прыть помчал в гору. Еле сдерживая радость, указывая на заплоты, Грязнов крикнул Пугачеву: - Батюшка-государь, схитрил старый плут Ступишин! За тыном головешек натыкал. - Тишь-ко! - сверкнул злыми глазами Пугачев. - Сам вижу. Лицо его стало сурово, замкнуто. Он властной рукой тронул повод, конь послушно повернулся и пошел под гору. За ним затрусил Воронко. За горой быстро скрылся крепостной городок. Набежавший ветерок шевельнул конские гривы. Пугачев оглянулся на атамана и сказал в глубоком раздумье: - После рассудим, кто кого обхитрил... Воинство, обтекая гору и Каменные сопки, что синели на юге от Верхнеяицка, обошла крепость и на другой день, словно выхлестнутое сизым маревом, встало шумным кольцом под Магнитной. Люди горячились, рвались в битву. Пугачев на полном скаку подъезжал к крепостным воротам. - Детушки, детушки! - закричал он. - Против кого идете? Аль не признали меня, государя вашего? Из-за крепостного вала выглянул седоусый капитан. - Я тебе, сукину сыну, покажу сейчас! - погрозил он кулаком и скомандовал притаившимся стрелкам: - По вору - огонь! В степной тишине прозвенели редкие выстрелы. Грязнов кинулся вперед, ухватил пугачевского коня за повод: - Остерегись, государь! - Уйди прочь! - закричал Пугачев. - Знай свое дело! Он оглянулся на бегущие толпы и закричал им: - За мной, детушки!.. Но из крепости дружно отстреливались. Не добежав до заплотов полусотни шагов, порастеряв раненых, толпы повернули назад. Они увлекли Пугачева. Белый конь широким махом вынес его вперед. На полном скаку он остановил коня, крепко взнуздав, повернул обратно, вздыбил его и врезался в людскую гущу. Давя людей, широко размахивая плетью, Пугачев стал хлестать их. - Куда ж вы? Чего спугались, лукавые? Назад, назад! - кричал он и гнал толпы на крепость. Из-за тына раздавались частые дружные залпы... Грязнов выскочил вперед, прикрыл собою Пугачева. - Прочь! - озлился Емельян Иванович. - Доколь глаза будешь мозолить? - Смуглое лицо его в злобе перекосилось. Ощерив крепкие зубы, Пугачев схватился за клинок. В эту минуту вражья пуля ударила Воронка. Конь заржал и опрокинулся, загребая копытами землю. Грязнов вскочил. Пугачев, сжав скулы, обхватил правой рукой левую и отъехал прочь. На парчовой бекеше его заалела кровь... "Пропал конь!.. Государя изувечили!" - с горестью подумал Грязнов и следом за Пугачевым побрел прочь от крепости... Рука Пугачева вспухла, посинела. Сильный жар одолевал тело. Он валялся на войлоке в палатке и горько жаловался: - Николи того не было! На царей пули еще не отливались. Эта, видать, наговорная! Колдун офицеришка!.. Ночь темным пологом накрыла степь. Нарушая тишину, за дальним ильменем провыл одинокий волк. Пугачев вышел из палатки, взглянул на звездное небо, тихо обронил: - К полуночи месяц взойдет... Коня! - властно сказал он Чумакову. Емельяну Ивановичу подвели белого скакуна. Поддерживаемый близкими, он, морщась от боли, взобрался в седло. В эту пору по овражкам, рытвинам к заплотам крепости, как черные неслышные тени, крались охотники. Загремела пальба, за валами тревожно забил барабан, но было поздно, - под ударами топоров трещали ветхие, иссохшие от степных ветров бревна, рушились тыны. И тогда Пугачев на своем скакуне выехал вперед; с толпами разъяренных дневной неудачей людей он устремился в пролом. С развевающейся гривой его конь носился по крепостной улочке и давил потрясенных ужасом защитников... Из-за холмов выплыл багряный месяц, осветил степь. У темных крепостных ворот кричали обозленные пугачевцы: - На перекладину их!.. Мужики вешали усатого коменданта крепости и его жену. За гарнизонной избой занималось пламя. Багровые отсветы озарили темное степное небо. Прилетевший ветер пахнул в лицо гарью. Над широким Яиком тянулись горькие дымы; дотлевали бревенчатые домишки Магнитной. Кругом пепел и запустение. На пожарище копошились бездомные одинокие псы. По ковылю, по дорогам ветер-гулена славу разнес. Днем и ночью в пугачевский стан прибывали конные башкиры, ордынцы, заводчина. Животворной водой оросилась степь, ожила, зашумела. Под звездами на глухих дорогах заскрипели телеги, ржали кони; горы и степь изобильно рождали недовольных, и спешили они теперь под Магнитную. Росло пугачевское воинство и, как вешний поток, выходило из берегов. В стане над Яиком белел большой шатер, а в нем на войлоках метался батюшка; все тело его горело и томилось от боли. Ивашка Грязнов склонился над ним: - Дозволь, государь, привести лекарку. Знаю тут одну в степи. Пугачев покривился от боли. - Зови, дай облегченье... - обронил он, устало опустив голову. Ивашка вскочил на коня и поскакал к ильменю, к знакомой балочке. Вот и воды блеснули, и низинка распахнулась! Как и в прошлый раз, подле родника вился дымок, у костра сидела старуха. Приложив дрожащую ладонь к глазам, она пристально вглядывалась в подъезжавшего конника. - Заждалась