сился к карете. - Агов, многоуважаемый пан Петр! - воскликнул, как научил его сам полковник еще в первые дни службы у него. В карете его услышали. И в ее окошке показалось осунувшееся лицо Сагайдачного и его давно не расчесываемая борода. Подобие улыбки оживило побледневшие губы полковника. Вдруг дверь кареты открылась, и Вовгур услышал: - О, слава непорочной деве, Юрко Вовгур! Какие вести принес мне от пани Анастасии?.. 12 Страдание и немощь изменили так хорошо знакомый джуре голос. Может, это от долгой и скучной поездки или от бессонницы, как бывало - после пьянки в Чигирине. Юрко приподнял мокрые полы кобеняка, усаживаясь на краю сиденья кареты. - Уважаемая пани Анастасия сама выехала навстречу пану Петру. А я... С нескрываемым ужасом смотрел джура на полулежавшего бывшего властелина его души. Даже голос... Нет, это не голос атамана, гетмана, а какое-то покаянное бормотание угасающего человека. - Спешил, Юрась, встретить гетмана?.. А встретил развалину, по воле господа бога. Вот хорошо, что привел всеблагий свидеться. Сиди, сиди у ног моих. Рассказывай, Юрась. Прослышал я о какой-то ссоре или даже драке твоей с ротмистром королевских гусар. - Я убил этого подлеца, уважаемые пан Петр. Пытая Бородавку, они подкапывались под все полки рыцарей нашего народа. Да, очевидно... и под вас, казацкого гетмана. Неужели до сих пор еще ничего не знает Сагайдачный о его поступке, совершенном по дороге на Киев? Рассказать ему все?.. Как молния блеснула догадка, что гетману уже все давно известно. Но с добрых, праведных ли уст? Одобряет ли казацкий полководец, пан Сагайдачный, его суд над мерзким гусарским старшиной? А он, обессиленный, слег на подушку в углу кареты. Весть эта не являлась целительной для немощного гетмана. - Подлец! - с тяжким стоном произнес гетман, будто убеждая себя в этом. - Только так и буду называть этих мерзких палачей нашего правдивого воинства. За что казнили Бородавку, пан гетман? Почему шляхтичи так ненавидят нас, за что мстят нам?.. Решил было Вовгур многое сказать Сагайдачному, но тут же подумал, стоит ли жаловаться шляхтичу, хотя и украинскому. И умолк. Карета снова тронулась, раскачиваясь из стороны в сторону. Полковники и старшины казацких полков, сопровождавших больного наказного в Киев, наконец выбрались на взгорье. Вовгур успел заметить, что не так уж много полковников следует за гетманом. Большинство казацких полков, так нужных теперь Вовгуру, не торопились за Сагайдачным, шли своим путем. Не слишком ли много он сказал Сагайдачному? Как воспримет все это слабый после ранения человек? - Пану полковнику, вижу, очень плохо. Следовало ли мне отягощать вашу голову такими разговорами? Хотелось открыть душу, как родному. - Продолжай, продолжай, юноша. Все говори, теперь уже можно. Душа юноши еще не истлела от грехов земного бытия... Когда-то молодой Хмельницкий, по воле господа бега, в искренней беседе со мной дал мне спасительный урок. - Пан полковник говорит о сыне чигиринской подстаростихи? - поторопился спросить Лысенко. - Да, про него. Недобрые воспоминания беспокоят меня в немочи. Только болезнь и толкает человека на исповедь, юноша, за свое греховное, высокомерное обхождение с матерью этого умного казака. - А вы и не вспоминайте, уважаемый пан полковник, если они такие недобрые. Стоит ли забивать больную голову разными мыслями... - старался успокоить гетмана Юрко. Сагайдачный тяжело вздохнул, приподнялся на локтях и выглянул из окошка кареты, как из карцера невольников. - Кто из полковников остался в моей свите? Не рассказал бы ты мне? Я чувствую себя совсем одиноким в этой королевской карете... Вовгур посмотрел в окошко в одну, затем в другую сторону. Наклонялся, присматриваясь, чтобы не ошибиться. А они, небритые, заросшие седой щетиной, печальные, с поникшими головами, ехали, покачиваясь в седлах. За старшинами следовали небольшие группы казаков и джуры. - Насчитал пока что шесть полковников. Возглавляет их Подгурский. Мерзкая душа у него, прошу прощения. - Шесть, говоришь, да и то мерзкие? Не очень чтят... Когда отправлялись в путь, было больше почета. Еще при жизни убегают от меня, как от прокаженного, прости, боже праведный. Всего шесть осталось, - пробормотал больной, опустив голову на грудь. - Может, лекаря позвать? - забеспокоился Юрко. - Француз сделал все, что мог по долгу службы, мой юноша. Я сам посоветовал ему отдохнуть в седле. При моем недуге лишь бог всемогущий сможет сделать больше этого француза. А что благостного и аз чинил ему, всеблагому... На поле брани молебны вооруженного священника не молитвы, скорее, какой-то французский фарс. - Что, что? - переспросил Вовгур. - Фарс. Лицедейство для развлечения праздных... Так, говоришь, пани Анастасия выехала встречать меня? - Выехала в лаврской карете пани Анастасия. Но машталеры лошадей на хуторе подкармливают. Ну, я пошел. Мне надо спешить. - Куда? Ведь