родов бельгийской столицы. Терпения у него хватило, и вот награда. Когда, еще летом, выяснилось, что наиболее мощная подпольная радиостанция, передающая на восток, находится в Брюсселе, сюда прибыл целый отряд мониторов -- радиопеленгаторов. Но они засекли район лишь приблизительно: где-то в Эттербееке. И тогда Флике засел на подстанции. Начиналась передача, и он последовательно выключал дом за домом, квартал за кварталом, улицу за улицей. И вот сегодня, 13 декабря, удача. Выключен очередной рубильник, и морзянка исчезла. Неизвестная станция смолкла. Впрочем, уже известная. Адрес точный: одна из трех двухэтажных вилл на Рю де Аттребэте. Флике включил рубильник. Сейчас в комнате, где ведет передачу таинственный радист, снова зажегся свет, радист выругался и положил руку на ключ. Да, в наушниках снова затрещала морзянка. Флике посмотрел на часы: 23.15. В 23.20 два взвода СС выгрузились из машин. Солдаты натянули на сапоги носки, неслышно окружили три виллы. В 23.30 благонамеренные жильцы вилл на Рю де Аттребэте были разбужены одиночными выстрелами. В 23.32 их сон был окончательно нарушен длинной автоматной очередью. В 23.33 глухой взрыв заставил их выскочить из кроватей и осторожно подойти к широким, до блеска вымытым окнам... Но больше уже ничто не нарушало пригородную тишину. Поругав беспокойных немцев, потревоженные владельцы вилл вернулись к приятным сновидениям. В 23.45 командир роты СС докладывал капитану Флике: "Их было трое: двое мужчин и девушка. Живых взять не удалось. В камине найдены обгоревшие страницы трех книг на французском языке". "Маловато, -- подумал Флике. -- Придется завтра продолжить обыск". На другой день во время обыска эсэсовцы задержали пожилого бельгийца, постучавшегося в дверь виллы. Он оказался скупщиком кроличьих шкурок, и его пришлось отпустить после допроса. Поздно вечером, 14 декабря, Перро принял радиограмму Центра. "От Центра Перро. По сообщению Кента вчера разгромлена брюссельская радиостанция. Возможно, захвачен шифр. Переходите на третью запасную систему. Чаще меняйте место передач и время сеансов". Такую же радиограмму в тот же день получила в Лехфельде Югта Хайдте. x x x Каждый раз, переступая порог "лисьей норы", полковник Лахузен, начальник II отдела абвера, перебирал в уме английские поговорки. Старый лис адмирал Канарис считал себя знатоком английского народного языка и любил, когда подчиненные предоставляли ему возможность проявить свои знания. Адмирал стоял у окна, вертел в руках знаменитую статуэтку трех обезьянок. -- Я всегда считал эту вещицу символом абвера -- все видеть, все слышать, все знать. Не так ли? Он поставил статуэтку на стол. -- Садитесь, полковник. Вы слышали чтобы обезьяны перебегали в чужие стаи? Не слышали? Лахузен перевел взгляд поверх головы адмирала. На стене висела японская гравюра -- беснующийся дьявол. Рядом две фотографии: генерал Франко (в верхнем углу размашистая дарственная подпись) и злющая собачонка -- любимица адмирала такса Зеппль. -- Полковник, вы, конечно, слышали, что дешифровальный отдел сумел раскодировать значительное количество радиограмм, посланных агентами большевиков с начала войны до тринадцатого декабря. К сожалению, затем они сменили код, и пока ни одной новой станции не захвачено. Судя по радиограммам, против нас действует не одна -- десятки подпольных организаций или, что менее вероятно, одна организация с многочисленными филиалами. Анализ передаваемой информации показывает, что советская разведка имеет доступ к самым жизненным центрам империи. Ее достоянием становятся сведения и решения, известные весьма узкому кругу лиц. Общая ответственность за ликвидацию этой угрозы возложена фюрером на Гейдриха. Но... Адмирал потер руки. -- Но и мы не можем остаться в стороне. Тем более что здесь затронута честь мундира. В списке людей, неоднократно имевших доступ к переданной информации, есть двое сотрудников отдела контрразведки люфтваффе. -- Кто же? -- Майор фон Регенбах и капитан Коссовски. -- Это невозможно. -- Вы хотите за них поручиться? Полковника передернуло -- Я сказал, что не верю своим ушам. Эвальд фон Регенбах... -- У нас нет стопроцентной уверенности в предательстве кого-то из них, но факты... Факты весьма уличающие. Во всяком случае, нам надлежит разобраться в этом деле раньше, чем спохватятся молодчики Гейдриха. -- Вы поручаете мне установить слежку за обоими? -- Слежка не помешает. Но одной слежки мало. Впрочем, имеем ли мы право вмешиваться в дела, относящиеся к санкции контрразведки люфтваффе? Пусть они сами расхлебывают эту кашу! -- Как! Вы хотите... -- Вот именно, полковник. Вы очень догадливы последнее время. Пожалуй, я смогу рекомендовать вас в качестве моего преемника. -- О, господин адмирал... Лахузен поднялся со стула. -- Сидите. Вернемся к нашим