Впрочем, мне не следовало бы, может быть, осуждать этого человека, потому что Лютер первым из наших священнослужителей ополчился на меня и на мой "Малый комментарий", который - уж не знаю какими путями - попал этому невежде в руки... - добавил отец Миколай. - Не хочется мне наводить нашего гостя на такие разговоры, а то Генрих Адлер подтвердил бы тебе, что и Лютер и его соратник Мелангтон иначе меня не называют, как "дураком, который пытается перевернуть вверх дном все искусство астрономии". Я, мол, толкую о том, что Земля вертится вокруг Солнца, а это безусловно чушь и ерунда, потому что из святого писания мы знаем, что Иисус Навин приказал остановиться Солнцу, но отнюдь не Земле... Поговорим лучше о другом! - заметив омрачившееся лицо Каспера, сказал отец Миколай. И сказал он это так печально, что хорошо знающий своего Учителя Каспер почувствовал легкое беспокойство. - Вот круг твоих странствований и замкнулся: ты снова с нами, - продолжал Коперник. - Пришло время рассказать тебе обо всем, что тебя интересует. О судьбе письма магистра, которое ты добывал с таким самоотвержением... И о судьбе некоторых близких тебе людей... Тон Учителя растревожил Каспера. - Я предчувствую, что мне придется услышать нерадостные вести, - проговорил он чуть слышно, - Не только нерадостные, - мягко, с состраданием глядя на Каспера, произнес Коперник. - Прискорбные вести! Один бог знает, как мне трудно открыть тебе всю правду... Войцех, принеси свет! - крикнул он. В ожидании слуги Коперник сидел молча, опустив голову на руку. Когда свечи были принесены, он, отпустив Войцеха, начал: - Пан Конопка вручил мне письмо магистра накануне того самого дня, когда пришло известие о болезни его преосвященства Лукаша Ваценрода. Спустя недолгое время епископа не стало. Это и решило судьбу письма! Коротко изложил Коперник все обстоятельства, касающиеся письма, благородной роли доброго Вуйка, двуличной политики Фабиана Лузянского, а также рассказал о предательстве Филиппа Тешнера, передавшего письмо магистру и совершившего подмен. - Проклятие! - невольно вырвалось у Каспера. - Как мог он, подданный польского короля, пойти на это! - Он пошел значительно дальше, - с горечью сказал Коперник. - Неделю назад он по королевскому приказу был предан позорной казни за то, что, имея все возможности оборонять свой Бранев от врагов, открыл тевтонам ворота города! Какое счастье, что Лукаш Ваценрод не дожил до такого позора! Каспер видел, как тяжелы для Коперника эти воспоминания, но сам он с изумлением ощутил облегчение от сознания того, что мерзкий Тешнер наказан по заслугам. - И подумать только, - продолжал отец Миколай, - что юноша, почти мальчик, не рассчитывая на похвалы и благодарность, жертвует собой во имя родины, а человек, облеченный властью, наделенный богатством, принятый при королевском дворе... - Забудем прошлое, - спокойно остановил его Каспер. - Вот я здесь, с вами, и, клянусь, все испытания вспоминаю, как дурной сон. Коперник с нежностью поднял на него глаза, стараясь не задерживать взгляда на обезображенном лице Каспера. - У меня-то есть прибежище от всех житейских бурь, от наветов и несправедливости, - сказал он, указывая глазами на кипу тетрадей и скромно примостившийся в углу трикетрум. - Но для этого нужно быть всецело преданным науке. А о твоем будущем нам придется подумать всерьез. Каспер тем временем перебирал кипу рукописей и тетрадей. - "Начата в 1506 году", - прочитал он, открыв тетрадку. - Господи, да это же целая жизнь! - Да ты прав, мой мальчик, это вся моя жизнь. Иногда мне думается, что, когда будет закончена моя книга, с ней вместе закончится и мое бренное существование... Но увидит ли свет мое творение и когда именно, кто знает... - Коперник потянул рукописи к себе и отложил их в сторону. - Хочу спросить тебя совсем об ином... Какое впечатление произвел на тебя кардинал Мадзини? - О, это замечательный человек! Столь просвещенный и ученый муж, а как доступен!.. Принял меня, как родного... конечно, из внимания к вам, но я тут же почувствовал его расположение и доброту... Надо думать, он далеко пошел при папском дворе? Коперник с горечью покачал головой. - Ты ведь и не знаешь даже, что кардинал Мадзини был сослан в монастырь близ Балги и недавно умер. Весть о его смерти мне принес не кто иной, как твой друг Збигнев Суходольский. - Вы и Збышка знаете! - не мог удержаться Каспер от восклицания. - А что же это произошло с кардиналом? После такой блестящей жизни! Вот уж именно пути господни неисповедимы! Коперник молчал, задумавшись о тех, чьей злой волей была предопределена судьба Мадзини. - Отец Миколай, - осторожно окликнул его Каспер, - а каким образом вы повстречались со Збигневом? До меня дошли странные слухи о... разных его... приключениях. Точно вспомнив о какой-то тяжелой, но неизбежной обязанности, ученый