Евгений Богданов. Берег розовой чайки --------------------------------------------------------------- OCR: Андрей из Архангельска --------------------------------------------------------------- (из трилогии "ПОМОРЫ") книга вторая ГЛАВА ПЕРВАЯ 1 Холодное февральское солнце до рези слепило глаза. В небе - пус- тынная неуютная синева. Если бы не лютый холод да не льды, глядя на него, можно было подумать: лето, исход дня перед закатом, когда уста- лое солнце, плавясь от собственного усердия, клонится к горизонту. Родион в цейсовский морской бинокль всматривался во льды. Тяжелый вахтенный тулуп оттягивал плечи, обындевевшая овчина воротника терла шею, космы шерсти с намерзшими от дыхания льдинками лезли в рот. Роди- он оглаживал их, надевал рукавицу и снова подносил к глазам бинокль. Кругом - белая безмолвная равнина. Кое-где на ней вспучивались торосы. У горизонта они были затянуты белесоватой туманной пеленой, пронизан- ной розовым светом. Темнели разводья, еле заметные из-за торосистых нагромождений. Вахта длилась четыре часа. Отстояв ее, Родион выбирался из бочки, спускался вниз, торопился в кубрик греться чаем. Внизу на палубе матросы в ушанках и ватниках баграми обкалывали с бортов намерзший лед. Корпус ледокольного парохода чуть вздрагивал от работы двигателя. В чреве корабля, в машинном отделении, кочегарам бы- ло жарко у огня - в одних тельняшках кидали широкими совковыми лопата- ми уголь в топки. В котле клокотал, буйствовал пар, приводя в действие шатуны, маховики, ось гребного винта. Лошадиные силы железной махины яростно боролись со льдом. "Садко" то отступал задним ходом, то снова обрушивался форштевнем на зеленоватые на изломе глыбы, обламывал, ко- лол их многотонной тяжестью. Снова пятился, снова наваливался на лед - и так без конца. Из трубы выпыхивал черный с сединой дым. За кормой ярилась под винтом холодная тяжелая вода. Вдоль бортов скользили отко- лотые льдины, оставались позади, замирая и смерзаясь. Лед впереди стал толстым. Даже "звездочкой" - ударами в кромку в разных направлениях его одолеть не удалось. Штурман, высунувшись из рубки, поднял кверху озабоченное лицо. Волосы из-под шапки волной на ухо: - Бочешни-и-ик! Давай разводье! Не сводя бинокля с чернеющей справа по курсу полыньи, Родион отозвался во всю мочь. Пар от дыхания затуманил стекла бинокля: - Справа по курсу-у-у! Румбов пять. - Есть пять румбов справа по курсу! - донеслось снизу. Ледокольный пароход попятился, нос соскользнул с края неподатли- вой льдины и стал медленно поворачиваться вправо. Снова команда. Лед не выдержал, раскололся, раздался. "Садко" рванулся к солнцу, горевше- му впереди белым факелом. Потом все повторилось сначала. Достигнув разводья, корабль некоторое время шел свободно. Но вот на пути его опять встали льды. Родион высмотрел полынью: - Лево руля четыре румба! Словно большое сильное существо, привычное к тяжелому труду, уп- рямо продвигалось судно в поисках тюленьих залежек, без авиаразведки, без радионаведения, с помощью одного только капитанского опыта да штурманской интуиции. За эти три недели не раз зверобои спускались на лед артелью в восемьдесят человек, с карабинами да зверобойными багра- ми. В трюмах "Садко" на колотом льду уже немало уложено тюленьих шкур и ободранных тушек. Еще один удачный выход на лежбище, и пароход пой- дет обратным курсом. Команда на судне постоянная, северофлотовская. Зверобои - колхоз- ные промысловики из Унды. Старшим у них Анисим Родионов, а помощником у него и бочешником - Родион Мальгин. Трижды в сутки взбирался он по жестким обледенелым вантам на мачту и привычно занимал свой наблюда- тельный пост в пышущей морозом бочке. Родион опустил бинокль и, сняв рукавицу, провел теплой ладонью по жесткому от мороза лицу. На "белесых бровях у него иней, губы потрес- кались от ветров. Когда у Родиона родился сын, он отпустил усы, и они щетинились под носом, вызывая усмешки и шуточки друзей. На усах намер- зали сосульки. В бочке имелся телефонный аппарат, но он пользовался им в самую лютую непогоду, когда голоса на палубе не слышно. Большей частью обхо- дился без телефона, не любил прикладывать к уху холодную трубку. Месяц назад, расставшись с матерью, женой Августой и двухлетним сыном Елеской, отправился Родион с артелью в неблизкий путь. До Архан- гельска добирались малоезженым зимником через Кепину - двести с лишним верст. Скарб и продукты везли на санях мохнатые обындевелые лошадки, а зверобои шли пешком. В Архангельске Родион навестил брата Тихона. Он в этом году кон- чал морской техникум. Три года - срок невелик, но как изменился брат! Уезжал он из села маленьким, неприметным пареньком с фанерным чемоданом, который смасте- рил для него Родион, в скромной одежде, а теперь вымахал из щуплого подростка в рослого моряка. Плечи у Тихона раздались, мускулы на гру- ди, на руках выпукло играют под тельняшкой. Родион одобрительно заме- тил: - Ишь силу набил! Видать, кормят