ет скорость. Вайдеману не хватает рева винта, упруго врезающегося в воздух, тряски мотора, в которой чувствуется мощь. На поршневом истребителе Вайдеман давно был бы в воздухе, но этот "Штурмфогель" уже пробежал больше половины взлетной полосы, раскачиваясь, вздрагивая и не выказывая никакого желания взлететь. Вайдеман торопливо потянул ручку на себя. Нос самолета приподнялся, но встречный поток не в силах был подхватить тяжелую машину с ее короткими, острыми крыльями. Уже близок конец полосы, виден редкий кустарник, за ним - ореховый лес. И тут Вайдеман понял, что машина уже не взлетит. Машинально он убрал тягу. Завизжали тормоза. В одном двигателе что-то булькнуло и бешено застучало. Самолет рванулся в сторону. Вайдеман попытался удержать его на полосе, двигая педалями. Единственное, что ему надо было сделать сейчас, - это спасти дорогостоящий самолет от разрушения, погасить скорость. "Штурмфогель" пронесся к кустарнику, рванул крыльями деревца, шасси увязли в рыхлой, болотистой земле. Вдруг стало нестерпимо тихо. Левый двигатель задымил черной копотью. Через несколько минут до слуха донесся вой санитарной и пожарной машин. "Не надо показывать страха..." Вайдеман провел ладонью по лицу, расстегнул привязные ремни. - Что случилось, Альберт? - Зандлер выскочил из открытой легковой машины. - Об этом вас надо спросить, - ответил Вайдеман, садясь на сухую кочку: его бил озноб, - Двигатели не развили тяги? - Конечно. Они грохотали так, как будто собирались выстрелить, но скорость не поднялась выше ста, и я стал тормозить в конце полосы, чтобы не сыграть в ящик. - Вы правильно сделали, Альберт. Едемте ко мне! Вайдеман сел рядом с Зандлером. Машина выбралась на бетонку и понеслась к зданию конструкторского бюро. - Значит, двигатели не выдержали взлетного режима, - как бы про себя проговорил Зандлер, закуривая сигарету. - Сейчас же составьте донесение и опишите подробно весь этот неудачный взлет. А потом садитесь за аэродинамику и руководства по "Штурмфогелю". К несчастью, времени у вас опять будет много... - 5 - Через неделю "Штурмфогель" был отремонтирован. На нем установили новые двигатели, которые снова прислала фирма "БМВ" взамен выбывших из строя. В носовую гондолу, предназначенную для пушек, был поставлен обычный поршневой мотор "Юмо-211" - он должен был помочь "Штурмфогелю" оторваться от земли. Мессершмитт вместе с Зандлером осмотрел самолет и бросил недовольно: - Не курица и не самолет. - Зато на нем испытателя не постигнет неудача, - сказал Зандлер. Он хорошо знал, что от конструктора зависит жизнь пилота. Это жило в его сердце, в его мозгу, когда он обдумывал, рассчитывал, строил, отделывал самолет. Мессершмитт же больше заботился об удаче или неудаче собственного имени, хотя безразличие к судьбе испытателя не мешало ему бросать превосходные идеи. Шеф прошел на взлетную полосу и широкими шагами измерил ее длину: - Мала площадка, профессор. Ее надо удлинить по крайней мере на пятьсот метров. Он остановился у того места в кустарнике, где увяз Вайдеман, и круто обернулся к Зандлеру: - А не находите ли вы, профессор, ошибки в том, что у "Штурмфогеля" центровка рассчитана на заднее колесо? - Вы хотите сказать, что это сильно увеличивает угол атаки крыла на взлете? - Вот именно! Зандлер в который раз поразился проницательности конструкторской мысли у этого суховатого, резкого человека с рубленым удлиненным лицом, высоким лысеющим лбом. Мессершмитт остановил взгляд на Зандлере: - Вам не хватает, профессор, широты, размаха, смелости, что ли. А у нас смелость - первый шаг к успеху. "Но вы в случае неудачи теряете лишь немного денег, с меня же снимете шкуру", - подумал Зандлер. - Хорошо, я рассчитаю и попробую несколько переместить центр тяжести, - произнес он вслух. - Рассчитывайте, - разрешил Мессершмитт. - Только поскорей! ...А еще через две недели, 4 апреля 1941 года, капитан Вайдеман поднял "Штурмфогель" в воздух. Покрашенный в серебристый цвет самолет, треща мотором и воя двумя турбореактивными двигателями, подскочил вверх, низко прошел над аэродромными бараками, развернулся и сел. Наберет ли он когда-нибудь большую высоту и сможет ли выполнять фигуры высшего пилотажа - этого еще никто не знал. Но первая победа была одержана. К полету Вайдемана можно было бы применить слова парижских газет, которые когда-то писали о том, что Блерио перелетел Ла-Манш, "не касаясь ни одной частью аэроплана поверхности моря". Альберт выскочил из кабины и радостно стиснул попавшего под руку механика Карла: - Полетел, полетел "Штурмфогель"! Видал, Гехорсман?! - Отчего же ему не полететь, - проворчал Карл. - Вечно ты недоволен, рыжий дьявол! - засмеялся Вайдеман, шутливо хлопнув по голой рыжей груди механика. Зандлер, расчувствовавшись, пожал руку Вайдеману: - Хоть