за столом сидел Широков и о чем-то толковал с высоким жилистым сержантом. Не раздумывая долго, Селезень попросил управителя: - Яков, дай мне шустрого конька! - Куда собрался? - уставился на него Широков. - Пойду со всеми в Галашки! - Ну и с богом! - согласился Широков. - А вот сержант Курлов, оборонитель демидовской Утки. Держись за него. Не выдаст! Сержант поднял на Селезня строгие серые глаза и сказал: - Что ж, видать, расторопный человек. Нашего полку прибыло! - Он скупо улыбнулся приказчику, но эта сдержанность и немногословность Курлова Селезню понравились... Иван Селезень с отрядом нижнетагильцев прибыл в деревню Галашки. Здесь отряд расположился по крестьянским избам. Крестьяне и работные отказались идти дальше, требуя выяснения обстановки. Сколько ни ругался и ни грозил сержант Курлов, сколько ни уговаривал приказчик, заводские не хотели двигаться на Утку. За всех дружинников ответил черномазый угрюмый углежог: - Припоздали мы в Утку, поди опередил нас полковник Белобородов. Быстр вояка! Опасно на рожон лезть! По правде говоря, и сам Селезень струсил не на шутку. Он не ожидал, что пожар восстания так быстро распространится. Прорвалась долго сдерживаемая ненависть народа против бар, заводчиков и приказчиков. Встречая среди крестьян и заводчиков большое сочувствие. Белобородое с быстро увеличивающимся отрядом прошел заводы, расположенные по реке Белой и под Кунгуром, и везде по-своему расправлялся с угнетателями. Куда только ни приходил он, немедленно сжигались конторские книги. Народ ловил заводских приказчиков и беспощадно вешал их, а зачастую предавал мукам. Пылали хоромы заводчиков, управителей, не щадили иногда и заводские строения. Приписные крестьяне жгли заготовленный в лесах уголь, рушили плотины, спуская воду в прудах, и разбегались кто куда. Возмущение охватило огромный край. Никакие уговоры не действовали на работных и крестьян. Сейчас, даже находясь далеко от Урала, в Санкт-Петербурге, князь Вяземский мог убедиться в том, насколько призрачно было произведенное им "умиротворение" края. Руководитель обороны горнозаводского центра Екатеринбурга Василий Бибиков в большой тревоге писал ему: "Вот, ваше сиятельство, наши дела. Я было испытал счастье и посылал отсель партии поражать злодеев, человек по пятисот, но что же? Вместо боя от нерегулярных вооруженных крестьян выходит с бунтовщиками дружеский разговор, и только зовут один другого передаться на свою сторону. Многие же с нашей стороны при первом выстреле из пушек не только расстраиваются, но и бегают назад и к злодеям, а удержать таковой беспорядок и зло нет возможности, потому что при такой команде состояние позволяет военных послать не больше как двух офицеров и человек тридцать солдат, которым должно или своих удерживать в порядке, или оберегать начальника и артиллерию. Не последнее зло угнетает нас и то, что крестьяне хлеба и сена сюда не везут, о чем, однако ж, старание еще от меня продолжается, и не знаю, успею ли что. К восстановлению же покоя и пресечению зла не оставил я испытать всех средств, то есть ласку, денежные вознаграждения, обнародование с увещанием вестей о поражении где-либо чудовищ, привел всех, не только мастеровых вновь, но и сельских крестьян к присяге, по особо учиненной на сей случай форме, а наконец и самую строгость и страх, но очень мало вижу от того желаемого успеха..." В эти самые дни Белобородое захватил Шайтанский завод и, усилив свой отряд, двинулся на Уткинские заводы. Окольными путями об этом стало известно нижнетагильскому отряду. Сержанту Курлову ничего иного не оставалось, как поспешить в Утку. За короткий срок солдаты и жители заводов приготовились к обороне. Завод окружили "городом" - обнесли тыном, обледенелым валом, рогатками, завалами и установили пушки. Сержант рассылал по дорогам разведку, зорко следя за движением отряда Белобородова. Он даже пробовал наступать на отряды повстанцев, но был оттеснен ими за укрепления. Каждый день через Галашки торопились беглецы в ту и другую сторону, и нижнетагильцы жадно выслушивали их рассказы. От этих слухов еще тревожнее становилось на душе Селезня. Наконец от Курлова прискакал гонец и потребовал от приказчика, чтобы он со всем отрядом шел к нему на помощь. - Что ж, братец, такое случалось, что и про нас вспомнили? - сдержанно спросил гонца Селезень. Гонец, бритоусый конник, сердито посмотрел на приказчика и сумрачно ответил: - Выходит, так надобно! Идет большое сражение, и злодеев огромное число подошло и настала крайняя опасность! У приказчика засосало под ложечкой. Дружинники не вселяли к себе доверия. Чувствовал Селезень, что при первой тревоге они схватят его и перебегут к повстанцам. - Сержант Курлов - человек военный, храбрый и драться хорошо умеет! - ответил Селезень гонцу. - Что ему делать с нашими мужиками, не обученными ратному делу? Боюсь одного, что не дойдут мои вояки до Утки и