алов умолк. Матвей Рыжов, весельщик, с тревогой раздумывал вслух: -- Что с нами будет-то? Утопят? Убьют? А может, высадят где-нибудь на голом месте? Неужто рука у них подымется на убийство? Неужто такой грех возьмут на душу? Спаси и помилуй, царица небесная! Рыжов торопливо перекрестился, вздохнул -- в груди захрипело, зашелся кашлем. Схватил он злую простуду прошлой осенью на путине, свалившись в шторм за борт. Еле спасли. С тех пор и кашляет. -- Негоже скулить, Матвей, -- оборвал его Иван. -- Нытьем делу не пособишь. Только душу разбередишь, духом ослабнешь. Помором зовешься, так и держаться надо достойно. Опять смолкли. Матвей заворочался на жестком ложе, затих. Мишка Жигалов ронял в полумрак трюма тяжелые, как камни, слова: -- Пока, видно, мы тут во чреве ихнего судна заместо груза, чтобы меньше качало... А идут они, слышь-ко, Иван, со злым умыслом. Оружных людей полно! Есть, конечно, немало и пушчонок. Неужто воевать Архангельск идут? -- Вот подлые! -- подал голос наживочник Степан Лиходеев. -- Ведомо всем -- война со шведом идет. С миром сюда не сунутся, -- угрюмо отозвался Рябов. -- Эх, как же я дал маху, что поверил голландскому флагу! -- Мало нас, да и оружья нет. А то бы захватить корабль, -- сказал Мишка. -- То-то и есть, что мало... -- продолжал размышлять вслух Рябов. -- Их, поди, тут во всех щелях на пихано. Сотни три, наверно, а то и боле... А нас пятеро -- сила невелика! -- Какой завтра ответ будешь давать, Иван? -- осторожно спросил Жигалов. -- Не знаю, братцы. Не поведешь корабль -- всех покидают за борт, да еще и пуль не пожалеют. Поведешь -- грех на душу возьмешь. Выбор невелик! -- Пущай лучше за борт, чем измена, -- твердо сказал Мишка и, помолчав, добавил: -- А жить то хочется! -- Как не хочется! -- вздохнул Иван. За бортом все шумела волна. Скрипели деревянные крепления в корпусе судна, из конца в конец перекатывалась, плескалась под настилом трюмная вода. Рыбаки молчали в тягостном раздумье. -- Да-а-а, -- протянул Лиходеев. -- Очутились мы вроде трески на крюке... Не думали, не гадали, что все так обернется... Иван лег навзничь, смежил веки, силился забыться сном. Гришка прилег рядом, под теплый бок лоцмана. Глава третья. В ПЛЕНУ У ВРАГА 1 Пустынен и неприветлив в эти дни остров Мудьюг. На всем -- на берегу, обрызганном прибоем и засоренном водорослями и плавником, на серой стене мелколесья, что начинается сразу за постройками, -- лежала печать заброшенности и тревоги. На дверях лоц-вахты, просторной, крепко срубленной из объемистого сосняка избы, крест-накрест приколочены две тесины. Не рвется из трубы веселый, резвый дымок. Не пахнет печеным-жареным. Не слышно раскатистого мужского смеха и песен, которые певали, бывало, в час досуга лоцманы, несущие очередную вахту. Уехали лоцманы по приказу воеводы ближе к городу, на Марков остров. А бывало, коротая время до прихода кораблей, любили вожи сказывать бывальщины, поморские прибаутки да побасенки. Кому довелось хаживать в дальние плавания в море Студеном, тот целыми вечерами плел дивную сеть воспоминаний, и под низким потолком лоцманской избы, казалось, шумело неприютное море, свистел штормовой ветрище, выкрикивали охрипшими голосами кормщики свои команды, и жалобно стонали чайки, застигнутые врасплох ураганом при перелете. Притихнув, лоцманы ловили каждое слово бывалого товарища, вспоминали кормщика Родиона Иванова, который, снарядив лодью, задумал попытать счастья в рискованном походе в Ледовитый океан. Хотел он добраться до Груманта1 и, если будет сопутствовать удача, пройти дальше меж льдов, посмотреть неведомые места, где рождаются ветры и полярные сияния, разведать новые лежбища тюленей и моржей да богатые рыбные пастбища в глубинах морских. Но налетела буря у острова Шарапова кошка, разбило вдребезги лодью о скалы, и пятнадцать по моров, спасшись чудом, зимовали в построенной из плавника и глины избушке. Долгие зимние месяцы боролись они с цингой, их мучили бессонница и бредовые видения... К весне уцелели из пятнадцати смельчаков лишь четверо... ________________ 1 Грумант -- старинное название Шпицбергена. Наскучат разговоры -- выходили лоцманы на берег, смотрели на море, примечали по погоде: быть завтра сиверку, шелонику или межнику1. __________ 1 Направления ветров. Сиверко -- северный ветер, шелоник -- юго-западный, межник -- промежуточный. Иногда вахтенный на вышке, приметив на горизонте паруса, спускался вниз, бежал к лоц-командиру: -- С моря судно идет. Купец. Двухмачтовик. -- Флаг чей? -- спрашивал лоц-командир. -- Аглицкой... Судно приближалось к острову, поднимало на мачте лоцманский флаг сигнал. Кормщик садился в карбас, и тот, шлепая по волнам тупым носом, отправлялся к борту иноземца. Сейчас на острове осталась только караульная солдатская команда под началом