хорошо! Тихон улыбнулся карими материнскими глазами, вытащил из-под койки гирю-двухпудовку. - Кормят хорошо. Но я вот еще чем занимаюсь. Попробуй-ка. Родион поднял гирю до плеча, осторожно задвинул ее обратно под койку. - Вон какую тяжесть поднимаешь! А я человек серьезный. В работе силу коплю. Ну, как живешь? Рассказывай. Тихон говорил спокойно, неторопливо, не упуская случая лишний раз щегольнуть перед братом мудреными словечками из моряцкой науки. - Занятий у нас по шесть часов в день, да еще вечерами в библио- теке, в навигационном классе сижу, самостоятельно штудирую... Да физ- культура в спортзале, да политзанятия с лекциями про международную жизнь. Словом, забот хватает, - Тихон улыбнулся открыто, радостно. Меж припухлых, алых, как у девушки, губ блеснули чистые здоровые зубы. - Как маманя? Как племяш? - Маманя здорова. Племяшу два года стукнуло перед рождеством. Те- бе от всех большой привет. Маманя вот гостинцев послала, - Родион по- ложил на тумбочку узелок. - Спасибо. Родион любовался братом. Учеба пошла ему впрок. Лицо умное, дело- вое, серьезен, опрятен, вышколен. Закончит техникум и будет плавать на морских судах не на таких, как плавал Родион, не на шхунах и ботах. Брата ждут океанские корабли! Родион чуточку даже позавидовал ему, но потом подумал: "У каждого своя судьба. Времена теперь другие". - Девчата, наверное, жалуют вниманием вашего брата? - спросил он. - Еще бы! Мореходчики по всему Архангельску первые кавалеры. По выходным дням у нас в клубе танцульки, так от девчат отбоя нет. - Завел себе подружку? - Само собой. - Ишь ты... баская? - Красивая. Зовут Эллой. - Эллой? Что за имя такое, не поморское? Чья дочь? - Капитана. На траулере плавает. По три месяца дома не бывает. - Пока батьки нет, ты, значит, и крутишь любовь? - Она меня с отцом знакомила. Понравился он. Как кончу мореходку - зовет к себе на судно. Ну да наше дело - куда пошлют. Меня, скорей всего, в торговый флот. В загранплавание пойду. - Везет тебе. Молодец. Домой-то собираешься? - ревниво спросил Родион, подумав, что брат совсем забыл родное село. - Непременно. Сдам экзамены, получу диплом - и тогда в Унду в от- пуск. Родион собрался на ледокол. Тихон надел шинель, фуражку-мичманку и совсем стал похож на заправского морехода. Стройный, приглядный, он шел по улице чуть вразвалочку и говорил с Родионом бойко, по-городско- му. - Ни пуха ни пера! - пожелал он на прощанье. - Шесть футов под килем. Вернешься со зверобойки - заходи. - Зайду, - пообещал Родион. Постояли рядом. Обоим взгрустнулось. Тихон подумал: в трудный рейс идет брат, во льды, в седое Белое море. На ледоколе, конечно, не то что на прибрежном выволочном промысле, риска меньше, но все же при- дется не сладко. Вспомнил об отце, которого унесло на льдине в океан в такую же сумеречную зимнюю пору... Тихон обнял Родиона, похлопал его по плечу. Тот тоже расчувство- вался, расцеловал брата. - До свиданья, - сказал Родион дрогнувшим голосом. - Летом встре- тимся дома. - Обязательно встретимся. Ну, бывай! Тихон постоял, пока Родион, проскрипев по снегу подшитыми вален- ками, свернул в боковую улицу. Рассчитывали братья встретиться скоро, да не довелось... 2 Прошла ночь. Машина все работала, и ледокол упрямо проламывал се- бе дорогу во льдах, оставляя за кормой смерзающееся крошево. В начале утренней вахты Родион разглядел в бинокль лежбище тюленей километрах в полутора от корабля, возле большой полыньи. Наметанным глазом прикинул - штук пятьсот. Большое стадо. Обрадованно заворочался бочешник, рас- пахнул полы тулупа - жарко стало. Еще раз посмотрел в свою оптику - не ошибся ли, - крутанул ручку телефона и, услышав в трубке спокойный ба- сок капитана, доложил: - Справа по курсу лежбище. Расстояние - версты полторы. Штук при- мерно полтыщи. Капитан - седой морж, полярник, обрадованно засопел в трубку, од- нако подпустил шпильку: - Все на версты кладешь, моряк? Когда на мили да кабельтовы1 обу- чишься? Справа по курсу, говоришь? Добро! Еще подойти можно? 1 Морская миля - мера длины - 1852 м; кабельтов- 185,2 м. - С полверсты, не больше. А то вспугнем. Место открытое. - Подходы к лежке каковы? - Лед ровный. Торосы в стороне. - Добро. Скажешь, когда "стоп". - Есть, сказать "стоп", - повторил Родион и, повесив трубку, при- нялся следить за зверем. Тюлени, словно камни-валуны, лежали спокойно. Родион опустил би- нокль. - Стоп, хватит! "Садко" остановился. Палуба сразу ожила. Отовсюду, изо всех люков и дверей выбегали зверобои, на ходу застегивая на себе куртки, ремни, хватали багры, вскидывали за спину зверобойные винтовки. Спустили трап. Родион из бочки указывал направление. Плотные лов- кие мужчины в ватниках, полушубках, брезентовых куртках, сойдя на лед, гуськом направились к залежке. На ходу разделились на группы. Вперед выбежали стрелки. Три шеста-вешки с флажками - бригадные знаки - остались стоять в разных местах. Вот уже ветер донес до кораб- ля сухой треск винтовочных