л шаха монгольским владыкой, желал перед лицом грядущей грозы забыть старые распри, объединить силы... На глазах посла шах разорвал письмо. Он не боялся неведомого владыки степей, чье могущество скорее всего выдумка Кучулука. Однако неожиданно слова хана как будто подтвердились. В кыпчакских степях появилось неведомое племя - меркиты. Они вроде бы уходили от преследователей - монголов. Во всяком случае, шах оставил Кучулука в покое к двинулся в кыпчакские степи. IV Пара журавлей медленно тянула над серой весенней степью. Судуй достал из саадака лук и стрелу. - Джучи, ты бери того, что слева, а я... - Не надо,- Джучи отвел его лук. - Боишься, что не попадем? - Птицы летят к своим гнездовьям. Видишь, как они устали. Судуй проводил взглядом журавлей. Они медленно, трудно взмахивали крыльями. Куда летят? Что их гонит через степи и пустыни? - Мы как эти птицы...- сказал Судуй. - Усталые? - Не знаю... Но мне так не хотелось уезжать от своей Уки, от матери и отца... - Мне тоже... - Э, ты мог и остаться. Сказал бы отцу. - Моему отцу не все можно сказать... Да и скажешь...- Лицо Джучи стало задумчивым... - Вот когда ты станешь ханом... - Молчи об этом! - Почему? Ты старший сын. Кому, как не тебе, быть на месте отца? Джучи наклонился, подхватил стебель щавеля, ошелушил в ладонь неопавшие семена, стал их разглядывать. - Ты замечал когда-нибудь, что у каждого растения свое, на другое не похожее семя? - Кто же об этом не знает, Джучи? - Из семени щавеля вырастает щавель, из семени полыни - полынь. Так сказал мне однажды мой брат Чагадай. Далеко впереди, то исчезая в лощинах, то возникая на пологих увалах, двигались дозоры, сзади, отстав от Джучи и Судуя на пять-шесть выстрелов из лука, шло войско. Весеннее солнце только что растопило снега, степь была неприветливо-серой, в низинах скопились лужи талой воды, желтой, как китайский чай. Раскрыв ладонь, Джучи подул на бурые плиточки семян, они полетели на землю. Джучи наклонился, будто хотел разглядеть их в спутанной траве. - Если земля примет эти семена, тут подымутся новые растения. Ты замечал, Судуй, самые разные травы растут рядом. То же в лесу. Дерево не губит дерево. Земля принадлежит всем... Травам и деревьям, птицам и зверям. И людям. Но люди ужиться друг с другом не могут. - Травинке не много места надо, с ноготь. Дереву побольше. Лошади, чтобы насытиться,- еще больше. О человеке и говорить нечего. Ему простор нужен. Потому люди и не уживаются. - Нет, Судуй, не потому. Мы уже скоро месяц, как идем следом за меркитами. А много ли встретили людей? Почему мы гонимся за меркитами? - Они наши враги. - Но почему враги? - Кто же их знает! Горе они принесли многим. Моя мать до сих пор не может спокойно вспоминать, как была у них в плену. Если бы не Чиледу... - А мы несем людям радость?- Джучи строго посмотрел на него. - Ну что ты меня пытаешь, Джучи! Не моего ума это дело. Будь моя воля, я бы сидел в своей юрте, выстругивал стрелы, приглядывал за стадом или ковал железо. Судуй не любил таких разговоров. Джучи тревожили какие-то неясные, беспокойные думы. А как ни думай, ничего в своей жизни, тем более в жизни других, не изменишь. Он всего лишь травинка. И любой ветер к земле приклонит, и колесо повозки придавит, и копыто ссечет, Ему казалось, что у Джучи жизнь совсем иная... Однако в последнее время сын хана все чаще затевает такие разговоры, все более печальными становятся его добрые глаза. Скорее всего опять не ладит с братьями. Уж им-то что делить? Все есть, всего вдоволь... А на Джучи они смотрят так, будто он хочет у них что-то отобрать. Джучи не из тех, кто отбирает, Джучи скорее свое отдаст. От войска отделились несколько всадников, помчались к ним. - Джучи, пусть они попробуют догнать нас. А? Джучи оглянулся, подобрал поводья. Конь запрядал ушами. Судуй весело свистнул, поднял плеть. Из-под копыт полетели ошметки грязи, прохладный ветер надавил на грудь. Всадники, скакавшие за ними, что-то закричали, но Джучи только усмехнулся. Лошади перемахивали с увала на увал, расплескивали в низинах желтые лужи. Вдруг впереди показался десяток дозорных. Они неслись навстречу, низко пригибаясь к гривам коней. Джучи и Судуй остановились. - Вы куда? Там меркиты!- на ходу прокричали дозорные, но, узнав Джучи, осадили коней. Подскакали всадники и сзади. Среди них был Субэдэй-багатур. Из-под нависших бровей он сурово глянул на Джучи, негромко сказал: - Мы не на охоте... - Знаю. Что прикажешь делать?- Джучи тоже насупился. Он был недоволен, что отец поставил его под начало Субэдэй-багатура, но, кажется, впервые дал это понять. Субэдэй-багатур смотрел вперед, на серые горбы увалов, не поворачивая головы, проговорил: - Я только воин. Ты сын нашего повелителя - кто осмелится приказывать тебе? Но за твою жизнь я отвечаю своей головой. Мне хочется, чтобы она осталась цела. Субэдэй-багатур потрусил вперед. Постояв, Джучи направился за ним. Судуй поскакал рядом. Все молчали. С одного из увалов увидели меркитов. Они окружили себя телегами на плоском бугре, приготовились биться. - Все. Теперь они не уйдут.