уться и пасть в бою, чем каждое утро просыпаться с мыслью: "Доживу ли до вечернего намаза". Они и опасались и любили своего хана, который был строг с провинившимися, но прощал многие проступки, за которые другой предводитель мог спокойно лишить головы, а уж полета ударов плетью дал бы и глазом не моргнув. Хан спал с ними бок о бок на земле и трясся на жеребце, глотая пыль. Он первым вынимал саблю из ножен и последним вкладывал ее обратно в ножны. Какая-то удаль в посадке на коне и отсутствие боязни за свою жизнь, что, впрочем, свойственно любому мусульманину, выделяли его из прочих полководцев, с которыми многим из джигитов пришлось связать свою судьбу. Кучум не пытался внушить им мысль о благородстве предпринятого ими похода с целью приведения неверных под руку великой Бухары и принятия веры всех правоверных. Зачем? У него свои причины, у них -- свои. Они отдадут ему четвертую часть того, что захватят, а все остальное запакуют в собственные переметные сумы. До ближайшего духана. А потом зови их снова хоть в Индию, хоть в Китай, хоть на урусов. Главное, чтобы был корм для коней, добыча для них, а высокие цели пусть хан оставит для себя. Их, воинов, они мало волнуют. То не прекрасная дева, что является едва ли не каждому во время чуткого сна на потной кошме. Где они, сибирские девы, закутанные в пышные меха и ждущие с нетерпением воинов пророка? На привалах все чаще шли разговоры, что местные женщины, коль не закрывают своего лица, не столь стыдливы и неприступны в отличие от их соплеменниц. А что не всякая понимает язык, то беда не велика, тут язык не самое главное. Было бы чем одарить и отблагодарить красавицу! Увидев, что хан с башлыком закрылись в шатре и туда то и дело вносят новый кувшин из обоза, многие воины потянулись к юзбаше, ведающему припасами и соответственно винным запасом всего войска. Но тот упрямо мотал плешивой головой, отбиваясь от настойчивых их просьб дать в долг. -- Знаю я ваш долг! -- орал он, махая руками и брызгая слюной на просящих.-- Сегодня ты живой, а завтра с тебя с мертвого что спросишь? Вот снимай сапоги, оставляй в залог, а там видно будет. Воины галдели, напирали на него и полушутя подталкивали в бок кулаками, кто дружески, а кто со злой памятью о многих вещах, что осели в бесчисленных хурджумах распорядителя, принесенных взамен кувшина с бодрящим душу и сердце напитком. Болтали, что он имеет несколько жен у себя на родине, и многих слуг, и дома, и стада... Неизвестно, какой бы оборот приняло всеобщее желание, овладевшее вдруг, словно весенний воздух, славными джигитами, но, перекрывая общий шум и гвалт, послышался конский топот, и к реке выскочил небольшой отряд разведчиков, которые, не обращая внимания на собравшихся, пронеслись мимо толпы к ханскому шатру. Стоящие телохранители вовнутрь их не пустили, но тут же один юркнул под полог, и наружу вышел Кучум, как всегда бодрый, подтянутый, готовый к немедленному действию. Он окинул взглядом толпившихся у провиантских повозок разгомонившихся воинов, но словно и не придал тому значения или сделал вид, что не заметил столпившихся, а те поспешили разойтись от греха подальше. -- Вдоль реки следует отряд сибирцев,-- вполголоса доложил старший из сторожевых,-- около сотни на конях и столько же пеших. Кучум шумно вобрал воздух ноздрями, словно почуял опасность, кивнул головой, что понял сообщение, и коротко бросил: -- Следить и докладывать постоянно. Затем он вернулся в шатер, изложил все неспешно Алтанаю, словно тот и не был в изрядном подпитии, и кликнул слугу, чтобы тот подавал панцирь, готовил коня, Алтанай, увидев приготовления, тоже вскочил, зашевелил могучими плечами, переминаясь, и, так и не услышав приказа, произнес полувопросительно: -- Пойду с первой сотней... -- Хорошо,-- кивнул хан. И все. Словно и не было совсем