разбегутся все. Что тогда делать? Бритоусый конник усмехнулся: - Известно что, драться надо! - Вот я и решил драться, - угрюмо ответил Селезень. - Погляди сам вокруг, настоял я перед дружинниками на построении батарей и завалов. Место надежное. Вот только фузей недостает да пороха. Прошу сержанта доставить мне фузеи, кремни к ним да тридцать рогатин! - Да ты с ума сошел! - рассердился гонец. - Идти надо сейчас же в Утку! Селезень промолчал, подумал и ответил строго: - Готов помочь, но на поход в Утку надо соизволение нижнетагильской конторы. Без приказа от нее не тронусь из Галашек! Так ни с чем и возвратился гонец в Утку. Между тем повстанцы подошли к самому заводу и пробовали взять его с ходу. Курлов отразил первый натиск Белобородова. Сержант не упивался мимолетным успехом и поэтому еще раз попытал счастья и послал гонца в Нижний Тагил просить помощи. Управитель Широков оказался сговорчивее Селезня. По его распоряжению немедленно погрузили порох и оружие для отряда, расположенного в Галашках, и в двенадцать часов ночи отправили гонца к Селезню с приказом, чтобы он взял половину отряда и направился на помощь Уткинскому заводу. Но отряд демидовских крестьян отказался выполнить и это приказание! Селезень разделил дружину на две части и объявил им о походе. Из рядов вышел знакомый углежог и объявил приказчику: - Готовы идти все, но нас мало и будем погублены! Долго уговаривал их Селезень идти в поход, а они упирались. Приказчик и сам разделял их думы. Хотя он и делал вид, что сердится, и грозился, но в душе радовался, что, может быть, удастся отсидеть грозу в Галашках. Перед ними выступил гонец, свой, заводской, и с сердцем обмолвился: - Ну ладно, оставайтесь, коли так! Но уж если до ваших семейств доберутся, то и мы не постоим за вас! Это задело нижнетагильцев. Работные закричали: - Идем на Утку! Веди нас! Волей-неволей приказчику пришлось сесть на коня и вести отряд на завод. Дорогу перевеяло буранами, ноги увязали в глубоком сыпучем снегу. Дул пронзительный ветер, своим холодным дыханием резал лица. Дружинники шли молча, со смутной тревогой на душе. В полдень на миг выглянуло солнышко, скупо озарило лесистые горы и снова укрылось за снеговые тучи. Даже этот скудный золотой луч оживил людей, они зашагали бодрее. Глядя на свое воинство. Селезень с укором думал: "Гляди, чего доброго, до Утки доберемся, а там и начнется! Им-то ничего, в случае неудачи перебегут, а нам, приказчикам, ох, и худо будет!" Словно в ответ на его мрачные думки из-за пелены снега выскочил конник. В нем приказчик узнал служителя Невьянского завода. Да куда вы на погибель идете! Утка сегодня окружена злодеями: ни проезду туда, ни проходу! - закричал он Селезню. - Да ты-то сам в Утке был? - для очищения совести спросил приказчик. - В том-то и дело, что не добрался до заводишка! - растерянно отозвался служитель. - Такая пальба кругом, не приведи господь! Еле ноги унес! Приказчик стал совещаться с дружинниками. - Братцы, идтить надо! - заговорил он тихим, вкрадчивым голосом. - Но и то иметь надо в виду, что вооружены мы плохо. - За пушкой надо слать, тогда и дальше тронемся! - согласились дружинники, надеясь на проволочку. - Быть по-вашему! - сказал приказчик. - А пока, братцы, разжигай костры, обогревайся, да подкрепиться время!.. Под падающей пеленой густого снега жарким пламенем запылали костры. Посиневшие вояки отогревались, жевали черствый хлеб... Прошел час-другой. На огонек набежал на бойком коньке верховой татарин. - Ты куда, бритая башка, прешь? - сердито окрикнул его Селезень. - Мой в Тагил скачет! Дело есть! - обнажая ряд красивых белых зубов, улыбаясь, ответил татарин. - Небось из Утки убег! Что там, пугачевские взяли завод? - допытывался приказчик. - Аллах! Кто сказал тебе это? - изумился татарин. - Белобородов мал-мало в сторону ушел, и в Утка дорога совсем свободна. Езжай прямо, ходи прямо, никто не тронет! - Да что ты врешь! - рассердился Селезень. - Тут только человек сказывал другое. Эй, зови невьянца! Где он? Кинулись искать первого вестника, а его и след простыл. Отогрелся, поел и втихомолку убрался восвояси. - Вот леший! Вот старый пакостник! - разбушевался приказчик. - Наговорил страхов, а сам в бега! - Теперь он примиренно посмотрел на татарина. - Скажи, милый, ты не врешь? - Зачем врать! Мой честны человек! Аллах! - Ну, коли так, братцы, надо идти! Ни там, ни тут, а в голом поле страшнее! Наскочат и порубят всех! Селезень и в самом деле решил торопиться в Утку, чтобы отсидеться там за крепкими заплотами. Поздно вечером, когда густо засинели сумерки, нижнетагильцы вошли в Утку, и Селезень поторопился к сержанту Курлову. Сержант встретил приказчика сдержанно. Холодным, суровым взглядом он пронзил Селезня и покачал головой: - Что же это вы, демидовский подначальный - и так плохо радеете о заводе своего господина? Приказчик молча сглотнул обиду и ничего не