да Соньку Хват. - Вот вам еще рыбаки, - сказал он, похлопав по крутому налитому плечу заневестившуюся Соню и, кивнув на скромно стоявшего в стороне Немка в фуфайке, треухе и заношенных, латаных-перелатанных на коленках знаменитых штанах с отвисшим середышем. - Теперь на Чебурае, Фекла Осиповна, будет два мужика. Считайте, что повезло. На других тонях - и по одному не на всех. Призыв, как вам известно, взял могутных мужчин в армию. В селе почти всех подмели, кроме разве что дедка Никифора да Иеронима. Те еле бродят. Были рыбаки, да все вышли... - За пополнение спасибо, - сказала Фекла, поскольку Митенев обра- щался почему-то к ней, хотя старшим на тоне был Дерябин. Звеньевой не обиделся на это. И, повеселев, пригласил всех в избу пообедать. Митенев достал из кармана кировские, на черном ремешке ча- сы, глянул на них, подумал. - Ладно. В моем распоряжении есть полчаса. Проведу с вами полит- беседу - и дальше, - сказал он со спокойной обстоятельностью пожилого уравновешенного человека. - Соня, давай твой мешок, - сказала Фекла. - Я понесу. Как хоро- шо, что ты приехала. Вдвоем нам будет веселей, - Я ведь на тонях еще не бывала, - призналась Соня. - Ничего, привыкнешь. Что слыхать про войну? - Вести худые. Наши отступают, немец жмет, - Соня сразу погруст- нела, лучистый взгляд померк, шадринки на лице проступили отчетливее. - Нам от бати ничего нету, никакой весточки... Мама плачет. И от Феди ничего... Живы ли? - А от Бориса Мальгина есть ли что, не знаешь? - нетерпеливо спросила Фекла с затаенной надеждой. - Вчера видела его мамашу. Нету вестей. Фекла вздохнула и пошла к избушке. Усадив всех за стол, она взялась было за миски, чтобы накормить свежей ухой, но Митенев попросил с обедом подождать. Он достал из пот- репанного портфеля блокнот и, заглядывая в него, начал рассказывать о военных действиях. Сводки Совинформбюро были нерадостны, и Фекла с за- миранием сердца слушала, как Митенев говорит о том, что немцы наступа- ют по всему фронту и нашим войскам пришлось оставить много городов и сел... Все, боясь пошевелиться и пропустить что-либо мимо ушей, ловили каждое слово Митенева. Даже Немко замер в неподвижности, внимательно глядя на губы бухгалтера, стараясь угадать по ним, о чем идет речь. - Партия зовет народ сплотиться и приложить все силы к разгрому врага. Теперь лозунг такой: "Все для фронта, все для победы!" Работа у неводов теперь пошла живее: четверо - не двое. Соня Хват молода, здорова, силы не занимать. Не хватало только ловкости да сно- ровки. Но скоро она присмотрелась ко всему, обжилась, и дела стали спориться. Она быстро усвоила нехитрую науку "пассивного" лова. "Пас- сивным" на языке рыбмастеров тоньской лов назывался потому, что кол- хозники сидели на берегу, ожидая, когда рыба сама зайдет в невода. Немко поначалу озадачил рыбаков. На другой день после приезда ис- чез. Куда - неизвестно. Рыбаки хватились его, когда стали собираться к неводу, Фекла вышла из избы, принялась кричать: - Немко-о-о! Семен, высунувшись в дверь, спросил: - Ты что, тронулась? - А чего? - Да ведь он глухонемой. - Я и забыла совсем, - рассмеялась Фекла. - Куда же он запропас- тился? - Ладно, найдется. Обойдемся пока без него. Осмотрели невода, вернулись в избушку - Немка нет. Ждали-пождали до вечера - пропал человек. Отправились на поиски в разные стороны. Ходили-ходили, высматривая Немка среди тундровых кочек и бочажков с водой, обследовали внизу берег на добрых две версты, и все понапрасну. Долго не ложились спать. Встав после полуночи, когда пришло время опять спуститься к ло- вушкам, Фекла увидела Немка. Он спал на своем месте не раздетый, в фу- файке, шапке. Только снял запачканные илом сапоги. Рядом с койкой Нем- ка, у двери, стояло ведро, полное глины. Семен, видя, что Немко спит как убитый, видимо, порядком убродив- шийся, не велел его будить. Утром, когда еще все спали, Немко потихоньку принялся за работу. Развел на улице глину с песком, замазал все щели и трещины в плите и дымоходе и стал посреди избы, прикидывая, что бы еще обмазать, потому что глина в ведре осталась и выбрасывать ее было жаль. Он ходил за ней верст за семь в овраг, к ручью. В береговом обрыве глины было сколько угодно, но она, видимо, не подходила мастеру по качеству. Так, с ведром в руке и увидели его проснувшиеся рыбаки. Немко по- казывал на глину, на печь и вопросительно посматривал на всех. Видя, что его не понимают, он взял из ведра влажный ком и показал, какая это хорошая глина. Что бы еще ею залепить? - Господи! Как малый ребенок! - добродушно сказала Фекла. У неводов Немко работал весело, красиво, расторопно. Когда Фекла взялась было за киюру, он, подбежав к ней на коротких, быстрых ногах, отобрал у нее молот и полез сам вбивать кол. С той поры он никому не позволял выполнять эту операцию и всегда карабкался наверх с видимым удовольствием. 