- Субэдэй-багатур снял с головы шапку, поднял лицо к небу, что-то пошептал.- Повеление твоего отца мы выполним. - А если бы не выполнили?- спросил Джучи. - Как?- не понял Субэдэй-багатур.- Нам было сказано идти, если понадобится, на край света. И мы бы пошли. Когда начнем сражение? - Зачем у меня спрашивать то, что надлежит знать тебе? Не думай, Субэдэй-багатур, что я хочу стать выше тебя. Но у меня есть просьба. Предложи меркитам сдаться без сражения. Мы сохраним много жизней... Субэдэй-багатур надвинул шапку на брови. Угрюмые глаза смотрели на меркитский стан. Джучи ждал ответа, неторопливо покусывая конец повода. - Твой отец повелел: догнать, истребить.- Субэдэй-багатур пожевал губы.- Мы не можем нарушить его повеление.- Посмотрел на потускневшее лицо Джучи.- Но мы можем обождать до утра. Если меркиты не желают умереть в сражении, они придут просить пощады. Тогда посмотрим... Развернув коня, Субэдэй-багатур потрусил к своим воинам. Вечером в стане меркитов горели тусклые огни. Джучи и Судуй сидели у входа в походную палатку, не разговаривали. Оба ждали посланца из стана меркитов. Но его не было. - Не придут,- сказал Судуй. - Нет,- согласился Джучи. Субэдэй-багатур поднял воинов задолго до рассвета. Скрыто, по лощинам, подвел их к стану меркитов. На заре ударили барабаны... Воины в трех местах прорвались сквозь заграждения. К восходу солнца все было кончено. В живых остались только женщины, дети, подростки и не больше двух-трех сотен взрослых воинов. Их заставили собрать на телеги все добро, запрячь волов и идти обратно. Среди пленных оказался младший сын Тохто-беки. Его подвели к Джучи и Субэдэй-багатуру со связанными за спиной руками. С глубокой царапины на лбу тонкой струйкой сбегала кровь, заливая правый глаз. - Где твои старшие братья?- спросил Субэдэй-багатур. - Мои братья счастливее меня. Они погибли в сражении. - Есть ли кто еще из рода твоего отца в живых? - Все там... - Развяжите ему руки,- приказал Джучи.- Субэдэй-багатур, я хочу с ним поговорить... Что-то буркнув, Субэдэй-багатур поехал к обозу, уходящему от места битвы со скрипом телег и плачем женщин. Сын Тохто-беки полой халата стер с лица кровь, пальцами потрогал царапину. - Больно?- спросил Джучи. Тот глянул на него с таким удивлением, будто услышал из уст злого духа святую молитву. Джучи велел подать ему коня и, когда немного отъехали, сказал: - Ты, видно, думаешь, мы не люди. - Какие же вы люди!- Сын Тохто-беки скосоротился, ожесточенно плюнул на траву.- Погубили весь наш народ. - А вы никого не губили? Спроси моего друга Судуя, кто лишил жизни его бабушку, кто мучил в плену его мать? И мою мать тоже... Люди твоего отца. - Что говорить о моем отце? Его давно нет. Нет и моих братьев. Скоро и я уйду к ним. О чем нам с тобой говорить, нойон? - Это Джучи, сын Чингисхана,- сказал Судуй. - Все равно. У вас впереди жизнь, у меня - смерть. Ни зависти, ни упрека не было в его словах, не было и отрешенности, а было ясное, беспощадное понимание своей судьбы. У Судуя заболело сердце от жалости к нему. - Э-э, тебя никто убивать не собирается!- сказал и сам не поверил своим словам.- Правда, Джучи? Джучи не отозвался. Он смотрел на сына Тохто-беки задумчиво-озабоченно. Спросил: - Почему вы не ушли куда-нибудь раньше? - Мы выросли на Селенге. Она нам снилась во сне. Хотели возвратиться. Думали, что-нибудь переменится. - Почему вечером не попросили пощады?- в голосе Джучи прозвучала горечь. Сын Тохто-беки повернулся к нему резко и круто, долго смотрел в лицо, наконец сказал: - Как бы ни просил загнанный заяц пощады у лисы, она его съест.- Прислушался к печальному скрипу колес и плачу женщин.- Разве вы нас могли пощадить? - Я бы вас пощадил... Как твое имя? - Хултуган. Хултуган-мэрген. - Значит, ты очень хорошо стреляешь из лука? - Я стрелял лучше всех. Джучи недоверчиво улыбнулся. У Хултугана сузились глаза. - Я говорю правду!- с внезапной злобой сказал он.- В твою голову я попал бы с расстояния в двести алданов. - Хочешь попробовать?- с веселым вызовом спросил Джучи. - Давай лук и стрелы и становись. Но ты не станешь! Отстегнув колчан и саадак, Джучи подал Хултугану. - Поедем, мэрген. Поскакали в сторону. Судуй испуганно оглядывался и молил небо, чтобы их увидел Субэдэй-багатур и остановил, запретил глупую, опасную забаву. Но всадники шагом двигались за обозом, Субэдэй-багатура не было видно. Что делать? Закричать? Этим криком он оскорбит Джучи. Рубануть Хултугана по шее, пока не поднял лук? Джучи не простит убийства... - Ну, где я должен стать?- спросил Джучи у Хултугана. - Вон там, у кустика харганы. - Джучи!