с мест поселения... Демидов сидел у стола, крытого зеленым сукном, напротив грозного капитан-поручика; на лбу выступил пот. "Обо всем догадывается супостат, но доказательств нет", - сообразил Никита и спокойно сказал: - Посадские людишки да завистники оболгали меня перед сенатом. Ни беглых, ни пленных свеев не держим на заводах. Радеем, сколь хватает нашей силенки. Плещеев пронзительно глядел на Демидова. Заводчик подался вперед, положил натруженные руки на костыль; руки были тяжелые, жилистые. Лицо Никиты вытянулось, глаза горели сухим блеском. За спиной Плещеева на стене висел писанный по холсту царь Петр Алексеевич в Преображенском мундире. Демидов тяжко вздохнул. Капитан-поручик опять спросил: - Дознано нами, что приписные и работные люди живут на заводах скудно и жестокости чинятся над ними. Правда ли то? Никита легонько стукнул костылем об пол, усмехнулся: - За работенку людям сполна плачу, а то, что скудость в хлебе, - был грех... Без суровости же не обойтись. Судите, господин, сами: кругом там скала-камень да дремучая чащоба, хлеб не сеяли, а народ заводишки ставил на голом месте. Пушки да снаряды надобны были, не поджидать, когда хлеб взрастим. Оно всякому доброму хозяину известно: коли дом ставят, мужику приходится тогда туго. Жестокостей не чиним, а суровы - это правда! Без суровости народ разбегся бы, никто не хочет идти на огненную работу... Одним ласковым словом, господин мой, да привольным житьишком больших дел не наробишь! Начальник Розыскной канцелярии облокотился на стол, заслонил глаза ладонью от света. - Это верно, - прервал он Демидова. - Ведомо и нам, что руки ваши - золотые и по-хозяйски дело ладите. Только будет лучше, если всю правду расскажете да в грехах повинитесь. Есть у нас на то показания и взятые сыски... - А коли есть, то судите да казните. - Никита опустил плешивую голову. - Греха ж за своею душою не знаю... Оба надолго замолчали. Плещеев вцепился руками в подлокотники кресла; на руках поблескивали перстни с драгоценными камнями. Он отвалился на спинку кресла и, не мигая, снова впился в Демидова. Никита под взглядом не смутился. Солнце зашло за кремлевскую башню; в горнице сгустилась полутьма. В наступившей тишине слышно было, как за дверью пререкались писчики. Демидов на мгновение закрыл глаза, и почудилось ему, что под ногами в подполице кто-то простонал. "Уж не застенок ли в подполице, а то дыба? - подумал Никита, и ему стало не по себе; слегка подташнивало. - Эх, куда и здоровье девалось, - с тоской сокрушался он. - Хлопотал, во всем себе отказывал, а тут розыск". - Много доходу имеете? - прервал тягостное молчание Плещеев. - Не считали. Да что и придет, немедля вкладываем в новые заводы. Наказал государь попечение иметь об умножении заводов для литья. Не о себе помышляем, а о славе и крепости отчизны... - Одобряю! - Капитан-поручик встал и подошел к Демидову. - На сегодня с нас двоих будет. Как-нибудь на той неделе продолжим нашу беседу. - Спасибо и на том, - поклонился Никита. - Ваши добрые слова всегда рады слышать... Начальник проводил Никиту Демидова до порога кабинета, распахнул дверь. За ней стояли два рослых солдата, а между ними избитый арестант в железах - привели к Плещееву на допрос. Демидов, не озираясь, тяжело ступая, пошел к выходу. На душе его было паскудно и сумеречно... На Демидова навалились все несчастья. Из Тулы прискакал худой, измученный сын Григорий. Невеселые вести привез он. Фискалы-прибыльщики не дают ни спуску, ни отдыху: чтобы откупиться от них, пришлось извести немало денег и подарков. Ко всякому шагу придирались фискалы, и от всего откупайся. В Туле сыщики схватили трех лучших приказчиков, заковали их в железа и угнали в Москву, в Розыскную канцелярию. Демидов морщил лоб, слушал сына молча. Григорий чего-то недоговаривал, волновался, и отец догадался, что в Туле стряслась беда. Старик встал, заложил руки за спину и, прихрамывая, прошелся по горнице. Свет, шедший через слюдяные окна, был мутен, зеленоват, лица отца и сына казались зловещими. Демидов подошел к сыну, положил на его плечо тяжелую руку. Григорий поднял взволнованное лицо. - Ну, Гришак, - глухо сказал отец. - Аль дома худшее несчастье пало? Что молчишь? Григорий отвел глаза в сторону, лоб вспотел, к нему прилипла жидкая прядь волос. Угреватое лицо сына было некрасиво; он с болью сознался: - Худшее несчастье, батя, пало... - Никак с домашними? Умер кто? - В Никитиной душе похолодело. "Кто умер? - сокрушенно подумал он. - Ужли старуха?" Григорий собрался с духом: - Смерть, батюшка, у нас в доме... Дуню на куренях лесиной убило!.. - Дуньк...