как сумасшедший, громко закричал: -- Хой! Бегите! Хой-хой! Ищите дорогу!.. От неожиданности олени взвились на дыбы, зафыркали и шарахнулись в разные стороны, так же как шарахаются они от разъяренного волка. Чалык махал руками и кричал. Олень Агады тоже бросился, и она едва удержалась, вцепившись в его мокрую и скользкую шерсть. Олени бросались из стороны в сторону, но выхода из окружавшей их воды найти не могли. Олень-вожак, мотая рогатой головой, остановился как вкопанный перед черной зияющей топью. Потом вытянулся, рванулся вперед и забился в топкой грязи; грязь зловеще хлюпала. Чалык замер. Он испуганно смотрел, как любимый олень боролся со смертью. Олень-вожак надрывно фыркнул, ударил ногами и вырвался из топи. Умное животное как бы понимало, что промедление -- смерть. Отскочив от гиблого места, он вытянул шею, жадно потянул воздух и тут же круто повернул и бросился прямо в воду. Легко перебравшись через залитое водой место, он остановился и замычал. Мгновенно к нему бросились и все остальные олени. С силой рванул уздечку и олень Агады. Она пыталась остановить его, но Чалык, подскочив к ней, ловко поддержал ее, сорвал с оленя уздечку: -- Держись за спину! Олень кинулся в воду, и Агада быстро очутилась по другую сторону залитого места. Чалык, не задумываясь, побрел по воде по тому же пути. Вожак уверенно шел вперед, обнюхивая воду и осторожно ступая. Остальные олени, никем не управляемые, торопливо шагали за вожаком. Чалык хорошо знал повадки оленей. Олени всегда найдут дорогу, если человек поверит им, не будет мешать. Чалык устал и промок до костей. Уздечки и сумка тяжелым грузом давили ему плечи. Он попытался задержать заднего оленя, но тот метнулся и не дался ему. Тогда Чалык пошел на хитрость. На одном из поворотов голова оленя оказалась рядом с ним. Он вытащил горсть сушеного мяса -- олень протянул шею и длинным языком потянулся к его руке. Чалык ухватился за шею оленя, но садиться на него ему не хотелось. Это была единственная в маленьком караване Чалыка олень-самка; она несла на спине самое дорогое -- камуланы -- коврики для спанья, одежду и еду. Чалык подумал: "На спину пришлось положить тяжесть, а может, скоро родится олененочек". Олень побежал по воде, догоняя остальных, а Чалык, напрягая последние силы, поплелся вслед. Он заметил, что вожак бредет по глубокой воде, а остальные олени, поменьше ростом, чуть не всплывают. Олень Агады вытянул шею и забросил рога на спину. "Устал вожак, -- подумал Чалык, -- и лезет куда попало". -- Хой! -- закричал он. -- Хой! Хой! -- и побежал догонять караван. Агада криком остановила вожака. Не успел Чалык подойти, как вожак снова зашагал. Чалык ухватился за шею оленя, который потянулся к пучку болотной травы, и залез ему на спину. Удивился Чалык: вода стала глубже, а вожак идет смелее и шагает широко. Как так? Вскоре стали показываться островки, заросшие желтой травой. Островки стали увеличиваться, но вожак ни к одному из них даже не пытался подойти и брел водой. Показались первые кочки; их становилось все больше и больше. Вожак вывел караван из топких мест в сплошные моховые заросли. Чалык вспомнил, что отец рассказывал ему о моховой дороге, а женщины называли ее "люлька-дорога". Это такие места, где топкие болота заросли толстой коркой вековых мхов. Мхи переплелись с корнями болотных трав и мягких кустарников и образовали толстый и мягкий моховой ковер. А под этим ковром бурлит вода. Шагнешь на такой ковер -- моховой слой стремительно опустится вниз, под ногами заклокочет студеная вода, а впереди вырастет бугор. Но не успеешь поднять ногу, как освобожденное место поднимется, мох опустится там, где ступишь, а впереди вырастет новый бугор. А когда проходишь мимо высоких кочек, они сильно качаются; если ты неопытен, такая кочка может ударить крепко, свалить с ног. Идешь по такой дороге -- и шатаешься. Олени шагали смело, но подвигались медленно. Высокие кочки раскачивались, словно встречали и провожали маленький караван низкими поклонами. Агада прилипла к спине оленя и боялась взглянуть: ей казалось, что олень-вожак ошибся и попал в черные топи. Бедная девочка каждый раз, когда олень проваливался в мягкий мох, ждала смерти. К вечеру начали вырисовываться слабые тени кривых, чахлых деревцев. Стояли они по одному, по два, сиротливо и одиноко. Чалык первый увидел их и передал радостную весть Агаде. Но она не подняла головы. Деревца встречались все чаще и чаще; наконец стали попадаться крупные лиственницы; моховой ковер под ногами становился упругим и крепким. Солнце садилось за далекую синюю гору, подул холодный ветер. Запахло лесом, и вскоре острый глаз Чалыка разглядел вдали темную синеву тайги. -- Тайга! Впереди близко тайга! -- послышался его хриплый голос. Когда солнце закатилось, посерело голубое небо, олень-вожак остановился, и Чалык без