известные в христианском мире страны... Ротта также слывет в Венеции бравым матросом... А это вот Каспер Бернат. Разглядите хорошенько друг друга и утешьтесь: пожалуй, вы оба одинаково пострадали в драке! Сейчас на Ротте был красивый бархатный камзол, штаны с буфами, шелковые чулки и туфли, однако Каспер узнал матроса, как только тот вошел. Надо только признать, что там, у трактира, он выглядел живописнее и красивее. Не поднимая глаз, Каспер несколько раз прочитал про себя молитву. Он принялся за "Ave Maria" уже в пятый раз, когда кардинал предложил: - Подайте же друг другу руки, Паоло Ротта и Каспер Бернат! Паоло, слушай внимательно: этот молодой поляк приехал из своей далекой страны, чтобы под начальством капитана Зитто усовершенствоваться в морском деле. Вам предстоит долго плавать вместе, прошу же любить друг друга и жаловать! - Ваше высокопреосвященство, - отозвался Ротта, - я простой и грубый человек, может, и говорю я не так, как надо, но каждый на моем месте ответил бы вам то же: как могу я любить и жаловать человека, который меня оскорбил. Такая обида смывается только кровью! - Погляди-ка на него, Паоло, - возразил Мадзини терпеливо, - синяков и у этого малого предостаточно, но он же не обвиняет тебя в оскорблении и не жаждет твоей крови... - Пусть простит меня его преосвященство, на то и драка, чтобы после нее оставались синяки. Но он меня оскорбил, он нанес мне пощечину! - Так ли это, Каспер Бернат? - спросил кардинал, подавая студенту какие-то знаки. - Вы намеренно ударили его по лицу? - Да, ваше высокопреосвященство, - ответил юноша, опуская голову. - Он при мне оскорбил девушку и получил в наказание пощечину. - И добро бы он вступился за свою сестру или невесту! А то оскорбил меня из-за какой-то первой встречной смазливой девчонки! Каспер заметил, как хозяин его с облегчением выпрямился в кресле. - Паоло, - произнес кардинал, - ты немедленно возьмешь свои слова обратно! Девушка, за которую вступился твой будущий товарищ, не первая встречная, а синьорина из нашего дома, из палаццо Мадзини! Ротта посмотрел на кардинала и с сомнением покачал головой. Он не поверил его высокопреосвященству. Мадзини позвонил и велел слуге пригласить в библиотеку синьору Беатриче и Марчеллу. Девушки вошли, обнявшись. Марчелла вздрогнула, узнав своего обидчика, но промолчала. Молчала и Беатриче. - Узнаешь девушку? - спросил кардинал. - Ну вот, в другой раз в чужом городе веди себя осмотрительнее. А теперь, молодые люди, пожмите друг другу руки, а вы, синьорины, можете вернуться к своим домашним делам. - Как будет угодно вашему высокопреосвященству, - пробормотал Ротта покорно. Однако взгляд, которым он наградил Каспера, обмениваясь с ним рукопожатием, был далеко не дружелюбным. Заметил это, очевидно, и Мадзини. Он отдернул тяжелый красный занавес. В алькове за ним Каспер разглядел мраморное изваяние святой девы. - Помолимся вместе, дети мои, - сказал кардинал, опускаясь на колени. Прочитав молитву и склонившись в земном поклоне, все трое поднялись с колен. - Паоло, - обратился к матросу Мадзини, - поклянись перед святой девой, матерью господа нашего, что ты не станешь замышлять ничего дурного против жизни Каспера Берната! И вы, Каспер Бернат, дайте перед статуей святой девы клятву, что забудете ссору и по-дружески будете относиться к Паоло Ротте. Каспер охотно, без колебаний выполнил волю кардинала. Матросу же приказание Мадзини было явно не по душе. Но, осеняя себя крестным знамением и подняв для клятвы два пальца кверху, Паоло Рстта покорно повторил вслед за его высокопреосвященством: - "Клянусь перед лицом святой девы, покровительницы моряков, почитать жизнь синьора Каспера Берната священной и неприкосновенной, и да поразит меня рука господня, если я преступлю эту святую клятву!" - Аминь, - произнес кардинал. Обняв за плечи молодых людей, он проследовал с ними до своего кабинета. Здесь за стаканами драгоценного лакрима кристи) они продолжили беседу. (* Лакрима кристи (слезы Христовы) - сорт дорогого итальянского вина.) - Я рад, - говорил хозяин дома, - что мечта синьора Каспера наконец сбудется: под руководством такого опытного капитана, как Зорзио Зитто, юноша по пути в Константинополь несомненно продвинется вперед в освоении морского дела. Не правда ли, Паоло? А знаешь ли ты, что деверь твой подыскал для "Санта Лючии" отличного боцмана, очень заслуженного человека... Он плавал на судах Ганзейского союза по северным морям, но знает хорошо и Средиземное море, и Адриатику. Боцман Густав Кнебель, я думаю, придется вашей команде по душе. Лицо матроса сохраняло мрачное и суровое выражение. - А не из немцев ли он, ваше высокопреосвященство? - спросил Ротта и на утвердительный ответ кардинала с сомнением покачал головой: - Плавал я, правда, под командованием немца, плавал и с англичанином-капитаном, и с испанцем... Но