3 Мобилизационные заботы вскоре сменились другими. Каждый день из района и области раздавались требовательные телефонные звонки. Началь- ство беспокоилось о плане. Из рыбакколхозсоюза пришла срочная телег- рамма, в которой Панькину предписывалось: "...использовать все тони, организовать, если нужно, дополнительные звенья, пополнить бригады ры- баков женщинами и стариками". И начал Панькин со своими немногочислен- ными помощниками собирать старые рыбачьи елы, доры и карбаса, приво- дить их в порядок, срочно чинить и смолить днища, латать паруса. А в команды на эти суденышки пришлось назначать тех, кто еще мог держать в руках шкот и румпель. Довольно рыбачкам проливать слезы в избах по ушедшим воевать мужьям. Пора старикам покидать теплые углы на печках и браться за снасти и весла. Колхозники и сами понимали, что теперь надо работать в полную ме- ру сил, и даже сверх сил, потому что трудоспособных в Унде осталось очень мало, а карбаса и елы в положенное время должны уходить от при- чалов. Рыбаки не ждали, когда председатель пошлет за ними курьера - уборщицу Манефу, а сами являлись в контору, готовые немедленно выйти на путину. Приходили девчата, женщины, старики, пожилые поморы, не подлежащие пока мобилизации по возрасту. Явился и дед Игроним Пасту- хов. Когда его глуховатый голос послышался в бухгалтерии и сам он, приоткрыв дверь председательского кабинета, вошел и снял шапку с седой головы, Панькин опять держал в руках телефонограмму, не ту, где гово- рилось о создании бригад, а другую - о необходимости сократить адми- нистративно-управленческий персонал с целью экономии средств. - Здравствуй, Тихон Сафоныч, - сказал Иероним. - Здравствуй, дедушко! С чем пришел? - спросил Панькин, положив на стол бумагу. - Проходи, садись. Дед озабоченно вздохнул и сел на стул, порядком расшатанный каж- додневными посетителями. - Поскольку ныне война, - начал Пастухов, - то, надо понимать, в колхозе людей нехватка. А тебе требуется бригады отправлять на сельдя- ной лов... Можешь и меня снарядить. Я хоть и в возрасте, и не в преж- них силенках, однако места знаю и елой править не забыл. Панькин остановился, положил руку ему на плечо, обтянутое ватни- ком. От Иеронима пахло свежей рыбой - видимо, недавно ездил на лодке трясти сеть. - А как у вас со здоровьем, Иероним Маркович? - поинтересовался председатель. - Поскольку ныне война - считай здоровым. Быку голову на сторону, конечно, не заверну, а с румпелем управлюсь. Здоровье мое соответс- твенно возрасту и чуть получше... Панькин, кажется, впервые за эти дни улыбнулся тепло, облегченно. - Значит, хочешь селедку ловить? Ладно. Дадим тебе двух женщин. Будешь вроде кормщика при них. Они пусть работают, а ты управляй. Пастухов подумал, поднял на председателя внимательные глубоко по- саженные глаза. - А управлять - разве не работать? Панькин расхохотался и развел руками. - Конечно, работать. - Ладно. Спасибо, что уважил старика. Когда идти? - Завтра. Сегодня получи снасти, такелаж, продукты, а завтра и выходи. - Панькин открыл дверь в бухгалтерию и сказал, чтобы Иерониму Марковичу, как звеньевому на еле, выписали все необходимое со склада. Потом он назвал женщин, с которыми деду предстояло рыбачить: Варвару Хват да Авдотью Тимонину. Дед одобрил выбор председателя. - Варвара - сильная, а Авдотья - горячая, напористая. Ладные жен- ки. Парусную елу, которую Панькин хотел отдать Иерониму Марковичу, еще накануне заместитель председателя колхоза отправил на промысел с другой командой, и Пастухову снарядили старенькую тресково-ярусную до- ру, - небольшое шестинабойное суденышко грузоподъемностью чуть поболь- ше полутонны, с двумя парами весел и косым парусом. До крайности озабоченная жена, снаряжая Иеронима в путь, увещева- ла: - Сидел бы, старый, дома. Какой из тебя рыбак? От ветра шатаешь- ся! - А о ветер и обопрусь, ежели падать стану, - невозмутимо отвечал супруг. - Война идет, дома сидеть грешно. Схожу, встряхнусь, свежим ветерком обдует, волной обдаст, - глядишь, и помолодею. И спать будем не порознь... - Греховодник! - в голосе жены звучали миролюбивые, заботливые нотки. - Оденься потеплее-то! - жена даже всплакнула, смахнув кончиком ситцевого платка слезинку, когда Иероним в старых, давно не надеванных бахилах, в ватнике и ушанке закинул мешок с продуктами за спину и нап- равился к выходу. - Гладкой тебе поветери! Береги себя! - Жди. Скоро вернусь, - сказал Иероним, открывая низенькую, оби- тую мешковиной дверь. Женки ждали его на берегу у доры. Утро было раннее, ясное, чуть обогретое солнцем. У них оттаяли языки. Еще издали Иероним услышал бойкий разговор двух подружек. - У Олены-то, жены Косоплечего, вчера от сына письмо пришло, - высоким тенорком говорила пухлая румяная Варвара Хват, озабоченно вздернув маленький носик меж тугих щек. - Жив-здоров, пишет, и нахо- дится на Западном фронте. - Слава богу, что жив! - грубоватым баском отозвалась тощая и длинная Авдотья. - Тебе-то ничего нет? - Нету ничего от Гришеньки, - вздохнула Варвара. - Куда он попал, на какой фронт? Может, уж