я. Вергилиан явно скучал, и даже появление Грацианы его не взволновало. Что ему еще было нужно? Или сердцем поэта окончательно завладела прелестная Делия? Но я уже сам познал власть женского тела и мысленно сравнил девушку из Карнунта и танцовщицу. Грациана была почти ребенок, еще, может быть, не проснулась от детских снов, Делия же пылала всем своим существом... Однако я знал, что если бы вместо колесниц на арене состязались гладиаторы и если бы победитель, попирая ногою поверженного противника, ждал с мечом в руках, как народ решит судьбу побежденного, то Грациана опустила бы вниз большой палец, требуя этим римским жестом, чтобы несчастного добили. А Делия, может быть, не поступила бы так... Как понимал свою любовь к танцовщице Вергилиан? У меня самого не было большого опыта в этой области. Любовь представлялась мне каким-то смутным чувством, которое заставляет сильнее биться человеческое сердце, пробуждает в нем желания. Вероятно, проще всего это чувство воспринимают такие, как Корнелин. Я имел случай наблюдать за его жизнью во время службы в легионе и понял, что он рассудительный человек, знающий, чего хочет, и почти всегда достигающий своей цели. Но время от времени я смотрел туда, где сидела Грациана, и ее белокурые волосы напомнили мне о Маммее. Наконец кончилось торжественное шествие, утихли приветственные крики. Томительно пропела труба. Цирк затихал постепенно, готовясь к волнующему зрелищу. И вот в дальнем конце арены разом отворились при помощи особого хитроумного приспособления двенадцать широких ворот, и двенадцать квадриг - шесть голубых и шесть зеленых - вырвались на арену с такой быстротой, что спицы колес превращались в сплошные круги. Перевитые ремнями из предосторожности, на случай падения, возницы только благодаря многолетней привычке могли устоять на несущихся колесницах. На головы у них были надеты предохранительные кожаные шапки, похожие на шлемы воинов, а за пояса заткнуты ножи, чтобы в случае катастрофы в одно мгновение отрезать привязанные вожжи и тем спасти свою жизнь. Но в минуты, когда двести конских копыт упруго били в песок арены, вероятно, никто из этих отважных людей не думал о смерти. Цирк ревел от восторга. Я слышал, как соседи говорили, что давно не было таких упоительных состязаний. Казалось, что сами кони понимают важность события: взволнованные происходящим, опьянев от криков и понуканий, они со злобой косили глаза на соперников. На поворотах, когда квадриги с размаху огибали мету, колеса глубоко врезались в песок. Но все обходилось благополучно, квадриги снова летели вперед, весело щелкали бичи, и неистовство в цирке увеличивалось с каждой минутой. Опытные возницы делали все от них зависящее, чтобы сохранить спокойствие и беречь силы для решительного мгновения. Уже начинался последний, седьмой круг. Крики на скамьях превратились в сплошной вой. Зрители скрежетали зубами, вскакивали с мест, взлезали на мраморные сиденья, а соседи сталкивали их оттуда, так как эти обезумевшие люди мешали видеть арену. Взоры всех были обращены на Акретона, на лучшего возницу голубых, любимца не только красивых женщин, но и черни. Результат состязаний зависел от седьмого поворота. Нужно было сделать его у самого края меты, чтобы по возможности сократить расстояние и тем выиграть драгоценное время; здесь имела значение каждая пядь земли, и зрители были уверены, что в последнее мгновение Акретон, как всегда, неподражаемым рывком вылетит вперед и вырвет победу у Арпата, не отставшего от него ни на шаг со своей страшной серой четверкой. Но все добрые пожелания были на стороне чернокудрого каппадокийца. - Акретон! Акретон! Казалось, люди забыли обо всем на свете; в цирковых страстях растворились горе и любовь, государственные дела и заботы; всех одинаково обуревали жажда быстроты и желание победы, и в этом чувстве потомственный сенатор ничем не отличался от простого поденщика, а возницы были в эти мгновения важнее консулов и даже императора. В подии, недалеко от Корнелина, жена Квинтилия, золотоволосая, завитая, как барашек, Лавиния, не имела больше сил сдерживать свое волнение, поднялась с места и ломала пальцы. Должно быть, она ничего не видела перед собой, кроме четверки вороных коней и того, кто правил ими с таким неподражаемым искусством. Сенатор Квинтилий, величественный и благообразный, как и полагается быть представителю его сословия, всячески успокаивал супругу: - Не волнуйся, мое сокровище! Ведь мы же ничего не поставили на Акретона! - Акретон! Гирпина! - гремело под пурпуровым навесом. Один богатый торговец предлагал другому: - Пять тысяч сестерциев против одной тысячи за Гирпину! Но второй не соглашался на такой заклад. Вдруг на какое-то мгновение в цирке наступила мертвая тишина, потом сразу же тысячи людей заревели от ужаса: - Акретон! Гирпина круто огибала мету, почти распластавшись по земле. Но правое колесо квадриги