у? - хрипло переспросил Демидов; борода его затряслась. - Этакую расторопную хозяйку! Весь завод и курени держались на ней. Осподи, пошто покарал меня? Григорий стоял перед отцом потерянный, бессильно опустив тонкие длинные руки. Батька отвернулся к окну и глухо спросил: - Как же это случилось? Не худые ль людишки что подстроили? Ретивая да хлопотливая была женка. - И я так мыслю, батя, но улик нет. Поутру уехала в курени; жигари перед тем недовольство сказывали в работе, лаялись на хозяев. Потом разом притихли... А ввечеру прискакал артельный с плохой вестью; сказывает, неосторожно вела себя: сосной-вековушкой хрястнуло по маковке, и не различишь образа божьего на ней... После глубокого раздумья отец тяжко вздохнул: - Эх, Дуня, Дуня, не уберегла себя! Не найти нам в дом такую хозяюшку... На душе росла тревога. "Что будет с заводами? - беспокоился Никита. - Григорий хоть хлопотлив, но слаб духом - попустительство по своему слабодушию допускает. А ставить при недостатках большое дело - надо иметь крепкое сердце... От Дуньки остались сиротки... Хошь бабка и возьмет над ними сбереженье, а все ж сироты..." - Ступай, отдохни. Устал небось? - заботливо поглядел он на сына. Теплое отцовское чувство шевельнулось в сердце Демидова: первая смерть в семье пробудила его. Григорий ушел из горницы, а Никита долго ходил из угла в угол, припадая больной ногой... Розыскная канцелярия по-прежнему не оставляла Демидова в покое. Капитан-поручик Плещеев опять вызвал на допрос и продержал заводчика целый день. Дорого обошлось это Демидову; лишняя прядка серебряных волос прибавилась в черни бороды. Но заводчик крепился, отмалчивался, держал себя спокойно... Плещеев то ставил вопросы в упор Демидову, то отменно вежливо расспрашивал про житье. Демидов был ровен, как бы ушел в себя. Смерть любимой снохи не выходила из памяти. Понимал Никита, к чему клонятся расспросы о житье, пришлось слать Ивану Никифоровичу соболей - ничего не поделаешь. Подьячие и писчики тянули, кто чем мог; у каждого нашлось дело и хлопоты до Демидовых. Жадный Демидов охал, кряхтел, но раскошеливался... Длинные руки Розыскной канцелярии добирались и до Каменного Пояса. Тобольский воевода по настоянию капитан-поручика Плещеева наводил справки о работных людях на демидовских заводах. Знал Никита, что Акинфий легко не расстанется со своим добром. Оно так и было. Воеводские подьячие и писчики наезжали в Невьянск, требовали пересчета народа; выясняли, сколько железа плавится в домнах и куда оно идет. Акинфий отговаривался от воеводских доглядчиков недосугами и срочным литьем. Когда приказные становились нетерпимыми, сын Демидов делал им посулы, а то просто выгонял с завода. Так дело тянулось два года. 4 Счастье, однако, не оставило Демидовых. Дело приняло неожиданный поворот. Весной 1718 года фискалы, помышляя окончательно разорить заводчика, подали на него челобитную прямо царю Петру Алексеевичу, в которой без зазрения совести корили Никиту Демидова в присвоении Невьянского завода, в нерадивом хозяйствовании и возводили на него обвинение в том, что Демидов ставит железо в казну по неслыханно высоким ценам. Царской канцелярией ведал генерал-лейтенант, а по гвардии подполковник князь Василий Долгорукий, человек вдумчивый, осторожный и характером мягкий. Получив от фискала жалобу на Никиту Демидова, генерал долго думал, как приступить к делу. Ему было известно, что Демидовы в немалом почете у царя. Князь решил быстро; доложил царю, недавно прибывшему из иноземщины, челобитную фискала. Петр Алексеевич был в благожелательном настроении; на обширном столе перед ним лежали корабельные чертежи; царь, похудевший, в очках, которые он стал носить недавно, разглядывал их и довольно попыхивал дымком из голландской трубки. В эти минутки подумывал царь о стройке фрегатов. Нужны были дерево, пенька, смола, железо, - государь разглядывал чертежи и прикидывал, откуда все это раздобыть. Долгорукий тихонько приоткрыл дверь, просунул свое грузное тело и прошел к столу. Государь поднял круглые смеющиеся глаза на князя, шевельнул усами. - Ну, что скажешь? Видел? - Петр Алексеевич мундштуком трубки повел по чертежам. - Ноне весной заложим на Неве. Знатно!.. Отпиши Демидычу, что железо и якоря потребны... Царь пристально поглядел на простое русское лицо князя, на его широкий нос. Долгорукий поклонился: - Ваша царская милость точно угадали, я пришел, государь, с челобитной на Демидова. Фискал доносит, государь... - А ну, князь, прочти. - Царь сел на стул, отвалился, закинув ногу на ногу, и задымил трубкой. Долгорукий неторопливо, вразумительно читал, а государь покачивал головой: "Так, так..." В царской горнице были широкие окна: солнечный свет золотыми брусьями падал на пол. За окном раскачивались зеленые ветки кустов, щебетали птицы. По-весеннему было хорошо и свежо. Рядом за стеной раздавались женские голоса; царь прислушался, узнал голос жены; заботливо подумал: "Последние дни дохаживает, а все хлопочет... Катюша!" Долгорукий прочитал челобитную, наклонив голову в пышном белом парике; волнистые локоны упали на малиновый кафтан; князь ждал царского решения. - Ну как? - спросил царь. - Мыслю я, государь, потребно