ов. Я с изумлением смотрел на этих воинов. Конюхи вели попарно коней василевса. Арабские и каппадокийские жеребцы, покрытые пурпуровыми чепраками с вышитыми на них орлами и крестными знаками, танцевали от полноты жизни. На поводах у псарей рвались в поле борзые. Над челками коней трепетно покачивались розовые и белые страусовые перья. Василий ехал верхом, в простом воинском плаще, под которым блистал панцирь. Как изменилось его лицо за эти годы! Но запавшие от бессонных ночей и огорчений голубые глаза и гневно поднятые дуги бровей по-прежнему выражали непреклонность воли. Борода василевса поседела, на лице легли морщины. Ради спасения ромеев он с одинаковым терпением переносил зной сарацинских пустынь и стужу фракийских зим. По-прежнему висел в воздухе купол св.Софии, символ небес на земле. Как орлица, он укрывал своими крыльями всю нашу жизнь. Но в страшное время жили христиане. Уже нечестивые агаряне завоевали гроб Христа, уже ускользали из рук василевса наши дивные владения в Италии, и со всех сторон ромеев теснили враги. Василий решил сокрушить ярость болгар, чтобы развязать себе руки для военных действий в других концах государства. Я вспоминал стихи Иоанна Геометра: Рычи, о лев! Пусть прячутся лисицы в норы, Услышав твой могучий рев... Поэт написал пророческие стихи! Сколько раз рычал наш лев, и враги прятались в свои трущобы. Самуил укрылся в горах. Но будем справедливы даже к врагам. Не трусливая лисица пряталась в Немице, а воин, тоже львиной породы, жестокий соперник василевса. Когда раздавался среди горных вершин его голос, стены нашего города содрогались. Выходили на единоборство два титана. Но силы их были неравными. У одного было множество воинов, коней и камнеметательных машин, у другого - отряды плохо вооруженных поселян и пастухов, хотя и готовых умереть за свою свободу, однако еще не постигших, что в единении сила. Мы продвигались по разоренной стране, мимо селений, покинутых жителями, среди которых было много манихеян. Непостижимо было, как могли существовать люди в такое звериное время. Казалось, что на людей низринулись с небес все воображаемые несчастья. Всюду, куда ни падал взор, видны были пепелища, руины, оставленные пахарями нивы, и стаи черных птиц кружились над трупами людей и раздутыми тушами животных. Наступали сумерки. Голубые горы стали совсем темными, подул холодный ветер. Зазвенели трубы, подавая воинам знак остановиться и готовиться к ночлегу. Возы перестали скрипеть. Я стал осматривать местность, чтобы выбрать подходящую поляну для лагеря. Но место было неблагоприятное для возведения лагеря: с обеих сторон возвышались горы, а у дороги лежало селение, превращенное пожаром в груду углей и пепла. Неизвестно было, что сталось с его жителями. Вероятно, несчастные спрашивали судьбу, за что обрушились на них такие испытания, и не находили ответа. Василий осторожно сошел с коня. Конюх поцеловал ему руку, принимая позолоченный повод. Василевс сказал: - Здесь ждет нас отдых. Было отдано распоряжение ставить шатры. Запахло привычным для меня дымом лагерных костров. Приняв положенные меры предосторожности, воины приступили к изготовлению пищи. Но вежды их смыкал свинцовый сон. Положив на землю щиты, служившие им в походе постелью и подушкой, христолюбивые воины уснули. Только в шатре василевса еще долго блистал огонь светильника. Когда на востоке занялась заря, нежнейшая, как роза, мы снова двинулись в путь, оставив после себя золу костров, обглоданные кости и конский навоз. Войска шли с большой осторожностью, и в дороге было время подумать о многих вещах. Однажды наши воины схватили в придорожной роще лазутчика. Под плетьми он сознался, что его прислал Самуил. Ему было поручено разведать о численности наших сил. На допросе выяснилось, что соглядатай - богомил. Я пошел посмотреть на него. Еретик лежал на земле, истерзанный, в жалких лохмотьях, сквозь которые просвечивало худое и грязное тело. Судя по его виду, это был поселянин, еще не старый человек, Два воина, стерегшие его, играли в кости и переругивались между собою, третий занимался починкой обуви, пришедшей в негодность во время переходов по щебнистым горным дорогам. Я спустился в погреб и склонился над пленником. - Ты богомил? - спросил я. Он ничего не отвечал. - В кого ты веруешь? - опять задал я вопрос. Пленник продолжал лежать, не отвечая мне ни единым словом, и только стонал, когда делал какое-нибудь движение. - В кого ты веруешь - в дьявола или в бога? Он перестал стонать, повернул ко мне лицо, все в ужасных кровоподтеках, и с невыразимым страданием произнес пересохшими губами: - Не мучай