ты успел встретить своего полковника. Все куда-то торопятся, оставляют меня одного... Юноша смутился. Может, рассказать ему, почему и по каким делам спешит он навстречу казацким полкам? Да какой совет может дать больной? Теперь он уже не полковник и не советчик. - Встретил, пан Петр, право, встретил. А помощи от меня никакой. - Ты помогаешь своим юношеским словом, точно причастием непорочным. Мне так мало осталось жить. А я не знаю, как воспользоваться последними днями, чтобы как можно больше угодить богу. - Не забивали бы вы, пан полковник, голову всякой всячиной. Вам о себе позаботиться надо, недуг пересилить. Э-эх, пан полковник! Преждевременно хотите вы изгнать душу свою из тела, отправить ее к богам. У вас такая жена, такая слава, да и деньги есть. И юноша почувствовал, как больной полковник все сильнее сжимает его руку повыше локтя. Не прощается ли он навсегда? Юрко даже испугался, посмотрел в глаза Сагайдачному. - Говори, говори, юноша. Как хорошо, что ты встретил меня. Одиноким остался я в этой королевской карете. Одинокий, без казачества, без надежды и просвета. А угодных богу дел так мизерно мало свершил я!.. - Да, это верно, пан Петр. На глазах у людей жил, возвышался. И одиноким остался. Какие люди, пап Петр! Надеялись, ждали и благословляли... Эти королевские одежды, словно деготь на ране, даже муху отгоняют. Вы нынче не казацкий полковник, а преданный слуга Короны. Наши люди ненавидят шляхтичей вместе с их иезуитом-королем, бегут от этой кареты с кровожадными орлами на гербах, как от чумы. Разве они под стать казацкому гетману? Только шесть полковников реестрового казачества остались в свите своего старшого... И то, очевидно, только до Киева. Не так бы надо казачьему атаману, слуге своего парода, возвращаться с победой. - Осуждаешь меня, юноша?! - Да разве я судия? Так люди говорят. Вы думаете о покаянии перед богом. Покаяние из поповских уст - лишь минутное утешение, самообман. Рыцарь, воин! В Ливонской войне им, шляхтичам, славу добывали. В Московии - свой же православный люд убивали. Может, и на целое поколение украинцев заслужили проклятие русского брата. Да и ныне: этим благим православным церковным делом подразнили короля вместе со шляхтой, словно пса через тын. А сами до сих пор еще не знаете, за что рисковали своей жизнью, сражаясь под Хотином... - За победу над басурманами! - В наши дни народ жаждет отомстить не только голомозым, но и польской шляхте. Месть и наука им на будущее! Чтобы не нападали, не глумились, не грабили и не уничтожали наших людей. Как тот же ясырь, будь он проклят навеки! Вот что надо было вам делать для украинского народа. А вы, пан Петр... - Что же я? Отомстил, как мог... - Вы, пан Петр, своим позапрошлогодним наказом, в угоду королю, даже хотели уничтожить казацкое звание. А для Речи Посполитой добивались побед. Вспомните Москву, Ливонию, да и Днестр... А сколько калек, сколько вдов, осиротевших детей, родителей! И все они проклинают вас, пан Петр. Да и ваша слава, добытая на несчастье и горе людей, позором покрыта... - Как на суде у праведного слушаю тебя, хлопче. Боже всеблагий! Так говорит юноша. А что же народ!.. - Народ вам скажет то же самое, пан Петр. Разве я сам додумался бы до этого?.. С тем и прощайте. У вас еще есть время, чтобы покаяться у батюшки на Евангелии. Да узнают ли об этом люди, простят ли? - У меня еще есть деньги! - На свечку перед образами, пан Петр, да на колокольный перезвон! Деньги - что вода. А доля человеческая - это вечность. О ней вы забыли, верно служа королю и шляхте. Вовгур стремительно открыл дверцу кареты и прыгнул в топкую грязь. Какой-то старшина подъехал на коне и, наклонившись в седле, закрыл дверцы кареты. А в окошке маячили всклокоченная борода и мокрые от слез, испуганные глаза на бледном лице. Вовгур пошел вперед, навстречу казакам. 13 Как бесконечная степная дорога, тянулась однообразная жизнь в молитвенном доме на морском берегу в Болгарии. Только службы и толпы нищих немного разнообразили ее. Даже к мечтам не располагала эта пустынная лесная чаща. В первые дни янычары своим настойчивым наблюдением в какой-то мере "скрашивали" это однообразие. Во всяком случае, приходилось быть все время начеку, не зная, когда нагрянут жестокие, нелюдимые янычары для очередной проверки. От заутрени и до обедней литургии Богдан находился в состоянии крайнего напряжения. Из церкви он не отлучался ни на шаг. Даже в алтарь, где Богдану приходилось прятаться во время устраиваемых турецкими моряками проверок, его сопровождал отец Аввакум. Но на четвертый день моряки оставили Алладжинский монастырь. Их корабли отошли от берега, скрылись в море. С тех пор тишина, словно вечность, поселилась в этом духовном царстве, хотя за пределами монастыря продолжала бурлить жизнь. В обжитых шумных городах люди неутомимо трудились, добывая себе хлеб насущный. На Днестре разгорелась жестокая