воинских отличий выше центуриона, если бы в битве под Лугдунумом не спас императора. В самый критический момент сражения Септимия Севера с узурпатором Альбином, когда император уже срывал с себя пурпуровый палудамент, чтобы не быть узнанным врагами, Цессий Лонг с центурией таких же волопасов и дровосеков, как и он сам, решил исход сражения. Легат Лет тоже спешил на помощь к императору и проявил чудеса храбрости, и все-таки его послали потом на смерть. Этот независимый человек посмел посмотреть насмешливыми глазами на августа, когда тот трясущейся рукой снимал с себя пышный пурпур. А Цессий Лонг, с малых лет привыкший хитрить, не говорить лишнего и обманывать сборщика налогов, сделал вид, что ничего не заметил - ни искаженного от страха лица благочестивого августа, ни сцены с палудаментом; он мужественно сражался, был отличен, получил звание военного трибуна, а во время британской войны возведен в звание префекта легиона; позднее Лонг стал легатом и тем самым получил право носить сенаторскую латиклаву, то есть тунику с широкой красной полосой. Ныне императоры предпочитали доверять легионы людям, поднявшимся из ничтожества и не имеющим связей в Риме, но знающим военное дело. Тит Цессий Лонг стал легатом XV легиона, а когда на престол взошел Каракалла, его положение еще более упрочилось. Каракалла обратил внимание на распорядительность Цессия Лонга, когда наводили гати через Каледонские болота. Легат сопровождал нового императора в Рим, куда Антонин повез урну со священным прахом отца, может быть, погибшего от его руки. Лонг на всю жизнь запомнил это путешествие, грандиозные триумфальные арки, клики толпы, приветствовавшей нового августа. Солдат и сын земледельца. Цессий Лонг впервые побывал тогда в царственном городе, так как почти всю свою жизнь провел в легионных лагерях - сначала на востоке, а в последние годы в Британии. Шел пятый год с того дня, как облачился в пурпур Марк Аврелий Антонин, прозванный Каракаллой, и теперь пришло время рассказать о нем более подробно. Этот император, которого при рождении назвали Бассианом, увидел свет в Галлии, в городе Лугдунуме, где Семптимий Север был тогда правителем провинции. Через год родился Гета. Рассказывают, что в тот день лугдунумская курица снесла необыкновенное яйцо - пурпурового цвета. Дитя Бассиан разбил яйцо, эту странную причуду природы, и Юлия Домна якобы сказала со смехом: "Ты убил своего брата!" Но возможно, что такую историю придумали уже после трагической смерти Геты, Между прочим Тертулиан утверждает, что Каракаллу вскормила своим молоком христианка. Откуда у него такие сведения, мне неизвестно. Бассиану позднее дали имя Антонин, чтобы тем самым приблизить его к угасшей антониновской династии. Сам Север намекал, ссылаясь на свою бороду, похожую на ту, какую носил Марк Аврелий, что он незаконнорожденный сын этого императора. Антонин вырос сильным, коротконогим и приземистым юношей, и, может быть, вечное раздражение цезаря отчасти объяснялось тем, что природа не наделила его высоким ростом. У него были жесткие курчавые волосы, нахмуренные брови и презрительно оттопыренная нижняя губа. В Риме они вели с братом Гетой распущенную жизнь золотой молодежи. Их юность наполняли ночные приключения, подозрительные знакомства в цирке, романы с комедиантками, игра в кости, попойки. Антонин приставал с гнусными предложениями к весталкам, и если те отказывались отдаться ему, обвинял этих девственниц в разврате, и их, согласно древнему обычаю, безжалостно закапывали в землю живыми. Именно такая участь постигла, например, весталку Клавдию Лоту. Но с малых лет братьев разделяла непонятная вражда. Она проявилась первоначально во время петушиных боев, а потом расцвела пышным цветом на цирковых ристалищах, где Антонин неизменно правил колесницей голубых, а Гета - зеленых. Что нравилось одному, то было ненавистно другому. Когда они возвращались после смерти отца из Британии, то ночевали в пути в разных гостиницах, опасаясь друг друга. Чтобы найти какой-то выход из создавшегося положения, братья решили разделить империю на две части. Гета должен был получить Антиохию и Восток, Антонин - Рим и Запад. Но Юлия Домна воспротивилась. Приводят ее слова: "Землю вы можете разделить, но как вы поделите свою мать?" Когда Антонин убил брата на коленях у матери, он поспешил к солдатам, с которыми, по примеру отца, умел ладить, и объявил, что милостью богов только что спасся от козней Геты. Так как воинам тут же стали раздавать деньги, то они охотно поверили его заявлениям. В конце концов, им было все равно, кто носит пурпур, лишь бы этот человек был щедр на подачки. Однако сенат не спешил проявить по этому поводу свои восторги. Тогда Антонин обратился к известному юристу Папиниану, префекту претория, с требованием, чтобы тот написал апологию братоубийства. Когда префект, это "убежище справедливости", как называли Папиниана в Риме, отказался