меня перед смертью. - Ты умрешь, когда придет твой час. Но покайся перед концом жизни. Ее ты уже погубил. Спаси хотя бы свою душу. Отрекись от дьявола! - Это вы служители дьявола, - вдруг дерзко прошептал он, - заковали бога в серебро и золото, опьянили себя языческим фимиамом, подобно идолопоклонникам... - Как ты осмеливаешься произнести подобное?! - в гневе воскликнул я. - Ты лжешь! - Нет, я говорю истину. Вы живете в мире сатаны, а мы вздыхаем по другой земле, созданной не сатаной, а богом для счастья всех людей, бедных и богатых. - Ты еретик, - сказал я. - В писании сказано, что мир был создан в шесть дней, а падший ангел низринут с небес. Он ничего не творил, а только разрушал. - А я верю так, как нас учил отец Иеремия. Еретик поднялся с трудом на локте и продолжал, глядя на меня лихорадочно блестевшими глазами: - Все видимое - землю, растения, камни, человека - создал сатана. Поэтому мир и погибает, как в блевотине. Не мог бог создать такой мерзостный мир!.. Боже мой, как я страдаю! Он погладил лицо рукой и умолк. Воины по-прежнему метали кости и ссорились, так как один из них предполагал, что товарищ обманывает его. Тот, что чинил башмак, с тупым видом смотрел то на меня, то на пленника, которого он стерег. Два мира! Один - созданный сатаной, другой - богом. В этом воззрении чувствовалось нечто от платоновской философии, от учения гностиков. В каком мире жил я сам? Я вспомнил пышное, горячее тело Фелицитаты, с которой у меня была встреча в жизни, ее полные руки, разгоряченное любовью дыхание. А красота Зои, любившей меня в Трапезунде, когда я был поглощен звездами, или печальная любовь Евпраксии, пошедшей ради меня на прелюбодеяние, худоба Тамар, случайно встреченной в константинопольском предместье? Другие тени проплывали передо мною. Неужели все это только тлен и гниение? Или красота другой, облеченной в пурпур? Впрочем, чем же отличается тело августы от простонародной женщины? Значит, все зависит от того, какими глазами мы смотрим на женскую красоту, на мир. Но откуда у этого невежественного по внешнему виду человека такие сложные представления о мире? Мир наш создан дьяволом? У меня мороз пробегал по коже. Мир, наполненный церковным пением и фимиамом! На шестой день мы подошли к болгарским засекам. За ними лежали плодородные долины Стримона, цель нашего похода. Непреодолимые трудности еще ждали впереди на нашем пути. Но василевс пылал огнем мщения. Этот человек незначительного роста и мало чем примечательный по внешности обладал душою героя. Перед нами одна за другой вставали горы. Взирая на эти неприступные кручи, мы думали со страхом о предстоящем сражении. Как птенцы во время бури, мы окружали Василия и шептали молитвы. Здесь были все делившие с ним в течение стольких лет опасности воинских трудов: Константин Диоген, Василий Трахомотий, Феофилакт Вотаниат, Давид Арианит, Лев Пакиан, Никифор Ксифий, ставший некоторое время тому назад доместиком, и поседевшие на войне Николай Апокавк и Никифор Уран, руки которого уже дрожали от бремени лет. С нами не было Варды Склира, великого тактика. Но не было также и многих сребролюбцев и лизоблюдов. Над нами проносилась буря истории, ее тяжкие крылья потрясали воздух, и этим льстецам нечего было делать в македонских ущельях. Перед тем как повести фемы на врагов, Василий взял из моих рук трость и стал чертить на песке план сражения. Мы обступили его со всех сторон. Старик Никифор Уран тоже смотрел воспаленными глазами на линии, начертанные на песке, и бормотал: - Разве возможно все предвидеть? Захочет господь и ангелов пошлет... Ксифий толкнул его локтем. - Помолчи, отец! Василий пояснял: - Здесь расположены засеки... Здесь течет Стримон... По этой дороге пройдут воины... Никифор Уран внимательно слушал, распустив по-старчески влажные губы, но видно было, что он не улавливал мысль василевса. Это был представитель старой тактики, когда на полях сражений больше всего ценился сильный лобовой удар, а не охват левым или правым крылом. К сожалению, в гористой местности конница "бессмертных" оказалась бесполезной. Эти закованные в железо всадники не могли продвигаться по узким тропам. Вся надежда была на пеших воинов. Приходилось использовать опыт армянской войны и сделать попытку обойти засеки, одновременно поднимаясь на кручи перед лицом врага, хотя это движение и было связано с большими потерями. Но, взволнованный своими соображениями, Василий сказал: - Приступите! По знаку трубы первая фема пошла на верную смерть. Другие фемы должны были произвести обход, но наткнулись на упорное сопротивление болгар и отхлынули назад, неся