труда надел на него уздечку. Обнимая голову оленя, он шептал ему ласковые слова и целовал своего спасителя в мягкие губы. Умные глаза оленя уставились в глаза Чалыка, а тот вытащил нож и проколол им себе ладонь. Выступила темная капля крови. Этой кровью Чалык намазал оленю около ноздрей. Затем легко надрезал ухо оленя и кровью его помазал свою косичку. Так серый олень-вожак стал кровным оленем Чалыка. Ночевать остановились на небольшом островке. Олени паслись близко, нехотя жевали болотные травы и веточки чахлых кустарников: оленьего мха не было. Агада, исхудавшая и ослабевшая, едва держалась на ногах. Желтое лицо ее, потемневшие, воспаленные губы, мутные глаза показывали, что она тяжело больна, но крепится, чтобы не тревожить и не огорчать Чалыка. Да и сам Чалык был неузнаваем: впали щеки, обострились широкие скулы, вытянулось лицо; старая парка сползала с острых плеч, ослабели руки. Он с горечью говорил: -- Сила от меня убежала, как ее догонять? От еды Агада отказалась. Плохо ел и Чалык. Ночь промелькнула быстро. Луч солнца искрился, играл, заливая золотом болотные поросли. Небо сияло изумрудно-синим прозрачным светом. Где-то невдалеке свистел болотный кулик. От болот тонкой бледной пеленой поднимался реденький туман и тут же таял и рассеивался. ...Олени уже давно цокали рогами над самыми головами спящих, но юные хозяева не поднимали головы, и никто из них не протягивал руки с вкусной подачкой. Олени могут ждать подолгу, но потом далеко уйдут и не возвратятся. Чалык открыл глаза и, щурясь от солнца, приподнялся. Любимые друзья, склонив рогатые головы, высовывали свои бледно-розовые языки. Всегда бывало так: добрый хозяин бросит им на язык щепотку крупной соли и погладит морду. Чалык с трудом протянул руку к своей походной сумке, но достать ее не мог, бессильно опустился и закрыл глаза. Вожак подошел близко и мордой толкнул в бок Чалыка. Встрепенулся Чалык и сел. Побежали перед глазами огненные мухи, а олени, Агада и желтые кочки куда-то поплыли. Над головой раздались резкое хлопанье крыльев и пронзительный птичий свист. Это первые птицы в долине Хэгды-ламу, свист которых поймало ухо Чалыка. -- Тайга!.. -- зашептал он и с трудом заставил себя встать. Чалык огляделся и начал будить Агаду: -- Агада, вставай! Тайга близко, тайга!.. Но Агада металась в жару и стонала. Чалык торопился. "К вечеру, -- подумал он, -- а может, и раньше будем в тайге. В тайге не страшно, в тайге хорошо. В тайге огонь добывать буду". В путь собрался быстро. Агаду он усадил на вожака. Она бессильно цеплялась за шею оленя, но удержаться не могла, сползала с его спины. Чалык привязал Агаду веревками, и маленький караван медленно двинулся в путь. Вскоре кончились болота, начался подъем. Чаще стали попадаться крупные деревья. Щебетали птицы. Изредка встречались заросли голубого мха-ягеля, самого лучшего и любимого оленями корма. К полдню караван подошел к тайге. Чалык остановился и с тревогой огляделся по сторонам: "Надо жертву тайге давать; без жертвы тайга не примет ни меня, ни моих оленей". Он быстро подошел к самой большой сосне и сделал на ее коре глубокую ямку, потом сорвал с каждого оленя по клочку шерсти, отрезал у себя от косички и от косы Агады по небольшому пучку волос. Все это он скатал в комочек, густо поплевал на него и заколотил в ямочку, сделанную в коре сосны. Вокруг ямки он очертил ножом кружочек, несколько раз приложился щекой к сосне и, когда убедился, что на щеке у него остался кусочек смолы, отошел. Караван двинулся в глубь тайги. Солнце перешло за полдень. Чалык выбрал самое лучшее место и остановил оленей. Сплошным морем лесов встала дремучая тайга. На склоне горы серо-голубым ковром расстилались сплошные заросли мха-ягеля. Чалык больше всего радовался за оленей. Для охотника олени -- все. Разве уйдет охотник без оленя дальше чума! Нет оленя -- нет у человека ног. Агада сидела, прислонившись к дереву, дрожала от озноба. Чалык хлопотал у костра. Он набрал сухих веток, надрал с берез тонкой коры и, присев на корточки, вытащил ремень, огниво и трут. Без труда выбил искру, но трут не загорался -- отсырел. Долго бился Чалык, вспотел, сбросил парку, снял шапку. Но вот блеснул огонек, и пламя стало с жадностью пожирать сухие ветки. Чалык торопливо подкладывал веточки. Потом он соорудил рядом с костром балаган, нарезал веток пихты и устроил мягкую постель. Костер горел жарко, но Агада все еще не могла согреться. Чалык покрыл ее своей паркой и пошел в тайгу добывать еду. Вернулся он скоро и принес полную шапку спелой брусники, желтой сараны и сладких кореньев. Коренья подсушил на огне, изрезал и сарану и коренья на мелкие кусочки, смешал все с брусникой -- получилась вкусная еда. Агада металась в бреду целую ночь, кричала и срывалась с места. Чалык с трудом удерживал ее. Всю ночь он не спал: то шептал