киргизов, ойротов и многие мелкие племена лесных народов. Владетели в знак покорности прислали дань - кречетов, шкурки соболей, лис и белок. - Как же ты обошелся без сражений? - Люди везде умеют думать, отец... Прежде чем обнажить меч, я говорил с ними. Они вняли моим словам. Он взял сына за плечи, повернул лицом к нойонам, отыскал взглядом хмурого Хасара. - Смотрите, какой разумный нойон вырос из моего сына! Ему всего двадцать два. А кое-кому лет в два раза больше, но во столько же раз меньше и разума. Не избалованный похвалами Джучи чувствовал себя неловко, но на отца смотрел с благодарностью и бесконечной сыновней преданностью. Прикажи ему сейчас умереть, сын принял бы смерть, как другие принимают награду. <Вот кто - сыновья заменят мне моих друзей>,- подумал хан. - А велика ли добыча?- не удержался, съязвил-таки Хасар. Но хану сейчас его злословие было безразлично. Джучи добыл то, чего он желал. Теперь можно, не опасаясь удара в спину, все силы повернуть на полдень. - Готовьтесь к большому походу. Мы пойдем по изведанному уже пути - в страну тангутов. Я сам поведу войско. VII Начались сборы. Перед самым выступлением пришла худая весть: нойон Борохул, отправленный покорять хори-туматов, был завлечен в засаду и убит, а войско его рассеяно. Хан долго не мог ни о чем думать, кроме скорого и жестокого отмщения хори-туматам, хотел было вести войско на них, но поостыл и не стал ломать первоначального замысла: слишком многое зависело от войны с тангутами. В начале третьего месяца в год змеи ' Чингисхан вторгся в пределы Си Ся. Ань-цюань выслал навстречу большое, но собранное наспех войско. Во главе поставил юного наследника престола Чэн-джэня - для воодушевления воинов и в случае удачи для прославления его имени; в помощники ему определил старого, испытанного воина Гао лингуна '' - для управления войском и в случае неудачи для сурового наказания. Наследнику не суждено было прославиться, а лингуну держать ответ перед императором и его советом. В первом же сражении тангуты были разбиты, наследник спасся бегством, а лингун попал в плен. [' Г о д з м е и - 1209 год.] ['' Л и н г у н - титул, видимо заимствованный тангутами у китайцев, означающий в переводе с китайского <его превосходительство начальник>.] В четвертом месяце Чингисхан взял крепость Валохай и двинулся на Чжунсин. Путь к столице тангутов преграждал Алашаньский хребет. Попасть в Чжунсин можно было лишь через тесный проход. Сюда, к заставе Имынь, тангуты успели стянуть около пятидесяти тысяч воинов. Всадники Чингисхана, не привычные к горным теснинам, не смогли взять укрепление Имынь, потеряв много убитыми, скатились к предгорьям. Хан отправил гонцов в степь за подмогой. Тангутам легко было подтянуть свежие силы, обрушиться на Чингисхана, но, напуганные первым поражением, они сидели в проходе, надеясь, что жаркое лето заставит монголов уйти. Рядом с горами лежала песчаная пустыня. Летом пески накалялись, как зола очага, и в них гибло все живое. Воины Чингисхана хорошо знали, что ждет их, если они не возьмут горный проход. Опасность, бездействие, зной пустыни томили людей, все чаще вспоминали они родные степи, прохладные речные долины, сопки, овеваемые ветрами, и с тоской поглядывали назад. Хан велел пресекать всякие разговоры о возвращении. Или проход будет взят, или все испекутся на горячих песках. Он каждый день объезжал войско. В халате из легкого холста, в чаруках на босу ногу, с распаренным лицом сутулился в седле, смотрел на людей неласково, за самые малые проступки наказывал без жалости и снисхождения. Рядом с ним всегда были его сыновья и Боорчу с Мухали. Остальные нойоны не смели отлучаться от своих тысяч и туменов. Кое-когда Джучи удавалось отпроситься у отца на охоту. Вдвоем с Судуем они поднимались высоко в горы, к еловым и осиновым лесам, оставляли пастись коней где-нибудь на горном лугу, сами поднимались еще выше. На высоте было много прохладнее, чем внизу, часто попадалась дичь. Пустыми почти не возвращались. Больше всего убивали хара-такя '. Это были крупные и красивые птицы сероватого с синевой цвета, с длинными хвостовыми перьями, светлыми у основания, отливающими, как клинок хорошего меча, с красными ногами и щеками и снежно-белым горлом... Они взлетали всегда вдруг, шумно хлопая крыльями и стремительно взвиваясь вверх. Стрелять надо было быстро и метко... Изредка убивали оленя, еще реже хухэ-ямана - голубого козла. Держался яман на малодоступных скалах, был очень пуглив. Заметив охотников, громко, отрывисто свистел и мчался по отвесным кручам, еле касаясь ногами выступов. Под вечер он выходил пастись на горные луга, тут-то и подкарауливали его охотники. [' Х а р а т а к я - <черная курица>, ушастый фазан.] Для Судуя ожидание на закрайке леса было самым счастливым временем. Лежи на траве, вытянув натруженные ноги, слушай торопливый шепот осин, думай о чем хочешь, а если время раннее, можно и поговорить с Джучи. И думы, и разговоры в это время хорошие, честные, чистые, от них теплеет на сердце, и верится, что жизнь тоже будет светлой, как луг, озаренный вечерним солнцем. Тут Судуй забывал, что Джучи сын хана, он был его товарищем, и с ним можно было говорить обо всем. И они говорили обо всем - о скакунах, об охоте, о войне, о жизни людей, о жизни духов... - Ты, Джучи, скоро станешь нойоном тумена и на охоту уже ходить не будешь. - Охотиться я буду всегда... - Воевать надо будет. - Так и сейчас война. Но воевать я не люблю. Охота лучше. А мой отец говорит: каждый мужчина должен быть воином. Только тогда враги станут нас бояться; Мы должны быть сильными, говорит отец.