молодого поручика Крыкова. Коротая время, поручик вышел на берег из тесноватой избы, где солдаты вповалку лежали на нарах с сеном. Ветер дул с севера. На вышке зяб под его ударами солдат, прижав ружьишко к боку и сунув руки в рукава кафтана. Хвостик-косица болтался за спиной, как былинка. Крыков поежился от свежака ветра, поглядел на волны, увенчанные белыми барашками, вспомнил поговорку приятелей-лоцманов, с которыми особенно подружился за последнее время: Закипела в море пена -- Будет ветру перемена. "Хмурая погода, суровые, неуютные места! -- подумал поручик, кутаясь в плащ. -- Суровы места эти, а богаты. Богаты рыбой, лесом, морским зверем. Только руки нужны, только сила надобна, чтобы добывать те богатства неисчислимые..." Тревога поселилась в сердце молодого офицера с тех пор, как пришел на остров воеводский приказ: "Быть в бдении, лоцманов отправить на Марков остров, ждать свейские воинские корабли. Строго-настрого проверять каждого купца, приходящего к Мудьюгу. Буде те купцы идут с миром да товарами, только тогда высылать им лоцмана". Но служба есть служба. Давал присягу государю Петру Алексеевичу. В любом случае надобно проявить выдержку да воинские знания. Поручик повернул было к караульной избе, но с вышки ветер донес голос. Солдат махал рукой. Крыков вернулся, поднялся по шаткой лестнице, спросил: -- Что там? Солдат показал рукой перед собой, и поручик увидел среди лохматых волн паруса. Взял у солдата зрительную трубу, долго наблюдал за подходившими к острову кораблями. Насчитал три впереди и четыре на некотором удалении позади. Подождал, снова поднес трубу к глазу и разглядел на мачтах флаги -- два голландских, один английский. Видно, торговые корабли. Надо проверить. Сойдя с вышки, Крыков направился к избе, от крыл дверь и крикнул в полумрак: -- В ружье! Взять барабан и знамя! Выходи! Вскоре от берега отвалил карбас с пятнадцатью солдатами. Восемь сидели на веслах. В носу -- барабанщик и знаменосец, в корме, рядом с Крыковым -- переводчик Дмитрий Борисов, высокий, кареглазый мужчина средних лет. Не садясь на банку, кутаясь в плащ, Крыков пристально смотрел на приближающийся передовой корабль. На палубе его стоял человек и призывно махал шляпой. Крыков в ответ поднял руку. Плеснула вода и окатила гребцов. Карбас подвалил к борту иноземца. Поручик взялся за штормтрап, стал подниматься на борт. За ним -- барабанщик, знаменосец, Борисов и солдаты. В карбасе остались двое. Резко и дробно загрохотал военный барабан, знаменосец развернул петровский штандарт. Крыков поднес руку к треуголке и, когда барабанная дробь оборвалась, спросил: -- Где капитан? Почему не встречает русский караул? Борисов, холодно глядя на иноземцев, перевел. Поручик зорким и быстрым взглядом окинул палубу. На ней только вахтенные. Ни одного человека с оружием. А вот и капитан. Он шел неторопливо, высоко подняв острый подбородок. Остановился в нескольких шагах от русских солдат, выстроившихся вдоль фальшборта. Поручик сделал шаг вперед. -- Прошу показать документы, как должно, опись грузов и список команды. Борисов начал переводить это распоряжение, но тут неожиданно из-за надстроек, грохоча каблуками, хлынули вооруженные солдаты. Крыков высоким, срывающимся голосом скомандовал: -- Ружья наизготовку! Пли! Треснул залп. Мушкеты полыхнули огнем. Один из шведов схватился за грудь, другой с перебитым плечом отбежал в сторону, уронив мушкет. Крыков, выхватив шпагу из ножен, стал отбиваться. Его ударили сзади по голове и поволокли... Русские солдаты не успели перезарядить мушкеты. После короткой рукопашной схватки их обезоружили и скрутили. С фрегата спустили шлюпки. Иноземцы отправились обследовать остров. Там никого не оказалось, кроме дозорного на вышке. Его связали и бросили в пустой караульной избе. 2 Когда на острове Линской Прилук прогремел троекратный салют пушечных батарей в ознаменование закладки новой крепости-форпоста Архангельской торговой гавани, архиепископ холмогорский и важеский Афанасий собственноручно положил в фундамент первый камень. Памятуя о царском указе "крепость строить наскоро и напрочно", он сам помог Резену выбрать место на берегу для будущих бастионов и отпустил из своих запасов пятьдесят тысяч штук крепких, добротного обжига кирпичей. Остров Прилук за короткое время преобразился. Пустынный ранее, с несколькими избенками, теперь он был наводнен людьми. Строители жили в приземистых тесовых бараках, в землянках, крытых дерниной. В бараках было холодно -- во все щели дул ветер, в землянках -- сыро и сумрачно. И кормили работных людей плохо. Семиградская изба в Архангельске, ведавшая строительными делами, скупилась на лесоматериал для жилья и харч для людей. Как водилось, чиновники и подрядчики урезывали суммы, отпущенные на строительство, мошенничали. Стольник