война, навязанная султаном, задумавшим уничтожить днепровское казачество. Турецкая армия встретила отчаянное сопротивление и впервые в истории была разбита войсками Польской Короны и сорокатысячной армадой украинских казаков. Прежние тревоги Богдана и его друзей-спасителей постепенно сменились другими, не менее беспокоившими их заботами о будущем. Жадно прислушиваясь к кровавым событиям на Днестре, Богдан тревожился за судьбу своего многострадального побратима, турка Назруллы, которого ловкий сын рыбака спас от беды. Куда они исчезли оба? Старший Парчевич украдкой наведывался в обитель, чтобы узнать о сыне, и так же незаметно исчезал. А сын до сих пор не возвращался, скрываясь где-то вместе с несчастным Назруллой. - Печалюсь я о сыне, - пожаловался Парчевич Богдану, задержав его на минутку в притворе храма. - Еще трое ваших беглецов-янычар скрываются в горах. Очевидно, в казацкое село отправили их болгарские поселяне. - В казацкое село? Или, может быть, я ослышался? Откуда тут взялось казацкое село? Ведь это болгарская земля? - удивился Богдан. - Не вы первые высаживаетесь на нашем берегу. Сколько беглецов ищут спасения в лесах и горах болгарского побережья! Старики болгары рассказывают, что однажды сюда пристали казаки на нескольких челнах и убежали в горы. Там, на плато среди скал, они основали настоящий улус. По-своему селом его назвали. - Тогда не печальтесь о сыне, если это так. По-видимому, и мне придется перебраться на время в казацкое село, переждать там, брат мой. Война ведь, - успокаивал и в то же время кручинился Богдан. А время шло. И разговоры о казацком поселении оживляли какие-то надежды, наталкивали на мысль о новом побеге. Здесь, в отуреченной Болгарии, неволя угнетала, как незаживающая рана. В Алладжинский скит на варненском побережье Болгарии в дни больших праздников приходило много богомольцев из отдаленных сел. Обитатели скита через них поддерживали постоянную связь с "большим" светом. Служители монастыря расспрашивали у богомольцев о том, что творится в мире, а некоторым надежным из них даже поручали, как благословленное богом деяние, разузнать о разных делах. В частности, их интересовала судьба беглецов. Это особенно волновало Богдана. Ведь надо самому искать выход, если собираешься продолжать побег. И вот однажды одна богомолка на исповеди рассказала батюшке о том, что так интересовало Богдана: - ...В чешские земли, блаженный отче, пробился сын рыбака с турком-янычаром. Но в Филиппополе [название Пловдива в XVII столетии] их поймали. Турка наказали розгами за уклонение от военной службы. А паренька будто бы собирались угнать на галеры. Но кто-то из священников церкви архистратига Михаила заступился за него, поскольку он болгарин... К самому беглер-беку [наместнику султана] обратились с просьбой освободить парня. Его будто бы тоже отстегали розгами, чтобы не помогал янычарам в таком деле. Неверного турка, сказывают, посадили в тюрьму. Но заядлый паренек не пошел домой, а отправился в тюрьму вместе с турком. Теперь их строго охраняют, чтобы не сбежали. А беглер-беку сейчас не до них, когда идет такая война! Сидят, несчастные, забытые богом и людьми... Эту малоутешительную весть батюшка передал старому Парчевичу. А могла ли она утешить или успокоить отца? Хорошо, что еще живой. Но сидит в тюрьме, в руках у жестоких людоловов... И стоило ли бежать мальцу в самое пекло войны, в Чехию? К чужим людям, в неизвестные еще ему, хотя и болгарские земли. - Жаль мальца, но и горжусь им. Все порывался учиться у греков. Видимо, туда и направлялся вместе с турком. Много беглецов из Царьграда, даже турок, стремятся укрыться у греков или хотя бы у сербов. Вижу, их постигла неудача. Надо ехать в Пловдив выручать сына. Мы, болгары, подвластны тем же турецким законам. В голове Богдана, как молния, блеснула мысль о Греции. Не является ли греком Савва Теодорович, львовский купец? А остальные львовские купцы, очевидно, торгуют и теперь! Именно теперь... - Может, разрешите, отец, и мне поехать с вами в Пловдив на розыски? Раз вы направляетесь в Грецию, то нам по пути. Возможно, из христианской Греции мне легче будет попасть на родную землю. Греческие купцы... порой наведываются и к нам, во Львов. Они добрые, отзывчивые люди! Очевидно, и добраться из Греции в Европу свободнее, поскольку там не так бдительно следят за людьми эти стократ проклятые янычары. Разговор Парчевича о Греции натолкнул Богдана на мысль разыскать купца Теодоровича и обсудить с ним план побега на родину. Греция, Эллада, тысячелетние традиции, памятники культуры!.. Всплыли в памяти лекции в коллегии, настойчивое изучение греческого эпоса. Логографы, Геллатон Лесбосский, Геродот... С каким почти мистическим увлечением изучал он все это! А сейчас, словно зерна сквозь дырявое сито, стало выпадать из памяти. Стоило ли тогда изучать в коллегии? Сложная и жестокая "Пелопоннесская война" Фукидида, "Поэтика" Аристотеля, Македонский, вознесенный ложной романтикой герой, жестокий самодержец-тиран. Любой ценой надо пробраться в Грецию! Вместе с Парчевичем и его сыном нищими пройти через всю Болгарию в Грецию! Неужели и оттуда не удастся вместе с купцами прорваться сквозь бдительно охраняемые янычарами кордоны? Только бы уйти из этих подвластных туркам земель! Пока что хотя бы к грекам!.. 