ответил Курлову. - Ну, да что теперь, не до попреков! - строго сказал сержант. - Подходит супостат, и завтра, по всему видать, придется драться! - Как драться? - побледнел Селезень. - Известно, как драться, не на живот, а на смерть! - спокойно ответил Курлов. - Нас немного, поэтому, может, и придется лечь костьми. Такова наша солдатская доля! От волнения во рту у Селезня пересохло: никак не ожидал он такой скорой развязки... Глухой ночью в Утку возвратилась посланная Курловым разведка и донесла, что дорога с Шайтанского завода на Уткинский полностью занята отрядами и пикетами Белобородова. И, что больше всего удивило разведчиков, у повстанцев оказалась артиллерия. - Ну что ж, будем отбиваться, - спокойно ответил сержант и приказал разведчикам: - Теперь, братцы, идите по местам. Пришло времечко, когда каждый человек дорог! Он обрядился в полушубок, прицепил на ремень шпагу и поторопился к заплотам. Длинный, худой, с посеревшим от бессонницы лицом, он, как журавль, вышагивал вдоль вала и подбодрял солдат. Перед рассветом он долго пробыл у пушек, сам внимательно проверил их, тихо наставляя бомбардиров. Стояла глубокая предутренняя тишина, и Селезню так сладко спалось. Вдруг, нарушая безмолвие, в ближнем перелеске рявкнуло орудие, и просвистевшее над заплотами ядро упало на заводском дворе. От грохота приказчик проснулся, со страхом сорвался с постели и подбежал к оконцу. Что-то ослепительно яркое снова разорвало тьму, озарило синеватую пелену снега, и опять где-то неподалеку ударило. Минуту спустя весь воздух заколебался от гула орудийной пальбы. "Вот когда началось!" - трусливо подумал Селезень, прислушиваясь к гомону и крикам за окном, быстро оделся и побежал на конюшню. Он нырнул в полураспахнутые ворота; в лицо ударил парной едкий запах стойла. Несмотря на канонаду, его мохнатый башкирский конек мерно хрупал сено и время от времени перебирал копытами. Он кротко поглядел на хозяина. Селезень ласково огладил своего бегунка, с минуту постоял подле него в раздумье и полез в ясли. Из-под вороха слежалого сена приказчик вытащил рваный зипун и старую шапку и стал примерять их. - Ты что же это, или сбежать вздумал? - раздался вдруг рядом насмешливый голос. Селезень вздрогнул, поднял глаза - перед ним стоял строгий, с потемневшими глазами сержант Курлов. - Да нет! - поспешил отказаться приказчик. - Ну, с чего это ты взял? Примеряю справу. Хорошее жалко, в драке изорвешь! - А, вот оно что! - протяжно сказал сержант, и в голосе послышалась нотка недоверия. Он положил руку на плечо Селезня и сурово сказал: - Диковинный ты человек! Идет битва, как бы голове уцелеть, а ты о тряпье думаешь. Ну, брат, иди, торопись, веди своих к заплоту. Отбиваться надо! - Он круто повернулся и пошел из конюшни. "Вот леший, как неслышно подобрался!" - выругался Селезень и нехотя пошел поднимать дружинников. Приказчик и не догадывался, что сержант приходил в конюшню вовсе не затем, чтобы уличить его в преступных замыслах. Курлов выбрал быстрого иноходца и послал на нем верного гонца с письмом в Нижний Тагил. "Мы теперь в огне, - писал начальник правительственного отряда, упрекая нижнетагильскую контору в бездействии. - Что вы, батюшка, делаете, я не знаю, пожалуйте народом подкрепите. Худо наше дело..." Весь день продолжались ожесточенные схватки с противником. Селезень как залег со своими дружинниками у заплотов, так и нос боялся высунуть. Совсем неподалеку вражье ядро с грохотом ударило в заплот, разнесло в щепы добрые толстые кряжи и как ветром сдуло трех мужиков. Вытаращив от испуга черные глаза, Селезень присел на карачки и закрестился: - Свят, свят, с нами крестная сила! Ему казалось, что все кругом объято огнем и с грохотом рушится, а на самом деле, когда он поднял голову, то увидел в проломе широкое снежное поле. По нему быстро двигались солдатские ряды, впереди которых со шпагой в руке напористо шел сержант Курлов. Из солдатских глоток с рокотом неслось раскатистое "ура". Плохо вооруженные повстанцы попятились перед дерзким напором горстки храбрецов и стали отступать к лесу. Селезень осмелел, вскочил и весело закричал своим: - Братцы, братцы, никак гонят злодеев! Айда за мной! - И он, ободренный удачей, поторопился следом за солдатскими рядами. В течение дня Белобородов несколько раз водил свои отряды на приступ, но каждый раз отступал с уроном под огнем заводской картечи. Сержант Курлов успевал бывать всюду: то его видели впереди солдат, то он оказывался подле пушек. Только в сумерки прекратились схватки. Потемневший, усталый Селезень добрался к сержанту и упросил его: - Хочу дать весточку в Тагил. Худо будет, если нам не помогут! - Пороха мало, в людях большая нехватка, фузей недостаточно. Пиши, проси! Гонца пошлю! - согласился сержант. - Да как он проскочит? - озабоченно задумался Селезень. - Есть в лесу тропинка, одна, пока лиходеи не добрались до нее. В одиночку