предоставить свое красноречие на службу ужасному преступлению, солдаты немедленно расправились с ним. Антипатр, учитель Антонина, осмелился написать юному цезарю увещевательное письмо и тоже едва уберег голову. Но многие, дружески относившиеся к Гете, погибли, и среди них даже дочь Марка Аврелия Луцилла. Говорят, сама Юлия Домна, обагренная сыновней кровью, заставляла себя из страха перед убийцей смеяться и выражать притворную радость, чтобы сохранить свою жизнь. Когда Антонин сделался единоличным императором, он, помня заветы отца, всячески старался расположить к себе воинов, особенно германского происхождения. Септимий Север говорил сыну с солдатской грубостью: "Если за тебя будут солдаты, то на прочих ты можешь наплевать". Часто, сняв с себя воинский плащ, Каракалла надевал украшенную серебром аллеманскую одежду и показывался в таком виде перед наемниками. Он носил германскую прическу. За это варвары очень почитали его. Но не менее были преданы ему и римские воины, сыновья земледельцев и провинциалов, которым еще его отец, не щадивший сенаторов, оказывал всякое покровительство. Особенно же любили солдаты нового императора за щедрые денежные подарки, а также за то, что он вел себя во время похода как простой воин. Если надлежало рыть окоп или выполнять какую-нибудь другую трудную работу, он первым брался за лопату и при всяком воинском предприятии - при наведении моста через реку или устройстве укрепления - принимал всюду самое деятельное участие. Пищу он употреблял простую, пользовался для еды и питья деревянными сосудами, а хлеб ел только черствый и доходил до того, что сам молол на ручном жернове потребное для одного человека количество зерна и варил из него солдатский ужин. Каракалла любил, чтобы солдаты называли его товарищем, а не цезарем. Антонин редко садился в колесницу или на коня, но пешком вместе с воинами, сам неся свое, оружие и иногда даже взвалив на плечо серебряный орел, под тяжестью которого сгибались и сильные знаменосцы, шел так на протяжении многих миль. Достойны удивления такая сила духа в малом теле и подобное стремление к воинским трудам. Однако по своему характеру цезарь отличался склонностью к предательству и большим притворством, чем славился и его покойный отец. При нем состояло два полководца - старый Адвент и Макрин. Антонин почитал первого и издевался над вторым, называя его за пристрастие к обильной еде и нарядным одеждам женоподобным и трусом, и даже грозил неоднократно расправиться с ним. Об этом Макрине, бывшем экономе императора Юлиана, речь будет впереди. Теперь Антонин проводил время в походах и военных приготовлениях, водил дружбу с солдатами, а его мать правила империей, окружив себя философами и юристами. Ни для кого не было тайной, что финансы находились в ужасающем состоянии, так как огромные средства шли на раздачу воинам и подарки варварским вождям, и только горделивые римляне не хотели видеть, что в действительности это была позорная дань варварам. Чтобы несколько поправить дела, стали чеканить более легкий золотой - пятьдесят штук из одного фунта золота - и новый серебряный динарий. Но вскоре и эти монеты превратились в медные, едва покрытые золотом или серебром. Об императоре ходили ужасные слухи. Об этом я узнал от Вергилиана. Каракалла не имел счастья в военных предприятиях, а между тем над Римом снова собирались черные тучи, и требовалось напряжение всех сил, чтобы отразить врагов. Я провел свое детство в провинции, и только незначительное время мне удалось наблюдать происходившее в Риме, но даже в те годы я почувствовал, что римский воздух насыщен тревогой и сомнением. Таких, как Вергилиан, я встречал немало. Я видел, что на погребальных памятниках смерть изображали не в виде Медузы, а прелестным гением, грациозно опускающим к земле факел жизни. Те, кто правит миром, помышляют только о своей сокровищнице, императорский пурпур запятнан братоубийственной кровью и еще более страшными преступлениями, и, предупреждая о буре, уже грозно шумят варварские дубы, пронзительные северные ветры дуют с далеких скифских пространств, и верблюды кричат в Парфии, увозя на восток римское золото. Но кто же будет спорить? Рим - еще прочное здание. Приходится признать, что даже враги - насмешливые александрийцы, презирающие римские учреждения христиане и сам Тертулиан - отдают должное его законам и дорогам. А все, кто обладает имуществом, доходным домом, меняльной лавкой, имеет рабов, берет на откуп какую-нибудь отрасль обширного императорского хозяйства и тем самым так или иначе участвует в дележе добычи и жизненных благ, и все кормящиеся около этих счастливцев, надзирающие над рабами, каменоломнями и виллами, считают, что такой порядок установлен на вечные времена богами, чтобы обеспечить спокойствие в мире. Однако это спокойствие лишь кажущееся, все непрочно в Риме, и римлян страшит не только нашествие варваров, но и глухой ропот