Акретона зацепилось за левое колесо Арпата и, точно пущенное рукой дискобола, отлетев весьма далеко в сторону, завертелось волчком на арене. Трудно было охватить разумом, что там происходит. Над ареной уже дымились облака пыли, поднятой квадригами... Видимо, Акретон не успел в это страшное мгновение обрезать вожжи, его с размаху ударило головой о камень меты, и тогда четверка обезумевших коней потащила тело прославленного возницы по арене. Конец оси без колеса вздымал фонтаном песок. Труп Акретона прыгал жалкой куклой на вожжах. Когда наконец цирковым служителям удалось остановить распаленных лошадей, дрожащих как в лихорадке, от прекрасного Акретона остался мешок переломанных костей. Кожа с лица была сорвана, и на этой кровавой маске страшно белели оскаленные зубы. Все это случилось перед нами, от ужаса Вергилиан закрыл рукой лицо. Гирпина вздрагивала мелкой дрожью и вдруг заржала, точно призывала своего погибшего господина... Когда потом префект цирка опрашивал свидетелей, никто не мог рассказать толком, каким образом сорвалось колесо. Как и предполагали зрители, на некотором расстоянии от меты Акретон вырвался вперед, чтобы захватить удобное место для последнего поворота. Но его соперник, звероподобный Арпат, про которого ходили слухи, что он занимается магией, чтобы увеличить власть над лошадьми, выкрикнул какое-то одному ему известное слово, и серые кони, по-кошачьи прижав уши, из последних сил ударили подковами в землю. В это мгновение и произошел ужасный случай с колесом. Всеобщее волнение было так велико, что никто не обращал внимания на Лавинию, рвавшуюся в слезах на арену. Только супруг удивлялся ее впечатлительности. - Я всегда говорил, что женщинам не следует посещать цирк, - ворчал достопочтенный Квинтилий. Некоторое время на арене еще продолжалась суета. Но, не теряя драгоценного времени, цирковые рабы привычно засыпали кровь песком. Уже новые двенадцать квадриг готовились принять участие в состязаниях. 5 Второй заезд закончился вполне благополучно победой достойнейшего, так же и третий. Но после пережитого зрелище уже не захватывало зрителей, и люди удивлялись, почему пустили первой квадригу Акретона. Однако знавшие всю подноготную жизни знаменитого возницы рассказывали с огорчением, что он сам захотел выступить первым, чтобы поскорее встретиться с некоей сенаторшей, томившейся от страсти. Во время четвертого заезда Вергилиан не раз оборачивался с каким-то внутренним беспокойством в ту сторону, где находились карнунтский торговец с дочерью. Он даже выразил желание говорить с ними. - Досадно, что они сидят так далеко и не видят нас. Мне показалось, что в данном случае его интересует не столько разговор с Виктором, сколько желание перекинуться словом с Грацианой. Я предложил помочь ему: - Хочешь, я поднимусь к ним и скажу, чтобы Виктор подождал тебя у выхода из цирка? - Сделать это довольно затруднительно, - в нерешительности проговорил Вергилиан. - Ничего нет проще. Во время приготовлений к следующему состязанию зрители шумно разговаривали, спорили о достоинствах того или иного возницы. По рядам ходили продавцы сладостей и прохладительного питья. Женщины обмахивали веерами из павлиньих перьев разгоряченные лица. Соседи нашептывали им нежные слова, а мужья, сидевшие рядом, взвешивали шансы квадриги, на которую они ставили в этом заезде. Я с трудом пробирался к Виктору, и не один обругал меня невежей за то, что наступаю людям на ноги. Но в конце концов я благополучно добрался до своей цели и передал карнунтскому жителю просьбу Вергилиана. Я видел, как оживилось лицо Грацианы при этом имени. Трагическая гибель Акретона не произвела на девушку большого впечатления. Да, это была мраморная красота! Я показал, где сидит Вергилиан, и, увидев поэта, она приветствовала его, подняв руку и шевеля пальцами. Поэт стоял и махал издали свернутым в трубку свитком. Я знал, что это был многострадальный Сенека. Наталис обрадовался, узнав о присутствии поэта. - Мне тоже надо бы встретиться с Вергилианом. Как хорошо, что ты разыскал нас, друг! Но к чему тебе возвращаться на старое место и слушать со всех сторон нелестные оклики? Оставайся с нами! Мне этого очень хотелось. Я скромно уселся рядом с африканцем, а он продолжал развлекать Грациану, не обратившую на меня никакого внимания: - Теперь посмотри в другую сторону. Видишь человека с круглой черной бородой? Это Филострат. - Тоже банкир? - Нет, он написал книгу об Аполлонии. - В Карнунте так звали одного виноторговца. - Это совсем другой Аполлонии. Сейчас, пожалуй, ритор - самый известный человек в Риме. Можно было понять, что книги мало интересуют девушку. У нее был такой вид, точно она ждала чего-то, что вот-вот должно случиться в ее жизни. Виктор расспрашивал меня о Вергилиане и почему-то вздыхал. Я рассказал обо всем, что его могло интересовать. Из беседы выяснилось, что карнунтский житель перебрался