курица, но полетела... - С вас причитается, профессор, - поймал Зандлера на слове Вайдеман. - Что делать... - развел руками конструктор. - Прошу сегодня вечером ко мне. - Разумеется, с друзьями? - Конечно. После осмотра техники обнаружили, что сопло левой турбины наполовину расплавилось. - 6 - О чем может думать энергичная и миловидная двадцатитрехлетняя девушка, смахивая пушистой заячьей лапкой невидимую глазу пыль с полированной мебели в чужой квартире? О том, что свою квартиру она не стала бы заставлять подобной рухлядью? Но своя квартира, увы, недостижима даже в мечтах. Пожалуй, если почаще улыбаться господину... Но нет, хоть и нетрудно прочесть все эти мысли на затуманенном девичьем лице, дольше подсматривать неприлично. Сторонний наблюдатель, взявшийся бы разгадать нехитрый ход мыслей в хорошенькой головке фрейлейн Ютты, уже третий год работающей секретаршей у профессора Зандлера, был бы удивлен и возмущен, доведись ему на самом деле узнать, о чем же размышляет фрейлейн Ютта во время ежедневной уборки. Возможно, что он даже забросил бы все свои дела и разыскал среди жителей Лехфельда некоего господина Зейца. Того самого Зейца, что носит на черном мундире серебряные нашивки оберштурмфюрера. Впрочем, Зейц не единственный гестаповец в городе... Так или иначе, но ни стороннему наблюдателю, ни господину Зейцу, ни даже фрейлейн Эрике, хозяйке и лучшей подруге Ютты, не дано знать, о чем размышляет она в эти полуденные часы. И все потому, что фрейлейн Ютта не забивает свою голову пустыми мыслями о мебели и женихах. Смахивая пушистой лапкой пыль, она усердно упражняется в переводе газетного текста на цифровой код пятеричной системы. Подобное занятие требует от девушки исключительного внимания, и, естественно, она может и не услышать сразу, как стучит в дверь нетерпеливая хозяйка, вернувшаяся домой с городских курсов домоводства. - О Ютта, ты, наверное, валялась в постели! Убралась? У нас будет куча гостей. Звонил папа. Он привезет каких-то новых летчиков и господина Зейца. - Как! Наш добрый черный папа Зейц?! Эрика, быть тебе оберштурмфюрершей. Будешь носить черную пилотку и широкий ремень. - Когда я вижу черный мундир, моя душа трепещет, - в тон Ютте сказала Эрика. - Но Зейц... Он недурен, не правда ли?.. Есть в нем этакая мужская грубость... - Невоспитанность... - Нет, сила, которая... выше воспитания. Ты придираешься к нему, Ютта. Он может заинтересовать женщину. Но выйти замуж за гестаповца из нашего города? Нет! - Говорят, у господина Зейца влиятельные друзья в Берлине. - Сидел бы он здесь! - Говорят о неудачном романе. Замешана жена какого-то крупного чина. Не то наш петух ее любил, не то она его любила... - Ютта, как ты можешь! Помоги мне переодеться. Да! Тебе письмо от тетки. Я встретила почтальона. Ютта небрежно сунула конверт в карман фартука. - Ты не любопытна, Ютта. Письмо из столицы! - Ну, что может написать интересного эта старая мышь тетя Марта! "Береги себя, девочка, кутай свою нежную шейку в тот голубой шарф, что я связала тебе ко дню первого причастия". А от того шарфика и нитки не осталось... Ну, так и есть. Я должна себя беречь и к тому же помнить, когда окочурился дядюшка Клаус! - Ютта, ты невозможна! - Прожила бы ты с таким сквалыгой хоть год! Представляешь, Эрика, мне уже стукнуло семнадцать, а этот дряхлый садист каждый вечер читал мне вслух сказки. Про белокурую фею, обманутую русалку и про этого несчастного духа, как же его? - Рюбецаля? - Точно. Рюбецаля. Имя-то вроде еврейское. - Ютта! - А я никого не оскорбляю. Еще неизвестно, кто этого Рюбецаля выдумал. Ютта подошла к высокому зеркалу в зале, высунула язык своему отражению, состроила плаксивую гримасу: - Эрика! Слушай, Эрика! А у тебя нет этой книжки? Про Рюбецаля? Дай мне ее посмотреть. Вспомню детство. - Вот и умница, Ютта. Я знаю, что все твои грубости - одно притворство. Я поищу книжку. - Я всегда реву, когда вспоминаю этого жалкого духа. Как он бегал один по скалам, и никому-то до него не было дела, и всем он опротивел и надоел. Вроде меня. Только он был благородный дух, а я простая секретарша, даже служанка. - Ютта, как тебе не стыдно. После всего... Сейчас же перестань! В конце концов, не забывай: в тебе течет чистая арийская кровь! Ну-ка, улыбнись! Сейчас поищем твоего Рюбецаля. Оставшись одна, Ютта достала из фартука смятое тетушкино письмо, перечитала его и прижала к сердцу. В письме говорилось о дядюшке Клаусе. "Итак, сегодня я увижу Марта", - сказала она себе. - 7 - Уж чего совершенно не умел делать Иоганн Зандлер, так это веселиться. За бражным столом он чувствовал себя неуютно, как профессор консерватории на репетиции деревенского хора. Все раздражало и угнетало его. Но раздражение приходилось прятать за церемонной улыбкой. Улыбка выходила кислой, как старое