капитану ведь не приходится говорить с матросами. Отдаст приказ шкиперу, тот - боцману, а уж боцман ближе всего к матросу... - Паоло Ротта снова покачал головой. - Какая же команда станет слушаться боцмана-немца, если он примется коверкать наш красивый итальянский язык? - Насколько мне помнится, - возразил кардинал, - в команде вашей не так уже много итальянцев. Я знаю, как намучался бедный Зорзио после холеры 1500 года, когда ему пришлось брать кого попало... Но это очень хорошо, Паоло, что ты заботишься о своих товарищах. Оказалось, однако, что матрос больше заботится о самом себе. - Бианка еще в прошлом году говорила, что Зорзио возьмет меня на каравеллу боцманом, - проворчал он. - А теперь, видите ли, немцы да поляки больше пришлись ему по душе. И, главное, как ты будешь говорить с этим немцем, порка мадонна!* (* Итальянское ругательство.) Ругательство сорвалось с уст матроса против его воли, и Ротта, извинившись перед его высокопреосвященством, тут же перекрестил рот. - Капитан Зитто не меньше твоего заботится о порядке на корабле, - сказал кардинал, начиная, как видно, терять терпение. - Боцман Густав Кнебель служил на многих кораблях, плавал в разные страны и объясняется на разных языках. Не поручусь, что он сможет по-итальянски завести разговор о любви, но скомандовать "наверх" или "убирай паруса" он безусловно сможет. Много часов спустя, оставшись наедине с Вуйком, Каспер убедился, насколько прав был Мадзини. Командовал по-итальянски боцман отлично и, к удивлению юноши, итальянские слова произносил чище, чем Каспер. О чем только не переговорили они в эту ночь! О своих странствиях, о том, как Каспер переваливал через Альпы и какие страшные зобатые люди попадались ему в горах, о том, как корабль Вуйка трепала буря, о предстоящем плавании, о матросе Ротте (Вуек его еще не видел), о роскошном дворце Мадзини, о том, какая хорошенькая и приветливая у кардинала племянница... - Ты не все мне говоришь, Касю, - поглядев пристально на своего любимца, с укором заметил пан Конопка. -Что-то гнетет твое сердце... Уж не влюбился ли ты в эту хорошенькую племянницу? От неожиданности Каспер даже фыркнул. - Что ты, Вуек! - ответил он просто. - Я жених Митты. Ты говоришь, меня гнетет что-то? Может быть, это потому, что мне предстоит плавание с человеком, который, несмотря на клятву перед изображением мадонны, продолжает меня ненавидеть... Но, скорее всего, это просто тоска по родине... Рассказ Каспера о столкновении с Паоло Роттой и о примирении с ним разволновал пана Конопку гораздо больше, чем он хотел показать. "На корабле - не на земле, где ты волен уйти от неприятного тебе человека", - рассуждал сам с собою боцман. И тут же решил упросить капитана поместить его поближе к Касперу. Дорога из Рима в Венецию не отняла у троих попутчиков много времени. Кардинал в достатке снабдил их деньгами и рекомендательными письмами для того, чтобы избавить их от вынужденных остановок в пути. Капитан Зорзио Зитто оказался на редкость приветливым и располагающим к себе человеком. Он и жена его, сестра Паоло Ротты, приняли юношу, как родного. - Такой молоденький, и так далеко от родины! - с состраданием говорила синьора Бианка, подкладывая за обедом гостю лучшие куски. - Я в его годы плавал уже в Африку и на Азоры! - сердито перебил ее Ротта. (Как все-таки он мало походит на свою милую и приветливую сестру!) - Скажет тоже "Африка и Азоры"! - воскликнула синьора Бианка. - Да ведь молодой человек прибыл из самой Сарматии! Много ли ты видел в Венеции людей, которые отважились бы забраться в те края?! Прав был кардинал Мадзини: на карте мира итальянцы Польшу помещали, очевидно, где-то за страной Сипанго и Катаем.* (* Так в те времена называли Китай.) Весь дом капитана Зитто принимал участие в сборах хозяина в дорогу. Путь предстоял нелегкий, и неизвестно было, что ожидает наших путешественников в столице страны полумесяца. Однако внешне беспокойства никто не выказывал. Предстоящее плавание даже не было темой разговора за столом. Говорили о чем угодно: о ценах на скот, о том, что испанцы вырезали целую деревню где-то около Пизы, что после семилетнего отсутствия из Индии вернулся какой-то генуэзец и привез мешок золота... Поглядеть на приезжего сармата в доме Зитто собрались соседи с женами и детьми. Один из приятелей капитана даже знал несколько немецких слов и вступил с Густавом Кнебелем в беседу. Каспер насторожился было, чтобы прийти боцману на помощь, но тот превосходно справился и один. Гданьщанин, что и говорить! И здесь, в Венеции, среди этих честных тружеников моря, Касперу вдруг почудилось, что он снова в родимом Гданьске, до того моряки всего мира схожи между собой! Капитан Зитто очень напоминал юноше его отца, капитана Берната. То же высушенное лихорадками всех широт сильное, складное тело, то же обветренное, загорелое