тебя, родимый! - низко поклонилась она казаку. - Ой, что ты? - Грязнов суеверно покосился на старуху. - Отколь тебе, бабка Олена, было ведомо, что наеду сюда?.. - Сердце вещее подсказало, что не миновать тебе и в третий раз меня, старую... Она смолкла, помешала в чугунке. - Ты что ж, полудневать собралась? - спросил казак и заглянул в котелок. В нем кипела-пузырилась чистая водица. - Отполудничала и отужинала, сынок! - скорбно отозвалась ведунья. - Поприела все. Годы мои вышли, и собралась я, крестничек, в дальнюю дорожку. Вот и лапоточки надела... И впрямь, на ногах старухи белели липовые лапоточки. В чистом сарафане празднично и торжественно выглядела бабка. - Никак на Кыштым собралась? - воззрился на старуху Ивашка. - Нет, сыночек, не добрести мне до родной земельки. Услышала я вчерась гром дальний и подумала - идет государь-батюшка! Несет он расплату нашим притеснителям. Ох, хоть бы в очи его поглядеть! Казак подсел к огоньку и молча выслушал старуху. Из глаз ее выкатилась жаркая слезинка. - Хоть одним глазком взглянуть на ясного сокола, да силушки уж нет. Уходилась... - Садись, баушка, на моего коня, да поедем мы к нему! Поранили его наши супостаты. Добудь травку такую, чтобы боль ту унять. - Есть такая травинка. Ой, есть! Приложишь к ранке, отойдет боль, а на десятый день возвратится здоровьице... Старуха заползла в свою лачугу, добыла ладанку, подала ее казаку. Вручив травку, она присела у костра и огорченно сказала: - И то старая подумала, да можно ли соваться ему на глаза? До меня ли ему! Нет, нет! - Она грустно покачала головой. - Езжай один! И так мне радостно, что хоть капельку доброго могу для него сробить. Ну, сынок, торопись! Ивашка согласился со старухой. Быстро вскочил на коня и понесся в степь, а на пригорке долго темнел силуэт маленькой старушки. Степное марево постепенно укрыло его... В ночь полегчало Пугачеву от Олениной травы, опухоль стала спадать. Наказал он сбираться в поход. Утром заиграли трубы, загремели бубны: конники выступили вперед. Клонился долу ковыль, разбегались неведомые тропы, поднялись птицы над степью. Станичники запели песню: Ах ты степь ли, степь наша родная, Ты неси коней глаже скатерти... Мы задумали дело правое, Дело правое, думу честную... Ветер развевал конские гривы, звенели удила. Осененный знаменами, в голове ехал Пугачев. Впереди неслись птицы, позади кралось зверье... Неподалеку от Верхнеяицка из-за горы выплыло пыльное облако - показалась рать. "Быть драке!" - решил Пугачев и стал выглядывать места. Но в эту минуту его острый глаз заметил вестника. На сером коне широким махом скакал казак. Навстречу ему Пугачев выслал Грязнова. Рати остановились, разделенные холмами, и стали выжидать. Улеглась пыль, смолкли голоса, только кузнечики в ковыле неутомимо завели свое надоедливое цырканье. Подбоченясь, сидел Пугачев на белом коне. Вот Грязнов оторвался от вестника и поскакал прочь. Пугачев облегченно вздохнул. На скаку Грязнов махал шапкой и кричал: - Свои!.. Свои!.. Подъехав к Пугачеву, он вытянулся в седле и молвил радостно: - Ваше величество, полковник Белобородое помощь ведет! Емельян Иванович махнул рукой. Снова заиграли рожки, забили в бубны, взвилась песня: Коль придется покориться нам, Сложим головы непокорные. Под катов топор, под страшный удар Сложим буйные, эх, да головушки... С кургана в падь навстречу Пугачеву на добром коне спускался высокий плечистый всадник. Не доезжая, он соскочил с коня и пошел неспешным, чинным шагом. Было в его движениях что-то уверенное, хозяйское. Держался он прямо, строго. Пугачев сам сошел с белогривого и двинулся навстречу. Они сошлись на степном перепутье, обнялись и трижды поцеловались. Конь о конь повели они войско мимо Верхнеяицкой крепости. Через ордынцев дознался Пугачев: сидит за валами и тынами крепости прибывший с дружинами генерал Деколонг. Сжигая мосты, разрушая паромы, пугачевское войско свернуло на Карагайскую. В крепости за полусгнившим заплотом притаились в обороне старые да дряхлые инвалиды. Завидев на курганах повстанцев, смотритель, прапорщик Вавилов, закрыл ворота. Тишина легла на степь. Жарко пригревало солнце, блестели под ним солончаки да струилось марево. "Господи боже, да будет воля твоя!" - взмолился старый прапорщик, снял треуголку и перекрестился. В эту минуту из-под парика выглянуло простое мужицкое лицо, загорелое, с рябинами. На башкирском коне к заплоту подъехал Белобородов. Солдаты не стреляли в него: - Эй! - закричал атаман. - Отзовись, добрая душа! Отворяй ворота!.. - Слышь-ко! - отозвался из-за тына прапорщик. - Чего орешь? Тут не кабак, а крепость! Фортеции с бою берут! - Не перечь, служивый! - выкрикнул полковник. - У нас пушечки, ядрышки и конников тьма! Идет сюда сам государь Петр Федорович!.. - Слышь-ко! - опять откликнулся смотритель. - Дайко помыслить!.. За тыном пререкались солдаты. Заплот был ветхий, прогнил, ворота