Селиверст Иевлев -- невысокий, полный мужчина, энергичный и, несмотря на жирок, подвижной -- день-деньской бегал по острову на коротких крепких ногах, до хрипоты кричал на людишек, обвиняя их в лености и нерадении, звенел связками ключей у амбаров с материалами и продовольствием, не доверяя свои склады никому из опасения воровства. Начальник островного гарнизона полковник Ружинский да солдатский голова Животовский ежедневно торчали на пустыре, проводя ратные учения. Унтеры хриплыми, простуженными, а то и пропитыми голосами отдавали команды, отрабатывая ружейные приемы. Иногда солдаты, вызывая любопытство и насмешки островитян, бежали к берегу цепями, хлюпая по болотистой земле башмаками; вскинув ружья наперевес, "атаковали" воображаемого неприятеля, поднимали стрельбу холостыми патронами. Не обходилось при этом и без происшествий. Однажды долговязый солдат, споткнувшись о кочку, холостым выстрелом опалил впереди бегущему ухо, за что был посажен на трое суток на гауптвахту. А "воинство" Иевлева, лапотное, сермяжное, отведав постных щей да ячменной каши, ворочало булыжники, тесало гранит и известняк, катило тачки с кирпичом и раствором и наращивало над фундаментом ряд за рядом будущую цитадель со стенами саженной толщины. Новодвинская крепость должна была стать первоклассным для того времени военным сооружением, с массивными бастионами, рассчитанными на установку ста восьмидесяти орудий, с окруженным рвом каменным равелином и подъемными мостами. Ранним дождливым утром в избушку стольника, жившего по-походному, по-холостяцки, два солдата из береговой охраны ввели изможденного, вконец отощавшего человека. На узких худых плечах мешковато висели остатки солдатского кафтана. Из дряблых, разбитых в прах сапог торчали пальцы. На бледном лице тревожно горели лихорадочным блеском ввалившиеся глаза, щетина покрывала щеки. Из кармана у солдата торчал измятый мокрый парик -- казенное имущество. -- Отколь взялся такой филин? -- спросил стольник. Он еще не успел позавтракать и обежать свои владения. Незнакомец встрепенулся и, став во фрунт, доложил: -- Воинской команды поручика Крыкова рядовой Кузьма Стрюков! С острова Мудьюга! Он пошатнулся, готовый упасть в обморок от голода и усталости. Иевлев усадил его на лавку, велел принести водки. Стрюков выпил, немного взбодрился и рассказал, как к острову подошли шведы, схватили его, связали и оставили в пустой караульной избе. Целый день бился солдат на полу, с трудом освобождаясь от пут, а после, под покровом ночи, на утлой лодчонке добрался до поморской деревушки и с помощью рыбаков приплыл сюда. Так пришло на Прилук известие о подходе шведской эскадры. Селиверст Иевлев тотчас собрал воинских начальников на совет. Усилили караулы, проверили пушки на батареях и стали готовиться к обороне, не прекращая, однако, строительных работ и никому не говоря о подходе врагов, чтобы избежать паники. В полдень, когда в разрывы туч выглянуло солнце, к острову причалил коч -- двухмачтовый парусник, а за ним несколько карбасов. С коча сошел на причал Прозоровский. Первым делом он поспешил на стройку. Там плотники наращивали леса, усталые работные люди тащили по сходням на стену тачки и корыта с раствором, сгибались под тяжестью грузов подносчики кирпича и камня. Инженер Резен, в коротком кафтане, при парике и в треуголке, с чертежами под мышкой и с отвесам1 в руке, повстречался воеводе на северо-восточном углу, где каменщики выводили круглую башню. Почтительно наклонив голову, Резен доложил: _____________ 1 Отвес -- небольшой груз на бечевке, с помощью которого проверяется правильность кирпичной кладки по вертикали. -- Все работы идут точно по чертежам, князь-воевода! Сколь возможно поспешаем. От темна и дотемна каменщики кладут кирпич на раствор. Он повел Прозоровского по стройке. Воевода остался доволен, но счел своим долгом все же заметить: -- Люди чтой-то едва шевелятся! Живее надобно вести кладку, господин инженер! -- Да, да, -- закивал Резен. -- Я понимаю. -- Он обернулся к каменщикам: -- Надо живее работать, разворотливее! Господин воевода недоволен вами! Каменщики угрюмо молчали. Только один молодой парень в полотняной рубахе с закатанными рукавами блеснул белками глаз из-под спутанного чуба. -- Харч плохой! По еде и работа. Распорядись, боярин, чтобы лучше кормили трудников! Воевода нахмурился, строго глянул на Резена и молча сошел вниз. Он направился к воинской избе, где по его приказу собрались Иевлев, Животовский, Ружинский. Скинув кафтан, опустив тучное тело на лавку, воевода потребовал квасу. Солнечный луч заиграл в медном луженом ковше, наполненном зеленоватой пенистой влагой. Выпив квасу, Прозоровский сообщил: -- Шведы идут! Новость для нас зело тревожная! -- Нам то ведомо, князь, -- скороговоркой отозвался Иевлев и