с печальной решимостью попросил: - Каспер, будь добр, позови Войцеха! И, когда старый слуга появился в комнате, Коперник отдал ему удивившее Каспера приказание: - Приведи старика! - Слушаюсь, пан доктор, - тихо и понимающе отозвался Войцех. Каспер молчал, не решаясь ни о чем расспрашивать и чувствуя, что сейчас должно произойти нечто значительное. Войцех вернулся в кабинет в сопровождении лысого, сгорбленного старичка. Коперник высоко поднял свечу. - Приглядись, Каспер! Не знакомо ли тебе это лицо? Каспер пристально глянул на старика. Тот хихикнул, переминаясь с ноги на ногу и прижимая к груди шляпу. - Матка бозка! - пробормотал молодой человек с испугом. - Я ничего не понимаю, но, клянусь спасением души, это сам доктор Ланге! Или я сошел с ума... - Нет, ты в своем уме... И перед тобой действительно стоит тот, кого раньше величали доктором астрологии Георгом Ланге... Уведи его, Войцех... Коперник рассказал ошеломленному Касперу все, что он узнал от Збигнева. Заметив, как разволновался его молодой друг, он добавил: - А теперь соберись с силами, мой мальчик, иначе тебе не перенести того, что ты услышишь... - Но Митта, Митта, что с нею? Известно ли что-нибудь о ее судьбе, Учитель?! Без утайки поведал Коперник бедному Касперу все, что узнал о похищении Митты. - Генрих рассказал мне об этом, однако ни словом не обмолвился о том, что выкраденная ими монахиня и была Митта! - воскликнул Каспер. - Ну и молодцы! Значит, Митта жива и здорова? Теперь я понимаю, о чем толковал мне в Эблонге Ясь-Сорока! И Митта сейчас в доме Суходольских? Боже мой, боже мой, как смогу я отблагодарить этих прекрасных людей за все! - бормотал Каспер, забыв о своем решении никогда не разыскивать Митту и не показываться ей на глаза. Заслонившись рукой от света, Коперник молчал. - Каспер, - наконец начал он, - теперь я должен сообщить тебе самое, может быть, для тебя горестное... Уезжая из Кракова, ты оставил там свою нареченную. А сейчас ты встретишь... чужую невесту... - Я не понимаю вас, отец Миколай... - Только из уважения к памяти товарища Збигнев не решается просить у девушки ее руки... Скажу тебе прямо: Митта и Збигнев любят друг друга. Збигнев давно питает к ней нечто большее, чем дружеское расположение... - Я догадывался... - с трудом выговорил Каспер. - Не осуждай их. Тебя все считают погибшим: тебя ждали долгие годы и уже перестали ждать... Все это время Митта протомилась в монастыре. Она одна на целом свете, если не считать этого несчастного старика... Если бы даже Збигнев не был так красив, так умен и благороден, одна благодарность за спасение могла бы толкнуть девушку в его объятия. Но они оба помнят о тебе. Збигнев, повторяю, не решился просить ее руки только потому, что он твой друг. Я сделал это за него. - Вы? - сказал Каспер с ужасом. - Вы?! - Да! Митта несомненно его любит, но данное тебе слово мешает ей признаться в этой любви. Поэтому она решила пойти в монастырь. И вот, мой дорогой мальчик, я рассказал ей о любви Збигнева и... о ее любви... И если бы ты видел, как ожила она, как засветились ее глаза!.. Правда, тогда все мы думали, что тебя нет на свете... но если хочешь, я немедленно пошлю в Гданьск нарочного с известием о тебе. Каспер молчал. Все его пересеченное шрамами лицо передергивалось. Он смотрел мимо отца Миколая в окно, хотя навряд ли мог что-нибудь разглядеть - за стеклами виднелось черное небо, без звезд. - Не надо, отец Миколай, - отозвался он через некоторое время, - не посылайте никого. И заклинаю вас, никому ничего не говорите обо мне... Пускай Митта ничего не знает, пока не повидается со мной. Я ведь сам скоро буду в Гданьске! - Проехать в Гданьск сейчас не так просто... Я тоже собираюсь туда, выеду, как только прибудет новый наместник... Может быть, отправимся вместе? - Я очень рад буду побыть с вами, - ответил Каспер. - В дороге так хорошо говорится!.. Хотя... - Он с какой-то безнадежностью махнул рукой. Коперник сделал вид, что не заметил его жеста. - А пока, - сказал он, - прошу тебя и пана Генриха поездить со мной по деревням и помочь мне в устройстве наших несчастных хлопов. Твой друг отлично знает их нужды и сможет оказать существенную помощь и нам и этим обездоленным. Поездка отнимет у нас не больше трех-четырех дней... - Я рад хоть чем-нибудь быть вам полезным, Учитель, - сказал Каспер печально, - но уверен, что, беря меня с собой, вы не думаете о моей помощи... Наоборот, вы полагаете, что этим поможете мне... - и, наклонившись, почтительно поцеловал руку каноника. Он давно уже вышел из комнаты, а Миколай Коперник все еще сидел, съежившись в своем кресле. - Я убил его этим известием! Но иначе поступить я не мог... Господи боже мой, как легка иногда бывает ложь, и какой трудной может быть правда! Поездка по деревням заняла не три-четыре дня, а несколько недель. Коперник