недавно задушевной беседы, пения песен и дружеских улыбок. Жизнь воина в седле, а все остальное -- краткая передышка... ШОРОХ СРЕЗАННОГО КАМЫША Улусы Вэли-хана лежали на расстоянии одного перехода от сибирской столицы. Одним из первых он получил тревожное известие, посланное Едигиром. Род Вэли-хана был некогда одним из самых могущественных на побережье Иртыша. Его предки жили здесь, когда еще не пришли из Великой степи племена, сбежавшие от железной руки монгола Чингиза. С тех пор утекло много воды, и от некогда богатых и могущественных улусов остались малые толики былого величия. За сибирский престол боролись разные ханы, споря друг перед другом родством и знатностью. И все искали дружбы с Вэли-ханом, желали породниться с ним, зазывали в гости и на праздники. Но седобородый Вэли-хан, сохранивший до преклонного возраста юношескую стать, острый глаз и твердую руку, лишь с легкой усмешкой встречал подобные приглашения, отсылая гонцов обратно без ответа. Они были ровесниками с ханом Касимом, отцом Едигира и Бек-Булата. Когда-то Касим-хан заступился за него перед спесивыми беками, желавшими унизить гордеца. С тех пор Вэли-хан чувствовал себя должником у рода Тайбуги и одним из первых подал голос за выбор на ханство Едигира. Два сына Вэли-хана, Амир и Мергали, росли гордыми и независимыми, во всем беря пример с отца. Они неохотно ездили на большие праздники, пышно проходящие в столице. У них не было породистых жеребцов и богатого оружия, которым кичились друг перед другом дети беков и мурз. Лето и зиму они проводили в лесах и на реке, как простые поселенцы из их улусов. Не участвовали они еще и в воинских походах против чужеземцев, хотя и владели копьем и саблей не хуже многих. Вэли-хан все собирался определить их на службу в охрану одного из ханов. Но однажды у него была стычка с начальником охраны, Рябым Нуром, который не пожелал уступить Вэли-хану дорогу. После этого старый хан помрачнел и никуда уже не выезжал. Вся его радость и надежда была в сыновьях. И когда прискакал гонец с вестью о главном сборе в Кашлыке всех беков и ханов, то для него как гора с плеч упала. И он начал поспешно собираться в поход. Вместе с сыновьями Амиром и Мергали и пятеро ханских племянников упросили взять их с собой. Они радовались и волновались, словно ехали не на войну, а на праздник. Вэли-хан, в старинных доспехах, на гнедой кобыле с белой звездочкой на лбу, во главе своих воинов и нукеров выехал из селения поутру, надеясь к вечеру при благоприятных обстоятельствах достичь сибирской столицы. Из краткой и взволнованной речи гонца он знал лишь, что степняки вторглись в их земли и хан Едигир собирает ополчение, чтобы выступить им навстречу. Поэтому, когда в прибрежных кустах он увидел мелькающие на фоне реки фигуры всадников, то решил, что это один из сибирских отрядов спешит в Кашлык. Он пустил им навстречу своего нукера, который, не проехав и половины расстояния, развернул коня и с округлившимися от страха глазами подлетел к Вэли-хану, прокричав: -- Степняки! Там степняки! Вэли-хан с маху хлестанул его тяжелой нагайкой по вылезшим из орбит безумным глазам и очень спокойно отдал приказ: -- Цепью стройся! Они как раз выехали на береговой луг, заливаемый по весне водой. Ближе к реке густо росли толстенные ивы, где и находился лагерь степняков. Слева, по ходу солнца, подступал к самому лугу березовый редкий лесок, росший на небольшом холме. Там тоже было видно движение лошадей и людей. Вэли-хан понял, что они наткнулись на отряд степняков, во много раз их превосходящий по численности, и сердце гулко застучало в груди, началось покалывание невидимыми иголочками в кончиках пальцев. Он повернул было голову назад, проверяя, нет ли засады сзади, но за густой стеной леса трудно было что-то разглядеть. Его сыновья, плохо себе