против сего допросить Демидова... - Верно, - согласился Петр Алексеевич. - Демидыч мне друг сердешный. Но дружба - дружбой, а служба - службой, допросить надо... И у другов бывает заворуйство... Но то помни, князь Василий Владимирович, что в челобитной фискала много напраслины. Заводы Демидову переданы мною навечно, окупил он их; мужик он крепкий, хозяйственный. У него, князь, сердце железное, а руки золотые... - То верно, ваше величество, - согласился Долгорукий. - Хорошо бы, государь, тебе иметь сотню таких слуг, как Никита. Царь прищурил глаза, повеселел: - Хорошо бы и пять и шесть таких, как Демидыч, и тем был бы я доволен. Горное дело знатно пошло бы в гору... Ты, князь, запроси Адмиралтейство, по сколь берут другие подрядчики за железо, тогда и рассудим... - Правдиво, государь, разрешил. - Князь учтиво раскланялся и неслышным шагом вышел из царской горницы. Государь встал, подошел к окну и распахнул его. С моря дул легкий ветер, раскачивал деревья. По двору, взявшись за руки, вперевалку, как утята, расхаживали двое годовалых ребят. Царь засмотрелся на крошек и счастливо подумал: "Эх, если Катеринка родит сына, ну и пир задам! Держись!" Яркое солнце пригревало землю и людей. Оттого было бодро и весело. Князь Василий Владимирович Долгорукий не мешкал, вызвал Никиту в Санкт-Питербурх. Демидов разом воспрянул духом, заторопился в дорогу: "Кто знает, может, осподь доведет увидеть самого Петра Ляксеича?" В Розыскной канцелярии присмирели, выжидая, что будет... Вешняя дорога утонула в грязи; буйные паводки посрывали мосты через многие реки, снесли вниз по течению, путникам подолгу приходилось задерживаться у переправ. В ожидании Демидов нетерпеливо ходил по берегу; подхлестывала мысль: "Скорей, скорей в Санкт-Питербурх!" Колеса по ступицу уходили в грязь, притомлялись кони. Ночи стояли дождливые, небо плотно заволокло тучами, темень; но Демидов, забыв хворости, - разом отошли они, - подгонял себя вперед и днем и ночью. Май был на исходе, когда Демидов въехал в Санкт-Питербурх. Все занимало его; прошло несколько годков, и многое изменилось. Через Фонтанку-реку построили добротный тесовый мост. На Невской першпективе среди мазанок появились каменные палаты, рылись канавы, осушались топкие болота, вдали в тусклом свете хмурого дня показались широкие ворота Адмиралтейства, а над ними - деревянный шпиц. По улицам нового города катилось много экипажей; небо было хмурое, однако жизнь везде била ключом. Остановился Демидов в своих хоромах; приказчик заждался хозяев и немало был обрадован приезду Демидова. Никита словно помолодел; бойко расхаживал по горницам и расспрашивал о делах. Положение было невеселое: амбары хозяйские опустели, железо давно разошлось. Из-за притеснений и придирок Розыскной канцелярии сын Акинфий прекратил доставку железа в Санкт-Питербурх. Весна в тот год выпала многоводная; Чусовая поразметала да разбила о каменную грудь "бойцов" немало стругов, груженных железом. Кругом одни убытки... Но не унывал сейчас Никита Демидов. Позвали его в Санкт-Питербурх, значит у царя дело есть. В один из дней Никита Демидов предстал перед князем Долгоруким. Князь ранее не встречал Демидова, но, будучи много наслышан о нем, внимательно рассматривал туляка. Заводчик был бодр, глядел весело. "Орел", - определил князь Демидова. Он запросто, по-дружески встретил его: - На тебя, Демидыч, поступил навет, но я твердо верю, что все это отпадет и мы будем друзьями... Никита почувствовал подъем сил; он с надеждой взглянул на князя: - Дай-то бог, дай-то бог... Расказните, а выслушайте. Извелся я от сутяжничества. Заводы, яко малое детище, требуют ухода и хозяйского глаза, а на заводы меня не пущают. Ваше сиятельство, верьте: от того жизнь не мила! Долгорукий пожал Демидову руку: - Вот за то государь и любит тебя, что делу предан. А теперь расскажи всю правду без утайки. - И таить-то нечего. Трудно работать, князь: не всегда удача. Хлопот немало и с народом и с делом. Даны мне заводы и крестьяне, кои робят по восемь недель в году, а за ту ихнюю работу вношу в казну подати. Народ неспокойный, бывает - покинут работу, разбредутся, вот и все тут!.. Ставлю я, ваше сиятельство, воинские припасы против других дешевле, обхожусь малым прибытком; сам да дети глядим за заводами: в том и есть прибыток. Жить можно в доброе время, а как в домнах аль в молотах случись неполадок, аль плотину прорвет, аль пожар, аль грузы на Чусовой об камень шваркнет да на дно - один разор тогда. Да будет, ваше сиятельство, вам известно, что деньги от казны за поставленное железо задерживают два, а то три года... Вот оно как! Князь, внимательно слушая Демидова, прошелся по двусветному обширному залу; шаги его гулко звучали по паркету. Никита оглядел крытый штофом зал и подумал: "Быстро город отстроили. Были землянки да избы, а теперь палаты добрые..." Князь прервал думу Демидова: - Сказывают, что