обезьянам. Я вас слушаю. -- Вы предлагаете, чтобы они "cook the own goose"? -- Лахузен припомнил старую английскую пословицу. -- Совершенно точно, полковник. Пусть они сами изжарят своего гуся. Побеседуйте с ними на досуге. По-видимому, именно среди них нам следует искать русского агента, подписывающего свои донесения именем Перро. Вы знаете, кто такой Перро? -- Французский сочинитель сказок. Красная шапочка и Серый волк. -- Вот именно. Сказку вам придется переделать. Серый волк съедает Красную шапочку, и никакие охотники ей не помогут. У Канариса дрогнули уголки рта, и Лахузен позволил себе рассмеяться. -- Еще один момент, Козловски... -- Коссовски, господин адмирал. -- Да, Коссовски. В сферу его деятельности входит общий надзор за обеспечением секретности работ фирмы "Мессершмитт АГ". Так вот, как свидетельствуют эти радиограммы, вы прочтете их, полковник, в Аугсбурге действует весьма энергичная группа русских разведчиков во главе с каким-то Мартом. Он буквально засыпал Москву технической документацией. А вы ведь знаете, чем занимается сейчас Мессершмитт. -- Так точно. Секретным оружием. -- Увы, давно не секретным. -- Значит, Коссовски? -- Коссовски, как и вы пять минут назад, ничего не знал о существовании Марта. По службе, конечно, по службе. По службе он узнает об этом завтра. От вас, полковник. Ясно? -- Слушаюсь. -- Я думаю, он сам догадается направить в Аугсбург подразделение функабвера. Марта нужно унять. Канарис наклонил голову, давая понять, что инструктаж закончен. Лахузен вышел. Вслед ему со стены корчил рожу черный японский дьявол. x x x Коссовскн раскрыл конверт и расправил бумагу. Сверху стоял гриф "Совершенно секретно" и чуть ниже -- штамп дешифровального отдела. "От Марта Центру, -- значилось в телеграмме. -- Работы над "Альбатросом" продолжаются успешно. Как и раньше, задержка за надежными двигателями. Над ними работает фирма ЮМО. Наиболее результативной работой для меня считаю попытки скомпрометировать общую идею развития реактивной авиации. Основание: гитлеровцы применяют в нынешних боях основные типы -- истребитель Ме-109, штурмовик-пикировщик Ю-87 и бомбардировщик Ю-88. Перед авиапромышленностью они ставят главную задачу -- дать как можно больше этих самолетов. Поэтому есть возможность пока тормозить работу Мессершмитта над реактивным самолетом. Март". Эта телеграмма была зашифрована новым кодом и теперь прочитана. Коссовски встал и нервно прошелся по кабинету. После того как он узнал от Лахузена о существовании Марта и его радиостанции в Аугсбурге, Коссовски немедленно связался с Вальтером Флике из функабвера и попросил его лично разыскать подпольную станцию. Мониторы были закрыты брезентовыми кузовами и вот уже полмесяца утюжили аугсбургские улицы и окрестности. Но пока Флике не мог напасть на след. Март выходил на связь редко и в разное время суток, что трудно поддавалось анализу и разработке какой-то определенной системы. В тот же день Коссовски составил список лиц, имеющих доступ к секретнейшей информации в фирме Мессершмитта. Получился он довольно внушительным -- сам Мессершмитт, Зандлер, Ютта Хайдте, Зейц, механик Гехорсман, Вайдеман, Пихт, Эвальд фон Регенбах и он сам -- Коссовски. Не сомневался Коссовски и в том, что точно такой же список мог составить любой сотрудник контрразведки абвера, люфтваффе, гестапо и СД. И разумеется, пристальней присмотрится к Коссовски. Напротив фамилий условными значками Коссовски обозначил, кто из них и какую информацию мог получить и передать в Москву. Мессершмитт отпадал сам собой. Русские не преминули бы его повесить за истребитель, который уничтожил тысячи тысяч жизней. Зандлер? Труслив, малоопытен в таких делах, и вообще ему нет никакого смысла работать на русских весьма сомнительным методом. Гораздо проще передать им всю документацию того же "Альбатроса". Ютта Хайдте? Умная, сообразительная девушка. Но она не может знать многого, о чем сообщают телеграммы. Зейц? Зейц -- черный рыцарь рейха... Коссовски много прожил и видел всякое. Иногда интуитивно он угадывал жизнь и желания других. Он привык думать и делать как угодно, но не шаблонно. Шаблон -- враг любого человека, тем более контрразведчика. Внутренне Зейц всегда чем-то неуловимым раздражал Коссовски. Но раздражение, настороженность в этом случае плохие союзники. Стало быть, Зейц вряд ли может быть тем самым загадочным Мартом. В противном случае он оказался бы суперразведчиком, строя для надежности отличную крышу в Швеции и Испании... Механик Гехорсман? Коссовски раскрыл его дело. Нет, Гехорсман не может. Правда, Зейц пытался связать его имя с пропажей радиостанции у самолета Ю-52. Но у Гехорсмана оказалось надежное алиби. Вайдеман? С послужного списка на Коссовски глянуло широкое и волевое лицо Альберта. Отчаянный парень, твердый товарищ... Далеко