р. Тайчиутам не надо давать спокойно спать. Но и это не все. Твои хори-туматы все время пригревают меркитов. Чуть что - Тохто-беки бежит в Баргуджин-Токум. Если ты поссоришь хори-туматов с тайчиутами и меркитами, окажешь моему улусу великую услугу. Сколько воинов возьмешь с собой? Чиледу понял, что это не просьба, а повеление. На душе стало тоскливо. - Не нужны мне воины. Я поеду один. - Одному удобнее остаться там? Подозрительность Тэмуджина показалась обидной. - Здесь мой сын Олбор. Он - твой заложник. - Зачем же так!- Тэмуджин поморщился.- Заложников берут у врагов, а разве ты мне враг? Чиледу не торопил коня. Не по душе ему было то, с чем ехал. Сын Оэлун как будто и верно судит. А все же... Лето было на исходе. Днем солнце хорошо пригревало, но не жгло. Легкая желтизна охватила березняки и осинники, листва стала шумной. Чуть потянет ветерок-плывет шорох по лесу. На солнечных косогорах, сплошь застланных мягкой хвоей, желтели маслята. В лесу Чиледу чувствовал себя в безопасности, но тропа, петляющая в чаще, в зарослях ольховника и багульника, была трудна и неудобна для коня, привыкшего к просторам степи. Чиледу все чаще выезжал в открытые долины, скакал, зорко вглядываясь в даль. Курени и айлы объезжал стороной. Иногда, укрывшись на возвышенности, подолгу смотрел на чужую жизнь. Паслись стада, у огней хлопотали женщины, сновали ребятишки, скакали всадники, ползли повозки. Тайчиуты. Враги. Временами очень хотелось спуститься к уединенному айлу, поговорить с людьми, выпить чашку свежего кумыса. Это желание его удивляло. Всю жизнь он защищался или нападал, никогда не въезжал во владения других племен просто так, как гость. Но неожиданно ему пришлось искать помощи у людей, которых он так старательно сторонился. Однажды ехал по узкой пади. По ее каменистому дну бежал прозрачный ручей. На мшистых берегах росли густые кусты смородины. Ветви гнулись под тяжестью крупных ягод. Конь, осторожно ступавший по едва заметной тропе, вдруг вскинул голову, запрядал ушами. Затрещали кусты смородины, из них бурой копной вывалился медведь, рявкнул и бросился в сторону. Конь с храпом рванулся в чащу. Чиледу еле усидел в седле, натянул поводья. Конь побежал, резко припадая на левую переднюю ногу. Обеспокоенный Чиледу слез. Конь все еще испуганно храпел, косил диким глазом на кусты. Нога была поднята, с нее бежала кровь. Острым сучком нога под коленом была развалена до кости. Чиледу отрезал полу халата, перевязал рану и повел коня в поводу. Он горько пожалел, что отправился в путь без заводной лошади. Пешком до хори-туматов добраться трудно. Если его кто-то заметит, он пропал. На его беду лес вскоре кончился. Дальше лежали голые серые сопки. Конь хромал все сильнее, часто останавливался, поднимал негу и тихо, будто жалуясь, ржал. На краю леса Чиледу дождался ночи. В сумерках отправился в дорогу. Шел в темноте по косогорам, мелкие камешки осыпались под гутулами, катились вниз. Впервые мелькнул огонь. Он неудержимо привлекал к себе Чиледу. Вдруг это одинокая юрта? Может быть, возле нее пасутся кони... Огонь горел между двумя небольшими юртами. Возле него сидели женщина и четверо ребятишек. Рядом с ними лежал остроухий пес. Это плохо, что есть пес. Шум подымет. Если лошади пасутся не стреноженными, пешему не поймать... И пешему не уйти. А где же мужчины? Может быть, нет мужчин... Женщина сняла котел с огня. Кого-то позвала. Из юрты вышел пожилой человек и подросток. Все сели ужинать. Больше, значит, никого нет. А что ему могут сделать пожилой человек и подросток? Чиледу направился к юртам. Собака учуяла его, злобно лая, побежала навстречу. Мужчина вскочил на ноги. - Не бойтесь!- сказал Чиледу.- Я один. Мужчина отогнал собаку. Он ни о чем не спрашивал. Подросток расседлал коня. Мужчина достал из котла кусок жирного тарбаганьего мяса, пригласил ужинать. Чиледу не знал, что это за местность и чьи это люди, и не мог придумать, как лучше объяснить свое появление здесь. Подсказал сам хозяин. - Наверное, на охоте был? - Да-да, на охоте. Конь у меня обезножел. Распорол ногу. - Сильно? - Очень. - Давай посмотрим. Он подвел коня к огню, развязал ногу. Хозяин юрты зажег светильник, пошел в степь, нарвал листьев, приложил их к ране и снова туго затянул повязку. - Рана не опасная. Но ездить на нем долго не будешь. - Как же мне добраться до дому? - А далеко ли твой дом? - Далеко.