и Генрих, точно по уговору, не поднимали в беседах религиозных вопросов. У них и без этого было много дела: надо было помочь разоренным, обнищавшим хлопам. Тем более, что, привлеченный вестями о "милостивом наместнике", сюда стекался бедный люд со всей Польши. Надо было снабдить раздетых одеждой, больным раздать лекарства, перевязать и обмыть раненых. Все это делали сообща наместник епископа Миколай Коперник и заклятый враг епископа и всех церковников Генрих Адлер. И большую помощь им оказывал молчаливый, сильно поседевший, ладно скроенный, статный человек с обезображенным шрамами лицом. И Коперник и Генрих Адлер понимали, что Касперу необходимо чем-нибудь занять свои истосковавшиеся по труду руки, истомить свое тело работой до того, чтобы, положив голову на подушку, на собственный локоть, на камень, засыпать немедленно, без раздумий и сновидений. Поэтому они не возражали, когда Каспер, взвалив на плечи мешок, под тяжестью которого и добрый конь присядет на задние ноги, шагал по весенней, размытой дождями дороге, а потом, не отдохнув, кидался разбирать обугленные балки дома, вытаскивал из-под развалин трупы, носил больным пищу, перевязывал раненых и даже, случалось, нянчил осиротевших ребят. Делал он все это, однако, с каким-то остановившимся взглядом, точно в некой забытьи, точно это не он, а кто-то другой выполняет всю эту трудную и нужную работу. "Боюсь, что не Митта, а этот славный хлопец попадет в конце концов в монастырь!" - не раз с огорчением думал Генрих. "Неужели так и не отойдет и не смягчится это горячее и чистое сердце?" - не раз задавал себе вопрос Миколай Коперник. Глава девятая МИЛОСТЫНЯ Не поднимая в своих беседах религиозных вопросов, Миколай Коперник и Генрих Адлер научились, однако, отлично понимать друг друга. Что Генрих не рядовой, темный еретик, ополчающийся равно и на отцов церкви, и на ученых, и на поэтов, и на художников, - это Копернику было совершенно ясно. Должен был признать и Генрих, что Коперник не обычный наместник, не из тех, что привыкли разъезжать по своим владениям в великолепных, запряженных цугом каретах, мало обращая внимания на хлопов, падающих перед ними ниц по обочинам дороги. А ведь еще месяц назад Генрих, вынужденный затянуть свое пребывание в Ольштыне, сам этим тяготился, а к человеку, столь радушно предложившему ему свое гостеприимство, относился сухо и холодно. Еще месяц назад, в ответ на восторженные отзывы Каспера об отце Миколае, он ответил своему пораженному другу: "Хитер или умен пан Коперник, но историю родного края он помнит хорошо! Помнит, как плевелами и бурьяном зарастали после татарского нашествия польские нивы, помнит, как, точно стая голодных волков, ринулись на эти земли кшижаки, сначала робко - поселенцами, колонистами, а потом стали хозяевами этих земель... Вот и приманивает пан Коперник не немцев, а своих же, польских хлопов, на эти разоренные, заросшие бурьяном земли... Приманивает их надеждою на волю, надеждою на наделы, на освобождение от десятины и других налогов... Знает он хорошо мужицкую душу. И ходит по польской земле слава о милосердном вармийском канонике... А он не о хлопе думает, в государственного мужа играет твой Учитель!" Сейчас, разъезжая с отцом Миколаем по Вармии, Генрих должен был коренным образом изменить о нем мнение. Мужицкому вождю не раз доводилось слышать, как местные хлопы нахвалиться не могут своим паном наместником, который не жалеет ни времени, ни сил, ни здоровья, только бы помочь своим бедным мужикам. До Миколая Коперника доходили слухи о том, что разъезжающий с ним "немец" собирает какие-то сходки в разоренных деревнях, толкует о чем-то с мужиками, но, как выразился пан наместник, это была "не его забота". Это была забота папского престола и папских легатов, к которым каноник относился с должным почтением, но рвение коих и жестокость по отношению к инаковерующим не всегда понимал и одобрял. Отец Миколай и Генрих Адлер рады были, что Каспер Бернат как будто оставил мысль об отъезде в Гданьск, с головой окунувшись в порученные ему Учителем заботы о разоренном войной населении края. Однако на просьбу Генриха побыть с ним в Ольштыне до весны Каспер согласился с таким равнодушием, что у его товарища, отнюдь не склонного к чувствительности, больно екнуло сердце. Копернику и его спутникам пришлось вернуться в Ольштын раньше, чем они предполагали: 20 апреля 1521 года на взмыленных лошадях сюда прискакали королевские нарочные с важными новостями: его милость король Зыгмунт Первый заключил с Альбрехтом, магистром Тевтонского ордена, перемирие на четыре года. - На четыре года передышка! - сказал Коперник. - Хлопы наши, да и мы сами вздохнем наконец с облегчением! Вслед за первыми нарочными в Ольштын прибыл еще один курьер и вручил Копернику грамоту. Его королевское величество король Зыгмунт, повелитель