ты пошлины не платишь? - Верно, - отрубил Никита. - За поставляемые металлы в казну не плачу пошлин. Пошто я платить должен? Пошто другие заводчики - иноземцы Миллеры да Нарышкины - не платят, а я должен? Государь жаловал меня заводами, а об том в грамоте не указано, что должен я за казенное железо пошлину нести... Долгорукий в раздумье покачал головой: - Пожалуй, тут есть резон... В зал вошел слуга - высокий статный старик с седыми бакенбардами. Камзол на слуге синего сукна, башмаки с пряжками, на ногах белые чулки. Слуга поклонился; на иноземном языке что-то сказал князю. Долгорукий кивнул головой и, оборотясь к Демидову, сердечно попросил: - Княгиня приглашает к столу. Князь взял Никиту под руку и повел через залу. У Демидова гулко заколотилось сердце. Он не чуял под собой ног. "К добру, к добру это!" - подумал Демидов, выпрямился, осмелел и пошел в княжьи покои... Князь был высок, строен, немного тучноватый, с двойным подбородком; парик высился копной, отчего Долгорукий казался еще выше и грузней. Княгиня ж перед ним хрупка и мала ростом; глаза синие, волосы золотистые. "Осподи, до чего прекрасна!" - восхищался Демидов и не знал, взять или не взять в свою шершавую ладонь протянутую ручку княгини. Пальчики были так тонки, розовы, что Никита подивился, как может жить человек с такими руками. Хозяйка восторженно смотрела на Демидова, чем немало смущала его. - Вот вы какой! Я так и думала, что богатырь! Вокруг обеденного стола стояли хрупкие кресла, и Демидов не знал, куда упрятать свои большие ноги. Поражало Никиту, что царь живет проще своих приближенных. А у князя - разодетые холопы; на их руках белые перчатки; сказывали, только при иноземных дворах такая роскошь. Демидов смущенно положил руки на колени. Княгиня, как вешняя птаха, щебетала самое пустое, а Никита и слов не находил. Мычал да поддакивал... Ушел Демидов от князя усталый, разбитый, но осчастливленный. Всю ночь не приходил сон; думал Никита, чем бы отблагодарить князя за ласку и внимание... Князь Василий Владимирович Долгорукий запросил генерал-фельдцейхмейстера Брюса, Адмиралтейство и Сибирский приказ, кто из заводчиков и по какой цене поставляет в казну железо и воинские припасы. Запрос шел от канцелярии государя, и потому все не замедлили отписаться. Когда сопоставили цены, то оказалось, что многие железные припасы Демидов поставлял вдвое дешевле других заводчиков, и не нашлось у невьянского заводчика припасов, которые были бы дороже. Генерал-фельдцейхмейстер Брюс уведомлял, что невьянское железо Демидовых не уступает свейскому; сдавал его Демидов по шестнадцати алтын за пуд, а свейское покупалось по тридцать алтын, а ноне и в продаже нет. Дьяк Сибирского приказа Иван Чепелев в доношении о ценах добавил, что Никита Демидов за поставляемое в казну железо пошлин не платит потому, что в договоре о платеже их не написано. Долгорукий не замедлил доложить царю Петру Алексеевичу об отписках. Царь сидел за столом, широко раскидав ноги; перед ним стояла кружка ячменного пива. Глаза царя были веселы. - Ну вот, я сказывал, - торжествовал Петр Алексеевич: - Демидов умный и работяга. Наказать ему ставить для кораблей железо и якоря беспошлинно. Слово Петра Алексеевича крепко; Долгорукий снова позвал Никиту Демидова и объявил ему о царской милости. Торжествовал Никита: все враги да сутяги повержены в прах. Он почтительно выслушал царское повеление, поднял жгучие глаза на князя и попросил: - Дозвольте, ваша светлость, расцеловать вас. Век не забуду монаршую милость! Демидов, не ожидая согласия, сгреб князя и трижды поцеловал его. На столе лежали образцы металлов, и, указывая на них, Долгорукий сказал: - Не заблагорассудится ли тебе, Демидыч, осмотреть эти металлы да цены свои сказать... Никита сразу принял деловой вид, подошел к столу, взял образцы металлов, долго разглядывал их да расспрашивал - сколько чего потребно ставить Адмиралтейству. - Так! Все сие могу в казну ставить в цене против других дешевле. Только бью челом государю: оберечь меня и заводишки от крапивного семени да указать, чтоб с железа и воинских припасов, кои в казну будут ставиться, пошлины не брать: дабы со стругов никаких оброков и на следах пропускного, привального да отвального, и мостовых, и с работных людей поголовных денег не требовать. Опричь этого, прошу вашу светлость, дабы деньги за металлы выдавать без замедления, а по городам: Твери, Вышнем Волочке, Ладоге да в Санкт-Питербурхе дать поблизости рек пристойные дворы для склада железа, да чтобы железо то не залеживалось, а принималось казной скоро. Замедление вызывает караулы да лишние кормчие деньги, а это удорожает железо... И еще, ваше сиятельство, прошу я царя Петра Алексеевича подтвердить владения наши на Каменном Поясе... Вот и все; верой и правдой буду стараться я для своей отчизны... Долгорукий терпеливо выслушал Демидова, улыбался. Нравился ему этот крепкий