- Чиледу неопределенно махнул рукой. - Поживи у нас. - Ну, нет! Хозяин почесал затылок. - Я могу обменять тебе коня. Он у меня не очень резвый, но здоровый и выносливый. Такая готовность помочь показалась Чиледу подозрительной. Он не пошел спать в юрту, улегся у огня, положил под руки саадак и обнаженный меч. Долго прислушивался к разговору в юрте, где ночевали хозяин и жена. Ночь прошла спокойно. Утром хозяин привел серого мерина. - Седлай. - Спасибо тебе, добрый человек!.. Ты пасешь свое стадо? - Свои у меня ребятишки да этот конь. Остальное принадлежит нойону. Ты в какую сторону едешь? В эту? Там будет курень. Как перевалишь вон ту двугорбую сопку, так сразу за ней... Чиледу показалось: хозяин догадывается, что ему совсем не нужен их курень. Решил проверить. - А если я не ваш, чужой? - Я вижу, что не наш. - Как узнал? - По говору. В наших краях говорят чуть иначе. Чиледу долго думал над этим удивительным случаем. Но в конце концов решил, что ничего удивительного и нет. Люди же... Это зверье шарахается друг от друга... А что бы подумал этот хозяин, если бы узнал, что он едет к хори-туматам, чтобы направить их на эти земли, на эти юрты? Дайдухул-Сохора он нашел живым н здоровым. Сын мудрого Бэрхэ-сэчена, когда-то тонкий и гибкий, как тальниковый прутик, стал крепким, сильным воином. Лицо огрубело, переносье рассекли две строгие морщинки, только взгляд остался прежним, внимательно-пытливым, с затаенной усмешкой в глубине зрачков. Он нисколько не удивился, увидев Чиледу. - Я знал, что когда-нибудь ты вернешься на землю предков. - А я, Дайдухул-Сохор, снова лишь в гости... - Где ты теперь живешь? - Откуда знаешь, что не у меркитов? - Тайр-Усун сказал мне, что от меркитов бежал. - Хотел бы я, чтобы этот пучеглазый бежал так же! В юрту вошла женщина. Чиледу уставился на нее. До чего же здоровенная! На могучих грудях халат того и гляди лопнет. - Моя малютка Ботохой,- со смехом сказал Дайдухул-Сохор,- Не могу понять, почему ее люди прозвали Толстая. Женщина улыбнулась. Ее румяное круглое лицо со смелым разлетом бровей над узкими глазами показалось привлекательным. - Мой муж не устает подшучивать надо мной,- сказала она.- А почему? Да все потому, что из лука я стреляю лучше любого мужчины. Чтобы не звать меня Ботохой-мэрген, он прицепил к имени - Толстая. Такой у меня муж! Ботохой-Толстая говорила и двигалась быстро, живо, в ней была внутренняя стремительность, редкая для полных женщин. - Так где ты живешь?- снова спросил Дайдухул-Сохор. - Я служу хану Тэмуджину. - Вон куда тебя занесло!- удивился Дайдухул-Сохор.- Чего хорошего нашел у хана? - Хорошего? Его люди взяли меня в плен. Могли зарезать-сохранили жизнь. Могли сделать рабом - под моим началом сотня воинов. - Ты был сотником и у меркитов. - Был. И служил Тайр-Усуну верно. А что они сделали со мной? Живьем хотели скормить блохам. Я ненавижу меркитов! Это было правдой - он ненавидел Тайр-Усуна и Тохто-беки. Но не за то, что они держали его в собачьей яме. Если бы они не будоражили степь, не сеяли в ней зло, кто бы тронул его, когда вез Оэлун? - Чиледу, ты помнишь разговор с моим отцом?- спросил Дайдухул-Сохор.- Давно это было. Тогда ты, кажется, говорил о ненависти к тайчиутам... Чиледу напряг память. Увидел юрту, молодого Дайдухул-Сохора, поджаривающего на углях кусочки печени, Бэрхэ-сэчена с худым, болезненным лицом, услышал его глуховатый голос... - Я все помню. Твой отец говорил мне: ненависть не самый лучший спутник человека... Соль - гуджир, выступающая в низинах, делает землю бесплодной, ненависть - степь безлюдной. Это я хорошо понял, Дайдухул-Сохор. Трудна была наука, но я понял... Но можно ли любить людей, вечно сеющих зло? - Ты служишь Тэмуджину потому, что он хочет добра людям? Чиледу хотел ответить утвердительно, но, вспомнив, зачем приехал, осекся, замолчал. Ботохой-Толстая уловила его душевное смятение, перевела разговор на другое. - Ты любишь охоту? - Раньше я был хорошим охотником. - Мы с мужем каждый год в эту пору ездим добывать изюбров. Поедешь с нами? - Конечно, поедет,- сказал Дайдухул-Сохор. Чиледу думал, что это будет облавная охота. Но в лес они выехали втроем. К седлу Дайдухул-Сохора была приторочена труба, скрученная из полосы бересты. Долго петляли по глухим распадкам, заросшим пышным мхом и багулом. Густое сплетение гибких веточек багула и мха было похоже на толстый, слабо укатанный войлок, прогибающийся под копытами коней. Остановились у ключика с ледяной водой, расседлали лошадей, отпустили пастись. Дайдухул-Сохор разложил небольшой огонь, принес жертву духам леса и гор, потом затоптал головни, и они пошли пешком. Перевалив через гору, на другом ее склоне, в густом мелком сосняке, остановились. За сосняком была широкая плешина, покрытая редкой, низкой кустарниковой порослью и зелеными пятнами брусничника. - Здесь будем ждать вечера.- Дайдухул-Сохор сбросил с себя саадак, трубу, привалился спиной к сосне.- Ночь будет тихая, ясная. Хорошо... Ботохой-Толстая легла животом на землю, принялась собирать спелые, темно-красные ягоды брусники. Набрала горсть, протянула мужу. - Ешь.- Перевернулась на спину - груди как горы.- Не уснуть ли до вечера? Солнце уже закатывалось. Густела, наливалась темнотой зелень леса под горой. Оттуда потянуло ощутимым холодком. Лес молчал. Но в его глубинах, чувствовалось, таится жизнь. - Дайдухул-Сохор, ты эти годы ни с кем не воевал? - Воевал.