большие потери. Царская власть подобна секире, лежащей у корней древа. Царь волен посылать людей на гибель. Пусть будет так, как он нашел нужным сделать, хранитель постановлений вселенских соборов и защитник сирых и убогих. Не напрасно его возненавидели владетели богатых имений. Сражение на засеках разгоралось. Болгары обрушили на головы ромеев тучи стрел и сбрасывали заранее приготовленные камни. Сила их падения с горы невероятна. Огромные глыбы, неуклюже вращаясь, сокрушали человеческие кости, как былинки. В воздухе стоял гул криков и стонов. Василевс тронул коня рукой и подъехал к месту битвы. Мы последовали за ним. Глазам нашим представилось ужасное зрелище. Люди с перебитыми ногами сползали с воем с горы и умоляли о помощи. Тела убитых лежали сотнями. С засек на нас летели со свистом стрелы. Христолюбивых воинов уже готово было охватить смятение - настолько неприступными представлялись эти горы. Болгары с мужеством отчаяния защищали свою свободу, свои очаги и житницы. Высоко над валом мы увидели вдали Самуила. Ветер развевал его бороду. Он что-то кричал воинам и показывал рукой в нашу сторону. - Не в человеческих силах взять подобные высоты, - качал головой Уран. Василевс услышал и взглянул на старика орлиным взглядом. У нас замерли сердца. Но благочестивый ничего не сказал. - Разреши мне сказать тебе нечто, - приблизился к василевсу Уран и стал ждать. - Говори, - был ответ. - Не губи ромеев, благочестивый! Что будет с нами, если болгары спустятся вниз? Нам не выдержать их напора. Ты ведь знаешь, воин, спускающийся с горы, равен трем воинам на равнине. Василий гневно теребил бороду, глядя вперед с таким видом, точно он ничего не слышал. Несколько раз ромеи пытались взойти на гору, и каждый раз болгары с большими потерями заставляли нас скатываться вспять. В четвертый раз ромейские воины почти дошли до гребня, но варвары снова сбросили их вниз. Потери наши были очень велики. Ромеи уже начинали роптать, ложились на землю, так как у них не хватало дыхания, и некоторые бросали в отчаянии оружие: и таких на месте расстреливали безжалостно стрелами. Только такими мерами можно было заставить воинов подниматься на убийственные кручи. Ни для кого не тайна, что это сражение мы выиграли только благодаря случайности, но отчасти и вследствие огромного напряжения всех наших сил. На другое утро смертоубийство возобновилось. Мы со страхом смотрели на василевса. Тогда к нему приблизился Никифор Ксифий, доместик схол: - Повели рабу твоему... - Говори, - бросил Василий. - Позволь мне взять отборных воинов, пастухов по роду своей работы, и попытаться пробраться с ними горными тропами в тыл врага. За ночь мы успеем обойти горы. Мы стали ждать ночи. Под покровом темноты, прикрытые ею, как плащом святого Димитрия Солунского, Никифор и его воины пошли в обход горы Беласицы. Пробираясь сквозь тернии, над зияющими пропастями, переходя во мраке страшные высоты, теряя людей в бездонных провалах, Ксифий медленно всходил, подобно новому Ганнибалу, на вершины. На рассвете, когда только занялась заря, Василий снова начал битву. И вот мы заметили, что в рядах врагов происходит большое движение. До нас донеслись крики: - Бегите! Ромеи окружают нас! Тогда мы поняли, что это Никифор Ксифий вонзил, как ромейский орел, когти в тело жертвы. Болгарские воины оставили в замешательстве засеки и метались в горных ущельях, не зная, с какой стороны последует нападение. Василий, сияющий, как в пасхальный день, кричал экскувиторам, которых вел в битву патрикий Феофилакт Вотаниат: - Поражайте врагов, экскувиторы, поражайте! И, не выдержав, сам помчался впереди воинов в гущу сражения. Ужасное избиение врагов продолжалось весь день. Сам Самуил едва не попал в наши руки. Но мужественный сын бросился к отцу на помощь и вырвал его из когтей смерти. Понимая, что в этом сражении уже нельзя ждать возврата воинского счастья, Самуил покинул поле битвы и с остатками своих отрядов скрылся в наступающей темноте. Он нашел прибежище за неприступными стенами Прилепа. Опустошив все вокруг, Василий не решился преследовать врагов, так как опасно нападать на раненого медведя в его берлоге. Это был еще не конец. На другое утро взошло солнце, осветившее красоту мира, а василевс запятнал свою победу неслыханной жестокостью. По его приказанию пересчитали пленников. Их оказалось четырнадцать тысяч человек, многие из которых были ранены в сражении. Пленных загнали в ущелье, чтобы безопаснее стеречь. Потом мы увидели страшные приготовления к казни. На соседней равнине были зажжены костры, на которых войны стали обжигать заостренные колья и