суетливо положил треуголку на свои по-бабьи округлые колени. -- Солдат, что прибыл с Мудьюга, сказывал. -- А еще что сказывал тот солдат? -- Говорил, что карбас с командой вышел к кораблю под голландским флагом и пропал. А его, Стрюкова, связали и бросили в караулке. Воевода нахмурился и глянул на стольника косо, неодобрительно. Большой угреватый нос его засопел сосредоточенно и важно. -- Все ли у вас готово к обороне? Полковник Семен Ружинский неторопливо и обстоятельно доложил, что порохового зелья имеется достаточно, запас продовольствия есть и солдаты обучены. Пушки с ядрами стоят на раскатах и держат под прицелом все подходы к острову и Березовский стреж. Команды бомбардиров денно и нощно дежурят при мортирах и единорогах. -- Так-так, -- одобрительно обронил воевода. -- То ладно, что все готово. Глядите в оба! Стольник, -- обернулся он к Иевлеву, -- отбери мне, не мешкая, четыре сотни работных людей. Пойдут со мной в Мурманское устье -- укрепления делать: вдруг шведы туда сунутся! А там голое место, как твоя плешь под париком. Сейчас же и отправлюсь. Да провианту отпусти дни на четыре! Иевлев пропустил мимо ушей воеводскую колкость насчет плеши: -- Все будет исполнено, князь! Воевода велел собираться в путь и полковнику Ружинскому, отдав солдатскому голове Животовскому строгий наказ оборонять остров до последнего, и не пропускать шведов к мысу Пур-Наволок, где стоял Архангельский город. 3 Рябов проснулся от глухого стука; наверху захлопнули люк. Открыл глаза -- кромешная тьма. На палубе загремели выстрелы... Рыбаки, очнувшись ото сна, всполошились, спрашивали друг у друга: -- Что там такое творится? -- Может, наши подошли? Мишка Жигалов ощупью пробрался к трапу, влез на него, застучал обрезком подвернувшейся под руку доски в крышку люка: -- Эй, отвори! Люк не открывали. Наверху топот и беготня прекратились и стало тихо. Гришка нащупал руку Ивана и сжал ее. Рябов почувствовал, как паренек дрожит, то ли от страха, то -- ли от холода. Привлек его к себе, погладил волосы: -- Успокойся, Гришуня. Авось все обойдется! -- Кабы обошлось, дядя Иван! -- А чего дрожишь? -- Да студено тут... -- Все обойдется, бог даст. Иван потерял счет времени. Сколько он спал? Что сейчас на воле? Вечер? Ночь? А может, утро? Если утро -- скоро придут. Надо будет давать ответ. А может, фрегат в руках русских? Да нет, навряд ли. Но он стоит на якоре. Иван чувствовал это: судно мерно покачивалось, волны шлепались о борта не так, как на ходу. Рыбаки молчали. Кто-то, забывшись в тяжелом полусне, бессвязно бормотал: -- Вона кубас-то! Греби шибче! Что грезится рыбаку? Поплавок в море от раскинутой снасти -- кубас. Верно, уж собрался выбирать снасть... Уловом грезит! Эх, доля рыбацкая! Иван сел, сжал виски: голова, казалось, раскалывалась от дум. "Что сказать шведам? Согласиться вести корабли? Или ответить: "Нет?" Зачем принес их дьявол сюда? Пришли из-за моря в чужих сундуках рыться?" Иван знал, к чему приведет отказ: шведы сразу же расправятся с рыбаками. Какой резон им возить в трюме людей, от которых пользы мало? Утопят всех. Покидают за борт. Дома подумают: пропали рыбаки. Ушли в море и не вернулись. Штормяга накрыл суденышко, перевернул, утопил... Мало ли так бывало? Нет, не может он ответить отказом. Жизнь товарищей на его совести. Иван ударил о колено крепко сжатым кулаком, скрипнул зубами от сознания своего бессилия. Вспомнилась Марфа. Верно, каждый вечер ходит на берег, глядит на пустынный горизонт. Не видать Иванова паруса... Нигде не видать. Причитает Марфа, сев на береговой камень-голыш: Да каково тебе, рыба, без воды, таково же Красной женке без дружка, Да без мила дружка Иванушка... Есть хочется. Дали утром по сухарю да по кружке воды, и все... Молчат товарищи: верно, спят. Думает Иван свои невеселые думы: "А если стать к рулю? Станешь -- веди корабль верным курсом. За промашку тоже ждет смерть. Он проведет, в этом сомнений быть не может, да только совесть не велит сделать это. Ну-ка, шутка сказать: привел корабельный вожа Рябов шведа под самые стены Архангельского города! Измена! Смерть ему! Воевода вздернет на виселицу тотчас же!" А люди что скажут? Предал! Воображение живо нарисовало ему картину: шведы, став у крепостных стен, ошалело палят из всех пушек, рушат стены, город горит, приступом идут враги, с бою берут Архангельск... Гибнут люди -- старики, женщины, детишки малые... Царь Петр бросает все дела, собрав войско, спешит на выручку. А все виноват он, Иван. Он привел врага в сердце Поморья... Иван покачал головой, зябко повел плечами: "Нет, этому не бывать! Никогда не бывать!" Знает ли государь, что шведы идут к Архангельску? Знает! Уж, поди, прислал своих гонцов да войско верное, солдатское, Преображенское! И он, Иван, должен, жизни не жалеючи, помочь царю