заклинания, склоняясь над больной, то срывался с места и подкладывал в костер столько дров, что становилось нестерпимо жарко, то садился на корточки и, щуря узкие глаза, тихонько, украдкой плакал. Ночь длилась долго. Чалык с ужасом глядел на небо, с нетерпением ожидая рассвета. Лишь когда звезды побледнели и стали теряться в небе, а на востоке чуть забелела узкая полоска, у него закрылись глаза. Наутро Агаде стало легче, и она могла сидеть. К радости Чалыка, Агада даже немного поела. Весь день Чалык собирал коренья и сарану. Собранное рядками клал у костра и высушивал, а затем аккуратно укладывал в походную сумку. Агада догадалась, что Чалык собирается в далекий путь. Подолгу смотрел Чалык на солнце, на деревья, на тени от деревьев и в тысячный раз сам себя спрашивал: "Куда идти, где искать чумы?" Он старательно вспоминал весь путь, чертил сучком на земле паутину линий и громко разговаривал сам с собой: -- От отцовского чума пошел -- солнце било в глаза, к вечеру -- в левую щеку. В долину Хыгды-ламу пришел -- солнце смотрело на левую щеку, к вечеру -- в косичку. Теперь надо идти так: днем солнце пусть смотрит в косичку, а вечером -- в левую щеку. Так и решил. Через два дня собрались в путь. Собирались недолго -- помогала Агада. Чалык щупал по-хозяйски оленей и важно чмокал губами. -- Олени жиру мало-мало нагуляли, силы прибавили... Хорошо, шибко хорошо!.. Когда все было готово и пятерка оленей выстроилась ленточкой, Чалык надулся и, плохо выговаривая русское слово, крикнул: -- Тлогай! Агада вздрогнула. Чалык засмеялся, рассмеялась и Агада. Чалыку не приходилось погонять оленей, они шагали широким шагом, рассекая ветвистыми рогами таежные заросли. Нахмурилось небо, и крупными хлопьями полетел снег. -- Земля в заячье одеяло закутывается, -- сказала Агада. -- Этого снега не будет, его солнце съест, -- не согласился с ней Чалык. Чалык останавливал оленей, поднимал голову, искал солнце, но разве его найдешь, если черные тучи плывут по небу! На деревьях повисли белые клочья, побелела тайга. На третий день на одном из поворотов увидел Чалык два свежих следа: бежал заяц, а за ним лисица. У кривой березы он увидел пасть-насторожку, поглядел на следы внимательней и понял, что заяц перепрыгнул через насторожку, а лисица бросилась в сторону. Чалык торопливо дернул уздечку и подъехал к пасти-насторожке. По значку, вырезанному на бересте пасти, Чалык без труда узнал значок своего брата Одоя. Не веря глазам, он соскочил с оленя и бросился к пасти, ногой поскреб значок, замахал руками и воскликнул: -- Нашего рода пасть-ловушка! Чум близко! Чум брата моего Одоя! Олени сбились в кучку -- казалось, и они понимали, почему радуется их юный хозяин. У Агады на глазах были слезы от радости, и, сама не замечая, она без конца говорила: -- Чум близко! Чум близко! Чалык пустил оленей пастись. Агада удивилась: "Не ошибся ли Чалык? Зачем остановка, если чум близко!" -- Тут будем сидеть, -- сказал Чалык. -- Придет Одой пасть смотреть. Олени бродили по склону горы, копали снег, добывая из-под него сочный мох. Чалык, разгребая ногой снег, готовил место для костра. Вдруг олени бросились в разные стороны и по тайге прокатился отрывистый и звонкий собачий лай. Чалык узнал собаку брата Одоя и крикнул: -- Терна! Нох-нох! Собака прибежала, с визгом и лаем кинулась на грудь Чалыку. Он набросил ей на шею ремешок уздечки. Собака отчаянно лаяла. Одой не хотел осматривать самую дальнюю пасть на лисицу. Он думал: "Много обошел, устал, завтра посмотрю". Но Терна лаяла, звала, и Одой направил свои лыжи в ту сторону, где она лаяла. Братья встретились у старой сосны, крепко прильнули щека к щеке, долго держались за косички. Здоровенный Одой так прижал коротышку Чалыка к своей сильной груди, что тот едва отдышался. -- Агада, -- сказал Одой, -- ты теперь в чуме Панаки хозяйкой будешь. Храбрый Саранчо до весны укочевал... -- Здоров ли отец? -- перебил Чалык. -- Голова белее снега стала, -- ответил Одой. -- А мама? -- И Чалык испуганно взглянул на брата. -- Горе... -- вздохнул Одой. -- Горькие слезы глаза у ней съели -- солнца теперь не видит, из чума не выходит. Чалык тер глаза кулаком. Одой спросил: -- Много ли оленей привел? -- Только пять. -- И то радость! Пешему и один олень, как крылья подбитой птице... Поймали оленей. Одой хотел помочь Чалыку, но он легко забросил ногу и вскочил на спину оленя. Одой усмехнулся. Чалык крикнул: -- Посади Агаду! -- Зачем оленя мучить! И посадил на свои широкие плечи худенькую Агаду. -- Хой! Хой! Шагайте, -- ласково торопил оленей Одой, шурша по свежему снегу своими лыжами. "Большую радость принесла дальняя пасть, -- подумал Одой. -- Счастливая пасть! День назад она поймала золотистую лисицу -- лучшую из моей добычи". В чумах не ожидали радости. Панака растерянно бегал, дергал Чалыка за рукав парки, плакал, смеялся: -- Сын! Смотри, смотри! Это теперь твой лук. Его делал славный Саранчо. Мать кричала: -- Покажись мне, сын! Чалык опустился на мягкие шкуры, слепая обхватила голову сына и долго ласкала его лицо. Крупная капля упала на щеку Чалыка и покатилась обжигающей струйкой. Агада пряталась в мягкие шкуры. Одой принес в чум много дров, чтобы натопить чум пожарче. Дрова положил у костра и сказал: -- Еду надо готовить. Зачем путников словами кормить! В чум пришла жена Одоя, Талачи, и принесла большой кусок мяса дикого козла. Одой вышел из чума. -- Оленчиков посмотрю -- не сбиты ли у них ноги, не надо ли их полечить. -- Каких оленчиков привел наш мужичок? -- спросил Панака и вышел за Одоем из чума. -- Добрых, -- коротко ответил Одой. -- Эко ты, сын, добрых: всегда так бывает -- сильные живут, слабые умирают. Не об этом слово. Одой понял: -- Вожак серый, с подпаленным рогом, матка и три молоденьких. -- Эко радость! Панака подошел к оленю-вожаку и, нажимая кулаком на крепкую спину, с гордостью сказал: -- Этот бык имеет силу лося, а ум десяти лисиц! Оленей отпустили пастись и вошли в чум. -- Тише, -- зашептала Тыкыльмо, -- они спят. -- А мясо? -- обиделся Одой. -- Не ели, -- ответила Талачи: -- голова Чалыка горит... БЕЛКА -- ХИТРЫЙ ЗВЕРЬ Проснулся Чалык и не узнал ни леса, ни гор -- все покрылось белым пухом. В чуме мужчин не было, и он подумал: "Кто же усидит в чуме! По свежим следам лучшая охота". Панака и Одой вернулись поздно, у каждого полная сумка белок. Не утерпел Чалык, развязал сумку Панаки и долго гладил серебристо-дымчатые шкурки. Маленькое счастье свило гнездо в чуме Панаки. Ярко горел огонь в очаге, густой мясной запах наполнял чум. Много ли надо бедному чуму! Удачна добыча -- и он переполнялся радостью, как речка переполнялась весной, в разлив, до краев. Чалык не отрывал глаз от добычи. -- Белки нынче много, -- сказал Панака, -- в три лука добывать будем. -- От болезни на лыжах не убежишь, -- сказала мать. -- Пусть она сама бросит Чалыка, улетит из нашего чума в дымоход. На охоту пусть Чалык не идет. Все согласились. После сытного ужина каждый полез в свой меховой мешок. Все спали, только изредка стонала Талачи. Слепая Тыкыльмо не спала. Она сидела у очага, подбрасывала в огонь сухие ветки и думала о ясном солнце, о белоснежных днях. В полночь затрепетал чум, заскрипели шесты, застонали, заплакали. Охапками летел в дымоход льдистый снег и покрывал спящих белой пеленой. -- Буря... -- сказала слепая и смахнула с головы колючие льдинки. Буря злобно рычала, рвала кожаную покрышку чума. Собаки жалобно выли -- просились с мороза в чум. Слепая подползла к кожаному пологу и пустила собак, седых от снега. Они жалобно скулили и свертывались комочками в ногах спящих. Первым проснулся Панака: -- Однако, буря или сон разломал мою голову? -- Буря, -- ответила Тыкыльмо. -- Ты не спала? -- Нет. -- Эх, ты... -- вздохнул Панака. Проснулся Чалык, дернул голову -- кто-то держит. -- Эй, пусти! -- крикнул Чалык и подумал: "Верно, лесной хозяин держит меня". -- Кого, мужичок, ловишь? -- затревожился Панака. -- Косичку лесной хозяин крепко зажал в кулак, -- ответил смущенно Чалык, -- не пускает... Панака посмотрел: -- Косичка примерзла! Панака взял ножик и отколупнул косичку вместе со льдом. Встал Чалык, а на косичке льдинка болтается. Все засмеялись, а Чалык молча сел у костра, стал оттаивать льдинку на косичке. Панака выглянул из чума: -- С севера пурга, однако, два дня будет плясать. После такой бури добрая должна быть охота. Из чума не выходили. -- Зачем сердить и без того сердитую! -- шепнул Панака. Сидели кружком у костра -- грелись, курили. Подсел Чалык. Агада улыбнулась: -- В нашем чуме в бурю сказки рассказывают. Панака ответил: -- В нашем тоже. Тебе начинать. Агада опустила глаза -- застыдилась. Чалык посмотрел на отца: -- Не надо сказку, лучше про хитрость зверей. Панака выпустил густое облако дыма и сказал: -- Разгадайте загадку, а тогда я вам расскажу про самого хитрого зверя. Все согласились. -- Какой зверь самый хитрый? -- Лисица, -- ответил Чалык. -- Нет. -- Лючи, -- поправила его Агада. Панака задумался: -- Нет! Лючи в тайге не живут. -- Медведь, -- вставил Одой. -- Нет. Так никто и не угадал. Тогда Панака разъяснил: -- Самый хитрый зверь -- белка. Все удивились. Панака пояснил: -- Белки, как и люди, есть хитрые, хитрее десяти лисиц. И Панака начал рассказывать о хитрых белках: -- Белка всяко хитрит. Кто ее учит и как она знает, что ее охотник по следам ищет, -- этого я не скажу. Охотник, который след белки понимает, тот ее добудет, а который не понимает, всегда пустой в чум вернется. Старая белка, та по кругу ходит. Встанет утром и сделает вокруг дерева след; вечером придет -- опять след в след этот же круг сделает. Придет охотник, посмотрит и скажет: "Куда-то девалась", -- и уйдет. Есть