- Он взял в рот несколько ягод, скосил глаза на жену.- Вот с ней. Вся сила на нее уходит. - Я всерьез спрашиваю. - Стычек с охотниками до чужого добра было немало. Но войн, какие вы ведете, нам удавалось избегать... Темень поднималась все выше. Освещенными оставались только вершины гор. В том месте, где скрылось солнце, небо было сначала золотисто-розовым? краски медленно выгорали, розовый цвет густел, вскоре он превратился в малиновый, а потом и в красный. Дайдухул-Сохор обломил ветки, мешающие обзору, тенькнул тетивой лука, пробуя, туго ли она натянута. Из-за гор выползала луна. Белый свет залил тихие леса, высветлил плешину перед ними. - Пора!- едва слышно сказал Дайдухул-Сохор, поднес трубу к губам. Из широкого раструба вырвался рев, похожий на мычание вола, но много резче. Звук взломал тишину, покатился над лесом, медленно замирая. Выждав, когда звук умрет, Дайдухул-Сохор протрубил еще раз. После этого он и Ботохой-Толстая взяли луки. Чиледу тоже положил стрелу на тетиву, прижал ее пальцами. Лунный свет струился над вершинами деревьев. Вновь было тихо. От напряжения заныли пальцы, сжимающие стрелу. Ответный рев изюбра заставил Чиледу вздрогнуть. Густое утробное мычание возникло где-то в глубине леса, подрагивая, поднялось выше, раскатилось над деревьями. Изюбр возник на плешине бесшумным видением. Остановился, наклонив голову с белыми поблескивающими рогами, серый лоснящийся бок, казалось, был покрыт изморозью. Чиледу начал натягивать лук. Его остановил Дайдухул-Сохор. Кивком головы он показал в сторону. Чиледу повернул голову. Справа в черноте сосняка похрустывали сучья. Оттуда рысью выскочил второй изюбр, круто оборвал бег. Мгновение животные стояли неподвижно, потом разом, как по сигналу, ринулись друг на друга. С костяным треском сомкнулись рога, защелкали копыта, взрывая землю. В этой битве было столько яростной запальчивости, бешеной неустрашимости, что Чиледу стало не по себе. Животные то расходились, то кидались в битву вновь. Из ноздрей вместе с горячим паром вырывался надсадный крик, он становился все более громким и тяжким. Оба изнемогали в драке. Но больше уже не расходились, толкали друг друга, сминая кустики. На короткое время замирали. И все начиналось сначала. - Все!- неожиданно громко сказал Дайдухул-Сохор.- Они намертво сцепились рогами. - А разве так бывает?- спросил Чиледу. - Бывает. Правда, редко... Не люблю я, когда так получается. Пойду прикончу. А вы разводите огонь. ...От яркого огня исходило тепло. Голова Дайдухул-Сохора лежала на мягких коленях жены. Он смотрел на летящие в черное небо искры, на ветку сосны, покачиваемую жаром огня. - Разве у нас плохо, Чиледу? - У вас хорошо. - Оставайся. - Я бы и остался... Но... - А-а, ты служишь Тэмуджину, и у тебя дела!- В голосе Дайдухул-Сохора прозвучала насмешка. - Не только дела. Ну, и дела тоже... Знаешь, зачем я приехал? - Наверное, что-нибудь просить. Нас, лесные племена, считают бедными. Но мы ни у кого ничего не просим. Чаще просят у нас. - Ты не угадал, Дайдухул-Сохор. Я должен поссорить тебя с тайчиутами и меркитами. - Вон что! И как ты это сделаешь? - Не знаю. - Не ломай себе голову. Не получится. Мой отец завещал мне лучше, чем стада, оберегать мир. Это я и делаю. Тайр-Усун и Тохто-беки, которых ты так ненавидишь, много раз пытались втянуть меня в драку. Не получилось.- Он сел, кривым сучком поправил головни.- У нас есть леса, полные дичи, долины для выпаса скота. Нам нечего искать в чужих нутугах. И мне непонятно, чего ищут степные народы? - Они тоже хотят мира и покоя. - И твой хан Тэмуджин? - И он...- неуверенно подтвердил Чиледу. - Он хочет сидеть в лесочке, как мы сейчас сидим, и выжидать, когда враги сплетутся рогами. Я тебе уже говорил: не люблю, когда так получается. Но еще меньше мне хочется быть одним из этих изюбров. Понимаешь? - Чего тут не понять! Над огнем взлетели искры и исчезли в черном небе без следа. IV Тянулись тревожные дни и ночи. Тэмуджин ждал найманов, ждал удара со стороны меркитов, тайчиутов, татар. Временами сам себе казался заоблавленным зверем. Угроза спереди и сзади, слева и справа. Уйти - некуда. Остается сидеть и, натопырив уши, вертеть во все стороны головой, чтобы вовремя увернуться от смертоносной стрелы. Под видом шаманов, слабоумных бродяг разослал во все кочевья ловких люден-его глаза и уши. Вооружал, обучал, снаряжал воинов. А тут еще люди Алтан-хана китайского. Он-то думал, что о нем давно забыли. Но его помнили. Привезли жалованье джаутхури - расшитые халаты, шелковые ткани, чашу из серебра. Обрадовался было: невелика прибыль, а все же прибыль. Но взамен люди Алтан-хана потребовали коней. Не попросили, а нагло потребовали. Как же, джаутхури-слуга сына неба! Но что было делать? Дал коней, во весь рот улыбался посланцам, заверял их, что счастлив отдать великому хуанди не только несколько сотен коней, но и все, что