Польши Малой и Великой, Королевской Пруссии, Поморья, Шлензка и Вармии, благодарил Миколая Коперника за доблесть, распорядительность и отвагу, помогшие ему отстоять Ольштын, и даровал Миколаю Копернику звание комиссара Вармии. В Ольштын же, по его королевскому повелению, должен прибыть новый наместник, коему и надлежит передать замок со всем его имуществом и снаряжением. - Значит, пока я не нужен, - заметил отец Миколай со своей мимолетной улыбкой. - Но любопытно знать, королевская грамота и звание комиссара Вармии - знак ли это того, что я отличен при дворе или наоборот - что король мною, как правителем Ольштына, недоволен? Хотелось бы мне также знать, кто сменит меня на этом поприще? Желательно, чтобы это не был кто-нибудь из членов вармийского капитула... Все присутствовавшие при этом хорошо поняли отца Миколая: когда отцы каноники вармийские, спасая свою жизнь и свое добро, спешно убегали от немцев, они кляли Коперника за то, что он якобы искушает господа, пытаясь с темными, не обученными военному искусству хлопами оборонять стоящий на плоской равнине замок от такого опытного, умелого и сильного противника, как Тевтонский орден! К всеобщей радости, вскоре стало известно, что заменить отца Миколая на его посту должен его старый верный и добрый друг - отец Тидеман Гизе. А еще через день прибыл и отец Тидеман. Поговорив о короле и о королеве, помянув недобрым словом королевского любимца Яна Дантышка, уговорившего Зыгмунта выбросить бог знает какие деньги на празднества в честь перемирия с тевтонами, о приближенных короля, превозносящих величайшие заслуги доктора церковного права Миколая Коперника, отстоявшего Ольштын и Вармию, Тидеман Гизе сказал: - Хоть и не охота кое-кому признавать твои заслуги, но ведь и впрямь, если бы не ты, мы бы уже не выдворили орденцев из Вармии. Но перемирие не должно нас успокаивать: Альбрехт ищет способа зализать раны и отлежаться в своем логове, чтобы снова броситься на Польшу и завладеть Королевской Пруссией! - Брат Тидеман, - вспомнил вдруг Коперник, - а ведь я не знаю, как сложились бы обстоятельства, если бы на помощь нам не подоспел пан Генрих Адлер. К сожалению, он не разрешил мне упомянуть его имя в реляции, посланной королю... - Пан Генрих Адлер? - переспросил маленький каноник обеспокоенно. - Брат Миколай, я привез важную новость, которую не мешало бы услышать и вам, пан Генрих, и тебе, Каспер. Все трое с удивлением повернулись к нему. - Не столь давно, - начал каноник Гизе, - в Пруссию прибыл чрезвычайный легат его святейшества папы - кардинал Арнольд фон Бреве. Папа возложил на него задачу обнаружить и истребить распространившуюся в этих местах Лютерову ересь... Так вот, этому кардиналу была подана жалоба матерью Целестиной, настоятельницей монастыря святой Екатерины. Аббатиса заявила, что в обители ее находилась некая девица - безумная Митта-Амалия Ланге, одержимая нечистым духом. Аббатиса доносила, что по дороге из обители святой Екатерины в доминиканский монастырь на обоз с монастырскими ценностями напала целая банда лютеран-сатанкстов. С помощью колдовства девицы Ланге бандиты похитили монастырские сокровища и увезли колдунью Амалию и ее сообщницу, тоже колдунью, монахиню Уршулу. В этом святотатственном деянии участвовали... - Тидеман Гизе остановился и оглядел присутствующих. Потом, понизив голос до шепота, закончил: - некий пан Збигнев Суходольский из Гданьска, Франц Фогель - беглый крепостной Филиппа Тешнера и еще третье лицо - друг Збигнева Суходольского... Кардинал фон Бреве ведет тайное расследование, виновные и не подозревают, что над ними нависла угроза. Дело-то это давнее... Вот этот третий... - Отец Тидемаи закашлялся. Генрих почувствовал, как Каспер сильно прижал его ногу под столом. Коперник сидел, выпрямившись и скрестив руки на груди. - Вот этот третий, - продолжал Тидеман Гизе, - споспешник Мюнцера... В этом месте отец Миколай спокойно прервал речь каноника Гизе: - Как жаль, брат Тидеман, что ты не запомнил имени третьего участника разбойничьего нападения... Гизе, глянув на друга, подтвердил: - Совершенно верно, беда с моей памятью! Надо же - забыл имя этого третьего! Наступило неловкое молчание. Его прервал деловитый, ровный голос Коперника: - Ну, друзья, нам с отцом Гизе пора заняться передачей Ольштына... Брат Тидеман, достаточно ли ты отдохнул с дороги? Не хочешь ли осмотреть замок? Каспер с Генрихом поднялись было с места. - Нет, нет, - остановил их хозяин, - уйдем мы с братом Гизе, а вы располагайте моими покоями, прошу вас! Каспер и Генрих остались одни. - Что же ты теперь будешь делать, Генрих? - спросил Каспер с тревогой. - Тебе необходимо скрыться от ищеек святой инквизиции! - Нападение на монастырский обоз - это, пожалуй, самая малая моя провинность перед святыми отцами, - ответил Генрих спокойно. - А от ищеек