отразить врага. Но как? Не может быть, чтобы не нашлось выхода. Иван мотает в темноте головой, горечь дум сжимает виски болью. Не может быть... И вдруг внезапно мысль озаряется догадкой: между Мудьюгом и Архангельском есть еще Линской Прилук! На нем строят крепость... там солдаты, пушки... много пушек! Иван повеселел, и в голове созрело неожиданно простое решение: довести шведа до Маркова острова, а там... Это же выход! Как он раньше об этом не подумал! "Поведу, -- решил он. -- Все равно, если я не соглашусь, шведы сами пойдут тихо, нащупывая фарватер лотом1..." ____________ 1 Лот -- прибор для измерения глубины. Остается все взвесить, все выверить в памяти и действовать. Ну что же, вот и готов Иван давать ответ шведскому капитану! "Только не спеши, обмозгуй все хорошенько! -- приказывает Иван сам себе. -- Думай, кормщик Рябов!" x x x На стоянке у острова Мудьюг капитан Эрикссон приказал привести к нему того высокого и кареглазого русского, который состоял переводчиком при поручике. Поручик не знает ни слова ни по-шведски, ни по-английски, как выяснилось на допросе, не имеет ни малейшего понятия о навигационном деле. А переводчик мог сослужить службу, тем более что швед-лейтенант очень слабо знал по-русски. Допрашивали Дмитрия Борисова уже вечером, при свечах. Держался переводчик с достоинством, не склоняя темноволосой головы перед иноземцами, поглядывал на капитана с презрением. Эрикссон решил поиграть в великодушие. Он велел Борисову сесть, подвинул коробку с табаком. Борисов вежливо, но решительно отстранил от себя табачное зелье. -- Надеюсь, мы найдем с вами общий язык, -- с вымученной улыбкой сказал капитан. -- На каком языке вы собираетесь говорить со мной? -- спросил Борисов по-английски. -- Вы хорошо объясняетесь по-английски. А шведский язык вам ведом? -- У нас может быть только один язык, господин капитан, -- подчеркнуто вежливо и твердо произнес Борисов. -- Какой же? -- Язык врагов. Я -- ваш враг, вы -- мой враг. Эта вражда непримирима. Капитан зло сжал сухие узкие губы. Глаза блеснули недобро. -- Зачем же так? В вашем положении я бы вел себя иначе. -- Вы -- может быть. Но от меня такого не ждите. Капитан побурел, отшвырнул от себя лист бумаги, лежавший на столе. -- Встать! Борисов поднялся. Солдаты, стоявшие за его спиной, грубо оттащили его от стола. Лейтенант, до этого молча, как тень, стоявший за спиной капитана, подошел к Борисову и обрушил тяжелый удар снизу в челюсть. Борисов покачнулся, но устоял, вытер рукавом кровь. -- Вот это и есть язык врагов. Вы пожелали объясняться на нем, и мы исполнили ваше желание, -- вкрадчиво и ехидно произнес Эрикссон. Стало тихо. Борисов молчал. Кровь струилась по подбородку. -- Вы хотите жить? Дмитрий молча смотрел на пламя свечей в шандале. -- Если вы хотите жить, от вас требуется одно: указать на карте фарватер, по которому можно пройти в Архангельск. -- Я не лоцман. Я всего лишь переводчик, -- резко бросил Борисов. -- Ну хорошо. Вы будете переводчиком. Иначе отправим вас за борт. Вам это ясно? Борисов молчал. Ненависть душила его. Эрикссон дал знак увести пленника. Борисова спустили в трюм, где находились рыбаки. Едва переводчик сошел по трапу, сверху позвали: -- Рябофф! Сюда! Направляясь к трапу, Иван поймал Борисова за рукав и шепотом спросил: -- Кто таков? -- Переводчик с Мудьюга Борисов. -- А мы рыбаки Николо-Корельского. У Сосновца нас захватили обманом... Тебя допросили? -- Да. -- Где стоим? -- У Мудьюга. Сверху кричали нетерпеливо: -- Рябофф! Где Рябофф? -- Ну, прощевай, держись! -- сказал Рябов и полез наверх. x x x Белая ночь распластала над морем, над кораблем свои задумчивые полупрозрачные крылья. В тумане, как призрак, расхаживал вдоль фальшборта часовой с мушкетом на плече. Солдат, сопровождавший Рябова, указал ему в сторону, противоположную капитанской каюте. Рябов пошел туда. Увидел за кормой суда, стоявшие в одну линию, без сигнальных фонарей. Паруса были подобраны, на мачтах в бочках можно было различить плечи и головы дозорных. Солдат подвел его к узенькой двери, отомкнул ее и впустил Ивана. Потом закрыл дверь на ключ. Тьма. Иллюминатор чем-то завешен наглухо. Иван нащупал справа что-то мягкое. Тюфяк... Видимо, койка. Он лег на нее, расправив затекшие ноги. До утра не сомкнул глаз, все думал, вспоминал до мельчайших подробностей Березовское устье, высчитывал время отлива. Но пустят ли шведы к штурвалу? Утром брякнул ключ в замочной скважине, дверь распахнулась, и солдат подал завтрак: оловянную кружку с кофе, кусок хлеба, вареную солонину. Иван жадно принялся за еду: больше суток жил впроголодь. Часовой, оставив дверь открытой, следил за каждым его движением, будто считал куски. Поев, Иван снова лег. Часовой забрал судки и вышел, опять заперев дверь. Вскоре к каюте подошли несколько