герр Вернизобер, жених вашей крестницы получит место в нашей фирме с солидным жалованьем, ну, хотя бы... -- Бак помедлил и назвал сумму годового жалованья, о котором и сам Вернизобер мог только мечтать. -- О господин Бак, -- воскликнул удивленный директор, -- без сомнения, это решило бы дело положительно! Я восхищен вашей щедростью, но как я могу вас отблагодарить? -- Не будем об этом говорить, дорогой герр Вернизобер, -- прервал излияния Бак. -- Мы, иностранцы, должны поддерживать друг друга в чужой стране. Я с удовольствием делаю эту маленькую радость для вашей Елизабет. Меня интересует один вопрос, герр Вернизобер, -- продолжал Бак, наливая себе и гостю ром. -- Я слышал, многие русские промышленники направляют в этом году свои суда на Шпицберген. Вы, кажется, добились предварительной регистрации всех судов, уходящих на промыслы. -- Хозяин усиленно захрипел трубкой, а потом долго выковыривал пепел. -- Хотелось бы знать, сколько русских судов будет промышлять на Шпицбергене и какими путями они пробираются к этой земле... Понимаете, герр Вернизобер, я хочу заняться постройкой хороших крепких судов для местных нужд... Мери, пожалуйста, трубку, -- вежливо попросил он, -- принесите из столовой. Она лежит на моем кресле. -- Очень рад быть полезным вашей коммерции, господин Бак... -- Вернизобер вынул записную книжку. -- В этом году около двухсот судов выходят из портов Белого моря на Грумант; столько же, по-видимому, будет промышлять на Новой Земле. -- Он перевернул несколько страничек. -- Несколько лет назад судов выходило значительно меньше -- тяжелые льды мешали работе... -- Гость спрятал книжку и опорожнил свой стакан. -- Что касается пути на Грумант... -- Вернизобер, тарабаня пальцами по столу, на минуту задумался. -- Я могу, господин Бак, подарить вам карту, сочиненную русским кормщиком Амосом Корниловым. Весьма хорошая карта... Директор оживился. -- Корнилов исполнил ее с примерным старанием. Там есть все, что вас интересует, господин Бак. Остров Грумант стал истинно русской землей. -- И, помолчав, он добавил: -- Здешних моряков не страшат льды. Они прекрасные мореходы, эти русские, смею вас уверить... Вильямс Бак поморщился. Ему показалась неуместной похвала Вернизобера, но все же он вежливо ответил: -- От души благодарю вас, герр Вернизобер. Значит, вы думаете, перспективы для местного кораблестроения благоприятны? -- Да, господин Бак, промышленники жалуются на недостаток судов и корабельного леса. Несомненно, ваше благое начинание поможет развитию местного мореплавания. Если у вас еще в чем-нибудь встретится нужда, господин Бак, я всегда к вашим услугам... -- Гость опять поднялся со своего места. -- Но все же я решил идти домой. По дороге зайду к крестнице порадовать ее вашим великодушием... Карта будет завтра у вас, ее утром принесет мой Михель. Вильямс Бак изобразил на лице сожаление. -- Мне жаль потерять такого приятного собеседника, но я понимаю ваши чувства, они весьма похвальны, герр Вернизобер. Бак проводил гостя до самого крыльца. -- До свиданья, герр Вернизобер! -- еще раз вдогонку крикнул гостеприимный хозяин. Теперь Вильямсу Баку больше не нужно было скрывать свою радость. Потирая руки, он вернулся в дом. "Такая карта стоит побольше жалованья жениху-бездельнику, -- думал купец. -- А старый дурак Вернизобер совсем сошел с ума от восторга". Большой особняк Вильямса Бака совсем недавно появился в Архангельске. Дом построили быстро, не считаясь с расходами. Комнаты купец обставил дорогой мебелью, купленной в