святой инквизиции я скрываюсь уже давно... Ну вот, сейчас перемирие, граница открыта, я смогу перебраться в Орденскую Пруссию... А лучше ты мне скажи, Каспер, что ты намереваешься делать? - Мужицкий вожак с удивлением заметил, что с лица его друга точно кто внезапно стер это ужасное, беспокоившее Генриха выражение отрешенности. "Нет, как видно, не достанется наш Рыжий монахам, не пойдет он замаливать свои и чужие грехи!" - с радостью решил он про себя. - Я еду в Гданьск, - ответил Каспер решительно. - Пожалуй, там я нужнее всего. Если Збышек с Миттой попадут в лапы к Бреве, мы и охнуть не успеем, как он отправит их на костер! Они ведь, как сказал отец Тидеман, и не подозревают об опасности... Только откуда стали известны имена всех участников нападения на обоз? Неужели их выдал кто-нибудь из домочадцев панов Суходольских? - А может, это Сорока натворил все своей болтовней? - высказал предположение Генрих. - Из той сотни слов, что он выбалтывает за минуту, десяток-другой может отправить на костер не только Митту и Збигнева... А где ты предполагаешь остановиться в Гданьске? - До меня дошли слухи, что из Орденской Пруссии перед началом войны бежало много народу в Гданьск. Говорят, что возвратились и мой отчим с матерью... Жить у них я ни за какие блага не согласился бы: ты ведь помнишь, как я ненавидел этого капитана Кучинского... Но повидать и успокоить матушку мне, конечно, необходимо! Кто знает, не дошли ли до нее слухи о моей гибели? Приеду, осмотрюсь в Гданьске, может, и матушка пожелает пристроить меня у кого-нибудь из своих старых друзей? - Ну, словом, если у тебя будет нужда в приюте, - сказал Генрих, - обратись к некоему Адольфу Куглеру... Ты даже, кажется, его знаешь... Он тайный лютерец, как многие из здешних немцев... Ненавидит попов... Видный и уважаемый в городе купец... Мерзавец, по всей вероятности, но принимает большое участие в судьбе Збышка. Он может быть тебе полезен. - Куглер? Куглер? - пробормотал Каспер. Он смутно помнил, что с этим именем связано что-то для него неприятное. - Ах, - сказал он наконец, - да это ведь тот самый купец, который взялся нас с Вуйком подвезти в Фромборк и без зазрения совести бросил посреди дороги! - А где ты видел совестливого купца? - возразил Генрих спокойно. - Думаю, однако, что сейчас он не откажется тебе помочь... Впрочем, лучше всего разыщи в Осеках корабельного плотника Франца и его жену Уршулу... Поначалу их приютили Суходольские, а нынче они переехали поближе к верфи. Назови мое имя, скажи, что ты мой друг и друг Збигнева, и тебя примут с распростертыми объятиями... - Ага, это те самые Франц и Уршула? - улыбнулся Каспер. - Колдунья и, надо думать, колдун? Но им ведь тоже грозит суд святой инквизиции! - Вот и следует их предостеречь! - Мог бы я остановиться и в странноприимном доме, - в раздумье сказал Каспер, - но знаешь, после твоих слов об Ясе-Сороке у меня что-то пропала охота толкаться по всяким поповским богадельням... Пойдем к канонику прощаться! Коперника они застали в маленьком кабинете с каноником Гизе. Отец Гизе был явно чем-то растревожен. Непомерно большими шагами мерил он кабинет, и в его обычно мягком голосе звенели сейчас гневные нотки. - Нет, брат Миколай, ты неправ, неправ и неправ! - говорил он, рассекая воздух своей маленькой рукой. - Как можно лишать людей познания истины! Как можно лишать людей знакомства с твоим учением? Ты обязан напечатать свой труд. Обязан! Лицо отца Миколая было непроницаемо и сумрачно. Он нервно постукивал пальцами по столу. - Сколько раз я просил тебя, брат Тидеман, не поднимать этого вопроса! Ты знаешь, что я не решил еще, когда смогу опубликовать свой труд, вернее - его теоретическую часть... Таблицы определения местоположения небесных светил - другое дело! Их я скоро выпущу в свет. А всю рукопись целиком... право, не могу тебе сказать... Несовершенство моих приборов удручает меня. Один господь бог знает, как намучился я, пытаясь определить отклонение Меркурия, и все-таки, неуверенный в правильности своих данных, вынужден был воспользоваться чужими наблюдениями, а ведь правильность их тоже сомнительна... Пойми же, что в таком важном деле доказательства мои должны быть неопровержимы! - Признанный авторитет астрономии - Птолемей, - возразил отец Гизе, стараясь говорить медленно и вразумительно, (а я надеюсь, что ты не станешь оспаривать его значение для науки), так вот, этот великий александриец ни одного своего положения не подкрепил ссылками на произведенные им опыты, и, однако, весь ученый мир на протяжении многих веков принимает, a priori его учение о Вселенной. А пифагорийцы? Кстати, дорогой Миколай, я не раз слышал, что тебя тоже кое-кто называет последователем пифагорийцев... Но разве пифагорийцы отдавали столько сил и времени на опыты и наблюдения, как ты? Прав был великий