14 - Почему это вас, пан полковник, ротмистры императорских гусар называют мечтателем? - вдруг спросил Вовгур у Стройновского. Полковник запнулся на полуслове, с удивлением посмотрев на своего дотошного джуру. Этот экспансивный воин, уже более двух месяцев пробывший на австрийском фронте, все еще поражает своего полковника разными неожиданными вопросами и действиями. - Кто именно из ротмистров так называет меня? - переспросил, думая, как достойнее ответить джуре. - Гм, мечтатель. Думаю, что и мне, полковнику польских лисовчиков, есть о чем помечтать даже здесь, на австрийских полях сражений. И что же - подсмеиваются надо мной паны гусары? - Да разве бы я позволил им насмехаться над вами? Все время спорят об украинских казаках, воюющих на стороне Бетлена. Да и ваше, пан полковник, имя туда же впутывают. Слышу все время - мечтатель герр Стройновский, мечтатель... Когда же заметили, что я прислушиваюсь, тотчас о чем-то другом затараторили. И тоже, видимо, спорят. А чтобы насмехались или издевались, не замечал. Может, вы о доме думаете, пан полковник, как порой и кое-кто из наших казацких старшин? - Не о доме я думаю, казаче, а о победе во славу цесаря. - Так это и называется - мечтать во славу цесаря? - Почти так... При таких наших королевских порядках, когда тебе вместо помощников присылают надсмотрщиков, чтобы следили за тобой, как за разбойником... Очевидно, и эти гусары об этом тараторят, мечтая. Надо добиваться победы, а не заниматься игрой в лапту, да еще и при строгом надзоре. Сейчас же скачи к лисовчикам на левый фланг. Пригласишь на военный совет полковников: Калиновского Андрея, Дороша Ганнусю из казацкого полка и Кульминского. Чтобы к обеду тут были... - А как быть с посланцем от... казаков-лисовчиков Габора? - Накормили, напоили казака? - Да, уважаемый пан полковник, как полагается! Сам ротмистр Стась Хмелевский позаботился об этом. - И разговаривал с посланцем? - вдруг спросил Стройновский. Джура невольно уловил тревогу в этом неожиданном вопросе полковника. - Чего не замечал, то нет... Казак неразговорчив, пан полковник. Подавай ему самого главного из королевских войск. Поверил ли? После появления этого странного шляхтича Хмелевского в войсках лисовчиков к нему все время внимательно присматриваются паны командиры. Романтик свободного рыцарства, полковник Станислав Стройновский после возвращения к своим войскам, расположенным у Дуная, заботился не о сегодняшнем, а о завтрашнем дне. Да иначе и нельзя было. Вернулся он сюда в сопровождении более десяти тысяч конных и пеших бойцов. А тут к ним прибыл парламентер от казацких войск Габора. И до его приезда полковника все время беспокоило то, что казаки воюют на стороне врага, против него. Он не расспрашивал, что это за казаки. Кому не известно, сколько банитованных и приговоренных к смерти казаков было в польской Речи Посполитой. Бетлен Габор, подняв восстание, привлек этих казаков на свою сторону и посылал их на самые ответственные участки фронта. Разумеется, такие будут воевать до последнего дыхания, но не сдадутся врагу!.. Парламентер. Что хотят казаки Перебейноса от королевских лисовчиков? В который уже раз присылают парламентеров! Двоих убили еще на Дунае во время переправы. Только по особому наказу наконец разрешили этому выйти на берег. И то уже в полках начались разные разговоры! Казаки, уставшие в боях с турецкими войсками, вдруг столкнулись и здесь с янычарами, сражавшимися в отрядах Габора! Ситуация, запутанная не только для казаков или жолнеров. Просто после победы под Хотином казаков переманили к лисовчикам. А войска Османа тоже подошли к Дунаю, чтобы помочь своему даннику Га бору. Но самое удивительное в этом и, очевидно, самое страшное, что вместе с турками воюют против цесаря и казаки!.. И вдруг в самый критический момент лисовчики Бетлена переходят на сторону войска Стройновского! - Сам дьявол не разберется в таком клубке противоречии! - раздраженно сказал Стройновский. 