раскалять на огне железные прутья. Когда все было готово, схоларии извлекли из теснины несколько безоружных пленников и повели к кострам. Для несчастных готовилось нечто ужасное, но они еще не знали о том, какая их ждет участь, и покорно шли, куда им было приказано. И вот нечеловеческий вопль огласил равнину. То ослепили первого пленника. Ослепленный бился на земле, умолял о смерти, царапал ногтями лицо, залитое кровью из глазниц, а потом стал на колени и простирал руки к небесам, как бы взывая к ним всем своим страданием. Но уже к кострам тащили других варваров. Даже закаленные в битвах воины боялись за свой разум при подобном зрелище. Тысячи слепцов, ползающих во прахе, вопли, стоны, кровавые глазницы, а над всем этим каменное лицо Василия. Я отвел глаза в сторону и не смотрел на него. Пусть он даст ответ в этом на последнем суде, а моя христианская душа не могла приять такую жестокосердость. Лицемеры! Мы произносим в церквах проповеди о милосердии, а сами способны на всякую жестокость и коварство, когда дело касается нашей выгоды. Догадавшись о том, что происходит на равнине, пленники в ущелье заволновались. В ответ на вой ослепляемых раздался рев запертых в теснине, как звери в клетке, тысяч людей. Они бросались на стражей, предпочитая умереть, чем потерять зрение. Некоторые погибли от меча, а прочих смирили и повлекли к кострам. По повелению василевса, на каждых сто ослепленных одному пленнику оставляли один глаз, чтобы кривые могли привести товарищей к Самуилу и поразить его сердце ужасом. Страшными вереницами, цепляясь друг за друга, ведомые одноглазыми поводырями, слепцы пустились в путь по трудным горным дорогам. Они спотыкались с непривычки, падали, плакали кровавыми слезами, проклиная немилосердные небеса, допустившие такое злодеяние. Многие погибли в пути или уморили себя голодом, других разорвали волки. Остальные с трудом добрались до болгарских селений. Жители выходили на дорогу и выносили слепцам воду, козье молоко и всякую пищу, утешали несчастных, а ведь эти люди напоминали им о проигранной войне. А когда слепцы пришли наконец в Прилеп и наполнили весь двор перед дворцом Самуила, старый лев заплакал. Тысячи слепых взывали к нему: - Самуил! Смотри, что сделал с нами Василий! Отомсти ему за наши муки! Тысячи глаз, с такой радостью взиравшие на мир, погасли навеки... Болгарскому царю дали чашу с водой. Он сделал несколько глотков и выронил ее из рук. Царь уже не мог отомстить. Дни его были сочтены. Он ждал появления страшного врага на ложе смерти, но Василий опасался войти к нему в берлогу. А сын сказал отцу: - Не скорби! Сильных духом испытания только закаляют. Василий умрет, и много других василевсов придут царствовать и снова уйдут в небытие, а болгарский поселянин по-прежнему будет пахать свое поле и македонский виноградарь возделывать лозы... Погруженные во мрак вечной ночи слепцы вспоминали гору Беласицу, где они сражались за свободу, а в мире по-прежнему сияло солнце, козы прыгали по горным крутизнам и на виноградниках наливались тяжкие гроздья. Но разве мы сами не слепцы? Тьма покрывает нашу землю, поля заглушаются сорными травами, и волки появляются в предместьях некогда цветущих городов. После победы, не опасаясь больше нападений со стороны потрясенных врагов, Василий совершил со своими военачальниками, воинами, конями и мулами паломничество в Элладу, чтобы возблагодарить в превращенном в христианскую церковь Парфеноне деву Марию, охраняющую своим покровом ромейское государство. Помню, что во время этого пути я задержался в каком-то селении. Пока слуги поили моих коней, я присел у колодца и слушал разговоры поселян. Принимая меня в сером дорожном плаще за обыкновенного воина, они не стеснялись и рассказывали о своих делах. Это были люди, которые в прошениях называют себя обычно убогими. Одетые в рубище, с ногами, обмотанными грязными тряпицами, они почесывали время от времени заскорузлыми руками косматые головы и с любопытством слушали, о чем рассказывали проезжие люди, видавшие столько городов на земле. У колодца, где для водопоя животных был использован древний саркофаг из розового мрамора, с амурами и гирляндами мирта, сидел монах, бородатый и тучный человек. Рядом с ним, опираясь на дорожный посох, стоял какой-то путник в плаще из грубой материи. Монах шарил в сумке и показывал изумленным пахарям различные костяшки. - Это, - заявил он торжественно, веером распуская черную бороду, - зубы великомученицы Пульхерии. Помогает при зубной боли и других болезнях. Тридцать восемь зубков осталось. Поселяне стали креститься, взирая на священные реликвии. Однако