же в таком случае пошел капитан Альберт Вайдеман! Пихт? К Пихту Коссовски относился как-то двойственно. Он вообще недолюбливал баловней судьбы. Пронырлив, легкомысленно весел, смел до безрассудства, но не слишком умен. Пихт не может быть разведчиком. Ему не хватило бы терпения и логики, той логики и последовательности, с какой работает Март, водя за нос всю контрразведку. Регенбах? Милейший салонный Эви... В последнее время Коссовски даже сдружился с Эвальдом -- с ним можно было работать, не опасаясь подвоха. Несколько раз Регенбах даже защищал Коссовски, давая самые лестные характеристики своему подчиненному. А это для начальника -- редкое качество. А вдруг Эвальд -- русский агент? Но откуда тогда у него потрясающая осведомленность о деятельности Мессершмитта в далеком Аугсбурге? Что-то Коссовски не помнит, чтобы Регенбах просил какие-либо материалы, касающиеся работы над реактивными самолетами... В дверь постучали. Коссовски машинально прикрыл газетой бумаги на столе. Вошел Регенбах. -- Что нового, Зигфрид, сообщает пресса? -- улыбнувшись, спросил Регенбах. -- Ерунду, -- махнул рукой Коссовски. -- Эхо, так сказать, московской битвы. Американцы пишут: "На обагренных кровью снежных полях России сделан решительный шаг к победе". Англичане выражаются еще лестней: "Мощь русских Вооруженных Сил колоссальна и может сравниться только с мужеством и искусством их командиров и солдат. Русские войска выиграли первый тур этой титанической борьбы, и весь свободолюбивый мир является их должником". -- Я не люблю газет, -- зевнул Регенбах, -- но любопытно, что пишут наши? Коссовски пододвинул "Фолькишер беобахтер" с речью Геббельса. -- "Наши доблестные войска оказались раздетыми. Нельзя было учесть много мелочей, в которых нуждаются теперь германские солдаты. Немец должен отдать не только то, что у него лишнее, но и те вещи, которые ему самому нужны..." Регенбах усмехнулся. -- Да, из мелочей складываются и победы и поражения. -- И, помолчав, положил руку на плечо Коссовски. -- А вас не насторожило, Зигфрид, что одна из телеграмм, посланная раньше из Брюсселя, была тоже подписана Мартом? -- Мне кажется, что Март пользовался несколькими станциями -- и в Брюсселе, и в Аугсбурге, и в Лехфельде. Меня не удивит, если скоро мы перехватим его берлинскую телеграмму и тоже расшифруем. -- Да, вы правы, капитан. -- Регенбах отошел к окну и долго стоял, глядя на низкое лиловое берлинское небо. В этот момент Коссовски успел положить бумаги в стол. До конца дня оставалось немного, и Регенбах, как всегда, не даст ему больше работать. -- Я плохо еще разбираюсь в ваших делах, Зигфрид. Ужасно скучная работа. Но скажите, могут быть Перро или Март не русскими, а, скажем, немцами? -- Могут, -- глядя прямо в глаза Эвальда, ответил Коссовски. -- Но это особые немцы, которых нам с вами трудно понять. Московское сражение -- это еще малая неудача. Большинство немцев уверены в нашей абсолютной победе. Они идут на смерть, гибнут от ужасной зимы и русских пуль, но знают -- после победы получат много хорошей русской земли, леса, заводы, моря... -- Н-ну, а те ваши особые немцы? Коссовски насторожился. Ответ может показаться Регенбаху слишком смелым. И все же, помедлив, Коссовски сказал прямо: -- Особые немцы сидят в концлагерях или расстреляны. Но кто остался, верят в другое устройство мира, более радужное, чем обещанное фюрером, и они будут работать на русских... x x x У Эриха Хайдте уже давно зажила нога, но на людях он ходил, по совету Перро, тяжело опираясь на трость. По мере того как все глубже и глубже уводил его лес, он ускорял шаги. В том месте, где автострада описывала дугу, была пивная "Добрый уют", на опушке рос старый дуб. Если тщательно обследовать потрескавшуюся, пепельно-серую кору, то опытный глаз заметил бы крохотную шляпку ржавого гвоздя. Стоит потянуть ее ногтем, и одна из коринок отделится от ствола, открыв дупло. Лес посветлел. Скоро будет опушка. Эрих огляделся и пошел медленней. По автостраде с шумом проносились машины, но здесь было тихо. Тяжелый, нагретый солнцем лес, приглаженный и вычищенный от листьев служителями, безмолвствовал. Эрих опустил руку в дупло и извлек маленькую пластмассовую коробочку, обклеенную красной липучей лентой. Между концами ленты оставался зазор. Эрих приложил спичку. Зазор скрылся. Значит, никто посторонний коробку не брал. Он натянул резиновые перчатки, которыми пользовался, проявляя снимки, и снял крышку. Записка была предельно краткой: "Сообщите Перро для Центра: испытание в июле прошло неудачно, новое испытание назначено на 11 августа. Для меня не позднее десятого достаньте тепловую мину1 или с часовым механизмом. Оставьте здесь же. Март". (1 Мина, которая взрывается при резком перепаде температур.) "Придется ехать к Перро", -- подумал Эрих. С