всегда можно проскочить! - Счастье наше! - вздохнул приказчик и принялся писать письмо. "Перед светом неприятели со стороны от Курьи на Уткинский завод сделали нападение, - писал он, - и весь тот день даже до самых сумерек пребывал с нашими заводскими под командою сержанта в сражении. А пред самым вечером неприятели, видя в себе неустроенность и урон, отступили в первое место в Курье... Дайте руку помощи! Пришлите как скоро можно еще до пуда пороха. Злодеи учинили... свой под заводом лагерь. А теперь наши пошли в наступление. Батюшки, помилуйте... теперь ума у меня больше нет!" - взывал Селезень и сам горько усмехнулся: "Начал о здравии, а кончил за упокой!" Знал он, не скоро дойдет это письмо, а если и дойдет, то Яков Широков долго будет раздумывать над тем, посылать людей из Нижнего Тагила или нет. Между тем утром на другой день сражение за Утку возобновилось с новой силой. Повстанцы на этот раз пустились на хитрость. Оберегая людей, они вели перед собою вал из мелкой чащи и снега, постепенно приближаясь к заводу. Белобородов выделил лучших стрелков, и они начали оружейный огонь по заводским пушкарям, выбивая их из строя. Однако пушкари, подбадриваемые Курловым, не бросали орудий и все время били по врагу. Они картечью встретили пугачевскую конницу, которая, развернувшись лавой, пробовала пробиться в завод. Стоя на ближайшем пригорке. Белобородой наблюдал за сражением. Ему донесли, что обороной руководит опытный сержант. Пугачевский полковник похвалил сержанта Курлова: - Сам вижу, добрый он солдат. Только зря головы кладет. Такого бы мне! К вечеру усталые стороны снова прекратили бой и отошли за валы. Утром на пруд, несмотря на обстрел, выехал конный татарин и водрузил шест, а на нем трепетал на ветру лист. Татарин покричал, помахал малахаем и ускакал прочь. Тогда из завода подъехал солдат и схватил лист. Сержант не дал читать его. Он увел Селезня в избу и сказал ему: - Это манифест самозванца! Читать его ни к чему. Вот перебели лист-манифест государыни и пошли на пруд! Приказчик терпеливо переписал манифест Екатерины Алексеевны и выставил на пруду. Только отъехали от шеста заводские люди, как снова прискакал татарин и забрал лист. Через час он снова вернулся и оставил вторичный лист. Сержант и этот лист не огласил, а велел собрать народ и публично сжег его на заводской площади. - Злодейские прелести нам читать не к лицу! - заявил он. Старому опытному вояке сержанту Курлову думалось, что Белобородов оттягивает этими переговорами время, а сам, наверное, думает о том, как удобнее ударить по осажденной крепости. Курлов был умный и способный человек и рассуждал так: "Куда бросит свои войска враг? Первое, он непременно устремится с конницей на пруд и постарается вырваться к конторе. Второе, Белобородов не обойдет своим вниманием батареи и постарается ворваться на Вятскую улицу, чтобы перебить канониров. Третье, вероятно, ударит по городской башне. И четвертое, пойдет всей тяжестью на крепостные тыны". Расчет оказался верным. Ранним утром Белобородов начал наступать так, как это предугадывалось Курловым, но везде встретил сопротивление. На пруду его конницу обратили в бег, а сержант Курлов так ударил по врагу, что тот не только заводской батареи не достиг, но и свои пушки оставил... Солдаты молча, со злостью отбивались. Селезень со страхом взирал на схватку, и боязнь, как ржа, разъедала его душу. Он услышал, как бородатый углежог словно про себя обмолвился: - Сегодня мы отбились, а завтра, гляди, поляжем! Их все больше и больше, а нас все меньше и меньше! В пылу боя приказчик несколько раз бегал на конюшню. Он тайно вывел своего конька в овражек и поставил его среди сугробов, привязав к березке, одетой инеем. Взволнованный, он вернулся к заплоту; кто-то закричал ему: - Гляди-ко, что робится! Ай-яй-я! В то время когда сержант Курлов храбро отбивал приступы врага, кто-то позади завода распахнул калитку, и через нее проникли повстанцы. Они, как вешняя вода, стали просачиваться всюду, и не прошло получаса, как толпа их с диким визгом и криками устремилась к батарее, которой командовал Курлов. "Все кончено!" - с ужасом подумал Селезень и тайком подался к полуразрушенной избе. За ней начинался кустарник, он стал уходить в него... А в это время сержант с десятком батарейцев не сдавался, дрался до последнего. Двое рослых повстанцев выбили у него из рук шпагу, тогда Курлов схватил банник и стал молотить направо-налево. Подъехавший на белом коне Белобородов залюбовался богатырским поединком сержанта. - Детушки! - закричал пугачевский полковник. - Живьем взять сукина сына! Ах, храбер! Ах, и вояка! Уймись, дурень! - прикрикнул он на Курлова через толпу. - Службу дам! Офицером сделаю! - Я тебе, злодею, покажу службу! Я воюю по присяге! - Он разъяренно размахивал банником, и не одна размозженная голова улеглась у его ног. Рассвирепевшие повстанцы набросились на