Англии. Богатая драпировка, роскошные ковры, картины -- все говорило о достатке хозяина. Бак прошел в свой кабинет и уселся в глубокое удобное кресло. Румяная молоденькая горничная внесла серебряный канделябр с двумя зажженными свечами и молча поставила на заваленный бумагами письменный стол. Окна, выходящие на улицу, она задернула тяжелыми бархатными шторами -- хозяин не любил любопытных глаз. Расправив угол завернувшегося ковра, горничная вышла. Но Бак не нашел успокоения в мягком кресле. Поднявшись, он стал прохаживаться по кабинету, толстый ковер заглушал его легкие быстрые шаги. Сказочно разбогатевший на своих махинациях с корабельным лесом, Вильяме Бак был далек от патриотических чувств, о которых упоминал башкир. Эти доводы казались ему пустыми. Купец понимал, что перегибать палку нельзя -- это могло повредить делу. А планы его шли далеко и были рассчитаны на много лет. Да, много лет должен был Бак черпать золота, бесконтрольно пользуясь богатством Севера. Черной ненасытной пиявкой он крепко впился в тело страны, давшей ему приют. Крутые меры, предложенные Бенджамином Вольфом, могли разрушить планы купца. Если патриотизм вредил прибылям, Бак предпочитал о нем забывать. Но королевское правительство никогда не забывало о своих интересах. Новое поручение очень беспокоило купца. Больше того, он просто боялся. В глубине души он надеялся, что шкипер Браун не появится и ему не придется заниматься этим опасным делом. Только недавно с помощью графа Шувалова он получил кредит от русского правительства в триста тысяч рублей на развитие кораблестроения в Архангельске и спокойно положил их в свои карман, а тут... Вдруг Бак вздрогнул от резкого стука дверного молотка. В кабинете неслышно появилась горничная. -- Мистер Томас Браун, шкипер брига "Два ангела", -- доложила она, приседая. -- Просите, Мери. -- Бак приосанился, готовясь встретить гостя. -- Ах, шалунья! Не бойся, старый Браун не обидит девушку. Хе-хе-хе! -- раздался неприятный смех. В дверях кабинета появился грузный человек с полным сизым лицом. Длиннополый синий морской кафтан указывал на профессию гостя. В руках он держал шляпу, обшитую галуном. -- Шкипер Томас Браун, сэр! Весь к вашим услугам. -- Гость протянул свою ручищу Баку. -- Не прошло и часа, как я отдал якорь... прибыл из Лондона, сэр. -- Гость закашлялся. -- Добрый день, мистер Браун, прошу вас. -- Бак показал на кресло. -- Поздравляю с благополучным прибытием, дорогой капитан. Разрешите узнать, что привело вас в наши отдаленные места? Вильяме Бак подошел к двери и плотно закрыл ее. -- Чем могу быть полезен своему дорогому соотечественнику? Браун, порывшись в кармане, вынул объемистый пакет и молча подал его хозяину. -- Простите меня, мистер Браун. Я отвлекусь только на одну минутку, -- разорвав конверт и быстро пробегая глазами письмо, говорил Бак. Это было обыкновенное деловое письмо торгового дома "Вольф и сыновья", клиентом которого состоял Бак. За длинным почтительным обращением следовал перечень новых, полученных от Бака денежных вкладов. Выражалась уверенность, что высокочтимый Вильямс Бак и в дальнейшем останется клиентом торгового дома "Вольф и сыновья". Далее шли пожелания успешной деятельности. В конце была сделана небольшая приписка: "Податель сего письма будет вам весьма полезен в коммерческих делах. Можете ему вполне довериться -- его финансовое положение нам хорошо известно". -- Итак, мистер Браун, вы прибыли сюда для... -- пряча письмо, начал было Бак, но так и не мог придумать, как закончить