с дочерью и всеми своими домочадцами в Рим. Однако Виктор жаловался, что переезд в Италию не оправдал его надежд - дела здесь не налаживались, мешали более ловкие конкуренты. - В Карнунте все было просто. Я закупал у варваров необработанные кожи, дубил их и перепродавал в Аквилею за наличные. Там их с удовольствием брали римские и антиохийские купцы. А в Риме торговля происходит так, что товаров не видит ни продающий, ни покупающий, и они, может быть, даже не существуют в природе, а только обозначены на доверенности. На таких торговых операциях люди при умении делаются миллионерами, а при неудаче разоряются. Наталис не переставал посвящать Грациану в тайны римской жизни: - Смотри! Вот Лавиния пробирается к выходу в сопровождении служанки. Быть может, она хочет поплакать над трупом несчастного Акретона... Девушка с удивлением посмотрела на собеседника. - Всего лишь три дня тому назад Акретон присутствовал на моей пирушке, и Лавиния возлежала рядом с ним! И такой трагический конец! Хотя кто знает, что ждет нас самих завтра... - Рядом с Акретоном возлежала Лавиния? - Это происходило у меня в доме. Вот этот юный сармат тоже посетил мой праздник вместе с Вергилианом. - Ты хорошо знаешь поэта, - вздохнул опять Виктор, - каковы его планы на будущее? Я должен был сказать, что об этом мне ничего не известно. Торговец еще раз вздохнул. В разговор вмешался болтливый Наталис: - Ах, Вергилиан... Очаровательный собеседник и какой изящный стихотворец! Но мечется из Рима в Александрию, из Александрии в Афины и все чего-то ищет, и сам не знает чего... А каким образом поэт стал тебе известен, дорогой Виктор? - Он два раза приезжал в Карнунт, закупал кожи для сенатора Кальпурния. - О, я и забыл, что он занимается, помимо всего прочего, коммерческими операциями! Хотя, кажется, мало смыслит в этом. Но, вероятно, Грациану интересовали не столько торговые способности Вергилиана, сколько его умение с нежностью заглядывать в женские глаза... Ристания закончились. Зрители стали шумными потоками спускаться к выходу. Я увидел, что Корнелин, бесцеремонно расталкивая людей, старается пробраться к Грациане. Толпа то оттесняла его от цели, то рассеивалась на мгновение, и тогда трибуну удавалось приблизиться к нам на несколько шагов. Наконец Корнелин ухватил торговца за полу тоги. - Приветствую тебя, почтенный Виктор! Карнунтец обернулся. - Не узнаешь трибуна Корнелина? - Нет, не узнаю. - Клянусь Геркулесом! Я присутствовал на пире в честь Цессия Лонга. - Теперь вспомнил. Рад видеть тебя. Может быть, Корнелину тоже хотелось беседовать с Грацианой, а не с этим скучным торговцем, ее отцом, но поступить так запрещало римское приличие. Грациана с удивлением смотрела на незнакомого человека, не подозревая даже, что это тот самый воин, который написал ей про парфянскую стрелу. Но разговаривать в этой невероятной давке было затруднительно. Каждый спешил к выходу, чтобы поскорее вернуться домой к ужину. Со всех сторон нас толкали грубияны, обмениваясь замечаниями по поводу цирковых состязаний: - Какое несчастье! Бедный Акретон! - Скажи лучше - бедная Лавиния! - Приглашаю сегодня к себе... Будет Арпат. - Ну, с этим не побеседуешь! - Найдешь у меня и других. Откуда-то появился Квинт Нестор, уже успевший познакомиться с Виктором по какому-то торговому делу. - Виктор, мне нужно с тобой переговорить... - начал куратор, но юркий человечек с навощенной табличкой в руке вцепился в него и стал что-то шептать на ухо. Нестор протестовал: - Нет, двенадцати процентов недостаточно... Всюду у куратора были знакомцы, и немедленно завязывались деловые разговоры с записями на навощенных табличках, с подсчетом процентов. Корнелин не спускал глаз с Грацианы. Ее редкая красота не казалась особенно соблазнительной в сравнений с прелестями многих других женщин, которые были около нас. Но я подозревал, что при виде" девушки у трибуна возникали серьезные намерения. По мнению таких, как он, женщина создана для продолжения рода. Однако почему же ему хотелось, чтобы именно Грациана, а не другая, стала матерью его детей? Вероятно, играли здесь свою роль и некоторые другие соображения трибуна, - может быть, мысль о богатстве Виктора. Толпа нажимала со всех сторон. В этой суматохе мужья теряли жен, друзья - друг друга, заимодавец - должника; Наталис и Виктор куда-то исчезли. Возле Грацианы остались Корнелин и я, но она искала глазами отца. Я тоже смотрел на Грациану с нежностью, хотя она как бы жила в каком-то недоступном для меня мире. Давно ли она играла с погремушкой, а потом с куклами и ей вешали на детскую шею янтарный амулет от злых духов? И вот она уже привлекает к себе взгляды мужчин. Ее грудь еще была стянута крепкой полотняной повязкой, чтобы сделать фигуру более стройной и оттенить выпуклость бедер. Таков обычай в римских семьях. Но каждый день Грациана могла вылететь из отцовского гнезда и стать