- предостерегающе крикнул Судуй. Но он хлестнул коня, галопом взлетел на увал, соскочил с седла, стал лицом к ним. На голове белела войлочная шапка, жарко вспыхивала золотая застежка пояса, с правой руки свисала еле заметная с такого расстояния плеть. Хултуган тоже спешился, опробовал лук, подергав тетиву, примял жухлую траву подошвами гутул, утвердил ноги. Судуй вынул меч, пригрозил: - Попадешь в Джучи - убью! Не успеет он упасть на землю, твоя голова скатится с плеч! Вспотели ладони, и рукоятка меча стала скользкой. Хултуган насмешливо глянул на него, однако ничего не сказал. Судуй думал, что, если Джучи погибнет, ему придется убить не только Хултугана, но и самого себя... А меркит не спешил. То натягивал лук, и тогда жесткий прищур морщил кожу в углах глаз, то опускал, тренькал пальцами по тетиве, казалось, чего-то выжидал. Джучи стоял не двигаясь. Его конь пощипывал траву, тянул из рук повод. Вдруг Хултуган резко вскинул лук. Звонко тенькнула тетива. Стрела сорвала с головы Джучи шапку. Он подхватил ее, взлетел в седло, подскакал к ним. Лицо его было бледным, но в глазах сияла, плескалась радость жизни. Он засмеялся, показал пробитую шапку. - Чуть было не срезал одну из моих косичек! Неплохо. Но мы с Судуем, думаю, стреляем не хуже. Хултуган натянул лук, пустил стрелу в небо, тут же приложил к тетиве вторую и, когда первая стала падать вниз, перешиб ее надвое. То же самое повторил еще раз, молча вложил лук в саадак, подал онемевшему от изумления Джучи, сел на коня. - Почему ты... не убил меня? Ты промахнулся намеренно! - Я бы убил. Если бы ты дрогнул. Ты храбрый и потому достоин жизни, так неосмотрительно подаренной мне.- Покосился на Судуя, язвительная усмешка задрожала на губах.- Но промахнулся не намеренно. Твой нукер нагнал на меня столько страху, что задрожали руки. Судуй сжал руку Хултугана выше локтя, захлебываясь от внутреннего напора радости, сказал: - Ты хороший... Ты как Джучи... И тут же осекся. Хултуган смотрел на медленно плывший по степи обоз, и его глаза были как у смертельно раненного оленя. Судуй дернул за халат Джучи, придержал лошадь, зашептал: - Джучи, спаси ему жизнь! Спаси, Джучи! Джучи отвел его руку, ударил плетью коня. Отправив обоз вперед, Субэдэй-багатур остановил войско на дневку. Мирно курились огни, сизая пряжа дыма стлалась по серому войлоку степи. Судуй поднялся раньше Джучи, сварил суп, приправил его горстью сушеного лука. Джучи вышел из палатки, заглянул в котел, потянул ноздрями вкусный залах. - Молодец! - Я думал, что ты захочешь угостить Хултугана. - Правильно подумал... Эй, воин, приведи ко мне сына Тохто-беки. - Джучи, ты почему вчера подставил лоб под стрелу? - Не догадываешься? Мы с ним одной веревкой связаны. Один конец у меня в руках, другой у него на шее. И он правильно сказал - о чем нам говорить?.. Я хотел уравняться. Но забудь об этом. Не вздумай кому-нибудь рассказывать. - Даже моей Уки? - Ни твоей, ни моей. Сказал мужчине - сказал одному, говоришь женщине - слышит сотня. - Тебе было страшно? - А ты попробуй - узнаешь. Воин подвел к огню Хултугана. Царапина на его лбу засохла, черным косым рубцом пересекала лоб от волос до бровей. Он приветствовал Джучи как равный равного, и в этом не было высокомерия или горделивости, скорее-уважение. Судуй разостлал на траве попону, налил в чаши шулюн. - Ешь, мэрген, береги свои силы,- сказал Джучи. - Для чего они мне, мои силы? Джучи глянул на караульного, велел ему уйти, наклонился к Хултугану. - Я помогу тебе бежать. Хултуган держал в руках чашу с шулюном, дул на черные крошки лука, плавающего в блестках жира, старался собрать их в кучу. Но крошки, кружась, расплывались. - Я ждал, что ты это скажешь. Спасибо. Но я не побегу. У меня были братья - их нет. Была жена... Были друзья... Была родная земля... Были удалые кони-бегунцы, был тугой лук в руках... Ничего не осталось. Куда я побегу? Зачем? Для чего, для кого жить буду? - Напрасно вы не попросили пощады. Напрасно! - Почему мы должны были просить пощады? - Разве не виноваты перед нами? - А вы? - Мы тоже.- Джучи вздохнул, задумался.- Мы с тобой понимаем друг друга... Понимаем, а? Понимаем. Но для этого тебе и мне надо было глянуть смерти в лицо. Неужели и народы должны пройти через то же, чтобы понять друг друга?- Внезапно заторопился:- Пойдем к Субэдэй-багатуру. Покажи, как ты умеешь стрелять. Хултуган разбивал одну стрелу другой. Нойоны и воины удивленно ахали. Субэдэй-багатур покачал головой, проговорил с сожалением: - Если бы это был не сын Тохто-беки... - Пусть он будет моим нукером,- сказал Джучи.