фразу. Ему помог гость. -- Готов выполнить все ваши указания, сэр. С вашего позволения, сэр... -- И Браун протянул руку к бутылке с ромом. -- О, пожалуйста, дорогой капитан, угощайтесь. Это ямайский ром с благословенных Карибских островов. Браун поднес горлышко к своему мясистому носу и, с наслаждением вдохнув, налил себе полный бокал. -- Божественный напиток, не правда ли, сэр? За нашего славного короля! -- вдруг рявкнул он. -- За старуху Англию, за ваше здоровье, сэр! Бак поспешно наполнил свой бокал. Новые знакомые выпили. -- Хорошая штука ром, -- захрипел Браун. -- При моей работе заменяет все -- и жену, и детей, и докторов, и даже всех королей и королев, ха-ха-ха! -- закончил он оглушительным смехом. -- В проклятой Африке, -- продолжал Браун, -- много пришлось поработать с черным товаром. Старый Браун давно бы был богачом, если бы чернокожие были более живучи, сэр, но они плохо переносят морские путешествия. Дьявол их раздери! А страховка невыгодна. Страховые компании всегда норовят обсчитать честного человека... Да, поработали эти руки, -- хрипел старый шкипер. Вильямс Бак старался придумать, как перейти к делу. Присутствие соотечественника тяготило его. -- Дорогой капитан, надежны ли ваши матросы? -- издалека начал Бак. -- Дело, о котором я собираюсь с вами говорить, очень серьезно. Нужны преданные люди, умеющие молчать. -- О да, сэр! Экипаж надежен. Мои люди, они будут молчаливы как рыбы. Пусть кто-нибудь из них посмеет открыть свою пасть! -- Шкипер яростно потряс кулаком. -- Дьявол всех раздери! Каждый из них заслужил виселицу и знает, что его голова стоит меньше, чем кокосовый орех. -- Так вот, мистер Браун, -- перебил рассуждения шкипера хозяин, -- нужно постараться для старой Англии... -- Бак опять замялся. -- Ваши слова о старой Англии, сэр, будут иметь гораздо большее значение, если я увижу здесь на этом столе солидную сумму. -- Шкипер хлопнул ладонью. -- А потом, сэр, говорите короче. Вильямс Бак не обиделся на грубость шкипера. Он подошел к потайному шкафу в стене, вынул небольшой мешочек с золотой монетой. -- Это вам, Браун, считайте задаток. Осенью вы сможете получить бочонок золотых гиней. Шкипер подбросил на ладони золото и, удовлетворенно буркнув, сунул монеты в объемистый карман. -- Заранее согласен выполнять любую работу, сэр, -- спокойно сказал он. -- Золото с детства убедительно действует на меня. Слушаю вас, сэр! Вильямс Бак, вплотную приблизив свои губы к уху шкипера, стал тихо нашептывать. Шкипер, соглашаясь, изредка наклонял голову. -- Все ясно, сэр! Такое дело как нельзя лучше подходит моим людям. Я думаю, ребятам все равно, кому резать глотки... Это привычное дело, сэр. Ах да! На ваше имя у меня в трюме имеется немного груза. В Лондоне я получил указание вскрыть ящики в вашем присутствии, сэр, не вынося их с судна... -- Шкипер выпил еще стакан и, снова плюнув на ковер, стал прощаться: -- Итак, жду вас на своем судне, сэр! Завтра ровно в полдень. Вильямс Бак позвонил в серебряный колокольчик. Вошла горничная. -- Проводите гостя, Мери, -- с облегченным вздохом сказал хозяин. Браун, протопав тяжелыми ботфортами по передней, вышел на улицу. В ушах Бака еще долго раздавался хриплый смех пьяного шкипера, а перед глазами назойливо маячило его разбойничье лицо. Чувствуя усталость, купец зевнул и посмотрел на часы. -- О, так поздно, -- всполошился он, берясь за колокольчик. -- Мери, скорее грелку в постель, северные ночи свежи даже летом. Мечтая о теплой перине, Вильяме Бак заспешил в спальню. Цоканье