и нет в живых... Наши-то везде отступают! Там, верно, такое творится, что не до писем. Тебе-то спокойно, у тебя Николай дома... - Так ведь возраст! И вовсе не дома, на тоню отправили, на Проры- вы. - На тоне - не на войне. Ну ладно, не всем воевать. Гляди-ко, наш капитан идет-переступает. Да еще и мешок тащит. Здоровущий! - Варвара обернула разговор шуткой, видя, как по обрыву берега осторожно спуска- ется старенький Иероним Маркович, сгорбившись под тяжестью мешка. А в мешке-то и всего ничего: две буханки хлеба, соль в узелке да алюминие- вая миска с ложкой. - Здорово, кормщик! - С добрым утром, бабоньки, - дед подошел к доре, опустил в нос ее мешок. - Парус-от починили? - Зашили парус. - Заплатки наложили суровыми нитками. - Добро, добро. А сетку-то хорошо ли уложили? - дед с трудом пе- ревалился через борт, пошел в корму проверять сеть, уложенную на стла- ни так, что ее в любой момент можно было начинать ставить. - Вода-то в анкерке?1 1 Анкерок деревянный бочонок для хранения питьевой воды. - В бочонке вода. Да ведь там на берегу ручей есть. - Ручей ручьем, а запас воды надо иметь. Морской закон! Ну что, отчалили с богом? - Ты сиди. Мы сами управимся. Варвара и Авдотья ухватились за борта и принялись стаскивать су- денышко с отмелого берега. Приналегли, столкнули дору, сели. - Парус-от теперь ставить или позже? - спросила Авдотья. - Сперва на веслах. Выйдем на ветер, тогда уж и поставим. Весла на воду! - скомандовал дед, сев на кормовую банку к рулю. Обхватил румпель обеими руками, сощурился, впился взглядом в зеленоватые, позо- лоченные солнечными лучами волны Унды. Варвара и Авдотья перегляну- лись, поспешно вложили весла в уключины. - Экой молодецкий у нас кормщик! Верно говорят, старый конь... - Правым, правым табань! - прервал Авдотью Иероним. - Теперь обе- ими, Выплыли на стрежень, вода забурлила под носом, поставили мачту, расправили парус, подали конец шкота деду. Он подтянул, намотал его на утку. Дору подхватило ветром и понесло в простор губы, синеющей вдали среди широко разведенных на обе стороны высоких обрывистых берегов. Августа очень тревожилась. В Унду начали приходить письма с фрон- та, а от мужа все еще вестей не было. Он обещал, как прибудет на мес- то, сразу же написать или дать телеграмму. Но прошло две недели, нас- тупила третья - ни письма, ни телеграммы. Каждый день поутру она бежа- ла на почту за корреспонденцией для клуба, и всякий раз на вопрос о письме почтовый работник Котцова отрицательно кивала головой, увенчан- ной тяжелой короной рыжеватых волос. Положение на фронтах было тяжелым - Августа знала об этом из га- зет и радиопередач, - в клубе имелся ламповый батарейный приемник. В боях гибли тысячи людей. А вдруг Родион попал в самое пекло, под пули? При мысли об этом Августе делалось нехорошо, у нее замирало сердце, и она плакала. Свои переживания она старалась не выказывать Парасковье, но та и сама думала о сыновьях днем и ночью. Привыкли поморки ждать. Но это ожидание было куда как тягостнее прежних. Когда в Архангельск ушел бот "Вьюн", к беспокойству за Родиона и Тихона прибавились опасения за жизнь Дорофея. Да и что там говорить! Переживания за родных и близких, ушедших воевать, цепкой паутиной оп- лели все село. Августа была беременна. Может быть, и не время теперь носить под сердцем ребенка, когда один еще не успел вырасти, а время военное, трудное и полуголодное. Но ничего не поделаешь. Парасковья это приняла как должное: - Против природы не пойдешь. С двумя ребятами и в избе станет ве- селее. Каждый вечер к Мальгиным заходила мать Августы Ефросинья, жалова- лась, что плохо одной жить в пустой избе. Ночами одолевают разные страхи: то в трубе подвывает ветер, то по чердаку кто-то бродит до са- мого утра. Все чудится. А однажды ей приснилось, что бот Дорофея вмес- те с командой потопили фашисты... Ефросинья с трудом удерживалась от слез, занимаясь Елесей и тем успокаивая себя. Узнав о беременности до- чери, она сказала: - Две-то бабки да не выходим малого? Пусть прибывает нашего по- морского роду! Наконец в Унду пришли сразу три письма: от Родиона, Дорофея и Хвата, находившихся в Архангельске. Августа нетерпеливо вскрыла кон- верт еще по дороге от почты к дому. Родион писал, что служит в Архан- гельске, в одной части с Григорием Хватом. Скоро им, видимо, предстоит отправка на фронт. Встречали в городе Дорофея, бот которого стоит в Соломбале в ре- монте. Скоро команда поведет его в море, а куда, Дорофею пока неиз- вестно... Августа посмотрела почтовый штемпель на конверте письмо шло во- семь дней. Удлинились почтовые пути-дороги с началом войны. В тот же вечер она и Парасковья написали Родиону обстоятельный ответ. В конце письма Августа сообщила мужу, что ожидает второго ре- бенка... 