рейнское, которым он потчевал летчиков. С тех самых пор, как двенадцать лет назад фрау Зандлер завела обычай зазывать под свой кров "героев воздуха", профессор привыкал к вину, к этой дурацкой атмосфере провинциальных кутежей. Привыкал и не мог привыкнуть. Когда в 1936 году экзальтированное сердце фрау Зандлер не выдержало известия о гибели майора Нотша (майор разбился в Альпах), профессор решил покончить с гостеприимством. Но своевластная Эрика сравнительно быстро принудила "дорогого папу" впрячься в привычную упряжь. И тележка понеслась. Дочь увлеклась фотографией. На перилах окружавших зал антресолей висели грубо подмазанные неумелой ретушью фотографии прославленных немецких асов: Рихтгофена, Иммельмана, Удета, Клостермана, Физелера, Бельке, Галланда, Мельдерса, Франке, Вюрстера. Многие из них сиживали за этим столом, многие добродушно хлопали по спине "мрачного Иоганна", но никого из них Зандлер не мог бы назвать своим другом. Так же как и этих самодовольных парней, бесцеремонно завладевших сегодня его домом. Из всех гостей его больше других интересовал Вайдеман. Ему первому пришлось доверить свое дитя, своего "Штурмфогеля". Что он за тип? Самоуверен, как все. Безжалостен, как все. Пялит глаза на Эрику, как все. Пожалуй, молчаливей других. Или сдержанней. Хотя этот пшют из министерства никому рта не дает открыть. Столичный фрукт. Таких особенно приваживала фрау Зандлер. О чем он болтает? О распрях Удета с Мильхом? Зандлер не мог поймать нить беседы. Но он почти физически ощутил, как вдруг насторожился Зейц. Всегда, когда Зейц был за столом, Зандлер не выпускал его из поля зрения. Он научился по чуть заметному повороту головы гестаповца улавливать степень благонадежности затронутой темы. Сегодня Зейц был напряжен, как никогда. Этого не замечали другие, но он-то, Зандлер, хорошо видел, как Зейц, энергично работая ножом и вилкой, становился то безразличным к разговору, то напрягал слух. Вот он перестал жевать и наклонил голову. Пихт рассказывал о первых сражениях "Битвы над Англией". - Английская печать уже навесила вашему уважаемому шефу ярлык детоубийцы. - А за что? Уж скорее его следовало навесить Юнкерсу. Бомбардировщики-то его, - вступился за хозяина хитроватый капитан Вендель, второй летчик-испытатель. - Ну, у толстяка Юнкерса репутация добродушного индюка. Гуманист, да и только. А бульдожья хватка Вилли известна каждому. - Да уж, наш шеф не терпит сентиментов, - заметил Вендель. Пихт повернулся к Вайдеману. - Я тебе не рассказывал, Альберт, про случай в Рене? Вы-то, наверное, слышали, господин профессор. Это было в двадцать первом году. Мессершмитт тогда построил свой первый планер и приехал с ним в Рене на ежегодные соревнования. Сам он и тогда уже не любил летать. И полетел на этом планере его лучший друг. Фамилии я не помню, да дело не в этом. Важно, что. лучший, самый близкий друг. И вот в первом же полете планер Мессершмитта на глазах всего аэродрома теряет управление и врезается в землю. Удет - он-то мне и рассказывал всю эту историю - подбегает к Мессершмитту, они уже тогда были дружны, хочет утешить его, а тот поворачивает к нему этакое бесстрастное лицо и холодно замечает: "Ни вы, Эрнст, никто другой не вправе заявить, что это моя ошибка. Я здесь ни при чем. Он один виноват во всем". Понял, Альберт? То-то. Я думаю, это был не последний испытатель, которого он угробил. Не так ли, господин профессор? Все оборвалось в вялом организме профессора. Судорожно собирая мысли, он не спускал глаз с Зейца, сидящего сбоку от него. - Я не прислушивался, господин лейтенант. Вы что-то рассказывали об испытаниях планеров. Я не специалист по планерам. Эрика поспешила на помощь отцу: - Пауль! Можно вас попросить об одной личной услуге? - Обещаю безусловное выполнение. - Не обещайте, не услышав. - Эрика поджала губы. - Если генерал-директору случится посетить Лехфельд, уговорите его заехать к нам. Я хочу сама его сфотографировать. Его старый портрет уже выцвел. - Генерал-директор без сомнения будет польщен таким предложением. Он высоко ценит юных граждан Германии, которым не безразлична слава третьего рейха. - Так я могу надеяться? Пихт встал из-за стола, подошел к Эрике, почтительно, двумя руками, взял мягкую ладонь девушки, коснулся губами запястья. - Вы умеете стрелять, фрейлейн? - Нет, что вы! - Надо учиться. У вас твердая рука! Позеленевший от ревности Зейц повернулся к Зандлеру: - Где же ваша несравненная Ютта? Или сегодня, в честь почетных гостей, вы изменили своему правилу сажать прислугу за стол? - Ютта не прислуга... - оробев, начал профессор. - Я слышу, господин Зейц интересуется нашей Юттой? - воскликнула Эрика. - Вот сюрприз! Но сегодня она не сможет развлечь вас. У нее болит голова, и она не спустится к нам. - А если я ее попрошу? - Ну, если