лицо. Даже глаза у венецианца были такие же голубые, как у поляка. Гости капитана были столь же доброжелательны, как и хозяева. Когда боцман или Каспер не могли подобрать нужные итальянские слова, на помощь им приходили все - мужчины, женщины и даже дети. Так общительны и приветливы к чужеземцам люди этой страны. А что касается нравов, царивших в доме, то они в точности повторяли те, к которым Каспер привык в Гданьске. Капитан Зитто был весьма состоятельным человеком, из дальних плаваний он привозил, как понял Каспер, не только шелка или благовония для продажи, но и золото и слоновую кость. А синьора Бианка, нисколько не чинясь, сама управлялась на кухне, стирала белье и штопала одежду мужу и брату - ну в точности, как и матушка Каспера. - Может, дом наш покажется вам слишком низким и темным, - говорил капитан, вводя приезжих на крылечко, заплетенное глициниями, - но я не променяю его на мраморные дворцы! Я как был простым человеком в матросах, таким же остался и в капитанах... Жаль только, что ребятишек у нас нет - маленькими поумирали... Все добро придется оставить Паоло. Хотя бы он женился поскорее! И "Санта Лючия" ему же достанется, - добавил Зитто с невольным вздохом. После обеда никто так и не поднялся из-за стола, пока не подошла пора ужинать. Сперва Касперу показалось очень неаппетитным поданное синьорой Бианкой блюдо "тутти фрутти ди маре"*, но Вуек, отведав его, одобрительно крякнул и толкнул Каспера под столом ногой: ешь, мол, не пожалеешь! (* Тутти фрутти ди маре (итал.) - дословно: "все плоды моря".) Нет, все за этим столом оказалось вкусным: и рыба, и огромные крабы, и крошечные креветки, но лучше всего было вино, поданное в оплетенных соломой флягах. Вечером пели хором, и это тоже напомнило Касперу родину. Пели красивые венецианские, генуэзские и неаполитанские песни. Потом Каспер под мандолину исполнил "Паненку Крысю" и "Жалобу мазура". Под конец упросили и Густава Кнебеля спеть что-нибудь по-немецки, и бравый боцман, ни сколько не смущаясь, затянул "Песнь о потонувшем гданьщанине" - самую польскую из тех, что Каспер знал. Поздно ночью хозяева и гости отправились на Лидо полюбоваться при свете луны на "Санта Лючию". Да, это действительно была великолепная каравелла! Она хоть и стояла на якоре, но вся точно летела вперед со своей красиво изогнутой носовой частью, тонкими высокими мачтами и стройным узким корпусом. На что уж пан Конопка перевидал на своем веку кораблей, но и он только покрякивал и одобрительно прищелкивал языком, разглядывая судно. Ночью, несмотря на усталость и выпитое вино, Касперу не спалось. Он то представлял себе, что делает в это время Митта (в Польше сейчас уже сумерки), то прикидывал в уме, когда же они увидятся снова. Юноша ворочался с боку на бок, перекладывал со стороны на сторону горячую подушку, садился к окну и смотрел на звезды. Вот тут-то ему невольно довелось подслушать разговор хозяев. Венецианская речь так же отличается от языка, на котором говорят в Кампанье, как отличается речь краковяка от речи мазура или поморца. За столом, из уважения к чужеземцам, все старались говорить медленно и внятно, но и сейчас до сердца юноши дошли исполненные муки восклицания синьоры Бианки и ласковые, успокоительные ответы капитана. Каспер понял, что Зорзио Зитто тяжело болен и что жена его обеспокоена не на шутку. - Зорзио, мой Зорзио, - шептала она, - не оставляй меня! Паоло смотрит волком, а больше близких у меня нет. Я боюсь своего родного брата, Зорзио! - Да Паоло отплывает со мной в Константинополь, - отвечал капитан. - Пускай себе смотрит волком на турок, что тебе до него! Касперу показалось, что он лучше капитана понял тревогу бедной женщины. - Ты стал такой худой и бледный, - говорила она, - а по ночам весь покрываешься испариной... - Толстым и розовым мне уже не быть, - возражал хозяин дома, - прошли те времена, когда ты бегала ко мне на свидания, а тетушка Тереза обливала нас из окна водой. Таким молодцом я уже не буду никогда. Испарина испариной, но румпель я могу крутануть так, что и молодой позавидует, а ведь, как ни скажи, на той неделе мне уже восьмой десяток пошел! Услышав это, Каспер успокоился и закрыл глаза. Перед обедом он был свидетелем того, как капитан Зитто, взвалив на плечо мешок муки не менее пяти пудов весом, легко зашагал к сараю. Затем таким же порядком он отправил в сарай второй мешок, а затем и третий... Если человек в семьдесят лет способен на такое, жить еще ему и жить и опасения синьоры Бианки напрасны. Наутро Каспер присутствовал при погрузке "Санта Лючии". Он еще раз, уже при дневном свете, разглядел каравеллу. Корпус ее был наново выкрашен, паруса сияли белизною, сходни прогибались под ногами дружно снующих туда и сюда матросов, в воздухе сильно и крепко пахло морским канатом, смолой и какими-то пряностями. Команда работала споро