у него есть. Посланцы тоже улыбались и жмурили глаза - своими руками выдавил бы эти глаза! Больше всего он боялся нападения найманов и властолюбивого брата Ван-хана - Эрхе-Хара. Но время шло, и найманы не поворачивали коней к его кочевьям. А вскоре и вовсе ушли из кэрэитских владений. <Глаза и уши> донесли: старый Инанча-хан на охоте упал с лошади, сильно расшибся. Лежит чуть ли не при смерти. А два его сына, Буюрук и Таян, сидят у постели и ждут, кому хан вручит власть над улусом. Эрхе-Хара без поддержки найманов притих - не тронь меня, и я тебя не трону. Неповоротливый Таргутай-Кирилтух почесывал бабью грудь, медлил, опасаясь, что в случае неудачи опять побегут его нукеры и нойоны. Татары, те дерзки и отважны, уж они бы не упустили случая, по побаивались повернуться спиной к Алтан-хану - охоч до ударов в затылок великий хуанди. Оставались задиристые меркиты. Они было выступили, но, узнав, что найманы возвратились, отложили поход, решили, видимо, лучше подготовиться. Самое бы время хори-туматам пошевелить Тохто-беки. Но Чиледу не оправдал надежд Тэмуджина. Прожил у своих соплеменников осень и зиму, возвратился по весеннему теплу ни с чем. Мало того, что не исполнил его повеления,- он еще начал рассуждать о том, как нехорошо и недостойно натравливать людей друг на друга. Услышав это, Тэмуджин даже на месте не усидел. - Учить меня вздумал?! - Не учить... Но я много старше тебя, хан Тэмуджин, мои глаза видели больше. Не становись таким, как все другие нойоны. - Так, так... Я было подумал, ты не смог выполнить мое повеление, а ты, смотрю, не захотел. В первом случае ты мог надеяться на снисхождение, но сейчас... Я извлек тебя из ямы, в яме же издохнешь. Доберусь и до твоих хори-туматов!.. Очень удивился этому решению сотник Чиледу. Судорога пробежала по худому лицу, мукой налились глаза. Думал: упадет на колени, запросит пощады,- но он пробормотал невнятное и непонятное: - Ты сын Есугея... Я ошибался.- Сгорбился и, подталкиваемый нукерами, вышел из юрты. А потом случилось непостижимое. Чиледу бежал из ямы, прихватив своего подростка-сына, и скрылся неизвестно куда. Для них кто-то приготовил коней, оружие, кто-то связал караульного. Тэмуджина разгневал не столько побег, сколько этот неизвестный помощник. В юрту приволокли караульного. Он трясся от страха и твердил одно: <Не видел. Не знаю>. Вне себя от злости, приказал отрубить ему голову. Но неожиданно вмешалась мать. Она подошла к нему, строго сказала: - Не казни парня. Он не виноват. Я знаю настоящего виновника. - Кто он? - Это я скажу тебе одному. Он велел всем выйти из юрты. - Из ямы Чиледу освободила я. Не поверил. Усмехнулся, не разжимая губ. - Ты скрутила руки воину? - Я просто приказала выпустить... Руки связали уж потом, для отвода глаз. - Почему ты это сделала, мать? Зачем вмешиваешься в мои дела? - Ты был с ним несправедлив. Тебе тяжело, сын, я знаю. Но не ожесточай своего сердца. Жестокость всегда оборачивается против того, от кого исходит. Что дашь людям, то от них и получишь. Взгляд матери был строг и требователен. Давно уже она не говорила с ним так. Разговор оставил на его душе смутное беспокойство. Много раз он ловил себя на том, что меряет свои поступки глазами матери, и это сердило его. Человек не вольный в своих поступках - раб. А разум раба сонлив и немощен. Тэмуджин нутром чуял: затишью больше не быть. Снова над степью ходят тучи. Они не рассеются, не оросив травы кровавым дождем. В эту тревожную пору в кочевье Тэмуджина неожиданно пришел Ван-хан с сыном и четырьмя нойонами. На старого хана и его спутников страшно было смотреть. Одежда износилась в прах, висела клочьями, истрепанные гутулы обвязаны ремнями. - Ты ли это, хан-отец? На худой, морщинистой шее Ван-хана часто билась синяя жилка, глубоко запавшие глаза заблестели. Но он справился с собой, пригладил седые всклокоченные волосы. - Я пришел к тебе обессиленным, имея только то, что на мне. Скажи сразу, поможешь ли мне, или я должен уйти отсюда ни с чем, как уходил от других владетелей?- Горечь и ожесточение звучали в его голосе. - Излишне об этом спрашивать, хан-отец! Разве не столь же ничтожным я представал перед тобой? Ты принял меня и возвысил. Видит небо, я сделаю то же самое! Ван-хан успокоенно кивнул головой, с презрением глянул на своих нойонов. - Иного я не ждал от тебя, сын мой Тэмуджин. И все же... Многое пришлось пережить и понять за это время. Все мои надежды были растоптаны... Сын Нилха-Сангун, запомни этот день. Когда бог призовет меня и займешь мое место в улусе, не забывай, что сделал для нас хан Тэмуджин. - Отец, улус сначала надо отбить у Эрхе-Хара... - Отобьем, Нилха-Сангун,- сказал Тэмуджин.- Но не сразу. Нам сейчас нельзя идти на Эрхе-Хара. - Почему?- насторожился Ван-хан.