вы умеете и просить, а не только приказывать, испытайте себя. Но, чур, никакого принуждения. Ведь вы не знаете своей силы... Эрика шаловливо тронула черный рукав Зейца. Зейц встал, расправил ремни и направился к деревянной лестнице на антресоли. Заскрипели ступени. Ютта поспешно закрыла дверь, внутренне собралась. Из ее комнатки, если оставить дверь приоткрытой, было хорошо слышно все, о чем говорилось в зале. При желании она могла незаметно и рассмотреть сидящих за столом. Ни Зейц, ни Вендель, ни другой испытатель из Аугсбурга - Франке - не интересовали ее. Они уже не раз бывали в этом доме. Все внимание Ютты было обращено на двух приезжих. Один из них может оказаться тем самым Мартом, о прибытии которого сообщило присланное из Берлина письмо. Ведь именно сегодня он должен связаться с ней. А до полуночи осталось всего полтора часа. Появление этих двух не может быть случайным. Но кто же из них? Конечно, когда она спустится, он найдет способ привлечь к себе ее внимание. Но прежде чем показаться внизу, она хотела бы сама узнать его. Он должен напомнить ей о дядюшке Клаусе. Кто же он? Кто? Высокий конопатый обер-лейтенант или плотный, коренастый капитан? "Лучше бы лейтенант! Ох, Ютта, Ютта! Красивый парень. Только уж очень самоуверен. И рисуется перед Эрикой. "Мы с генералом", "Я уверен"... Фат. Эрика уже размякла. А он просто играет с ней. Конечно, играет. Наверное, у него в Берлине таких Эрик... Как он на нее смотрит! А глаза, пожалуй, холодные. Равнодушные глаза. Пустые. Разве у Марта могут быть такие стеклянные, пустые глаза? А капитан? Этот как будто проще. Сдержанней. И чего он все время крутит шеей? Воротник жмет? Или ищет кого-нибудь? Меня? И на часы смотрит. О чем это он шепчется с Франке? А теперь с Зейцем? А лейтенант развязен. Руки целует Эрике. Расхвастался связями. А Зейц даже зашелся от злости. Встал. Идет сюда. Только его мне и не хватало. Ну что ж, даже лучше. Все равно надо сойти вниз". Ютта быстро прикрыла дверь, забралась с ногами в мягкое кожаное кресло. Зейц постучал, тут же, не дожидаясь ответа, распахнул дверь. Сколько в нем благодушия! - Простите, фрейлейн, за позднее вторжение. Поверьте, оно вызвано моим глубоким расположением к обитательницам этого милого дома. Как ваша бедная головка?.. - Ваше чувство к госпоже Эрике для меня не секрет, господин Зейц. - Тем лучше. Взгляд Зейца внимательно ощупывал комнату. - Надеюсь, вы одобряете мой выбор? - Эрика - девушка, заслуживающая безусловного восхищения. Но я не думаю, чтобы она была готова к брачному союзу. Ей еще нет двадцати. - Фюрер ждет от молодых сил нации незамедлительного исполнения своего долга. Германия нуждается в быстром омоложении. Я уверен, что фрейлейн Эрика, во всех отношениях примерная девушка, хорошо понимает свой патриотический долг. - У нее остается право выбора... - Ерунда. Она слишком юна, чтобы самостоятельно выбирать достойного арийца. Ей нужно помочь сделать правильный выбор. Подобная помощь будет высокопатриотическим поступком, фрейлейн Ютта. - Вы переоцениваете мое влияние, господин Зейц. Зейц уселся на ручку Юттиного кресла, приблизил к ней свое лицо. Глаза его сузились. - Это вы, фрейлейн, недооцениваете меня. - Он рассмеялся. - Хватит сказок, Ютта, хватит сказок. Она похолодела. Непроизвольно дрогнули ресницы. - Какие сказки вы имеете в виду? Она взглянула прямо в узкие глаза Зейца. Он все еще смеялся. - Разве вы не любите сказок, Ютта? Разве вам их не читали в детстве? Бабушка? Ха-ха-ха. Или дядюшка? Ха-ха-ха. Или тетушка?.. У вас же есть тетушка? - Да, в Берлине... Но я что-то не понимаю вас. Вы... Не может быть! Зейц, казалось, не замечал ее смятения. - Видите. Тетушка далеко, она не может помочь своей любимой племяннице. Прелестной фрейлейн Ютте. А ведь ей очень нужна помощь. Одиноким девушкам трудно жить на свете. Их каждый может обидеть... Зейц положил обе руки на зябкие плечи Ютты. Она дрожала. Все в ней протестовало против смысла произносимых им слов. Так это он Март? Невозможно! Но как тогда он узнал? Значит, провал. Их раскрыли. Надо закричать, предупредить его. Март сидит там, внизу, не зная, что такое Зейц, не догадываясь. Или там никого нет? Его схватили уже. И теперь мучают ее. Там внизу чужие. Кричать бесполезно. Или... Это все-таки он, наш? И все это лишь маскировка, игра... Но можно ли так играть? Она не могла вымолвить ни слова. - Кто защитит одинокую девушку? Добрый принц? Гордый дух? Рюбецаль? Вы верите в Рюбеца-ля, Ютта? Он проверяет ее. Ну конечно. - Да. - Я буду вашим Рюбецалем, фрейлейн, - серьезно проговорил Зейц. - Как вам нравятся такой дух? Несколько крепок, не правда ли? Нет, это невозможно. Тут какое-то страшное совпадение. Надо успокоиться. Надо ждать. Он не сказал заветных слов о дядюшке Клаусе. - Откуда вы