и дружно, новый боцман, как видно, всем пришелся по душе. Перед самым отплытием неподалеку от "Санта Лючии" пришвартовался огромный корабль "Святой Бенедикт". Матросы смеялись: "Ишь как старается к нашей красотке "Лючии" поближе подобраться! Так и увивается!" Касперу хотелось расположиться в кубрике вместе с матросами, но капитан Зитто распорядился, чтобы его койку подвесили в каюте нового боцмана. "Вы сейчас не то матрос, не то ученик. Вот попривыкнете к нашей жизни, к нашим ребятам, тогда они сами перетащат вас в кубрик". Со "Святого Бенедикта" окликнули дежурного и осведомились, каким курсом пойдет судно. Узнав, что, как только покончат с погрузкой, "Санта Лючия" отбудет в Константинополь, с "Бенедикта" ответили, что они плывут туда же. - Никак не расстанется с нашей "Лючией", - хватаясь за бока, хохотал матрос. Однако "Святому Бенедикту" недолго пришлось "увиваться" подле "Санта Лючии". В тот же день, отшвартовавшись от берега, он взял курс на юго-восток. Очутившись наедине с Каспером в каюте, Вуек забросал его вопросами. Да и юноше не терпелось наконец поговорить по-польски. - Как тебе понравилась Венеция? А какой достойный и простой человек наш капитан! Заметил ли ты, как тяжело он болен? И все-таки отправляется в такой трудный путь, так как дал слово кардиналу доставить нас туда и обратно. Дважды я замечал сегодня, как он, белый как кость, прислонялся к стенке, пережидая, пока его оставит боль... Да, Каспер, что это ты давеча так приглядывался к этому "Бенедикту"? Пушек искал, что ли? Мне тоже показалось, что это не "купец"... Но если у них и есть пушки, то с первого взгляда этого не подметишь. - Да нет, Вуек, пушки его меня мало заботят. Приглядывался я потому, что мне почудилось на палубе "Святого Бенедикта" знакомое лицо... Помнишь, Збигнев мне писал из Мандельштамма о рыцаре фон Эльстере? Я и забыл тебе сказать, что рыцарь этот оказал мне в Риме неоценимую услугу: выручил меня во время драки с Роттой. А я даже не поблагодарил его как следует! Так вот, сегодня утром мне почудилось, что я его вижу на палубе "Бенедикта". Черная, ну просто иссиня-черная борода... Если бы я не знал, что рыцарь собирался на родину, я бы голову дал на отсечение, что это он! - Побереги свою голову, Касю, это какой-нибудь итальянец... Черная борода! - пожал плечами Вуек. - Сказал бы ты "рыжая борода" - так это здесь была бы редкая примета. А где ты видел итальянцев без черной бороды? Словом, если это был он, вы, даст бог, свидитесь в Константинополе. Христиане там норовят в кофейне грека Спиридона Акрита собираться... А то зазовешь его на "Лючию", если рыцарь не побрезгует такой простой кампанией... Наконец настал долгожданный час отплытия. С бьющимся сердцем ступил Каспер на палубу. Легкое длинное судно отдало концы. Провожающие на берегу замахали шапками и платками. Сначала Каспер еще различал в толпе синьору Бианку, ее соседей, парнишку, прислуживающего по дому... Потом толпа слилась в одно радужное пятно. Прощай, Венеция, так гостеприимно встретившая гостей из далекой страны, прощайте, добрая синьора Бианка, прощайте, кардинал Мадзини, прощайте, синьорина Беатриче, прощай, маленькая храбрая Марчелла! Белые барашки взбегали на маслянисто-зеленые гребни волн, а бесчисленные стаи чаек, точно прощаясь с судном, оглашали жалобными криками морское побережье. Прощай, Италия! Глава десятая МОРЕ Боцман Густав Кнебель оказался довольно придирчивым начальником, и поначалу Касперу это даже понравилось. Прежде всего боцман распорядился, чтобы, обращаясь к юноше, товарищи его отбросили слово "синьор". - Ты хочешь простым матросом проходить морскую службу? - заметил Вуек на третий же день плавания. - А кто, скажи на милость, на корабле зовет матроса синьором? По приказу боцмана Каспер с быстротой белки карабкался на мачту, крепил паруса на раскачивающейся рее, ежеминутно рискуя свалиться вниз. Эта работа матросу Бернату была знакома, и здесь он мог проявить и сноровку свою и ловкость. Однако одно дело по приказу отца своего, капитана корабля, проявлять умение и ловкость на виду у почтительно наблюдающей тебя команды, а совсем другое ежедневно подниматься чуть свет по свистку боцмана, мыть в свое дежурство палубу или кубрик, латать паруса, нырять в воду за отвязавшимся лагом. Уже через неделю ладони молодого матроса покрылись волдырями, а потом стали твердыми, как подошва. Все тело ныло от ушибов, царапин и ссадин. Трудно было, не выспавшись после ночной вахты, снова подниматься и выполнять повседневную работу. Но Каспер все переносил терпеливо: еще отец постоянно толковал ему, что, чем лучше капитан знает службу матроса, тем легче ему будет командовать кораблем. Но вот для Каспера, да и для всего экипажа "Санта Лючии" пришли тяжелые дни. Началось с того, что скользкая веревка как-то вырвалась из рук Каспера и его чуть не