- Могу я его взять себе? - Об этом спросишь у отца. Джучи закусил губу, отвернулся. Из степи прискакали дозорные, всполошив всех криками: - По нашему следу идет войско! Очень большое. Субэдэй-багатур почесал ногтем переносицу, лохматые брови наползли на суровые глаза. - Что еще за войско? Воины, седлайте коней! Стан разом пришел в движение. Нойонам подали коней, и они следом за Субэдэй-багатуром и Джучи поскакали в ту сторону, откуда, как донесли дозорные, двигалось неизвестное войско. Судуй заседлал своего мерина и поехал догонять Джучи. Все поднялись на одинокую сопку, на которой толпились дозорные. По всхолмленной степи неторопливой рысью шли тысячи всадников. Над ними полоскались широкие полотнища знамен. Чужих воинов было в два раза больше. Субэдэй-багатур повертел головой, озирая местность, стал говорить нойонам, где кто должен построиться. Он был спокоен, говорил коротко, четко. Этому человеку был неведом страх... - Субэдэй-багатур, прежде чем обнажать оружие, надо узнать, чего хотят эти люди,- сказал Джучи.- Позволь мне поехать навстречу. - Чего они хотят - видно... - Но нам отец повелел идти на меркитов. Почему мы должны сражаться с другими?.. Субэдэй-багатур внял этому доводу. Что-то пробурчав себе под нос, он сказал: - Можно и узнать. Но поедешь к ним не ты. - Поеду я,- твердо сказал Джучи.- Судуй, следуй за мной, Он тронул коня. Субэдэй-багатур его не удерживал. Чужое войско, заметив их, остановилось. Холодок страха пробежал по спине Судуя. Вражеские всадники с пышными бородами, носатые, с накрученными на голову кусками материи, расступились, давая дорогу. Они рысью промчались в глубь войска, остановились перед человеком в богатой одежде. Он сидел на белом коне, уперев ноги в красных сапожках в серебряные стремена, равнодушно смотрел на Джучи и Судуя. - Почему вы преследуете нас?- спросил Джучи. Его не поняли. Потом подъехал переводчик в полосатом халате, и Джучи пришлось повторить свой вопрос. Человек на белом коне пошевелился, надменно сказал: - Я хорезмшах Мухаммед. И замолчал, будто этим было сказано все. Джучи слегка поклонился ему. - Мы с вами не желаем драться. Мы возвращаемся домой. Поверните своих коней назад. - Зачем вы приходили сюда? - Мы преследовали своих врагов. - А мы преследуем вас. - Почему? Мы вам не враги. Нашими врагами были меркиты... Лицо Мухаммеда осталось равнодушным. И Джучи горячился, голос его звучал резко, сердито. Судуй, предостерегая его, толкнул ногой, и он стал говорить спокойнее. - Мы бы хотели стать вашими друзьями. Если пожелаете, разделим с вами добычу и пленных. Зачем нам множить число убитых? Ради чего падет на землю кровь ваших и наших воинов? Белый жеребец шаха прижал уши к затылку, куснул коня Джучи, Мухаммед натянул поводья. - Уезжайте. Аллах повелел мне уничтожить неверных, где бы я их ни встретил. - Опомнитесь!.. Джучи не дали говорить. Развернули коня, ударили плетью. Под смех и свист они промчались ... сквозь строй воинов, возвратились к своим. Джучи ничего не сказал Субэдэй-багатуру, безнадежно махнул рукой. Но хорезмшах напрасно надеялся на легкую победу. Сражение продолжалось до вечера, и нельзя было сказать, на чьей стороне перевес. Ночью по приказу Субэдэй-багатура воины разложили огни, сами бесшумно снялись и ушли. V Ветер ошелушивал желтые листья с осин и берез, ронял на землю, сметал в Уду, они плыли, покачиваясь на мелкой волне, кружась в водоворотах, вниз, к Селенге, по ней дальше, к Байкалу. На берегу под темнохвойной елью горел огонь. Возле него снимал с кабарги шкуру Чиледу. Ветер крутил дым, и Чиледу жмурил глаза, отворачивался. Время от времени он посматривал в ту сторону, где пасся расседланный конь. Сняв шкуру, бросил ее на траву, отрезал кусок мяса, кинул на угли. Березовый лес на взгорье был чист и светел. Казалось, белое пламя поднималось из земли и сияло холодноватым немеркнущим светом, рождая в душе тихое удивление. Чиледу все больше любил леса своих предков. В них человек никогда не бывает одинок, он может говорить с соснами, елями, березами. Они отзовутся шелестом ветвей, трепетом клочьев отставшей коры. В степи человек, если он один,- он один. А тут кругом друзья. Деревья заслоняют человека от холодного ветра, от глаз людей... Правда, Чиледу бояться за свою жизнь нечего. Она прожита. Все, что у него можно было отнять, люди давно отняли. Осталась маленькая радость - одиноко бродить по лесам, спать на земле под баюкающий шум друзей-деревьев и потрескивание сушняка в огне. И ничего иного ему не надо. Ему бы и умереть хотелось среди деревьев... Пусть его последний вздох сольется с шелестом ветвей, пронесется над страдающей землей, и, может быть, дрогнет чья-то ожесточенная душа, смягчится чье-то зачерствелое сердце... Бронзовые листья неслись по течению, прибивались к берегу, запутывались в траве, намокали, тонули и плыли дальше по песчаному дну. Чиледу подумал, что все люди как эти листья. Несет, кружит их река жизни. Одни прыгают на гребне волны, другие катятся по дну. Но конец у всех один... Ветер был не сильный, но по-осеннему холодный. Приближается самая хорошая пора в жизни хори-туматов - охота. Они будут бить коз, изюбров, лосей, добывать белку, соболя, колонка, рысь... Только бы все обошлось и в этом году. С той поры, как хори-туматы побили воинов сына