рабов. Казалось бы, все в жизни исполнено гармонии. На тучных египетских полях, орошаемых разливами Нила, колосится золотая пшеница; в Каппадокии пасутся табуны великолепных кобылиц; на блаженных холмах скудеющей, но все еще прекрасной Италии зеленеют виноградные лозы; на морях покачиваются корабли, нагруженные зерном, папирусом, мрамором и прочими товарами. Они бесстрашно уплывают в океан, за Геркулесовы Столпы, в покрытую туманами Британию, в Индию, на далекий остров Тапробану, полный пальм и обезьян, или в Серику - страну шелковичных червей, где храмовые крыши увешаны стеклянными колокольчиками и люди, почитающие милосердных богов, приносят им в жертву не животных, а цветы и квадратики золотой и серебряной бумаги. Караваны римских и сирийских купцов уходят в Эфиопию и в область таинственных африканских озер, где римляне впервые увидели носорога. Все дороги ведут в Рим; в этот полный богатства город спешат купцы и проповедники, странствующие риторы и бродячие мимы, торопится на гремящей тележке императорский легат, скачет на лошади центурион, едет на осле благочестивый паломник, пешком шествует непризнанный философ. К услугам путешествующих устроены на дорогах харчевни и постоялые дворы, гостиницы и таверны, и даже существуют путеводители, в которых отмечены достойные внимания достопримечательности городов, а также расстояния между населенными пунктами. Римский мир, живущий под сенью колонн и триумфальных арок, охраняют тридцать два легиона и многочисленные вспомогательные воинские части. Куда бы ни приходили римляне, всюду они приносили с собой секрет не боящегося времени цемента, рецепты сыроварения и виноградную лозу, и недаром знак власти центуриона - сучковатый жезл из лозы. Когда легионеры появлялись во вновь образованных провинциях, они строили прежде всего лагерь, преторий, акведуки и храмы мужественным солдатским богам - Марсу и Геркулесу. Казалось бы, все прочно построено из камня или превосходного обожженного кирпича, но землетрясение особенно опасно для каменных строений, а почва под ногами начинает содрогаться. Так я размышлял о судьбах Рима, скромно сидя в шатре у легата Цессия Лонга. Но даже привычный к лишениям старый воин почувствовал усталость и пожелал отдохнуть. Он не без удовольствия потянулся, зевнул, виновато улыбаясь Вергилиану. - Приятных сновидений, стихотворец! Выступаем на рассвете. Еще один переход - и ты будешь в Карнунте. А пока отдохни... И ты, каллиграф... Раб уже принес легату ночной сосуд, всюду возимый на повозке. Мы поспешили удалиться. Снаружи, даже после слабо освещенного шатра, ночь показалась непроглядной. Дул холодный ветер. Вергилиан и я направились за рабом, показывавшим дорогу в предназначенный для нас шатер. Я с наслаждением бросился на пахучую, приятно шуршащую солому и тотчас уснул. 8 Но сон мой не был продолжительным. Я очнулся среди ночной темноты и понял, что это Вергилиан изо всех сил трясет меня за плечо. Глаза не хотели открываться, хотя взволнованный голос друга был полон тревоги: - Проснись! Проснись! Я еще медлил, не желая расставаться с теплом соломы. - Варвары напали на лагерь! Сонные видения отлетели в мгновение ока. Действительно, за парусиной шатра встревоженно запела римская труба, слышались крики воинов. Ночевавшие вместе с нами врач Александр и римлянин с огромным подбородком уже исчезли, и мы тоже устремились из шатра, чтобы узнать, что происходит. Осенняя ночь еще не была на исходе. Мы с Вергилианом увидели, что во мраке кое-где пылают факелы. Мимо промчался с цоканьем подков конный отряд. Повсюду ходили люди с оружием в руках. Из темноты выбежал какой-то центурион. - Что случилось? - крикнул ему Вергилиан. Тот, может быть вспомнив, что спрашивающий принадлежит к друзьям легата, вежливо поднял руку и радостно закричал, убегая от нас: - Сарматы! Клянусь Геркулесом! Мы были в полной нерешительности и не знали, как поступить. Нам показалось, что во мраке появился Цессий Лонг, на коне, окруженный батавами. Между тем беспорядок в лагере с каждым мгновением превращался все более и более в воинский строй. Создавалось такое впечатление, что все уже были на своих местах. Крики, однако, не умолкали. Но я понял, что это не был шум битвы. Начинало светать. Вергилиан и я, а вместе с нами и перепуганный насмерть Теофраст стояли в ожидании. В такие минуты различие между людьми разных состояний исчезает. Теофраст плаксиво спрашивал: - Что же теперь с нами будет, господин? Спустя некоторое время Цессии Лонг, направившийся куда-то со своими всадниками, заметил нас и, проезжая мимо, хмуро крикнул Вергилиану: - Сарматы перешли Дунай! Поэт ухватился за полу легатского плаща: - Как же нам поступить, достопочтенный? Легат задумался на мгновение, придерживая нетерпеливого белого жеребца. - Считаю, что тебе лучше остаться с нами. Всюду рыщут сарматские разбойники. На дорогах небезопасно. Останься с повозками. Скажи