пошатнулись, под дырявым скатом их поблескивал медный крест. Тут послышался тихий голос прапорщика: - Слушай, кто ты? Коли старшой, то знай: рассудили мы выйти в поле, сдать фортеции под уговор: не рушить нашу воинскую честь, отпустить с барабаном! - Слово даю! - посулил атаман и поманил своих. Прапорщик распахнул ворота и вывел десяток старых солдат. Развернулось знамя, ударил барабан. - К сдаче готовы! - закричал прапорщик казакам. Крепость заняли, годные пушки забрали, порох положили на телеги, а тын и домишки предали огню. К небу взвился дымок, затрещало сухое обветшалое дерево. На дороге поставили барабан, и на него уселся Пугачев. К нему подвели прапорщика. Старик в изношенном мундирчике, в помятой треуголке отсалютовал сабелькой и вытянулся в струнку. - Желаешь нам, государю, служить? - спросил Пугачев. - Рад стараться, ваше величество! - четко, раздельно отозвался прапорщик. - Коли так, верстаю казаком! - сказал Пугачев и махнул рукой: - Эй, обрядить по-нашенски! Прапорщика подвели к колоде. - Ну, клади голову на плаху! Клади сейчас же, некогда вожжаться с тобой! - закричал бородатый кержак и ухватился за топор. Прапорщик задрожал. - Батюшка, да за что же? - взмолился старик. - Фортеции ведь я по доброй воле сдал... - Молчи! - прикрикнул мужик и схватил его за косичку. Старик придвинулся к колоде и рухнул перед ней на колени. - Ну, будь здрав! - усмехнулся кержак и, уложив косичку на колодину, жихнул по ней топором. - Вот и ты отныне казак, Тит Иванович!.. - Ух! - шумно выдохнул старик. - А я-то думал... Догорели заплоты, ветер развеял дымок. Была и не стало степной крепостцы. Взвились знамена, поднялась пыль. Быстрым маршем войско тронулось на Петропавловскую. Запылали пожары, задымилась гарь; горели крепости Петропавловская и Степная, пылали редуты Подгорный и Синарский. На ранней заре перед шумным воинством блеснули воды Увельки. В глубокой пади, у слияния двух рек, заблестели крестами церковки; тонкими белоснежными минаретами встали далекие мечети, - открывался богатый городок и крепость Троицкая... 19 мая Пугачев овладел Троицком. Победители жестоко расправились с непокорными: коменданта Фейервара и четырех гарнизонных офицеров повесили. Не пожелавших принять присягу солдат и жителей перебили и перекололи. Дотемна длилось побоище. К этому часу Пугачев в сопровождении Грязнова объехал окрестные холмы и выбрал место для стана. Высланные дозоры сообщили: стремится его нагнать генерал Деколонг и дать бой. Все шло ладно: по курганам расставили пушки, к дорогам стянули пеших, конницу упрятали по лощинкам. На высоком каменистом яру Уя отыскалась пещерка; тут накидали кошмы, пестрый ковер и подушки. Пугачев улегся отдыхать над рекой. Вновь открылась рана, жар растекался по крови, ломило кости. Емельян Иванович распахнул ворот рубахи, подставил горячее лицо ветру. Атаман Грязное сидел на камне, перед ним расстилалась глубокая падь. Город, белый каменный собор и минареты уходили во мрак. Только воды Уя отсвечивали последним гаснущим бликом заката. На окрестных холмах рогатыми чудищами стояли ветряные мельницы, а вокруг дымились костры огромного стана. В больших черных котлах кочевники варили конину, казаки - жирный кулеш. Ревели под ножом бараны, ржали кони, голоса сливались в неясный гул... Синие облака на закате подернулись пеплом. Опускалась темная степная ночь... Между тем генерал Деколонг в самом деле торопился к Троицку. Минуя разоренные крепости, оставив в стороне сожженные мосты, он повернул на Уйскую и через Синарский редут напрямик двинулся на Пугачева. Не жалея ни коней, ни людей, генерал 21 мая ранним утром настиг Пугачева и ударил по его воинству. На холмах заговорили пушки. Белобородов, отменный отставной артиллерист, сам был за наводчика. Ядра, посланные им, врывались в густые колонны, производя страшное опустошение. Но солдаты смыкались вновь и шли напролом. Сидя на крутом яру, Пугачев зорко следил за движениями толп. Его злили конные башкиры. Они, как волчья стая, с пронзительными криками неслись на солдат, но, отброшенные стойкими ветеранами, разбегались и рассеивались по степи. Необученные, необстрелянные толпы крестьян и ордынцев бились кучно, неумело. Пугачев вскочил, глаза его пылали гневом. - Лапотники! На шалости горазды, а в драке вялы! - злобясь, кричал он. Взглянув на Грязнова, он повелел: - Коня! Тут же подвели белогривого любимца, но Пугачев не смог сам забраться в седло. Прикусив губы от боли, он прижал искалеченную руку к груди и, опираясь на казака, сел в седло. - Ваше величество, куда вы? - встревоженно спросил Грязнов. - Глядите, бегут! И впрямь, в подъем по пыльной дороге на ошалелых конях мчались ордынцы. - Куда вас черт несет? - кинулся им наперерез Пугачев и взмахнул саблей. Разбитые ордынцы лавой пронеслись мимо. Из оврагов, из ковыля поднимались пешие толпы и торопились прочь... Пугачев пришпорил