представляющие, что за противник и каким числом им встретился, радостно улыбались, что наконец-то им предстоит рубить не гибкие прутья, а человеческую живую плоть. -- Отец,-- подскакал к нему старший, Амир,-- пусти меня первого, я покажу им точность своего удара! Вэли-хан сурово глянул на него, ничего не ответив, и тот, поникнув, вернулся в строй. Хан заметил, что степняки выехали на противоположный конец луга и начали строиться. Тогда он решил ждать их атаки, чтобы затем предпринять попытку к прорыву в сторону реки. Так и осталась неровная цепь сибирцев стоять в напряжении, в ожидании нападения. Первая сотня, возглавляемая Алтанаем, вывалила на луг, растягиваясь друг от друга на расстояние вытянутой руки. Они привстали на стременах, пытаясь получше разглядеть противника и угадать их намерения. Алтанай, покусывая мокрый ус и позевывая, словно его оторвали только что от подушки, выехал вперед сотни и, повернув коня на полоборота, обратился негромко к нукерам, помогая себе правой рукой: -- Знаете, что заяц делает, когда лису встретит? -- В ответ послышалось смутное хихиканье ближайших воинов, любящих и побаивающихся своего башлыка. -- Здоровьем интересуется! -- выкрикнул один из смельчаков. -- Во-во! -- подхватил сказанное Алтанай.-- И-я так считаю. Интересуется, потом, не дожидаясь ответа, показывает ей свой короткий хвост и несется обратно! -- И для убедительности приподнял хвост своей кобылы. Ряды конников огласились громким хохотом. Стоявшим на самых краях не было слышно, что там балагурит их башлык, но и они смеялись вместе со всеми, радуясь хорошему началу стычки. -- Все поняли? -- переспросил Алтанай.-- Туда, поздоровались, остановились и тут же обратно. Ответа ждать не надо.-- И он описал рукой широкий полукруг в воздухе. Воины закивали головами, сдерживая переступающих на месте коней. -- Вперед! скомандовал башлык, и его кобылка взяла рысью, направляясь на противоположный конец луга. Кучум от кустов наблюдал, как Алтанай пояснял сотне ее задачу по выманиванию противника на открытое место, и так же улыбался открытому и бесшабашному Алтанаю. "Эх, что бы я без тебя, старый воин, делал?" -- подумал он с любовью. Затем он кликнул сотника Юраса и велел тому со своей сотней по березняку обойти сибирцев и отрезать им путь к отступлению. Оставшихся он сосредоточил в кустах тальника, в небольшой ложбине в засаде, чтобы встретить сибирцев, когда сотня Алтаная выманит их на луг. -- Сбивать с коней и брать в плен! -- отдал он строгий приказ.-- Они нам живые нужнее. Понятно? Сам хан не сомневался, что выскочивший на него отряд идет не из столицы, а в нее, по зову Едигира. Не доскакав до сибирских цепей полтора полета стрелы, сотня Алтаная неожиданно вздыбила коней, будто впереди было не ровное поле, а глубокая пропасть. Со стороны могло показаться, что не ожидали увидеть столь грозного противника и напуганы их недвижимым, строем. Могло показаться новичку... Но именно это вообразили молодые ханы, не искушенные в военном искусстве, где хитрость идет рука об руку с отвагой. Они себя видели и чувствовали героями... И испугались они, что сабли их останутся в ножнах, что удерут степняки в леса глухие и попрячутся, ускачет от них слава воинская, столь близкая. И отец воротит их домой не мужьями ратными, а юношами. Выхватили они свои кривые сабли да нахлестывали коней плетками. Понеслись, как соколы на селезня, и не ведали о том, что понеслись за своею смертью... И не знали тогда молодые ханы, что через много лет в поселениях сибирских будут старые слепые акыны петь о них грустные песни. Неслись они навстречу славе и подвигу... Кучум радостно наблюдал из укрытия, как ловко выманили конники Алтаная нерешительных сибирцев в открытое поле и теперь скачут обратно, пригнувшись к седлам. Не разогретые сибирские кони не могли