тех пор как Эрих приехал в Лехфельд, с Перро он встречался дважды. В первый раз передал пленки с заснятыми боевыми самолетами люфтваффе. В другой -- большое зашифрованное письмо от Марта. "Все-таки интересно было бы встретить Марта. Кто он такой? Как выглядит?" -- подумал Эрих. В ту же ночь он выехал на последнем поезде в Берлин. x x x В пять часов утра 11 августа 1942 года инженеры и техники стали готовить к полету новый "Альбатрос". На этот раз самолет испытывался в Рехлине -- на имперском аэродроме. Мессершмитту не терпелось показать самолет высшим чинам люфтваффе, чтобы заручиться поддержкой и получить кредит на продолжение работ над своим реактивным чудом. В шесть должны приехать Вайдеман и его дублер Франке. Было семь, но пилотов не было. Зандлер, руководивший полетом, мял в пальцах сигареты, ходил из угла в угол по застекленной диспетчерской, уставленной полевыми приемниками, микрофонами, пультами сигнализации. То и дело он останавливался у окна, надеясь увидеть "оппель" Вайдемана. "Неужели придется откладывать полет? А может, он у врача?" Перед вылетом летчики проходили медицинское обследование и допускались к испытаниям только с разрешения главного врача имперского аэродрома. Зандлер позвонил в санитарную часть. -- Да, у нас, -- ответил врач. -- Почему задерживаете? -- У Вайдемана повышенное давление... -- Видимо, парень волнуется, и, естественно, у него повысилось давление, -- проговорил Зандлер как можно более спокойно -- он хотел, чтобы сегодня испытывал "Альбатрос" Вайдеман, а не второй пилот Франке. Он постарался уговорить врача, чтобы тот дал летчику-испытателю "добро" на вылет. Но врач заупрямился: -- Сейчас мы снимаем кардиограмму, хотя Вайдемана я все равно не допущу к работе. -- Тогда мы рискуем сорвать испытания в присутствии столь высоких наблюдателей! -- взорвался Зандлер. -- Почему же! Пилот Франке здоров и скоро будет у вас. Вы же отлично знаете порядки, утвержденные рейхсмаршалом. Зандлер бросил трубку. Техники вывели самолет из ангара на взлетную полосу и заправляли баки горючим. Зандлер включил радио. -- Франке ко мне! Через минуту летчик-испытатель Франке появился в диспетчерской. -- Что с Вайдеманом? Серьезно? -- Просто немного повысилось давление. -- Он бурно провел ночь? -- Нет. Отдыхал. -- Тогда полетите вы, Франке. Инструкцию и план испытаний усвоили? Главное, вам надо оторваться от земли и поскорей забраться на высоту... От удачи сегодняшнего полета зависит вся наша работа. Посмотрите, всю трибуну заняли генералы. -- Понимаю. -- А эта машина пока единственная годная в полет! -- почему-то разозлился Зандлер. -- Идите одеваться! Франке, обескураженный суровым тоном профессора, вышел. В восемь утра Зандлеру доложили, что самолет и летчик к испытаниям готовы. -- Франке, включите рацию! -- Я готов, -- отозвался летчик. Красный свет маяка в конце взлетной полосы сменился на зеленый. -- Пожарным и санитарной машинам быть наготове! К запуску! -- скомандовал Зандлер. Турбореактивные двигатели техники запустили при помощи аэродромного электростартера. Послышался мягкий вибрирующий звук -- это заработал компрессор. Через минуту раздался громкий выхлоп. Из турбин вырвались облако белого дыма и струи сине-алого пламени. Они взвихрили пыль на полосе, оставив след копоти. -- Создаю давление, -- передал Франке. На этот раз "Альбатрос" взлет совершал на тяге двигателей, которые испытывались на стендах в моторостроительном цехе. Инженеры и техники бросились к автомашинам, чтобы сопровождать самолет во время разбега и следить за работой турбин. Напряжение нарастало. Истребитель с грохотом двинулся вперед. Двигатели нуждались в скорости, в воздушном потоке, чтобы обрести необходимую для взлета силу. Вот машины отстали -- самолет заметно прибавил скорость. -- Франке, дайте полную тягу! -- закричал Зандлер в микрофон. -- Тяга полностью, -- хриплым, голосом передал Франке. -- В конце полосы убирайте шасси! "Альбатрос" тяжело повис над землей, вяло качнул крыльями. И вдруг в этот момент сильная белая вспышка кольнула глаза Зандлера. Через несколько секунд долетел грохот взрыва -- стекла в диспетчерской со звоном рассыпались по полу. Завыли сирены. Пожарные машины рванулись к месту катастрофы. "Альбатрос" горел, окутываясь черно-желтым пламенем. -- Франке! Франке! -- тряс микрофон Зандлер, не отдавая отчета в том, что летчик уже погиб. И когда понял это, он уткнулся в пульт управления и судорожно сжал виски. Все, что вынашивалось днями и ночами неимоверно напряженной работы, превратилось в облако пламени и дыма. Придя в себя, Зандлер увидел, что пожар удалось потушить. Вокруг обломков толпился народ. Там же, в толпе, белела санитарная машина. Дверь в диспетчерскую отворилась неслышно, но Зандлер спиной почувствовал присутствие другого человека. Он