копыт и стук колес привлекли его внимание. Бак прислушался. Лошади остановились у крыльца. Раздался стук молоточка; сомнения не было -- еще один посетитель. Горничная вопросительно взглянула на хозяина. -- Открой, Мери, -- поколебавшись, сказал Бак. -- Никто не может без спешного дела так поздно стучать в чужой дом. -- И он, тяжело вздохнув, стал ждать. Постукивая каблучками лаковых сапожек, в кабинет вошел Еремей Панфилович Окладников. -- Дорогому хозяину нижайшее почтение, -- с достоинством поклонился купец. -- Ежели потревожили, прощения просим. -- Как можно, Еремей Панфилович! -- притворно улыбнулся Бак. -- Большие дела можно делать и ночью. Садитесь, господин купец. -- Правду говоришь, ежели барышом пахнет, что ночь, что полночь -- все едино. Был бы толк. Сняв поддевку тончайшего сукна, Еремей Панфилыч развалился в кресле. -- Почитай, две недели дома не был, -- снова начал он, -- в Кемь морем ходил. Вернулся, приказчики говорят, от тебя присылали: спешное дело, дескать. Вот и решил на завтра не откладывать. У нас говорят: одно сегодня лучше двух завтра. -- Еремей Панфилыч хохотнул. -- Очень хорошая пословица, господин Окладников. Я хочу вам сделать наивыгоднейшее предложение... Бак посмотрел на купца. Окладников, навострив уши, слушал. -- Что вы скажете, если я вам предложу... -- Бак помедлил, -- предложу заготовлять строевой лес в количествах, в десять раз больших? Как самому уважаемому купцу в городе, я... -- Супротив закону не пойду, -- грубо отрезал Окладников. -- Почему против закона? -- улыбнулся Бак. Он выдвинул ящик стола. -- Прошу вас взглянуть. Вот бумага на право вырубки, сплава и вывоза онежского корабельного леса. Монополия сального торга графа Шувалова... Граф Шувалов уступил ее мне. Как видите, все по закону. -- Мало нажился? Опять лесом думаешь торговать? -- Да, отчасти и лесом. Так вот, нам нужен крупный подрядчик, солидный купец с большим капиталом. -- В заморье лес пойдет? -- А хотя бы и так. -- Э, нет! -- Окладников крякнул и отер лицо платком. -- Не подойдет. И так неприятностей полный короб. Против своих не пойду. -- Но почему? -- улыбнулся Бак.-- Мало ли в России лесов? -- Лесов немало, да эдак за десять годов сведем всю ближнюю корабельщину, сгубим корабельное дело, морские промыслы, -- повторял Окладников слова онежских мореходов. -- Вот так же ваши кормщики донесли в Санкт-Петербург, -- еще приятнее улыбался Бак. -- А я написал коммерц-коллегии и доказал: развитие лесного промысла -- благодеяние для этого края. -- Неужто обвел вокруг пальца? -- изумился Окладников. -- Ах, милейший Еремей Панфилыч! -- Бак доверительно притронулся к плечу Окладникова. -- Я вам откроюсь: мне срочно нужны деньги. Я думал с вашей помощью поправить свои дела, но раз вы не согласны, -- хозяин пожал плечами, -- мне придется вступить в переговоры с господином Парамоновым... Он согласится. Сто тысяч стволов в год -- немалая выгода. Окладников задумался. -- Прошка-то согласится... -- растягивая слова, начал купец. -- Только вот что: молод он еще со мной тягаться. А ежели прикинуть -- лесу у нас видимо-невидимо. Что ему содеется... -- Еремей Панфилыч встал. -- Ну что ж, давай по рукам... Твои дела враз поправлю, знай Окладникова. -- Купец протянул руку. -- Вы настоящий деловой человек, -- пожимая ему руку, говорил повеселевший Бак. -- Я всегда это знал... Но я тоже иногда могу быть полезным. К примеру, Еремей Панфилыч, один дружеский совет: не посылайте ваши суда на Грумант. -- Почему? -- удивился Окладников. -- Там