выстрелов. Сверху Родион видел, как, перебив самцов и утельг из винтовок, зверобои взялись за багорики и стали забивать молодь. Рассыпавшись по льду, перебегая с места на место, они то взмахивали баграми, то внак- лонку ошкуривали убитых зверей. "Садко" тем временем подошел поближе к ним и остановился. Команда стала готовиться к приемке добычи: отворяли люки в трюм, добавляли туда колотого льда, разравнивали его. Вскоре ундяне подтащили к борту свои юрки и, положив их тут остывать на сне- гу, пошли обратно. Навстречу им волокли добычу другие. Через недолгое время всю ль- дину возле ледокола усеяли аккуратные связки тюленьих шкур и тушек. Позади, у полыньи, осталось опустевшее поле со снегом, изрытым мужиц- кими бахилами, забрызганным тюленьей кровью. На корабле погромыхивала лебедка, поднимая со льдины и опуская в трюм связки шкур и собранные в плетеные мешки тушки, бригадиры вели учет добытому зверю. Часть ундян спустилась в трюм укладывать груз. К вечеру добычу погрузили, люки задраили, палубу вычистили, все привели в порядок. Усталые люди ушли в жилые помещения. Родион сдал вахту и спустился в кубрик. Ночью наблюдательная бочка не пустовала: дежурный ледовый лоцман высматривал во мраке под звездным небом дорогу для "Садко". По без- молвным пустынным льдам скользил голубой луч прожектора. Все так же ритмично работала паровая машина, и от ударов о лед вздрагивал корпус корабля. В жилых помещениях "Садко" народу - густо. Кроме команды, на суд- не находилось восемьдесят зверобоев. Даже красный уголок пришлось за- нять и, когда показывали фильм, поморы аккуратно складывали в угол свои пожитки. Ледокольный пароход возвращался из зверобойной экспедиции к род- ным берегам. Ундяне отдыхали, отсыпались. Им еще предстояло добираться от парохода домой по бездорожью, по заснеженной тундре. В кубрике за- нимались кто чем. Любители домино стучали костяшками, хозяйственные мужики чинили одежду, обувь, чтобы явиться домой в лучшем виде. А люди беспечные, склонные к праздному времяпрепровождению, вроде Григория Хвата, говоря по-флотски, "травили", а попросту изощрялись в болтовне. Григорию было уже за сорок. В шапке рыжеватых с курчавинкой волос проглядывала седина, на загорелом лице - у губ и глаз - морщинки. Но глаза еще были острые, цепкие, по-прежнему молодые. - Вот придем домой - первым делом в баньку. Женка будет спину мыть. Люблю, когда она моет. Приятно... Анисим Родионов резался в домино с Николаем Тимониным. У того в последние два года все дочери повыходили замуж и без лишних слов сде- лали Николая уже трижды дедом. Анисим и Тимонин, оба в тельняшках, ро- зоволицые, потные, словно вышли из парной. В кубрике душно, жарко, пахло краской от труб. Анисим зацепился от скуки за банные разговоры Хвата: - Кто о чем, а... - он не договорил, махнул рукой, дескать, при- думал бы что-нибудь получше. - Да, все о баньке, - Григорий заложил большие руки с рыжеватой порослью за голову, потянулся: - Ты, Родька, обучил Густю себе спину мыть? Родион пытался читать, но свет в кубрике слабый, лампочка все время мигала. Он опустил книгу. - Дело нехитрое. - Верно. Не мудреное дело. А я скажу, что жену, как хорошую соба- ку, надобно всему обучить: и спину мыть, и бахилы с ног стягивать, и в рыбкоон за бутылкой при надобности бегать. Все должна уметь делать настоящая жена. А промысловым делам ты ее учил? Сети вязать умеет? А ставить их да трясти?1 1 Трясти сеть - осматривать ее, высвобождая из ячей рыбу, не вы- таскивая целиком сеть из воды. - Все умеет. - Это ладно. А то, смотрю, нонешние женки не больно-то до промыс- ла охочи. Им бы только щи варить да детишек рожать. Вот старые женки - те все умеют: тюленя багориком бить, со льдины на льдину, не замочив подола, прыгать, на тоне сидеть, погудилом1 править... 1 Погудило - длинная рукоять руля на еле, рыбачьей лодке. - Доведется - и моя все сумеет. - Хорошо, что сумеет, - одобрил Хват. - А ты уверен, что твоя женка верна тебе? По два месяца дома не бываешь. Не каждая жена может выдержать такой срок... - А твоя? - спросил Родион. - Что ты все про других? Ты про свою скажи. - Моя уж стара. У меня без сомненья. Крепко на якоре сидит. А скажи, пароходские тебя, часом, не разыгрывали? - перевел Хват разго- вор на другое. - Нет? Меня так один хотел разыграть, когда в море выш- ли. Иду я из кубрика на камбуз за кипятком, вижу - высовывается в люк из машинного отделения чумазая башка с седыми усами. Шишка на лбу - во! - с кулак. Руки ветошью вытирает, на меня уставился. Я спрашиваю: "Отчего, мил человек, у тебя шишка на лбу?" А он отвечает: "А я, гово- рит, как пришел из рейса домой, то прежде чем дверь в квартиру отво- рить, в замочную скважину решил поглядеть - нет ли дома посторонних... Ну, а жена тем временем в магазин собралась, как размахнет дверь, да мне по лбу!.. Вот и шишка". - "Здорово, говорю, тебя женка поприветс- твовала посля долгой разлуки!" - "Да, отвечает, она у меня