Есугея, Чиледу каждое лето ждал возмездия. Он был уверен, что хан ничего не забудет и не простит. Но время шло, на хори-туматов никто не нападал. Потом узнал, что сын Есугея ушел воевать Алтан-хана. Эта весть поразила Чиледу. С тех пор как он помнит себя, о стране Алтан-хана все говорили со страхом и уважением, ни один из владетелей не мог и помыслить о единоборстве, а вот сын Есугея дерзнул... Для хори-туматов это счастье. Если Тэмуджина растреплет Алтан-хан, ему будет не до хори-туматов. Если Тэмуджин осилит Алтан-хана, добыча будет так велика, что бедные жилища хори-туматов перестанут его прельщать. Мясо изжарилось, но было жестким, кабарга попалась старая. Чиледу проговорил вслух: - Кабарга старая... Сам я тоже старый. Зубы стали худыми. Из рук ушла сила. После смерти Дайдухул-Сохора Ботохой-Толстая хотела, чтобы он стал вождем племени. Чиледу отказался. Он не из тех, кто может править другими. Но его советами Ботохой-Толстая не пренебрегает и сейчас. Гибель Дайдухул-Сохора ожесточила ее, она возненавидела всех иноплеменников. Когда пришел Хорчи набирать себе тридцать жен, Ботохой-Толстая хотела его убить. <Ничтожному говоруну нужно тридцать жен. А у меня был один муж, и того отняли!> Чиледу едва ее уговорил. А позднее, когда стало известно, что хан ушел в Китай, Чиледу упросил ее отпустить и Хорчи, и пленных воинов хана. Пусть идут в свои степи, к своим семьям. Насилие никому не приносит счастья. Чиледу достал из седельной сумы железный котелок, вскипятил в нем воду, заварил листья брусники. Терпкий, горьковатый навар согрел нутро. Теперь можно и вздремнуть. Чиледу постлал под бок седельный войлок, прилег. От огня шло сухое тепло. Успокоительно поскрипывала ель. Человеку нужно немножко пищи, немножко тепла - и все. Что же его заставляет мучить себя и мучить других? Или надо потерять все, как потерял он, Чиледу, чтобы удовольствоваться тем немногим, что доступно каждому? Он задремал и увидел знойную степь, крытый возок, услышал гудение мух над потными спинами волов и тоскующую, как бы рвущуюся сквозь рыдания песню Оэлун. Песню оборвало ржание коня. Едет рыжий Есугей. Но теперь-то он знает, что надо с ним сделать. Его надо убить. Тогда все будет иначе. Конь ржал, и ему откликнулись другие. Надо успеть. Чиледу рванулся. И сон ушел от него. Огонь прогорел. Ветер кружил пушистый пепел. Призывно ржал его конь. Издали, с верховьев реки, доносилось ответное ржание. Хори-туматов там как будто не должно быть... Чиледу пошел к коню. На другом берегу за кустами черемухи промелькнули всадники. Он хотел их окликнуть, но что-то его остановило. Вгляделся. Всадники показались вновь. Они ехали оглядываясь. На голове у них были железные шлемы. Чужие. Воины. Пригибаясь, он побежал к коню. Надел узду, снял с ног путы, тихо повел в лес. Только бы не заметили. Только бы успеть предупредить. Но всадники, слышавшие ржание его коня, были настороже. Заметили. Бросились через реку, закричали. Он вскочил на коня, оглянулся. Из леса на берег Уды выскакивали новые всадники. Сколько .же их-тысяча, две, три? Стрела просвистела над его головой, ударилась впереди в сосну, отщепив от ствола кусок коры. Лошадь прянула в сторону. Вторая стрела ударила ей в бок, Чиледу соскочил на землю, побежал в гору, сквозь прозрачный березняк. Всадники настигли его, чем-то тяжелым ударили по голове. Он ткнулся лицом в опавшие листья. Очнулся на берегу реки, у своего огня. Чужие воины спешивались, подкладывали в огонь дрова, разрезали на куски мясо кабарги. Над ним наклонился пожилой воин. - Смотрите, он живой! - Если бы и сдох - ничего. Я эти места знаю. Голос говорившего показался знакомым. Чиледу приподнял тяжелую голову и увидел Хорчи. Тот приблизился к Чиледу, круглое лицо расплылось в довольной ухмылке. - Не ждал меня, Чиледу? А я вот, видишь, прибыл. И теперь уже никто не помешает набрать мне тридцать самых красивых женщин вашего племени. Чиледу сел. Перед глазами покачивались., расплывались лица людей, деревья, морды лошадей. Он закрыл глаза, долго сидел так. И когда снова открыл глаза, стал видеть более отчетливо. - Хорчи, мы и тебе, и всем другим сохранили жизнь... Зачем пришел снова?- Говорить ему было трудно, в голове что-то гремело, стучало. - Чингисхан с помощью неба покорил все народы,- сказал Хорчи. - Люди должны жить так, как они сами желают, а не так, как этого хочет сын Есугея или кто-то другой. Ты низкий человек, Хорчи. Тебе подарили жизнь. А ты несешь смерть. - Кто не покоряется Чингисхану, того само небо обрекает на смерть. - Хватит с ним разговаривать!- сердито сказал высокий нойон.- Пусть садится на коня и указывает дорогу. - Слышишь?- спросил Хорчи. Чиледу ненавидел этого человека с довольной усмешкой. Если бы враги были без него, их можно было увести куда-нибудь в глубь леса, но с ним это не удастся. А хори-туматы ничего не знают. И он ничем не может им помочь. - Я не поведу вас... - Тогда мы тебя убьем.