- Найманы ушли. - Но есть еще и меркиты. Едва мы ввяжемся в войну с твоим братом, они будут здесь. Разграбят все мои курени. Я думаю, не нужно ждать, когда они придут. Надо ударить на них. Нилха-Сангун заерзал на месте. - Ты возьмешь нас в поход и дашь под начало отца сотню воинов... - Тангуты были щедрее, они давали хану три сотни,- пробормотал Арин-тайчжи. Тэмуджин понял, что они его подозревают в неуважении к Ван-хану, в хитроумии. Рассердился. - Резвость языка не всегда говорит о резвости ума. Я бы в войске хана-отца стал сражаться даже простым воином. Но я не сделаю хана-отца сотником. В моем улусе ваш Джагамбу со своими людьми. Возьми их, хан-отец, под свою руку. Дальше. Из десяти лошадей одну, из десяти волов одного, из десяти овец одну-такой хувчур ' я налагаю на свой улус. И все это даю тебе, хан-отец. Ты можешь идти со мной на меркитов, но можешь и не ходить. Однако все, что будет там добыто,- твое. Сразу после этого мы возьмемся за Эрхе-Хара. [' Х у в ч у р - единовременное взимание, сбор.] Хан чуть не прослезился. Но его сын все-таки остался чем-то недоволен. Глупый человек! В степи едва зазеленела трава, отощавшие за зиму кони еще не отъелись, а Тэмуджин уже повел своих воинов в поход. Он рассудил, что в эту пору Тохто-беки не ждет нападения. А застать врасплох - значит победить. Об этом он никогда не забывал. Его нойоны снова не очень-то обрадовались походу. Но вслух возражать никто не решался - всем была памятна горькая участь Сача-беки, Тайчу и Бури-Бухэ. В этом походе он понял, что люди в воинском строю - его люди. Любого из них он мог послать на смерть. Только тут, в седле, он чувствовал себя настоящим ханом, владыкой жизни своих людей. Вот если бы и в дни мирной жизни было так же... Все получалось, как он и ожидал. Меркитские курени только что перебрались на летние кочевья. Люди, измученные зимними холодами, радовались теплу, свежей зелени, были ленивы и неосмотрительны. Три первые куреня он захватил без всякого сопротивления. Но дальше дело пошло труднее. Меркитские воины начали быстро стягиваться в тугой кулак. За каждый курень приходилось сражаться с возрастающим ожесточением. Идти дальше было опасно. И хотя добыча, попавшая в его руки, оказалась невеликой и не шла ни в какое сравнение с тем, что захватили когда-то у татар, он благоразумно повернул назад. Провожая его, вдали на холмах маячили всадники. Тэмуджин послал к Тохто-беки пленного меркита. - Передай своему нойону: слышал я, что когда-то мой отец Есугей-багатур попортил тебе, Тохто-беки, шею. Я довершу то, что начал мой отец,- вернусь и сниму твою криво сидящую голову! Жди меня. Меркит уезжал на куцей хромоногой лошадке, колотил ее пятками в бока, со страхом оглядывался, а вслед несся хохот, свист воинов, смех нойонов. К Тэмуджину подъехал Нилха-Сангун, спросил: - Ты не забыл, что вся добыча принадлежит моему отцу? - Тебе велел напомнить о добыче отец?- сузил глаза Тэмуджин. - Я, кажется, могу спросить и сам. Спросить-то он, конечно, мог. Но эти расспросы раздражали Тэмуджина. Нилха-Сангун раньше был неплохим человеком, добродушным, покладистым, но за время скитаний по чужим владениям сильно изменился, стал беспокойным, недоверчивым, въедливым и все норовил подменить собою отца. - О добыче и о другом я хотел бы поговорить с ханом-отцом. - Он сейчас среди воинов Джагамбу... Это надо было понимать так: хочешь поговорить - поезжай. Хотя ты и хан, и победитель, но не отцу искать встречи с тобой. Тэмуджин опустил руки, начал пригибать к ладоням пальцы - раз, два, три, четыре... - Нилха-Сангун, я хочу отблагодарить хана-отца перед лицом своих воинов. Позови его сюда. Сын Ван-хана медлил. Его круглое, щекастое лицо (когда вернулся из скитаний, был худ и бледен, но быстро набрал тело) стало хмуро-задумчивым, должно быть, он решал, правильно ли будет, если отец поедет на зов Тэмуджина. Смотри, какой!.. Тэмуджин снова начал загибать пальцы, но небо вразумило Нилха-Сангуна, он повернул лошадь, поскакал назад, к воинам Джагамбу. Боорчу и Джэлмэ, слышавшие весь разговор, всяк по-своему оценили сына Ван-хана. - Гордец!- бросил немногословный Джэлмэ. - Моя бабушка говорила о таких: мерин, все еще думающий, что он жеребец!- сказал Боорчу. Они судили о сыне Ван-хана слишком уж вольно, по-доброму Тэмуджину следовало пресечь такие речи, но он промолчал. Ван-хан подъехал вместе с Нилха-Сангуном, Джагамбу и своими нойонами. Тэмуджин велел остановить войско, построить его в круг. В середину круга въехал вместе с Ван-ханом. - Мои верные воины! Я водил вас на злокозненных татар - мы сокрушили их. Я повел вас на меркитов, и они бежали в страхе. Однако было время - я держал в руках не разящий меч, а обломок железа для выкапывания корней. Мое имя и моя жизнь исчезли бы в безызвестности, но нашелся великодушный человек, который посадил меня на коня, вложил в руки оружие, поддержал отеческим словом. Этот человек - Ван-хан. Воины и нойоны, настал день, когда я могу за добро воздать добром, возместить хотя бы