матроной. Она еще больше похорошела. Кормилица ее была, вероятно, германка, и это от нее девушка вместе с северным молоком унаследовала удивительную нежность кожи. Жизнь ее протекала так, как должно протекать существование богатой римской девушки. Грациана вышивала и пряла, к ней приходил педагог и обучал ее греческому языку, и вместе с ним она читала "Одиссею". Теперь ей пошел шестнадцатый год, и судьба уже собиралась набросить ей на голову огненное покрывало невесты. Я уеду в Томы и там буду вспоминать Маммею или таких девушек, как Грациана, а она станет матроной, все в доме будет покорно молодой хозяйке, от последнего раба до самого важного гостя, какого-нибудь почтенного старика в сенаторской латиклаве. Ее будут называть госпожой, выполнять малейшие ее прихоти, и сам муж будет у нее на побегушках, когда увидит, что все преклоняются пред красотой жены. А сколько искушений ожидает женщину в толпе льстецов, вздыхателей и опытных развратников! Или воспитание многочисленных детей отвлечет ее от соблазнов? Но пока она еще нуждалась в защите отца, взывала к нему с тревогой в глазах. Корнелин воспользовался случаем, чтобы взять Грациану за руку. - Не бойся, я буду твоим защитником. Как я счастлив, что снова увидел тебя! - А когда же ты раньше видел меня? - В Карнунте. Я - трибун Корнелин. Получила ли ты мое послание? Грациана отшатнулась и с изумлением посмотрела на этого властного человека. - Значит, это ты прислал мне письмо? Быть может, Грациана даже берегла послание в ящичке из янтаря, где она хранила драгоценные безделушки, гранатовые ожерелья и кольца с бирюзой - все то, что девушки прячут в таких заветных ларцах. Она лукаво улыбнулась. - Рада, что парфянская стрела пощадила тебя! - Не сердись на меня! Я писал тебе, как глупец, под влиянием вина... Один легкомысленный поэт сочинил для меня это письмо... Но Виктор уже спешил к дочери: - Грациана! Грациана! - Поэт? - спросила девушка. - Едва ли ты знаешь этого человека. Его зовут Вергилиан. Грациана закусила нижнюю губу. - Вергилиан... Виктор тяжело отдувался. - В этой давке мне сломали все ребра. Но скажи, трибун, где теперь достопочтенный Цессий Лонг? - Легат погиб при взятии Арбелы. - Искренне опечален. Мы стали медленно спускаться по ступенькам. Наталис бесследно исчез. Впереди уже была видна широкая арка ворот, около нее улыбался нам Вергилиан. Близился вечер. Я заметил, как среди моря человеческих голов проплыла на носилках, на плечах четырех черных рабов, Соэмида. Красавица возлежала на шелковых подушках, подобно некоей восточной богине, и, отодвигая слегка занавеску, со снисходительной улыбкой смотрела на этих грубоватых римлян и на их жен со слишком резкими чертами лица. Один из конных воинов, приставленный наблюдать у цирка за порядком, белокурый юноша, очутился рядом с носилками. Соэмида скосила глаза, чтобы посмотреть, как он сжимал нагими голенями бока непослушного коня. Наклоняясь к сопровождавшему ее евнуху, она что-то сказала ему, почти не разжимая рта. Опустив ресницы и кротко улыбаясь, Соэмида как должное принимала изумление толпы перед ее жемчужной диадемой. Белокурый воин, опасаясь, как бы не вызвать нареканий со стороны жестокого центуриона каким-нибудь упущением, не обращал на красавицу никакого внимания. Но евнух уже ухватил рукой повод его коня. - Скажи, воин, какой ты будешь центурии? Он что-то объяснял всаднику и даже округленными движениями рук как бы рисовал в воздухе очертания женского тела. Юноша смотрел на него, плохо понимая, чего от него хотят. Вероятно, он еще не одолел латинской речи. Появился центурион. - Тебе, старичок, что здесь надо? Мне показалось, что юноша как две капли воды походил на того пленника, которого однажды на моих глазах приковали к легионной повозке. 6 Состоялось ли у Соэмиды еще одно любовное свидание? Об этом я узнал много времени спустя из разговора с молодым воином, встретившись с ним случайно и при самых странных обстоятельствах, под шум моря, на корабельном помосте, о чем - впереди, а пока я не мог насытиться поцелуями рыжеволосой Проперции. Вергилиан улыбался и покачивал головой... Рим правил вселенной, судил и разрешал, посвящал все помыслы честолюбию и наживе, воскурял фимиам, предавался удовольствиям. Но Вергилиан и Делия, увлеченные своей любовью, удалились от этой шумной жизни и почти все время проводили в загородном доме, который предложил поэту сенатор Квинтилий, оставивший Рим в страшном потрясении от открывшейся измены супруги и совершавший в те дни далекое благочестивое путешествие. Владельца мастерской погребальных урн окончательно замучили болезни, и он уже не помышлял о пламенных танцовщицах. У каждого были свои огорчения. Теперь Вергилиан не расставался с Делией. Я видел, что поэта влекла к ней какая-то непоборимая сила, и кажется, сам он не мог бы объяснить, в чем заключается это волшебство. Я тогда был еще молод и только