коня и понесся навстречу. Ивашка едва настиг белогривого, схватил удила. - Поздно, государь! - закричал он. - Слышь-ко, тишина какая?.. У пушек шла свалка. А бегущие толпы, как взбаламученный поток, заливали дороги. Пугачев поник головой. Он свернул в сторону и поехал к реке. На ковыле еще блестела роса, степь дымилась прохладой, но все было кончено. Грязнов снова настиг Пугачева, схватил за удила коня и увлек прочь. Впереди шумели березовые рощи, вздымала песчаную главу Золотая сопка, за ней крылся овражек. - За мной, государь! - крикнул Ивашка и поманил Пугачева. - Места тут мне знакомые. Айдате от беды!.. Почуяв дорогу, кони встрепенулись и широким махом понеслись по степи... По дорогам валялись посеченные тела, черные конские туши, поломанные телеги с добром. Полдневный зной раскалил землю, из-под белого облака на ратное поле с клекотом спускались орлы. Нигде генерал не мог отыскать Пугачева, так и не настигли его лихие драгуны. Прыткий белогривый скакун унес Емельяна Ивановича от беды, а степные балки укрыли его, ветры замели след. Старый генерал призадумался; знал он: порубаны части, но спаслась пугачевская голова, не сегодня-завтра как из-под земли вырастут новые пугачевские сотни... Предчувствие не обмануло Деколонга: рассеянные под Троицком, пугачевцы опять собрались и по челябинской дороге двинулись на Нижнеусольскую. Не задерживаясь, Пугачев проскакал через Кичигинскую крепостцу, в которой к нему присоединилась полусотня казаков... От стана к стану, от перепутья к перепутью росло воинство. Снова воспрянул духом Емельян Иванович. Рядом скакал Грязнов, подбадривая его: - На заводы, государь, путь держи! Там верная опора будет! Засинели горы, зашумели леса, пошли большие дороги на заводы, на Каму-реку, на Казань. Пугачев скинул шапку с малиновым верхом, поклонился далеким горам и сказал весело: - Здравствуй, Урал-батюшка!.. Плыли над Камнем хмурые тучи, над кедровником летали стаи птиц, дороги врезались в чащобы; в горах гремела кайла рудокопа, будила тайгу; копоть стояла над заводами. Выходили навстречу Пугачеву жигари, литейщики, рудокопы, кузнецы - горемычной доли люди. - Здравствуй, Урал-векун! - светлой улыбкой встретил Ивашка знакомые, родные края и, наклонясь к Пугачеву, уверенно сказал: - Отсель, государь, недалече и до Москвы... 4 По горам, по кочевьям Башкирии рыскал отряд подполковника Михельсона, приводил возмутившихся башкир в покорность. Отменный вояка, черствый, сухой, всегда чистый и опрятный, он неутомимо гонялся по лесам за прославленными конниками Салавата. Но башкиры дрались с великим бешенством, предпочитая смерть уходу из родных гор. Вся Башкирия озарилась пламенем, каждый камень тут взывал о мести. Ужасаясь упорству башкир, подполковник Михельсон жаловался начальству: "Живых злодеев я едва мог получить два человека, из забежавших в озеро. Каждый из сих варваров кричал, что лучше хочет умереть, нежели сдаться. Я не могу понять причины жестокосердия сих народов. Злодей Пугачев оных хотя и уверил, что будут все переведены [истреблены], однако, чтоб им доказать противное, я не токмо каждого, который мне попадался, оставлял без всякого наказания, но давал им несколько денег и отпущал оных с манифестами и увещеваниями в их жилища". Не знал подполковник, что врученные им листы башкиры рвали, а деньги кидали в болото. Уходя, пленники от стыда плакали. Каждая из последних жен соседа будет тыкать пальцем и кричать детям: - Глядите, вот идет продажный! Плюйте в его след!.. Пройдя горами со своим отрядом, Михельсон добрался до Кундравинской слободы и, прошагав двадцать верст глухой дорогой, стал выходить из леса. Михельсон не верил своим глазам. На широкой поляне подле деревни Лягушиной дымились сотни костров, пестрел большой воинский стан. "Кто же это? - изумился подполковник. - Не может быть Пугачев! Пропал след Емельки! Стало быть, тут Деколонг!" - Он подозвал вестового и наказал выслать разъезды - узнать, что за табор впереди. Осторожный и предусмотрительный Михельсон, не теряя ни минуты, выбрав удобное место, построил войско к бою... Но и Пугачев не дремал. Станичники бросились на вражьи разъезды и порубили их. Грязнов с конниками понесся на отряд, огибая его левое крыло. Еле успел Михельсон перестроить свои колонны и принял весь удар на себя. Несмотря на частый огонь, пугачевцы сблизились с войском и ударили в копья... Михельсон во главе изюмских гусар кинулся в атаку. Разъяренные кони врывались в толпу, мяли, топтали убегавших людей. С бешеного хода безжалостно, с плеча, рубили им головы озлобленные гусары. Белогривый конь едва вынес своего хозяина из кровавой резни. Густая пыль и дымы растоптанных костров стлались над ратным полем и заволакивали побоище... Тем временем Пугачев быстро уходил от погони. За ним на свежих конях убегали Чумаков и Белобородов. Серой пеленой тянулась пыль по волнистой дороге, часто стучали