малую долю того, что получил от хана-отца. Всю добычу я отдаю Ван-хану. Воины молчали. И он понял, что воинская добыча принадлежит не только ему. Всяк должен был получить свою долю - таково древнее привило. Он грубо, неосмотрительно нарушил его, и это Могло плохо сказаться на его будущем. Отыскал глазами Боорчу и Джэлмэ. Но советоваться было некогда. Повернулся к Ван-хану: - Позволь, хан-отец, без награды не оставить отважных. - Делай, сын, как тебе лучше. Ван-хан, видимо, не хуже, чем он, чувствовал, что означает молчание воинов,- хороший старик все-таки. Тэмуджин привстал на стременах, и голос зазвенел с веселой силой: - Воины и нойоны, хан-отец не принимает всю добычу. Он великодушно уступает часть добытого вам. Пусть каждый возьмет то, что может увезти на своем верховом коне. Вы заслужили большего, и я буду помнить об этом. Я поведу вас в другие походы, и вы получите вдвое больше того, что отдали сегодня. Воинский строй рассыпался, люди устремились к повозкам с захваченным добром. Все получилось не так уж плохо, и Тэмуджин был доволен. - Ну что, хан-отец, сразу двинемся на твоего черного' братца, или дадим отдохнуть и людям, и коням? [' Х а р а - черный.] Мелкие морщинки собрались на рябом лбу Ван-хана. Тэмуджин догадывался, что у него сейчас на душе. Эрхе-Хара готовится к битве. Если они его разом не одолеют, война станет затяжной, а это опасно: очухаются меркиты или соберутся с духом тайчиуты... Придется отступить, а их отступление укрепит Эрхе-Хара. И сам Тэмуджин немало думал об этом... - Нам медлить нечего!- сказал Нилха-Сангун, непочтительно опережая отца.- Я не увижу покоя, пока не вышвырнем Эрхе-Хара из наших кочевий! - Экий ты торопливый,- с досадой упрекнул его Ван-хан,- Не подтянув подпруги, кто вдевает ногу в стремя? - Хан-отец, я, как и твой сын, думаю: на Эрхе-Хара надо идти сейчас. - Почему, сын мой Тэмуджин? - Мы побили Тохто-беки. Весть об этом сейчас летит по степи. Страх вселяется в наших врагов. Этот страх-наш лучший воин. Сам учил меня когда-то, хан-отец... - Ты слишком высоко ставишь набег на меркитов, Тэмуджин. - Хан-отец, все стоит на своем месте. Я знаю людей. Беда, которая идет, всегда кажется больше той, что прошла. Пошли в свои кочевья людей, пусть они шепотом устрашат нойонов и воинов. - Ты молод, дерзок, но не безрассуден - пусть же будет по-твоему. От обозов с добычей доносились крики, ругань. Воины метались, хватая что подвернется под руку. Один приторочил к седлу двух живых овец, второй - целую связку железных котлов, третий - молодую женщину, четвертый - юртовый войлок. Мимо ехал Даритай-отчигин. Он нагрузил своего коня так, что из-за узлов еле видна была его маленькая голова. - Дядя,- окликнул его Тэмуджин,- ты почему так мало взял? Даритай-отчигин повернул к нему потное озлобленное лицо. - Постыдился бы, племянник мой хан Тэмуджин... Уравнял нас с безродными воинами... V Рыжий, белоногий красавец конь закусывал удила, круто выгибал шею. Эрхе-Хара левой рукой натягивал поводья, правой, стиснутой в кулак, потрясал над головой. - У-у, чесоточные овцы!.. Нойоны стояли у входа в ханскую юрту, безучастно слушали его ругань. Поодаль толпились пешие нукеры с луками в руках. Неподвижно висели четыре белых туга на высоких древках. И эти четыре туга, и эта большая юрта, и эти нойоны с нукерами были его. У-у, проклятые нойоны... Легко и покорно склонились перед ним, когда шел сюда с найманами. А сейчас так же легко готовы склониться перед своим прежним повелителем Тогорилом-братоубийцей. Истребить надо было всех до единого! Стоят, как каменные истуканы, уверенные в своей неуязвимости. Рука потянулась к сабле, но, глянув на нукеров, он понял, что не успеет зарубить ни одного из этих трижды предателей. Закидают стрелами... Отпустил поводья. Конь вынес его из куреня в открытую степь. За ним скакали человек десять - пятнадцать его товарищей. С ними он был в изгнании, с ними пришел сюда, с ними уходит. То ли ветер, то ли пыль бьет по глазам. Расплывается родная земля, затуманиваются вершины сопок. Великий боже, где ты? Где твоя правда и справедливость? Почему не сгинул, не издох в песках пустынь, не утонул в реках, не пал от рук разбойных людей братоубийца хан? Страна найманов, его вторая родина, встретила Эрхе-Хара унынием и печалью народа: тяжело болел великий правитель, мудрый человек Инанча-хан. Что будет со страной, если он умрет? Кто сможет заменить его? В ханской ставке было тихо. У голубого островерхого шатра в скорбном молчании толпились люди. Эрхе-Хара пропустили в шатер. Инанча-хан лежал на толстых шелковых одеялах. Его лицо безобразно распухло, почернело, глаза заплыли, из круглого рта с хрипом вырывалось дыхание, колебля редкие седые усы. Возле хана с правой стороны на коленях стояли два его сына, Таян-хан и Буюрук, и юная наложница тангутка Гурбесу, с левой стороны сутулился длиннорукий, уродливо-нескладный