сержанта и саблями изрубили его в куски... Нижнетагильская дружина покорно сложила оружие и ждала решения Белобородова. Он подъехал на своем тонконогом коне, пристально посмотрел на заводчину и укоризненно покачал головой: - Эх вы, за кого пошли драться? За своих кровопийц! Бородатый углежог упал на колени: - Прости нас, батюшка, не по своей охоте пришли сюда. Только и ждали случая, как перейти к тебе. И воротцы наши открыли... - Ну, коли так, прощаю! - милостиво сказал Белобородов и махнул рукой. - Идите с богом, а кто верстаться хочет, милости прошу к нам, в казаки! Он улыбнулся приветливо и ласково, повернул и потихоньку на своем белогривом скакуне поехал к площади. - А где же наш вояка? - вдруг спохватился углежог и предложил: - Айда, братцы, наверное, у коней спрятался! Всей толпой они бросились на конюшню, но Селезня и след простыл. Тайной лесной тропинкой, пользуясь быстро наступившими сумерками, он скрылся в лесной уреме... 6 Разгромив демидовскую оборону на Уткинском заводе, забрав там пятнадцать орудий, Белобородов двинулся на Сылвинский, затем на Илимский заводы. Здесь работные охотно верстались в казачество. Атаман забрал заводскую казну, оставил гарнизоны и пошел на Сысертский завод. Однако здесь уже поджидали его. Заводчик Турчанинов загодя обнес завод рогатками и надолбами, насыпал снежный с хворостом вал и полил его водой. В наиболее опасных местах были поставлены батареи. Заводской попик привел мастеровых к присяге на верность, и заводчик, раздав им оружие, обучил первым воинским артикулам. Сам Турчанинов и вел оборону. Три дня полковник Белобородов со своим тысячным отрядом много раз пытался прорваться в завод, но был с уроном отбит и отступил. К довершению неудачи положение за эти дни в Екатеринбурге круто изменилось. На помощь городу подоспели правительственные войска и начали преследовать восставших. Бои шли с переменным успехом, но там, где войска брали верх, они жестоко расправлялись с работными, не щадя ни старых, ни малых. Так, отправленный по московской дороге с семьюстами солдатами секунд-майор Фишер ворвался в Шайтанский завод, разгромил повстанцев, отобрал у них пушки, многих казнил лютой смертью, а завод зажег в шести местах. При багровом зареве пожарища он возвратился в Екатеринбург. Обрадованный полковник Василий Бибиков - однофамилец командующего - на другой же день оповестил горожан своим объявлением: "Вот возмездие за нарушение покоя и измену. Но сие еще начало их ожесточения. Никак и никогда не могут возмутители себя ласкать благоденствием, продолжая зло..." Полковник смелел, тем более что им была получена радостная весть о том, что к Екатеринбургу двигается сильный отряд майора Гагрина. На самом деле, отряд этот форсированным маршем подходил к Уткинскому заводу, на котором хозяйничал пугачевский подполковник Паргачев. Белобородов очень удачно подобрал себе расторопного и умного помощника Паргачева, который по своем назначении немедленно организовал защиту завода. По скату холма шел высокий снежный вал, политый водой и хорошо оледеневший. Позади завод прикрывался обширным прудом с крутыми берегами. Далее за этими остроумными фортификациями шли рогатки, прикованные друг к другу толстым полосовым железом, а за ними были поставлены большие туры, набитые снегом. В снежный вал был вморожен частый ельник. При выходах из этой своеобразной крепости установили исправные пушки за рогатками. Все было готово для встречи майора Гагрина. Но он был так стремителен и быстр в решениях, что смешал все замыслы защитников завода. Прямо с марша, под покровом темной зимней ночи, Гагрин бросился на штурм. Не ожидавшие такого решительного натиска в столь неурочное время повстанцы растерялись и упустили решительный момент. Солдаты майора Гагрина ворвались в крепость и стали крушить защитников... Прискакавший из Утки конник привез полковнику Белобородову печальную весть. Атаман поспешил на помощь, но было поздно. Нисколько не смущаясь этим обстоятельством, Белобородов быстро продвинулся вперед и атаковал отряд майора. Много раз пугачевский атаман сам наводил пушки, бил противника без промаха, бросался во главе своих войск в атаку, но правительственные войска смяли наспех сколоченные воинские команды из работных и обратили их в бегство. С остатками войск Белобородов устремился в Касли... Над озером поспешно возводились снежные валы, водружались рогатки, рубились засеки - изо дня в день Каслинский завод опоясывался укреплениями. Из окрестных сел стекались крестьяне, и дружины Белобородова вновь возросли до тысячи человек. Ранним мартовским утром в морозной мгле перед Каслями появились стройные колонны правительственных войск. Майор Гагрин снова с марша бросился на штурм крепостных укреплений. Не считаясь с потерями, он гнал солдат на высокие оледенелые валы, на рогатки, навстречу огню орудий. Седые ветераны в темно-зеленых мундирах, в