Аристотель, что "главная цель этих ученых состояла не в исследовании явлений, а в приноравливании последних к их собственным воззрениям и теориям". Ты же столько лет своей жизни отдал наблюдению за светилами, ты ничего не подтасовывал, ни одного своего положения не высказал только для того, чтобы без излишних трудов, без проверки объяснить непонятное тебе самому, и вот ты, ты, Миколай, не хочешь поделиться с людьми своими достижениями! - Пришли наши гости - очевидно, прощаться, - перебил его Коперник. - Что же, пан Генрих, и ты, Каспер, вы собираетесь уже в путь? Тидеман, ты сможешь завтра принять от меня Ольштын? Я поеду с ними! Тидеман Гизе был явно смущен и расстроен. - Если эта беседа ускорила твой отъезд, то заверяю тебя, что больше я о твоем труде не упомяну ни слова! - сказал он виновато. - Я не мог промолчать, я уверен, что правда на моей стороне, но такой ценой - я говорю о потере твоего расположения - я не стану добиваться и правды! Коперник был смущен и расстроен не меньше Гизе. Подойдя к своему старому другу, он крепко обнял его и прижал к груди. - Ты говорил от чистого сердца и, несомненно, желая мне добра. Ты вправе гневаться на меня за мою медлительность. Потом ты поймешь, что вызвана она отнюдь не робостью. Я готов принять все нарекания и даже гонения, когда будет опубликован мой труд. Но я так устроен, мой друг, что, не проверив окончательно своих выводов, не смогу их отдать в печать! - Сколько раз я убеждал себя промолчать, не говорить тебе всего, что я думаю... - пробормотал Гизе, - а вот поди ты... - А кому же, как не самому близкому другу, положено выкладывать всю правду, какою бы горькой и трудной она ни была! - перебил его Коперник, мимоходом взглянув на Каспера. - А что касается моего отъезда, то не тревожься: эти молодые люди подтвердят тебе, что я давно уже пообещал их подвезти, как только ты приедешь. В Гданьске меня ждут неотложные дела, а сообщенные тобою новости заставляют меня еще более поторопиться с отъездом. Давай же обнимемся в последний раз на прощанье! И добрейший отец Тидеман снова с готовностью бросился в объятия своего старого друга. На следующий день ворота Ольштына широко распахнулись, чтобы пропустить целый обоз из повозок и карет, увозящих челядь и писцов бывшего наместника, а также их имущество. Сам каноник Коперник ехал на гнедом рослом коне, а рядом с ним гарцевал Каспер Бернат. С Генрихом Адлером оба они распростились еще у ворот замка. - Отец Миколай, вы полагаете, что Ланге выдержит столь продолжительное и трудное путешествие? - спросил Каспер, с беспокойством показывая глазами на крытый возок, то и дело ныряющий по ухабам. - Он, конечно, очень слаб и немощен, - ответил Коперник тихо, - но будем надеяться, что господь бог даст ему силы добраться до Гданьска и встретиться с любимой дочерью. И кто знает, может быть, именно такое сильное потрясение и вернет ему разум... - А что вы думаете об этом нападении на монастырский обоз? - спросил Каспер осторожно. Отец Миколай вздохнул: - Не скрою от тебя, тяжело у меня на сердце. Когда приедем в Гданьск, я переговорю кое с кем из влиятельных отцов церкви, а потом мы сообща с тобой подумаем, чем можно помочь Збигневу и Митте и всем тем, кто принимал участие в освобождении девушки... Возможно, придется возбудить перед папским престолом ходатайство о наказании аббатисы монастыря святой Екатерины за незаконное содержание под видом умалишенной здоровой дочери профессора Ланге, поскольку оно имело целью скрыть преступление рыцаря Мандельштамма, посягавшего на жизнь отца девушки, профессора. Доказательства у нас в руках... Я надеюсь... - Учитель! - произнес Каспер, и такая мольба звучала в его голосе, что Коперник невольно даже приостановил коня. - Учитель, вы оплот, слава и гордость Польши. Умоляю вас не вмешиваться в это дело с ограблением. . Если вас заподозрят в сочувствии еретикам - да не дай господи! - на вас тогда немедля ополчатся все ваши недоброжелатели! Гданьск, родимый Гданьск, город детства Каспера, город его ранней юности, встретил своего давнего друга, как показалось Касперу, холодно и отчужденно. Бывший воспитанник отцов бенедиктинцев дважды прошел мимо здания своей школы, заглянул в окна, во внутренний двор, поговорил с привратником, но не встретил ни одного знакомого лица. Прежде всего надо навестить матушку. Слыхала ли она о его увечье? Знает ли она вообще, что он остался в живых? Каспер, прижимая руку к груди, точно стараясь умерить тяжелые удары сердца, направился к приморской части города. Хорошо знакомый запах каната, смолы и краски, мерный шум моря, встречи с мастеровым людом немного успокоили молодого человека. Дойдя до маленького деревянного домика (боже мой, каким обширным и высоким казался он когда-то!), Каспер постучался в голубую дверь. "Матушка, конечно, тут, это ведь по ее