15 Стройновского всегда, как и сейчас, окружали лисовчики. Сквозь толпу казаков к нему пробивались и командиры поредевших отрядов, которые еще ночью отбивали ожесточенные атаки войск Габора, наседавших из-за Дуная. Ему хорошо известно, какое ошеломляющее впечатление произвел на его воинов ночной артиллерийский обстрел из новых пушек. Наконец стали прибывать созванные Вовгуром командиры действующих полков и сотен лисовчиков. Полковники Ганнуся, Андрей Калиновский, Кульминский действительно поражали бравым видом. Они только что вложили свои окровавленные вражеской кровью мечи в неосвященные рыцарские ножны. - Прослышал я, панове, что и голомозые научились уже воевать не голыми руками. Из-под Хотина, говорят, к Дунаю подтянули несколько пушек, - обратился он к полковникам. - Подтянули, проклятые. Едва устояли мои казаки, - подтвердил Дорош Ганнуся. - К нашему счастью, вместо турок неожиданно появился Перебейнос со своими повстанцами. А если бы не они, пришлось бы нам отступать от Дуная. - Сотник Перебейнос со своими повстанцами такой же враг цесаря, как и голомозые, призванные турецким данником Бетленом. - Нет сомнения, что Перебейнос сражается в войсках Габора Бетлена. А разве он повинен в том, что на стороне султанского данника оказались и турецкие войска... - как бы оправдывался Ганнуся. - Да что говорить, враг и остается врагом Короны, объединяется ли он с турецкими аскерами или нет. Не так ли, панове?! - воскликнул полковник Андрей Калиновский. И Стройновский почувствовал, что полковники неприязненно относятся друг к другу. Среди них нет единодушия. Слова Калиновского заставили Стройновского призадуматься. Он хорошо знал и ценил этого полковника, возглавлявшего часть, состоявшую исключительно из поляков. Но наличие разногласий между командирами ничего хорошего не предвещает. А ведь если полковники начнут обострять отношения друг с другом, неприязнь распространится и на их боевые отряды. Тогда неминуемо начнется разлад, а вместе с ним и распад храброго войска лисовчиков!.. Да еще в такое время! Мысли поглотили полковника. Забыл даже о том, что должен выслушать парламентера Перебейноса. Военная романтика, как утренняя дымка тумана, рассеивалась суровой действительностью войны, ранений, смертей. Что эта романтика у янычар вызывалась жаждой к поживе, охотой за ясырем - было понятно. Но военной добычей стали промышлять и лисовчики. Правительства только обещают расплатиться с воинами за их ратный труд, а на деле они даже надежду потеряли на это. Стройновский хорошо понимал настроение воинов. Это тревожило его. Но как избавиться от этой червоточины в войсках? Чем порадовать гордых своим именем лисовчиков? Изнуренные постоянными боями, они все чаще и чаще сталкиваются со своими единокровными казаками, которыми руководит храбрый и ловкий сотник Перебейнос. Почти каждый день на сторону Перебейноса переходили бойцы из казацких сотен лисовчиков. Но разве только из казацких сотен убегали к Перебейносу? А польские жолнеры, даже старшины... Романтика!.. Безграничное, порой слепое увлечение лисовчиков военным ремеслом начинает проходить, они все чаще задумываются над тем, кому нужна эта братоубийственная война... А над полями в это время умолкало пение жаворонков, и на холмистом берегу Дуная орлицы, напуганные войной, не вскормили своих орлят. Третьего парламентера посылает Перебейнос к лисовчикам!.. Полковник вдруг вспомнил, что говорил ему Вовгур: "Мечтатель..." Тут не только мечтателем станешь, а совсем голову потеряешь в таком скрещении новых, бетленовских идей и... устаревших средств удержаться на троне с помощью силы и отживающих свой век традиций. А ты хочешь найти гнездышко, как вон те орлицы... Тряхнул головой, словно оторвался от тяжелых дум, и снова обратился к полковникам: - Нет у них единства, это верно, как нет его и... у жолнеров пана Калиновского с казаками полковника Ганнуси. Может, это и к лучшему. А с боевыми запорожцами, как и с их мужественными старшинами, ссориться не будем. Думаю, что во время следующей встречи с этими казаками... - Прошу, пан полковник... - прервал Стройновского громкий оклик старшины, пробивавшегося к нему сквозь толпу. Все полковники тут же притихли. Поспешность старшины из сражающихся на Дунае боевых отрядов заставила всех насторожиться. Возможно, турки снова решили пересечь Дунай? - Что случилось, пан Юхим? - спросил Стройновский, узнав сотника Беду из казацкого полка Павла Мойславского. Сотник тяжело дышал от быстрого бега, пот росой выступил у него на шее и лице. Он смахнул рукой пот и подбежал к Стройновскому. - Турки и татары на рассвете снова переправились через Дунай. Но следом за ними появились там и... казацкие элеары. Они поддержали хоругвь пана Пиотровского, как свою, и вместе ударили по голомозым... Если бы не они, нашим не удалось бы отразить внезапное нападение неверных. - Отразили? - прервал его Стройновский, сдерживая свою радость. - Да вы не так меня поняли... Подошел Перебойное. Ну и пошла резня. Там целую армию турецкого ясыря отбили. Говорят, около десяти тысяч женщин да христианских детей наберется. Ну и пленных наших лисовчиков отбили тоже. А четыре пушки голомозые, убегая, в Дунай сбросили. - Получается, что турки не разбиты, а только отошли? - Да разве можно сразу уничтожить такое скопище, пан полковник? Говорю же вам, подоспел Перебойное!.. А турки? Понятно, кому удалось уцелеть, тот без оглядки бежал через Дунай. Было их там видимо-невидимо!.. Эта новость взволновала полковника. Все перевертывалось вверх дном. Ведь только что прибыли комиссары из Вены. Должны с минуты на минуту прийти. Они познакомят с новой "политикой" цесаря. Бетлен Габор капитулировал, уступив барону Валенштейну, которого чехи считали перебежчиком и агентом цесаря. Только казаки, находившиеся в войсках Бетлена, не изменяли своей ненависти к турецким людоловам. Капитуляция или только маневр графа Бетлена - казаки об этом не думают. Десятки тысяч ясыря, женщин, детей отбили у неверных! А этого история никогда не забудет!.. 