Коксу-Сабрак, о чем-то шептались сын Таян-хана Кучулук, хмурый подросток, и главноначальствующий над писцами, хранитель золотой ханской печати молодой уйгур Татунг-а. Эрхе-Хара стал на колени в ногах хана, приложился губами к одеялу. Ему хотелось плакать. Жаль было хана. К нему он был добр... Ему хотелось плакать и от жалости к себе - кто теперь будет покровителем и заступником? Таян-хан? Старший сын умирающего повелителя косит узкие глаза на красавицу тангутку, незаметно ловит ее руку с длинными, гибкими пальцами, вздыхает, но, кажется, не скорбь выдавливает его вздохи. Таян-хан человек мягкий, не высокомерный, но с легким, ненадежным нравом. Ему, видимо, давно уже надоело сидеть у ложа умирающего. Его руки все настойчивее ловят пальцы тангутки. А Буюрук? Он сердито подергивает плечами и понемногу придвигается к Гурбесу. Придвинувшись совсем близко, ущипнул тангутку за бедро. Она медленно повернула голову, покрытую накидкой, гневно сверкнула большими черными глазами. До чего же красива! Маленький прямой нос, полные, немного вытянутые вперед и слегка вывернутые губы, грешные тени под глазами... Не зря старый хан возвысил ее над всеми своими женами и наложницами. Костистой рукой Коксу-Сабрак тронул Эрхе-Хара за плечо, знакам приказал следовать за собой. Они вышли из шатра. Коксу-Сабрак провел его в пустую юрту, сипло спросил: - Ну, что у тебя? - Нойоны сдавали курень за куренем. Пришлось бежать. - Эх, ты...- Коксу-Сабрак сел, подпер руками голову. - А что я? Не надо было уводить воинов. - Не надо было...- печально согласился Коксу-Сабрак.- Да что сделаешь... Эх... Подвел нас великий хан. В юрту вошел Буюрук. - Эрхе-Хара опять выгнали,- сказал ему Коксу-Сабрак.- И меркитов побил Тэмуджин. Этот маленький хан становится опасным. - Плохо. Все плохо... Буюрук ходил по юрте, подергивая крутыми плечами, взмахом головы отбрасывал распущенные волосы, но они тут же наползали на лицо. Коксу-Сабрак тоже поднялся, заложил руки за горбатую спину, поворачивал голову вслед Буюруку - узкая, похожая на хвост жеребенка, борода елозила по немощной груди. - Все плохо,- повторил Буюрук.- Отец еще не испустил последнего вздоха, а брат уже примеряет ханскую шапку. - Пропадет государство,- вздохнул Коксу-Сабрак.- Не по его голове ханская шапка. Без стыда липнет к отцовской наложнице у его смертного ложа. Как может править народом человек, не умеющий управлять собой? - Она, распутная, ему голову заморочила!- крикнул Буюрук, косоротясь.- Властвовать хочет! У юрты, послышалось Эрхе-Хара, прошумели и стихли легкие шаги. Он встревожился. Неизвестно, чем кончится ссора братьев. Ему лучше держаться подальше от того и другого... - Я пойду,- сказал он. - Погоди,- остановил его Буюрук.- Может быть, нам позвать сюда брата и все ему высказать? Неужели он не одумается? - Я уже говорил с ним.- Коксу-Сабрак безнадежно махнул рукой.- Не слушает. - Надо прикончить змею тангутку. Велю ее задушить! Тогда некому будет нашептывать... Полог юрты откинулся. В нее вошли Гурбесу и Кучулук. Остановились у порога. В тени от накидки горящими углями мерцали глаза Гурбесу. Сын Таян-хана нагнул голову, сжал костяную рукоять ножа. У Эрхе-Хара вспотели ладони - худы его дела, ох, и худы! - Ты очень громко говоришь, Буюрук,- усмехнулась Гурбесу.- Мы все слышали. - А почему я должен говорить тихо? Я дома, и мне нечего опасаться. Бойся ты, тангутское отродье, привезенная в мешке! - Завидуешь брату? Хочешь убить меня, а потом и до него добраться? Кучулук, они собираются извести твоего отца. - Заговорщики!- ломким голосом крикнул Кучулук, его лицо с мягким пушком на щеках залила краска.- Мой отец прикажет казнить вас! - Ну, змея...- удивился Буюрук.- Успела отравить и этого. - Поди-ка сюда, сынок,- позвал Кучулука Коксу-Сабрак.- Послушай меня, старого человека. - Я не желаю слушать шептунов!- Кучулук выскочил из юрты. За ним неторопливо вышла Гурбесу. Все подавленно молчали. Коксу-Сабрак сокрушенно качал головой. - Что теперь делать?- спросил Буюрук. - Уносить ноги. - Таян-хан не посмеет поднять на нас руку. - Э-э, Буюрук... Ты спроси у Эрхе-Хара, что способен сделать человек с единокровными братьями, если заподозрит, что они покушаются на его власть и на жизнь любимой им женщины. Собирайтесь, пока не поздно. Многие нойоны пойдут с нами... Они скрытно покинули ханский курень. По дороге к ним пристали нойоны с воинами. Таян-хан послал погоню. Но нукеры Инанча-хана, чтившие Коксу-Сабрака, тоже присоединились к нему. Тогда Таян-хан выступил сам. Но он опоздал. К этому времени под рукой Буюрука и Коксу-Сабрака оказалось достаточно воинов, чтобы противостоять Таян-хану. Два войска остановились друг перед другом. В небе над ними кружились стервятники. Они хорошо знали, что если в степи собирается много всадников и они идут друг на друга, быть богатому пиршеству. Но Таян-хан не решался нападать на младшего брата и прославленного Коксу-Сабрака. Чего-то выжидал. Буюрук и Коксу-Сабрак вызвали его на переговоры. Съехались между рядами воинов. Таян-хана сопровождали Кучулук и Гурбесу. Она красовалась в золоченых латах и шлеме с пышным султаном. Глянув на нее, Буюрук побледнел от ненависти. - Что же вы делаете, брат мой Буюрук и ты, Коксу-Сабрак, любимый воин моего отца?