Корнелину, чтобы он позаботился о тебе и других. Факел едва освещал лицо Лонга, но по голосу легата нетрудно было догадаться, что ему сейчас не до Вергилиана. Мы стали расспрашивать воинов, где находятся легионные повозки, - во время боевого построения для них предназначается особое место. Скоро мы увидели Корнелина. Теперь положение более или менее выяснилось. Во время нашего сна небольшие конные отряды сделали попытку напасть на лагерь, но добились лишь того, что вызвали суматоху. Варвары ускакали в ночную тьму. Однако уже были первые убитые с обеих сторон, так как в поле происходили стычки между сарматами и преследовавшими их римскими всадниками. Мы также узнали от Корнелина, взявшего нас под свое покровительство, что Аррабона уже в руках врагов и что сарматы рассеялись по всей Северной Паннонии, хотя трибун ничего не мог сказать Вергилиану относительно Карнунта. Наступил мутный рассвет. В его бледном сиянии мы увидели, что лагеря уже не существует: за ночь произошли какие-то перестроения, шатры исчезли, и воины стояли в строю, готовые по первому знаку выступить против неприятеля. Так продолжалось вплоть до восхода солнца, пока лазутчики не выяснили и не определили местонахождение и силы врага. Дорога в Саварию была отрезана сарматскими конными ордами. Это весьма огорчило нас, так как теперь мы уже не могли возвратиться в Аквилею. Не приходилось и думать о том, чтобы направиться в Карнунт, об участи которого никто ничего не знал. Вскоре мы снова увидели Цессия Лонга. Но на этот раз он не пожелал разговаривать с Вергилианом, занятый военными делами. Легат озабоченно отдавал распоряжения трибунам. Невыспавшиеся солдаты стояли, опираясь на копья. Недалеко от нас строилась центурия. Центурион, верхом на коне, поднял руку. Затрубила труба, и воины прекратили разговоры. - Вздвоить ряды! - приказал центурион. Воины из двойного строя привычно и однообразно перестроились так, что получился строй в четыре ряда, и я удивлялся римскому военному искусству. - Всем повернуться направо! Центурия повернулась, как один человек. - Следовать за значком! Раздался глухой топот солдатских, подбитых гвоздями башмаков. Цессий Лонг наблюдал, как центурия проходила мимо него, спускаясь в долину, и мне показалось, что на грубом лице легата мелькнуло некое подобие улыбки. Неожиданно появившись у повозок, все еще провожая глазами уходивших солдат, он сказала Вергилиану: - Они как бы мои дети... Я тоже смотрел на воинов без всякой ненависти, хотя они и служили Риму. Я знал, что эти разбойники не упустят случай украсть барана, соблазнить доверчивую девчонку, промотать до последнего асса в первой попавшейся на пути таверне солдатское жалованье или проиграть его в кости, но в опасности каждый из них грудью закроет товарища, поделится с ним последним куском хлеба. Солдаты терпеливо несут двадцатипятилетнюю службу в глухих лагерях, где ничего не читают, кроме воинских списков. За обитыми железом воротами уже начинается варварский мир или, в лучшем случае, лагерный поселок, с тавернами и лупанарами. Воины говорят на площадном языке, только отдаленно напоминающем искусные периоды Тацита или Цицерона, но за их широкими спинами римляне могут спокойно спать в теплых постелях. На берегах холодного Дуная, в знойной Африке, в туманной Британии, под жгучим солнцем Счастливой Аравии, среди германских дубов, в далекой Сарматии, где зимой волы, как по мосту, везут тяжкие повозки по льду замерзающих рек и вино разбитого сосуда сохраняет его форму, всюду ждут своего часа враги Рима. В полдень мы присутствовали при такой сцене. Во время одной из стычек с сарматами римляне захватили в плен юного всадника. На нем была белая рубаха из грубого полотна, широкий кожаный пояс с медными бляхами, заменявший панцирь, и полотняные штаны, высоко перевязанные ремнями обуви. Обильные золотистые волосы были зачесаны назад и подрезаны на затылке. Батавы привели пленника к легату и бросили его к ногами господина. Цессий Лонг не без любопытства стал рассматривать молодого варвара. Юноша стоял на коленях опустив голову. Белокурые волосы упали ему на глаза, закрыли лицо. Аций подошел и безжалостно толкнул пленника ногою в солдатском башмаке в бок, а потом ударом кулака заставил его поднять лицо. Варвар покачнулся, едва устоял на коленях и со злобой посмотрел на префекта, но руки у него были связаны за спиной. Легат пожелал допросить пленника. - Аций, спроси его, какого он племени. Префект задал юноше вопрос на одном из германских наречий, потом на другом. Пленник угрюмо молчал. Голос у Ация был подобен звуку трубы: - Эй, пес! Будешь ли ты говорить? От усердия лицо у префекта побагровело. Тогда один из центурионов обратился к юноше на языке, на котором говорят между собой сарматы и союзные с ними племена. Пленник понял, поднял лицо с разбитой губой и что-то ответил. Легат с нетерпением посмотрел на центуриона: - Что он говорит? На лице