- Джучи сорвал травинку, накрутил на палец,- После похода на ойротов и киргизов я думаю, как и отец: мы должны быть сильными. - Но ты там не воевал... - Нет. Я им сказал: <Вот мое войско, вы можете собрать воинов больше и побить меня. Но мой отец соберет еще больше и побьет вас. Лучше покоритесь ему и живите, как жили>. Они все хорошо поняли, и никто никого не убивал. - А тут убиваем. В Валохае все улицы были завалены мертвыми,- Судуй вспомнил тела людей, порубленные мечами, потоптанные копытами коней, безобразно вздувшиеся на жаре,- его передернуло. Нахмурился и Джучи. Смотрел перед собой широко открытыми глазами. Потом тряхнул головой. - Иначе, наверное, нельзя. Если бы тангуты отдали все, что хочет получить отец, не было бы мертвых. - А почему они должны отдавать свое? - Они богаты, а у нас ничего нет. - Э-э, Джучи... У тебя много всего, а у меня-то, что на- мне. Я должен приставить нож к твоему горлу? - Когда-то, говорят, так и было... Кто мог, тот и грабил. - Грабили друг друга, а теперь соседей... Э, да не моего ума это дело. Суслику, спящему зимой в норе, не пристало судить о глубине снега. Я, Джучи, как только вернусь домой, найду себе жену, поставляю юрту и буду помогать отцу делать стрелы. Самые лучшие - для твоего колчана. Однажды их разговор прервал треск сучьев. Замолчали и быстра, бесшумно насторожили луки. Раздвинулись ветки осин, и на луг вышли двое, по виду тангуты, На спине у того и другого топорщились узлы, в руках были палки. Под толстой елью они остановились, сбросили ношу и соли отдохнуть. Джучи и Судуй, прячась за кусты, за стволы деревьев, подобрались к ним шагов на двадцать, залегли. Под елью сидели старик и молоденькая девушка. Развязав узел, старик достал кусок сыру, разломил надвое, и они стали есть. Охотники тихо поднялись и молча подошли к ним. У старика отвисла челюсть, изо рта вывалился кусочек сыру, девушка вскочила и бросилась бежать, проламывая грудью стену кустарника. Судуй обогнал ее, подставил ногу. Девушка упала. Он завернул ей руки за спину, подвел к ели. Старик сидел на прежнем месте. Коричневое и корявое, как кора дерева, лицо его подергивалось, незоркие глаза страдальчески-виновато смотрели на девушку. Джучи вытряхнул узлы. В них было одеяло из верблюжьей шерсти, халаты, обувь, котел, чашка - все потертое, старое. - Откуда? Кто такие?- спросил он. Старик начал что-то говорить, но они не могли понять ни слова Джучи махнул рукой: - Ладно... И так понятно - убегаете к своим. Девушка все еще пыталась вырваться из рук Судуя. Упав, она поцарапала щеку, и сейчас на подбородок сползала струйка крови. Он усадил ее рядом со стариком, показал на лук и стрелу-не убегай, догонит! - Ты хотел искать невесту - вот она!- засмеялся Джучи.- А? Старик сорвал листок, приложил к царапине на щеке девушки, что-то сказал. Из ее глаз брызнули слезы, узкие плечи затряслись от рыданий. Джучи показал старику знаками, что надо собрать узлы и идти вниз. Тот замотал головой, забормотал, показывая то на себя, то на девушку, то на горы. - Он, я думаю, просит, чтобы мы отпустили девушку, а его взяли,-сказал Судуй и знаками же начал устанавливать, верна ли его догадка. Все верно, он, старик, будет чистить одежду и обувь, варить пищу и седлать коня, только пусть воины отпустят девушку. - Ему-то как раз идти к нам незачем!- Джучи свел к переносью брови.- Убьют. - Джучи, давай отпустим... - Старика? - И старика, и девушку. Не воины же... Пусть живут. А, Джучи?.. - А разве жена тебе не нужна? - Нет. Вернее, нужна, но... Мать взяла с меня клятву. Мне нельзя... Джучи недоуменно дернул плечами. - Не понимаю... Хочешь, я возьму ее для тебя? - Не надо, Джучи. Не хочу я этого. Отпусти... Небо принесет тебе счастье-удачу. - Так ты на всю жизнь без жены останешься. Пусть идут! Кинув на плечи старику и девушке узлы, Судуй показал рукой на горы-уходите. Старик покосился на луки и стрелы, подтолкнул девушку, пошел, заслоняя ее собой и беспрестанно оглядываясь. Скрылись в чаще. Немного погодя старик неожиданно возвратился, приложил руки к груди и низко поклонился. Засовывая стрелу в колчан и провожая, взглядом старика, Джучи задумчиво сказал: - Наверное, мы сделали правильно. А что за клятву ты дал матери? - Она была в плену... Ну, и не хочет... - А-а... Моя мать тоже была в плену у меркитов...