такая. Все делает с ходу, рывком, и шишку мне тоже рывком припечатала". Ну вроде я его самолюбие задел, чувствую, он мне тоже собирается шпильку под- пустить. Вот кончил он вытирать руки о ветошь и говорит: "Послушай, добрый человек, сделай одну услугу. Мне, говорит, на палубу вылезать некогда, машина держит". - "Какую услугу", - спрашиваю. "А сходи к старпому и передай от меня, Сергеича, просьбу: пускай он выдаст с пол- кило аглицкой соли, по щепотке в топку подбрасывать. А то уголь плохо горит. Понял?" - "Понял", - отвечаю. А сам смекаю, что такое аглицка соль. Мне как-то в Унде фершал давал ее от одной интересной хвори. Я и говорю усатому: "Сходи сам, ежели у тя крепко закупорило..." Ну, он усищами зашевелил, голову задрал - сдавай грохотать. "Молодец, гово- рит, помор! Не дал себя поддеть на крюк. Даром, что из деревни!" А я ему в ответ: "Вот ты лясы со мной точишь, словно баюнок2, а в машинном у тебя непорядок: течь! Разве ты не слышал, как тревогу по судну игра- ли? Вся команда по местам разбежалась". Он перестал смеяться, глаза вытаращил: "Течь?" - да как сиганет вниз по трапу, только его и видел. 2 Баюнок - рассказчик, сказочник (от слова "баить" говорить). - Ловко! - вдоволь посмеявшись над механиком с шишкой, сказал Ро- дион. Пробили склянки. - Довольно травить, - распорядился Анисим. - Кто нынче у нас вах- тенный по мискам? Айда на камбуз. После ужина Родион собрался на вахту. Переобулся в теплые вален- ки, принесенные из сушилки, надел ватник, нахлобучил мохнатую шапку из собачьего меха. Постоял, словно бы запасаясь на всю вахту теплом жилья, и шагнул к двери. Хват сказал вслед: - Ежели увидишь из бочки Унду , - меня разбуди. Глянуть охота. - Разбужу, - ответил Родион, приняв шутку. По палубе гулял ветер, резкий, с посвистом. Гудело в снастях, в мачтах, антенне. Выйдя на бак, Родион посмотрел вверх, крикнул: - Эй, Василий! Услышав его, сменщик вылез из бочки, спустился на палубу. - Как там, донимает? - спросил Родион. - Ветрище... - Иди грейся. И вот опять Родион в бочке, опять разглядывает в бинокль торосы, полыньи, прикидывает на глаз толщину льда на изломах. Темнеет. Види- мость теряется. Родион включает прожектор, и он освещает узкую полосу по ходу судна. От торосов, что поодаль сторожат море, ложатся резко очерченные тени. А дальше - тьма, плотная, настороженная, будто че- го-то выжидает. "Садко" идет средним ходом до пяти узлов, раздвигая податливое ледяное крошево. О нос, о борта стукаются льдины. Ветер гуляет по па- лубе. На его удары тихим звоном отзывается рында. Сдувает ветер с па- лубы сухой, мелкий, словно крупа манка снег, забивает им все щели, за- зоры у фальшборта, у надстроек, гонит резкими ударами снежинки под ба- рабан с якорной цепью... В затененной от лучей прожектора воде за бортом Родион видит дро- жащее отражение крупной звезды. Мелькнуло и пропало. Откуда звезда? Небо сплошь за тучами. А может, показалось? Может, это не звезда, а игра света от топового огонька на верхушке мачты? Ветер все крепчает. Через каких-нибудь полчаса на судно налетает снежный заряд, и перед Родионом возникает плотная белая пелена. В лу- чах прожектора снег летит скопищем белых мотыльков-однодневок. Упрямо пробирается "Садко" сквозь льды и пургу. ГЛАВА ВТОРАЯ 1 В конце марта зверобои вернулись домой с ледокольного и прибреж- ного промыслов и стали готовиться к весенне-летней путине. Родиона, как и прежде, зачислили в команду судна, где капитаном шел Дорофей Киндяков, а мотористом Офоня Патокин. Августа по-прежнему работала в клубе. В последнее время у нее прибавилось домашних забот. Сын требовал внимания. И хотя шел ему тре- тий год и он уже вполне уверенно бегал по избе, а с наступлением тепла и на улице, присматривать за ним все же надо было неотступно. Снова пришло время собирать мужа в плавание. Августа стирала, штопала и гладила белье и одежду, досадуя, что Родион опять надолго исчезнет из села. Почти за четыре года замужества она видела возле себя Родиона в общей сложности не больше двух лет. Такова участь поморки: встретив мужа, готовь его снова в путь; проводив, жди в томлении и тревоге, а потом опять встречай. С зимней зверобойки на вешно, на летний лов в море, осенью - на Канин за навагой. И как заслепит глаза февральское низкое солнышко - опять готовь Родиону мешок - во льды идет, тюленя бить. Постоянные разлуки вошли в привычку. Не только у Августы муж ме- сяцами в море, а и у всех женщин плавают бог весть где - на Мурмане, у Канина, в Мезенской да Двинской губах. А иной раз забросит их промыс- ловая судьба на Кепинские или Варшские озера. Межсезонье - время между окончанием зверобойного промысла и нача- лом рыболовецкого самое веселое и радостное в Поморье. Апрель и почти весь май мужчины дома, в семьях. Вернувшись под родные тесовые крыши, мужики предавались вполне заслуженному отдыху: первую неделю гуляли, ходили друг к другу в гос- ти, укрепляя родственные связи и знакомства, а