знаете, что я любила сказки? - проговорила Ютта вслух. - Зейц знает все. Запомните это. Я же дух. Могу быть добрым. Могу быть злым. Но вы ведь добрая девушка, Ютта? - Вы знаете, у меня прошла голова. Я хочу сойти вниз. Только разрешите мне привести себя в порядок. Зейц вышел, а Ютта еще долго сидела в кресле, не шевелясь, слушая, как утихает сердце, стараясь понять, что же произошло. Когда она спускалась по лестнице, ловя и оценивая прикованные к ней взгляды сидящих за столом, в наружную дверь постучали. - Открой, Ютта, - сказала Эрика, по-видимому не очень довольная ее появлением. В дверях стоял, улыбаясь, пожилой худощавый офицер. Наискось от правого глаза тянулся под козырек тонкий шрам. Офицер погасил улыбку. - Передайте профессору, что его просит извинить за поздний визит капитан Коссовски. Она пошла докладывать, а навстречу ей из зала надвигался, раскинув руки, коренастый капитан. - Зигфрид, затворник? Ты ли это?  Глава пятая МИР -ТВОЕ КОЛЬЦО  Утвердив план нападения на Советский Союз - план "Барбаросса", - Гитлер задумался над экономическими ресурсами для будущей большой войны. Хлеб, мясо, фрукты могут дать вермахту Греция и Югославия. 28 октября 1940 Муссолини напал на Грецию. Но "тосканские волки", "феррарские геркулесы", "пьемонтские дьяволы" терпели поражение за поражением. Гитлер написал дуче письмо, в котором последними словами обругал оскандалившегося союзника. В апреле 1941 года он двинул свои войска на Балканы. На беззащитный Белград обрушились сотни бомбардировщиков. Танковые колонны быстро смели плохо вооруженную югославскую королевскую армию. 17 апреля Югославия капитулировала. Вскоре пала Греция. Шестидесятитысячный экспедиционный корпус англичан начал грузиться на корабли. У него в тылу оставались остров Крит и многочисленный средиземноморский флот. Поскольку захват острова с моря не представлялся возможным, фашисты атаковали его с воздуха. Знаменитый восьмой корпус асов генерала Рихтгофена нанес страшный бомбовый удар по укреплениям на Крите и кораблям англичан. Пикирующие бомбардировщики потопили четыре крейсера, шесть эскадренных миноносцев, повредили один авианосец, три линкора, три крейсера и десятки мелких судов. Фактически они вывели из строя основное ядро британского средиземноморского флота. Воздушнодесантный корпус генерала Штудента выбросил на Крит парашютистов. В течение десяти дней они полностью захватили один из крупнейших в мире островов. Последний сопротивляющийся британец был убит 2 июня 1941 года. Убит за 20 дней до жесточайшей и последней для гитлеровцев войны. - 1 - Официальный заказ на продолжение работ над реактивным самолетом мог бы доставить другой офицер отдела вооружений люфтваффе, но Пихт попросил Удета, чтобы тот послал в Аугсбург именно его. Он хотел навестить Вайдемана. На следующий день после вечера в доме Зандлера Пихт был уже в Аугсбурге. - Поздравляю вас, господин конструктор, - сказал он, передавая бумаги Мессершмитту, - кажется, "Штурмфогель" расправляет крылья. - Я ни минуты не сомневался в этом, - проговорил Мессершмитт, польщенный похвалой. - Коньяк, вино? - Пожалуй, коньяк. Мессершмитт открыл буфет. - Только Хейнкель наступает вам на пятки. - Пихт приподнял хрустальную рюмку, любуясь золотистым цветом коньяка. - Я пока не получал никаких известий, - постарался как можно более равнодушно сказать Мессершмитт. - И не получите. Герман Геринг приказал держать в секрете работы фирм. - Н-ну, Геринг и Удет всегда были расположены ко мне... Если не сами они, так их ближайшие помощники. - Мессершмитт многозначительно посмотрел на Пихта, не исподлобья, как обычно, а открыто, прямо. Пихт промолчал. - Кстати! Я давно собирался сделать вам одно небезынтересное предложение... - На другой же день после полета вашего "Штурмфогеля", - как будто не слыша последних слов, начал Пихт, - старый Эрнст поднял свой "Хейнкель-178". Тот самолет, над которым он бился с тридцать восьмого года. Обжегшись на ракетном "сто семьдесят шестом", в эту машину он поставил турбореактивный двигатель, который работает на бензине. - Не помните марки двигателя? - "ХеС-ЗБ" с тягой пятьсот килограммов. - Мне как раз не хватает такого двигателя! - сердито воскликнул Мессершмитт. - Кстати, это первый турбореактивный мотор, который поднял самолет в воздух. - Н-да-а, - протянул Мессершмитт, понимая, что такой, видимо уже отработанный, технически доведенный двигатель никто не сможет выцарапать у Хейнкеля. - В этот же день, пятого апреля, он испытал другой самолет - "Хе-280В-1". - Эту каракатицу с двумя хвостами? - И двумя двигателями, по шестьсот килограммов тяги на каждый. В горизонтальном полете самолет достиг скорости восемьсот километров в час. - Я понимаю интересы рейха, - морщась от боли под ложечкой и поглаживая свои черные, начинающие