- Джучи внеэапно умолк и помрачнел. - Ты хороший человек, Джучи! Ты будешь когда-нибудь ханом. Самым лучшим ханом! А я у тебя - самым лучшим стрелочником! В другой раз встреча с тангутами закончилась иначе. Тангуты и монголы стояли друг перед другом уже два месяца. Из степей подошли свежие силы, и хан готовился к сражению. Джучи с трудом удались отпроситься в лес. Как всегда, лошадей оставили на лугу и стали подниматься к горным вершинам. Выше лес становился реже, всюду громоздились обломки скал, вздымаясь порою над деревьями. Шли молча, старались не шуметь на каменистых россыпях, осторожно отводили ветки деревьев. Подошли к высокой скале, стали ее огибать. И тут почти лицом к лицу столкнулись с десятком тангутских воинов. На короткое время те и другие замерли, разглядывая друг друга. Судуй и Джучи повернулись, бросились бежать. Рядом в скалу, высекая голубоватые искры, ударили стрелы. Бежали, прыгая с камня на камень, сминая кусты колючей харганы. Тангуты не отставали. На бегу выпускали стрелы, что-то кричали. Выскочили в редколесье. Здесь бежать было легче: меньше стало камней. Неожиданно сбоку выскочили два воина, пересекли им дорогу. Судуй и Джучи присели, разом выпустили две стрелы. Недаром они учились стрелять птиц влет. Один из тангутов упал, другой отбежал и спрятался за деревьями. Почти кувырком скатились по крутому косогору к лошадям. Вскочили в седла. И в это время тангутская стрела скользнула по ноге Джучи, вспорола голенища гутула, резанула по телу. Сбежали к караулам, и сотни воинов отправились вылавливать тангутов. Рана у Джучи была неопасной, он даже не хромал. Но хан, встревоженный тем, что враги просочились через дальние караулы и почти приблизились к его ставке-орду, учинил Джучи и Судую строгий допрос. Тут же велел Мухали проверить все караулы, обшарить леса и горы. Затем его тяжелый взгляд остановился на Судуе. - Скажи-ка, удалец, как это вышло, что мой сын ранен, а ты нет? - Не знаю, хан... Мы вместе... - Вот - вместе! Как ты смел бежать вместе?! Ты должен был остановиться, задержать врагов, чтобы Джучи ушел. За жизнь моих сыновей головой отвечает всякий, кто с ними рядом. - Я виноват, хан,- признался Судуй. Но хан и не слушал его признания, не ему предназначал свой слова. Вокруг сидели нойоны, и он говорил им. Джучи поймал взгляд Судуя, растерянно улыбнулся. - Для первого раза надо дать тебе палок,- наконец вспомнил хан о Судуе. - Отец, не наказывай моего нукера!- с горячностью заступился за него Джучи. - Вина, оставленная без внимания, родит две. Снисходительность к поступку рождает преступление. Но если ты просишь, я не стану наказывать его палками. Завтра твой нукер пойдет с алгинчи - передовыми - на укрепление. Джучи наклонил голову. - Дозволь, отец, и мне идти с передовой сотней. Хан метнул на сына быстрый взгляд, прищурился. - Ступай. Не могу же я запретить тебе стать храбрым воином. Два месяца сидения возле горного прохода заставили хана убедиться, что силой за Алашаньский хребет не прорваться. Тангуты могут положить в теснине всех его воинов. Надо было выманить врага. Как? Был единственный путь - бросить на проход легкую конницу, она начнет сражение, но будет разбита, побежит, бросая обозы. Все должно быть похоже на полный разгром. Тангуты не смогут удержаться от преследования, от мести за свое поражение, ринутся вниз. И тут с горных склонов, из ущелий на них ударят главные силы, сомнут врагов, погонят и, держась за хвосты их коней, перекинутся через перевал. Но передовым сотням достанется тяжелая доля. Многим воинам придется сложить голову... Ни Джучи, ни Судуй ничего этого не знали. Перед рассветом в полной тишине воины передовых тысяч заняли место перед проходом. Пустыня дохнула на горы горячим ветром, заполнила воздух пылью. Было трудно дышать. Куяк из толстой, просмоленной кожи туго стягивал грудь Судуя, спина под ним взмокла от липкого пота. Джучи стоял рядом. К нему подъезжали нойоны, спрашивали, не пора ли начинать. Спрашивали из почтительности, каждому было известно и время начала битвы, и место в строю. Джучи снял с головы шлем, выстукивал на нем ногтями барабанную дробь. Небо над вершинами гор медленно воспламенялось, первые лучи солнца прикоснулись к высоким скалам, но внизу еще держался душный, горячий сумрак. - И-и-эх!