один из них, весьма словоохотливый и, видимо, более смышленый, чем остальные, усомнился: - Тридцать восемь зубов! А ты не обманываешь нас, почтеннейший? Откуда у человека, даже великомученицы, может быть столько зубов? Захваченный врасплох, инок растерялся, но попытался выпутаться из затруднительного положения: - Это же зубы мученицы! Захочет господь - у благочестивого человека и сто зубов вырастут. Сказано: "Верьте - и по вашему хотению сдвинутся горы". - Насчет гор, может быть, и так, а с зубками как-то неловко получается, - продолжал сомневаться доморощенный скептик, почесывая голову. - Тогда приобрети волосы младенцев, убиенных нечестивым Иродом в Вифлееме. По пять фоллов за волос, - предложил монах. Недоверчивый снова почесал в затылке. - Волосики-то как будто длинноваты для младенцев... - Значит, выросли. - Младенцы? - А ты не из богомилов будешь? - угрожающе спросил монах. - Нет, мы чтим святую православную церковь, - растерянно ответил поселянин и раскрыл рот от страха. Но, почувствовав, что на этот раз он пересолил, рассчитывая на крайнюю доверчивость простых людей, монах стал поспешно собирать свои сокровища. Путник спросил его: - Из какого монастыря, святой отец? - Из монастыря святого Георгия под Коринфом. Но убежище наше разрушили враги, и иноки скитаются теперь по всей стране. Кто занимается торговлей, кто продает крестики и другие священные предметы. Вот и я брожу из одного селения в другое в поисках пропитания. Но отряхаю прах сего поселения от ног своих, ибо здесь обитают павликиане и манихеи. Монах ушел, и пахари со страхом смотрели ему вслед, очевидно опасаясь, как бы его проклятия не принесли им несчастье. Продолжая прерванный разговор, путник спросил словоохотливого поселянина: - Значит, и вам плохо живется на земле? - Суди сам, милостивец: как можно жить в довольстве бедным и убогим? Мы платим подати - житную и зевгаратикий, то есть за упряжку волов. Потом подымная, по три фолла с дыма. Еще пастбищная - энномий. Да десятина меда, приплода свиней и овец. Да еще подушная подать... - За право дышать воздухом, - горько сострил другой поселянин, с седою бородой. - Вот именно, что за воздух. Что наша душа? Воздух! А если случится землетрясение, опять надо платить. На возведение стен. Да еще погонное сборщику за ногоутомление... - Да, податей у нас немало, - вздохнул путник. - Вот так и живем. Ослепли от слез. Поселянин продолжал: - А что на земле творится! Рассказывали воины, василевс четырнадцать тысяч людей ослепил. - Так им и надо, еретикам, - произнес путник. - Да ведь они такие же люди, как и мы с тобой, - возразил, к моему изумлению, поселянин. - Лучше убить человека. Как же они будут теперь пахать свои нивы? - Это, конечно, так, - согласился путник. - А куда ты направляешь стопы? - спросил его поселянин. - В Солунь. Оттуда двинусь на гору Афон и там буду спасать грешную душу в монастыре. - А вклад у тебя есть? - Может быть, и есть, а может быть, и нет его, - осторожно ответил путник. - Так, - опять почесался словоохотливый пахарь. - Значит, ты покинул жену и дом? - Жена у меня умерла в прошлом году. - А дети? - И дети погибли от морового поветрия. - Кем же ты был раньше? - Пахарем, как и ты. - И оставил свою землю? - Оставил. А дом и имущество продал богатому соседу. - Так... А кто же будет пахать землю, если все мы в монастыри разбредемся? - Душа важнее всего. - Это ты истину сказал, друг, - промолвил поселянин. Но видно было, что он размышлял, глядя себе под ноги, и в чем-то сомневался. Я более внимательно оглядел поселянина. У него было обыкновенное деревенское лицо, огрубевшее от дождей, солнца и ветра. Над низким лбом поднималась копна рыжих нечесаных волос. Нос у него был длинный, и на подбородке росла жиденькая бороденка. Вероятно, покосившаяся хижина у дороги принадлежала ему, так как бедно одетая женщина, стоявшая на пороге, кричала оттуда: - Алексей, иди есть похлебку! Но он махнул в ее сторону рукой и продолжал разговор: - Непонятно. - О чем ты говоришь? - не сообразил путник. - Земельный участок принадлежал тебе по праву? - Принадлежал мне по праву. - И ты продал его? - Продал. - И волов? - И волов. - Если бы у меня была своя земля! А то мы сеем и жнем на господской земле, - сказал поселянин. - Парики? - Парики. - Сколько же берет господин? - Отдаем половину с жатвы и приплода. - Это много. Довольно было бы владельцу и трети. - Нелегко жить на свете бедняку, - сказал поселянин. - Трудно. - Желаю тебе счастливого пути, - сказал на прощание поселянин и поплелся в хижину. Путник тоже двинулся в дорогу, остальные стали расходиться. Один