копыта коней. Навстречу беглецам летели стаи крикливых ворон; стороной, голодно озираясь, мелькнул одичалый пес. На миг Пугачев оглянулся; тревожно сжалось его сердце. Позади, на пыльном перепутье, четверо гусар рубились с Грязновым. Его серый конь вздымался вихрем, кружил в толпе. Раза два ослепительно сверкнули на солнце клинки... - Эх! - сжал рукоять плети Пугачев и огорченно огрел белогривого. Конь встряхнул гривой и, храпя, понесся стрелой. Справа тянулись крутые горы, слева распростерлась холмистая степь. Вот и лесные чащобы. Скоро, скоро они укроют беглецов. На перелесье Пугачев не утерпел, еще раз оглянулся. Позади скакали гусары. На перепутье, где только что рубились они, было пусто. Только одинокий серый конь уныло кружил без всадника. "Эх, срубили головушку Ивашке!.. Добрый казак был!" - с болью подумал Пугачев. Он еще раз огрел плетью коня и нырнул в молчаливую гущу леса. За его плечами, не отставая, храпели атаманские кони. "Ну, теперь еще поживем!" - повеселел Пугачев и свернул коня на крутую тропку. Неумолчным морским прибоем шумел хмурый горный лес. Густой ельник хлестал всадников по лицу. Без конца-краю потянулись леса, горы... Разом оборвалась и без того еле уловимая тропка. Ехали целиной, едва продираясь меж деревьев и выворотней. Словно в каменном безмолвном храме, стояла торжественная тишина. Кони ступали осторожно. Из-под самых копыт вдруг срывался тетерев и, хлопая крыльями, скрывался в чащобу. Круче и круче вздымались горы. Вдруг распахнулась широкая елань, а над ней отвесно уходили в небо шиханы. Рядом начиналась каменистая россыпь. Пугачев взглянул вверх. - Вот и ночлег нам! Орлино Гнездышко! - устало сказал он и сошел с коня. На вечернем солнце величаво пылали кремнистые вершины недоступного Таганая... Томительные часы провел Пугачев в Таганайских сопках. Подобно пустыннику, он целый день сидел в подоблачном Орлином Гнезде. Перед ним, как застывшее бурное море, развертывались скалистые гребни Каменного Пояса. Уходили они на юг в лиловую даль. На востоке распахнулась беспредельная степь с тысячами озер, сиявших на солнцу. Внизу под Таганаем темнели угрюмые ущелья, курились туманы в теснинах. Леса пересекались светлыми реками; вот быстрый Келиим и рядом Тесьма несут пенистые воды. Над недоступными кручами парят орлы да проносятся легкие пухлые облака. Атаманы разъехались за вестями. Верный Чумаков ушел в Златоуст. "Как он там? Приветят ли заводские люди?.." Тихо в горах, внизу в лесных зарослях посвистит вспорхнувший рябчик, постучит в дупло дятел, да огоньком мелькнет с ветки на ветку рыженькая белка. Вон полукруглая ложбина между гребнями гор - Перекликной лог, черен как пасть чудовища. Если крикнуть, то в горах раздастся великий и страшный гром и многажды раз прогрохочет эхо. И кажется, то не горное эхо, а ревет чудище, обитающее в подобных каменных высях. Солнце клонилось долу, в низинах побежали синие тени. Близился вечер. Прошумел ветер, принес голоса. Из лесу на елань выехали всадники, а за ними толпа пеших. "Пришли!" - обрадовался Пугачев и крикнул с камня: - Здорово, детушки! Десяток выборных-златоустовцев Чумаков допустил в Орлиное Гнездо. Он подводил каждого по очереди к "государевой руке". Пугачев скупился на слова, держался замкнуто. Над горами забрезжили первые звезды. Оживали лесные чащобы: заухал филин, завыли волки, под тяжелым шагом зверя затрещал валежник. Над скалами взвился дымок. Пугачев повеселел, приятный запах варева ободрил его... На заре пришли радостные вести: дал о себе знать атаман Белобородов. За рекой Ай он собрал снова две тысячи ратников и повел их на Сатку. Там и надеялся он встретить государя. Пылал костер, кипели котлы, ходила круговая чара. Пугачев хмелел от сытости, от зелена вина. - Лихие у меня полковники! - похвалился он. - Не царицыным чета! Пройдут там, где и волк не проскочит. Из камня войска понаделают, да и бьют сверху, что орлы мелкую пташку! - У кого ж и быть орлам-полковникам, как не у тебя, государь! - весело отозвались златоустовцы. Прошла ночь. Занимался жаркий день, но в горных теснинах сочилась прохлада. Пугачев с небольшой толпой спустился с Таганайских сопок. Внизу зеленели елани, сияли реки, расступились леса, показались дороги. Из башкирских улусов выходили толпы и приставали к Пугачеву: - К Аю!.. К Аю-реке!.. Все сбылось так, как донесли выборные. На берегу реки поджидал Белобородов. Были у него пушки и порох, пешие и конные воины... Пугачев выслал разъезд на Сатку и повел войско окольными дорогами. Кружил, хитрил. Перейдя Чулкову гору, он пошел вверх по реке Уструть, малому притоку Ая. К полудню он круто повернул на восток широким логом к хребту Сулея. Перевалив этот высокий лесистый гребень, Пугачев остановился на Валесовой горе, на берегу Большой Сатки. Отсюда рукой подать до завода. До вечера простояли тут среди тихих лесов. С заречья вернулись дозоры