оглушило, когда огромная балка реи задела его по голове. Превозмогая боль, Каспер набрался терпения, справился со всеми неполадками и спустился на палубу. Едва успел он расправить плечи и передохнуть, как его босые ноги ожег удар линьком. Возмущенный, юноша обернулся и встретился глазами с разгневанным Вуйком. - Наверх! - заорал боцман так, что у Каспера заломило в висках. - Матрос Бернат, две вахты вне очереди! Только что прикрепленная Каспером рея оторвалась, и парус беспомощно повис, хлопая на ветру. Молодой матрос снова стал взбираться на мачту. Вечером, как ни хотелось Касперу спать после трудного рабочего дня, он отгонял сон, дожидаясь возвращения Вуйка. Тот, конечно, постарается поговорить со своим любимцем и начнет объяснять, почему он давеча так строго с ним обошелся. Каспер даже заготовил Вуйку отповедь: уж слишком, мол, ретиво боцман разыгрывает свою роль. Представляя себе это примирение, Каспер так и заснул одетый. Разбудил его грохот. В маленькой каюте все ходило ходуном, на полу перекатывались осколки глиняного кувшина, слетевшего во время качки. Посреди каюты стоял Вуек. Ни о каких извинениях, объяснениях или примирениях не было и речи. - Подымайся! - сказал боцман сурово. - Шторм! А тут, на беду, капитан всерьез захворал. Ступай на палубу и смотри, если ты снова будешь работать спустя рукава, посажу на сухари и на воду! Бурей сломало фок-мачту. Набежавшей волной оторвало доску от палубной переборки, доска задела котелок компаса и сбила его с постамента. В кормовой части судна открылась течь. Однако на каравелле было вдосталь запасено леса, смолы, пакли, не было здесь недостатка и в опытных плотниках, конопатчиках и парусных мастерах, поэтому раны судна были мало-помалу залечены. Гораздо хуже обстояло дело с капитаном "Санта Лючии". Вытянувшийся на своей койке, желтый, как лимон, с провалившимися глазами, то и дело облизывая пересыхающие губы, лежал Зорзио Зитто и отдавал приказания еле слышным голосом. Заботливо склонившись над ним, боцман Густав Кнебель старательно по движению губ капитана распознавал его команду и тут же, молнией взлетая на палубу и стараясь перекричать рев бури, передавал команду матросам. - Откачивайте не переставая воду! На пробоину наложите пластырь! - еле слышно говорил Зорзио Зитто. В беде узнаешь и друзей и врагов. Работая ночь и день, мокрый по пояс, с руками, ободранными в кровь, Каспер часто ловил на себе и насмешливые и сочувственные взгляды. Как жаль все-таки, что капитан не разрешил ему поселиться в кубрике с матросами! Конечно, многие из них считают его белоручкой, но он докажет и им и Вуйку, чего он стоит. Прошло, вероятно, дня два или три, а Касперу казалось, что он уже месяц трудится не разгибая спины. И уже то один, то другой из матросов, вытащив из-за пазухи фляжку, показывал на нее, с улыбкой приглашая поляка согреться. Когда буря немного поутихла и можно было передохнуть, к Касперу подошел молодой матрос Марио. - Гаспаре, - сказал он шепотом, - а что же это Ротта болтал, будто ты из какой-то Сарматии? Говоришь ты в точности, как мой дружок Филиппе. Уж я-то хорошо знаю, как говорят в Сицилии: три года спали мы с Филиппе на одной койке, делились последним сухарем и поверяли друг другу тайны... С тех пор я никак не найду себе товарища по душе. Вот заговорил ты по-сицилийски, а у меня даже сердце екнуло... Никакой ты не чужак! Ты даже лицом похож на Филиппе, только тот черный, а ты рыжий... - А где же он, твой друг?-спросил Каспер. - Такой видный был из себя парень, а вот в три дня скрутила его лихорадка. Зашили мы его в старый парус и опустили за борт где-то около Патмоса. Не успели мы с ним даже крестами обменяться. Ты, может, вернешься в Сицилию, так прошу тебя, разыщи его родных!.. Здесь, на "Лючии", народ все больше в летах, не с кем и словечком перекинуться. Я рад, что повстречался с тобой! Значит, не зря кардинал Мадзини и синьорина Беатриче потешались над цоканьем и пришептыванием Каспера, если даже здесь, на корабле, его принимают за уроженца Сицилии. С трудом разгибая одеревеневшую спину, Каспер сказал: - Я тоже рад, что могу перемолвиться с тобой словечком, а придет хорошее время - мы с тобой еще и споем и станцуем, я научу тебя нашим пляскам и песням, потому что Ротта не солгал - я и вправду чужак в вашей стране. Приехал я из далекой Сарматии, но ты увидишь, что это не помеха, если двое людей хотят между собой поладить. Креста на мне нет, только материнское благословение - образок моего святого... - И, сняв через голову просоленный, истертый, потерявший цвет шнурок, юноша надел образок святого Каспера на шею Марио взамен полученного от него медного крестика. От того же Марио Каспер узнал, как страшатся в команде возможной смерти Зорзио Зитто. - Ротта толкует, будто он тогда станет капитаном... Ох, и плохо нам всем придется! Не будь он братом