настоянию дверь много лет назад была выкрашена в голубой цвет... А вот, видать, краску недавно подновляли". За дверью раздались грузные шаги, столь не похожие на легкую походку пани Янины Бернатовой. "Прошло много лет, кто его знает, мамуля могла и постареть и отяжелеть... А может, она наконец взяла себе в помощь служанку?" - думал Каспер, подыскивая в уме слова утешения, которые смогут успокоить бедную матушку, когда она разглядит своего обезображенного сына. Дверь распахнулась. На пороге стояла высокая дородная женщина. С подозрением оглядывая незнакомого посетителя, она молчала. Каспер назвал себя. Женщина всплеснула полными руками, на ее круглом румяном лице проступили жалость и испуг одновременно. - Ай-я-яй! - запричитала она. - Значит, Каспер Бернат еще не знает, что мать его вот уже пять лет, как отошла в лучший мир? Да половина города Киля провожала ее на кладбище... Это, конечно, из уважения к Станиславу Кучинскому, члену совета старейшин кильских судовладельцев... Мы ведь с мужем только полгода назад вернулись в Гданьск из Киля. Станислав больше девяти месяцев носил траур по вашей матушке, - пояснила она с достоинством, - а женаты мы уже больше четырех лет. Не зайдете ли вы в дом освежиться пивом? Для Каспера было бы невыносимо зайти в родной дом, где распоряжается эта чужая женщина. Он поблагодари и откланялся. - Может быть, пан Бернат явился в надежде получить после матери наследство? - крикнула женщина ему вдогонку. - Но ведь пол-Гданьска знает, что пани Янина ни одного гроша не принесла Станиславу в приданое... Он сам, своими руками... Все, что есть в доме... Эта женщина, очевидно, иначе, чем по полгорода, людей не считала. Хотелось Касперу взять что-нибудь из матушкиных вещиц на память. Но, конечно, пол-Гданьска подтвердит, что вещи принадлежат второй жене капитана Кучинского. Махнув рукой, молодой человек завернул за угол. Он шагал по направлению к торговой части. - Где находится дом купца Адольфа Куглера? - спросил он у прохожего. Тот указал ему улицу и дом. Ударив молотком по наковальне (такой причудливый вид был придан молотку у входной двери), Каспер довольно долго дожидался, пока ему откроют. Наконец дверь чуть приоткрылась, дюжий слуга, смерив его оценивающим взглядом и, как видно, установив, что стоимость гостя невелика, грубо спросил: - Куда? К кому прешься? Каспер, схватив слугу за ворот, тряхнул его как следует. - Протри глаза, дубина! Пан Куглер дома? - Дома, дома, - пробормотал парень испуганно. В сенях послышались мерные, уверенные шаги, и в раскрытую половину двери выглянуло румяное лицо хозяина. - Что там, Михель? Эй, что ты делаешь, малый?! Каспер оставил оторопелого Михеля и шагнул к Куглеру. - Пан Адольф не узнает меня? Впрочем, это и понятно. Я - Каспер Бернат. - Боже милостивый! - всплеснул руками купец. - Какими судьбами? Мой бог, у меня в доме сам Каспер Бернат, которого все считают погибшим! Сколько же седины появилось в ваших рыжих волосах! "Доброе предзнаменование, - подумал гость, - если только человек этот не изменился со времени нашей встречи, то я, надо думать, нужен ему для чего-то, иначе он обошелся бы со мной еще почище, чем Михель". Адольф Куглер тоже вспомнил о далеких днях молодости. - Прошу вас, пан Каспер, - сказал он, предупредительно распахнув обе створки двери. - Я отлично узнал вас... Мы ведь встречались, помнится, в юности. Какая радость будет для всей семьи панов Суходольских! - Вы продолжаете вести дела пана Вацлава? - спросил Каспер. Ответом ему была самодовольная улыбка, растекшаяся по лицу хозяина. - Продолжаю, - пояснил он, - но уже не в качестве нанятого поверенного, а как близкий друг и будущий родственник! - И, так как Каспер вопросительно глянул на него, он продолжал: - Я ведь собираюсь стать... в некотором роде членом их семьи... Панна Ванда, дочь пана Вацлава, в самом непродолжительном времени сделается моей супругой... Вы помните, вероятно, как я просил вас когда-то замолвить за меня словечко? Сейчас я с такой просьбой к вам уже не обратился бы! Каспер помнил о Куглере и кое-что другое, но это сейчас не имело значения. Гораздо важнее было то, что Куглер, поскольку он женится на Ванде, захочет, вероятно, помочь Збигневу... Нужно только выяснить, известно ли купцу об опасности, нависшей над Збышком. Судя по тому впечатлению, которое осталось у Каспера после первой встречи, Куглер был не из тех, что ради друга может пренебречь преследованием святой инквизиции. - А как поживают все они? - спросил молодой человек невинно, поднимаясь рядом с хозяином по лестнице, ведущей в богато убранные покои. - Как Збигнев? Небось уже в епископы или кардиналы метит? - О, пан Збышек сейчас меньше всего думает о сане и о духовной карьере, - махнул рукой Куглер. - Вы попали в Гданьск как раз вовремя, - добавил он улыбаясь. - Если вы задержитесь