редеть волосы, заговорил Мессершмитт. - Отдел вооружений ждет такой самолет, но, поверьте, Хейнкель снова зарвется. - Неужели вы думаете, что мы сможем закрыть работы Хейнкеля над этим самолетом? - Я не говорил об этом, - пробормотал Мессершмитт. - Словом, время покажет, что выйдет у Хейнкеля, - пришел на выручку Пихт. - Да, конечно, время, время... - Мессершмитт оценил полученные сведения и судорожно думал, как бы отблагодарить за них адъютанта Удета. - 2 - Если бы Мессершмитт знал, о чем несколько часов назад говорил расторопный адъютант Удета его летчику-испытателю Вайдеману, он вряд ли бы предложил ему выгодное дело. Но разговор проходил с глазу на глаз, притом в машине Пихта. - Как у тебя идут дела, Альберт? - спросил Пихт, едва машина двинулась с места. - Кажется, я неплохо устроился, но скука... - Ты можешь развеяться хотя бы в Аугсбурге. - Но я не сынок Круппа и не родственник президента рейхсбанка! - Деньги можно делать всюду, где имеют о них представление. - Мне платят за голову, которая пока цела. - В лучшем случае, - проговорил Пихт, глядя на дорогу. - Что ты этим хочешь сказать, Пауль? - Хуже, если ты останешься инвалидом и тебя отправят в дом призрения, где собираются неудачники и старые перечницы... Пихт знал, чем уязвить Вайдемана. Альберт всегда жил гораздо шире своих возможностей и частенько оставался без денег. - В конце концов каждый старается где-то что-то ухватить, - продолжал Пихт, - Разница лишь в измерениях, в нулях, словом. - Как же ты, к примеру, ухватываешь? - Вайдеман заглянул в лицо Пихта. - Очень просто, - с готовностью ответил Пихт. - Я работаю на Мессершмитта. - Я тоже работаю на Мессершмитта, но что-то он не платит мне больше тысячи марок. - Еще тысячу ты можешь получать от Хейнкеля. - Каким же образом? - Положись на меня. Это я устрою тебе по старой дружбе. - Как я буду окупать эти деньги? - Ты будешь передавать ему все сведения о "Штурмфогеле". - Ах ты каналья, Пауль! Я же нарушу в таком случае один весьма существенный пункт контракта... - Пустое. Он не стоит тысячи марок. Ведь и ты и я работаем для рейха. А если, шефы грызутся, то это не наше дело. Пусть грызутся, лишь бы скорее кто-то из них сделал хороший самолет. Вайдеман сдвинул фуражку на затылок и поскреб лоб. "А что, если Пихт подложит мне свинью? Да меня Мессершмитт заживо съест. Хорошо - Мессершмитт, а Зейц, а гестапо? Но ведь Пихт старый товарищ. К тому же он сам ляпнул о своей дружбе с Мессершмиттом, и, узнай об этом Удет, ему не сносить головы за разглашение служебной тайны. И опять же тысяча марок... Это очень неплохие деньги за какие-то фигли-мигли "Штурмфогеля", который еще неизвестно когда обрастет перьями..." - Хорошо, Пауль. Я буду работать на этого старичка Хейнкеля, если он и вправду соберется платить мне по тысяче марок. Только кому и как я должен передавать эти сведения? - Наверное, пока мне, а я - ему. - Пихт достал блокнот и авторучку. - Пиши расписку и получай аванс. "Оппель" затормозил. Дорога была пустынна. За вспаханным полем виднелась лишь маленькая деревушка. - Может, без расписки... - проговорил, упав духом, Вайдеман. - Расписку я потом уничтожу. Но надо же мне отчитаться! Аванс солидный - тысяча пятьсот марок. - Пихт достал запечатанную пачку и положил на колени Вайдеману. - 3 - Накануне первого мая на заводах Мессершмитта поднялся переполох. В Аугсбург со всех аэродромов и вспомогательных цехов, разбросанных по Баварии, съезжались рабочие, инженеры, служащие. На митинге должен был выступать второй фюрер рейха Рудольф Гесс. Механик "Штурмфогеля" Карл Гехорсман едва не опоздал на служебный автобус из за бутербродов, которые наготовила ему в дорогу жена. Теперь он сидел, обхватив большими, в рыжих конопушках руками многочисленные кульки, и не знал, как рассовать их по карманам. Сквозь бумагу протекал жир и капал на новые суконные брюки. С каждой каплей в сердце Карла накипала злость. "Нет никого глупее моей жены! - ругался он про себя. - На кой черт мне эти бутерброды, когда у меня есть пять марок на пиво и сосиски!" Выбросить бутерброды Карл не мог - он хорошо знал цену хлеба и масла. У Карла было семеро детей. Последний, в отличие от старших двойняшек, появился на свет в трогательном одиночестве. Карл получал от рейха добавочное пособие как многосемейный рабочий. Но его, разумеется, не хватало. Теперь дети уже разбрелись по свету. Старшие работали в Гессене на металлургическом заводе, строили автостраду и завод авиадвигателей. Двух последних, самых любимых, после трудового фронта забрал вермахт, и в Лехфельде он жил с женой, которая за жизнь ничему так и не научилась. Когда автобус подъезжал к окраинам Аугсбурга, брюки были уже безнадежно испачканы. Карл положил свертки на колени и начал уничтожать бутерброды, хотя есть