мыслей на крутом лбу выступал холодный пот. Он отворачивался от своего изображения в зеркале, но вид искаженного старостью лица преследовал его. Он валился на диван и звал: - Мосолов! Приказчик переступал порог хозяйской горницы, по-собачьи заглядывал в глаза Акинфия. Хозяин, отдавая наказы по заводам, тут же совместно с приказчиком для отвлечения себя от тягостных мыслей надумывал потехи... Грустный, злой, Акинфий отправился в невьянские боры на охоту. Весь день охотники с борзыми плыли по реке Нейве. Жгло солнце: тело распарилось, разъедал соленый пот; к этому докучали проклятые оводы. Борзые лежали на корме, вывалив из пасти мясистые языки, задыхались от жары. У Ефимкиной курьи обеспокоились, заскулили псы: в реке сидел медведь и фыркал - по воде шел веселый гул. Завидев людей, зверь нехотя подгреб к берегу и юркнул в тальник. Мосолов зло сплюнул: - Угреб-таки, окаянный. Вот бы пальнуть! Акинфий опустил за борт руку и пропускал меж пальцев воду. Зеркальная струя была студена и тороплива. "Вот и я так хотел сграбастать все в жизни. А жизнь-то меж пальцев протекла!" - горько подумал Акинфий. Напрасно Мосолов старался развеселить хозяина. Чело Акинфия Никитича помрачнело. И никак не мог угадать приказчик, какой потехи поджидал Демидов. Под вечер охотники пристали к берегу. Гудели и вились серыми столбами комары; с реки несло сыростью и запахом тины. За медными соснами догорал закат. На глухое озеро над лесом пролетела запоздалая утиная стайка. Из серых еловых лап разложили дымный костер. Акинфий всю ночь не сомкнул глаз, лежал спиной к костру; огонь хорошо грел его старые кости. Ночной лес затаенно гудел; среди вековых сосен лежала плотная тьма; под лапой зверя трещал валежник, в чаще ухал филин. И опять Акинфий подумал о смерти: "Неужто скоро в домок из шести досок, под дерновое одеяльце?" Росистым утром по лесу гоняли старого лося. Псы устали. Старый лось был ловкий, увертливый, хоть и притомился; видно было, как в беге через поляну вздымались его бока, - однако зверь ушел. Вместо досады Акинфий приободрился, разгладил насупленные брови, загоготал: - Ушел-таки, чертушка. Стар, да удал! - Может, это и не лось, а сам леший? - откликнулся недовольный Мосолов. - Вестимо, леший! - Пусть сам черт, лишь бы ловок! - заблестели хозяйские глаза. - Вестимо, - догадался Мосолов. - Старый дуб крепок, гроза - и та не всегда свалит. К вечеру повеселевший Акинфий приплыл к Невьянску. Усталый, измученный, он еле добрался до постели, но заснуть не пришлось. Из-за гор подошла темная туча; всю ночь над шиханами и борами гремела буря. Грозовой ветер с корнем рвал и крушил на шихане вековые сосны и, как былинки, уносил их на Нейву-реку. В давние годы Акинфий любил могучие, буйные грозы. В борах шел раскатистый гул, от ливня вздувались реки, шумели потоки, мохнатые черные тучи рвались с грозным рокотом, дух захватывало от блеска бесноватых молний. Стоя на шихане с непокрытой головой, подхлестываемый ливнем, Акинфий кричал: - Жарче, хлеще вдарь! От грома содрогались горы, и слуга, в страхе взирая на хозяина, торопливо крестился: - Свят, свят! С нами крестная сила! И в эту ночь, так же как и в былые годы, шумел ливень, барабанил в окна. Сон был тревожен, и тело дряхлело. Всю ночь снилась Тула, старая отцовская кузня, жена Дунька, Сенька Сокол, кровь... Потом все таяло дымком, и бродил Акинфий по подземельям, под ногами хлюпала вонючая грязь, в осклизлой мерзости ползали гады; от смрада у Акинфия кружилась голова, спирало дыхание. Грозный каменный свод непреодолимо опускался на Акинфия; в смертельном страхе он уперся руками в холодный камень, но не смог остановить его. У Акинфия задрожали руки, и бессильные слезы потекли по дряблым щекам. Камень падал, он слышал хруст своих собственных костей. И в эту минуту Акинфий простонал, открыл отяжелевшие веки. За окном золотистой каймой вспыхнул гребешок далеких гор: всходило бодрое солнце. На травах сверкала крупная роса. Блестели умытые грозой деревья. Легкий ветерок пробежал по листве сада, с веток серебром сверкнули капли. Демидова потянуло в родные места: "В Тулу! В Тулу!.." Неделю длились сборы. Акинфий