потом, много лет спустя, за писанием этих строк, вспомнил некоторые слова, взгляды, улыбки, какими обменивались счастливые любовники, и считаю, что это рок соединяет человеческие сердца. Может быть, еще сильнее, чем страсть, нас привязывают к женщине те разговоры, что мы ведем с ней на ночном ложе. Это они соединяют два существа крепче всяких других уз или навеки разделяют во взаимном непонимании. Ничего нет на земле сильнее любви, опаляющей огнем не только рот, но и душу. Неужели это только потому, что проказливый сын Венеры ранит нас предательской стрелой? Но человек томится и страдает, как будто бы это не любовь, не радость, а тяжкий недуг; любимая отвернулась от тебя - и вот все становится в мире полным странного беспокойства, сомнения и жгучей ревности... Встреча с Делией заставила Вергилиана забыть о прошлом. От Грацианы остался приятный холодок, а Соэмида растаяла в забвении, как туман. Ничего не осталось у него в сердце и от тех египетских красавиц с миндалевидными глазами, что катались вместе с ним на барке в Канопе, где по ночам в тавернах слышится сладкая музыка. Ни от прелестной Психеи, так искусно игравшей на арфе, ни от нежной поэтессы Скафионы! Все мысли его были теперь связаны с Делией. Любовь! Что это было такое? Сродство душ, о котором говорит Платон, или способность женщины выразить в телесной любви самое прекрасное, на что она способна на земле? Иногда поэт и Делия отправлялись вместе куда-нибудь на прогулку, подальше от Аппиевой дороги, где модницы и щеголи показывали свои драгоценности, дорогие повозки, запряженные мулами в серебряных уздечках, или носилки из черного дерева, и где все разговоры были посвящены пустячным сплетням. Наслушавшись о талантах мима Пуберция, от которого были без ума все посетители театральных зрелищ, Вергилиан и Делия решили посмотреть на его необыкновенное искусство. Шла знаменитая пантомима "Яблоко Париса" в великолепной постановке. На этот раз они взяли меня с собой. Театр Помпея был переполнен. Мы уселись на прохладную мраморную скамью с удобной спинкой. Вокруг волновалась шумная толпа. Люди разговаривали, смеялись и ели медовые пирожки или гранатовые яблоки. Впереди, среди розовомраморных колонн портика, замыкавшего с задней стороны просцениум, суетились общественные рабы, заканчивая устройство великолепного зрелища. Сцена изображала гору Иду, у подножия которой стояли деревья со странными золотыми и серебряными листьями и, как настоящий, журчал ручей. Началось представление. Под звуки весьма приятной и невидимой музыки на просцениуме появилось стадо белоснежных овец и баранов с позолоченными рогами. Их пас, играя на цевнице, сделанной из тростника, Парис - Пуберций. Зрительницы замерли от восхищения. - Настоящий Парис не был бы прекраснее! Соседкой Делии была дородная матрона с огромными серьгами в виде серебряных спиралей. Розовый шелк упруго сжимал ее объемистые бедра. Она не могла сдержать свой восторг. Торс Пуберция едва прикрывала белая овчина. Ноги его напоминали о некоторых статуях Аполлона. - Смотрите, смотрите! Меркурий! - переживала всей душой представление соседка. Из нарисованных облаков медленно спускался на незримой веревке лукавый бог. Игравший его роль акте, тоже отличался редкой красотой. На белых сандалиях поблескивали золотые крылышки. Затем появились три богини - три соперницы. К ногам бесстыдно обнаженной Венеры прижимались дети, наряженные амурами. Здесь каждый мог усладить свое зрение по собственному вкусу. Но Делия со скукой смотрела на зрелище. Сколько раз она сама играла роль богини, хотя и не среди таких, может быть, пышных декораций, и считала, что служит искусству. Вот так же она танцевала среди барашков, и так же Парис старался вызвать у зрителей и зрительниц восторги жеманными позами, то грациозно отставляя ногу, то горделиво поворачивая запрокинутую голову, чтобы все видели безукоризненные линии его шеи... Мне, как всякому юнцу, было занимательно смотреть на мимов и на красивых комедианток, напоминавших Проперцию... Но мы скоро оставили театр и долго бродили в тот вечер по затихшему Риму, слушая шум фонтанов и вдыхая запах листвы в садах Мецената. В один прекрасный день мы отправились втроем на повозке к Эридию Веспилону, другу детства Вергилиана, в поместье, расположенное не очень далеко от Неаполя, и я поблагодарил судьбу, что увижу и этот чудесный город. Я радовался также, что хоть на время покидаю Рим, надеясь найти вдали от него забвение и исцелить тяжкую рану в моем сердце. Это случилось, как всегда происходят подобные вещи. По-прежнему я пробирался каждый вечер к тому дому, где жила Проперция. Но напрасно я стучался в ее дверь и взывал к высокому окну, умоляя о позволении подняться хотя бы на одно мгновение. Жестокая не отвечала. Я уходил домой и снова возвращался на другое утро, чтобы подстеречь, когда возлюбленная выйдет на прогулку. Увы, очевидно, в ее доме