наш промысел, богатство... -- А лес? -- вскрикнул тонким голоском хозяин. -- Занимайтесь лесом, милейший Еремей Панфилыч. -- И Вильямс Бак вновь принялся вышагивать по кабинету. -- Посылайте свои суда на Новую Землю. -- У меня шесть лодей на Грумант сготовлены... Многие купцы на Грумант лодьи готовят... -- хмуро посматривая на Бака, возражал Окладников. -- В других местах промысел куда плоше, выгоды нет. -- Другие купцы пусть терпят убытки, но, милейший Еремей Панфилыч, зачем же терпеть их вам? Я пекусь о вашей выгоде. -- Бак круто остановился. -- Только вам открою, -- тихо сказал он. -- О, это большой секрет! -- Он замялся, не находя слов. -- Я слышал от одного человека, будто голландские капитаны не хотят больше терпеть конкуренцию ваших промышленников на Груманте. Мне кажется... я думаю, -- путался Бак, -- этим летом от лодий останутся одни обломки... -- Правду говоришь? -- Еремей Панфилыч схватил Бака за рукав. Злобная усмешка проползла по его лицу. -- Солидные люди не могут друг друга обманывать, -- ответил Бак, с удивлением глядя в лицо Окладникова. -- Сегодня я обману вас, завтра вы обманете меня. И мы с вами будем иметь одни убытки. Волнуясь, Еремей Панфилыч вынул табакерку из моржовой кости работы холмогорских косторезов и, захватив щепотью носового зелья, шумно зарядил ноздри. Вильямс Бак вежливо ждал. Гость прочихался, вытер нос платком. -- Милейший Еремей Панфилыч, -- продолжал англичанин, -- не кажется ли вам, что мореход Амос Корнилов много вредит нашему общему делу? Я говорю о вырубке леса, -- пояснил он, кинув на гостя внимательный взгляд. -- Корнилов собирает вокруг себя недовольных, пишет жалобы и даже сам отвозит их в Петербург... Вам известно это, господин купец?.. Мери, -- крикнул он, -- трубку! -- Вильямс Бак взял из рук девушки трубку с длинным чубуком и пустил сизый клуб дыма. Да, Окладников хорошо знал Амоса Корнилова, истого ревнителя старой веры, простого русского человека, всем сердцем любящего свое Поморье. Все купцы-раскольники горой стоят за Корнилова, слушают каждое его слово, будто своего киновиарха... Когда Окладников взял из рук Вильямса Бака первый подряд на вырубку ближнего строевого леса, Корнилов стал укорять его. А теперь... Еремей Панфилыч представил разговор с неподкупным упрямым стариком. -- Н-да, -- неожиданно пробурчал купец, -- не в свои сани встревает Амос Кондратьевич... Однако грамотей -- чертежи морского хождения самолично снимает, расписание мореходству пишет. -- А не знаете ли вы, милейший Еремей Панфилыч, -- перебил купца Бак, -- какие знаки имеют мачты на лодье Корнилова "Соловецкие праведники", так, кажется, называется его новый корабль? -- Как не знать -- знаю, -- медленно ответил купец, стараясь понять, к чему клонит Бак. -- Осьмиконечные золоченые кресты на мачтах. Для того ради, как лодья выгорецким, старой веры, скитам принадлежит. А Корнилов на ней кормщиком. -- Восьмиконечные золотые кресты... -- повторил Вильямс Бак; он опять внимательно посмотрел на купца. -- Но зачем вы, милейший Еремей Панфилыч, на своих кораблях тоже поставили кресты? Это смешно. -- Но почему же, -- все еще не понимал купец, -- на моих лодьях православные кресты, для снискания благодати божьей. -- Я... я бы вам посоветовал, господин Окладников, кресты с ваших кораблей снять, тем более если вы их отправляете на Грумант. Они могут вам принести несчастье. -- Англичанин весь окутался табачным дымом. -- Хм, н-да... -- сказал Еремей Панфилыч и призадумался, поглаживая холеную бородку. -- У