4 Промысловая дора Иеронима Марковича Пастухова возвращалась из гу- бы в устье Унды на вторые сутки после выхода на прибрежный лов сельди. У старого рыбака и рыбачек сначала все шло хорошо: прибыв на место, поставили дрифтерную сеть на якоря с буйками, выгребли к берегу, от- дохнули в старинной постройки щелястой избушке, вздув огонек в камель- ке. Женщины все подшучивали над своим бравым капитаном: "Что один-то будешь делать с двумя дамами около ночи? Хотя бы прилег, отдохнул, сил набрался". Иероним Маркович бодрился и вполне серьезно отвечал, что с "дамами" будет миловаться по очереди, а спать среди бела дня он не привык - человек трудовой, и лучше пойдет пособирает дров на берегу. Он и в самом деле отправился искать плавник, памятуя, что в избушке придется и заночевать. Три раза они выезжали к сетям и осматривали их. Пастухов был до- волен, что удачно попали на подход селедки, и был рад, что женская ко- манда доры не подкачала. Прожив долгую жизнь, он не раз убеждался в том, что в ундянках природой заложены большой запас выносливости, и неистощимый оптимизм. В иную минуту, когда у Авдотьи вдруг по како- му-либо поводу появлялось раздражение, Варвара гасила огонь шуткой: - Чего завелась-то? Скипидаром, что ли, тебя мазнули в неподобаю- щее место? Иероним звонким тенорком командовал: - Правым табань, правым! Стоп, хватит. Держите так, против ветра. Работайте, работайте веслами-то, похлопывайте! Он тянул руку за борт, ловил буек, перехватывался за полотно сети и высвобождал из ячей трепещущую серебристую сельдь. Дору мотало на волне, удерживать ее возле сети было трудно, но рыбачки скоро приноровились, и деду все реже приходилось наставлять их. На вторые сутки, нагрузив суденышко уловом чуть ли не до верхней набоины, рыбаки собрались домой. Но тут им не повезло: ветер сменился на встречный. Пришлось свернуть парус и убрать мачту. - Ну, бабоньки, теперь придется нам попотеть, - сказал Иероним. - Будем держаться близ берега. Ишь волну какую разводит! Женщины вздохнули, переглянулись, принялись энергичнее работать веслами. Ветер крепчал, и вот уже нос доры стал то проваливаться вниз, то взлетать на гребни. "Матросов" с непривычки мутило, и хотя стара- лись они вовсю, дора едва-едва продвигалась вперед. Тяжелая, непово- ротливая, она медленно плыла вдоль берега к устью реки, плохо слушаясь руля на малом ходу. Иероним, видя, что Авдотья совсем выбилась из сил, посадил ее к румпелю и принялся грести сам. Однако продержался он не- долго: ухватка была уже не та, что в молодые годы, сил совсем не оста- валось, и он сразу выдохся, хватая широко открытым ртом холодный воз- дух с мелкими, словно пыль, капельками воды, сорванной с гребней волн. Старик был вынужден вернуться к рулю. Мало-помалу Варвара и Авдотья втянулись в изматывающую работу веслами, и движения их стали более спокойными, ритмичными. Так бывает с конем на новой для него малоезженой дороге: поначалу идет неровно, спотыкаясь, то шагом, то рысцой, а потом привыкнет, "ляжет" в хомут и побежит уверенно, размашисто, с запасом сил на долгий путь. - Эх, мотор бы! - сказал Иероним. - Да где там!.. - На всех моторов не наберешься, - отозвалась Варвара и с ка- кой-то отчаянной веселостью запела: Дайте лодочку-моторочку, Моторочку-мотор, Перееду на ту сторону, Где милый ухажер. Волна подкатила, подкинула суденышко и, словно в наказание за не- уместную песенку, обдала певунью холодной водой. Удар весла Варвары пришелся вхолостую по воздуху, и откинувшись назад своим небольшим, крепко сбитым телом, она чуть не упала с банки. Авдотья, размеренно работая длинными жилистыми руками, словно шатунами паровика, расхохо- талась: - И силы в тебе - чуть сама себя не свалила! Откуда что берет- ся... Иероним тоже сморщился от улыбки, замигал глазками. Он цепко дер- жал румпель. Пальцы немели, но он боялся перехватить руку: волна мигом повернет дору бортом к ветру и захлестнет перегруженное суденышко. Так они шли часа два-три. Когда уже совсем выдохлись, решили при- вернуть к берегу. Пристали, вышли на мокрый песок, сели на поливные камни1, отдышались. Поели хлебушка, запили водой из анкерка и поплыли дальше. 1 Поливные камни - валуны, покрываемые водой во время прилива и обсыхающие в отлив. Слева - высокий, обрывистый, неуютный в своей древней пустоте берег, Свободнее вздохнули, когда втянулись со своей дорой в устье Унды. Ветер здесь был не столь свиреп, волны помельчали. Однако пока добра- лись до рыбпункта, прошло еще немало времени. Когда дора глухо стукну- лась бортом о низкий лодочный причал, у всех троих сил едва хватило, чтобы выйти из нее. Взобравшись на причал на непослушных ногах, занемевших от долгого сидения на банке, Варвара услышала детский голос, рвущийся издали: - Те-е-етя Ва-а-аря! Те-е-етя Ва-а-аря! По неровному, в выбоинах ржавого цвета берегу, под уклон стреми- тельно, словно чайка к воде, неслась девочка лет двенадцати, племянни- ца Варвары, размахивала маленьким серым конвертом: - От дядя Гриши письмо! Вернувшись домой, Иероним Маркович узнал от жены о смерти своего старинного друга Никифора Рындина. Он болел до этого застарелой почти неизлечимой болезнью, часто и подолгу лежал в постели, и фельдшерица медпункта лишь героическими усилиями поднимала его на ноги. И вот Ни- кифора не стало... Это тягостное известие подействовало на Пастухова самым удручающим образом. Смерть товарища он воспринял как дурное предзнаменование: Иероним и Никифор были почти одногодки, и этим ска- зано все. Пастухов упал духом, будучи уверенным, что скоро придет и его черед отправляться в дальнее путешествие на Гусиную Землю2. 