у центуриона разлилась почтительная улыбка. - Он говорит, что отец его вождь и даст за сына выкуп в сто телок. - Сто телок - не мало. Легат тоже улыбнулся, и эта улыбка, как в зеркале, немедленно отразилась на лицах присутствующих. - Если он сын вождя, то нужно развязать ему руки. Два воина тотчас исполнили приказание легата. Мы ждали, что будет дальше. Цессий Лонг сделал движение подбородком в сторону пленника: - Спроси, центурион, у него, зачем они нарушили римскую границу. Последовало несколько вопросов и коротких ответов все на том же непонятном для нас языке. - Пленник утверждает, что его племя принудили идти против Рима сарматы. - Значит, он не сармат? И не германец? - Он принадлежит к племени, что обитает на равнине за большими горами. - Спроси, с какой целью пришли сюда сарматы. - Сарматы не в силах сопротивляться другим племенам и считают, что легче найти новые плодородные земли в римских владениях. Они пришли сюда в надежде на легкую добычу. Потому что римляне плохо держат в руках оружие... - Они узнают, как мы плохо держим в руках оружие! - толстые щеки легата затряслись от негодования. - Спроси еще. Много ли варваров? И пусть отвечает без всякой задержки, или попробует раскаленного железа. - Пленник говорит, что их много, как звезд на небе. Вопросы следовали за вопросами. Юноша ответил на вопрос о Риме, что в этом городе дома построены из камня и полны сокровищ. - А что у него висит на шее? - спросил легат. Пока центурион тормошил пленника, уже не стоявшего теперь на коленях, а выставившего дерзко одну ногу вперед, ворот его холщовой рубахи расстегнулся и позволил увидеть на груди плоскую статуэтку, грубо сделанную ножом из кости. - Это бог грома, - пояснил переводчик. Статуэтка изображала человечка с большой головой, на его лице виднелось некое подобие глаз, рта, носа, усов. Центурион попытался сорвать ремешок, но пленник уцепился за него обеими руками и не хотел отдавать амулет. - Отдай, собака! - требовал центурион, на этот раз уже по-латыни, чтобы показать свое рвение легату. Цессий Лонг вдруг махнул рукой: - Оставь его! Может быть, этот бог действительно повелевает громом. Отведите пленника к кузнецам. Пусть они прикуют его к одной из моих повозок. Этого молодого варвара можно будет отослать в Рим или, в крайнем случае, продать за хорошую цену. Суеверный легат боялся даже варварских богов. Пленника повели к легионным кузнецам. Они уже разожгли для какой-то надобности походный горн и суетились около него, обнаженные до пояса, несмотря на прохладный день. Центурион сказал им: - Легат приказал приковать этого медведя к его повозке на цепь. - Прикуем! - добродушно ответил начальник легионной кузницы Ферапонт, почесывая мясистую, волосатую грудь. Между тем под звуки труб центурии одна за другой выступали в поход. Конница ускакала вперед, придерживаясь тех полных тайны рощ, что голубели с левой стороны, - кажется, легат опасался, что и там могли скрываться неуловимые враги. Общее местоположение было таково: слева, на некотором расстоянии - дубовые рощи, справа - труднопроходимые овраги и холмы, впереди - равнина, через которую шла дорога в Аррабону. С часу на час римская конница могла войти в соприкосновение с варварами. В воздухе уже чувствовалось то напряженное состояние, что, по словам старых воинов, создается перед сражением. Казалось, даже кони испытывали тревогу и иногда неизвестно почему ржали. Но легат Цессий Лонг сохранял на грубом лице полную невозмутимость, хотя и не без досады готовился к битве. Как рассудительный военачальник, он предпочитал обходиться без кровопролития, если можно было достичь поставленной цели другими способами. Ехавший за легатом на старом коне сутулый Бульбий, представлявший вместе со своим горбом довольно жалкое зрелище с воинской точки зрения, тихо сказал Вергилиану, прикрыв рот рукою: - Видел? Неплохо выбрал поле для сражения. Наш старый пес знает свое ремесло. Только мы не очень-то разбираемся в литературе. Эпистолярий тут же рассказал, что Лонг вовсе не хочет, чтобы XIV легион отрезал варварам путь отступления к Дунаю. При таких условиях можно было ожидать с их стороны упорного сопротивления: окруженные и поставленные в безвыходное положение, они тогда сражаются, как львы. Поэтому опытные римские военачальники считают, что выгоднее оставлять для врагов лазейку, куда они устремляются, надеясь найти спасение, и гибнут в тесноте, на небольшом пространстве. Мне запомнились эти жестокие слова Бульбия, и помимо воли они вызвали в моей душе взрыв ненависти к римлянам. Я пообещал сам себе написать "Тактику", основанную на римском опыте, чтобы и другие народы научились классическому способу ведения боя. Это были пылкие юношеские мечты. Кузнецы с веселыми шутками поволокли пленника к одной из повозок. Только теперь молодой варвар понял, какая готовится ему участь, и стал яростно вырываться из цепких солдатских рук, за что