старик с быстрой сметкой. Однако князь любезно попросил Никиту: - Те условия и доводы, Демидыч, доложу я государю. Ты подумай: может, от коих отречешься? - Крепко думано, князь, - твердо ответил заводчик. - Слово мое мужицкое, а верное. - Это приятно, - улыбнулся Долгорукий. - Верный человек - умные и речи... Что ж, попытка не пытка. Демидов помолчал, встал, мялся в нерешительности: было очевидно, что он не все высказал. - Еще что есть? - Князь поднял на Никиту серые глаза. - Прошу прощения, - поклонился Демидов. - Не сочтите то за дерзость. Думаю еще бить челом государю и о том, чтоб ведали моими заводишками в канцелярии князя, дабы убытков никаких больше не было... У князя на щеках выступил румянец. Он бережно взял Демидова за руку: - Не знаю, что и говорить. Государь решит... На том и расстались. Демидов вышел на улицу; из-за серых туч брызнуло солнце; заблестели вешние лужи. На дороге дрались воробьи; над Невой засинело небо. Никиту потянуло в поле, в лес. - Не поеду домой, - махнул рукой Демидов и крикнул холопу: - Ты езжай, а я один поброжу. По телу бодро ходила кровь, солнце пригрело; постукивая костылем, Демидов пошел к Неве. По реке плыли тупорылые баржи, груженные камнем, тесом. У Васильевского острова на мысу в утлом челноке финский рыбак ловил рыбу. Никита подошел к берегу; вода шла быстро. Демидов закричал рыбаку: - Э-ге-гей, рыбарь! Плыви сюда, лешай! Финн покорно поплыл на зов Демидова. Сильное течение быстро сносило челнок, но проворный рыбак не сдавал, ловко пристал к берегу... - Куда везти, господин? - спросил суровый, обвеянный ветрами финн. Во рту он держал трубку. Демидов проворно вскочил в лодку, подумал: "Ишь ловок, козел. Знать, еще потягаемся со старостью". Тепло сказал финну: - Ты, добр-человек, вези меня рыбу ловить. Ноне душа моя взыграла, хочу себя потешить. Вези! Рыбак оглядел Демидова, пыхнул трубкой; видимо, остался доволен осмотром. Он оттолкнул лодку от берега. Ее подхватила быстрина реки и понесла... Над взморьем голубело небо. Весь день Никита ловил с финном рыбу. Усталый и промокший, он вернулся домой и, подавая стряпухе свежих окуней и плотву, весело оскалил крепкие зубы: - Уху ставь! Эх, и наголодался старик порядком... Стряпуха подивилась перемене в Демидове. - И с чего это он, сивый бес, тешится? - украдкой поглядела она на приказчика. Тот понял ее взгляд, толкнул ее локтем в бок: - Помалкивай! Царь, знать, новую милость к хозяину проявил. Вон оно что... Через два дня князь Долгорукий объявил о царской милости: государь принял все условия Демидова и приказал снять аресты с опечатанного железа и препятствий заводчику не делать, а ведать его делами положил канцелярии князя Долгорукого... Вспомнил тут Демидов хрупкую синеглазую княгиню с золотыми волосами. С утра забрался он в заветную кладовушку, где хранилась сибирская рухлядь. С большой старательностью и сердечностью отобрал Демидов лучших соболей. Долго любовался ими, ласкал ладонями, вздохнул: "В самый раз княгинюшке будут..." Самолично он уложил соболей в короб и отвез подарок. Князь и княгиня не опомнились, - Демидов выложил добро перед хозяевами и бухнулся перед хозяюшкой в ноги: - Матушка-красавица, прими соболей от чистого сердца. Обрадуй! За приветливость да за ласковость преподношу... Князь не знал, что делать, а проворная синеглазая княгиня нежданно-негаданно обняла Никиту за шею и поцеловала его в лоб... 5 Война со шведами продолжалась, но 27 июня 1709 года произошло решающее событие - Полтавская битва. Шведы были наголову разбиты и более не могли оправиться. Русские научились бить шведов. Россия становилась могущественной и непоколебимой. Но, несмотря на это, государь по-прежнему метался из одного края отчизны в другой. В трудах, без отдыха шли его дни. Летом 1715 года государя посетила радость: Екатерина Алексеевна родила сына, нареченного Петром. Случилось это событие ровно в полночь. До бесконечности обрадованный царь побежал в Адмиралтейство, чтобы возвестить об этом городу колокольным звоном. Но Адмиралтейство в эту пору оказалось запертым, а часовой грозно окрикнул Петра Алексеевича: - Кто идет? - Государь, - просто ответил царь. - Нашел, что сказать! - насмешливо отозвался солдат: - Да разве узнаешь его теперь. Пошел прочь! Отдан строгий приказ не впускать никого. Петр Алексеевич спохватился: им действительно был отдан такой приказ. Хоть солдат оказался грубым, но точное исполнение его приказов обрадовало царя. - Слушай, братец, - улыбаясь, сказал он часовому, - я действительно отдал такой приказ, но я же могу и отменить его. - Тебе, вижу я, хочется меня заговорить. Не удастся то! Проваливай-ка, не то я тебя спроважу по-своему! Царь был в хорошем настроении. Суровость солдата его веселила. - А от кого ты слышал такое приказание? - спросил он. - От моего унтер-офицера, - ответил часовой. - Позови его! - приказал Петр. Солдат на этот раз