и донесли: пуст завод! Михельсон покинул Сатку и пустился в погоню за башкирами Салавата. - Ну, детушки, в дорожку! - весело крикнул Пугачев атаманам, сел на коня и пустился к речному броду. Жарко грело солнце. На елани над цветеньем летали мохнатые бабочки, жужжали пчелы. Пахло смолами, лесным настоем. Дорога сразу выбежала из чащи и покатилась к синей реке. А на ней Саткинский завод. Опять повернулось счастье к Емельяну Ивановичу: позади его шумело конное воинство, под тысячами копыт дрожала каменистая земля. Впереди булатным клинком блестела речная излучина, плыл веселый звон. У заводской околицы работные поджидали с хлебом-солью. - Здравствуй, детушки! Здорово, хлопотуны! - крикнул заводчине Пугачев. - Жалуй, царь-батюшка! - приветствовали в ответ сотни крепких голосов. В новом парчовом кафтане, туго перетянутый поясом, лихо подбоченившись, Пугачев выступал на своем белогривом коне. Все теснились к нему, с нескрываемым любопытством разглядывали веселое смуглое лицо. Благообразный седой старик поднес ему на деревянном блюде хлеб-соль. Пугачев скинул шапку, бережно принял дар и, наклонясь, с благоговением поцеловал пахучий каравай. Добрая улыбка озарила его лицо: - Спасибо, дедушка! Старик стоял без шапки, ветер перебирал седину. Дед изумленно разглядывал Пугачева. - Впервое, батюшка, государя зрю! - умиленно молвил он, слезы сверкнули на его глазах. Возле церкви сколотили виселицы. Из поповского дома вынесли кресло, поставили на ковре. Пугачев сошел с коня и уселся в кресло. Вокруг стояли ближние: Белобородов, Чумаков, атаманы. Начался суд. Работные влекли на площадь приказчиков, заводских лиходеев: катов, стражников, нарядчиков... - А это что за люди? - Пугачев ткнул пальцем в сторону заводских служащих. Они покорно опустились на колени. Пугачев наклонился вперед, ветерок шевельнул его темную курчавую бороду. Он весело крикнул: - Бог с вами, детушки, прощаю вас! Служите мне, государю вашему, честно и радиво! Кругом рыскали башкирские ватажники Салавата Юлаева. Где-то рядом тревожил он войска карателя Михельсона. Никто не знал истинных замыслов Пугачева. Оставив в Сатках Белобородова, он на другой день с конниками помчал по дороге на Златоуст. Дойдя до берега Ая и горы Дележной, подле деревеньки Медведевой он раскинул стан. На изумрудном лужке, над прозрачными речными водами поставили государев шатер. Кудрявая береза склонилась над ним... В это же время подполковник Михельсон по дороге в Сатку подошел к быстрому Аю. На реке догорали паромы, по воде стлался дымок. Напротив, на яру, шумели башкиры. Салават Юлаев на горячем коне носился над рекой, разглядывал солдат. По мановению его руки из-за камней сыпались сотни оперенных стрел. Подполковник подозвал солдата. - На мушку его! - сказал он, указывая солдату на батыря. Над шиханами догорал закат. На высоком камне, темнея на золотом фоне вечерней зари, маячил всадник. Стрелок метил верно, надежно, но пуля миновала храбреца. - Наговорный! - сплюнул солдат. - С ними, чертями, разве управишься? Вороной конь повернулся на камне и тихо ушел прочь. Сизые сумерки укрыли его. Было и пропало видение... На рассвете Михельсон сел на конька и поехал вдоль реки, отыскал брод. В этом месте солдаты срыли берег, выставили пушки. И только солнце выглянуло из-за окоема, подполковник на коне бросился в реку: за ним устремились солдаты. Под стрелами, осыпаемые камнями, пехотинцы перешли Ай и стали окапываться. За ними вплавь добралась конница, свернула в лес и сгинула. Высоки горы, несокрушим камень, храбры башкиры. Но лезли солдаты на горы, одолевали камень, бросались врукопашную. Схватившись в смертной схватке, враги кидались в реку. И под водой душили друг друга, по реке рябь шла, пузырилась глубь, бились, резались насмерть. Позади башкир застучали частые копыта коней. Понял Салават Юлаев: идет беда; крикнул он, схватил удила, поднялся черный конь, взметнул гривой и с маху кинулся со страшной кручи в темный речной омут. За ним с визгом бросились башкиры... И когда подполковник Михельсон выбрался на камень, увидел только: выбираются на берег прыткие башкирские кони, отряхиваются и уходят в лес... Потерялся след Салавата Юлаева. Укрыли его леса, горы. Над рекой, над шиханами кружили орлы, поджидали, когда с ратного поля уйдет человек... И тут на перепутье нежданно-негаданно встретились Пугачев и Салават Юлаев. Мчались башкиры на прытких конях по хмурому лесу. На широкую елань из темного кедровника вдруг выехал на белом скакуне широкоплечий, могучий удалец. Глянул Салават на смуглое лицо, на черную бороду и узнал Пугачева. Мигом он соскочил с коня и, склонив голову, пошел навстречу, прижимая руку к сердцу: - Бачка-осударь! Бачка! Пугачев слез с коня, обнял молодого низкорослого джигита. - Будь здрав, брат Салаватушка! - радостно сказал он. - Ко времени встретились. Они сели на коней, поехали рядком. Позади