оглянулся и увидел Зейца, он вместе с Мессершмиттом и Зандлером приезжал в Рехлин. Гауптштурмфюрер положил ему руку на плечо. -- Успокойтесь, профессор. В конце концов в поиске нового неизбежны беды... Трясущимися руками Зандлер взял сигарету. -- В этом полете должен участвовать Вайдеман? -- спросил Зейц. -- Да, но у него что-то плохо с давлением. Врач имперского аэродрома не допустил его к полету. -- Но почему у Вайдемана как-то странно повысилось давление перед этим роковым полетом? Он ясновидец? Или... -- Я конструктор, а не ищейка, господин гауптштурмфюрер! Освободите меня, пожалуйста, от этих обязанностей. -- Конечно, я займусь Вайдеманом сам, -- зловеще проговорил Зейц. В толпе спускающихся с трибуны генералов, которые молча расходились по своим машинам, понуро шел Мессершмитт. Главный конструктор понимал, что теперь ни поддержки, ни тем более кредитов он не добьется. Хуже того, могут запретить вообще работы над несчастным "Альбатросом". x x x Коссовски получил известие о рехлинской катастрофе "Альбатроса" и гибели Франке в тот же день вечером. Регенбаха уже не было. Он взял из сейфа папку с материалами об испытаниях Ме-262. В первой тетради были записаны все аварии и катастрофы, которые произошли с тех пор, как Мессершмитт начал серьезно заниматься реактивной авиацией. "Март 1941 года. Двигатели не развили тяги. Авария. Испытатель Вайдеман. 4 апреля 1941 года. "Альбатрос" с добавочным поршневым мотором взлетел. Прогар сопла левой турбины. Испытатель Вайдеман. 25 ноября 1941 года. На высоте 40 метров обрезало правый двигатель. Испытатель Вайдеман... 19 марта 1942 года -- взрыв мотора "брамо". 18 июля 1942. "Альбатрос" с носовым шасси не развил взлетной скорости. В конце полосы Вайдеман затормозил. Взорвался правый двигатель". И вот 11 августа. "Взорвался весь самолет, Причина неизвестна. Испытатель Франке погиб. У Вайдемана было повышенное давление. О дне испытаний знали Зандлер, Вайдеман, Франке, Гехорсман и другой обслуживающий персонал". "А таинственное исчезновение мощного передатчика с транспортного Ю-52?" -- подумал Коссовски. В вечерние часы его мозг работал с завидной четкостью. "Вайдеман, Вайдеман... В тот момент, когда произошла катастрофа, у него внезапно повысилось кровяное давление... Слишком прозрачно. Впрочем, нет. Если так скоро настораживает Вайдеман, значит не он". Чутье опытного контрразведчика восставало против Вайдемана. "Кто же рекомендовал его в Лехфельд. Удет? Но Удет -- это Пихт. Вайдеман -- Пихт. Это Швеция, это Испания, Франция... И еще Зейц. И еще Гехорсман... Гехорсман -- Зейц -- Вайдеман -- Пихт... Тьфу! Какое смешное сочетание. Вайдеман -- Железный крест, потом "дубовые листья", медаль за польскую кампанию, Бельгия, Франция, быстрое продвижение в чине... Пихт -- Испания, Железный крест, Мельдерс, Удет, Геринг... Но что-то неуловимое тревожило его. Коссовски раскрыл окно. Большой черный город спал. Ни огонька, ни живой души на улицах. Берлин в затемнении. Ночной прохладой тянуло от Тиргартена, главного парка берлинского центра. "Пожалуй, надо идти домой. У сына простуда. Странно, так жарко в августе -- и простуда..." Коссовски отдал ключи дежурному офицеру и пошел в настороженную, почти непроглядную ночь, накрытую ярким многоцветьем звезд. "Нужно немедленно выехать в Лехфельд. Кстати, проверю, чего добился Флике", -- решил утром Коссовски и пошел к Регенбаху. -- Да, да, я уже знаю о катастрофе, -- встретил его майор. -- Расскажите, что же вы собираетесь делать? Коссовски хотел отделаться общими фразами, но Регенбах вдруг потребовал рассказать обо всем самым подробнейшим образом. Он задавал вопрос за вопросом, и хотел этого или не хотел Коссовски, но ему пришлось изложить все подозрения, которые касались Вайдемана, Зейца и Пихта. Особенно Пихта. -- А Март, а радиостанция в Аугсбурге и Брюсселе? -- сухо спросил Регенбах. -- Мне кажется, ищейка пошла по другому следу. -- Можете на меня положиться, господин майор, -- официальным тоном проговорил Коссовски. Регенбах близко подошел к капитану и долго смотрел ему в глаза. -- Вы хороший шахматист, Зигфрид? -- задал он неожиданный вопрос. -- Играю немного. -- Тогда вы, конечно, знаете, что такое гамбит. -- Начало партии, когда один из противников жертвует пешку или фигуру ради быстрейшей организации атаки на короля. -- Совершенно верно. Слово "гамбит" происходит от итальянского выражения "даре ил гамбетто" -- подставить ножку. Так вот, Зигфрид, чтобы подставить ножку этому самому Марту, нам придется разыграть оригинальный гамбит. -- Чем же мы пожертвуем, господин майор? -- Внезапностью. Коссовски непонимающе поглядел на Регенбаха. -- Мы сообщим по каким-либо каналам всем подозреваемым важные государственные тайны. Разумеется, разные. И вполне правдоподобные. Если кто-то из них