послушался, вызвал унтер-офицера. Государь объявил, кто он, и потребовал, чтобы его впустили на колокольню. Унтер-офицер строго оглядел царя и отказал наотрез: - Нельзя! Никого не смею пропустить. Будь ты даже действительно государь, все равно не войдешь! - Кто отдал тебе такой приказ? - не отставал Петр Алексеевич. - Мой командир! - ответил унтер-офицер. - Позови его и скажи, что государь желает с ним говорить! - приказал царь. Явился офицер. Государь обратился к нему с той же просьбой. Офицер учтиво попросил Петра обождать и приказал принести факел. При свете он увидел, что перед ним действительно стоит царь. Без дальних слов он отпер двери на колокольню. Не входя в объяснение, царь прошел к иконам, истово перекрестился, а затем, взобравшись на вышку, стал усердно звонить в колокола. Спустя четверть часа он слез с колокольни и прошел в казарму, куда вызвал караул. Перепуганные часовые стояли ни живы ни мертвы перед царем. Государь улыбнулся им. Он кивнул часовому. - Быть тебе ныне унтер-офицером, а тебе - сказал он унтеру, - числиться офицером! Петр Алексеевич прошелся по казарме, остался доволен порядком и чистотой в ней. Уходя, он сказал: - Продолжайте, братцы, и впредь так же строго исполнять мои приказания и знайте, что за это вас ожидает награда... Царь искренне радовался наследнику, беспрестанно обнимая супругу, ласкался: "Катеринушка, друг мой сердешненькой..." По случаю великой радости государь задал бал в новом летнем дворце. Среди развесистых лип мелькали светло-желтые стены дворца и высокая железная крыша с жестяным флюгером. Огромный сад простирался от Невы по Фонтанке и Мойке. В нем спешно отстроили галереи для танцев; там же возвели зверинец, где содержались невиданные заморские звери; был построен слоновый дворец; шумели фонтаны, а вода в них шла из невского протока. Напротив летнего дворца, на другом берегу Фонтанки-реки, высилась верфь: там государь строил невскую флотилию. Никита Демидов ко дню крещения царевича вызвал с Каменного Пояса Акинфия. Приехал сын с большими дарами: обоз был гружен соболями, черно-бурыми лисами, в сундуках уложены были редкие уральские самоцветы и драгоценные металлы. В день крещения Демидовы обрядились в новые бархатные кафтаны с брюссельскими кружевами, на ноги натянули шелковые чулки и башмаки с серебряными пряжками. Никите подровняли бороду; в ожидании отъезда ходил он по горницам и подолгу разглядывал себя в зеркале. Хоть бархатный кафтан иноземного покроя был Демидову непривычен и башмаки легки, однако старик ухмылялся в бороду: "Хорош, лешай! Эк вырядился!" Его подхлестывала мысль: "Смел ли думать тульский кузнец Никита Антуфьев быть гостем царя? Эх-хе-хе, вон куда вознесло!" Одно смущало Никиту: шелковые чулки с бантами больно тонки. "Не лопнули бы?" - с опаской поглядывал он на них. Акинфий, широкоплечий, с крепкой костью, обрился гладко, надел пышный парик, держался важно и самонадеянно. Батька радовался: "И отколь только важная осанка у сынка взялась?" Демидовым подали карету, запряженную четырьмя рысистыми конями. Впереди скакали форейторы, крича: "Пади! Пади!" На запятках кареты стояли два разодетых молодца. Экипаж выехал на набережную Невы. По реке сновали буера, закрытые гондолы: петербургское дворянство и жители по-своему праздновали этот день. В парке горели тысячи плошек, фонарей, пылали смоляные бочки. У Демидовых разбежались глаза от огней и великолепия. Однако Никита сохранял спокойствие; степенно вылез из кареты и, припадая на правую покалеченную ногу, вошел во дворец; сын Акинфий с важным видом следовал за отцом. В огромном зале сверху спускались золоченые люстры, сверкал хрусталь. "Наш, уральский", - с гордостью подумал Демидов. На стенах, крытых голубым штофом, огнями поблескивали бронзовые бра. Гостей набралось много. С горделивым видом расхаживали вельможи в расшитых золотом кафтанах, полковники лейб-гвардии, моряки; немало было тут иноземцев - шкиперов да купцов голландских и английских. По залу колыхались сизые волны табачного дыма; гудел разноплеменный говор. Среди гостей Демидов приметил княгиню Долгорукую. Она шла по зале под руку с князем, высоко держа голову. Завидев Демидова, княгиня приветливо улыбнулась ему. Никита низко поклонился, разгладил бороду и оглянулся на Акинфия, словно хотел этим сказать: "Гляди, сынок, с кем ноне дружбу повели Демидовы". Никита ощущал в себе невиданную бодрость; он поднял голову и твердым шагом уверенно пошел вперед. Из соседней палаты шумной толпой высыпали гости в париках, в бархатных кафтанах, в лейб-гвардейских мундирах; среди них был юркий купец в поддевке, стриженный по-кержацки; волосы его были смазаны коровьим маслом. Впереди всех в зал шагнул царь Петр. - Петра Ляксеич! - ахнул Демидов и устремился навстречу царю. - Демидыч, да ты все еще орел! - обрадовался царь. Увидев Акинфия, государь обнял и его, облобызал: - Ну, спасибо, спасибо, Демидовы, выручили отчизну. Знатно били ваши пушки под Полтавой. Жалуйте, господа, сих гостей! - Царь взял за талию Никиту и улыбнулся. Гвардейские офицеры, вельможи в бархатных кафтанах окружили царя и Демидовых. Петр Алексеевич, блестя зубами, радостно сказал: - Не токмо мои друзья они, но и первые помощники отчизне. Знайте и то, что не только воины наши решили исход Полтавской баталии, но и сии мужи со своими уральскими людишками. - Царь-батюшка! - вскричал Никита. - Премного осчастливлен я тобой и всегда таил глубокую веру в твое правое дело. На глазах Демидова блеснули благодарные слезы. К заводчику протискался загорелый плотный капитан-бомбардир с калмыцкими косыми глазами, в темно-зеленом мундире; он схватил Никиту за руку и пожал ее: - Премного благодарствую, ваши пушки знатно били свеев! Добры пушки, добры! - Я счастлив, господин офицер, служить царю и отчизне. - Демидов проницательно посмотрел в лучистые глаза бомбардира. - То не пушки побили свеев, а ваша храбрость! В эту минуту с верхов крепости грянули орудия; на Неве брызнул разноцветный фейерверк. Гости волной хлынули в обширный покой, где стоял накрытый большой стол, обильно уставленный яствами и винами. Государь уже был тут; рядом с ним стояла пышная, румяная царица Екатерина Алексеевна. Высокая, ширококостая, она была чуть пониже, государя; большие осененные густыми ресницами глаза ее излучали тепло и ласку. В руках она держала завернутое в шелк и в кружева дитя. Царь со счастливым лицом поглядывал то на супругу, то на сына. Кареглазый калмык-бомбардир, что в зале подходил к Демидову, теперь стоял позади государя, и, только гости разместились за столом и взялись за чары, он первый поднял свою и закричал счастливо: - За матушку нашу Екатерину Алексеевну да за царевича Петра Петровича - виват! В сердце Демидова, как в горне, вспыхнул огонь, разом всего охватила радость; он рявкнул что было силы: - Ура! Сынок Акинфий не отстал от бати: от его крика в люстрах дребезжали хрустальные подвески. Государь подошел к супруге, при всех бережно обнял ее и расцеловал: - Спасибо, Катеринушка... Гости что было мочи кричали: - Виват! Виват! Когда поуспокоились, царь взял из рук супруги дитя в одной распашонке. Плотный розовый ребенок сучил пухлыми ножками. Государь высоко поднял его над головой: - Други, выпьем за будущего адмирала российского флота. Виват! - Виват! - от души, от чистого сердца прокричали гости. Испуганный ребенок горласто заревел. Демидов крякнул: - Силен! Здоровущ будет. Весь в отца. Государыня засияла от счастья. Никита, уловив минутку, моргнул сыну Акинфию. Тот незаметно вышел из-за стола и ушел в соседнюю горницу. Демидов, хитро сощурив глаза, поглядывал то на царя, то на царицу. Прошло немного времени; восторженные крики "виват" понемногу стихли. Тут неожиданно распахнулись широкие двери, и показались крепкие молодцы - демидовские слуги. Они внесли на серебряных блюдах и подносах горки червонцев, драгоценных камней-самоцветов, соболей и меха черно-бурых лисиц. Демидов встал, погладил черную бороду и подошел к Екатерине Алексеевне. Царь, удивленно посмотрев на Демидова, передал младенца супруге. Гости притихли, тоже с любопытством выжидая. Молодцы с дарами степенно приблизились. Никита пал перед Екатериной Алексеевной на колени: - Матушка-государыня, прими он нас "на зубок" царевичу Петру Петровичу невеликий дар - сто тысяч рублей! Лицо царицы зарделось, она переглянулась с царем и, опустив темные веселые глаза, еле заметно улыбнулась ему уголком пухлого рта. Но вдруг она быстро подняла взор и взглянула на Демидова, а затем, как бы смутившись, снова быстро прикрыла лукавые огоньки в глазах густыми ресницами. Царь засмеялся, взял Демидова за плечи, поднял с колен. - Демидыч, благодарствую. Ну, - Петр Алексеевич подтолкнул Никиту в спину, - целуй царицу! - Ух ты! - У Демидова дух занялся, все на него глядели с завистью и подбадривали. Он утер губы и потянулся к царице; она просто, без жеманства, поцеловала Никиту. Царь радушно спросил туляка: - Ну, Демидыч, проси: чего хочешь? - А мне и хотеть для себя нечего, - поклонился Никита Петру Алексеевичу. - Всем ты, государь, наделил нас да людьми сделал. Одного я хочу, Петр Ляксеич, премного хочу, чтобы царевич в отца вышел. Народу да отчизне добрая голова нужна, государь! - Демидыч, голубчик... Государь налил два кубка, один взял сам, другой поднес Демидову: - Ну, пьем за здоровье будущего хозяина! Никита не мог отречься от кубка, махнул рукой, крякнул и выпил чару. Кругом кричали "виват". Акинфий сидел за столом и любовался царем Петром Алексеевичем и батькой. В летний погожий день возвратились Демидовы на Каменный Пояс, в далекий Невьянск. В крепостце палили из пушек, звонили в колокола. Мосолов встретил хозяев хлебом-солью, поздравил их с царской милостью. Двор от ворот до красного крыльца устлали бухарскими коврами. Сидел Никита Демидов в колымаге, важно отвалившись, зорко поглядывая на народ. Согнанные приказчиком работные люди да кабальные кричали "ура!"