- прокричал кто-то. И кони рванулись с места, понеслись в гору. Порубили легкие заслоны. Показались стены заставы Имынь, нависающие над проходом. Поравнялись с ними. Со стен полетели камни, бревна, мешки с песком. Шарахнулись кони, закрутились, сшибая друг друга. Падали пораженные всадники. С другого склона, из-за земляных укреплений, полетели, затмевая солнце, тучи стрел. Судуй не думал ни о чем, старался лишь не отбиться от Джучи. Обоих крутило и метало из стороны в сторону в месиве коней и людей. Отхлынув от крепостных стен, воины навалились на земляные укрепления, оттеснили с одной стороны лучников, раскидали землю и внутрь прохода ворвались конные, порубили, вышибли тангутов. Но из-за крепостных стен, из-за перевала на конях и верблюдах мчались все. новые и новые воины. Отчаянно сопротивляясь, монголы покатились назад. Разинув рот, но не слыша своего крика, Судуй размахивал мечом, нападая и отбиваясь. Иногда отставал от Джучи, поворачивал голову, ловил взглядом золотую иглу его шлема, расталкивал своих, пробивался между чужих и вставал с ним рядом. Джучи был бледен, по лицу струился пот. - Нельзя назад! Нельзя!- кричал он и правил коня на тангутов. Но устоять было невозможно. Сражение ползло по теснине вниз все быстрее, все громче становились победные крики тангутов. Скатились в предгорья, стали видны обозные телеги, и здесь началось бегство. Джучи пытался остановить воинов. Но где там! Под ним пала лошадь. Судуй проскочил мимо, стал разворачивать коня, но его толкали налетающие всадники, увлекали за собой. Кое-как выбрался из потока в сторону, поскакал назад. Джучи бежал пешком, сильно припадая на ногу. Шлем он потерял, п обезумевшие от страха воины его не узнавали, мчались мимо. Судуй спрыгнул с коня. - Садись! Джучи вскочил в седло. Тангутский воин на белом коне налетел на него, норовя опустить меч на обнаженную голову. Судуй снизу ткнул копьем в кадык воина, и он опрокинулся навзничь, свалился, застряв одной ногой в стремени. Судуй успел поймать рукой второе стремя. Лошадь понеслась, храпя и лягаясь. Судуй бежал рядом, не отпуская стремени, стараясь подхватить поводья. Вдруг лошадь вздыбилась, рухнула на землю, придавив Судую ногу. Из ее пробитого стрелой горла тугой струей ударила кровь, заливая лицо и голову Судуя. Отплевываясь, протирая кулаком глаза, он попробовал высвободить ногу. Не удалось. А мимо катилось тангутское войско. Промчались конники. За ними - воины на верблюдах, наконец пешие. <Пропал я! Э-эх, пропал!> Судуй притих. Залитый лошадиной кровью, он был для тангутов мертвым. Неизвестно, сколько времени пролежал неподвижно. Нестерпимо пыла нога, от зноя и страха во рту все пересохло, язык стал шершавым, как у вола... <Что скажет мать, когда придет встречать воинов, а меня с ними не будет?>.... Но что это? Тангуты как будто повернули назад. Бегут! Бегут назад! <Духи-хранители, спасите меня ради моей матери!> Послышались громкие, все нарастающие крики: <Хур-ра!> И всадники на низких степных лошадках бурным потоком хлынули к проходу... Вечером воины Чингисхана были уже на перевале. Из пятидесяти тысяч тангутов в Чжунсин ушло едва ли больше десяти - пятнадцати. Остальные были убиты в сражении, взяты в плен и безжалостно изрублены на перевале, Судуй выбрался из-под лошади, поймал тангутского верблюда и на нем поехал разыскивать Джучи. Сын хана крепко стукнул его кулаком по плечу. - Ты где был? - Отдыхал. Когда остался без коня, подумал: зачем бегать взад-вперед? Да еще пешком. Лег и полеживал. - Если бы не ты, Судуй, я бы пропал! - Э-э,я все делал так, как велел твой отец.- Судуй засмеялся. VIII Кутаясь в шерстяной плащ, Ань-циань поднялся на городскую стену... Смеркалось, шел мелкий дождь. С верховьев Хуанхэ дул холодный ветер, хлопал полами плаща, трепал огни, поднятые над его головой телохранителями; неровный, прыгающий свет вырывал из серого мрака зубцы стены, кучи мокрых камней, воинов, зябко жмущихся к зубцам. Император шагал, расплескивая лужицы черной воды, смотрел вниз, где в мутной дождевой мороси и сумраке вечера расплывались, сливались в сплошную дугу огни вражеского стана. Огни горели и в стороне Бован-мяо. Там, в храме предков тангутских императоров, расположился предводитель кочевников, грязный осквернитель святынь... Уже несколько месяцев наглухо заперты все шесть ворот столицы. Никто не думал, что осада окажется такой затяжной. Всем было известно, что кочевники подобны разбойникам, налетают, хватают, что сумеют схватить, и бегут в свои степи. Так было с незапамятных времен. А тут... Монгольский хан разорил Валохай, ему досталась богатая добыча у заставы Имынь, он дочиста ограбил столичную округу. И не уходит. Как одержимый, беснуется под стенами города, пытаясь овладеть твердыней. Поначалу кидал людей на стены. По лестницам, сделанным из плодовых деревьев, его воины лезли то в одном, то в другом месте, то среди дня, то глухой ночью. На них обрушивали град камней, засыпали глаза песком, лили кипяток... Высокое умение брать крепости было неведомо дикарю, и защитники легко выходили победителями. Но у хана варваров было упорство, а оно и камень разрушает. Обеспокоенный император через потайной подземный ход слал гонцов во все двенадцать округов страны, требовал напасть на хана с тыла, отправил посольство к Цзиньскому императору с