истертых треуголках под трескучий барабанный бой лезли бесстрашно вперед, усердно работали штыками, прикладами. Стервенели от крови. Но и работные не уступали, бились до конца, рубили топорами, душили врага в смертной схватке. К полудню над заводом поднялись черные клубы дыма. Отступавшие повстанцы подожгли заводские строения. Атаман Белобородов со своей дружиной, отбиваясь, отступил в горы... В этот самый день мастерко Голубок вышел на двор и заметил стаи крикливых ворон, темной тучей тянувших в сторону Каслей. "К худу! К большой беде!" - подумал дедка и побежал к Перстню. Но у заводской конторы уже грузился обоз, строились ратные дружины. Сам Перстень был у домен и торопил людей. Работные открыли колошники: больше не закидывались в пасть домен уголь и руда. Над жерлом уже не бушевало, как прежде, пламя. Потихоньку смолкало привычное гудение в домнице. Мастерко почуял неладное, бросился под навесы, и тут сердце его заныло. - Ах, сукины дети, что удумали! Загубят домнушки! Братцы, ребятки!.. - закричал он. - Да разве ж можно рушить родимое? Литейщики расступились, допустили дедку к домнице. Мрачные, лохматые, они угрюмо продолжали свое дело. - Что ж это, братцы? "Козла" удумали садить? - встревоженно прохрипел мастерко. - "Козла", - сурово отозвались мужики и потупили глаза. - Бросай! - кинулся к ним старик, и глаза его заслезились от обиды. - Не ведено! Перстень наказал! Да и Демидову чтоб досадить. Хватит, наробились на его чрево! - зло сплюнул кричный с запеченным на вечном жару хмурым лицом. Голубок с ужасом вглядывался в своих друзей, с которыми бок о бок работал многие годы. Вот они, зеленолицые, беспрерывно кашляющие доменщики, обугленные, с опаленными ресницами, тут и литейщики в кожаных фартуках-защитках. Они хмурились и опускали глаза перед укоряющим взором мастерка. Эти труженики всей душой ненавидели Демидова, и в то же время им было до боли жалко губить домну, с которой сжились и которую считали за близкое, живое существо. - Не томи ты нашу душу, уйди Христа ради! - с горечью гнали они старика. Жалкий и растерянный, мастерко отыскал Перстня. - Сынок, пошто губишь домну? - с душевным волнением спросил он. Перстень нахмурился и пошел прочь. По его решительному виду Голубок понял: не дошла до сердца просьба. Все еще на что-то надеясь, он нагнал Перстня и бросился ему в ноги: - Батюшка, родимый, да пощади, побереги домницы! Надобны они нам! Ой, как надобны! Да как же мы, работные, без них жить-то сможем! Батюшка, пощади!.. Митька обошел старика, стиснул зубы и ничего не сказал. Мастерко поглядел вслед, укоризненно покачал головой: - Эх ты, яловый!.. Забубенна голова... Из Кыштыма со скрипом потянулся груженый обоз. Увозили кули с зерном, пушки, ядра. Перед обозом шли и ехали работные. Вел их Перстень на Челябу. Ушли за обозом все сильные и молодые. Опустел завод. Мастерко Голубок долго уныло бродил у остывших домен. Тяжело было видеть разор и запустение. Погорели лари, вешняки и запоры у плотины, полноводный заводской пруд с шумом ушел в Кыштымку. Все еще дымились подожженные угольные клади. В мартовский голубой денек мастерко обладил посошок, подговорил шестнадцатилетнюю внучку, бойкую Дуняшку, и вдвоем с ней пустился в горы. Ярко светило солнце, темнели ельники в горах. Дедка оглянулся на заводы и пригрозил кому-то невидимому: - Погоди, обо всем поведаю царю Петру Федоровичу... Пахло мокрой талой хвоей. Вешний ветер упруго обдувал круглое румяное лицо Дуняши, покрывая его здоровым, крепким загаром. Шумели и трещали в кедровниках клесты. И все манило и привлекало к себе Дуняшку. Она потянулась и сказала мастерку жарко: - Жить-то как хочется, дедко! Верные люди донесли Селезню, что Кыштымский завод оставлен повстанцами. Он немедленно собрал для охраны двадцать конников и устремился в Кыштым. Всю дорогу он пребывал в большой тревоге, так как хотя Белобородов и ушел к югу, но весь Урал по-прежнему бурлил. По селениям и поселкам непрерывно проходили и проезжали толпы приписных крестьян и работных, которые тянулись в пугачевский стан, под Берду. Опасно было нарваться на озлобленную пугачевскую дружину - без крови тогда не уйти! В душе управителя таилось еще беспокойство за свои сбережения, упрятанные на заводе. В полдень Иван Селезень с конниками прибыл в Кыштым. В глубокое безмолвие был погружен завод. Улицы и площадь пустынны. Не вились дымки над домом и трубами, не слышалось привычных ритмичных звуков и шума падающей воды у плотины. Словно покойник, завод был холоден, молчалив. Везде виднелись следы пожарища. Горяча коня, управитель минул плотину и помчал к своему домику. Жилье уцелело, дверь была заколочена досками. Из-под крыльца выползла собака и с визгом бросилась к хозяину. Но Селезню было не до пса, он прошел в хлевок, где среди железного хлама быстро отыскал лом, и поторопился к дому. Ловко оторвал доски, распахнул дверь и