доброй синьоры Бианки, мы уже давно набросили бы ночью ему мешок на голову и избили бы так, что он не скоро поднялся бы! - откровенно признался матрос. - Капитана Зорзио у нас все любят и ценят; человек он опытный, справедливый, вышел из таких же простых матросов, как и мы с тобой, но нисколько этим не чванится... А шурин его совсем иное дело! Еще до бури, как только капитан слег, я сам видел, как Ротта открыл свой сундучок и стал примерять на себя богатую одежду. Капитан, мол, помрет, а он останется на корабле за главного, так негоже тогда ему ходить в простой матросской одежде... Ежедневно мы молимся святому Джорджио за нашего капитана: пускай бы господь, нам на радость, сохранил ему жизнь! Сохранил бы нам нашего капитана и избавил бы нас от Ротты! Отец. Лука, судовой священник, тоже понимает, сколько бед может причинить Ротта и команде и судну, и ежедневно возносит молитвы вместе с нами... Вот гляди-ка, этот франт уже на капитанском мостике! - пробормотал Марио со злобой. И действительно, подняв глаза, Каспер у румпеля рулевого разглядел боцмана, а за его спиной - Ротту, который, отчаянно жестикулируя, в чем-то, как видно, убеждал Вуйка. Лица боцмана Каспер видеть не мог, однако и со спины было заметно, как отмахивается он от наставлений матроса. Оказалось, что, рассмотрев поврежденный компас, Ротта кое-как насадил стрелку на стерженек и велел Густаву Кнебелю менять курс каравеллы. - Компас не работает, - возразил боцман. - Если плыть по такому курсу, мы попадем не в Константинополь, а собаке под хвост, - очень точно перевел Вуек свою любимую польскую поговорку. Однако Ротта уже чувствовал себя на корабле хозяином. Оттолкнув боцмана, он взялся за румпель. Пан Конопка только плюнул с досады. - Готовьте шлюпки, - громко сказал он подвернувшемуся под руку Марио, - этот упрямец ведет каравеллу на камни! Ротта передернул плечами и продолжал держаться принятого курса. И, только когда рев воды у подводных скал стал очевиден, он с беспокойством начал оглядываться по сторонам. - Где этот ваш студент? - наконец спросил Ротта. - Правда ли, что он может определить местонахождение корабля без компаса? Тут команда впервые узнала, что Гаспаре, матрос-новичок, над которым они так часто потешались, - человек ученый. Марио, тот даже рот открыл от изумления. Однако мало кто верил в то, что Гаспаре сможет вывести корабль на правильный курс. Вуек подтащил Каспера к рубке. - Можешь исправить? - спросил он, указывая на компас. Каспер осмотрел компас и молча кивнул головой. У него еще не прошла обида на Вуйка. - А можешь узнать по звездам, где мы находимся? - Может быть, не очень точно, - сказал Каспер, подумав, - но примерно могу. - Тогда давай! - приказал боцман. Он стоял рядом с Каспером, наблюдая, как тот возится с компасом. Ротта отошел в сторону и с непроницаемым видом глядел куда-то в темноту, как будто совершенно не интересуясь ни компасом, ни Каспером. Когда компас был наконец водворен на место и стрелка его заиграла на острие, боцман с лукавой улыбкой подтолкнул Ротту в бок. - И платье твое тебе не помогло, - сказал он, с презрением оглядев щегольской наряд матроса. - Ты, может, и плавал много и матрос неплохой, но на капитанском мостике тебе не стоять! - И тут же весело скомандовал: - Эй, все наверх! По местам! Ставь паруса! По расчетам Каспера, каравеллу штормом отбросило миль на сто к западу от первоначального курса. Сделав измерения, Каспер определил, что они находятся поблизости от берегов Кипра. - Браво, Каспер Бернат, браво! - весело сказал Вуек и ласково добавил по-польски: - Держись, Касю, покажем им, что значат два гданьщанина! Опасность прошла, и боцман уступил свое место рулевому. - Ставь паруса! - кричал он в раковину, которая заменяла рупор. - Точно держи по ветру с четвертью! Так держать! Боцман отдавал команду за командой. Экипаж дружно и точно выполнял его приказания. При свете утренней зари "Санта Лючия" со вновь поднятыми парусами сделала разворот и двинулась к северо-востоку. Каспер несколько раз спускался по поручению Вуйка в капитанскую каюту и прислушивался к дыханию Зорзио Зитто. Ему почудилось, что грудь больного вздымается и опадает гораздо спокойнее, чем раньше, и он рад был оповестить об этом встревоженную команду. - Ну, Ротта, переодевайся, - не скрывая злобы, кричали матросы родичу капитана. - Не быть тебе хозяином каравеллы, не командовать тебе нами! - Да, кабы не Гаспаре, носиться бы нам по волнам, пока не развалилась бы наша красотка "Лючия"! - Смотрите-ка, - заливался хохотом Марио, указывая на Каспера и Ротту. - Оба как будто молодые, но у одного мозги в голове, а у другого в... А что, Ротта, не продашь ли ты поляку свой красивый камзол? Ему больше пристало носить господскую одежду! Каспер видел, как злые желваки ходили под скулами Ротты, но ему уже не было страшно за команду и