- с обидой и недоумением спросил Таян-хан.- Чем я вас прогневил? Почему ощетинились оружием, будто перед врагом? Возвращайтесь, и я все вам прощу. - Мы возвратимся,- сказал Буюрук,-- если ты здесь, сейчас снесешь голову этой распутнице. - Что она такого сделала, чтобы сносить ей голову? Ты не в своем уме, Буюрук! - Я-то в своем уме... А вот о тебе этого не скажешь! Сластолюбивая тангутка оседлала тебя, сделала своим рабом. Ты опозорил наш род! - Ты лжешь, Буюрук! Черная зависть лишила тебя разума! Коксу-Сабрак поднял руку. - Сыновья великого Инанча-хана! Вы сегодня ни о чем не договоритесь. Но именем вашего отца заклинаю: не решайте спор оружием, не затевайте братоубийственную войну. Поворачивай, Таян-хан, назад. Оставь нас. До вечера воины так и стояли друг перед другом. А ночью Таян-хан тихо снялся и ушел. Государство найманское раскололось надвое. Но тогда мало кто знал, что этот день станет началом гибели ханства, что людям, так легко решившим судьбу наследия Инанча-хана, жить осталось не очень долго. VI За годы затишья Джамуха-сэчен свел дружбу с нойонами многих племен. Его большая юрта всегда была полна гостей. Состязались в острословии улигэрчи, звенели хуры... Это была жизнь, которую он любил, которую отстаивал, и ему казалось, что в степь вернулись старые времена, воспетые в сказаниях, а его анда Тэмуджин со своими властолюбивыми устремлениями иссохнет сам по себе, как болячка, вскочившая на здоровом, но ослабленном временной болезнью теле. Будущее сулило Джамухе добро, и он жил светло и открыто. И вдруг началось... Найманы прогнали Ван-хана. Тэмуджин разбил меркитов и прогнал Эрхе-Хара. Умер Инанча-хан, и поссорились его сыновья. Едва дошла до Джамухи эта весть, как за ней новая: Тэмуджин и Ван-хан пошли на Буюрука. Ринулись, словно коршуны на раненого детеныша сайги. Если они разобьют Буюрука, Тэмуджин вспомнит об ущелье Дзеренов и направит коней на его улус. В юрте умолкли голоса улигэрчей и звуки хуров и веселящий смех женщин. Притихли друзья нойоны. Трезвые и озабоченные, они судили-рядили о будущем. Только худоумный не мог бы предвидеть, что будет со всеми ими, если Ван-хан и Тэмуджин обессилят распавшийся улус найманов,- как деревья над травой, как сопки над равниной, возвысятся ханы над вольными племенами в самом сердце великой степи. Но, согласные в этом, нойоны, как и в недавние смутные времена, не желали искать совместного пути спасения. Одни подумывали откочевать к Тохто-беки, другие - к Таян-хану. Лишь немногие робко заикнулись, что надо бы, пока Тэмуджин в походе, напасть на его курени, захватить людей и скот. Джамуха молчал. В душе он презирал тех, кто надумал спрятаться за спину Тохто-беки и Таян-хана. Не хотел поддерживать и тех, кто желал показать свою доблесть в захвате беззащитных куреней анды. Захватить их легко, но удержать за собой... Возвратятся из похода Ван-хан и Тэмуджин - всем голову снимут. И возвысятся еще больше. Нет, тут нужно что-то иное. Но как ни мучил себя Джамуха, ничего придумать не мог. Слишком давно он не видел ни анду, ни хана-отца, слишком мало знал, что на уме у того и у другого. И он принял решение, которое нойоны сочли за шутку: - Я тоже пойду на Буюрука. Помогу хану-отцу и своему анде. Ему было опасно появляться в стане Тэмуджина. Но он рассудил, что анде сейчас выгодно будет не вспоминать старое, кроме того, Ван-хан вряд ли захочет поддержать прежние распри. Ван-хана всегда огорчала эта вражда... Во всем остальном он полагался на волю неба, на свою умудренность, на свое умение вдвигать клинья в трещины, разъединяющие людей. Собрав воинов, Джамуха-сэчен устремился навстречу своей судьбе. Буюрук со своим войском перевалил через Алтайские горы, двинулся вниз по реке Ургуну. Тэмуджин и Ван-хан преследовали его по пятам. А за ними шел Джамуха. За горами Алтая, покрытыми тенистыми лесами, лежала широкая равнина. Вся земля была усыпана острым щебнем, кое-где торчали кустики чахлой травы, и равнина была похожа на грязно-черный всклоченный войлок. Часто попадались овраги, промытые дождевыми потоками. Иногда гладь равнины, утомительно однообразную, чуть оживляли пологие увалы, в низинах дольше сохранялась влага, и там торчали саксаульные кусты-уродцы, зеленели листья ревеня и перья лука. Течение реки Ургуну за тысячелетия глубоко врезалось в пустыню, берега падали крутыми скатами или головокружительными обрывами. Внизу, у воды, узкой полоской тянулись заросли смородины, шиповника, высились серебристые тополя, темнели корявые стволы о