- Хорчи хохотнул, будто сказал что-то забавное. - На коней!- приказал нойон.- Хорчи, прикончи его. Хорчи взял у воина копье, ударил в грудь. Чиледу опрокинулся на спину. Горячая боль хлынула к горлу, перехватила дыхание. Но сознание не покинуло его. Он слышал, как Хорчи выдернул из груди острие копья, как застучали копыта коней. Пошевелился, передохнул, и боль ушла, но тело стало словно бы чужим. С большим трудом он подтолкнул под полу халата руку, зажал рану ладонью, почувствовал слабый ток крови сквозь пальцы. Но ни прижать ладонь плотнее, ни сжать пальцами уже не мог. И понял, что это конец. Все было так, как он хотел. Над ним тихо шумел лес, качались ветви деревьев, косо падали желтые листья, и под берегом плескалась река. Сбылось его давнее желание, может быть, единственный раз в жизни... Но должно сбыться и другое. Его душа отлетит к небесным кочевьям и соединится с душой Оэлун. Ждать осталось недолго. VI Меж сопок мчался раненый хулан. По его спине с черным ремнем пробегала дрожь, из дымчато-серого бока струилась кровь, брызгами падала на покрытую изморозью траву. Хулан заворачивал голову и круглым обезумевшим глазом смотрел на преследователя. Его покидали силы, он все чаще запинался. Но устал и конь под преследователем. Хан бешено колотил пятками в потные бока коня. Еще немного... Еще... Хан привстал на стременах, натянул лук, нацелил стрелу в спину хулана. Мимо. От досады выругался, луком ударил по крупу коня. Хулан запнулся, упал на колени, однако тут же вскочил и побежал. Но расстояние сразу убавилось. И хан вновь поднял лук. Снова не попал. В его светлых глазах взметнулась злоба. Он стал кидать стрелы одну з,а другой, почти не целясь, и все они втыкались в землю то слева, то справа от хулана. Стрелял до тех пор, пока рука, опущенная в колчан, не наткнулась на пустоту. Отбросил ненужный теперь лук, резанул плетью коня. Хулан уходил, и было бы благоразумно остановиться. Но благоразумие покинуло хана. Неистовая ярость охватила его. Он терпел поражение и не хотел признать этого. Он ненавидел хулана за то, что бежит быстро, своего коня - за то, что бежит медленно, самого себя - за неумение верно послать стрелу. Конь хрипло, запаленно дышал, от ударов плети он даже не вздрагивал. Обессилел и хулан. Он уже не оглядывался, опустил большую голову, спотыкался чуть ли не на каждом шагу, его кидало из стороны в сторону. Конь неожиданно зашатался и рухнул на землю. Хан едва успел выдернуть из стремян ноги. Хулан остановился, уткнув морду в траву, постоял так и медленно лег. Хан сел на траву. Его руки и ноги подрагивали, сильно колотилось сердце. В душе уже не было ни ярости, ни ненависти. Не было и радости, что хулан не ушел, и жалости к загнанному коню не было. Жалко почему-то стало себя. Вытянул подрагивающие руки с крупными выпуклыми ногтями на больших и сильных пальцах. Кожа на тыльной стороне ладоней собралась в глубокие морщины, под ней синели набухшие жилы. С внезапно нахлынувшей тоской подумал: <Неужели старею?> Снял с головы шапку, провел ладонью по голове, ощупал косички. Волосы от лба до макушки почти совсем вылезли, в косички скоро нечего будет заплетать, в бороде и усах все гуще изморозь седины. Неужели близка старость? А жизнь только начинается. Вдали показались кешиктены. Он оставил их, когда ранил хулана. Хотелось добить самому. Не смог. Видно, не те уже стали руки, и глаз уже не тот, видно, ушла молодость... Ну, нет. Он никогда не будет старым и дряхлым, небо убережет его от немощи. Хан резко поднялся, пошел к хулану, на ходу доставая нож. Хулан пошевелил ушами, приподнял голову и вдруг с утробным стоном встал на ноги, сделал шаг, другой. Хан побежал к нему, путаясь в полах длинного халата. Хулан тоже стал быстрее перебирать ногами, перешел на рысь и скрылся за сопкой. Хан возвратился к коню. Его мокрый от пота, курчавый бок часто подымался и опускался, из влажных ноздрей с шумом, как из кузнечного меха, вырывалось дыхание, колебля перед мордой траву. Подскакали кешиктены. Никто ни о чем не осмелился спросить, Подали брошенный им лук и раскиданные стрелы - все до единой подобрали,- подвели чьего-то коня, хотели помочь сесть в седло, но он оттолкнул их, поставил ногу в стремя, левую руку положил, на переднюю луку седла, правую - на заднюю. Когда-то он взлетал в седло легко, как птица. Но сейчас ощутил груз своего тела и снова подумал об ушедшей молодости. До самого куреня никому не сказал ни слова. Его ставка - орду - напоминала огромный город. Выше всех была его зимняя юрта, обтянутая снаружи материей с крупными узорами, с горловиной дымового отверстия, расписанного китайскими художниками пламенно-красными красками, с резной позолоченной дверью - на каждой из двух створок дракон в окружении плодов и листьев. Слева и справа тянулись ряды юрт его жен и наложниц, сыновей, ближних нойонов, за