16 Полковники лисовчиков не замедлили откликнуться на призыв своего атамана. И как раз во время проведения этого широкого совета к Стройновскому снова приехали из Вены комиссары цесаря - Вацлав Бехиня, родившийся в Лозанне, и немец Вольфштирн. Комиссаров сопровождали ротмистры Войцех Сулиминский с правого, венского, крыла лисовчиков и Матвей Дембинский. Вместе с ними прибыл и пастырь лисовчиков, сопровождавший их в походе, Войцех Демболенский, родом из Конояд. Сдержанно поздоровались с полковником Стройновским. Они понимали, что своим неожиданным появлением тут с императорскими комиссарами причиняют их бесстрашному атаману много лишних хлопот. Ни единым словом не обмолвились о том, что заставило комиссаров явиться на передний край военных действий с войсками Бетлена. А может быть, они и сами не знали, ошеломленные таинственностью своей поездки. Лишь кратко проинформировали о приезде гостей из Вены. И то на плохом немецком языке, по требованию старшин-гостей. - Панове комиссары сами изложат кондиции своего неожиданного приезда, пан полковник. Они требуют разговаривать с ними только на швабском языке. Хотя, очевидно, понимают и наш, - доложил Матвей Дембинский. - Ведь пан Бехиня прекрасно разговаривал и на нашем горянском языке, когда приезжал к нам на Вислу, - напомнил Стройновский. Сам он в совершенстве владел не только немецким, но и венгерским и чешским языками. - Нур Остеррайх... [только по-австрийски (нем.)] - холодно подтвердил Вольфштирн, показывая этим, что он хорошо понял слова Стройновского, сказанные по-польски. Длинные приветствия и перевод с немецкого языка затягивали деловой разговор. Вольфштирн и Бехиня прибыли не советоваться, а ознакомить с новыми предложениями, разработанными в Вене. Это была реляция из семнадцати статей и параграфов "Условий с польскими войсками", разработанных, согласно указаниям Лихтенштейна [командующий, которому подчинялись находившиеся здесь все польские войска], в связи с неожиданной переменой политической ситуации в Чехии... К этому времени съехались все командиры полков лисовчиков. Комиссарам императора рассказали уже о последних боях с турецкими войсками и о том, что отбили у них тысячи пленников. Они только одобрительно кивали головами, не проронив ни одного слова. Но когда услышали о парламентере от казаков Бетлена, наотрез отказались вести какие-либо переговоры с этим "бетленовским шпионом"! - Казнить как предателя! - Но осмелюсь пояснить пану Вольфштирну, казак этот не пленен нами в бою, а сам прибыл как парламентер с белым флагом... Таков закон войны! - довольно смело возразил Стройновский. - Законы войны существуют только для воинов противника, пан полковник, но не для банитованных и изменников, - вмешался и Бехиня. - Вельможному графу Бохине, по-видимому, известно, что эти казаки, как в недавнем прошлом и виленский кастелян Ходкевич... да и не только он один, - воевали на стороне Бетлена и были нашими противниками. Мы не турки, а истинные католики, придерживаемся законов римской церкви! И не посмеем пренебречь священными законами войны... До тех пор, покуда они на поле брани воюют с нами, будем относиться к ним, как к своим противникам, а не так, как поступают турки с пленными. Ведь парламентер, придерживаясь рыцарских обычаев, сам прибыл к нам для переговоров, выполняя волю своего командования. Казнив его, лишь опозорим себя! Да и после сегодняшнего ночного боя мы вправе приветствовать его, как своего боевого союзника, уважаемые панове комиссары! Не будем бесчестить себя, следуя поспешным советам пана Вольфштирна... Послы Рудольфа II были возмущены такими речами Стройновского, но шаткость военной фортуны цесаря принуждала их сотрудничать с этим выдающимся польским военачальником. Тут же, на поле битвы, с десятитысячным польским войском, которое совсем недавно спасло и самого цесаря в Вене, он был хозяином! - Получается, комиссары его величества должны перенести свой разговор с паном полковником на другое время! - высокомерно произнес Вольфштирн. - Так точно, панове комиссары! Отложим наши разговоры до более подходящего времени. - Пану полковнику, по-видимому, неизвестно, что граф Габор Бетлен уже капитулировал. Войну с его стороны продолжают только ваши же польские ребелизанты - казаки! Да и то... порой вместе со своими недавними союзниками - турецкими аскерами. Бехиня произнес эти слова срывающимся от волнения голосом. В другое время Стройновский лишь посмеялся бы над этой истеричностью цесарского комиссара. Но он только что сообщил об окончании войны с чехами. Новость, что и говорить, совсем неожиданная для лисовчиков. - Бетлен капитулировал? Ха-ха-ха! - не сдержался Стройновский. Но тут же опомнился. - А известно ли панам комиссарам о непостоянстве политических взглядов Габора Бетлена? Сегодня капитулировал, очевидно по тактическим соображениям, а завтра... Так с кем же мы тогда воюем? - уже серьезно спросил Стройновский. И почувствовал, как что-то противное шляхетскому высокомерию настойчиво и властно вызывало в нем расположение к казаку-парламентеру. Напрасно он осуждал старшину Хмелевского за его симпатии к казаку Перебейносу. Теперь даже завидовал умному, политически дальнозоркому сыну воеводы... Комиссары ехидно посмеивались. И этот их смех выражал пренебрежение и высокомерие. Словно они на месте преступления поймали опытного воина Стройновского. А он словно уже и забыл о разногласиях с комиссарами. Взглянул на своих командиров, будто призывая их поддержать уже принятое им решение. Вдруг он снова встретился глазами со Станиславом Хмелевским. И ротмистр, казалось поняв его взгляд, тут же сказал, ободренный вниманием командира: - Казаки Бетлена предлагают нам мир и братство... - Теперь ведите сюда казака-парламентера, - решительно велел Стройновский, не обращая внимания на еще не ушедших комиссаров. 17 Полковника Стройновского окружили старшины, жолнеры и казаки, собравшиеся на совет. Полковник сидел на толстом бревне букового дерева. Когда же увидел, как с пригорка спускался, перескакивая через муравьиные кучи, стройный казак в сопровождении ротмистра Хмелевского и джуры Вовгура, поднялся с бревна и расправил плечи. Вглядываясь в лицо прибывшего, полковник старался разгадать, чем вызвано такое настойчивое стремление казаков Максима к переговорам с ними. Худой, заросший бородой и осунувшийся, как после болезни, казак не отставал от ротмистра. Держась рукой за пустые ножны от сабли, он словно подчеркивал этим горькую обиду или разочарование своей рискованной поездкой в стан польских войск. - Дай бог здоровья пану казаку, ежели прибыл к нам с добрыми вестями, - по-казацки поздоровался полковник. - Скажите, пожалуйста, пан казак, как вас звать? И какие приятные вести принесли вы из-за Дуная? Вот эти "пожалуйста" и "пан казак", по-видимому, успокоили парламентера. Сорвав с головы потрепанную в странствиях по чужим краям шапку, казак почтительно поклонился полковнику. Поклонился и старшинам, окружившим своего атамана. Хотя на вид он казался моложавым, но поражал всех своей солидностью. На его открытом, гордом лице, освещенном солнцем, блестели пытливые, умные глаза. Он окидывал присутствующих критическим взглядом, безошибочно определяя, какое положение занимает каждый из них. Туго затянутый военным ремнем казак по привычке разгладил рукой свои молодецкие усы. Усы не казака в летах, но и не юношеские. - Бью челом уважаемому пану полковнику и его воинам от наших элеаров из задунайских войск! - отчеканил казак. - Зовут меня Иваном Сулимой, если это интересует пана полковника. Из чигиринских казаков я, собранных подстаростой Хмельницким. Послан я к вам, вольным польским войскам, называемым лисовчиками, своим старшим, известным казаком Максимом... И запнулся на слове, будто вовремя спохватился, боясь раскрыть какую-то тайну. Максим - это Кривонос. За Дунаем его называют сотником Перебейносом. Да и кто, скрываясь на чужбине, будет называть себя своим собственным именем? Сейчас, вблизи, Стройновский увидел, какие несмываемые следы страданий и забот наложило на казака изгнание из родной земли, и шагнул к нему. Но, заметив, как внимательно следят за каждым движением полковники и старшины, не разделяющие его мнения об этой встрече, остановился. Незачем обострять и без того неладные отношения между казаками и старшинами. Он посмотрел на окружающих, на бревно, с которого только что встал, и снова присел. Заметное волнение парламентера вселяло тревогу. Да и комиссары от цесаря, очевидно, не в гости звать приехали... - С чем прибыл? - наконец произнес полковник. - Прибыл с открытой душой и искренним казацким словом к своим людям, будь то украинцы или поляки. Из-за чего враждуем, панове казаки, жолнеры и старшины? Чего мы не поделили с вами в этих чужих придунайских буераках? - Это уже совсем другой разговор, уважаемый пан казак. Воевали мы как войско его величества короля Речи Посполитой, помогая цесарю Рудольфу. Это устраивает пана парламентера? Казак вздохнул, огляделся вокруг. Потом опустил глаза в землю, словно прося у нее искреннего совета. - А наши казаки послали меня к вам, пан полковник, не для того, чтобы ссориться с