его награждали новыми ударами. Я видел, как он с тоской оглянулся в ту сторону, где носились по полям его свободные братья, точно ждал оттуда выручки. Никакой надежды на это не было. Омерзительно лязгнула железная цепь. Поблизости паслись кони, захваченные у сарматов. Вдруг лохматая лошадка, на которой, очевидно, ездил пленный юноша, отделилась от подруг и с радостным ржанием, грациозно выгибая шею, помчалась к своему молодому хозяину. Не обращая никакого внимания на крики погонщиков, она подскакала к сармату, положила ему голову на плечо, и он стал гладить ее розоватую морду. По щеке у пленника скатилась крупная слеза. Даже грубые люди были растроганы и очень удивлялись такому случаю. Но тяжкий молот уже ударял по железному кольцу. В это время послышались крики: - Смотрите! Аррабона в огне! Аррабона в огне! Мы обернулись и увидели, что на севере над горизонтом медленно поднимается черный столб дыма. Среди воинов произошло замешательство. Дым напомнил о войне, о том, что, может быть, сегодня людей ожидает смерть в сражении или мучительные раны. Кузнецы стояли с опущенными молотами и, опираясь на них мускулистыми руками, тоже смотрели на дым. В нем было что-то зловещее. Некоторые стали шептать заклятья, хватались за амулеты, приобретенные за пять денариев у бродячего астролога. Окруженный трибунами, Цессий Лонг поднялся на коне на холм, откуда было лучше видно все то, что происходило на равнине. Легат трепал рукой огромного белого жеребца. Конь плясал от нетерпения, хотя тяжесть легатского тела весьма чувствительно давила ему на хребет. Цессий Лонг спокойно смотрел на горящую Аррабону - он видел на своем веку немало горящих городов. За его спиной было сорок лет военной службы. Он добился всего, о чем может только мечтать расторопный центурион. Смерть? Она не страшила его, легат неоднократно видел ее на полях сражений. Но у Лонга просыпалась досада, когда он вспоминал, что невозможно унести с собой в иную жизнь все эти серебряные сосуды и другое богатство, накопленное такими трудами. Верил ли он в бытие за гробом? Едва ли. Хотя и считал себя поклонником Митры. 9 Вот каким образом мы неожиданно очутились в самом пекле военных действий. Солнце уже стояло высоко. Легион, оставив позади под достаточной охраной повозки и вьючных животных, постепенно спустился на широкую равнину. Цессий Лонг мог теперь вздохнуть с облегчением. Бульбий объяснил нам, что легат ждал внезапного нападения в пересеченной местности. На равнине возможно было развернуть легион в боевой порядок. Лазутчики выяснили, что силы варваров, переправившихся через Дунай, не превышают чрезмерно числа римских воинов, и легат уже не опасался неожиданностей. К моему удивлению, Вергилиан легко отказался от намерения пробраться в Саварию, где мы были бы в полной безопасности, но, может быть, для того, чтобы скрыть свой страх, с деланным смехом сказал: - Вот мы неожиданно стали с тобой сынами Марса! По молодости лет мне мало улыбалось бежать на юг, как сделали бы на нашем месте всякие благоразумные торговцы, и я был вполне счастлив, что живу полноценной жизнью. Когда наступил черед трогаться в путь и обозным повозкам, я возблагодарил небеса, что буду находиться поблизости от поля сражения. Местность, лежавшая вокруг, казалась пустынной. Поселяне покинули жилища и угнали в укромные места скот и волов. Продвигаясь вперед, мы встречали иногда на своем пути следы пребывания варваров. На дворе скромного сельского святилища лежала обезглавленная статуя Помоны, прижимавшая к мраморному чреву рог изобилия. Голова поверженной покровительницы садов валялась в траве, как никому ненужная вещь. Я бережно поднял ее и положил на ограду. На устах богини застыла улыбка. Вергилиан одобрительно смотрел на меня. На алтаре варвары сделали мерзость. В храме было пусто и голо, как в покинутом людьми доме. Цессий Лонг подъехал в сопровождении Корнелина и врача Александра к святилищу, и через невысокую ограду они с гневом смотрели на храмовой двор, где среди конского навоза белела оскверненная богиня. Александр горько усмехнулся: - Если верить некоторым поэтам, то подобная же участь ждет в будущем и храмы Рима. Цессий Лонг с недовольным видом повернулся к нему: - Мало ли что напишут ваши стихотворцы! - Рим не может погибнуть, - с убеждением произнес Корнелин, большой поклонник древней римской доблести. - Ибо тогда на земле наступил бы мрак. Но, очевидно, Цессий Лонг не был расположен вести разговор в подобном духе. Писавший с грамматическими ошибками, никогда не державший в руках ни одной философской книги, легат избегал касаться таких вопросов, где требовалось знать поэтов или историю. Конечно, он кое-чему научился во время ужинов, на которые его приглашали по положению, и не раз слышал, поедая вкусные яства, как соседи по столу, вместо того чтобы отдать дань какому-нибудь блюду, читали стихи, но в глубине души полагал, что ни Гомер, ни