потом их охватывала не- уемная и кипучая хозяйственная деятельность. Целыми днями стучали на поветях топорами, ремонтировали старые лодки, тесали кокоры для новых карбасов, гнули шпангоуты, выстругивали весла из крепкой мелкослойной ели, чинили невода, мережи, поправляли крылечки у изб, шили бахилы. Почти два месяца проходили в неустанных домашних трудах, и жены не могли нарадоваться на мужей - такие они деловитые, умелые да торова- тые, такие домоседы, да как они ласковы да чадолюбивы! По улицам уверенно и степенно, зная себе цену, шагали потомствен- ные зверобои, бочешники, кормщики, капитаны, мотористы, бригадиры, рыбмастера, звеньевые. Стайками собирались подростки - сегодняшние зуйки, завтрашние рыбаки. Ходили мужчины от соседа к соседу по делу, а то и просто так - посидеть, потолковать. Вечерами тянулись в клуб, в кино. Сухопутной "кают-компанией" служило рыбкооповское крыльцо с добе- ла выскобленными уборщицей ступенями. Еще до того как продавщица заб- рякает замком у двери, тут занимали свои места и старики, и те, кто помоложе, кому не сидится в избе. Вьется махорочный дым, нижется, словно узелок на узелок в ячеях сетки, неторопливая и обстоятельная беседа. Весеннее солнышко, пробив тучи, заливает крылечко веселым све- том. Однако было студено: старики сидели в ватниках, валенках и ушан- ках. Ветер холоден и резок. Конец мая, а в проулках еще лежал снег. Весна в Унде неласкова, словно мачеха, да привыкли к ней. И такая хо- роша, потому что - весна! За избами на окраине села пекарня дымит день-деньской единствен- ной кирпичной трубой. После того как утреннюю выпечку хлеба увезли в фургоне в магазин, Фекла села пить чай. Это было для нее одним из самых приятных занятий. На столе уютно пошумливал старинный, принесенный из дому латунный са- мовар. В печи весело разгорались дрова для следующей выпечки. Из топки на пол выскочил уголек. Фекла подхватила его и бросила обратно в огонь. Обожгла палец, подержала во рту. Чай она пила крепкий, из маленькой чашки с васильками на боках, с сахаром вприкуску и со свежим хлебом. Хлеб не резала ножом, а отламы- вала от буханки - так ей казалось вкуснее, аппетитнее. Напившись чаю, она прибрала на столе, перед небольшие стенным зеркалом в деревянной раме уложила волосы, упрятала их под белую чис- тую шапочку и взялась было за кочергу, чтобы поворошить в печи дрова. Но тут в сенцах послышались тяжелые шаги, дверь отворилась, и в пекар- ню заглянул Борис Мальгин - рослый, синеглазый, с шапкой русых волос. - Эй, пекариха, принимай муку! - окликнул он и скрылся за дверью. Фекла поставила кочергу и вышла на крыльцо. - Весь чулан завален мешками. Куда принимать-то? - сказала она. - Это уж твое дело - куда. - Борис взялся за мешок, подвинул его к краю телеги и, пригнувшись, взвалил себе на спину. - Эй, берегись! Растопчу. Фекла побежала в пекарню, растворив перед ним настежь двери. - Напугал. Право слово, напугал! - с напускной строгостью прого- ворила она. - Давай сюда, в этот угол. Только не на бок вали мешки, а ставь их стоймя. - Тебе не все равно? - Кабы было все равно, так бы лазили в окно. - В твое оконце только и лазить, - поставив мешок, Борис указал на крохотное окно чулана, забранное железными прутьями. - Темно, ниче- го не видать. Только баб щупать... - он протянул было руку к ней, но Фекла не очень сильно, так, чтобы не обидеть мужика, но достаточно внушительно ударила по ней. - Давай, давай, работай. Нечего тут... - Ишь, недотрога! - пробурчал Борис и вышел на улицу. Пока он носил мешки, Фекла стояла на крыльце в сторонке, чтобы не мешать. Молча поглядывала на него своими карими ясными глазами. Волосы тщательно упрятаны под шапочку. На гладких щеках румянец, розовые моч- ки ушей на солнце будто насквозь просвечивают. Подбоченилась. Локоть обнаженной руки розовел, а рука круглая, белая, налитая молодой силой. Ступеньки крыльца жалобно поскрипывали под тяжестью Бориса с ту- гим, объемистым мешком на спине. Волосы у него рассыпались, нависли над глазами. Одна рука вцепилась в завязку мешка, другая - большая, крепкая, поддерживала его за спиной за уголок. - Чего стоишь барыней? - спросил он на ходу. - Отдых мне положен или нет? С опарой-то, думаешь, легко возить- ся? Он прошел в чулан. Мешок мягко плюхнулся на пол, крылечко чуть заметно вздрогнуло. - Бедная, пожалеть тебя некому, - с напускным сочувствием сказал он, снова выйдя из пекарни. - Я в жалостях не нуждаюсь. Телега опустела. - Вот так, - обронил Борис. - Считала мешки-то? - Восемь штук. - Верно. Считать умеешь. Распишись-ка в накладной. Вот так. - Бо- рис спрятал накладную в карман, сел на телегу, дернул вожжи. - Проще- вай пока. Он бегло глянул на Феклу, и васильковая синева его глаз взволно- вала ее. - Прощевай... - тихо отозвалась она и вернулась в пекарню. Ей почему-то взгрустнулось. Все одна да одна, слова вымолвить не с кем. С уборщицей Калистой, которая приходит с утра мыть полы, много не натолкуешь, ей