... В славе и могуществе возвратились на Каменный Пояс хозяева Демидовы... 6 Никита Демидов был на верху благоденствия; заводы поставляли в казну огромные обозы военных припасов, пушек, ружей. И никто не мог соперничать с дешевыми демидовскими ценами. Жадно прибирали к рукам рудные земли Демидовы. На Тагилке-реке отстроил Никита Демидов Нижне-Тагильский завод. У горы Высокой, железного клада, дымили домны. Отстроил хозяин каменные хоромы, похожие на дворец. Старик полюбил эти уголки; кругом скалы, извилистая голубая река и широкий пруд с зелеными островками, и хозяйничал он тут сам, а сынки: Акинфий - в Невьянске, желчный и злой Никитушка - в Шайтанском заводе. Никиту Никитича женили, подыскали разоренную, захудалую дворянку, но семейной жизни так и не сладил этот бесталанный человек; он свирепо избивал жену и без всякой нужды - рабочих. От раздражительности Никита Никитич высох, глаза ввалились, на голове рано стали редеть волосы. Одного батюшку только и побаивался Никитушка. Когда тот наезжал в Шайтанский завод, сынок притихал и тайком тянул хмельное. Глядя на сына с желтым, испитым лицом, с реденькой мочальной бородкой, Никита-отец сокрушался: "Эх, уродился ни в пень, ни в колоду! И отколь только у него беспричинная лютость?" Для защиты заводов от башкирских набегов Демидовы построили крепостцы, вооружили их пушками; по царскому указу они держали в них своих ратных людей. Царствовали Демидовы на Каменном Поясе. Стоустая молва разнесла по России были и небылицы об удаче и счастье Демидовых, об их несметных богатствах. Вслед за ними на Каменный Пояс хлынули расторопные люди; они сыскивали руды. Среди этих предприимчивых людей числились именитые Строгановы, Турчаниновы, Осокины, позднее появились Всеволжские. Между заводчиками шли ожесточенная драка и захваты. По скрытым тропам и дорожкам сидели демидовские заставы: они ловили крестьян, стращали; тех, кто об открытой руде сообщал в казну, хватали и пороли, битых ссылали на рудники, а оттуда оставалась одна дорога - на погост. На открытых рудных землях, в глухих чащобах заводчики Всеволжские ставили приисковые избы; драчливые и смелые демидовские ватаги во главе с каторжным Щукой налетали и с боем переносили рубленые избы Всеволжских на другое место. Демидов всюду поспевал; особенно он старался подорвать и без того слабые казенные заводишки. Щука с разгульными ватагами нападал на угольные курени казенных заводов, разорял их, разгонял рабочих... Воеводские увещевания Демидовых не помогли; делать было нечего, тобольский воевода написал в Санкт-Питербурх обстоятельный доклад о том, что казенные домны хиреют, убыточны и что Демидовы безмерно плутуют, - того и гляди совсем прикрывай государевы заводы. После немалых волокитств и канцелярских отписок доклад тобольского воеводы попал президенту Берг-коллегии, фельдцейхмейстеру графу Брюсу. Царь Петр подбирал людей башковитых: фельдцейхмейстер обладал ясным умом, острым рассуждением и твердостью; ведал он одновременно и артиллерией и горным делом. Доклад воеводы навел генерала на глубокую думку. "Ежели казенные заводы станут, будет плохо, - рассуждал господин президент. - На Каменном Поясе действуют заводы казенные и демидовские; руда - одна. У государства больше простору и хватки. Так отчего же казенные заводы падают? Дело, знать, в людях. У Демидовых - добрые головы, хваткие руки, а у чиновников - заячья душа да беззаботность. Вот оно что! Выходит, надо отыскать сметливого да добросовестного человека, который разумел бы толк в горном деле да в литье металлов". Долго раздумывал граф Брюс над тем, как помочь делу. Знал он такого человека: это был артиллерист Татищев. На вопрос государя, кого поставить управлять казенными заводами, президент и указал на этого скромного, но дельного капитана. Василий Никитич Татищев был просвещенный человек и занимался не только артиллерией, но и гуманитарными науками. Он прилежно собирал и изучал древние летописи, как русские, так и иноземные. В ученом труде ему помогало хорошее знание языков: немецкого, латинского и польского. Мечтал Василий Никитич написать обстоятельную "Историю российскую с древнейших времен" и прилежно, в свободные часы, занимался этим. Познания и ум будущего историка были весьма обширны, и обогатились они заграничным путешествием, которое он совершил по указу царя. Как артиллерист и фортификатор, Татищев участвовал во взятии Нарвы и в Полтавской баталии, где и был отмечен Петром Алексеевичем. И когда граф Брюс указал на Василия Никитича, царь охотно согласился с ним. В марте 1720 года последовал царский указ Татищеву: повелевалось капитану в Сибирской губернии и других местах, где сыщутся удобные руды, строить заводы, из руд серебро и медь плавить, приглядывать за час