шведов, среди них капитан и под конвоем -- Борисов. Рябов узнал его по одежде. Переводчик был хмур, подбородок его распух, под глазами -- синие кровоподтеки. Капитан спросил что-то, обращаясь к Рябову. Борисов, внимательно глядя на лоцмана, перевел: -- Капитан пришел за ответом. Рябов поднялся с койки, сказал: -- Коли надо, поведу корабль. Борисов вздрогнул, впился взглядом в кормщика, говоря всем своим видом: "Ты что, спятил? Шведский корабль вести? Разве не знаешь, зачем они тут?" Рябов тоже взглядом ответил: "Все знаю. Так надо". Борисов в растерянности пожал плечами. Пока Борисов собирался с мыслями, шведский лейтенант перевел. Капитан, пристально следивший за русскими, ткнул переводчика в спину. "Рыбак поступает правильно!" -- скрипуче сказал он. Борисов, кажется, понял Рябова и опустил взгляд. Рябова и переводчика под усиленной охраной повезли в шлюпке на адмиральский фрегат. Шеблад пожелал посмотреть на русского, который согласился сопровождать шведские корабли. Глава четвертая. СРАЖЕНИЕ У СТЕН КРЕПОСТИ 1 -- Отвори, леший хромой! Тебе говорят, отопри! С десяток баб осаждали монастырские ворота, стучали в них крепкими кулаками, палками, вразнобой, но довольно настойчиво. Куда девались робость и вечный страх перед богом и его земными слугами, запершимися в полутемных кельях. Монастырский привратник, хромой Павел, которого за глаза крестьяне звали Павлухой-апостолом, опасливо посмотрел в глазок-оконце и увидел разгоряченные, взволнованные бабьи лица. -- Куды ломитесь, греховодницы? Тута святая обитель, не кабак! Тут надобно благолепие, а не стукоток! Кыш! -- замахал он руками на баб, словно на куриц. -- Я те дам кыш! -- подступила к оконцу Марфа Рябова. -- Я те остатнюю ногу переломаю, покажись только в деревне! Отопрешь ай нет? -- Не отопру! -- Павел не на шутку рассердился. -- Скажу настоятелю, он тя предаст анафеме за твою злость и строптивость! Чего вам надобно? -- Мужей наших надобно! -- кричали женщины. -- Ушли на промысел и как в воду канули! -- Пропали, может... -- Давай Тихона! Тихона надобно! Пущай ответит: рыбаки где? -- Ладно, позову. Молчите только! Павел прикрыл ставенек и заковылял по плитняку к дому, где жила братия. На крыльце он встретился с Тихоном, собравшимся на пекарню. -- Чем озабочен, брат во Христе? -- велеречиво спросил Тихон, перебирая левой рукой связку ключей на поясе. Его сытое лицо лоснилось, глаза прищурены. -- Бабы ломятся в ворота, рыбацкие женки! Тебя требуют! -- ответил Павел. -- Чего им надобно, душам грешным? -- Хотят знать, где рыбаки. Беспокоятся. Из-под скуфейки на лоб Тихона выбежали мелкие морщинки. -- Кабы ведал... -- Келарь вздохнул, возвел очи горе, перекрестился. -- То одному господу ведомо! Должны бы уж вернуться, ан нету! Привратник переминался с ноги на ногу. -- Что им сказать? -- Сам скажу, -- подумав, произнес Тихон и отправился к воротам. Павел опередил его, открыл ставенек и крикнул рыбацким женкам: -- Отойдите маленько. Сейчас брат Тихон выйдет! Рыбачки послушно отошли на несколько шагов и остановились, судача и нетерпеливо посматривая на ворота. Тихон мелко-мелко перекрестил живот, что-то пробормотав, и вышел. Едва он приблизился к бабам, они, окружив его плотной толпой, загалдели вновь: -- Где мужики? -- До сих пор нету! -- Все сердце изболелось! Марфа Рябова дергала келаря за рукав подрясника, благо он был широк, и спрашивала: -- Пошто рыбаков в море услал? Сказывают, от царя запрет на промысел даден! Креста на тебе нет! Ловите рыбу все летушко -- и все вам мало! -- То не я услал, то -- воля настоятеля! -- оправдывался Тихон. -- Будете кричать да сквернословить -- дела не выйдет. Тихо надо, с уваженьем! -- С уваженьем? Ишь, сказал! Сундук-то кованой деньгами набил? -- Горбом наших мужей добро копишь! Дьявол бессовестный! -- Стыдитесь, бабоньки! Хулу на меня возводите! -- зычно прикрикнул Тихон, побурев. -- В такой-то час! Как у вас языки не сведет на сторону! О мужьях, безвестно в море в трудах пребывающих, глаголете, а сами изрыгаете постыдную брань! Позорно! Зело позорно! Рыбачки опять притихли. Первый запал прошел. Марфа виновато опустила голову, отступила. -- Молитесь, бабоньки -- уже добрее сказал келарь. -- Дойдет молитва ваша до всевышнего, и смилостивится он, и вернет вам мужей. А я покудова ничего не могу сказать. Однако сердце мне вещает: мужи ваши живы-здоровы и, даст бог, вернутся к очагам своим, малым чадам да верным и почтенным женам. -- Неправду баешь, -- зашумели женки. -- Шведы, сказывают, идут на огромных посудинах войной! Они, верно, и полонили наших мужиков! -- Не ведомо то мне, бабоньки! -- По всем деревням слух катится! -- Не ведомо, говорю! Слух ищо не есть истина. Истину познаешь, токмо узревши воочью. Не всякому слуху верить надобно! Бабы опять притихли, завсхлипывали, утирая