потянулось войско. - Спасибо, якши-ма, батырь! - снова промолвил Пугачев и испытующе поглядел на Салавата. - Не ждал я башкирцев так скоро под свою высокую руку. Сколь привел? Глаза Салавата заблестели. Он смущенно смотрел на Пугачева. Пьянела молодая голова от ласки. Русский царь батырем назвал. Шел батырю девятнадцатый год, тело его было гибко, кости крепки и звонок голос. Как зарница, зажглась его юность. Спел бы он царю песню, да нельзя! Не к лицу. Стрельнул бы из лука - не выходит! Хвастуном обзовет. - Что ж молчишь? - опять спросил Пугачев. - Вся Башкир будет! - уверенно отозвался тот. - А сейчас, видишь, встретились с Михельсон, неудача была... - Как? Куда ушел сей супостат? - удивился Пугачев. - Ой, ко времени подоспел ты! Вот коли переведаемся с ним... - На Кига пошел! - сказал Салават и, взглянув в темные глаза Пугачева, улыбнулся. - Куда ты, туда моя!.. Гудел лес, бежали добрые кони. Замолчали станичники, притихли башкиры: "Пусть думу думает государь-батюшка, куда повести..." Под Кигами изнуренный горными походами отряд Михельсона внезапно окружили пугачевские конники. На ранней зорьке, когда над понизью клубился седой туман, из векового бора на опушку выплеснулось неожиданное воинство. Казалось, то не туман колеблется над лугами, а набегают и плещутся беззвучные волны. Из них, будто из таинственной озерной глуби, рождались человечьи головы, и плечи плывущих людей, и туловища диковинных коней с сидящими на них всадниками. Страх сковал старого барабанщика. Еле сбросив оцепенение, он забил тревогу. Тысяча башкирских удальцов, приведенных Салаватом, с воем и визгом налетела на воинский стан. Никак не ждал подполковник лихой напасти. Однако его бывалые солдаты не дрогнули: полуодетые, похватав ружья, они не стали ждать противника, а кинулись навстречу. Шли крепким сомкнутым строем, под ногами гудела земля. Сотни стрел осыпали их, кони с храпом мчали, грозя раздавить копытами. В сыром тумане схватились враги. Ржали израненные, остервенелые кони, звенели клинки. Молча, зло отбивались оборванные, исхудавшие в походах солдаты. С яростью они били прикладами, с исступленным ревом крушили все на пути. Устрашившись их железной стойкости, башкиры смешались, бросились врассыпную. Михельсон, покинув часть отряда, с конниками пустился в погоню. И когда за холмами улеглась пыль от скачущей конницы, угасли крики, тогда на воинский стан, укрепленный возами, оберегаемый пушками, из лесу лавиной ринулись пешие ватаги Пугачева. И на этот раз не сдало солдатское мужество, храбро бились седые ветераны, не допуская пугачевцев до пушек. Пугачев на коне следил за схваткой. Глаза его были сумрачны. "Эх, медведищи вы мои, медведищи!.." - с горькой усмешкой думал он, разглядывая свое неповоротливое, плохо обученное войско. Хлестнув по коню, он вырвался вперед: - Вперед, детушки, вперед!.. Но воинство разбегалось по лесу. Понурив голову, Пугачев шажком поехал к саткинской дороге. На распутье его настиг Чумаков. Он укоризненно глядел в глаза Емельяну Ивановичу. Пугачев встрепенулся. - Ништо, атаман! - спокойно сказал он. - Не он и не мы; значит, скоро одолеем! На перепутье в пыли валялись тела зарубленных башкирами солдат. Один из них, громадный, загорелый, раскинув руки, лежал на спине, устремив неподвижный взор в небо. - Эх, и добр вояка! - вздохнул Пугачев. - Мне бы тыщу таких, ох, запел бы я тогда песенку!.. Он величаво поднял голову и жестко сказал Чумакову: - Собери по лесу беглецов да веди в Сатку. Свистнул, стегнул коня и поскакал по дороге... Вечером Михельсон поднял остатки своего вконец изнуренного, оборванного и голодного воинства, по лесной дороге бесшумно отступил на Уфу... На рассвете в избе зашумели атаманы, Пугачев поднялся из-за стола и решительно повелел: - На Златоуст, детушки! На коней!.. По дороге, колыхаясь и пыля, двинулись вереницы пугачевского воинства. Красная пора пришла в Урал-горы. Реки вошли в свои берега, в чащобах и перелесках распевали птицы, на еланях пышно зацвели травы. На вечерней заре в речной пади реки Ай засияла золотая маковка церкви Иоанна Златоуста, вдали блеснул раздольный пруд. Навстречу Пугачеву босоногий белоголовый мальчонка-поводырь вел старца, белого как лунь. Одетый в чистые порты и рубаху, дедка неторопливо передвигал ноги. В руках он держал деревянную чашку, а в ней побрякивали медные грошики. Старец протяжно пел: Голубая степь, реки чистые, Леса темные, горы крепкие... - Стой, дедушка, куда бредешь? - остановил перед ним коня Пугачев. Старец стих, поднял свои незрячие глаза. - Со святой Руси бреду, правду ищу! - тихо молвил он. - Подайте, нищелюбцы, бедному, немощному... - Дедушка, а где добыть правду? - снова и настойчиво спросил Пугачев. Старик прислушался к стуку копыт, конскому ржанью, насторожился. - И сам не знаю, не ведаю! Много годов бреду, немало дорог прошел, а правды не зрел! - отозвался он. Голос его