из моих служителей сказал мне почтительно, с презрением глядя вслед поселянам: - Разве они способны что-нибудь понять? Самих себя слуги богатых господ мнят способными понимать самые сложные вещи. Им известны все константинопольские сплетни и тайны императорской опочивальни. Богатых они почитают, подражая порокам своих господ, и живут подачками и воровством, а бедных презирают. Я вскочил на коня, хотя и не с той уже ловкостью, как в молодые годы, и поскакал туда, где слышались приветственные клики. Воины и повозки двигались непрерывным потоком на юг. Впереди, подобно отдаленному грому, слышен был глухой рев человеческих криков. Это воины приветствовали василевса: - Многая лета, автократор ромейский! Страшно было подумать о том, что мог переживать в эти часы победитель. Он достиг своей цели, сломил упорство врагов, наполнил государственную сокровищницу золотом и раздвинул пределы государства до Евфрата. Но разве может быть человек уверенным в том, что все останется так, как он устроил на земле? Ведь все в мире непрочно и подлежит непрестанному изменению, как учили древние философы. Вчерашняя победа может смениться поражением, и надо быть бдительным каждое мгновение. Мы дорого заплатили за свою победу. Лучшие пали на поле битвы. Уже не было с нами ставшего мне братом Никифора Ксифия, погибшего с мечом в руках на горном перевале. Рядом с ним упали Вотаниат и Апокавк и многие другие. Но те, кому еще суждено жить, быстро забывают ушедших. Я уже думал о том, как теперь по-другому устрою свою жизнь. Я нашел василевса на перекрестке двух дорог. Под сенью ромейских знамен, сидя на коне, он смотрел на проходившие войска, а воины приветствовали его криками и рукоплесканиями. У Василия был вид больного человека, борода его стала совсем седой за эти дни, и глаза еще глубже запали. Я пробрался к сопровождавшим василевса лицам, увидел среди них Леонтия Акрита и направил коня к нему, так как этот человек крайне интересовал меня. Акрит был стратигом Евфратской фемы. Его вызвали недавно в Константинополь для доклада, но события задержали стратига, и неожиданно для самого себя он очутился в Македонии. Впрочем, он выражал по этому поводу свое полное удовлетворение. Это был красивый и надменный человек, осмеливавшийся давать советы самому василевсу. Черную бороду он красиво завивал, по восточному обычаю, и душил амброй, а поверх положенного по званию стратига красного плаща носил еще сарацинское покрывало, завязанное под подбородком, и, кроме меча на бедре, у него висел спереди кривой кинжал, усыпанный драгоценными камнями. Седло и уздечка его коня тоже были устроены по-восточному, с различными украшениями и золотыми кистями. Сначала мы косились на такое убранство, потом привыкли. Василевс тоже посмотрел на наряд Акрита с недовольным видом, но ничего не сказал. Стратиг начальствовал пограничной фемой, его родственник стоял во главе Харсианской фемы, и, вспоминая неприятности с Фокой и Склиром, Василий не хотел ссориться с этим влиятельным вельможей. Рассказывали, что у Леонтия Акрита в Кесарии был великолепный дворец с садами и водоемами, с павлинами на лужайках и с персидскими благоуханными розами. С юных лет он сражался в Каппадокии с сарацинами и, еще будучи юным спафарием, влюбился в дочь стратига Георгия Дуки и похитил ее, чтобы жениться на ней, при самых необыкновенных обстоятельствах. Может быть, это его жизнь, полная военных событий и любовных приключений, вдохновила автора романа о Дивгенисе, которым в наши дни стали зачитываться в Константинополе. Человек, полный страстей, он в то же время был способен на нежные чувства, сравнивал женщину то с розой, то с голубкой и любил книги. На почве книголюбия мы и завязали наше знакомство. Когда я подъехал к нему, он приветливо улыбнулся и спросил: - Скажи, патрикий, какое отношение имеет к тебе Симеон Метафраст? Я объяснил, что моим отцом был скромный табулярий в предместье св.