белка еще хитрее: из своего дупла выйдет, с дерева вниз поглядит и на снег не сойдет -- она по деревьям скачет, десять или больше деревьев проскачет, а тогда на снег прыгнет и тропы разные делает во все стороны -- охотника путает. Обратно в дупло -- опять по деревьям скачет. Тут охотник должен глазами сильно искать. -- Как искать? -- не утерпел Чалык. -- Ведь она по дереву скачет, следов нет! -- Эх ты, мужичок! А ты смотри на снег и увидишь на нем шишки, веточки, иголки -- на снегу их хорошо видно. По ним и иди -- это белка, прыгая, набросала. Чалыку стыдно стало, как это он не догадался. Панака продолжал: -- Как весна придет, белку бить нельзя -- шкурка плохая. Она тогда не хитрит, без всякой опаски ходит на глазах охотника и даже с ветки смеется в глаза и облезлым хвостом машет. -- Я ее, хитрую, убью! -- похвастал Чалык. -- Расскажу еще про лося, -- перебил Чалыка Одой. -- Однажды вышел храбрый охотник на охоту. Лучше этого охотника и в тайге не было. Видит, огромный лось стоит, рогами о дерево шоркается. Выдернул из колчана охотник самую лучшую стрелу, натянул тугую тетиву. Взвилась стрела, молнией ударила лося в бровь и отскочила, разломившись на две части. Лось стоит по-прежнему шоркается о дерево. Схватил охотник вторую стрелу, заветную, с железным наконечником, и прицелился прямо в сердце бесстрашному лосю. Опять молнией блеснула стрела, ударила лося под лопатку, отскочила и разлетелась на три части. Все стрелы погубил тот охотник, а лось стоит, о дерево шоркается, страшные глаза его искры бросают, а из ноздрей пар валит и собирается в тучи темные над лесом. Лось стоит, охотник дрожит от страха. Вдруг лось взревел, да так, что ветки с деревьев посыпались и вершины деревьев закачались и заходили, как в бурю. Кинулся лось на охотника. Испуганный охотник бросил лук да на дерево. Лось поднял голову, разбежался да как ударит лбом о дерево! Закряхтело дерево, повалилось на землю, а охотник успел уцепиться за вершину другого дерева. Посмотрел лось, а человек опять на дереве сидит. Сшиб лось и это дерево -- охотник опять успел уцепиться за вершину другого дерева. Лось повалил множество деревьев, сделал целую просеку, а человека сбить не мог. Заплакал лось от горя, упал и скалой огромной сделался. Скала та называется Лосиной Головой, ее видно, когда поднимаешься на Горбатую гору... Не знал тот охотник, богатырь храбрый, что лось был священный. С тех пор эвенки стали сильнее лосей, но счастье эвенков лось унес с собой и схоронил под той огромной скалой. -- Сказка! -- вскрикнул Чалык. -- Это сказка! Одой не соглашался. Чалык вскочил и подбежал к Панаке: -- Сказку он говорил? Сказку? Панака усмехнулся: -- Так было давно, теперь сказкой стало. Буря не переставала выть, злобно хлестать по чуму. Люди молча ложились в свои спальные мешки. Панака рассмеялся: -- Чалык, косичку береги -- больше изо льда вырубать не буду. Сказал -- и сам в страхе подумал: "Может, и верно злой дух в наш чум поселился? Не было бы несчастья". Он вытащил из сумки деревянного божка и положил его под голову. То же сделали и все остальные. Только Талачи не могла отыскать своего божка, кряхтела и долго шарила в мешке. Тыкыльмо ощупью нашла голову Чалыка. Распустила ему косичку, гребнем из оленьего рога расчесала, заплела вновь и собрала ее в пучок на макушке, завязала этот пучок кожаной тесемкой, приникла своей щекой к щеке Чалыка: -- Теперь не примерзнет. Ложись, сынок... Она села у костра на корточки и вновь стала думать о ярком солнечном закате, о синем мглистом снеге, о белом, как молоко, небе... К утру буря внезапно утихла. Выбраться из чума люди не могли: он утонул в снегу. Одой и Чалык стали делать выход. Они с трудом открыли кожаный полог -- перед ними толстой стеной высился снег. Костяными ножами они резали снежные кубики и клали у входа в чум ровной стенкой. Когда выкопали яму, увидели синее небо, обрадовались. Первым вылез из снежной ямы Одой. Чалык подавал ему снежные кубики. К полдню чум откопали и поставили на новое место. Панака, Одой и Чалык быстро собрались на охоту. Сначала от чума шла одна лыжная дорожка -- охотники шли след в след, а потом потянулись три дорожки. Панака пошел к Большому ручью, Одой -- к Черному камню, а Чалык -- к Утиному озеру. До вечера охотники гонялись за белкой. Чалык, отыскав дупло белки по следу или по другим приметам, ударял посохом по стволу дерева. Белка высовывала хитрую мордочку и испуганно смотрела вниз. Чалык бил посохом по стволу еще сильнее, и белка высовывалась из дупла. Тогда он прицеливался и стрелой с тупым наконечником метко попадал в голову белки. Распластавшись в воздухе и взмахнув пушистым хвостом, добыча падала к ногам охотника. Шкурки сдирал Чалык умело, осторожно. Тушки бросал собакам. ...