существовал второй выход, потому что она никогда не появлялась на-пороге, и я, как голодная собака, снова брел к садам Мецената, где тоже не находил себе покоя. Однажды я стоял, прислонившись к каменной стене, в том переулке, в котором жила Проперция, и ждал, не появится ли, наконец, моя рыжеволосая мучительница. Рядом трудился и стучал молотком башмачник, заколачивая гвозди в непослушную кожу. Он вышел из своей лавки и с неудовольствием посмотрел на меня. - Что тебе нужно? Кого ты сторожишь здесь, молокосос? Я был рад поговорить о своей возлюбленной хотя бы с этим простым человеком. - Знаешь ли ты Проперцию? - С рыжими волосами? Кто же не знает эту потаскушку! - Проперция не потаскушка, а женщина, полная высоких достоинств! - вскричал я. Его слова возмутили меня до глубины души. Но кривоносый башмачник с волосами, схваченными кожаным ремешком, с черными от воска руками весело рассмеялся. - Полная высоких достоинств! Скажи лучше - добродетельная особа! - Не смей говорить об этой женщине дурно, башмачник, или ты пожалеешь о своих словах! Кривоносый смеялся, держась за живот, и потом прибавил, когда немного успокоился: - Ты думаешь, что если женщина назвала тебя однажды своим голубком или чем-нибудь в этом роде, то лучше ее и на земле нет? Приходи ко мне сегодня, когда наступит темнота, - покажу тебе великолепное зрелище. Из моего окошка отлично видно широкое окно Проперции. Останешься доволен! В сердцах я обругал его ослом и покинул проклятый переулок. Однако, когда наступил вечер, я с нетерпением ждал часа, чтобы отправиться к башмачнику, и явился к нему еще до наступления ночной темноты. Кривоносый повернул ко мне голову, когда я поднялся, вернее - взбежал по бесконечно длинной лестнице. - А, поклонник Проперции! Я окинул взглядом каморку - обычное жилье бедняка. Жалкое подобие ложа. Глиняный кувшин на полу. Повсюду грязь и куча тряпья в углу... - А где же твоя жена, дети? - полюбопытствовал я. - Жена давно умерла, а детей взяла к себе ее мать. И никакая другая женщина не имеет желания войти в это прекрасное жилище. Но ты, вероятно, хочешь посмотреть на свою красавицу? Тогда выгляни в окно! Я легко узнал комнату Проперции. Все так же озарял ее стены памятный мне светильник, в который возлюбленная имела обыкновение подливать какие-то возбуждающие благовония. Вот низкое ложе, вот трехногий стол и серебряное зеркало на нем. Вот ларь, где Проперция хранит свои легкие одежды... Но мои глаза уже привыкли к тусклому освещению, и я увидел... Впрочем, для кого интересно все то, что я увидел, и то, что пережил тогда?.. - Кто этот злодей? - Возница Арпат, - ответил башмачник. Как безумный, я спустился с лестницы, сопровождаемый сардоническим смехом... Веспилон посвятил себя сельским занятиям и нашел в лице Прокулы верную подругу. Хозяин виллы встретил гостей как посланцев богов и одобрительно окинул взглядом красоту Делии, прелесть ее смуглого лица. Потом повел показывать свои угодья. - Вот мое имение, - показал он широким жестом на каменный дом, стены которого были увиты плющом, на розоватую житницу, на круглую, как башня, голубятню, на другие строения, на плодовые деревья, на лозы, обвивавшие на соседнем холме столбы с гибкими перекладинами. - Что еще нужно для человека? Здесь я тружусь, ухаживаю за лозами и в свободные часы читаю Плутарха. Прокула, не смейся, я знаю на своем винограднике каждую гроздь! Вот оливковая роща, под сенью которой я могу гулять в самый жаркий день и наслаждаться прохладой, да будет благословенна богиня! А вот здесь я посадил салат... Делия к чему-то прислушивалась, склонив голову на плечо и остановив застывший взгляд на какой-то случайной ветке. - Какая тишина! Слышно, как жужжат пчелы... - Они собирают для меня нектар с цветов. Прокула обнимала Делию, довольная, что сегодня ей будет с кем поговорить о женских делах. А я подумал, что Веспилон точно разыгрывает заученную роль, рассказывая о прелестях сельского существования. Хозяин не переставал хвастать своим богатством: - Но главное мое сокровище - книги. Полюбуйтесь! Кое-что я получил в наследство от отца, многое сам приобрел у Прокопия. Еще жив старик? Вергилиан стал рассказывать о посетителях либрарии и о всех римских событиях за последнее время, хотя в них не было ничего достойного внимания. Веспилон увлек нас в то помещение, где хранились свитки. - Взгляни, Вергилиан! Ты оценишь этот список Марциала! Может быть, современный поэту. И даже тот самый, о котором он упоминает в эпиграмме к Луперку... Какая каллиграфия! А это Плутарх... Я с особенным волнением смотрел на побледневшие буквы марциаловских стихов, написанные с большим искусством чьей-то опытной рукой. Поэта и его скрибы давно уже не было в живых. - А это что? - Фукидид. Божественный Фукидид, Вергилиан. Веспилон переходил от полки к полке, выискивая в бронзовых сосудах редкие книги. - Вергилиан, смотри! Список Филона