здесь на неделю-две, вам придется танцевать на двух свадьбах разом!.. Прошу же за стол - перекусить немного, - добавил он, видя, что гость его, взявшись за спинку стула, так и застыл на месте. - Две свадьбы в один день - это по нынешним трудным временам не так просто! - Понимаю, - пробормотал Каспер, чувствуя, что ему не следует выпускать спинки стула из рук. - Ваша свадьба и... Збигнева... надо думать? Значит, вам удалось завоевать сердечко маленькой Вандзи? Впрочем, что это я? Она сейчас, вероятно, совсем взрослая девица! - Да, и я попросил бы вас называть ее полным именем, - сказал купец, виноватой улыбкой прося прощения за высказанную просьбу. - Знаете, детская дружба... игры... все это со временем отходит далеко... - Да у нас с панной Вандой и дружбы особой никогда не было. Она была совсем ребенком, когда я ее знавал... Я больше дразнил ее, - успокоил Каспер Куглера. - Мне просто любопытно было бы сейчас поглядеть на нее... Какая она? Значит, вы завоевали все-таки ее сердце? - повторил он. - Стучусь, стучусь в это гордое сердечко, - пояснил Куглер, - и, надо думать, в самом непродолжительном времени достучусь... Пан Вацлав принял мое предложение, панна Ванда дала свое согласие, пани Ангелина говорит, что о лучшем зяте и мечтать не приходится... Правда, сама нареченная еще ни словом не обмолвилась мне о любви, - добавил Куглер, беспомощно разводя руками. - Ну что вы, пан Куглер, какая же паненка будет говорить своему жениху о любви! Да это понятно само собой! - А повидать панну Ванду вы сможете в самом непродолжительном времени, - заметил купец, наливая гостю стакан вина. - Я потому и попросил вас только перекусить, что вскорости намереваюсь угостить вас неплохим обедом: часа через два я жду к себе все семейство Суходольских... Будет и Збышек со своей невестой - дочерью покойного профессора Ланге... Каспер вскочил с места. - Прошу простить меня, - сказал он взволнованно, - я не могу показаться им в столь растерзанном дорожном виде. Я, конечно, навещу семью своего друга, но несколько позже... А пока очень прошу вас, не сообщайте им о моем прибытии в Гданьск... В скором времени мы непременно с вами встретимся в доме панов Суходольских... - Понимаю, понимаю, - ответил купец, хотя понимал одно: пускай этот несчастный сбросит с себя дорожный костюм, пускай разрядится в шелка и бархат, но этих страшных шрамов с физиономии ему не стереть. А вслух он сказал: - Я, помнится, давно уже дал вам возможность убедиться, что отношусь к вам с огромным расположением. - О том, что он высадил Каспера из своего дорожного возка в Торуни, купец, очевидно, забыл. - Прошу вас заходить ко мне почаще... Я рад услышать вашу одиссею... Могу свести пана Каспера со многими видными, влиятельными людьми Гданьска... Пан Каспер, если не ошибаюсь, сын славного капитана Берната, а я как раз веду сейчас дела Гданьской судовладельческой компании, где в зале, на видном месте, висит писанный маслом портрет вашего достойного батюшки... "Ага, вот в чем дело, - сказал сам себе Каспер и поторопился попрощаться с хозяином. - До обеда еще два часа... Даст бог, мы с ними разминемся", - решил он, сбегая по широкой лестнице. Дойдя до соседней ограды, Каспер, оглянувшись на резное крыльцо Куглера, вздохнул было с облегчением. И вдруг из-за угла навстречу ему показалась целая процессия, направляющаяся к дому, который он только что покинул. Впереди, поддерживаемая под руки двумя служанками или приживалками, медленно выступала невысокая полная пожилая дама, а справа от нее, чуть отступя, чтобы не задеть ее шлейф, - представительный усач. "Паны Суходольские... Как мало они изменились!" - подумал Каспер. Но, матка бозка, какими судьбами?! Слева от пани Ангелины, тоже отступая на шаг и изредка перекидываясь с ней и с ее супругом фразами, шагал... доктор Миколай Коперник! Не замечая прижавшегося к стене Каспера, каноник прошел мимо. "Как же это Учитель и словом не обмолвился о том, что собирается к Суходольским или Куглеру?!" Однако задумываться об этом Касперу было некогда, глаза его перебегали с одного лица на другое и остановились на последней паре. Две девушки, точно для того, чтобы подчеркнуть разительное несходство свое, шли, замыкая растянувшуюся процессию. Одна, высокая, тонкая, темноглазая, была несомненно красива и прелестна, но взгляд Каспера был прикован к другой - золотоволосой. Шла она, склонив голову, и слушала, опустив ресницы, что говорила ее спутница. Глаза! Глаза Митты! Как хотелось Касперу поглядеть в них! Подходя к дому Куглера, пани Ангелина обратилась с каким-то вопросом к девушкам. Митта подняла наконец свои голубые, обведенные темными кругами глаза, и молодой человек должен был опереться на резную решетку. Это была и Митта и не Митта... Это, конечно, была не та Митта, которая когда-то в морозное зимнее утро ры