Солнце уже садилось за черную гору. Тайга погружалась в полумрак. Деревья глухо шумели. Охотники сошлись в условленном месте. Больше всех добыл Панака. Чалык отстал от Одоя только на три шкурки. Одой недовольно рассматривал свой лук и что-то бормотал себе под нос. В чуме пахло прелой шкурой, густой пар от котла плавал темным облаком и садился на шесты, постели, шкуры черными капельками. У очага хлопотала Агада. Она варила для охотников вкусный ужин -- рыбу с корешками, запасенными еще осенью. Чалык с достоинством настоящего охотника вошел в чум, сбросил сумку со шкурками, важно сказал Агаде: -- Зайца я на ужин добыл. Агада вытащила тушку зайца, острым ножом распорола ему живот. Печенку зайца она ловко посадила на острие своего ножа и подала Чалыку. Сердце зайца Агада отколупнула пальцами и съела сама. Чуть-чуть подмерзшее, оно вкусно похрустывало на зубах. Чалык с гордостью посмотрел -- Агада улыбнулась ему и опустила глаза. Тушку зайца она быстро разрезала на куски по числу мужчин и бросила в котел, где давно кипела в густом наваре рыба. Чалык подумал: "Как быстро бегают руки Агады! Вкусный будет ужин". И, проходя мимо нее, он слегка прикоснулся своей щекой к ее щеке. Агада встрепенулась, глаза ее вспыхнули, прищурились ласково и нежно, ниточки-брови слегка вздрогнули. Она смутилась и так стремительно бросилась к котлу с большой деревянной ложкой мешать варево, что Панака испуганно крикнул: -- Ой, ой, хозяйка, не переверни котел, а то все будем сыты! За ужином мужчины разговаривали мало: каждый занялся своим куском. Ели не торопясь, из котла черпали большими чашками; охотничьими ножами раскалывали кости, высасывали горячий мозг. Панака вытер руки о кожаные штаны, рукой погладил живот: -- Когда мясо попадает в живот, то рыбу он принимает плохо. Лисица, поймав птицу, не охотится за мышью. Надо мяса больше запасать. Одой сказал: -- Следы оленей диких видел. -- Где? -- Глаза Панаки беспокойно забегали. -- За Черным камнем снег ископан, помет от большого стада чернеет. -- За Черным камнем добыча плоха, там с подветренной стороны не зайдешь. -- По гладкой скале и горный козел не спустится, -- согласился Одой. Панака знал хорошие места для охоты. Решили идти за Каменный перевал. С вечера подготовили все, с чем идет охотник в тайгу. Собак-загонщиков Одой привязал на ночь к деревьям короткими веревками, корма им не дал, чтоб злее были, когда будут загонять зверя. Рано утром охотники ушли в далекую тайгу. Быстрее ветра неслись они на лыжах. Ловко скользили между деревьями, пробивались через колючие кустарники, прыгали через огромные снежные сугробы. Стадо диких оленей, напуганное собаками, безумно шарахалось из стороны в сторону. Собаки летели наперерез. Вдруг олень-вожак круто повернул, вздыбил передними ногами столб снега и, рассекая рогами воздух, с бешенством бросился в сторону охотников, а за ним и все стадо. Первую стрелу пустил Одой. Стрела острее копья ударила оленя в грудь. Животное бросилось в сторону и оросило снег горячей кровью. Одой поднял шапку, освободил одно ухо и стал прислушиваться к лесному шороху. Лай собак слышался близко. Чалык и Панака гнались за подстреленным оленем. Оставляя на снегу кровавые пятна, раненый олень быстро обессилел, и когда две меткие стрелы пронзили его грудь, он упал, распластавшись на снегу. Охотники полакомились горячей кровью, ободрали оленя, разделили на куски и закопали их глубоко в снег. Лишь на другой день принесли добычу к чуму. Часть мяса подвесили на дереве, закрыв берестой, а часть сложили у чума подальше от собак. Целые дни Агада, Талачи и слепая Тыкыльмо резали мясо на маленькие кусочки и терпеливо высушивали их у очага. Тыкыльмо брала кусочек на зуб; если он хрустел, как хрящик, значит скоро будет готов. Подсушивали долго. Опять Тыкыльмо брала кусочек, растирала его ладонями, и если он растирался в порошок, значит готов. Медленно наполнялись сумки, а к весне много надо было заготовить. Насушенное за день часто убывало с приходом охотников. Каждый хотел попробовать вкусной еды. Брали по две горсти, старательно растирали в порошок, сыпали в чашки и заливали кипятком. Мясная каша -- самая вкусная еда. Сердце женщины всегда прыгает от радости, если мужчина хвалит еду, сделанную ее руками. Сердце женщины обливается горечью, глаза пухнут от слез, если мужчина выплюнет еду. Не прошло и трех недель, как Агада и Тыкыльмо сказали: -- Сырого мяса нет, наши сумки туго набиты сушеными кусочками. К весеннему кочевью много надо: починить кожаные мешки, подправить седла, сшить обувь, в которой не страшна сырость. Панака вышел из чума и подошел к дереву, на котором они с Саранчо сделали зарубки. Долго смотрел, потом вошел в чум радостный: -- Третий день, как Саранчо повернул кочевье и двинулся в нашу сторону. Агада от счастья заплакала. Чалык вздохнул. Панака покачал головой: -- Глаза девки -- ручей незамерзающий, всегда светлая вода