бы скорее отделаться да бежать домой. Борис вот при- ехал, свалил мешки и - до свидания. А ей хотелось, чтобы он побыл здесь, поговорил с ней. Ну, скажем, о жизни, которая почему-то мало приносит человеку радостей... Хороший мужик. Собой видный и тоже оди- нокий. Вдовец. Фекла вздохнула, поглубже натянула на лоб свою шапочку и приня- лась замешивать тесто, взявшись за мешалку обеими руками. Тесто начи- нало пузыриться. К тому времени, когда печь протопится, оно поднимет- ся. С усилием проворачивая опару, она все размышляла о своем одино- честве, и эта работа, которая вначале ей даже нравилась, теперь пока- залась однообразной, надоевшей. Феклу, как и прежде, неудержимо потя- нуло к людям, и она стала подумывать, не уйти ли ей с пекарни. Эта мысль не покидала ее, и намерение сменить занятие постепенно укрепилось. "Схожу к Панькину, попрошусь на промыслы, - решила Фекла. - У моря живу, а моря не вижу". 2 За десять лет пребывания Панькина на должности председателя рыбо- ловецкого колхоза люди так привыкли к нему, что без Панькина не мысли- ли ни колхоза, ни оклеенного голубенькими обоями небольшого кабинета на втором этаже бывших ряхинских хором, ни зверо-бойки, ни рыбного промысла, ни вообще новой жизни в старинном рыбацком селе. Авторитет председателя был незыблем, как материковая земля с причалом: "Раз Панькин сказал, - значит, все!"; "Поди, спроси у Панькина"; "Поскольку Панькин возражает, значит, есть основания". Так в повседневном дере- венском обиходе упоминали его имя. Когда зверобои собирались на лед, Панькин ночей не спал, лишь бы обеспечить артели всем необходимым, самолично проверял зверобойное имущество, качество продуктов, заботился о лошадях, которыми доставля- ли поклажу бригад к месту выхода на лед. Перед навигацией сам убеждал- ся в исправности и надежности судов и карбасов, находил время и для текущих дел, вплоть до распорядка торговли в рыбкоопе, выполнения за- кона о всеобуче в полном взаимодействии с сельсоветом, депутатом кото- рого избирался столько же лет, сколько был председателем. Панькин при- вык к этим вечным заботам и тревогам, к своему полумягкому, неизменно- му со времен кооператива правленческому стулу и письменному столу с закапанным чернилами и кое-где протершимся зеленым сукном. К нему вхо- дили запросто, без приглашения, без вежливого стука в дверь, садились на стул и выкладывали, у кого что наболело. Жил он все в той же старой покосившейся избенке, и по-прежнему в домашнем кругу жена называла его Заботушкой. Прозвище как нельзя лучше подходило к нему: он вечно ходил быстрой озабоченной походкой, чуть припадая на больную ревматизмом но- гу, и всегда кидал вокруг себя цепкие придирчивые взгляды, от которых ничто - ни плохое, ни хорошее - в селе не могло укрыться. Стараниями Панькина многие рыбаки получали из колхозных запасов тес, кирпич, гвозди для того, чтобы починить или заново построить избу. Такую по- мощь рыбаки особенно ценили, потому что строительных материалов на сотни верст в округе днем с огнем не найти, кроме круглого леса, и доставка их в навигацию на грузовых пароходах обходилась в копеечку. Если Панькин отправлялся на семужьи тони на морское побережье в мотор- ном карбасе, то непременно брал с собой работника рыбкоопа с коробами и ящиками, в которых везли хлеб, сахар, масло, чай, папиросы - снаб- дить в кредит рыбаков, сидящих неделями безвыездно на пустынном бере- гу. Хозяйственную хватку и расторопность председателя по достоинству оценило и начальство. Неоклеенные сосновые стены в его избенке были увешаны благодарственными грамотами. Не так давно премировали Панькина мотоциклом, и он изредка гонял на нем по селу и побережью, наводя страх на кур и рыбью молодь, жмущуюся к берегам. На деловых совещаниях его и, разумеется, возглавляемый им колхоз "Путь к социализму" неиз- менно упоминали в числе передовиков. Односельчане на ежегодных отчет- но-выборных собраниях в начале зимы снова и снова ставили Панькина к колхозному штурвалу. И хотя он в последнее время вроде бы стал сдавать и отказываться от должности, ссылаясь на ревматизм и прошлое ранение, рыбаки, посочувствовав ему, дружно предлагали: "Панькина председате- лем! У него опыт, и он много лет руководит! Окромя его никого не надо. А ежели здоровье у него подкачало - пускай едет на теплые воды, на ку- рорт за счет колхоза!" Панькин от предложения поехать на курорт отмахивался с шуточками: "На югах-то шаг шагнешь - и винный ларек с армянином. Спиться запросто можно!" И опять он при своей беспокойной должности. Ему и лестно, что ры- баки ценят его умение управлять хозяйством, и немного грустновато от- того, что пора бы искать работу полегче, да как оставишь все то, что создано в немалых трудах? Много лет отдано хозяйству, немало здоровья потеряно. Главная за- бота Панькина - план. Его легко составить, да нелегко выполнить. Трес- ка, навага, сайда и селедка, плавая в беломорских водах, отнюдь не спешат