агент, он не сможет не воспользоваться радиостанцией в Аугсбурге. На это уйдет несколько дней, но мы не будем горячиться, будем просто ждать. -- Не ново, однако попробовать можно, -- сказал Коссовски. Дня два он составлял подробнейшие инструкции для лиц, участвующих в операции. Утром третьего дня перед Регенбахом он положил папку. На черном коленкоре была приклеена полоска бумаги с надписью: "Операция "Эмма". x x x Ютта получила телеграмму из Берлина. Тетя просила достать очень ценное лекарство. Даже в столице его найти невозможно. Тетя страдает от язвы желудка. Если лекарство будет, то пусть Ютта не посылает его, а подождет тетю. Она собирается навестить Эриха и Ютту в самые ближайшие дни. Днем позже Эрих получил письмо от фронтового друга. Телеграмма Ютты давала код к расшифровке письма. Невинная болтовня друга открывала тревожное сообщение Перро. Он написал о подозрениях Коссовски, о скором приезде капитана в Лехфельд, а также о том, что Марту будет подсунута в ближайшее время фальшивка якобы важного государственного значения. Пусть он ее не передает в Центр, а Ютта отстучит ложную телеграмму с таким текстом: "ХРС 52364 72811 63932 29958 19337 27461". Необходимо обезвредить Коссовски, но не в Лехфельде или Аугсбурге, а где-то в Берлине. Возможно, следует Марту запросить из Центра группу обеспечения для проведения этой операции. Эрих немедленно отправился к тайнику и вложил записку. На следующий день пластмассовая коробочка в дупле старого дуба была уже пуста. x x x В три ночи капитана функабвера Флике разбудил дежурный солдат. В районе западной окраины Лехфельда заработала подпольная радиостанция. Мониторы устремились туда, но на полдороге радист оборвал связь. Телеграмму он передал предельно короткую. Службе перехвата все же удалось ее принять. Как и ожидал Флике, она была закодирована. Опытный дешифровальщик определил, что агент воспользовался неизвестным кодом. Флике передал телеграмму в различные дешифровальные отделы, в том числе и в "Форгшумсамт" люфтваффе. Коссовскч не на шутку взволновался. Ее содержание с головой выдаст таинственного Марта. В том, что агент попал в силки, расставленные контрразведкой люфтваффе, Коссовски не сомневался. Операция "Эмма", несмотря на простоту и неоригинальность, по-видимому, сработала безукоризненно. Об этом он доложил Регенбаху. -- Посмотрим, -- уклончиво ответил Регенбах.-- Как только заполучу от дешифровальщика настоящий текст, я немедленно вызову вас. Коссовски пытался сесть за работу, но не мог сосредоточиться. В кабинете было солнечно и жарко. Он снял френч. Высокий, чуть сутуловатый, седой, он среди серых казенных стен казался чужим человеком. Но эти стены надежно оберегали его на протяжении многих лет. В эти стены он входил мучительно долго, прокладывая ступеньку за ступенькой в свирепых джунглях подозрительности, взаимной слежки, коварства и вероломства. Все это скрывалось, разумеется, за тщательно отрепетированным дружелюбием, простотой, даже фамильярностью подчиненных и начальников. Коссовски был слишком умен и осторожен. Он умел вовремя предупредить надвигающуюся опасность. Сейчас же он почувствовал, что она где-то рядом, но с какой стороны ее ждать -- не знал. Так прошел день. Сумерки накрыли город. Стало тише и прохладней. Где-то далеко прокатывался гром. Коссовски задернул черную штору, положил руку на выключатель электрической лампочки, но света не зажег. Так и остался сидеть в своем жестком кресле. Голова его клонилась все ниже и ниже, пока не уперлась в стол. Он глубоко вздохнул и стал проваливаться в сон, но не глубокий, а чуткий, пугающий. Вернее, это был даже не сон, а нечто среднее между сном и явью. Давно Коссовски не ощущал такого мерзкого состояния. В последний раз, пожалуй, тогда, в Испании. Правда, с тех пор этот кошмарный страх посещал его по ночам. Смертельная опасность невидимой лавиной надвигалась из темноты, и не было сил пошевельнуться, защитить себя. Кончалась жизнь. Но он не мог даже крикнуть. И никто не услышал бы крика обреченного. От ночных кошмаров оставалась наутро настороженная тень в глазах. Откуда надвигается роковая беда? Беда таилась повсюду. Тогда, в Испании, он не уступил страху. Не выдал себя. Но внезапный холод опустошил сердце и все тело, едва он услышал протяжный голос Зейца: -- Выбора у тебя нет, приятель. Нам деваться некуда, и тебе придется послушать нас. Или... Впрочем, какое дело мертвецам до того, что происходит с живыми. Трупы не любопытны. И не разговорчивы... Он не мог ничего ответить. Он знал, что любой ответ приведет его к гибели. Тогда его спас Пихт. Сейчас надежда только на себя. К тому же сила, навалившаяся на него теперь, была, очевидно, беспредельно огромнее той, что угрожала ему в Испании... Вдруг сон улетучился, как паутина, сорванная ветром. Коссовски