туманные рассуждения не стоят выеденного яйца. Слова Александра о возможной гибели Рима он тоже почитал неприличными в устах римлянина, поэтому, процедив сквозь зубы крепкое солдатское словцо, отъехал прочь. Далекий черный столб дыма, поднявшийся над Аррабоной, уже растаял в воздухе. По-видимому, Лонг не торопился с принятием решения. Основное правило римской военной тактики гласит, что легионы передвигаются порознь, но сражаются вместе. Следовательно, прежде всего надлежало наладить связь с XIV легионом, чтобы общими усилиями разбить врага. С другой стороны, Цессию Лонгу не очень-то хотелось делить лавры с Лицинием Саперном, легатом карнунтского легиона. При благоприятных обстоятельствах Лициний мог захватить Аррабону под самым носом у Лонга, использовав к своей выгоде приход XV легиона, оттягивавшего силы варваров. Кто получит тогда награду? Вероятно, приблизительно так рассуждал Цессий Лонг, эта старая лиса, когда обдумывал предстоящее сражение. Обычно он принимал решения самостоятельно. Однако на этот раз ему захотелось выслушать совет Корнелина, возившего с собой какие-то свитки. Легат не знал, что это были "Записки о Галльской войне" и книги Тита Ливия. Трибун действительно читал подобные сочинения. Может быть, воспоминания о Фабии Кунктаторе заставили его преподать совет не спешить ввязываться в бой. Все время прибывали вспомогательные части. Если на них трудно было рассчитывать в битве с варварами, то они укрепляли связь с Аквилеей, где оставалась надежда в случае надобности получить подкрепления или найти опору при неблагоприятном исходе сражения. От укрывшихся в роще поселян удалось узнать, что варвары разграбили Аррабону. Перепуганный, но словоохотливый пастух рассказывал: - Варвары окружили город со всех сторон. Поэтому немногим удалось бежать из Аррабоны. А другие и не пожелали этого сделать. Корнелин, расспрашивавший пастуха, хмурился. - Почему не пожелали? - Прячутся, где кто может. Некоторые погибли. Есть и такие, что уже продают варварам товары, как будто бы ничего не случилось. - Эти люди называют себя римлянами! - с горечью произнес Корнелин. Но всем известно, что иногда бывает так, когда приходят варвары. Старик охотно передавал всякие подробности. - Первые сарматы переправились через Дунай на плотах. А коней держали на поводу. И те плыли за ними. Еще бежавшие аррабонцы рассказывали, что варвары ужасны только в первые часы нападения, а потом уже не трогают мирных жителей. Когда они жарят захваченных телок или баранов, то не только сами едят мясо, но дают его и всем проходящим мимо, не спрашивая человека, римлянин ли он или сармат. За принесенную амфору вина платят серебряную монету. Но больше всего этих людей занимает земля. Я сам видел. Они разминают ее пальцами и показывают друг другу, покачивая головами, точно удивляясь качествам нашей почвы. Иногда варвары рассматривают римские земледельческие орудия или ярмо быка с большим любопытством. Когда кончается битва, они вкладывают мечи в ножны и не делают различия между свободными и рабами... Воины и особенно легионные рабы прислушивались к подобным речам с нескрываемым интересом. Но Корнелин посоветовал пастуху держать язык за зубами и не распространять ложных слухов, если не хочет попробовать, что такое розги. Цессий Лонг уже перестроил легион в классический "квадратный строй". При таком построении четыре когорты находятся впереди, с метательными машинами за спиной, на правом крыле - две когорты, столько же на левом и две - в замке, где остаются и легионные повозки, госпиталь, запасы оружия и прочее. Из квадратного боевого порядка легко перестроиться в так называемый "круг", дающий возможность выдержать нападение варварской конницы с любой стороны. А между тем впереди уже поблескивало оружие. Враг приближался... Я слышал, как легат сказал Корнелину: - Кажется, мы начинаем игру... Старый воин поискал маленькими, заплывшими жиром, но зоркими глазами место на широкой равнине, где предстояло встретиться с неприятелем. Легионная конница под начальством Ация ушла вперед. Его восемьсот всадников представляли собой внушительную силу. Императоры африканского происхождения, ведя непрерывные войны с Парфией, научились ценить коня и значительно увеличили конные части в легионах. Аций получил приказ, по возможности не входя в соприкосновение с противником и не принимая боя, определить его силы и отходить на левое крыло, где не находилось никаких естественных прикрытий. Наоборот, можно было не опасаться обхода конных орд справа, так как там тянулись на значительное пространство заросшие тростником, непроходимые болота. Легат не отрываясь смотрел вперед, с досадой сдерживая беспокойного коня. - Корнелин, пора построить фалангу. Трубачи подняли к небесам медные трубы, и долину огласил тягучий призыв. Когорты стали перестраиваться беглым шагом. Топот ног отдавался в моем сердце тревогой. Солдаты уже сняли со щитов