просьбой оказать скорую помощь. Однако разрозненные войска из округов монголы перехватывали по дороге и разбивали. А князь Юнь-цзы, только что занявший императорский трон в Чжунду, прислал надменный ответ: он считает унизительным соединять силы двух великих государств для борьбы со степным грабителем. Возле угловой башни император остановился. Ветер хлестал дождем прямо в лицо. Пригибая голову, Ань-цюань вглядывался в тьму. Далеко на притоке Хуанхэ светлячками мельтешили огни. Там, как доносили лазутчики, жители столичной округи, согнанные ханом, носили камни, мешки и плетеные коробы с землей, кидали в реку. Хан хочет возвести плотину - для чего? Он стоял на ветру, пока не продрог. Потом спустился со стены и отправился во дворец. В малых императорских покоях ярко горели восковые свечи, пылали угли в железных жаровнях с румяными боками. Было тепло и сухо. Лысый сановник, главноуправляющий делами государя, снял с него мокрый плащ, с поклоном спросил: - Будешь ли говорить со своим советом? Придвинув к жаровне низкое кресло, обложенное перламутром, император простер над углями ладони, зябко повел плечами. Ему не хотелось встречаться с высокими сановниками. Что могут сказать утешительного они? Что может сказать он? Остается одна надежда: терпение хана иссякнет, и он уберется в свои степи. - Пусть заходят. Сановники входили, кланялись и усаживались на узкий ковер, растянутый вдоль стены. Тихо шелестели бумаги, шуршала одежда. Кивком головы он разрешил говорить. По установленному порядку они рассказывали о делах, которыми ведали. Иссякают запасы пищи... Много больных... Ничего нового. Он разыскал взглядом князя Цзунь-сяна. - Я просил тебя собрать ученых людей и узнать, чем грозит нам плотина, возводимая врагами. Не спеша, храня свое достоинство, Цзунь-сян развернул лист бумаги, подслеповато жмурясь, вгляделся в него. - Нас ждет большая беда. Воды реки, перекрытой здесь,- ткнул пальцем в бумагу,- хлынут в город. Посмотри на этот чертеж, и тебе станет понятно. Он взял плотный лист бумаги, но вглядываться в извилистые линии чертежа не стал. Сказал с удивлением: - Как мог дикарь додуматься до этого? - Дикарь-то он дикарь. Но у него есть чему поучиться и просвещенным владетелям. Император бросил быстрый взгляд на Цзунь-сяна. - Что придумали хранители мудрости для разрушения сего замысла? - Можно сделать одно: пробиться к плотине, раскидать... - Пробиться? Да они только этого и ждут. Выйдем за ворота - сделают то же, что у заставы Имынь! Эх вы, познавшие истину! Чтобы придумать такое, не надо сидеть десятилетиями над книгами. - Потерянное в горах, государь, не ищут на дне реки,- с раздражающей назидательностью сказал Цзунь-сян.- Не надо было подпускать врагов к сердцу страны. Мы повторяем ошибки покойного Чунь-ю. Он говорил <мы>, но понимать это надо было - <ты>. Род Цзунь-сяна так же высок, как и род самого императора, но это не дает ему права вести такие подстрекательские речи. Ань-цюань навалился на спинку кресла, утвердил локти на мягких подлокотниках. - Поди прочь, Цзунь-сян! Тому, видно, показалось, что он ослышался. Повернулся в одну сторону, в другую - сановники стыдливо прятали глаза. Бледное лицо князя порозовело. Он поднялся и удалился, гордо подняв голову. Император выпятил нижнюю губу, скомкал чертеж и бросил в жаровню. Утром в город пришла вода. Она врывалась под створы ворот, с журчанием растекалась по улицам, подхватывая мусор, перехлестывалась через низкие пороги домов, низвергалась в подземелья с плеском, шумом и грохотом. Люди, кто с молитвой, кто с проклятием, тащили на крыши детей, закидывали свое добро, влезали туда же сами, мокрые, грязные, тряслись под нудно моросящим, холодным дождем. Взломав загородку конюшни, вырвались на волю лошади, с ржанием метались в теснинах улиц... К вечеру почти не осталось незатопленных мест, только у императорского дворца сохранилась узкая полоска суши. От хана прибыл посланец. Сухопарый, крючконосый воин говорил с императором, обратив лицо не к нему, я к переводчику. На голове у воина был тангутский гребенчатый шлем, с плеч свисала мокрая, заляпанная грязью тангутская же шерстяная накидка. Посланец требовал у императора сдачи города. Сам император с воинами может уходить, но все ценности должны быть оставлены, оставлены должны быть также люди, умеющие ковать, плавить железо, обрабатывать серебро я золото, ткать шерстяные или иные ткани... Слушая посланца, Ань-цюань вспомнил свою встречу с беглым степным ханом в Хэйшуе. Тогда все было иначе. Тогда он издевался над кочевником, над его ничтожеством. До чего же был глуп! Рябому хану надо было помочь. Через него в степях завести друзей... Но разве мог подумать, что придет время и он, император Си Ся, страны величественных храмов и дворцов, страны, чьи воины заставляли трепетать и киданьскую и сунскую, и цзиньскую династии, будет слушать такие слова от грабителя, который не постеснялся прийти к нему в чужом, награбленном одеянии... - Уходи, нойон Джарчи. Города твоему хану мы не отдадим никогда! - Мы подождем.