не хотел. Его распирало от ярости. Перед главным сборочным цехом во дворе был сооружен помост, обитый красным сатином. С двух сторон на углах висели флаги с нацистской свастикой, а в центре, там, где должен выступать оратор, стоял микрофон в паутине проволочных держателей. По правую сторону трибуны блестел начищенными трубами оркестр. По левую стояли ведущие инженеры и служащие фирмы - все в цилиндрах и черных фраках с красными розами в петлицах. Глядя на их ухоженные, самодовольные физиономии, Карл подумал: "Ишь, буржуи тоже поалели. Праздник-то ведь наш, рабочий..." Карл Гехорсман никогда не вмешивался в политику, но на рабочие демонстрации ходил и, случалось, кулаками крошил зубы штурмовикам. А потом пошли дети, Карл "одомашнился", и вовремя - иначе давно бы упекли его в концлагерь. Хорошо, что еще попал в Испанию. Солнце поднялось довольно высоко над стеклянными крышами корпусов. Стало жарко. Начинала мучить жажда. "Надо бы пива", - с тоской подумал Карл и стал понемногу расстегивать тяжелый двубортный пиджак и жилет. Вдруг грянул оркестр. Как по команде, цилиндры левой стороны трибуны слетели с голов и легли на согнутые в локтях руки. Толпа вытянулась. От кучки самых больших начальников, среди которых Карл узнал лишь верзилу Мессершмитта, отделился узкогрудый молодой человек с зачесанными назад волосами и темными провалами глаз, прикрытых клочкастыми бровями. Оркестр наддал еще оглушительней, а последнюю ноту гимна рявкнул на пределе всех возможностей. - Я приветствую рабочий класс Германии! - выкрикнул Гесс. Его тонкие губы сжались еще плотней. - Зиг хайль! - откликнулась толпа. - Я приветствую его солидарность с идеалами и жизнью народного вождя Адольфа Гитлера! - Зиг хайль! От крика у Карла заломило в ушах и зажгло в желудке. - Я приветствую истинных граждан нашего рейха! Снова грянул оркестр и смолк. - Германия выполняет сейчас великую историческую миссию. Годы позора и унижений, навязанных нам извне, прошли. Мы, национал-социалисты, уяснили теперь свою правую роль в истории мира. Наши враги навязали нам договор под дулом пистолета, который приставили к виску немецкого народа. Этот документ они провозгласили святым, растоптав нашу гордость. Теперь мы объявили им святую немецкую войну... Гехорсман непроизвольно икнул. На него сердито скосили глаза соседи. Карл глотнул слюну, но рот пересох. Он попытался сдержать проклятую икоту, но снова икнул, на этот раз громче. - ...Фюрер, чья жизнь протекает в непрерывном труде и отдана немецкому народу, ждет от вас вдохновенной, упорной, целеустремленной, творческой, дисциплинированной работы. Война на земле неотрывна от войны в небе. Самолеты, сделанные на ваших заводах, вашими руками, ведут смертельную схватку с врагом. Они побеждают всюду. Они положили на лопатки Францию, Голландию и Бельгию. Они воевали на Крите и в Греции. Они бомбят Англию. Вы - кузнецы победы. И первый кузнец среди присутствующих здесь - ваш единомышленник Вилли Мессершмитт! - Гесс легко взмахнул рукой и остановил ее на широкой груди стоящего рядом конструктора. - На таких хозяевах и патриотах держится могущество нашего государства. Их энергия, их ум, деловая смекалка, талант устраняют все препятствия, которые возникают на нашем пути. Они доказывают колоссальное расовое превосходство арийцев над другими народами своей кипучей жизнью и преданностью фюреру! - Зиг хайль! - заревела толпа. Гесс продолжал еще что-то говорить, но Карл так сильно стал икать, что почти не слышал слов. Под шушуканье и толчки он выбрался из толпы и увидел Вайдемана, прижавшегося спиной к кирпичной стене цеха. Рядом стояли Пихт и Коссовски. Коссовски посмотрел на Гехорсмана и улыбнулся. "Ик, ик, ик..." - икота разобрала окончательно, выворачивая внутренности. Согнувшись, как побитая дворняга, Карл прошмыгнул мимо. Он хотел найти уборную, где надеялся напиться из крана. - 4 - Беспечно размахивая хозяйственной сумкой, Ютта шла в ресторанчик "Хазе", где покупала обеды. Она думала о том, что в тот вечер, когда должна была произойти встреча, к ней никто другой, кроме Зейца, так и не подошел с паролем "Рюбецаль". Неужели долгожданный Март - это Зейц? Вот уж никогда бы не подумала. Но Зейц не решился тогда раскрыться до конца. Может быть, он благоразумно хотел воздержаться, опасаясь нового пилота Вайдемана, или этого столичного вертопраха Пихта, или того, кто пришел в самый последний момент. Кажется, он отрекомендовался капитаном Коссовски. Ютта припомнила лицо гостя. Оно было серьезное, умное. Глаза - ласково-проницательные. Несколько раз Коссовски глядел на Ютту, что-то собирался сказать, но так и не сказал. Ютта почувствовала даже какое-то доверие к этому пожилому человеку, который, очевидно, привык бывать в свете, держался просто и в то же время с