Александрийского. Прокопий уверял меня, что он принадлежал самому Марку Аврелию. Вот трактат Арриана "О людях экватора"... Вот прекрасная копия "Размышлений", облаченная в пурпур переплета... Но мой друг горько улыбнулся. - Марк Аврелий предпочитал пурпуру простой плащ. Вергилиан дольше других держал в руках эту книгу, в которой иногда пытался найти утешение, и положил ее на стол со вздохом, может быть, вспомнив о немощной плоти. Веспилон даже обеспокоился, видя нахмуренное чело поэта: - Не болит ли у тебя живот? Но, видимо, поэт не мог самому себе объяснить причину невольного вздоха. У него был такой вид, точно он стоял над бездной и смотрел с замиранием сердца в ее черные глубины. Сегодня мне стало это особенно ясно. Я понял, что еще недавно у Вергилиана оставались какие-то надежды, возможность найти покой на лоне природы. Сейчас он увидел в глазах Веспилона те же тревожные мысли, только скрытые самодовольством и счастливым сознанием обладания вещами. Но это было только желание во что бы то ни стало обмануть себя. Веспилон убеждал Делию: - Ничего не может быть приятнее сельской жизни. Легкий для дыхания воздух, благостная тишина, здоровая пища, взращенная своими собственными руками... Но я видел, что и у него в глазах возникала порой неуловимая тревога. Вечером, когда медленно угасала заря, снаружи послышался глухой ропот голосов. Вергилиан подошел к окну, и я тоже посмотрел во двор, где пахло навозом. Надзирающий над работами раздавал рабам хлеб после окончания трудового дня, и проголодавшиеся люди, толкая друг друга, протягивали к нему руки. Управляющий брал из корзины ячменный хлеб небольших размеров, преломлял его пополам и совал по половине в корявые руки старых и молодых рабов. - Люций, это тебе! А это тебе, Олимпий! Рабы сравнивали, кося глаза на долю товарища, величину своего куска с чужим, с ворчаньем отходили в сторону, запихивая хлеб в рот. Другой надсмотрщик держал на привязи огромную собаку ужасного вида, с желтыми свирепыми глазами, с мощной шеей, как бы вырывавшейся из ошейника, с твердыми, как железо, когтями. Рабы смотрели на нее с опаской. Один из них, старик, спросил жалобным голосом: - А как же похлебка? Но надсмотрщик не обратил большого внимания на его слова, рыгнул и погрозил пальцем. - Похлебку сварят для вас завтра. А пока получил хлеб - и довольствуйся малым. И поворачиваться у меня живее! Пора уже запирать на ночь эргастул. Так по старине называли здесь помещение для рабов. Веспилон пояснил: - Это происходит раздача пищи работающим на винограднике. Рабы живут у меня превосходно и очень довольны своей участью, а некоторых я даже устроил на земле, дал им по участку и обложил оброком. Так безопаснее и выгоднее для меня. - Ты думаешь? - Суди сам, Вергилиан. Рабы нерадивы на господской земле, небрежно обращаются со скотом и ломают земледельческие орудия. Приходится мастерить плуги особенно грубыми, иначе они разбивают их во время работ, объясняя поломку каменистой почвой или какими-нибудь другими нелепыми причинами. Их наказывают за это. Но ведь плуг-то уже никуда не годится! Вергилиан развернул свиток "Размышлений" и прочел: "Всегда вспоминай о том, сколько умерло врачей, хмуривших чело над ложем болящего..." Умирают одинаково врачи и больные. Кстати, посещение поместья Веспилона имело своим последствием поездку в Оливий. С некоторых пор Делия стала чувствовать недомогание. Я смотрел на ее тело, сильные бедра, гибкую походку и удивлялся, что недуг властен даже над такой красотой. Но по вечерам глаза танцовщицы горели неестественным блеском, дыхание становилось сухим; иногда ее охватывал озноб в самые теплые ночи, и бедняжка зябко куталась тогда в шерстяное покрывало. Если же озабоченный Вергилиан спрашивал подругу, не нужно ли позвать врача, Делия говорила, что все пройдет и что это случалось с нею и раньше, и поэт верил ее словам. Однако болезнь не проходила. Делия стала смотреть на пищу с отвращением, сделалась молчаливой. Вергилиан пытливо смотрел ей в глаза. - Что с тобой? - спрашивал он. Делия неизменно отвечала: - Мне хорошо! Видимо, Вергилиан сам устал от суеты, странствий, книг, не утолявших умственный голод, а еще более усиливавших его. Он рассказал мне, что впервые стал думать о своей смерти. Я не мог понять друга: зачем же думать о ней, когда неизвестно то мгновение, в которое она постучит в дверь? Но, представляя себя мысленно на смертном одре, ему легче было найти какую-то отправную точку, чтобы выяснить, что такое жизнь. Я же был молод. Мне тогда еще ничего не требовалось выяснять. Просыпаясь утром, я пил свет солнца и радовался новому дню. Живи, пока жив! Аполлодор не раз говорил, что между человеком, когда он умрет, и подохшим ослом нет никакой разницы. Вергилиан тоже, по его словам, не видел большого утешения в том, что после смерти вновь будет жить хотя бы в образе недолговечного одуванчика или прошелестит