Мамы, а не этот прославленный писатель, который жил в прекрасном доме, со множеством слуг и серебряной утвари, диктуя свои произведения скорописцам, чтобы потом каллиграфы могли переписывать их с красивыми заглавными буквами на пергамене. - Я не любитель его елейных сочинений, говоря между нами, - рассмеялся Акрит и показал очень белые зубы. - Но моя возлюбленная супруга очарована его стилем, соответствующим величию предмета. Впрочем, надо сказать, что он достаточно красноречиво описывает жестокость тиранов и мудрость, с какой отвечали им мученики. Хотя Акрит почти не знал меня, но выражался без стеснения и совершенно независимо и жену свою вспоминал с нежностью влюбленного юноши. А наши магистры и доместики смотрят на своих жен как на служанок. Я спросил его, желая вызвать на откровенность: - Итак, твоя супруга изволит читать Симеона Метафраста? - С большим увлечением. Лично я предпочитаю диалоги вроде "Филопатриса" или романы о приключениях счастливых любовников. - Но достойно ли это твоего высокого положения? - вежливо спросил я его. - Над житиями святых я засыпаю. У нас там, на Евфрате, и в Харсианской феме, совсем другая жизнь, чем здесь, - ответил он, смеясь. - Вы привыкли посещать храмы, нежиться в теплых постелях, а мы проводим жизнь в непрестанных пограничных столкновениях с сарацинами или в борьбе с апелатами, как у нас называют разбойников, скрывающихся в горах. И чтение у нас не церковного характера, а такое, которое услаждает душевные чувства. Мы любим веселые пиры, вино, женщин, войну. Приезжай ко мне, патрикий, в Кесарию, и ты увидишь, как приятно мы живем. Я обещал ему, что при первом же удобном случае воспользуюсь его приглашением. Без знакомства с Востоком жизнь моя была бы не полной. - Но разве не является женщина орудием соблазна? - с улыбкой спросил я, давая ему понять, что я отнюдь не согласен с этим. - Орудием соблазна? - переспросил он. - По крайней мере так учат нас отцы церкви. - Может быть, женщина и орудие соблазна, - в тон мне ответил Акрит, показывая тем самым, что понял мою иронию, - но пусть они соблазняют меня до конца моих дней. Женщина создана для любви. Все в ней гармония и нега. - А что такое, по-твоему, любовь? Акрит задумался на мгновение и сказал: - Любовь - обладание. Как это было не похоже на мои чувства к Анне и на историю моей любви к ней! Наша беседа прервалась тогда, потому что василевс прислал к Акриту спафария, сообщая, что желает с ним о чем-то посоветоваться, но я некоторое время размышлял над этим разговором. Потом мне пришли на ум простодушные слова поселянина у колодца, и в моей памяти возникло страшное лицо богомила. Я решил, что по возвращении в Константинополь воспользуюсь первым же представившимся случаем, чтобы просить василевса отпустить меня, и тогда посвящу жизнь писанию книги о своей судьбе. Весьма заманчиво было и предложение Акрита. Но не пристойнее ли христианину совершить сначала трудное путешествие в Иерусалим, к гробу Христа, чем скитаться в поисках развлечений? На душе у меня было грустно, но спокойно. Страсти угасали. Образ Анны представлялся мне теперь как смутное видение, как сон, приснившийся среди земной суеты. Все проходит в жизни человека, как дым. Незадолго до начала событий в Македонии возвратился из Киева отвозивший туда дары патрикий Калокир. От него я услышал о переменах в северном городе. Там уже возвышались прекрасные каменные церкви. В одной из них, украшенной мозаиками и золотом, которую зовут Десятинной, он видел мраморную гробницу. Резец каменотеса украсил ее пальмовыми ветками и крестами. В ней покоился прах Анны, закончившей свой земной путь. Калокир показывал мне золотую монету русской чеканки. На ней был изображен Владимир в одеянии василевса, и я еще раз удивился его надменности. Может быть, настанет день и мне представится случай снова совершить путешествие через пороги и поклониться гробу той, которую я любил. Там же лежал в скромной могиле, поросшей злаками, Димитрий Ангел, подаривший меня своей дружбой и участвовавший в строении киевских церквей. Там жила Мария, дочь Анны. Стряхнув груз воспоминаний, я поспешил вместе с другими за василевсом. Вокруг нас пробуждалась природа. После стольких страшных лет пахари снова выходили на поле, и быки тащили благодетельные плуги. Жизнь неистребима, и невозможно никакими жестокостями остановить ее. Из окрестных селений на дорогу выходили толпы народа, чтобы посмотреть на наше триумфальное шествие, на блистающее оружие ромейских воинов, на императорских коней, покрытых пурпуром, но я слышал, как люди в ужасе шептали: - Болгаробойца! Болгаробойца! Василия, возможно, будут прославлять в веках историки, но простые пахари не могли восхищаться его жестокостью, хотя бы совершенной и над врагами, и это преступление не только не поколебало болгар, но еще больше укрепило их душевные силы. Временно враги были сокрушены. Леонтий Акрит одобрял ослепление варваров, считая это печальной необходимостью. А мое сердце впервые не наполнялось при слове "победа" ликованием. После того, что я видел и пережил, достаточно было нескольких фраз, случайно услышанных у дорожного колодца, чтобы чаша переполнилась до края. Такая жизнь не может продолжаться до бесконечности. Разве не мечтали лучшие умы человечества о золотом веке? Может