- Нойон поправил на поясе меч <дракон-птица>- тангутский меч с рукояткой, чешуйчатой, как тело дракона, изогнутой на конце в виде птичьей головы. Вода, залив город, больше не прибывала. С нею можно было бы примириться. Но размокли стены глинобитных домов, они оседали, разваливались, придавливая обломками людей, в двух местах просели и треснули крепостные стены. Город ждала неминуемая гибель. Императорский совет почти в открытую стал обвинять Ань-цюаня в неразумном упрямстве. Надо бросить все и уйти... Они не хотели понять, что стоит покинуть стены крепости - и все лягут под мечами кочевников. И вдруг вода начала резко убывать, скатываться. Случилось это поздно вечером. В стане врагов всю ночь метались огни, доносился шум. Утром все стало понятно. Вода поднялась настолько, что стала топить и вражеский стан. Тогда хан велел разрушить плотину, и рек? вошла в спое русло. И снова прибыл посол. Он признался: - Наши воины немного покупались! Мы перебрались на более высокое место. Теперь не затопит: А вам уйти некуда: Хан говорит тебе: оставайся в своем городе, но поклянись быть его правой рукой, отдай ему в жены свою дочь, по первому его слову шли воинов, куда он направит, рази тех, кого укажет. Императорский совет принял позорные условия хана. Отныне император Си Ся становился данником хана. Такого унижения страна не знала. Совет согласился отдать в жены и дочь Ань-цюаня. Но не захотел, чтобы тангутские воины шли с ханом грабить другие народы. Император молчал. Совет как бы отодвинул его в сторону. Ничего он не сказал и тогда, когда увидел среди сановников Цзунь-сяна. Он чувствовал, что его, кажется, ждет судьба предшественника. Начались длительные переговоры. Хан был неуступчив. Если император не дает воинов, пусть дает коней, верблюдов, тканей разных, меда и воска, серебра и золота, седел и саадаков с луками и стрелами, белых войлоков и цветных ковров... И все-в неслыханном количестве. - Надо дать,- сказал Цзунь-сян.- Пусть уходит. По всему видно, он Собирается напасть на кого-то. Для того и просит воинов. На кого же он собирается напасть? Думаю, на цзиньцев. Вот и пусть... Они нас бросили в беде. Они не меньше нас виноваты в нашем позоре. Пусть повоюют с ханом. Мы, сохранив при себе воинов, отомстим цзиньцам, вернем все, что сегодня отдаем хану-грабителю. В стан хана со всех концов страны стали сгонять скот, свозить добро. В его кожаные мешки перекочевала почти вся императорская казна. Ань-цюань проводил до крепостных ворот плачущую дочь Чахэ. Прощаясь, расплакался и сам. Он чувствовал, что уже никогда не увидит свою дочь. Предчувствия не обманули императора. Вскоре после того, как хан ушел в свои степи, обобрав тангутский народ, Ань-цюаня вынудили отречься от престола. А через месяц, на сорок втором году жизни, он внезапно скончался. Новым императором стал ученый князь, подслеповатый Цзунь-сян. IX Целый день хан охотился в степи с ловчим кречетом. Возвращался усталым и голодным. Недалеко от его шатра толпились люди. Наверное, снова сартаульский купеческий караван. Все более торными становятся караванные тропы в умиротворенной степи. Идут торговые люди из Самарканда, из Бухары, из Хорезма и Отрара. Иные продают товары тут, иные направляются дальше, в пределы Алтан-хана. Купцы люди ловкие и смелые. Он не однажды говорил, что как торговцы и поисках выгоды идут на край земли, так воин в поисках добычи должен переплыть все реки, преодолеть все перевалы. Сартаульский купец, до глаз заросший бородой, в пышной чалме, играя на животе пальцами, ходил за спинами своих подручных, торгующих тканями, орехом и миндалем, чашами из чеканной меди. Увидев хана, купец степенно поклонился. В его поклоне не было ни приниженности, ни рабской покорности. Хан спешился, пошел вдоль ряда, ощупывая ткани. Купец с готовностью разворачивал куски. - Эту ткань у нас называют карбас. Она не бывает крашеной. Прочна, легка. Ее любят простые люди. А это зендани. Ткань тысячи расцветок. Одежду из нее можно носить и в дни радостей, и в часы скорби... Зарбофат ' - так называют у нас эту ткань. Одежда из нее украшает достойных, при свете солнца она сияет, блестит, как роса на зелени весенней травы, в пасмурный день она сама излучает свет. [' Название тканей: к а р б а с - хлопчатобумажная, з е н д а н и - хлопчатобумажная набивная, з а р б о ф а т - златотканая парча.] - Ты где так научился говорить на нашем языке? - Великий хан, с младенческого возраста я путник. Я продавал свои ткани меркитам, кэрэитам, найманам... - А бывал ли ты в Чжунду или других городах Алтан-хана? - Бывал. Я везде бывал. - И сколько же просишь за эти товары? - Совсем немного. За кусок златотканой ткани - три золотых балыша, за кусок зендани - три серебряных '. [' Б а л ы ш - слиток серебра, золота, денежная еденица, заключала в себе до 75 динаров того времени.]