сходу настигнуть юрких степных лошадок, бросающих комья земли прямо им в морды. На расстоянии вытянутой руки удирали трусливые враги и... нырнули меж стволов деревьев, скрылись в листве, как в воду канули. Молодые ханы и другие юноши влетели в кольцо врагов, поджидающих их в засаде, и были сшиблены с коней кто ударом дубины, кто петлей аркана, а кого и за ноги стянули на землю. Навалились степняки всей массой, заломили руки, накинули удавки и поставили, как истуканов, внутри ощетинившегося копьями плотного кольца. Все. Плен... Вэли-хан в исступлении кричал рванувшимся за степняками сыновьям и еще нескольким десяткам таких же храбрецов: --Остановитесь... Назад... Сыны... мои... Но разве услышит кинувшийся в погоню слова разума? Безумно закричал, не помня себя, старый хан страшные слова и проклял небо, что допустило гибель его детей... И кинулся со своими нукерами выручать их, бросив пеших воинов у края луга. Налетел Вэли-хан на степняков, как ураган на березовую рощу. Конем топчет, саблей рубит. Мелькает его старинная сабля над головами степняков, высекает искры, пробивает прочные доспехи... Расступились было под напором обезумевшего хана чужеземцы да вновь сомкнулись, окружив плотно, не давая простора. Выбили из рук старинную саблю, доставшуюся Вэли-хану от деда, и схватили цепкими руками за горло, стянули с коня, спеленали как младенца, на голову мешок напялили, унесли в шатер к Кучуму. А оставшиеся без начальника пешие ратники сами сложили оружие, и, кто успел, тот в лесу скрылся, а кто не смог, тех привели к остальным и втолкнули к окруженным пленникам. Пристыженно глядят сибирцы на радующихся легкой победе степняков. А те гогочут, пальцами в них тычут, примеряют на себя их шлемы и панцири. Но подошел сзади хан Кучум, и смолкли балагуры, присмирели под прищуром его темных глаз. А он раздвинул толпу плечом и пошел прямо на пленных, буравя их немигающим взглядом. Ни один из пленных не выдержал этот взгляд. Опустили, как по команде, глаза в землю. Молчат... И вдруг Кучум неожиданно широко улыбнулся и сказал громко, почти прокричал: -- Молодцы! -- и непонятно кому он это сказал -- то ли своим воинам, то ли пленникам. Замерли и те и другие, ожидая разъяснений. А хан махнул рукой к шатру и потребовал: -- Толмача сюда! "Толмача сюда"...-- понеслось по рядам, словно не толмача звали, а лекаря, от которого чья-то жизнь зависит. Прибежал скоро толмач, что-то дожевывающий на ходу. Тощий подвижный кипчак, пронырливый, как налим. Согнулся в поклоне перед ханом и тут же отступил к нему за спину. Кучум медленно, на этот раз без улыбки, но и без злости, оглядел сперва своих нукеров, потом глянул на пленных и повторил: -- Молодцы! -- толмач мигом повторил, но хан, постепенно возвышая голос, продолжал говорить дальше, не дожидаясь сыпавшего скороговоркой переводчика, надеясь, что главное из его речи те и так поймут. -- Вы храбрые воины, и я ценю вашу храбрость! Вы деретесь, как львы! Вы не убоитесь смерти, и мне нравятся такие воины.-- Удивленные пленники подняли глаза от земли и, качнувшись чуть вперед, глядели едва ли не в рот говорящему.-- Вы подданные Золотой Орды, а они всегда были и есть храбрецы. Наши предки дошли до края этой земли, покорив все народы. Мы дети славного Чингиза -- один народ.-- Кучум чуть приостановился, обвел взглядом слушающих, но на этот раз никто не опустил глаз, и, удовлетворенный, он продолжал. -- Да, мы один народ! Когда-то мы пили кумыс от одних и тех же степных кобылиц. Или вы забыли его вкус? Или вы уже не джигиты? Хан опять выждал и набрал побольше воздуха. -- Я пришел напомнить вам об этом, Я пришел не с вами воевать, а вернуть себе престол моего деда, убитого ночью предками трусливого человека, который позорно бежал от меня. И после этого он смеет называть себя ханом?! Я победил его в честном бою и взял в плен.