вспомнил день, когда Регенбах как бы между прочим сказал: "А старикашка Хейнкель потихоньку лепит самолет-гигант с четырьмя реактивными моторами". Через несколько дней служба радиоперехвата расшифровала телеграмму с подобным сообщением. Она была подписана именем "Март"... Почему пришло на память именно это? От резкого, короткого звонка Коссовски вздрогнул. Он поднял телефонную трубку и услышал голос Регенбаха. -- Коссовски, немедленно едем в абвер к Лахузену. "Вот откуда началось", -- подумал Коссовски. "Оппель" бесшумно мчался по широкой Вильгельмкайзерштрассе. Регенбах молчал. Со стоном взвизгнули тормоза. Открылась и закрылась дубовая черная дверь. Коссовски вошел в кабинет начальника II отдела абвера и доложил о прибытии. Регенбах отошел в тень. "Значит, он уже был у Лахузена", -- подумал Коссовски и снова ощутил на сердце мерзкий холодок. Опасность столкнулась с ним лоб в лоб. Огромная, безжалостная. Он сам был ее частицей и потому хорошо знал, что сопротивляться бессмысленно, если приговор уже вынесен. А приговор вынесен. Он прочел его в глазах Лахузена. Полковник не смог скрыть того профессионального, слегка сострадальческого любопытства, какое всегда испытывает охотник к смертельно раненной волчице, сыщик к пойманному с поличным вору, палач к смертнику, а контрразведчик к допрашиваемому шпиону. Лахузен заговорил о лехфельдской радиостанции. Начало беседы мало походило на допрос. Полковник, казалось, советовался с младшим коллегой. Советовался, мягко и настойчиво загонял Коссовски в только ему известную ловушку. Коссовски понял, что он может никогда не узнать, какая вполне невинная фраза окажется для него роковой. Ни в чем не обвиненный, он ни в чем не сможет оправдаться. Когда полковник обмолвился о Регенбахе, присутствующем тут же, Коссовски уже знал точно, что ему нечего надеяться на спасение. Лахузен поднялся, и лицо его, вначале освещенное слабым отражением настольной лампы, скрылось в тени. -- Майор Регенбах сказал мне, -- неожиданно ласковым тоном заговорил полковник, -- что вам не терпится выехать в Аугсбург и самому поймать шпиона. Поезжайте, Коссовски, ловите... -- Да, но... -- Коссовски так оглушило это разрешение, что он не смог быстро прийти в себя. -- За чем же задержка? -- спросил полковник. -- Мне важно знать, расшифровали или нет ту телеграмму, которую перехватили после осуществления операции "Эмма". -- Понимаю... Вам знать важно. -- Лахузен подошел к Коссовски почти вплотную и вдруг круто вильнул в сторону. -- К сожалению, мы расшифровать ее не сумели. Вы свободны, капитан. Извините за поздний вызов. Такова служба... Вы, майор, останьтесь... -- Значит, Коссовски? -- Лахузен взял текст расшифрованной телеграммы. "От Марта Перро. Предупреждение получил. Жду срочно лично. Март". Лахузен, разумеется, промолчал о том, что проверка второго подозреваемого, то есть присутствующего здесь Регенбаха, окончилась. Регенбах попросту не передал того сообщения, о котором ему якобы по секрету сказал Лахузен. Коссовски же передать мог. Телеграмма о том, что Хейнкель работает над созданием четырехмоторного реактивного самолета была послана Центру и подписана "Перро". Лахузен сам просил Регенбаха намекнуть об этом Коссовски за несколько дней раньше. Но обвинение в шпионаже, считал Лахузен, слишком серьезное, чтобы немедленно арестовать такого человека, как Коссовски. И поэтому он решил выждать, когда тот сам выдаст себя и заодно Марта, с которым постарается встретиться в Аугсбурге или Лехфельде. За Коссовски решено было установить самую тщательную слежку. Возможно, Лахузен имел бы больше оснований для ареста Коссовски, если бы он знал о том, что произошло в Испании в жаркий полдень августа 1937 года. Но Лахузен об этом не знал. Знали трое: Зейц, Пихт и Коссовски. И все молчали. ГЛАВА ШЕСТАЯ День катастрофы Зейц получил отпуск и решил пригласить с собой Пихта. Пихт согласился. Дорога круто вела к Альпам, к германо-швейцарской границе. На горизонте в ярком дне белые вершины гор придавали окружающему какой-то сказочный, нереальный вид. Легкие облачка, как барашки, кружились в долинах, в зеленых островках рощ утопали домики из светлого камня с высокими красными крышами. Иногда виднелись горные озерца. Зейц, как всегда, был весел и беспечен. -- Превосходно! -- восторгался он, поворачивая голову то вправо, то влево. -- Райский уголок! Я хорошо сделал, что вытащил тебя сюда, Пауль. -- Гораздо приятнее было бы вместо тебя мне видеть хорошенькое личико девочки, -- смеялся Пихт. -- В мужской компании есть свои прелести. А ну, остановись. Пихт затормозил. Зейц подошел к обрыву. Далеко внизу вязала петли узкая горная речка. Чешуйки солнечных бликов, как ртутные шарики, плясали на ее поверхности. Вдоль речки тянулся лентой темный еловый лес, а чуть дальше на