ними, до крутых гор, прикрывающих орду от северных ветров, тянулись тысячи юрт воинов, харачу, рабов-боголов. Со всех концов его огромного улуса к орду тянулись дороги. По ним гнали овец, везли на телегах хурут, шерсть, кожу, купеческие караваны доставляли зерно и ткани, посуду из глины, стекла, меди, дорогие доспехи для мужчин и украшения для женщин, прибывали посольства с дарами и данью; от Мухали, добивающего Алтан-хана, бесконечной вожжой тянулись обозы, груженные добычей, и толпы пленных умельцев. Елюй Чу-цай советовал ему построить город с дворцами и храмами, обнести его крепкой стеной, как это водится в других государствах. Он насмешливо ответил: - Китай ограждался стеной - оградился? Для своего улуса я сам стена. А храмы... Небо всегда над нами, духи живут в степях и лесах, в долинах и горах. Кто молится - будет услышан и без храмов. - У каждого народа, великий хан, свой бог, и каждый молится по своему разумению. Ты основал всеязычное государство. Как кирпичи строения, не скрепленные глиной,- всяк народ сам по себе. Толкни плечом, и все посыплется. Скрепить народы может единая вера или разумное государственное устроение. - У всех одной веры нет и быть не может. Пусть на небе для каждого будет свой бог-господин, а на земле господин над всеми я. Эти и свяжет все кирпичи, А какой вывалится, я посажу воинов на коней и растопчу его в мелкие крошки. - Великий хан, сидя на коне, народы завоевать можно... - И те, что живут за стенами,- подсказал хан. - Да. Но управлять ими, сидя на коне, невозможно. Государь, прикажи не разорять города и селения. Пусть люди живут, как жили, и платят тебе... Ты возьмешь много больше того, что добывают твой воины. Так водится во всех государствах. Он с подозрением посмотрел на Чу-цая. - Ты хочешь, чтобы монгольский конь увяз всеми копытами в сточных ямах ваших городов и селений? Мы, кочевники, сильнее вас, и значит, наша жизнь более правильная. Потому небо благосклонно к нам. Своим настойчивым стремлением заставить его остановить бег монгольских коней и начать устроение жизни покоренных народов Чу-цай раздражал хана. Но он прощал ему все эти поучения и призывы за то, что Чу-цай умел - не раз убеждался - неплохо предугадывать будущее, был честен, смел, бескорыстен, сумел наладить строгий учет всех сокровищ, текущих к нему по степным дорогам, заботился, чтобы великолепие его двора смущало умы послов и чужедальних купцов, чтобы слава о его силе и могуществе распространилась по всему свету. Вот и сейчас, едва он подъехал к своей юрте, от двери до коновязи разостлали белый войлок. Сначала все это смешило его, но потом понял: так надо - и вскоре привык к знакам почтения, они уже не казались ему неумеренными. В одном он не изменил себе. Редко и неохотно, лишь по самым торжественным дням надевал богатую одежду. Летом ходил в холщовом халате, зимой в мерлушковой шубе. Он воин, и такая одежда ему к лицу больше, чем любая другая. Но пояс носил золотой. Это отличало его, повелителя. И этого было с него довольно. Не в этом радость, чтобы нацепить на себя как можно больше драгоценностей. Она совсем в другом... Ни на кого не глядя, он прошел в свою юрту. Следом за ним зашли Боорчу, Шихи-Хутаг, Чу-цай, Татунг-а. Снимая верхний халат, он обернулся к ним, сказал: - Делами будем заниматься завтра. Все они попятились к дверям, остался стоять только Боорчу. - Иди и ты. - Я хотел только спросить, не захочешь ли ты увидеть своего сына Джучи и Субэдэй-багатура? - Они вернулись? - Да, они только что приехали. Через день-два тут будет и Мухали. Как ты и повелел. - Останьтесь,- сказал он нойонам.- Позовите сына, Субэдэй-багатура и Джэбэ. Садитесь, нойоны. Это такие дела, которыми я готов заниматься и днем, и ночью. Весть о победе над меркитами гонцы принесли давно, ничего нового Субэдэй-багатур и сын, наверное, сказать не могли, а все равно послушать их хотелось: разговоры о победоносных битвах всегда вливали в него свежие силы и бодрость, побуждали к действию; мир становился таким, каким он хотел его видеть. Пришел Джэбэ. Этот храбрейший из его нойонов тяготился жизнью в орду. Для других посидеть в ханской юрте, подать совет или просто почесать языком, погреться в лучах его славы - счастье. Для Джэбэ - чуть ли не наказание. Его дело - мчаться на врага, увлекая за собой воинов. - Джэбэ, Субэдэй-багатур возвратился... Не застоялся ли твой конь? - Застоялся, великий хан! Когда седлать? - Сначала послушаем Субэдэй-багатура и моего сына. Субэдэй-багатур и Джучи не успели сменить походной одежды, Они принесли в юрту дух степных трав, запах лошадиного пота. Воины, вошедшие следом, свалили к ногам хана подарки - лучшее, что было захвачено у врагов. Субэдэй-багатур виновато сказал: - Меркиты не люди Алтан-хана, взять у них нечего. Боорчу присел перед подарками, с пренебрежением перебрал мечи в побитых ножнах, луки в простых саадаках, железные