прозвучал тихо. Он горестно склонил голову, прислушался к бряцанию удил, звякнул медяками, запросил: - Подай, христолюбец! Видать, воин... Пугачев достал ладанку, высыпал золотые в чашку. Заслышав чистый звон, старец удивленно поднял бельмы. - О, щедрая рука! - просиял он. - Знать, то сам царь-батюшка! - промолвил он радостно и опустился на колени в дорожную пыль. - Угадал, дедка! - повеселел Пугачев и спросил: - Будет удача? - Пошли тебе, господи, удачу и добрую долю! Заждались мы твоего прихода, государь-батюшка! Только не иди на Косотур. Ой, не ходи туда!.. Сказывали, идут туда твои супостаты, царицыно войско. Пугачев помрачнел, на крутом лбу собрались морщинки. Однако он не растерялся и бодро кинул старцу: - Спасибо, дедка, за добрый совет... Пугачев круто свернул на юг, на лесную дорогу. Пугачевское войско вышло на берег Большой Сатки. Отвесные скалы преграждали путь вперед. Пугачев сошел с коня, окликнул народ: - Пробить дорогу, детушки! Тысячи рук взялись за работу и над высоким обрывистым берегом проложили тропу. Простояв станом дневку на светлом озере Зюрак-Куль, в темную ночь Пугачев перевалил каменистую лесистую Уреньгу и пошел на север. Над лесным миром поднялась черная туча, погасила звезды; пахнуло вихрем. Загремел гром, блеснули молнии. В горах и чащобах началась гроза. От громкого гула содрогались скалы, буря крушила леса, зеленым заревом озарялись бездны. Чудилось, не буря гремит, не горные падуны ревут в теснинах, - рокочет, плещется и содрогает седой Урал-Камень великий народный гнев. 5 Пугачеву снова довелось встретиться с Михельсоном. С каждым часом росли повстанческие отряды. Собрав силы, Пугачев устремился к Кунгуру. Прознав об этом, Михельсон выступил из Уфы и пошел ему наперерез. Отважно перевалив горы, перебравшись вплавь через реки, Михельсон торопился встретиться с противником. Он шел с пушками, и, чтобы не строить мостов, подполковник приказал перетаскивать орудия на канатах по дну быстрых горных рек. Жадно перехватывая каждый слух о Пугачеве, Михельсон в одно утро увидел за лесом стройное многочисленное войско. Он поразился, недоумевая, откуда могли появиться правительственные войска. Пугачев тоже заметил врага и не терял понапрасну времени. Он решил предупредить противника. Емельян Иванович приказал конникам спешиться и сам повел их на Михельсона. На легком серебристо-белом коне Пугачев первым бросился в атаку. - За мной, детушки, за мной! - взывал он. Неустрашимость вождя увлекла повстанцев, и они бросились врукопашную. Противников охватило озлобление. На бешеном скаку Пугачев врубился в солдатские ряды, опрокинул защитников и захватил пушки. Левый фланг противника был смят и расстроен. Но и Михельсон не растерялся, он быстро перестроил колонны и бесстрашно повел их в контратаку. Снова пушки были отбиты, и пугачевское воинство, расстроенное и не умеющее маневрировать, стало разбегаться под ударами. Через два часа все было покончено. С немногими уцелевшими атаманами Пугачев пустился по лесной дороге. - Ох, и вояки! Гляди-ка, вчистую меня разбили! - не унывая, сказал он Чумакову. - Погоди, придет времечко, и мы свое войско обучим! Огромную и неукротимую силу Пугачев черпал в народе. Прошло всего несколько дней, и опять вокруг него, как молодой дубняк, шумели конница и дружины. С ними и устремился он на Осу. Три раза в дороге он снова схватывался с Михельсоном, изнурил его. Три раза Михельсон рассеивал противника, и снова, точно из земли, у Пугачева вырастали новые силы. Не было у него пушек, но за этим дело не стало. Подойдя к Осе, он упрятал отряды в засаде, а башкир послал тревожить город. Из Осы выслали команду с пушками в погоню за башкирами. Кочевники заманили их в глубь лесов, и Пугачев внезапно напал на незадачливое воинство, отобрал орудия и теперь с артиллерией подошел к городу. Не мешкая, он послал коменданту крепости Скрипицыну предложение сдаться на милость победителя. Комендант отказался, и тогда Оса была взята и выжжена. Дело оставалось за крепостью. Скрипицын колебался. Стоя на стене, он вглядывался в окрестности, поджидая появления Михельсона. Однако тот медлил с помощью. А между тем Пугачев, не теряя дорогого времени, приказал подкатить к крепости полсотни возов с сеном и поджечь деревянные крепостные стены. Заметя угрозу, из крепости закричали: - Сдадимся, батюшка, только до утра потерпи! Пугачев согласился ждать до утра. На рассвете из крепости выслали древнего сержанта, который должен был удостовериться, действительно ли под стенами крепости появился государь Петр Федорович. Пугачев по глазам догадался, что тот не верит в него. Однако умный солдат слукавил и уклончиво сказал: - Как будто вы, батюшка-государь, и будто не вы! Много воды утекло с той поры, когда мне довелось бывать в Питере! Ох, много, много годочков минуло! Сержант вернулся в крепость, и на другой день крепостные ворота распа