нас, русских людей, кресты, окромя хорошего, ничего не сулят... с испокон веков так. -- Но голландские капитаны имеют злобу на кормщика Корнилова и по крестам... Вы поняли меня, милейший Еремей Панфилыч? Теперь Окладников понял. Сначала в нем загорелась русская душа. Он хотел встать, ударить с маху зазнавшегося английского купчишку. Потом пришли другие мысли. Купец отер пот со лба и, тяжело вздохнув, опустил голову. -- Бывай здоров. -- Еремей Панфилыч встал и долго, не попадая в рукав, надевал поддевку. -- За упреждение спасибо. Ежели ты мне друг -- про галанские корабли никому ни слова. Другим разор -- мне прибыток, -- справившись, наконец, с поддевкой, объяснил Окладников. Вильямс Бак понимающе кивнул головой. Он уже был в спальне, когда затарахтели колеса окладниковского шарабана. Напялив рыжий парик с большим черным кошельком на деревянную болванку, англичанин быстро разделся и, бросившись в постель, с наслаждением зарылся в пышные перины. Глава тринадцатая. БРИГ "ДВА АНГЕЛА" Выйдя на крыльцо, шкипер остановился в изумлении. После ночи, царившей в кабинете Вильямса Бака, с окнами, задрапированными бархатными шторами, Браун вдруг снова увидел день. Солнце щедро поливало яркими золотыми лучами заснувший деревянный город. Северная красавица Двина была прекрасна при свете полуночного солнца. Она держала на своей упругой груди сотни кораблей. Густой лес мачт и снастей, отражаясь на зеркальной поверхности, оживал и шевелился от пробегавшей изредка зыби, как оживает зеленый лес от легкого дуновения ветерка. В тишине отчетливо слышались всплески игравшей рыбы. Далеко по реке разносилась полуночная петушиная песня... Медленно пробирался вдоль берега Томас Браун. Проходя мимо поморских судов, шкипер покрутил носом -- даже пьяный, он чувствовал стойкий запах ворвани. Если бы Браун мог читать по-русски, то удивился бы обилию святых, окружавших его бриг. Тут были "Николаи-угодники", "Святые Варлаамы", архангелы и святые мученики всех рангов. Среди поморских судов встречались и мирские названия: "Белый теленок", "Молодая любовь", "Верная супружница", "Грустная чайка" и разные другие не менее забавные имена. Почти все русские суда были украшены резьбой и позолотой. Под бушпритом крепкой монастырской лодьи "Святой Савватий" стояла во весь рост деревянная фигура святого с поднятыми кверху руками. Праведник не-то поддерживал бушприт, не то застыл в молитве... Новоманерные суда, построенные на купеческих верфях, были украшены гербом с витиеватой надписью "Архангельск". У кормы большого карбаса Томас Браун в удивлении остановился: на него глядело огромное, вырезанное на дереве человеческое лицо, казавшееся страшной маской. Наконец шкипер добрался до своего брига. "Два ангела" был быстроходным парусным судном, выстроенным на стапелях Бристоля. Две высокие мачты со стеньгами и бушприт с утлегарем отличали его от стоявших рядом широконосых поморских судов с мачтами-однодеревками. На носу брига красовалась голая дева с распущенными золотыми волосами. Продолговатый корпус был окрашен в ярко-зеленую краску. Опытный глаз сразу бы заметил водоросли и морские ракушки на корпусе брига -- верный признак плавания в южных широтах. Чистота и порядок на корабле говорили о хорошем хозяйском глазе. Взбираясь по сходне, шкипер натолкнулся на вахтенного, развалившегося у фальшборта, и разбудил его ударом кулака. -- Есть, сэр... есть, сэр... -- испуганно лепетал матрос, вытянувшись в струнку и не смея --вытереть кровь, сочившуюся из носа. -- Что