в ловушки, чтобы колхоз выполнил его. Уловистость изменчива и ненадежна. Еще в глубокую старину деды говаривали: "Промысел никогда ровен не живет". Однако ундяне без рыбы не сидят и план, что установ- лен ры-бакколхозсоюзом, выполняют ежегодно. Выручают сноровка, знание промысловых тонкостей да подвижность и маневренность маленького, но шустрого флота с опытными капитанами и рыбмастерами. В нынешнем, сорок первом году задание колхозу против прежнего увеличили на тысячу центнеров. В области в канцеляриях сидят расчетли- вые и дальновидные люди. Прикинули: в прошлом году колхоз выловил ты- сячу центнеров сверх плана, значит, у него есть возможность мобилизо- вать резервы, и заверстали эту тысячу центнеров в план. Теперь Панькин и ломает голову, как к концу года выйти с хорошими показателями, ибо за невыполнение плана председателей крепко песочат, да и рыбаки теряют премиальные надбавки. В эти дни перед выходом в море правленцы проверяли готовность су- дов. Панькин с утра ездил на моторке на дорофеевский бот "Вьюн" с пя- тидесятисильным двигателем. Задумал Дорофей уйти подальше от родных берегов, подняться вдоль западного побережья Канина и половить там не- водом-снюрреводом треску. В старые времена в те воды на парусниках почти не ходили - далековато, да и опасно. Заманчивы неизведанные места, тянут к себе неодолимо, призывно. Сколько плавал Дорофей, сколько бурь и штормов перебедовал, но как бы ни было трудно в море, всегда запоминал "уловистые" районы. Пытался познать в движении рыбьих косяков закономерность, примечал береговые ориентиры, глубины, грунты на дне, направления течений. На малых водах треска опускается севернее, на больших глубинах - поднимается южнее. Приметы все в памяти, не на карте, не в лоции, самим вымерены, самим изведаны. Панькин не сказал Дорофею о своих опасениях насчет дальнего лова, не хотел обижать кормщика, да и крепко надеялся на него, старого свое- го товарища. Только посоветовал: - Помни, Дорофей, о плане. Ежели у Канина пусто - поворачивай к Мезенской губе к подходу сельди. Дорофей ответил, что поворачивать не придется, он в том уверен. Панькин поуспокоился и поехал в село. Поставив моторку у причала, он поднялся на берег и пошел в прав- ление. Там его ожидали люди с разными делами: пастух оленьего стада Василий Валей, работавший в артели по найму, с тревогой сообщил, что олени болеют и надо вызвать ветеринара. Коровий пастух тоже не порадо- вал: кончились запасы сена, а подножный корм еще не вырос. Хорошо, что в селе имелся резервный запас сена, и Панькин распорядился отправить корм на карбасах по реке. Вдова рыбака хлопотала о пенсии за мужа, погибшего на промысле, директор семилетки пришел напомнить о заготовке дров для школы. Решив все вопросы, Панькин хотел идти обедать, но его задержала Фекла. Определив ее на пекарню, Панькин считал, что судьба ее таким об- разом решена, и не видел Зюзину в конторе около двух лет. И вот она явилась. С чего бы? - Здравствуй, Фекла Осиповна. Садись, пожалуйста, - председатель сунул в ящик стола деловые бумаги и посмотрел на нее выжидательно, от- мечая про себя некоторые изменения в ее облике. Фекла была все еще пригожа и налита здоровьем и силой. Однако в движениях ее появилась медлительность и основательная уверенность. Она заметно пополнела, под пухлым подбородком с нежной кожей наметились складки, под глазами - морщинки. - Все одна по жизни шагаешь? - спросил Панькин, пока Фекла соби- ралась начать разговор. - Пока одна... - Пока? Значит, что-то наметилось в перспективе в твоей одинокой жизни? - председатель пытался вызвать ее на откровенность, расшевелить в ней прежнюю задорно-шутливую манеру беседовать, но Фекла была сдер- жанна. - Ничего нет в этой, как ее, - пер-спек-ти-ве, Тихон Сафоныч. Пришла по делу. Из рыбкоопа уволилась по личному желанию. Хочу рабо- тать в колхозе на промыслах. Фекла тоже отметила про себя, что Панькин несколько постарел, прежняя бойкость и напористость уступили в нем место расчетливой прак- тичности. Он стал полнеть, непокорные русые волосы поредели, на голове обозначились залысины. - Надоело, что ли, хлебы печь? - спросил Панькин неодобрительно. - Да нет, работа там хорошая, и рыбкооповские ко мне относились по-доброму. Благодарность с печатью на красивой бумаге имею от правле- ния. Однако тянет к промыслу, к людям. Надоело в одиночестве на пекар- не сидеть. Мне бы на тоню или на судно, к тому же Дорофею на бот, хоть поваром, хоть матросом. Что так смотрите, Тихон Сафоныч? Думаете, не выйдет из меня матроса? Я при необходимости могу и на ванты лазить... Пекарню я сдала Матрене Власовой. Теперь совсем свободна. - Гм... Значит, свободна... - Панькин вспомнил, что тогда, два года назад, Фекла приходила с той же просьбой - отправить ее туда, где "все работают дружно, артельно, весело". Видимо, ее все-таки тянет к людям, хлебопечение ей прискучило. - Значит, свободна, - повторил председатель. - На ванты