каравеллу: скоро капитан Зитто займет свое место на мостике! Как уже было сказано, на каравелле не было недостатка ни в плотниках, ни в конопатчиках, ни в парусных мастерах. Был здесь и священник, был матрос-норвежец Кнут Расмуссен, которого бог наградил таким зрением, что он мог различать самые дальние предметы и в свои шестьдесят с лишком лет ночью видел, как кошка. Не было только на каравелле лекаря, а ведь все могло бы пойти иначе, будь капитану Зорзио Зитто своевременно оказана нужная помощь! Страшная это была ночь! Внезапно поднятый Вуйком с койки, Каспер в волнении бросился в капитанскую каюту. Здесь ему с ужасом пришлось наблюдать, как капитана непрестанно рвет кровью и желчью. Они втроем с Вуйком и Марио переворачивали до жалости легкое тело Зитто, остерегаясь, как бы он не захлебнулся. - Священника! - сказал больной между приступами рвоты. В каюту вошел отец Лука. Склонив головы, трое моряков поспешили к двери, однако капитан остановил их слабым движением руки. - Открытую исповедь, отец Лука! - сказал он умоляюще. - Это и исповедь и завещание, - пояснил, повернувшись к бледным от волнения свидетелям, священник. - Мы уже несколько дней назад договорились с синьором капитаном. Кто из вас умеет писать? - По-итальянски или по-латыни? - спросил Каспер, выступая вперед. - Я лучше справляюсь с латынью. Свидетели присутствовали при том, как умирающий каялся в своих грехах. Ему случалось и лгать, и грабить, и убивать, и преступать другие божьи заповеди, но самым великим своим грехом он считал то, что в свое время покрыл преступление и утаил от правосудия брата жены своей - Паоло Ротту, матроса каравеллы. Какое преступление совершил Ротта, капитан не сказал: он каялся в собственных грехах, придет пора - Ротта покается в своих, а бог все знает сам. - Мною руководила любовь к его сестре - моей жене, - говорил умирающий с трудом, - но сейчас, перед лицом всевышнего, со слезами каюсь в этом своем проступке. Я виноват также в том, что по огромной любви к жене своей я не отослал Ротту из Италии, а дал ему приют в своем доме и на своем корабле, хотя и понимал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Даже больше: три года назад почувствовав приближение смерти, я составил завещание, по которому "Санта Лючия" после моей смерти должна была отойти Ротте. Завещание это хранится в Риме, у его высокопреосвященства кардинала Мадзини... Но сейчас мы составим новое завещание, а прежнее кардинал должен будет уничтожить... Утомленный длинной речью, капитан в изнеможении упал на подушки. - Пишите! - сказал он погромче. И Каспер записал все, что продиктовал ему капитан. - "В лето господне 1511 сентября двадцать четвертого дня я, капитан Зорзио Зитто, пребывая в твердом уме и ясной памяти, завещаю моему душеприказчику по возвращении "Санта Лючии" из плавания выплатить каждому члену моей судовой команды сверх жалованья еще по десять золотых дукатов. Брату своей жены - матросу Паоло Ротте завещаю сверх этих денег еще три сотни дукатов, а также всю свою одежду. Все остальное имущество, движимое и недвижимое, завещаю жене своей, синьоре Бианке Зитто. Каравеллу "Санта Лючия" завещаю Компании венецианских судовладельцев с тем, чтобы, по их усмотрению, на каравеллу был поставлен капитан, а также боцман, если Густав Кнебель не сможет далее нести службу на каравелле. Господом богом заклинаю упомянутого Густава Кнебеля довести "Санта Лючию" до Константинополя и обратно в Венецию. Он на это время останется и капитаном судна. Доходы, которые Компания венецианских судовладельцев получит от торговли и перевозок грузов на "Санта Лючии", завещаю делить поровну между женой моей и компанией до самой смерти синьоры Бианки. Похоронить мою жену завещаю на средства компании. Брата жены моей Паоло Ротту завещаю списать с борта каравеллы тотчас же по возвращении в Венецию. На полученное наследство завещаю ему заняться торговлей или другим честным ремеслом. Душеприказчиком моим, как и по прежнему моему завещанию, остается его высокопреосвященство кардинал Мадзини. Прежнее мое завещание считать недействительным". Бумагу скрепили своими подписями сам капитан Зитто, отец Лука, матрос Каспер Бернат и матрос Марио Скампиони из Генуи. Когда очередь дошла до боцмана, он вопросительно глянул на Каспера, а тот едва заметно кивнул головой. И Вуек написал крупными буквами: "Боцман Густав Кнебель из Кенигсберга". Когда с оформлением документа все было закончено, мертвенно бледный капитан Зитто вдруг рывком приподнялся с подушек, - Приписку! - сказал он. - Я хочу сделать к завещанию приписку! Каспер снова взял перо и приготовился выполнить просьбу капитана. Но тот молчал, а священник, склонившись над ним, только ежеминутно отирал выступающий на его лбу пот. - Если почему-либо завещание это не будет доставлено кардиналу Мадзини, - тихо-тихо начал кающийся, - и если кто из четырех присутствующих свидетелей останется в живых, то... - Капитан Зитто замолчал. Каспер застыл в ожидании с пером в руке, но в эту ночь Зорзио Зитто больше не заговорил. - Я понял его, - сказал наконец Каспер. - Дописать? - И юноша обвел глазами присутствующих. Все молча склонили головы, и Каспер дописал завещание: "...