Никитич нетерпеливо ходил по двору и торопил всех. Кузнецы ковали коней, каретники полировали возок; портные обряжали в новые наряды ямских и слуг. По дороге от Невьянска до Чусовой подновляли мосты. Приказчики объезжали придорожные деревни, сгоняли народ приветствовать господина. Было настрого приказано заводским и приписным, чтобы бабы выходили на дорогу при проезде Демидова в новых сарафанах, а мужики - расчесанными да в новых лаптях и в чистых портках. На пристанях по Чусовой повесили флаги, словно готовились к царской встрече... Настал день отъезда Акинфия Никитича в Тулу; обоз во множество подвод вытянулся по дороге. Впереди ехали пятьдесят конных казаков, одетых в новые жупаны; с обозом шло пятьдесят пеших стрельцов. Телеги были полны богатой клади: мечтал Демидов удивить невиданным богатством родную Тулу. Ехал Акинфий Никитич в раззолоченной карете с дворянским гербом, позади экипажа на запятках стояли два гайдука. Путь лежал по вновь проложенному большаку до реки Чусовой. Впереди поезда скакали вестовые. При выезде Демидова из Невьянской вотчины ударили из пушки, звонили колокола... Но ничто уже не радовало Акинфия: неожиданная слабость охватила его тело. Напрасно лекарь на остановках делал притирания, ничто не помогало: слабел Акинфий Никитич... В Утке карету и возки поставили на струги и поплыли по Чусовой. На воде было привольно, мелькали леса, обдували ветры, но это не приносило облегчения... Лежал Акинфий Никитич на взбитых перинах, хорошо укрытый. Мимо плыли горы, скалы, леса, и небо было синее и необъятное... "И все то мое!" - жадно думал он. Но взор слабел, и не слушались руки. Струги проплыли Чусовую, вышли на Каму-реку. Под Егожихой на пристань выходил воевода, но Демидов не принял его: не пожелал показать своей хворости. Сам себя Акинфий утешал: "Погоди, еще встану на ноги, еще поживу!" Ему казалось: стоит только добраться до родной Тулы, ступить на родную землю - как и силы вернутся... Вот и камское устье. Плохо стало Акинфию; остановили струги. На берегу высились скалы да шумел бор. Хозяин наказал перенести себя на берег и положить на землю... Опускалась ночь; над лесом сверкали крупные звезды; шумела река; играла рыба... Акинфий молча смотрел на звезды, и все теперь казалось ему чужим и отошедшим назад. Душу давила глубокая тоска, он закрыл глаза и жадно хватал свежий ночной воздух... Неизвестно, сколько времени он дремал, но проснулся так же внезапно, как и задремал, словно от толчка. Перед ним стоял высокий седобородый старец, за спиной его виднелись лица родных. "Уж не поп ли соборовать?" - подумал Акинфий и спросил - голос был тих и слаб: - Кто ты? - Я - человек, - просто ответил старец. - Прослышал я, что ты плывешь, захотел поглядеть на тебя... - Я не птица и не зверь диковинный, - строго прошептал Акинфий. - Пошто на меня глядеть?.. Старик усмехнулся, глаза ясны. - Верно, ты не птица и не зверь невиданный, - согласился он. - Но ты необычный человек, и жадность твоя необычна... А потому я хотел поглядеть на тебя - убийцу моего сына... Помнишь беглого солдата Бирюка, а? - Ух, леший! - разозлился Акинфий. - Или ты не знаешь, как я могуч и властен? Оглянись и увидишь, сколько я заводов на Камне возвел! - Эх, и хвастлив ты не в меру! - покачал головой старец. - Не твоих рук это дело! Возводили заводы, закладывали шахты, лили пушки, копали руду русские люди! Заботливые рабочие руки вознесли край до славы! - Уйди, уйди, лукавый! - закричал Акинфий и открыл глаза. Старца не было: растаял как дым. Рядом трещал костер, в густую тьму сыпались быстрые золотые искры. Слуги спали крепко. "Померещилось! А может совесть говорила?" - подумал Акинфий, повернулся на бок и захрапел... Утром на зорьке, когда из-за камского бора выплыло солнце, Акинфий лежал тихий и молчаливый. Холопы из камня вытесали крест и поставили на берегу Камы... Гуляют камские ветры, шумят воды, и волжские да камские бурлаки горьким соленым потом поливают прибрежные тропы. Грозного невьянского хозяина отвезли в Тулу и похоронили рядом с отцом. Ненасытный Акинфий Демидов, мечтавший захватить весь Каменный Пояс, успокоился на маленьком клочке земли.