2 Гусиная Земля- легендарная северная земля, где, по поверью, по- коились души храбрых людей.справа - вода, взлохмаченная широким вет- ром-побережником. Поход в губу за селедкой стоил Иерониму больших усилий, и он полдня лежал на кровати, отдыхая. Жена заботливо отпаивала его моло- ком, потому что, кроме него, дед ничего не мог есть - смертельная ус- талость отбила всякий аппетит. Отлежавшись, он надел чистую рубаху, старый матросский бушлат и тихонько отправился в дальний конец села к избенке Рындиных, проститься с другом, который, как сказали Иерониму, лежал под образами перед тем как отправиться на старообрядческий по- гост. Семья Рындиных издавна придерживалась старой веры. Поморов-нико- ниан хоронили на другом кладбище. Оба погоста были рядом, их разделяла только неширокая полоска земли. Сгорбленный, опечаленный, словно и не был он еще вчера в море, не командовал женками, тихонько шел дедко Пастухов прощаться с другом. Вспоминал холодноватое, как здешние края, малорадостное детство, моло- дость, плавания с Никифором по Студеному морю, зимовки на Новой Земле. Много, много пережито вместе, немало похожено на парусниках, не счесть, сколько выловлено рыбы, бито тюленей, моржей, нерпы. И вот Никифор Рындин лежит на столе в своей старой избе под ико- нами. Жена безмолвно бродит тенью в глубокой скорби, в черном платке. Старостиха Клочьева, изрядно постаревшая, высохшая, как сухостойная можжевелина, приходит к ночи читать при свечах псалтырь. Иероним, обнажив голову, долго стоял перед Никифором, прощаясь. Потом не выдержал, заплакал и бочком вышел из избы. Первая смерть в первом военном году подействовала на пожилых ун- дян. В том, что убрался Никифор, они видели дурной знак: "Потянет Рын- дин за собой в могилу и других..." Предсказанию сбыться было нетрудно: вскоре рыбацкие жены, матери, сестры стали получать с фронта похорон- ные. Во многих семьях оплакивали павших на войне мужчин... ГЛАВА ПЯТАЯ 1 Лето шло под закат. Белые ночи кончились. Вечерами солнце сади- лось где-то за Вороновым мысом в воды Студеного моря. Юго-западная стена избенки на Чебурае некоторое время излучала чуть ощутимое, если потрогать щелястые бревна рукой, тепло и, как только пряталось солнце, тотчас остывала. С моря надвигалась холодная мгла с пресноватым запа- хом тумана. В сизую поволоку сливались небо и вода. Далеко у горизонта вспыхивал, словно маячный огонь, отблеск зари и таял у нижней кромки облаков. Все становилось неопределенно-серым - косогор, изба, облака и море. В полутьме, будто ощупью, плескались волны внизу. От их непонят- ного плеска и бормотанья на душе становилось знобко и неуютно. Однажды после свирепого наката с Баренцева моря на поливном песке рыбаки увидели обломок борта от шлюпки. Они подошли к нему. Края пок- рашенных в стальной цвет, крепко сбитых досок наборной обшивки были свежими на изломе. От кромки свисал измочаленный водой конец. Дерево наискосок рассечено чем-то острым. Немко склонился над обломком, хо- зяйственно осмотрел, как бы прикидывая, на что он мог сгодиться, потом вынул нож и выковырял из шва какой-то маленький предмет. Подал его Де- рябину, тот определил. - Осколок. От снаряда... - И снял шапку. Немко вздохнул и тоже снял треух, опустив голову. - Души их переселились в розовых чаек... - задумчиво сказал Деря- бин. Потом, словно в упрек людям, море выложило на песок поврежденный спасательный круг с наполовину выкрошившейся пробковой набивкой. Рыба- ки смогли разобрать надпись "Аргунь"1. 1 "Аргунь" - название советского парохода, торпедированного фа- шистами в 1941 г у мыса Городецкого. И круг, и обломок шлюпки рыбаки положили возле избушки, как па- мять о моряках и о войне, которая грохотала не так уж далеко, у Коль- ских берегов. По ночам в шуме прибоя обитателям Чебурая чудились неяс- ный и далекий гул канонады и взрывы... Опять приехал Ермолай. Лошадь послушно остановилась у большого поливного камня, потянулась губами к нему, но, фыркнув, отвернулась и, подняв морду, стала глядеть на море. Ветер лохматил на ней гриву. Приняв улов, Ермолай потер озябшие корявые руки, достал кисет с махоркой и газетную бумагу, свернутую маленькой гармошкой. Долго слю- нявил краешек самокрутки, склеив ее, повернулся спиной к ветру, прику- рил и сказал: - Вести нерадостные по тоням катятся: похоронки стали прихо- дить... Слышал, что не дале как вчера Серафиме Мальгиной пришла весть о гибели сына... Дерябин спросил: - Неужто Борис? - Выходит, так. Один