-- Гул прошел между пленными, которые впервые услышали эту новость. -- Брешет, как пес,-- раздался из их рядов чей-то тихий возглас. Нукеры хана Кучума заволновались и кинулись было найти говорившего, но были остановлены властным поднятием руки -- Кто сомневается, может выйти, и я отпущу его в Кашлык, чтобы он сам спросил о том у своего хана. И пусть я упаду мертвым, пусть ослепнут мои глаза, если я сказал хоть слово неправды. Клянусь Аллахом! Гул тяжелой волной прошел меж сибирцев, которые вдруг задвигались, зашевелились, заоглядывались друг на друга. -- Когда я прогоню вашего самозванца-хана из столицы вот этой плеткой, то у нас с вами будет много работы, Много лет все улусы платили дань нам -- храбрым воинам. А что теперь? Теперь с вас берут ясак в Московию! Или вы уже не воины? Или руки ваши слабы и не держат оружие?! Или вы ждете, когда бородатые попы придут сюда и оденут вам на шею, как вьючным коням колоколец, железный крест. А потом заставят весь народ сибирский работать на них. Вы этого ждете? Неожиданно Кучум остановился и пошел сквозь расступившуюся толпу к своему шатру. Дойдя уже до него, бросил устало: -- Кто желает пойти со мной за богатой добычей туда,-- махнул рукой в сторону заходящего солнца,-- получит оружие обратно. А кто друг московитов, тот останется здесь,-- и его рука указала на ветку могучей березы, откуда свисала внушительная петля из упругого конского волоса. -- Даю вам срок до утра.-- И он вошел в шатер. Пленные зашумели, запереговаривались и облегченно вздохнули, поняв, что им оставлен выбор... В шатре два нукера охраняли связанного Вэли-хана. Мешок с его головы был снят, и он угрюмо смотрел себе под ноги. Кучум, ни слова не говоря, сел на подушки и показал жестом одному из охранников, чтобы подали холодного кумыса. Протянули пиалу и Вэли-хану, но он лишь усмехнулся, показав глазами на связанные руки. -- Извини, хан,-- проговорил Кучум, которому вездесущие наушники уже донесли, кто у него в плену,-- извини, но больно сильно ты руками махал, мог и пораниться. Вот, пришлось охладить тебя малость. Он кивнул охраннику: -- Развяжи благородного хана. Вэли-хан начал с облегчением растирать одеревеневшие от веревок руки, исподлобья оглядывая сидящего перед ним человека. Заметив его взгляд, Кучум спросил: -- Не знаешь, кто я? Сейчас говорил с твоими воинами. Надеюсь, слышал? -- Пока не глухой,-- ответил пленник. -- Ну, а раз все слышал, так и нечего в прятки играть. Жить хочешь? -- без обиняков резанул неожиданным вопросом и уставился горящим взором на Вэли-хана. -- Всякая тварь жить хочет,-- в раздумье ответил тот,-- только живут почему-то по-разному... -- Это я и без тебя знаю,-- непочтительно перебил его Кучум.-- Мне донесли, что тут с тобой сыновья твои в плен угодили. Так? Вэли-хан тут же поник, и Кучум понял, что попал в самую точку, в самое больное место гордого пленника. -- Вижу, что так,-- продолжил он,-- я вам зла не желаю, и лишняя кровь мне ни к чему. Мог сегодня в том убедиться... -- Уже убедился,-- вдруг перебил его пленник, оправив рукой седую бороду,-- стар я для хитрых речей. То с молодыми можешь петлять, как заяц по снегу. А мне скажи напрямик, чего хочешь от меня. Если детям моим жизнь сохранишь, то на все пойду. Кучум, чуть склонив набок голову, словно заново увидел старого хана. И с торжеством отметил, что его замысел удался. -- Ну, что ж... Без хитростей, говоришь, давай без хитростей. Согласен. Я сейчас тебя отпущу...-- Вэли-хан от неожиданности вскинул голову, и его рука, до того без конца оглаживающая бороду, застыла в воздухе. -- Да, не удивляйся. Отпущу и даже коня верну, и оружие, и десяток нукеров дам для охраны. Но сыновья твои останутся тут. Помолчи,-- резко остановил Вэли-хана, который готовился что-то возразить.