изволите, сэр? -- Марш к штурману, щенок, живо! Пусть он захватит фонарь и идет к трюму. Скажи, капитан ждет, пусть поторопится... "Я должен раньше этого трусливого купчишки узнать, что находится в ящиках, -- решил Браун. -- Как я не догадался сделать это в море? Теперь-то я хорошо знаю, что они хотят от старого Брауна, -- рассуждал он. -- Клянусь дьяволом, мне по душе это дело. Куда выгоднее, чем возиться с черной падалью и жариться в тропиках. Сто золотых гинеи за одну деревянную русскую посудину... Старый Браун будет щелкать их, как орехи... Как я не догадался сразу, к чему клонила старая обезьяна там, в Лондоне! Этот плут Вольф, дьявол его разорви!" К трюму торопливо подошел штурман. -- Добрый вечер, сэр! -- косясь на солнце, поздоровался штурман. -- Что будем делать с фонарем, сэр? На палубе светло как днем. -- Возьми топор, Вилли, а Джо пусть откроет трюм. Осмотрим груз, ребята, -- почти ласково сказал шкипер. Штурман с матросом быстро освободили небольшое отверстие для входа, сняв две люковые доски как раз против железных скоб, ведущих в глубину трюма. Первым, освещая дорогу, спустился вниз штурман. За ним медленно, перебирая скобы цепкими волосатыми руками, с пыхтением полез шкипер. Взяв из рук штурмана фонарь, Браун двинулся к носовой переборке. Освещенные слабым светом, выступили не видимые в темноте предметы. Вот ящик из толстых дюймовых досок, наполненный доверху кандалами, -- их здесь по крайней мере две-три сотни. По стенкам трюма свисали цепи с ошейниками. Такие же ошейники были прибиты по сторонам толстых брусьев, идущих в три ряда во всю длину трюма. Местами между брусьями и бортом лежали грязные доски. Видимо, ранее они служили нарами. Кандалы и цепи с ошейниками были отнюдь не ржавые. Наоборот, они блестели. Их прекрасное состояние показывало, что совсем недавно эти принадлежности были в употреблении. Шкипер с помощником подошли к груде продолговатых ящиков, уложенных у самой переборки. Заскрипели под топором доски. Придвинув ближе фонарь, оба нагнулись над грузом. Шкипер запустил руку, вытащил из ящика новенький мушкет. -- Так я и думал, дьявол их разорви, здесь оружие. Штурман молчал, вопросительно поглядывая на Брауна. Спрятав мушкет обратно в ящик и приколотив доску, Браун сказал своему помощнику: -- Пойдем спать, Вилли. Нам предстоит в этой стране хорошая работа. Осенью каждый из нас положит в карман солидный куш звонкой монеты. Будет на что выпить и позабавиться. Я знаю, Вилли, в Бристоле у тебя завелась смазливая девчонка... хи... хи... сделаешь ей хороший подарок. -- И Браун похлопал по плечу своего помощника. Томас Браун спал плохо. Воспаленное ромом воображение вызывало призраки... Стоны обреченных невольников слышались во всех углах... Будто невидимая рука перевернула страницу прочитанной книги, и шкипер вспомнил давно прошедшие времена... Вот Браун видит себя десятилетним мальчишкой на палубе маленького парусника "Фортуна". В сырой, дождливый день парусник покинул туманные берега Англии. Это был первый рейс юнги Брауна. Трюм "Фортуны" был наполнен побрякушками, дешевым ромом, цепями, кандалами, ошейниками, оружием, порохом, табаком и другими товарами, предназначенными для обмена на африканских невольников. Важное место в грузе занимали полосатые набедренные повязки -- одежда для будущих рабов. Вспомнился знойный день на гвинейском берегу. Под палящими лучами тропического солнца на парусник привозили закованных в кандалы негров. В маленький трюм тридцатипятитонного суденышка поместили двести семьд