ведь у нее сын-то. - А правда ли? - усомнился звеньевой. - С такими вестями не шутят. Дерябин опустил голову. - Жаль. Добрый рыбак был. Честный, прямой парень, - он медленно, словно нехотя стянул с головы шапку. За спиной у себя услышал всхлипы- вания. Обернулся: Фекла стояла прямо, вытянувшись, как солдат, и без- вольно опустив руки, а по щекам и подбородку ее текли слезы. Она стоя- ла будто закоченев, и было странно видеть, как она так необычно и го- рестно плачет, не утирая слез, не поднимая рук. Они у нее будто отня- лись, и ноги не могли переступить. Она смотрела сквозь слезы на Ермо- лая с жалостливым упреком: "Зачем ты привез такую недобрую весть?" Де- рябин подошел к Фекле, взял ее под руку: - Пойдем, Феклуша. Тут студено. Ветрено... Ермолай покачал головой, сделал глубокую затяжку. Цигарка на вет- ру дотлевала быстро, ее уже с трудом можно было ухватить пальцами, и он обжег губы. Сморщился, бросил окурок. Лошаденка опять потянулась мордой к камню, понюхала его и замотала головой так, что забренчали удила. Ермолай взял вожжи. - Н-но! Поехали! Прощевайте, - сказал он рыбакам, и двуколка мяг- ко заскрипела колесами по влажному песку. Поднимаясь на гору, Дерябин все время поддерживал Феклу за локоть и молчал. Она все плакала и не могла выговорить ни слова. У избы она остановилась, утерла лицо рукавом ватника и наконец вымолвила: - Эх, Боря, Боря! Судьба моя, горе-горькая! - Что поделаешь... Не он ведь один, - неуверенно успокаивал ее Дерябин. - Такой выпал ему жребий. - Да когда же это кончится-то? - в отчаянии воскликнула Фекла. - Сколько еще убивать-то будут? - Эх, Феклуша, не скоро кончится. Много еще падет мужиков. Война идет лютая... Пойдем, что ли, в избу? - Я тут побуду. Дерябин ушел в избушку. Фекла долго стояла над обрывом возле по- ленницы дров, уложенной Борисом, и все смотрела на море. Оно словно встало на дыбки и все шумело, шумело: опять разгуливал взводень, и над морем в серых облаках ни одного просвета. На ветру край юбки Феклы пу- зырился и хлопал о голяшки сапог. Опять подошел тихонько Чебурай и, сев на задние лапы, посмотрел на нее. Фекла не заметила пса. Тогда он, подняв лапу, царапнул когтем по голенищу бахилы и тихо заскулил. Фекла склонилась, погладила пса, как и прежде, ласково по голове. Чебурай потянулся к ее лицу, лизнул подбородок. - Чебурай ты, Чебурай! Горе у нас с тобой... - сказала она нег- ромко и побрела от берега прочь. Чебурай тихо плелся следом. Фекла отыскала ложок, где прежде сидела с Борисом и перебирала цветки. Постояла, посмотрела вокруг. Везде однообразная буроватая зем- ля, увядшие жесткие травы, мхи, высохшие за лето до шершавого хруста. Словно крупные капли янтаря замерли на коричневых тонких ножках яго- ды-морошины. И такая пустота кругом, будто Фекла пришла на край света. Ей ста- ло не по себе, и она повернула обратно к берегу, где все-таки не было такой, как в тундре, тревожащей тишины и неуюта. Тут плескалось море, этот неизменный рыбацкий собеседник, язык которого дано понять лишь тем, кто живет и кормится возле него. Тут было вечное движение: упруго бил в заснеженный обрыв ветер, с шумом набегали волны, и после них мутная холодная вода стекала по песку обратно в море. От непрерывного движения волн на мелководье у самого берега перекатывалась галька. Чебурай, отстав от Феклы, принялся как угорелый носиться по коч- кам, видимо, почуял мышей или какую-нибудь другую живность. Рыба ему тоже приелась. Фекла остановилась над обрывом. Море волновалось, плескалось вни- зу. Холодные мелкие брызги иной раз долетали с ветром до ее лица. При- щурясь, она остроглазо посмотрела вдоль берега. Кромка его уходила вдаль, в холодный простор кипящих волн и неторопливо плывущих облаков. Древний беломорский берег, неулыбчивый, однообразный! В этом его одно- образии было что-то величаво-многозначительное. Утром она видела, как над ним суетились серебристые чайки. Посидев? белогрудой стаей на бе- регу, они вдруг срывались с мест и бросались с обрыва, раскинув широ- кие сильные крылья, навстречу ветру и волнам за добычей. Сейчас они куда-то попрятались, а быть может, перелетели на другое место, и на берегу не осталось ни одной живой души. Но вот возле кромки берега Фекла увидела одинокую птицу. Она пок- ружилась невысоко над землей и села на сухой и жесткий мох. Фекла присмотрелась к этой одинокой чайке. Она была какая-то странная, даже диковинная. Таких Фекла еще не видывала. Цвет оперения у нее был розо- вато-теплый, словно ее облили лучи заходящего солнца, какое пылает у горизонта иной раз в ветреные вечера. Фекла посмотрела в небо. Оно бы- ло неприступно-хмурым, затянутым облачным пологом. Он надежно прятал солнце, которое стояло еще довольно высоко, и таким розовым отблескам взяться тут сейчас было неоткуда. А чайка выделялась живым розовым пятном среди блеклой зелени берега. Фекла тихонько сделала к ней несколько шагов и замерла, опасаясь вспугнуть. Приметила, что спинка