. - Сколько ты платил за штуку в своей земле? Не торопись отвечать. Если солжешь, я снесу тебе голову! Купец, открывший было рот, онемел, потом взмолился: - Великий хан, не губи! - Говори правду, и ты останешься жив. - Я платил за штуку не дешевле десяти и... и не дороже двадцати динаров. - Ты что же, грабить нас приехал?- Хан взял кусок парчи, бросил и толпу.- Берите. Все берите у этого грабителя! С веселым визгом и смехом толпа расхватала и ткани, и орехи, и миндаль - ничего не осталось. Купец схватился за голову: - Вай-вай! - Иди за мной. Хан прошел в шатер. Баурчи подал мясо и кумыс. - Ешь, купец. В другой раз будешь умнее. - Великий хан, я бывал во многих землях. Большие и малые владетели оберегают караваны... Мы ищем выгоду - это так, но мы везем то, чего без нас не получишь... Хан велел кешиктенам принести из хранилища парчу, гладкий и узорчатый шелк, тонкие шерстяные ткани. Все это разложил перед купцом. - Ты думаешь, я это купил?- спросил хан,- Все, что мне надо, я беру мечом. Позовите Татунг-а... Как твое имя, купец? - Махмуд Хорезми. Махмуд из Хорезма. - Ты ешь, Махмуд. Пользу от торговли я вижу. И зря купцов обижать не буду. Но раз вы торгуете в моих куренях, вы должны служить мне. Нет - с каждым могу сделать то же, что сделал сегодня с тобой. - Тебе нужны воины, великий хан, А я бедный купец. - Мне нужны не только воины. Ешь!- Хан выбрал кость пожирнее, протянул Махмуду. Он ее принял, но есть не стал, держал в руках, и горячее сало ползло по его пальцам, падало на крышку столика, застывало белыми каплями. Совсем убит, раздавлен человек. В шатер вошел Татунг-а с дощечкой для записи повелений. - Скажи, Махмуд, сколько штук тканей было у тебя, и Татунг-а заплатит тебе за каждую штуку сполна. В темной, как ненастная ночь, бороде Махмуда блеснули зубы - рад! - Пока я только возвращаю отнятое,- продолжал хан.- Но ты получишь больше. Со своим караваном ты пойдешь в Чжунду. - Зачем, хан? - Торговать. Ну, и попутно кое-что узнаешь. Возьмешь моих людей погонщиками. - Нет, хан, твоих люден я не возьму. Без них мне будет легче. К нам уже привыкли... <А он неглуп>,- подумал хан, почесал бороду. - Будь по-твоему. Одно помни всегда и везде: верность принесет тебе богатства и почести, предательство - смерть. Махмуд из Хорезма не первый, кого он шлет за великую стену. О владениях Алтан-хана надо знать как можно больше. Под Чжунсином он увидел, что его войско много подвижнее, выносливее, упорнее в защите и яростнее в нападении, храбрее тангутского. А каковы воины Алтан-хана? Говорят, Алтан-хан может против каждого его воина выставить десять - пятнадцать своих. Орла, как известно, могут заклевать и сороки, если их много и они дружны. Однако у <золотых> чжурчженей нет дружбы с <железными> киданями и коренными жителями. Можно ли извлечь из этого выгоду? От Алтан-хана идет в его орду большое посольство - зачем? Его слава разнеслась по всему свету. И неизвестно, надо ли радоваться ей. На днях прибыли послы от уйгурского идикута Баурчика, следом - от карлукского хана Арсалана и от владетеля Алмалыка Бузара. Он с ними еще не говорил, но через Татунг-а выведал: идикут, хан и владетель Алмалыка отложились от гурхана кара-киданей и хотят покориться ему. Конечно, он их примет под свою руку. Но этим озлобит гурхана. И без того кара-кидане косятся в его сторону. Они приняли и обласкали недобитого сына хана найманского Кучулука. Надо бы направить коней туда. Но этого нельзя сделать, пока он не знает, что держит в мыслях золотой сын неба. Им стал тот самый пухленький князь, что вел когда-то переговоры с ним и Ван-ханом, тот, с чьего соизволения он получил титул джаутхури. Удивительно! Ему всегда казалось, что на троне Алтан-хана сидит не простой смертный, а и впрямь сын неба... Что скажут его послы? Он примет их всех вместе. Пусть смотрят друг на друга, на него и думают... Отпустив купца и Татунг-а, он сел у входа в шатер. Синие сумерки наплывали на степь. С Хэнтэйских гор сползала прохлада. В курене горели огни, дым аргала стлался над травой, его горечь смешивалась с горечью ая-полыни. Шумно резвились дети. Звенели молодые голоса, кто-то пел шутливую песню о бодливом козленке, сопровождая песню дурашливым меканьем, и ему вторил веселый смех. Хану захотелось подойти к любой из юрт, сесть в круг у огня, послушать разговоры, песни, шутки, но он знал, что, едва приблизится,- все замолчат. И станут ждать, что скажет он: если попросить, будут, конечно, разговаривать, будут и песни петь, только уже иначе... Он отъединен от людей с их будничными радостями и заботами, не нужен им, когда они сидят в кругу у огня. У них своя жизнь, у него - своя, и они не сливаются... Такие вечера вызывают в нем или тоску, или глухое раздражение. Другое дело на войне. Там