капает. Чалыку стало еще больше жаль Агаду. Он исподлобья поглядел на отца и подумал: "Убью на охоте зайца или птицу, печенку горячую за пазухой Агаде принесу". Слепая Тыкыльмо обделывала шкурки белок. Она долго их мяла и скребла. Выделав, гладила, перебирала пальцами, а крепки ли -- пробовала на зуб. -- Глаза потеряли свет, а руки все видят, и то счастье. Тыкыльмо спросила, высоко ли ходит солнце на небе, не повернуло ли оно на тепло. -- Вчера оно сильно грело мне лоб... -- Ты не ошиблась, Тыкыльмо, -- ответил Панака: -- солнце ходит высоко. Однако, холоду еще много и до весны далеко. Тыкыльмо вздохнула. Панака задумался, почему слепая спросила о солнце: "Зачем слепому солнце? Слепому и при солнце ночь, а согреться можно и у очага". Тыкыльмо терла глаза грязной тряпкой и тихонько всхлипывала. Панака рассердился сам на себя. Чалык прибежал из тайги с большой радостью: он нашел кладовую белки. Отыскал он ее не сразу. Первой обнаружила кладовую белки мышь. Чалык долго глядел на снег и увидел длинную кружевную дорожку. "Ага, мышь бежала!" И он пошел по следу. Дорожка привела к большому дереву. У дерева воровка-мышь выронила несколько орехов. Чалык взял орех, раскусил, съел вкусное зерно и стал старательно искать кладовую белки. Хитрая белка не положила своих запасов в большое дупло, а устроила кладовую в дупле, под большим корнем этого же дерева. Чалык едва отыскал вход в кладовую: очень хитро белка закрыла вход мхом и сухими веточками. Чалык освободил руку от рукава, просунул в нору и вытащил горсть запасов белки. Это были сухие грибы, колоски таежных трав, сухие ягодки костяники и орехи. Чалык набил орехами свою охотничью сумку и заторопился в чум. Панака разгрыз несколько орехов, обрадовался: -- Где нашел, мужичок, кладовую? -- В дупле под корнем дерева. -- А след белки к нему был? -- Нет. По следу мыши нашел кладовую. -- Не для мыши ли делала запас белка? -- Однако, для мыши... Нет, -- растерялся Чалык, -- для себя. -- Ой-ой, мужичок, хитрость белки разгадать не можешь! -- щурил глаза Панака. Чалык задумался. Панака не унимался: -- След у дупла хорошо смотрел? -- Хорошо. -- Плохо! -- рассердился Панака. Чалык вспомнил: -- Мышь мертвая у дупла лежала. Панака сказал: -- Белка хитрая. Она сразу поймала мышь-воровку, но дала ей время дорожку протоптать, чтобы самой потом по этому следу ходить в кладовую. А чтоб другим мышам отбить охоту воровать, она убила мышь и положила у самого входа. Другие мыши придут, увидят мертвую подружку и скажут: "Тут мышей не милуют, насмерть бьют", -- и убегут в страхе в свои мышиные норы. Все слушали рассказ старого охотника, удивлялись, как он много видел, много знает. Только Чалык от досады кусал губы. Панака спросил его: -- Все ли взял из кладовой? -- Все, только грибы оставил. -- Хватит ли белке до весны? -- Хватит. -- Много ли у нее запасов? -- Много. Панака почесал за косичкой, вздохнул: -- Запас у белки большой -- зима длинная... -- Почему так? -- спросила несмело Агада. -- Всегда так бывает: если зверь большой запас готовит -- длинная зима будет. "НИКТО НЕ ВИДИТ МОЕГО СЕРДЦА" Жить становилось с каждым днем тяжелее. Мало становилось зверя. А гоняться за зверем на лыжах -- много надо сил. И Панака стал думать о перемене стойбища. Ночь он спал плохо. Слышал, как всхлипывала у костра Тыкыльмо, и в голову его лезли тревожные мысли: "Как кочевать на пяти оленях? Никакой поклажи не увезти". Панака посоветовался с сыновьями. Решили кочевать в сторону восхода солнца, ехать пять дней и у реки поставить чум. Трижды придется делать один и тот же путь. Нагрузив пять оленей, первыми отправились Панака и Чалык. Опустел чум. В нем остались только Тыкыльмо, Талачи и Агада. Одой ушел на охоту. Тыкыльмо сучила жильные нити. Агада и Талачи шили маленькие унты и парку. Талачи ждала ребенка, и женщины торопились до прихода мужчин в чум приготовить все необходимое для него. Женщины слегка покачивались и пели протяжно и жалобно, как вьюга стонет в дымоходе. Каждая пела о своем. Тыкыльмо -- о светлой речке, где тонет золотой месяц и купаются синие вершины гор; Талачи -- о маленьком сыне, у которого губы краснее костяники, глаза хитрее лисьих, а ручки цепкие, как лапки серебристой белки. Агада нежно пела о том, кто уколол ее сердце иголкой и посмотрел в глаза синей звоздочкой, кто к ее щеке приложил свою горячую щеку. Одой вернулся с хорошей добычей -- убил горного козла. Сбросив парку, Одой молча взял нож. -- Огонь умрет -- что сидите! -- рассердился он. Агада быстро вышла из чума и вернулась с охапкой сухих сучьев. Костер ярко вспыхнул, и забегали по чуму желтые пятна. Одой обдирал козла. Вокруг чума выли и бесновались голодные собаки. Тыкыльмо облизала шершавые губы: -- Чую мясо доброго зверя. Одой молчал. Ответила Агада: -- Оленчика маленького добыл Одой. -- Однако, нет, -- ответила