он должен поклясться, что явится к кардиналу и под присягой засвидетельствует мою последнюю волю". Каспер вслух прочитал приписку. В холодеющую руку капитана вложили перо, он поставил свою подпись, а за ним расписались все остальные. К утру капитан Зорзио Зитто скончался. Похороны были такие, как обычно бывают в море. Отец Лука произнес надгробное слово, хотя и гроба никакого не было. Потом отслужили заупокойную службу. Тело капитана, облаченное в лучшую его одежду, зашили в парусину, к ногам подвесили груз и медленно опустили за борт. Мало оказалось среди присутствующих таких, которые не утерли бы в эту минуту слезу. Спустя еще одиннадцать дней "Лючия" после многих невзгод вошла наконец в бухту Золотого Рога, и перед глазами ее экипажа раскинулся подымающийся по холмам роскошный многолюдный, шумный Константинополь. Каспера очень удивляло, что Паоло Ротта на другой же день после похорон капитана действительно снял с себя свою праздничную одежду. Работал он теперь наравне со всеми и беспрекословно выполнял приказания Густава Кнебеля. О том, что покойным капитаном поручено боцману командование кораблем, оповестил всех отец Лука. Догадывался ли Ротта о готовящемся изменении в своей судьбе или смерть деверя так повлияла на него в хорошую сторону, Каспер не мог решить, да, по правде говоря, мало об этом думал. Трое суток ушло на разгрузку судна. Но Каспер уже в первый день отправился по указанному ему кардиналом Мадзини адресу и разыскал дом, в котором жил вероотступник-калабриец. Имя его не было Касперу известно, расспрашивать о нем кардинал запретил, но приметы дома были перечислены молодому человеку с такими подробностями, что он тотчас же узнал и витые колонки у входа, и золоченую кровлю, и свисающие с террасы гроздья лиловых глициний. Собираясь в первый раз в Галату* на разведку, Каспер не взял с собой никаких бумаг, но на следующий день, дождавшись сумерек, они, уже вдвоем с Вуйком, снабженные письмами и доверенностями, а также прихватив врученный им Мадзини вексель, отправились выполнять поручение вармийского епископа. Как и было велено кардиналом, они были переодеты в турецкое платье. (* Галата - деловая часть Константинополя.) Дойдя до высокой стены, окружавшей дом, Каспер, как было условленно, стукнул в узенькую калитку два раза коротко и отрывисто, а затем еще три раза с большими паузами. Послышался шорох. Кто-то подошел к калитке. - Во имя аллаха! Кто стучит? - спросили по-турецки. Вперед выступил пан Конопка. - Дружба и скромность, - тоже по-турецки ответил он. Калитка без шума распахнулась. Они вошли в большой тенистый сад. Почти в полной темноте следовали Каспер с Вуйком за еле маячившим силуэтом своего проводника. В молчании подошли они к богатому мраморному портику и, поднявшись вверх по лестнице, оказались в огромной, устланной коврами комнате. В полумраке они поначалу и не разглядели человека, сидящего на широкой тахте. И, только когда глаза привыкли к слабому освещению, Каспер разглядел, что лицо сидящего закрыто черным покрывалом с прорезями для глаз. Он поднялся и в ответ на приветствие поляков отвесил им низкий поклон. - Рад вас видеть, синьоры, - сказал он по-итальянски. - Надеюсь, вы извините мне этот маскарад? Садитесь, прошу вас, - добавил незнакомец. - Вот письмо, которое интересует известных вам лиц. Подойдите к светильнику и убедитесь, что это то, которое вам нужно. Сердце Каспера сильно стучало. Наступал момент, которого он так долго дожидался. Быстро развернув свиток, юноша внимательно прочел его при свете маленькой масляной лампы. Ему тотчас же бросился в глаза огромный герб Тевтонского ордена в начале письма. А внизу - характерная подпись магистра ордена Альбрехта, скрепленная печатью с тем же гербом. Касперу, в бытность его при дворе Лукаша Ваценрода, не раз случалось видеть и печать, и подпись магистра. Текст письма был латинский - Альбрехт по своему времени был образованным человеком. Письмо магистра было адресовано турецкому султану. - Известны ли вам условия? - спросил незнакомец. Каспер, поспешно передав Вуйку письмо, вытащил из-за пазухи вексель, выданный генуэзским банком святого Георгия своему представителю в Константинополе на три тысячи дукатов. Незнакомец, бегло пробежав банковское обязательство, спрятал его на груди. - Я рад был бы ближе познакомиться с вами, - сказал он учтиво, - но, к большому моему сожалению, весьма серьезные причины вынуждают меня закончить нашу беседу. Желаю вам удачи, синьоры, и благополучного возвр