его мысль, его слово становится страстью, жизнью и смертью тысяч, там он подобен духу, творящему бурю... К приему послов он готовился с великим тщанием. Велел сшить для всех кешиктенов шелковую одежду - каждой тысяче своего цвета, подобрать коней одной масти, одинаковое оружие, повелел нойонам, братьям и сыновьям надеть на себя самые лучшие халаты и самые дорогие украшения. Для него был приготовлен парчовый халат, расшитый по отворотам и рукавам золотыми нитями и жемчугом. Но он не стал его надевать. Великолепием своих одежд не удивить посла Алтан-хана. Остался в будничном холщовом халате и войлочной шапке. Единственным украшением был золотой пояс. Перед шатром, как и на курилтае, поставили трехступенчатый помост, укрыли его мягкими тангутскими коврами, он сел на трон, изготовленный тангутскими ремесленниками из черного дерева. От помоста на половину полета стрелы расстилался белый войлок. В конце его горели два огня - для очищения послов от всякой скверны и нечисти. У огней кешиктены отобрали у послов оружие, провели по войлоку к помосту. Послы идикута, карлукского хана и владетеля Алмалыка поклонились ему. Послы Алтан-хана остались стоять. Не взглянув на них, он ласково улыбнулся бывшим подданным гурхана. Через переводчиков послы выразили надежду своих повелителей, что Чингисхан, чье величие, как солнце, сияющее над миром, обогревает озябшие народы, будет для них отцом, заботливым и милостивым. Он улыбался, но слушал послов вполуха. Ему было известно, что они скажут, какие преподнесут подарки. Загадкой оставались послы Алтан-хана. С ними был Хо. Но увидеться с ним не удалось. Людей Алтан-хана было четверо, считая Хо. Впереди стоял высокий человек с широкими сросшимися бровями. По знаку хана он сделал шаг вперед, заговорил. Из-за его плеча выдвинулся Хо, глядя себе под ноги, стал переводить: - Мы прибыли к тебе, джаутхури... Хан перебил Хо: - У меня есть титул, дарованный мне небом. Я не джаутхури, я Чингисхан. Не поднимая головы, Хо перевел его слова. Широкобровый нахмурился. - На земле есть один-единственный государь, власть которому дарована небом,- наш хуанди. Все остальные владеют землями, народами с его соизволения. Мы прибыли к тебе, джаутхури, огласить указ о восшествии на престол нового хуанди. Этот указ тебе надлежит выслушать, стоя на коленях. Хан сорвал руки с подлокотников трона. Стоит ему взмахнуть, и послов вскинут на копья кешиктены. Но он опустил руки на колени, стал быстро перебирать пальцы, а сам улыбался неживой, застывшей улыбкой. В голове звенело, взгляд застилала пелена. <Не спеши, не спеши!>- твердил он себе. Ссора с Алтан-ханом не ко времени. Надо бы управиться с Кучулуком и хори-туматами... Но стать на колени? При всем народе, при послах!.. - Ваш золотой хан не отец мне. Но он может быть моим братом. А где вы слышали, чтобы брат слушал своего брата, стоя на коленях? - Хуанди единственный сын у неба, нет у него братьев. Они были упрямы, как волы, и все настойчивее требовали, чтобы он стал на колени. Разговор становился бесполезным, затягивая его, он обнаружил бы свою боязнь. - Кто такой ваш новый хуанди? - Князь Юнь-цзы. - А, так я его знаю! Видел. Ты, посол, глуп, а он, думаю, даже глупее тебя. Переведи все, как я говорю! И такой ничтожный человек - хуанди. Вставать на колени! Да я бы его не взял в помощники моему писцу Татунг-а. Удалитесь с глаз моих! Потом он велел запереть послов каждого в отдельную юрту. Сделал это для того, чтобы поговорить с Хо. Но переводчик не мог сказать ему чего-то нового: знал Хо не так уж много. Да, в Чжунду обеспокоены, там не ждали, что он сумеет одолеть императора Си Ся. Но сановники думают, что получилось это не оттого, что силен Чингисхан, а оттого, что слабы тангуты, погрязшие во внутренних неурядицах. Посольство хотело припугнуть хана, а заодно проверить, так ли уж он опасен. Потому-то во главе его поставлен Хушаху. - Ты мне говорил о каком-то потомке императора киданьской династии. Жив ли он? - Он жив. Но от дел его почему-то устранили. - Можешь свести моих людей с ним? - Могу... Хан, это, конечно, не мое дело, но ты напрасно так говорил с послами. Проезжая по степи, я видел мирные кочевья. Сюда придут воины нашего государя... Людей побьют. - Ты думаешь, они смогут прийти? - Если захотят... - А может быть, я приду к вам, если захочу... - Тебе не осилить императора. Да и зачем идти туда? Степи так широки и просторны. Меня до сих пор тянет сюда. Тут моя вторая родина. И Мне бы не хотелось, чтобы лилась кровь здесь или там. - Как поживает твоя сестра, наша добрая Хоахчин? - Хорошо. Все время вспоминает матушку Оэлун-фуджин, и тебя, и твоих братьев. Ее вторая родина тоже здесь, хан. Он велел Татунг-а принести мешочек с золотыми слитками. Вытряхнул их на столик, разгреб по всей крышке. Огни светильников дробились на золоте, и стол светился, как очаг, полный горячих углей. - Бери