лазить тебе тяжело и несподручно, да и не на- до. Теперь флот моторный, парусов нету. Команда на боте Дорофея укомп- лектована. Туда, к сожалению, назначить тебя не могу. Фекла погрустнела, ждала, что он еще скажет. А Панькин подумал, что от прежней насмешницы с острым, как бритва, языком, язвительной и недоверчивой, в ней не осталось и следа. "Неужели это так? Неужто вре- мя изменило Феклу?" Как бы он хотел, чтобы она сказала сейчас что-ни- будь задиристое, смешливое, как бывало. Но она молчала, ждала ответа и только настороженно посматривала на него своими красивыми, блестящими глазами. "Хоть глаза-то у нее не потухли, и то хорошо! - подумал Пань- кин. - Нет, по ним видно, что характер у нее остался прежний". Придя к такому выводу, он повеселел и посмотрел на нее уже при- ветливее, добрее. Поймав его взгляд, Фекла заметила: - Что долго думаешь? Али постарел, голова плохо работает? "Вот-вот, давай, давай!" - Панькин обрадованно заговорил в преж- ней своей манере: - Такую кралю не просто к работе пристроить. К сетям да рюжам поставить - ноготки обломаешь, руки повредишь. В море послать - от со- ли седина в волосы бросится, красоту потеряешь. Вот что я придумал: валяй-ка ты, Фекла Осиповна, боярышню-рыбу в невода заманивать... - На тоню? - оживилась Фекла. - Это мне подойдет. Правда, она пожалела, что не попадет на бот. Ей бы хотелось побы- вать в море, испытать себя. Ведь многие женщины из села ходили раньше на шхунах и ботах поварихами-камбузницами, а то и матросами. Фекла умолкла и поглядела в окно. Там, за избами, стоящими на угоре вразброс, виднелась река, бьющая в берег мелкой волной. А даль- ше, правее - в тумане сырого весеннего предвечерья открывался простор Мезенской губы. И вспомнила Фекла свое детство... Она с отцом да соседской девочкой Аниськой отправилась верст за десять от села ловить семгу на юрку1. Море было ласково, спокойно. Си- дела тринадцатилетняя Феклуша с подружкой в море на каменистой отмели на юрке, слушала, как плещется у ног волна. А отец высматривал непода- леку из карбаса в прозрачной воде семгу. Как подойдет рыба - невод подтянут и вытащат ее из воды. Глянула Феклуша вдаль, а там, на море, чернота, будто туча с неба осела на воду. Крикнула отцу: "Батя, в море ветер пал!" Отец оглянулся - и впрямь взводень2 подходит. Стал он вы- тягивать невод, ветер налетел, подхватил карбас, понес к берегу. А Феклуша с Аниськой так на юрке и остались. Жутко. Ветер развел волну. Вот-вот смоет девочек с ненадежной площадки. Ни жива ни мертва сидит Феклуша, рукой в жердь настила вцепилась. Аниська рядом, чуть не пла- чет. А взводень лупит и лупит по ним... Вот уже и держаться сил не стало. Отец на карбасе не может подъехать, сколько ни гребет против ветра, обратно сносит, заливает его. 1 Юрка - деревянное сооружение на помосте, расположенное в море на отмели 2 Взводень - сильное волнение на море, крутая, большая волна, крутой вал Хорошо подоспели рыбаки, что с наветренной стороны в еле домой добирались. Сняли промокших, испуганных малолеток-девчонок с ненадеж- ного помоста... И снова отец, как живой, в памяти Феклы. Вот он привел ее на по- кос, поставил рядом, дал в руки тяжелую горбушу. "Коси, Феклуша, при- выкай!" Машет Феклуша косой по траве, скользит она поверху, только кончи- ки у трав стрижет. Хочет девочка под корень траву срезать, да сил ма- ло. Отец смеется: "Ну-ну, не горюй! Подрастешь маленько - наловчишь- ся". - О чем задумалась, Фекла Осиповна? - спросил Панькин, и Фекла отвела взгляд от окна, от весенних половодных далей. Оставила в этих далях свои воспоминания. - Да так... - Значит, договорились: пойдешь на тоню. В звено Семена Дерябина, на Чебурай. - На Чебурай так на Чебурай. Согласна. Спасибо, Тихон Сафоныч. А когда выходить? - Через недельку. Пойдет дора, увезет всех тоньских рыбаков. Го- товься. - Ладно. Буду готова. До свидания. Фекла поднялась со стула, повернулась к двери легко, проворно, как бывало и раньше, и вышла. Панькин смотрел ей вслед с загадочной улыбкой. Если бы Фекла ви- дела это, догадалась бы, что председатель что-то затеял и на тоню Че- бурай послал ее не случайно. В колхозе было десять семужьих тоней, а он выбрал именно Чебурай. 3 Снова Унда провожала своих рыбаков в море. Под обрывом берега, у причала, стояли карбаса. В один из них ко- манда Дорофея сложила свои вещи. Перед тем как отчалить, рыбаки подня- лись на угор попрощаться с родителями, женами да детьми. Толпа народа стояла возле длинного тесового артельного склада. Широкий ветер с губы трепал женские платки и подолы цветастых сарафанов и юбок. Свежесть ясного солнечного утра бодрила, однако на лицах у всех была легкая грустинка. Парасковья держала на руках внука. На нем - шапочка из мягкой овечьей шерсти, теплая куртка, на ногах - коричневые, туго зашнурован- ные ботинки. Ребенок тянул руки к отцу: - Батя-я-я! В море хоцу-у-у! Возьми-и-и! Родион обнял Августу, поцеловал ее в теплые влажные губы, п