быть, мои дни пресекутся еще задолго до этого счастливого времени, но настанет день, когда люди перекуют мечи на орала и народы станут жить между собою в мире. Париж - Москва, 1937-1958 СЛОВАРЬ МАЛОУПОТРЕБИТЕЛЬНЫХ СЛОВ Абсида - полукруглая пристройка в церковном здании. Августа - титул византийской императрицы. Автократор - самодержец. Агаряне - библейское название арабов, ведущих свое происхождение от Агари, рабыни Авраама. Агора - в греческих городах главная площадь. Акант - южное растение, широкий лист которого используется в качестве архитектурного орнамента. Аквилон - сильный северный ветер. Аксиос - церемониальный возглас, означающий "достоин". Архонт - в древней Греции высокая выборная должность, позднее титул, соответствующий владетельному князю. Баллистиарий - воин, обслуживающий баллисту, метательную машину. Богомилы - секта, названная по имени ее основателя, болгарского священника Богомила. Борей - северный ветер. Василевс - титул византийского императора. Василики - название византийского сборника законов. Вирник - судебный чин древней Руси. Гетериарх - см. этериарх. Гетерии - см. этерии. Гинекей - часть византийского дома, отведенная для женщин. Дивитиссий - верхняя парадная одежда византийских императоров. Доместик - военачальник. Драконарии - знаменосцы, так как византийские знамена имели иногда вид дракона. Дромон - военный корабль. Друнгарий - командующий византийским флотом. Индикт - период в пятнадцать лет в византийском летоисчислении. Камора - зала небольших размеров. Кампагии - башмаки пурпурного цвета, присвоенные императору. Кандидат - низшее придворное звание. Карруха - повозка. Квады - германское племя, с которым воевал Марк Аврелий. Кератий - мелкая монета. Киновия - скит, монастырь небольших размеров. Комит - первоначально - сопровождающий, позднее византийский придворный чин. Корзно - плащ знатных людей в древней Руси. Куропалат - высокое придворное звание. Лавзиак - один из залов Большого константинопольского дворца. Легаторий - византийский чиновник, выполнявший полицейские обязанности в Константинополе. Логофет дрома - должность, соответствующая нашему министру иностранных дел. Лор - облачение в виде длинной и узкой пелены, присвоенное высшим византийским чинам. Магистр - высокое придворное звание в Византии. Манихеи - религиозная секта, ведущая свое начало от Манеса, жившего в III веке нашей эры. Медимн - мера веса, около 50 килограммов. Милиариссий - серебряная монета. Модий - мера веса, около 8 килограммов. Нимфей - место, посвященное нимфам, обычно фонтан, украшенный статуями. Новелла - название законов, изданных императором Юстинианом: новелла такая-то. Номисма - золотая монета. Онопод - один из залов Большого дворца. Палестра - общественное место для гимнастических упражнений в древнее время. Павликиане - христианская дуалистическая секта. Паллий - верхнее облачение патриарха. Парики - крепостные в византийскую эпоху. Патрикий - высокое придворное звание. Патрикианка лоратная - патрикианка, имевшая право носить лор. Паракимомен - спальник, потом - министр двора. Пифос - большой глиняный кувшин. Поручи - принадлежность императорского и священнического облачения, чтобы придерживать широкие рукава. Порфирогенит - рожденный в Порфире, то есть во дворце Константина I из красного порфира. Препозит - высокая должность в византийской администрации. Протасикрит - начальник императорской канцелярии. Прохирон - название византийского сборника законов. Ромеи - римляне в греческом произношении. В официальном языке и в литературе византийские греки называли себя римлянами. Серикарии - ремесленники шелковой промышленности. Серика - Китай. Силентий - тайное заседание сената. Силенциарий - церемониймейстер, на обязанности которого было поддержание тишины во время церемоний. Синклит - сенат. Скарамангий - длинное парадное одеяние византийских чиновников, особенно пышный скарамангий носил император. Скифы - древний народ, обитавший на северном берегу Черного моря; византийцы обычно так называли русских. Солид - золотая монета. Спафарий - придворное звание. Спафарокандидат - придворное звание. Схоларии - воины схол (гвардейских частей). Тиун - управитель княжеского имения. Тувии - узкие штаны. Фема - область и ее ополчение в Византии, заменившие прежний римский легион. Фибула - застежка. Фолл - мелкая медная монета. Хеландия - военный корабль. Хиротония - посвящение. Эпарх - губернатор Константинополя. Этериарх - начальник этерии. Этерия - отряд дворцовой гвардии. Экскувиторы - воины отборных воинских частей. Ярл - скандинавский титул, соответствующий графу.