слезы концами платков. -- Молитесь, бабоньки! Молитесь, рабы божии! Даст бог, все обойдется подобру-поздорову, -- повторил келарь. От ворот монастыря женщины ушли ни с чем. Они не сразу разошлись по избам, а направились на берег. Встали там дружным плотным рядком и молча, сняв платки, стали смотреть на море, туда, где волны, обгоняя друг друга и кипя, как вода в котле, сливались с серым, затянутым плотными облаками небом. Словно крылья подбитых птиц, трепетали на ветру в руках женок ситцевые линялые платки... Ничего не сказал им Тихон. Ничего не сказало и море. Пустынное, хмурое, оно равнодушно гнало тревожные и сумрачные волны к берегу. Шумел прибой. Голодные чайки вились над волнами, жалобно крича, медленно и тяжко взмахивая крыльями против ветра. 2 В каюту адмирала конвой ввел двух русских. Капитан Эрикссон представил Шебладу невысокого русобородого мужика в куртке и рыбацких бахилах. Мужик был коренаст, нескладен и мял в руке кожаную зюйдвестку. -- Это -- русский лоцман. -- Корабельный вожа, -- с достоинством сказал Иван. -- Знаю устье, могу провести без опаски ваши посудины. Эрикссон дал знак Борисову. Тот перевел. -- Так, -- сказал Шеблад и, встав, подошел к Рябову, положил холеную руку на плечо. -- Послужишь нам -- получишь хорошую плату. Денег мы не пожалеем. Видишь, какие у нас прекрасные корабли? Сопровождать их -- большая честь для русского лоцмана. Борисов опять перевел бесстрастным, равнодушным голосом. Эрикссон стоял, вытянувшись перед адмиралом, прижав руку с треуголкой к груди. Шеблад сел за стол. -- Дайте господину лоцману поесть. Дайте вина. И переводчику тоже, -- распорядился он, -- а после отправьте их обратно на фрегат. Русских увели. Шеблад собрал в каюту всех воинских командиров на совет. "Судя по всему, -- думал адмирал, -- этот русский лоцман решил добровольно вести фрегаты. За деньги, конечно, кто перед ними устоит?" Но Эрикссону все же приказал: -- Смотрите в оба за этим русским лоцманом. Ни на минуту не оставляйте его одного. К штурвалу не допускайте. Пусть он только указывает курс. Ваш фрегат пойдет головным. Эрикссон почтительно наклонил голову. Адмирал потер переносицу, пожевал губами и после небольшой паузы, продолжал: -- Господа! Вводить все корабли в Березовское устье Двины пока нет необходимости. Я не хочу рисковать всей эскадрой. Сначала вышлем разведывательный отряд: два фрегата и яхту. Пятьдесят восемь пушек и полтыщи солдат -- внушительная сила, тем более что у русских в Архангельске, насколько мне известно, нет ни одного военного корабля. Мастера Баженины не успели опередить события. Русские могут чинить нам урон лишь с береговых батарей. Господин Эрикссон! Вам поручаю командовать разведывательным отрядом. Узнайте путь, запомните все ориентиры, створы, выявите, какова мощь русской артиллерии, где расположены батареи. Держите остров, где у них строится крепость, под прицелом своих орудий. На огонь отвечайте, не жалея пороху и ядер. Когда пробьетесь к Архангельску, немедля высылайте сюда яхту с опытным шкипером. Если русский лоцман будет с нами до конца, его тоже пришлите. Яхта поведет остальные корабли. Да не забывайте тщательно промерять глубины по фарватеру! Вам все понятно, господа? Офицеры согласно закивали. x x x Рябова и Борисова вернули на фрегат и заперли в разных помещениях. Пленных рыбаков и солдат с Мудьюга на шлюпках отвезли на один из кораблей, которые оставались у входа в устье. Рябов об этом не знал. Он думал, что его товарищи по-прежнему находятся в трюме. Эрикссон стал снаряжать фрегат к походу, приказал приготовить на случай безветрия весла, назначить гребцов. На палубе были оставлены лишь матросы для работы с парусами. Все остальные люди были спущены вниз, к боевым портам. Выступать шведский капитан решил в час начала прилива, когда в Двинской губе "прибылая вода" с северо-запада устремляется в устье реки и поднимает его уровень более чем на три фута1. Прилив в летнее время продолжается пять, а отлив семь часов. Этого времени вполне достаточно, чтобы привести фрегаты под стены города на мысе Пур-Наволок... ____________ 1 Ф у т -- мера длины, равная 30,5 см. Вечером Рябова вывели на палубу. После наглухо закрытой душной и промозглой каюты, в которой пахло чем-то прелым, чужеземным, он с удовольствием вдохнул свежего воздуха, глянул на небо. На западе в редких, волокнистых, как чесаный лен, облаках раскаленными грядками дотлевали отблески заката. Солнце упряталось за горизонт ненадолго, для того чтобы тотчас начать подниматься снова. Июньские белые ночи на Двине коротки, как размах крылышков кулика. "Все идет как по писаному, -- подумал Иван. -- Капитан знает службу: выбрал для пути время прилива. Вот шельма! Но и я тоже выберу время!" Стало зябко. Иван запахнул полы куртки, застегнул медные