достоинством, улыбался, но легко переходил на серьезный тон. Наверное, такие люди, избрав в жизни идеал, никогда от него не отступают... Думая об этом, Ютта вдруг столкнулась с седоволосым фельдфебелем. В его руках были небольшой саквояж и трость. - Простите, - проговорил военный, - я очень давно поджидаю вас, так как не мог зайти в дом Зандлера. - Он внимательно посмотрел на Ютту, потом тихо спросил: - Ютта? - Откуда вы знаете мое имя? - удивилась девушка. - Я узнал вас по этой фотографии. - Военный показал снимок. Действительно, это была она, только на три года моложе. Такой видел ее Перро. - Не понимаю, как очутился у вас мой снимок? - Я же дядюшка Клаус, - рассмеялся военный. - Ты же помнишь, я рассказывал тебе сказки. А особенно ты любила слушать о... - ...Рюбецале, - докончила Ютта и, понизив голос, спросила: - Вы Март? - Всего лишь связной Марта. - Помолчав, военный сказал: - Зови меня Эрихом. Я твой старший брат. Твой Эрих Хайдте, о судьбе которого ты давно ничего не знала. - Значит, я ношу вашу фамилию? - Да. Но это не имеет значения. Документы у меня подлинные. - А где Март? В письме Перро сообщал о Марте... - О нем знать тебе не следует. Всю работу будешь вести через меня. - Эрих полуобнял девушку: - Теперь скажи что-нибудь и назови меня на "ты". - Очень трудно так сразу, - смущенно улыбнулась Ютта. - Тебе ли говорить об этом, старый товарищ?.. Ну, давай смелей, сестренка! - Эрих... Надо же так встретиться! - только и смогла произнести Ютта. - Я ехал к тебе, - проговорил Эрих, поддерживая игру. - Ты ранен? - Пустяки! Какой-то сумасшедший обстрелял наш "дорнье". Зато теперь на фронт не возьмут. Списан подчистую. Навсегда. - Так идем же ко мне! - Нужно сначала попасть на вокзал. Там я оставил вещи. По дороге Эрих рассказал, что в Лехфельде придется остаться ему надолго. Он займется каким-нибудь делом и будет жить с ней. - Понятно, - сказала Ютта. - Я сделаю все для тебя, Эрих. Дома она познакомила Эриха с дочерью профессора. Эрика приняла живейшее участие в судьбе Юттиного "брата". - Может быть, я скажу папе и он порекомендует Эриха на аэродром? Ведь Эрих - авиатор. У него, разумеется, надежные документы? - Признаться, фрейлейн, мне порядком надоели самолеты, да и боюсь я с такой-то ногой... - Но у вас нет другой специальности. - Будет. Ведь я немного фотограф. - Прекрасно! - воскликнула Эрика. - У нас с вами одно и то же увлечение! - Где ты собираешься жить? - спросила Ютта. - Помоги мне снять квартиру. - Кажется, в особняке фрау Минцель, где живет Зейц, пустует первый этаж? - спросила Эрика, глядя на Ютту. - Меня бы это устроило. На первом этаже удобней соорудить ателье. - Я поговорю с Зейцем, - пообещала Ютта. - 5 - Вальтер Зейц растерянно прошелся по кабинету и снова в недоумении остановился перед радиоприемником. Секунду назад он услышал сообщение английского агентства Рейтер о том, что Рудольф Гесс - первый заместитель фюрера по партии, второе по положению лицо в государстве - 10 мая приземлился на шотландском побережье. Сообщение было туманным. Наверное, те, кто сочинял его, сами были удивлены сногсшибательным, беспрецедентным в дипломатической историк поступком Гесса. Второй фюрер Германии - и вдруг перелетел в страну врагов. Один! На "Ме-109"! Зейц вспомнил, что Рудольф Гесс провел у Мессершмитта несколько дней. На аэродроме он тренировался в полетах, изучал навигацию и погодные сводки, интересовался людьми, которые жили в Англии и могли бы стать полезными Германии. Но ведь с Британией давно уже шла война, а из Греции англичане спешно эвакуировали свои войска в Африку и Гибралтар! Зейц сначала заподозрил "второго коричневого фюрера" в измене, но потом подумал, что есть какой-то таинственный смысл в этом темном деле. Он, правда, мало верил в то, что Гитлер лично мог разрешить подобный полет, однако, зная Гесса как фанатичного вождя германского национал-социализма, остановился на том, что поступок Гесса, по-видимому, был продиктован особыми интересами рейха. Утвердившись в этой мысли, Зейц стал размышлять дальше. Сами англичане не раз намекали, что британские интересы в Восточной и Юго-Восточной Европе номинальны, а решение колониального вопроса не представит серьезных затруднений, если германские требования ограничатся прежними немецкими колониями. "Значит, Гитлер решил договориться о мире с Британией и воевать на единственном фронте - на русском, - подумал Зейц. - После Польши, Норвегии, Бельгии, Голландии, Франции, Дании, Югославии, Греции подошла очередь России". Зейц сжал кулаки и ударил по массивному рабочему столу: - Вот зачем и прилетел Гесс в Англию! В это время в передней он услышал робкий звонок. В дверях стояла Ютта, скромно опустив свои лукавые глаза. - Извините, не ожидал! - сказал Зейц, смущенно застегивая рубашку. - Прошу.