взгорье упрямо взбирались клеточками возделанные поля. -- Закусим? -- предложил Зейц. -- Давай, -- Пихт достал из багажника саквояж с едой и коньяком. Вид гор, крепкий, с чуть маслянистым привкусом французский коньяк, чистый и какой-то звонкий горный воздух настраивали на откровенность. На это и рассчитывал Зейц. -- Я не хотел приглашать Вайдемана потому, что хотел с тобой посоветоваться, Пауль, -- проговорил он, когда почувствовал, что Пихт захмелел. -- Мне кажется, что Вайдеман совсем не тот, за кого мы его принимаем. -- Почему? -- Перед тем злополучным полетом у него вдруг повысилось давление... Наверняка он знал, что "Альбатрос" разобьется. -- Может быть, это просто совпадение. -- Довольно странное совпадение. Показать себя перед высшими чинами люфтваффе, в случае успеха хапнуть пятнадцать-двадцать тысяч марок. -- Вайдеман не устоял бы перед таким соблазном. Пихт пожал плечами. -- В последнее время, -- продолжал Зейц, -- он довольно тесно сошелся с Юттой. Вайдеман... Ютта... Хейнкель! Пихт вздрогнул. Это заметил Зейц, нарочно сделавший ударение на последнем слове. -- Или русские? Или англичане? -- Зейц опрокинул еще одну рюмку. Теперь он и сам захмелел. Горы поплыли перед глазами. И речка в долине размылась в какое-то ничто. -- И тебя я вижу насквозь, Пауль. Хитришь все, хитришь... Пауль рассмеялся. -- Конечно, Вальтер. Ты давно заметил -- это у меня в крови. Но другим же сразу не станешь... -- Мы с тобой связаны одной веревочкой... Хорошо бы тебя шлепнуть вот здесь, и я был бы спокоен. -- А Коссовски? -- И его шлепнуть. Паф! Маленькая дырка во лбу, душа в раю. В бренном мире наступает покой. -- Конечно, если когда-нибудь докопаются, вам не миновать виселицы, -- задумчиво проговорил Пихт. -- А тебе? -- Я в худшем случае попаду в штрафной батальон. -- Э, нет. Так легко тебе не отделаться. -- В глазах Зейца блеснули злые огоньки. Он выпил еще и сник. Плечи опустились, вначале покрасневшее лицо стало зеленовато-серым. -- Испания, чертова Испания... Ты привел этого самого Штайнерта к нам. Коссовски не поверил его документам. Он сказал, что это агент республиканцев. Я застрелил Штайнерта. А ведь Штайнерт нес от Канариса секретный пакет Франко. Откуда я знал, что Штайнерт подполковник?! И что он хотел предупредить о наступлении красных под Валенсией. А мы не хотели тащиться с ним по жаре и горам. -- Я бы мог перебросить его на самолете... -- Сейчас бы все могли, а тогда? Когда мы получили приказ о розыске Штайнерта, я разрыл его труп и сбросил в реку. Но дело сделано -- Франко под Валенсией потерял не меньше трех тысяч своих головорезов. -- Коссовски наложил в штаны... -- пробормотал Пихт. -- Дурак ты, Пауль, что не дал мне его застрелить. Сейчас бы только с тобой... Тебя -- паф! -- и все бы кончилось. Все! Зейц вдруг ловко выхватил из внутреннего кармана пиджака "вальтер" и навел на Пихта. -- А? Паф! Здесь никого нет. Ты вон в той речке поплывешь к самому морю. Ха-ха-ха!.. Пихт даже не пошевелился. Он налил коньяку в стаканчик от термоса и заплетающимся языком проговорил: -- Иди ты к черту со своей игрушкой! Ты глупый осел, Зейц. Пихт тебя не выдаст, пока ты не вздумаешь подложить мне какую-нибудь свинью. -- Ага! -- торжествующе вскричал Зейц. -- "Пока не выдаст"! -- А ты собираешься подложить? -- Нет. -- И я нет. Зейц всхлипнул и спрятал пистолет. -- У меня расшатались нервы... Прости меня, Пауль. Ты мой надежный друг, а я правда осел, глупый осел. Он уткнул голову в расстеленный на камнях плащ. -- Меня ты не бойся, -- проговорил Пихт. -- Нам надо бояться Коссовски. Коссовски рано или поздно выдаст. А раскаявшихся прощают. Он вывернется, а ты нет... -- А если я раскаюсь? -- оживился Зейц. -- Тебе нельзя. Суд чести войск СС жестоко карает отступников. -- Да, ты прав. -- В лучшем случае тебя пошлют солдатом на фронт. Пошлют в ту дыру, откуда живым ты не выберешься. -- Значит, Коссовски? -- Зейц снова набрался решимости. Пихт не расслышал его. Он смотрел вниз, где за зубьями охровых скал поблескивала рыбьей чешуей горная река. x x x Лахузен, начальник отдела абвера, требовал бросить все дела и немедленно выехать в Берлин. Автострада в поздний час была пуста. В темноте по обочинам в островках огоньков мелькали города и поселки. Блики от них мерцали колючими вспышками на мокром и черном бетоне дороги. Шофер фары притушил. В эти ночные часы обычно действовала авиация англичан, и на стратегической автостраде запрещалось пользоваться сильным освещением. От перегретого мотора тянуло теплом. Коссовски откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Так он делал всегда, если его начинали одолевать мысли. О том, что может произойти в Берлине, он не думал. Мало ли какая идея осенит Лахузена? А начальство любит срочные вызовы. Оно всегда стремится вызывать у подчине