крючки. К нему приблизился капитан и повел на мостик. Загремела якорная цепь. Тишину прорезал свисток боцмана, и матросы проворно полезли наверх по вантам. Вмиг распустили паруса, закрепили кливер-галсы, шкоты1. Судно почти незаметно тронулось со стоянки. За ним -- на дистанции -- второй фрегат и яхта. Стройная, белопарусная, с форштевнем, словно выточенным из моржовой кости. _______________ 1 В а н т ы -- снасти, державшие мачты с боков. Кливер галсы, шкоты -- снасти для закрепления парусов. Между островами Мудьюгом и Гольцом Двина разлилась на два десятка верст -- не видать берегов. Но дальше русло ее суживалось, резко падали глубины. Через каких-нибудь полчаса они уменьшились с сорока до двадцати двух с половиной футов. Рулевой у штурвала, широко и крепко расставив ноги, медленно вращал колесо. Движения его были не совсем уверенны, как бывает, когда делаешь что-либо по подсказке. Рябов жестами показывал: "Лево руля! Прямо! Теперь правее на три румба". Рулевой послушно выполнял его команды. За спиной Рябова, как сыч, стоял мрачный лейтенант. Правая рука его лежала на рукоятке пистолета, сунутого за пояс. Рядом шведский шкипер с коричневым лицом и каштановой окладистой бородой, дымя трубкой, следил за действиями лоцмана. Сзади -- Борисов, которого тоже привели сюда. Он угрюмо посматривал на Ивана, терзаемый сомнениями. Им ни разу не удалось перемолвиться наедине после той встречи в трюме. Переводчик молча сверлил колючим недобрым взглядом спину лоцмана, а тот, зорко всматриваясь в очертания берегов, в извилины устья, уверенно командовал: "Прямо! Держать прямо!" Иной раз, не утерпев, Иван соленым рыбацким словом костил рулевого и сам клал на штурвал руку, чтобы поправить курс, показывая этим рвение и старание. Шведы не протестовали. К полуночи ветер стих, и паруса обвисли. Капитан дал команду свернуть их. Дальше фрегат пошел на веслах. Иван знал: это ненадолго. Лишь покажется краешек солнца, ветер поднимется снова. Белая ночь ласковой колдуньей прикрыла воды сизо-голубой поволокой. Удивительна эта белая ночь: не темно, не светло, не тихо, не ветрено. Не поймешь -- вечер ли, ночь ли, рассвет ли? Все пронизано какой-то грустной задумчивостью. В такую ночь по отлогим берегам и плесам, должно быть, плещутся русалки, высовываясь из воды, срывая холодными пальцами нити водорослей, а морской бог Нептун поднимается на поверхность, бороздя своим трезубцем морскую гладь и тряся от удовольствия мокрой бородой. От его неторопливых поворотов море колышется, вздыхает от берега до берега, и где-то далеко-далеко, в полночной стороне, как огромные поплавки, колыхаются ледяные горы -- айсберги. Стада гренландских китов лениво пасутся у горизонта, выбрасывая фонтаны воды и процеживая в усах планктон...1 ______________ 1 Планктон -- очень мелкие растительные и животные морские организмы, являющиеся пищей китов. Касатки притаились возле китов, выжидая удобный момент, чтобы напасть на того, кто вдруг отобьется от стада. И не будет ему пощады от морских разбойниц: будут они кромсать китовы бока острыми зубами, вконец замучают его, и в отчаянии выбросится кит на берег, чтобы там, среди скользких, покрытых ракушками валунов, медленно погибнуть от ран нежданной негаданной смертью... Люди, очарованные белой ночью, маются без сна, поглядывая в молочный розоватый туман. В такую ночь шептаться бы с милой где-нибудь на бережку под тальником, петь тихие и протяжные пес ни, слушать звончатые гусли, а на заре -- берестяной пастуший рожок. Но в такую ночь воровски крадутся к мирным берегам воинские чужеземные корабли, чтобы вскоре разбудить тишину, взломать ее громом пушек, свистом ядер и пуль. Белая ночь! Тревожная белая ночь на Беломорье! x x x Иван, стоя на мостике с непокрытой головой под неусыпным и бдительным взглядом шведского лейтенанта, готового в любой момент разрядить свой пистолет в затылок русского лоцмана, спокойно посматривал по сторонам. Фрегат вышел на параллель острова Лапоминка. Фарватер здесь резко поворачивал на юго-запад. "Где то тут должна быть отмель, -- подумал Рябов и подался вперед, всматриваясь в мелкие серые волны, в очертания смутно различимых берегов. Ее надобно обойти. Она вовсе лишняя. Ага, вот!" Зоркий, как у ястреба, глаз кормщика заметил на берегу густое мелколесье и одиноко торчащий столб высотой в человеческий рост на мысу. Рябов определился и, резко подняв руку, отдал распоряжение рулевому. Тот поспешно положил руль вправо. Иван смотрел на сосредоточенную, собранную фигуру рослого шведского кормщика, на его рыжеватую окладистую бороду и думал: "Старайся, старайся, кормщик! Все одно не ты ведешь корабль. Твои только руки, а голова -- моя!" Вспыхнула, гордость за ремесло русского корабельного вожи. "Вот ведь в твоих руках три громадных посудины. Ве