у чайки сизая, грудка и бока неж- но-розовые и на шейке виднеется тонкий черный поясок, словно ожерелье. "Да это же розовая чайка! - мелькнула у Феклы догадка. - Это про нее я в детстве слышала от отца. Он говорил, что такие чайки в наших местах появляются редко. Вместо того чтоб улетать на юг, они отправляются зи- мовать в Ледовитый океан. Так и есть, залетная розовая чайка!" И еще Фекла подумала, что с этой чайкой связано какое-то грустное рыбацкое поверье, и стала вспоминать поговорки: "Чайки ходят по песку, моряку сулят тоску...", "Если чайка лезет в воду - жди хорошую пого- ду...", "Если чайка плывет над угором и крылом не махнет - хорошая по- года придет..." И так далее, но розовая, именно розовая чайка в них не упоминалась. Она опять поглядела на птицу и тут еще вспомнила, что не- давно Семен Дерябин сказал о погибших моряках: "Души их переселились в розовых чаек..." Сказал, когда прибоем вынесло на берег обломок шлюп- ки. А старики говорили, что если души погибших моряков переселяются в чаек, то в розовых птиц перебираются особенно добрые, правдивые и светлые души. И бывает, что розовая чайка своим прилетом неожиданно подает скорбную весть родным и близким моряка... Фекла не была особенно суеверна, однако все же подумала: "Не в этой ли розовой чайке живет теперь светлая и правдивая душа Бориса Мальгина? Не мне ли чайка принесла весть о его гибели на войне?" Розовая чайка взмахнула крыльями, тяжело поднялась против ветра и полетела к морю. Но вскоре опять вернулась на то же место, Фекла все не уходила, наблюдая за ней. Ей, залетной, было, наверное, холодно и грустно тут, на пустом берегу, ветер тормошил ее хвостовое оперение, и, чтобы удержаться на месте, она часто переступала ногами... Фекла назяблась и пошла к избушке. Сделав несколько шагов, огля- нулась - чайки не было. 2 Семен Дерябин сидел у окна. Несколько дней назад он нашел на бе- регу в полосе прибоя обломок дубовой дощечки, принес его в избу, высу- шил. Дерево было еще крепким, и он стал вырезать из него иглу для вяз- ки сетей. Фекла и застала его за этим занятием. - Помнишь, ты говорил, что души погибших моряков переселяются в розовых чаек? - спросила она, сев рядом. - Ну, говорил... - Так я сейчас видела такую чайку. Розовая, вся будто светится среди темных кочек. А может, я ошиблась? - А на шейке-то у нее есть темный поясок? - Есть, есть! Видела поясок. Будто ожерельице. - Ну, ежели поясок есть, так она. Розовые чайки сюда залетают редко. Считай, что тебе повезло, раз ее увидела, - добродушно, с теп- линкой в голосе сказал Семен. - А между прочим, и я тоже видел такую птицу. Только давно. Здесь, на Чебурае. - Семен взял точильный брусок, стал аккуратно править на нем лезвие ножа. - И вот какая штука, - он перестал ширкать ножом по бруску, - тогда ведь тоже была война... В четырнадцатом году. Помню, утром мы осмотрели невода, поднялись на го- ру, - тогда другая изба была, меньше этой и топилась по-черному. Мужи- ки ушли чай пить, а я, уж и не помню зачем, задержался на берегу. Иду вдоль обрыва, гляжу вниз и вижу: на поливном камне чайка сидит и пе- рышки чистит. Розовая. Я удивился что за птица такая? Спросил у мужи- ков. Потом вернулся на берег - она улетела, и больше я ее не видел. А может, и прилетала она без меня: через два дня я был забрит в солда- ты... - Выходит, красивая птица приносит плохую весть? - спросила Фекла разочарованно. Семен потрогал острие ножа большим пальцем с темным, в трещинках ногтем и уточнил: - Весть она приносит, верно. Только лучше сказать - тревожную. Вроде как знак дает: беда пришла, люди. Кто знает, почему появилась здесь эта залетная чайка. Может быть, война пришла и туда, в места ее гнездовья, на какой-нибудь безымянный островок в Ледовитом океане, и своим грохотом испугала ее? Или она просто отбилась от стаи при перелете? Птица эта крепко врезалась Фекле в память. На другой день она долго ходила по берегу, надеясь снова увидеть чайку. Она прилетела под вечер, сделала круг над угором с избенкой, побродила возле кромки обрыва и улетела. Больше в то лето Фекла ее не видела. Но берег возле тони Чебурай она с тех пор стала называть Бере- гом Розовой Чайки - в память о Борисе. Перед вечером Фекла куда-то засобиралась. В небольшую холщовую торбу сунула кусок хлеба, бутылку воды и сказала Дерябину: - Отпусти меня, Семен Васильевич, в деревню, Завтра к вечеру вер- нусь. Очень мне надо туда сходить. Соня Хват забеспокоилась: - Да куда ты на ночь глядя? И дождик на улице. Дерябин тоже принялся уговаривать: - Подождала бы до утра. Ведь без малого пятьдесят верст! Погода худая, дождит. Ночи стали темными... - Одна ведь тропка-то в деревню. Не собьюсь. Все край моря иди да иди. - Ну, как хочешь. Чего в деревне-то понадобилось? - Серафиму Егоровну навещу. Одна ведь она там в своем горе. Ста- рая уж... - Ладно. Иди с богом, - разрешил звеньевой. И вот она идет "край моря" по тропинке, петляющей, как след прес- ледуемого