остановился, пораженный, на пороге. Он просто не верил своим глазам: в его холостой квартире все сохранилось в том виде, в каком покинул ее хозяин. Управитель закрылся на крючок и, все еще не веря себе, бросился к окованному сундуку, отодвинул его в сторону и поднял половицу. В тайнике он нашел тугой кожаный мешочек. Горячая радость прилила к сердцу Селезня. "Батюшки, уцелели! Все уцелело!" - ликовал он от радости, разглядывая свой клад. Он развязал мешочек, положил его на колени и долго любовался блеском золота. Руки его дрожали - всего захватила жадность. Заслышав на улице голоса, Селезень проворно вскочил, упрятал клад в тайник и снова задвинул сундук на старое место. Отбросив дверной крюк, он стал разглядывать шкаф и сундуки. Все лежало нетронутым. "Вот диво, ничего не утащили!" - изумился он. Под шагами заскрипел мерзлый снег, и с веселым шумом в избу вошли заводские стражники. Управитель обрадованно закрестился: - Свят, свят, откуда набрели? Где укрывались от напасти? - А мы по лесам да заимкам прятались! - признался щербатый стражник. - Только убегли возмутители, и мы тут как тут нагрянули! Похватали кое-кого! - Добро! - похвалил управитель. - Ну, как с народом ноне? Беснуется? - Опасно, батюшка! Волками все смотрят, того и гляди, готовы растерзать! Поостерегаться надо, особливо от кнутобойства воздержись! Селезень в сопровождении прибывшей охраны отправился осматривать завод. В мрачных пустынных цехах гулко отдавались шаги. Все покрылось изморозью, пробирал холод; на всем лежала печать заброшенности и забвения. В остывших домнах серели ноздреватые глыбы холодной лавы. - "Козла" посадили! Ах, разбойники! Ах, аспиды! Погоди, я их заставлю зубами выгрызть! - со злостью выкрикнул Селезень. - Где люди? Собрать всех к конторе, говорить буду! Щербатый стражник поклонился управителю: - Уже посланы гонцы сзывать народ! Раздосадованный Селезень прошел к барским хоромам. Глубокий пушистый снег укрыл пепелище. На высокой трубе, торчавшей среди задымленных стен, сидела одинокая ворона и зловеще каркала. "Давно ли здесь были уют и радости! И вот все сметено!" - с грустью подумал управитель. На пути он зашел в контору. На приступочках крыльца его встретил ветхий сторож дедка Векшин. При виде управителя он засуетился, низко поклонился ему и распахнул дверь. Селезень вошел в контору. Шкафы открыты, в комнате пустынно. - Где люди? Куда подевались бумаги? - Эх, батюшка, кое-кто убег, страшась людского гнева, кое-кого порешили за прошлые пакости, а книги все предали пламени! - глуховато заговорил старик. - Как! - вспыхнул Селезень. - Выходит, долги пожгли! - Угу, все кабальные в пепел обратили! - с плохо скрытой радостью вымолвил сторож. - Ты что ж, сатана, радуешься хозяйской беде? - вдруг вспылил управитель и схватил деда за сивую бороду. Сильным движением старик вырвался от него и замахнулся посохом. - Не трожь! Ныне не то времечко! - пригрозил он. Вид у деда был грозен, решителен. Селезня так и подмывало изо всей силы дать старику затрещину, но щербатый стражник ухватил его за рукав. - Будет, будет свару разводить! - сердито сказал он. - Дед ведь не жег книг, и что он мог сробить с бунташными людьми? Стражник выразительно посмотрел на управителя, тот понял намек и притих. У конторы собрался народ. Однако не слышалось обычного оживленного гомона, люди стояли тихо, угрюмо опустив головы. Селезень выглянул в окошко. Где же настоящая рабочая косточка, на которой и стояло заводское дело? Под окном конторы толпились только старики, женщины, малолетки да инвалиды. - Куда подевались работяги наши? - обеспокоенно спросил управитель. - Известен их путь-дорожка! - сдержанно ответил дед Векшин. - Которые из дальних приписных, те по домам разъехались, а коренная заводчина подалась в другие места! - Он не досказал куда, боясь назвать имя Пугачева, но все хорошо его поняли. - Есть посаженные в заключение? - спросил Селезень у щербатого стражника. - Трое. Два углежога да вдова. - Отпустить и пусть поторопятся сюда! - строго приказал управитель. Он вышел на крыльцо, скинул с головы лисий треух и весело крикнул толпе: - Здорово, хлопотуны! Что приуныли? В грехах повинны и притихли. Ну, да бог вам судья, а я именем господина нашего Никиты Акинфиевича Демидова прощаю содеянное, если с добрым умыслом возьметесь за работу. Эвон, гляди, что с заводом нашим сотворили злодеи! - показал он на заснеженные домны. - Да сможем ли мы поднять такую махину? - с нескрываемым сомнением сказал один из стариков работных. - Сильные да могутные работники ушли, а мы что? Отработались да износились давно. С нас и спрос мал! - Ну, не гневи бога, отец! Сил у тебя хватит. А где силы не станет, там умением свое возьмешь! - И то верно, батюшка! - согласился работный. - Видел я ноне попорченные вододействующие колеса, а без них не робить заводу. В них главная сила! Есть ли среди вас плотинный или умелец сих