Тыкыльмо, -- у оленей нет сейчас оленят. Одой рассмеялся: -- У Агады глаза даже зайца от белки не отличат! Агада обиделась: она и сама знала, что ошиблась. Одой одним взмахом распорол живот козлу. Вытащил печенку; половину съел сам, а остальное подал матери: -- Возьми, мать, может язык твой узнает мою добычу. Тыкыльмо глотала большие куски. Талачи и Агада следили за ней голодными глазами. Тыкыльмо сказала: -- Без собак добычи не бывает. Дай им, Одой, они голодны. -- Угадала добычу, мать? -- не отставал Одой. -- Не похожа эта печенка на оленью, да и зайцем от нее не пахнет. Не убил ли ты, сын, козла? -- Козла догнала моя стрела, -- с гордостью ответил Одой и сунул по небольшому кусочку мяса Талачи и Агаде. Те проглотили кусочки и еще больше захотели есть. -- Ловкий! -- порадовалась мать. Талачи бросила довольный взгляд на мужа. Только Агада еще ниже склонила голову. Одой разделил внутренности на шесть кучек; одну сделал побольше: -- Это Терне, она отыскала козла и загнала его на скалу. -- Терна в чуме -- добыча в чуме, -- сказала Тыкыльмо. Одой открыл полог чума и быстро разбросал кишки в разные стороны. Собаки рвали добычу, злобно рыча. В чуме варили мясо. В этот вечер спать легли сытыми. Только собаки по-прежнему рычали, царапали кожаную дверь -- требовали еды. ...Вернулись Панака и Чалык. Когда сели у очага, Панака раскурил трубку, счастливо улыбнулся: -- Доброе место отыскали: белки много, корма оленям много, все сыты будем. -- Речка небольшая, однако рыба в ней жирная. -- И Чалык выбросил из сумки зубастую щуку. -- Речка? -- удивилась Тыкыльмо. -- Какое же эта место? -- Речка. Рыбы в ней больше, чем в нашем озере. Ходу от нее до Синей реки один день, -- объяснил Панака. -- Зачем близко к Синей реке подошли? Черный ветер налетит! Ты забыл, Панака, слова старого Лантотира -- вожака нашего рода! -- затревожилась слепая. -- Синяя река для богатых, они принесли духу -- хозяину реки -- богатые жертвы, хозяин и отдал им эту реку. Надо дальше поставить наш бедный чум. Старый Лантогир говорил: "Чумы в темной тайге ставьте. Синей реки бойтесь". Все опустили головы. Тыкыльмо набила трубку; голос ее дрожал: -- Синяя река из страшного моря вырывается с криком и плачем, а вода в ней -- слеза... слеза... Слушайте старую Тыкыльмо, слушайте... В древние времена жил могучий богатырь -- море Байкал. Была у него единственная дочь Ангара. Красивее ее не было на земле. Когда отец мирно спал, бросилась Ангара бежать к красавцу Енисею. Проснулся отец, гневно всплеснул волнами. Поднялась буря, зарыдали горы. Даже небо почернело от горя, звери в страхе разбежались по всей земле, рыбы нырнули на самое дно. Даже птицы, взмахнув крыльями, унеслись к солнцу. Только ветер выл да бесновалось богатырь-море. Могучий Байкал ударил волной по седой горе, отломил от нее скалу и с криками проклятия бросил вслед убегающей дочери. Скала упала на самое горло красавице. Взмолилась синеглазая; задыхаясь и рыдая, стала просить: "Отец, я умираю от жажды! Прости меня и дай хоть капельку воды". Байкал ответил: "Я могу дать только мои слезы!" С той поры и течет Ангара в Енисей водой-слезой, а седой Байкал всегда одинокий, злой, хмурый, страшный. Скалу, которую бросил Байкал вслед дочери, назвали люди Шаманским камнем. Там приносится Байкалу обильная жертва, иначе разгневанное богатырь-море сорвет Шаманский камень, вода хлынет и зальет всю землю. В чуме притихли. Чалык вспомнил злые, бегающие глазки Тимошки. -- От лючей я слышал, что ходят они на лодках по Синей реке. Лодки те больше, чем десять чумов. Лючи заставляют ветер гонять эти лодки по воде. Губы Агады побелели от страха. Тыкыльмо и Талачи закрыли лица ладонями. Одой сдвинул тяжелые брови, стиснул зубы. Закружились в голове у Панаки мысли, как злые вихри. Тишину в чуме нарушила Талачи. Она громко заохала. Панака блеснул сердитыми глазами: кочевать надо! Панака решил поставить чум подальше от Синей реки. Каждый поклялся огнем, луной и солнцем, что не посмотрит на Синюю реку даже с горы; если будет умирать от жажды, воды у нее не возьмет. x x x Собирались в тяжелый путь. Женщины разобрали чум и разложили его на оленей. Мужчины приготовили ношу для каждого, на спины собакам навьючили понемногу. Только Терна, свободная, бегала, юлила хвостом. Панака вынул нож, сделал на дупле рядом с остатками костра несколько значков, воткнул посох, наклонив его в ту сторону, куда держали путь. Приедет Саранчо, взглянет на значки, на посох и повернет к чуму Панаки. Перед отходом каравана Панака вновь подошел к дереву со значками. Агада напрягала слух, чтобы не проронить ни одного слова Панаки, а он, прищурив глаза, наморщив лоб, глухо говорил: -- Вышел -- луна была на исходе. Шел, шел -- луны не стало. Сейчас новая луна с ноготок народилась. Значит, Саранчо сделал привал у Щучьего озе