шлемы, большие чаши из белой глины, покрытые прозрачной глазурью. - Когда я был маленьким, моя бабушка говорила мне: <Идешь по дороге - подбирай все, что унести в силах, а дома и выбросить можно>. Хан нахмурился. Боорчу принижает вес победы Субэдэй-багатура. Он был против этого похода. Другого ждать от него не приходится. Боорчу все еще водит дружбу с отстраненным от дел Джэлмэ. А. тот не образумился, стоит на своем: война не приносит счастья. - Боорчу, скажи, в чем самая высокая радость для истинного мужа? Боорчу задумался, а хан смотрел на него. Они ровесники. Но косы на висках Боорчу туги и шелковисты, как в прежние годы, в круглой мягкой бороде, в редких усах ни единого седого волоса. Почему? Может, седина признак не старости, но зрелости ума? - Ну, Боорчу...- поторопил он его. - По-моему, самая высокая радость - сесть на быстрого коня, спустить ловчего сокола и мчаться за ним, подбирая сбитых птиц... - И все? Остыло твое сердце, Боорчу! Это радость маленькая. Самая большая радость в другом. Она в том, чтобы пригнуть к земле врага, захватить все, что у него есть, заставить его женщин рыдать и обливаться слезами, в том, чтобы сесть на его откормленного коня и превратить животы его любимых жен в постель для отдыха. Вот.., Ты говоришь: добыча так худа, что не стоило ее брать. Разве борец выходит на круг и напрягает свое тело только ради награды? Свалить всех, оставаясь на ногах, стать сильнейшим среди сильных - вот что движет борцом. А доблесть воина выше доблести борца, и радость его больше. По всему было видно, Боорчу не согласен. Но спорить с ним он был не намерен, повернулся к Субэдэй-багатуру и сыну, заставил их рассказывать о походе. Субэдэй-багатур, как всегда, был немногословен: - Ну, догнали... Разбили... Возвращаемся назад - нас догоняет войско. Сразились... Это для него было новостью. - Какое войско? Рассказывай ты, Джучи. - Хорезмшаха Мухаммеда. Владетеля сартаулов. - Позовите сюда сартаула Махмуда. Рассказывай, Джучи. Он часто перебивал сына вопросами, Ему хотелось знать о владетеле сартаулов как можно больше. И какой он из себя, и как одеты его воины, какое у них оружие, как они сражаются. То, что Джучи сам поехал на переговоры, рассердило его. - Это глупость! Тебя могли убить. - Убить могли и другого, отец. - Но ты - мой сын. Этот Мухаммед потом бы везде хвастал, что он снял голову сыну самого Чингисхана. Я недоволен тобой, Джучи. И тобой, Субэдэй-багатур. - В любом сражении я и другие твои сыновья рискуем головой,- упрямо возразил Джучи. - Пасть в сражении и отдать свою голову просто так, даром,- разница. Не умничай, Джучи, а слушай, что тебе говорю я. Кто мнит, что понимает больше старших, тот ничего не понимает. Сын замолчал. В юрту вошел Махмуд Хорезми. Этот человек, до глаз заросший бородой, со своим караваном проникал повсюду, выведывал все, что хотел знать хан. Под его началом немало мусульман, и все служили хану верно. Правда, а награда за службу была подходящая... Махмуд, кланяясь и оглаживая бороду, начал было сыпать пышное пустословие приветствий (до чего любят всякие сверкающие слова эти сартаулы!), но он прервал его: - Ты из Хорезма? - Твой ничтожный раб родился там. - Кто у вас владетель? - Хорезмшах Мухаммед, да продлит аллах его... э-э...- Купец запнулся, глаза его с синеватыми белками засмеялись.- Да будет ему во всем неудача! - Что это за владетель? Не вздумай принижать его, чтобы я возвысился в своих глазах. Говори правду. - Великий хан, владения хорезмшаха обширны и богаты, войско храброе и многочисленное. - Сколько же у вас воинов? - Мне трудно сказать. Но, думаю, хорезмшах может выставить не менее тридцати - сорока туменов. - Ого! Не прибавляешь? - Для чего? Я служу тебе, великий хан. - Крепок ли, един ли его улус? - Нет, великий хан. - Почему? - Большинство владетелей разных султанов, эмиров хорезмшах покорил в последние годы... - Я тоже подвел под свою руку многие племена и народы недавно. Ты хочешь сказать, у нас с ними все одинаковое? - Может быть, в чем-то и одинаковое. Мне судить об этом трудно. Я давно не был на родине. - Скажи, если все одинаковое, почему ты здесь? - Великий хан, в твоих руках дороги для купеческих караванов, идущих на восток. Чем будешь сильнее ты, тем безопаснее дороги, тем больше прибыль у купцов. Ты, великий хан, надежда всех, кто торгует или хочет торговать в твоих куренях, в городах и селениях тангутов, китайцев... - Думаю, ты говоришь правду. Ну, иди. Я позову тебя позднее. Он проводил взглядом купца, долго молчал. Весть о хорезмшахе меняла все его замыслы. - Видишь, Боорчу, не я врагов, а враги меня ищут... Все вы знаете, я повелел возвратиться Мухали, чтобы самому еще раз пойти на Алтан-хана. Теперь я этого не могу сделать. - Ты хочешь воевать с Мухаммедом?- спросил Боорчу. - Не я хочу... Джэбэ, ты отправляйся во владения Кучулука. Приведи их к покорности, Кучулука убей. Сде