польскими войсками после совместной победы над людоловами! Известно и нам, что на Дунай пришло около десятка новых полков королевских и украинских войск. Пришли, чтобы принудить чешский и венгерский народы покориться австрийскому цесарю. Мы тоже не сами пришли к Бетлену. А почему покинули родную землю, пан полковник и сам хорошо знает... Но контракты пана Иеронима Ходкевича с князем Семиграда Габором Бетленом в то время устраивали изгнанников с родины. Они объединялись, чтобы ослабить власть австрийского цесаря, отобрав у него корону для чехов и венгров. Эти контракты когда-то поддерживал и покойный Александр Лисовский, чьим именем так гордится, пан полковник, и ваше войско... Что не пофортунило Бетлену, это верно. Очень уж непостоянный характер у графа. Или не выдержала графская натура, или он что-то задумал, объединяя свои войска с цесарскими. Да, сдался Бетлен, отрекся от своего войска и якобы от освободительной борьбы. Надолго ли хватит такой политики у графа?.. А сколько привалило сюда турок, чтобы помочь своему даннику Бетлену? Надо уничтожить их всех, покуда они еще тут, и делу конец. А куда же нам, изгнанным потом казакам? Ведь мы не вольны вернуться в наш родной край. Хотя воевали мы на стороне Бетлена, но воевали за свободу народа, как об этом известно из его универсалов. Теперь же он, оказывается, предает свой народ, сам покоряется цесарю, да и страну хочет подчинить ему. - А казаков тоже? - прервал его Стройновский. - Говорю же, мы свободные воины, дети своего непокоренного народа. Даже тут мы воюем ради блага нашего народа, а не шляхтичей, которые в каждую минуту готовы предать его. Шляхтичи, не считаясь с договорами, способны продать парод, как поросят на ярмарке. Мы не знали, что было на уме Бетлена и чем вызваны нынешние его действия... Вот и прибыл к вам, чтобы спросить: как теперь быть воинам-лисовчикам, за кого и с кем будем воевать? Мы оказались в таком положении, как и ваш покойный атаман, которым гордитесь и вы, пан полковник! А ведь и он был банитованный, да и сейчас его имя не очень-то чтит Корона... Или, может, вместе с шляхтичами пойдем против народа? За что? За христианскую веру или за власть цесаря не только в немецких, по и в других землях? Если все-таки за свободу народа, в таком случае и мы, лисовчики, - вместе с вами, уважаемый пан полковник!.. - Так это ты явился сюда, чтобы подбивать и наших воинов выступить против цесаря и короля Речи Посполитой? - Упаси боже! Только убедиться, можно ли и нам отводить свои отряды с Дуная, чтобы не проливать братской крови. - Отводите, казаче, свои отряды, пора уже вам взяться за ум. Вами понукают враги Короны, сбивают вас с пути праведного. Всем, кто вернется в ряды польских войск, будет прощено их своеволие, как прощено Александру Лисовскому его заблуждение. - И осужденным и банитованным? - Как осужденным, казаче? Кривоносу прощения не будет! - Разве мы говорим об этом прощении, пропади оно пропадом... Кривонос - не Николай Жебжидовский или Людвиг Понятовский, уважаемый пан полковник. Наш Максим не согласится отсиживаться в заплесневелом углу, ожидая милости. Для того мы и воинами стали, чтобы самим у себя порядок наводить, а не пользоваться, точно милостыней на спаса, услугами шляхты. На этом благодарю уважаемого пана полковника. Так и передам своим, что отвоевались уже братья поляки и, получив вознаграждение от цесаря, возвращаются домой. Полковник улыбнулся, любуясь казацким парламентером, державшимся с таким достоинством. Надо бы ему возразить. Ибо не отвоевались еще лисовчики! Но... вон неподалеку императорские комиссары прогуливаются в лесу. Новые соглашения с ними неизбежно приведут ко многим изменениям и неожиданностям. Может, и на самом деле надо уходить в родные края и не копаться в этих нудных статьях и параграфах, которыми комиссары, как путами, хотят стреножить лисовчиков: "...что всегда и при любых условиях будут верны цесарю..." Возбужденный этими мыслями, Стройновский поднялся с бревна. "Всегда и при любых условиях..." - вертелось у него в голове. Привыкший сам распоряжаться собой и своими воинами, такими же свободными, как и он, должен идти на поводу у генерал-лейтенанта Цефара, которому хотят подчинить его лисовчиков. Посмотрев на ротмистра Хмелевского, приказал: - Пану Станиславу с двумя жолнерами проводить казацкого парламентера на Дунай к челну. Пан ротмистр должен проследить, чтобы никаких контактов, тем более бунтарских разговоров, не заводил пан Сулима с нашими лисовчиками. Да саблю верните воину, не болтаться же пустым ножнам на ремне. Чтобы не назвал нас пан Кривонос "кровожадным шляхетским отродьем"... - Прошу пана полковника разрешить мне, духовнику лисовчиков, сопровождать этого своевольного казака, пся крев, к Дунаю... - неожиданно вмешался Войцек Демболенский, выйдя из толпы старшин. Полковник встревожился. Что задумал прыткий ксендз, духовн