дел? - пытливо оглядывая толпу, спросил Селезень. - Плотинный ушел и семью свел, - отозвались в толпе. - Хорошие руки да умная башка везде потребны. - Не может того быть! - гневаясь, запротестовал управитель. - Подумайте да отыщите умельца, а то сами рассудите: не сработаешь, и хлеба не дам! Толпа угрюмо молчала. Кто-то выкрикнул: - Говори за всех, дед! Дело такое! Старик уныло покачал головой. - И так и этак выходит худо! На бар робить не выходит в такую пору, а без дела наши руки маются. От веку привычны они к работе! - Он сурово взглянул на управителя и сказал: - Тут мальчонка один есть. Осмьнадцатый годик ему, а толк в механизмах знает. Одарил его господь талантом, да и плотинный при себе держал и уму-разуму учил. - Прислать ко мне! В эту пору из толпы пробилась пожилая женка в старом латаном зипунишке. Увидев Селезня, она заголосила: - Милый ты мой, аль не узнал? Вдова я... Помнишь, Копеечкина с конями для тебя подыскала. Помог нам тогда, кормилец! Меленку бабы порушили, а меня вот за это грозили извести! - Ты тишь-ко! - строго сказал ей управитель. - Как не помнить тебя, помню! Потому и освободил за содеянное мне добро. О меленке сейчас не к месту! Кто старое помянет, тому глаз вон! Приставлю тебя, баба, к работе, и сыта будешь! - Повернувшись к толпе. Селезень по-хозяйски крикнул: - А ну, добрые люди, расходись да принимайся за дело! Нарядчики укажут, кто к чему гож!.. В угрюмом молчании работные расходились. - И ты с ними отправляйся, баба! - прикрикнул Селезень на вдову из лесной деревушки. - Иди, иди, не будешь в обиде! Он повернулся и медленным шагом, обрев важность, возвратился в контору. Оставшись наедине со щербатым стражником, он сказал ему: - Ты эту бабу, что грабила хозяйскую меленку, приметь! Как только она изробится и поутихнет гроза, отпусти ей триста плетей. Пусть помнит, окаянница, как трогать чужое. От века и до скончания света была, есть и будет непоколебимая собственность, и трогать ее великий грех! А сейчас пришли ко мне умельца механика... Вскоре в контору явился беловолосый синеглазки паренек, Селезень с недоверием посмотрел на него и подумал: "Ну что разумеет этот несмышленыш?" Однако он ласково спросил юнца: - Видал, что с вододействующими колесами вышло? - Видал. Механизмы повреждены, - тихо ответил парень. - Можешь их исправить да пустить в ход? - спросил Селезень, пытливо рассматривая его. - Как мир скажет. Благословит народ - все облажу! - уверенно ответил юноша. - Не мир, а я хозяин тут! - не сдерживаясь, гневно выкрикнул управитель. - Ты вот был, да сбег! И опять может такое выйти, а я в ответе перед людьми, - сдержанно ответил юноша. - Замолчи! За такие речи язык вырву да руки обломаю! - пригрозил Селезень. Умелец грустно посмотрел на управителя и ответил: - Что ж, сробишь злодейство, и некому будет наладить вододействующие колеса. - Вот черт! - выругался Селезень и, стараясь сдержать гнев, предложил: - Ну иди, приступай к делу. Нужны люди - отбери подходящих и укажи им, что робить! Парень накинул шапку на льняные волосы и легкой походкой пошел к плотине. С первого дня на заводе началась работа. Правда, глядя на нее, Селезень кисло морщился. Все подвигалось очень медленно, то одного, то другого не хватало, да и люди остались неумелые, слабые. Только синеглазый паренек веселил Селезня. Он спокойно и толково ладил механизмы. В руках у него работа спорилась. Вел себя юноша сдержанно, был разумен. - Отколь у тебя такое? - удивился Селезень. - От батюшки и матушки награжден, - с улыбкой отозвался умелец. - Да ведь твои батька и матка холопы, крепостные! Где им, черни, знать такую великую премудрость! - с насмешкой сказал управитель. Юноша горделиво посмотрел на Селезня, его синие глаза потемнели. Он спокойно, но твердо ответил: - Премудрость в народе хранится, хозяин! У него целые кладовые сих сокровищ, но только угнетены отцы наши и не могут во всей силе показать свое умельство! - Ты, парень, лишнее болтаешь! - гневно прервал его управитель. - А ты не обижайся, хозяин! Спросил, я и ответил! - Ответил, да не так, как надо! - Плохо знаешь нас, хозяин! - сказал парень и улыбнулся синими очами. - У простого человека думка свободна от стяжательства! Селезень промолчал, а паренек продолжал: - Простой русский человек живет душою. Много у него сердечности. А кто со светлым сердцем живет, тому и песня дается и мастерство! Тот, у кого душа торгашеская, изворотливая только на обман да пакости, лишь и способен на одну корысть. Никогда ему не дано будет радости умельства! Разве только к чужому присосется и за свое выдаст! Управителю ох как хотелось разойтись да лозой поучить смельчака, но светлый разум и настойчивость юноши удержали его от произвола. Завод медленно оживал. Потянулись жидкие дымки над трубами. В домнах с грохотом разбивали спекшиеся глыбы лавы, а в лесу под топорами лесорубов затрещали вековые лесины. "Тольк