в речных тростниках мимолетным ветерком. А ведь именно о таком воскресении говорили ему жрецы элевсинских мистерий, вручая во время посвящения золотой колос - символ вечно возрождающейся жизни... Надо сказать, что в те дни были большие затруднения с доставкой пшеницы и масла в Рим. В Кампании подыхал от морового поветрия рогатый скот. На небе сгущались черные тучи. Несмотря на победы и разорение Ктесифона, где римляне захватили богатую добычу и красивых наложниц парфянского царя, весна не принесла больших изменений. Император задержался на Востоке, готовясь к новым сражениям с неуловимой парфянской конницей. Но он засыпал Макретиана требованиями о присылке золота, распоряжениями о ссылках и конфискациях имущества. Жить в Риме стало страшно. У Вергилиана тоже были тяжелые переживания. Поэт хмурился. Сенатор требовал, чтобы он оставил танцовщицу, угрожая в противном случае лишить его наследства. Сенатор Кальпурний хворал. А между тем август носился с мыслью создать в Антиохии новый банк и, не доверяя Ганнису, решил привлечь к этому предприятию богатых римлян, чтобы тем самым уравновесить в нем влияние сирийских богачей. Вергилиан опасался, что ему придется опять отправиться на Восток в качестве представителя сенатора, а поэту теперь становилось скучно при одном упоминании о корабле. Какая-то тень упала на его жизнь, прежде такую беззаботную. Впрочем, с возрастом и я стал по-другому смотреть на мир, уже испытав первые радости и разочарования любви, и все уже не казалось мне теперь таким заманчивым, как раньше. Делия тоже не помышляла больше о своем грешном искусстве и, если бы не Вергилиан, готова была оставить Рим и уйти в какую-нибудь трущобу, где ее никто не знал. Так она говорила мне по дружбе. Мы с ней беседовали иногда, и было приятно слышать, что она не считает Вергилиана, сомневающегося во всем, таким, как все. Тот, кто сомневается, по ее мнению, рано или поздно находит истину. Я про себя грустно улыбался: какую истину мог найти поэт? Но глаза Делии становились с каждым днем печальнее. Тогда и было решено, что мы поедем в Оливий, и Веспилон обещал предоставить нам повозку и мулов. Так я странствовал с друзьями, переезжая с места на место, хотя мне уже давно пора было отправиться в Томы с посохом и сумой, в которой лежали не только копия сенатского постановления и список Тацита, но много всяких других сокровищ и в том числе янтарный шарик величиной с голубиное яйцо. Однажды Маммея была с Вергилианом в библиотеке, и вдруг у нее порвалась нитка ожерелья. Мы собрали рассыпавшиеся во все стороны золотистые шарики. А на другой день я нашел еще один, закатившийся в угол, и утаил его. Но, очевидно, я родился в такое время, когда нигде на земле не было покоя. Несколько дней спустя нас разбудили среди ночи ужасные крики и лай псов. Я подошел к окну. По двору бегал домоуправитель с факелом в руках и взывал громким голосом: - Несчастье, господин! Несчастье! Затем послышался голос Веспилона: - Что случилось, Поликар? - Эти злодеи сломали засов в эргастуле и убежали. - Рабы? - Все до единого, господин! Остался только старый Антип. Тотчас весь дом наполнился суетой и волнением. Лаял страшный пес. Все спрашивали один другого, в чем дело, и никто ничего не мог толком объяснить. Но выломанная в эргастуле дверь весьма красноречиво доказывала, что птицы улетели на свободу. Старый Антип плакал, вытирая корявой рукой слезы: - Грозились убить господина! Несчастный совсем выжил из ума. - Куда они убежали? В каком направлении? - допытывался перепуганный насмерть Веспилон. Старик неопределенно махал рукой: - В горы... Прокула бегала по дому и требовала от рабынь, чтобы они поскорее собирали драгоценности и лучшие одежды. Сам Веспилон дрожащими руками укладывал в корзину наиболее дорогие свитки. - Куда вы собираетесь, друзья? - спросил его Вергилиан. - В Неаполь. И ты поедешь с нами. Там городская стража. А здесь нас могут перерезать, как баранов. Собирайся проворнее с приятелем. Делия поедет с Прокулой. Его беспокойство передалось и нам. Веспилон пугал нас страшными рассказами о разбойниках: - Вы ничего не знаете, а я уже пережил ужасные дни, когда в горах хозяйничал Феликс Булла. Вергилиан сочувственно кивал головой. - Весь Рим говорил о нем в свое время. Укладывая книги, Веспилон не переставал рассказывать о страшном латроне: - Это произошло в конце царствования Септимия Севера. У Феликса образовалась шайка в количестве шестисот беглых рабов. Они нападали на путников и на виллы, грабили и убивали. Вергилиан вспомнил, что это был очень смелый человек, и Веспилон охотно подтвердил его слова соответствующим рассказом: - Как-то схватили некоторых из товарищей Феликса, и уже решено было отдать их на растерзание диким зверям. А он самолично явился в темницу, выдал себя за префекта, и глупые тюремщики отпустили разбойников на свободу. Тогда против Феликса послали отряд