зайца, среди кочек, поросших осокой и карликовыми березками с мелкой, точно грошики, листвой. Слева под высоким обрывом шумит мо- ре, широкий и сильный ветер упруго бьет ее в бок. Мелкий дождик сеется на плечи, на голову, закутанную в тонкий старенький полушалок. Ноги то увязают в черной или бурой болотине, то выбираются на твердую почву и бегут, бегут, не ведая устали. Тоска по бывшей любви гонит ее в дерев- ню. Под ногами пружинят кривые ветки березок, словно мелкий хворост. "Неужели правда, что убит Борис? - думала Фекла. - Может, ошибка произошла? Может быть, другим пришло письмо? Пока слух до тоней добе- рется, обрастет небылью... Вон еще в начале путины говорили, что у Ев- фалии Котцовой двойня родилась, а оказалось - не у нее, а у Екатерины Митеневой. Так и сейчас: вдруг да похоронка пришла в другой дом, а сказали, что Серафиме..." Думая так, Фекла притупляла чувство безысходной тревоги, оставляя себе хоть какую-нибудь, хоть крошечную надежду. Но ведь Ермолай сказал, что такими вестями не шутят! Весть, види- мо, верная. Нет Бориса, и ждать его не придется, и надеяться теперь не на что. Не вернется он, и жизнь ее не направится в новое русло. С каж- дой почтой в селе прибавляется вдов, и она теперь вдова, хоть и невен- чанная... "А мать у него стара, здоровьем слаба. Вынесла ли такой удар?" Долог, долог путь до села однообразной пустынной равниной, обре- занной с одного края морем. Иногда блеснет в потемках на берегу огонек в избушке на тоне и потеряется. Фекла решила не приворачивать на тони, хотя их по берегу было больше десятка - незачем, да и некогда. Рыбаки, верно, спят, а ей надо торопиться. И бежит, бежит она, легкая на ногу, отдавая дальней и трудной дороге неизрасходованные силы, всей грудью дыша влажным холодным воздухом, изредка замедляя шаги перед какой-ни- будь подозрительной топкой ложбинкой. Иной раз осторожно, чуть ли не на ощупь, пробирается по хилому мосточку из жердей, перекинутых через мутный ручеек, пробившийся из тундры к морю. А то вдруг, оскользаясь и цепляясь за мелкие кустики, спускается в размытый овраг, тяжело дыша, взбирается на другой его склон и опять спешит, спешит по ровной глади, и ветер все толкает и толкает ее в бок, силясь сбить с верного пути. Думы назойливо толклись в голове. Вся жизнь казалась ей безра- достной, лишенной солнечного проблеска, словно эта августовская ночь в приполярье без луны, без звезд, без жилого тепла. Так вот и существует она, как былинка под ветром на мерзлой осен- ней кочке. Теперь и последняя надежда устроить жизнь обрушилась. Вой- на, сколько она еще принесет горя? Фекла шла всю ночь и наконец к утру добралась до Слободки - не- большой деревеньки на левом берегу, напротив села. Зашла в избу знако- мого старого рыбака. Тот, зевая спросонья, перевез ее на унденский бе- рег. В зимовке, пустовавшей больше двух месяцев, было студено, жилой дух выветрился. Цветы на подоконниках засохли и, казалось, совсем по- гибли. Фекла принесла дров, затопила печку, сбегала за водой, полила цветы: "Может оживут?" Поставила греться чайник. Выдвинув из-под кро- вати сундук, достала чистое белье, темное платье. В дороге одежда про- мокла на дожде вплоть до нижней рубашки. От плиты по избе распространялось ровное тепло. Стекла в рамах сначала отпотели, потом быстро высохли. Кто-то прошел мимо избы, стуча каблуками по дощатым мосткам. Фекла задернула занавеску, быстро оде- лась, переплела косы, умылась из рукомойника, заварила чай и, достав из торбы чуть примокший на дожде хлеб, перекусила. От тепла и чая ее разморило, веки потяжелели, так и тянуло бух- нуться в мягкую чистую постель после тоньских жестких нар. Но Фекла поборола сонливость, надела полусапожки, выходной плюшевый жакет, ко- торый стал ей тесноват и чуть не лопнул под мышками; достала из сунду- ка черный материнский полушалок, накинула его на голову и вышла из до- ма. Изба у Серафимы была приземистая, узкая и длинная. Когда-то отец нынешней хозяйки поставил маленький домик в два оконца по фасаду - на большее не хватило ни лесу, ни денег. Потом он зажил получше и сделал к нему пристройку. Года через три прирубил к постройке еще хоромину с поветью и хлевом для овец. Постройка все удлинялась, и мужики шутили: "У Семена Мальгина изба, что рюжа, только живности в нее попадает ма- ло". Теперь в переднем конце не жили - вконец обветшал, и чтобы доб- раться до жилой зимовки, надо было пройти вдоль избы через весь двор. Фекла задержалась на узких в две доски мосточках. Дом казался вы- мершим. Весь он будто врос в землю. Но крылечко в глубине двора, пристроенное к зимовке, было новым - его сделал Борис. Ступеньки чисто вымыты с дресвой до желтизны. Фекла взошла на крылечко, миновала сенцы и отворила дверь в зимовку. Она не вдруг заметила Серафиму Егоровну, сидевшую на лавке. На ногах у нее валяные обрезки, на голове черный платок, на худых плечах такая же кофта. "Вся в черном, - подумала Фекла. - Значит, прав