чехлы, предохраняющие металл в дурную погоду от порчи, и строй однообразно блеснул медью. Конница Ация возвращалась рысью, с глухим цоканьем копыт склоняясь влево. И вдруг земля загудела под копытами варварских коней. Мне показалось, что на римлян несется какая-то неотвратимая сила, и мое сердце забилось учащенно. Но расчет Цессия Лонга оказался правильным. Неприятельский удар должен был разбиться о скалу непоколебимого легионного строя, и надо сказать, что легат вполне мог рассчитывать на упорство своих воинов. Мы переглядывались с Вергилианом, как бы спрашивая друг друга, что теперь с нами будет. Вергилиан, совсем побледневший, улыбнулся мне. - Никогда не прощу себе, сармат, если что-нибудь случится с тобой. Это из-за моего легкомыслия ты очутился здесь. Но я был юн и не очень-то задумывался над тем, что будет через несколько часов. Впрочем, отступать было некуда. Оставалось только положиться на волю провидения. Помимо своей воли я вспомнил мать, отца, Аполлодора и подумал, что, может быть, никогда уже не увижу милые Томы, казавшиеся мне в тот час необыкновенно уютным городом. С мальчишеским неблагоразумием, которое могло мне дорого стоить, я побежал к солдатам. Воины приготовились к бою, и я слышал, как они перекликались в строю: - Марций, если копье проткнет мне брюхо, скажешь моей Фульвии, что я в аду. - Не сомневайся, окажу тебе такую малую услугу. - Он и жену твою утешит. - Не в первый раз. Будем живы - угощаю в первой же таверне... - Юст, где ты? Крепись, товарищ! - Ставь крепче ногу при ударе мечом! Это старый рубака учил какого-то молодого воина, стыдившегося показать свой страх и скалившего зубы. Один солдат, может быть христианин, бил себя в грудь и шептал молитву. - В строю надлежит соблюдать молчание, - увещевал воинов Корнелин. Здесь будет уместно напомнить, что со времен Адриана римская тактика претерпела большие изменения. Уже давно отказались от манипулярного строя, когда легионы выстраивались в шахматном порядке. Строй упростили и боевое построение снова превратили в фалангу, в восемь рядов в глубину. Позади этой неповоротливой, но несокрушимой стены стали ставить стрелков и передвигавшиеся на колесах метательные машины. Особенность нового построения заключалась в том, что еще до непосредственного соприкосновения с противником на него можно было обрушить тучу стрел. Только метнув дротики, которые вонзались в неприятельские щиты и тем самым заставляли врагов бросать эти сделавшиеся бесполезными из-за торчавшего в них копья доспехи, солдаты вступали в рукопашный бой, обнажив короткие римские мечи. Раны, наносимые таким мечом, более тяжелым на конце, чем у рукоятки, ужасны. О дальнейшем буду писать больше на основании рассказов других, чем по собственным наблюдениям, потому что невозможно было охватить вниманием все поле битвы. Само собою разумеется, мы с Вергилианом никакого участия в сражении не принимали. Я вернулся к нему, и, взобравшись на повозку, чтобы лучше видеть, мы с волнением ждали начала боя. Неподалеку от нас стояла когорта ветеранов. Мы отлично видели, что впереди над римским строем горделиво возвышались серебряные орлы. Птицы жадно вонзили когти в шары - символ власти Рима над всей землей, так как шар представляет собою законченность, нерушимость римских границ. На легион неслись тысячи вражеских всадников. Уже доносились крики варваров, размахивавших длинными мечами над головой. Но в нужный момент Корнелин дал знак, и стрелки отпустили тетивы онагров и луков. На врага полетели с неприятным свистом стрелы с горящей серой - так называемые фаларики - и свинцовые шары. Сарматы в кожаных панцирях, сплошь покрытых чешуей из роговых пластинок, геты в железных шлемах с бычьими рогами и еще какие-то полуголые люди уже готовы были обрушиться на римлян, но фаларики и свинец находили свои жертвы. Видно было, как многие варвары падали вместе с конями, в невероятном смятении образуя груду тел и конских туш. Неприятельский натиск сразу же потерял свою силу. Убедившись, что римский строй несокрушим и ощетинился копьями, на которые, как известно, не бросится ни один конь, сарматы повернули вспять, и тогда из пяти тысяч грудей раздался победный клич. В упоении победы кричали даже погонщики мулов, а я не знал, радоваться мне или печалиться, потому что это означало наше спасение, но в то же время и победу ненавистного Рима. В облаках пыли, выбиваемой подковами даже из мокрой земли, так и не доскакав до фаланги, варвары неслись по полю. Медные трубы трубили победу. Но это было только начало. За облаками пыли двигались на нас тысячи пеших воинов, и, по варварскому обычаю, даже вожди сошли с коней и, взяв в руки мечи, стали в первых рядах, чтобы служить примером для прочих. Теперь слышался не конский топот, а глухой гул тяжких человеческих шагов... Но снова запела труба, и тысячи римских дротиков, описав плавную дугу в воздухе, обрушились на врагов. И в