-- Я и сам был в молодости заложником. Да, всякое было, но, как видишь, жив. Пленник тяжело вздохнул и опустил голову. -- Ты, хан, поедешь по соседним улусам и уговоришь беков и мурз не выступать в поддержку самозваных правителей. Напомни кому обиды, ими нанесенные, кому от меня милостей пообещай. Ты своих соседей лучше знаешь. Понятно? Кто пожелает стать другом мне -- милости просим. Даю тебе два дня срока. Потом найдешь меня и до занятия столицы будешь рядом. Если через два дня не вернешься, то...-- Кучум сухо щелкнул пальцами.-- Вопросы будут? Вэли-хан молча качнул поникшей головой. Когда Вэли-хан, попрощавшись с сыновьями и племянниками, покинул лагерь, Кучум проводил его долгим взглядом и сказал тихо стоящему рядом Алтанаю: -- Вот всех бы их так переловить, да и на привязь посадить. А? -- Так в чем же дело? -- Простодушно откликнулся тот.-- Прикажи только. -- Да нет. Мы иначе поступим. Зачем мельнику мышей ловить, когда кошка есть. Пусть и они теперь друг друга ловят и на цепь садят. Понял? -- Понял,-- с готовностью согласился Алтанай,-- а когда всех поймаем, то что делать станем? -- Песни петь тогда станем,-- захохотал Кучум,-- только не скоро еще это случится.-- И медленно пошел прочь. На самом краю лагеря стояла отдельно от других палатка, где помещалась тщательно охраняемая Зайла. Вот к ней-то и направился довольный событиями сегодняшнего дня, немного усталый Кучум. Зайла неподвижно сидела у противоположной от входа стены, подобрав под себя ноги. Она только взглянула на вошедшего брата и продолжала оставаться в том же положении. Кучум сделал несколько шагов по направлению к ней и остановился. Затем опустился на свободную подушку и спросил: -- Все грустишь? -- Сестра не ответила.-- Ничего, скоро возьмем их главный город, и тогда я разрешу жить тебе, где хочешь. -- А как же мой муж? -- подала Зайла, наконец, голос. -- Нового выберешь. Их к тебе много пожалует. Поверь моему слову. -- Нет уж. Спасибо. У меня есть сын и негоже его бросать. -- Ничего, и с сыном возьмут,-- упрямо гнул свою сторону Кучум. -- Чего ж меня не спросишь -- нужен ли мне другой муж? -- Ой, сестра,-- вздохнул хан,-- многое в этой жизни не от нас зависит. -- Я никогда не прощу тебе этого,-- вспыхнула Зайла. -- Ну, это твое дело. Не горячись. Скоро решительное сражение. Как все закончится, один Аллах знает...-- И, не дождавшись ответа, он вышел. ЭХО ОГЛОХШЕГО БУБНА На высоком холме, у слияния двух великих сибирских рек -- Иртыша и Тобола, находилась священная роща всего сибирского народа... Здесь жили главные шаманы, охраняющие изваяния богов, оставленные еще древними людьми много, много лет назад. Из кедровых стволов были вырублены бог Пайпын, бог Хума, с серебряными рогами на голове, отдельно от них высился лысый хитрец, покровитель охотников бог Какына. У их подножья, лежали многочисленные приношения, складываемые здесь не одно столетие. Каждый воин, возвращающийся из похода, считал своим долгом положить самую ценную добычу своим богам, чтобы и в следующий раз принесли ему удачу. Были здесь серебряные блюда из южных стран, драгоценные кубки из полуночных земель, разное оружие и сверкающие на солнце камни лежали на земле. Сами шаманы жили подаяниями, и никто из них никогда не взял в руки копья или лука для охоты, не закинул сети в реку. Они были на содержании у своего народа. Даже их жизнь не принадлежала им самим. Как только отзвучит последний, положенный шаману прорицателем, бубен, вместе с его ударом кончалась и жизнь шамана. Он ложился под дерево и уже не вставал. Рядом с шаманами жил большой черный священный козел, рога которого увиты лентами и украшены золотыми пластинами. Не так боялись охотники встречи в лесу с медведем, как взгляда агатовых козлиных глаз: на кого он глянет или приблизится -- того ждет на другой день немедленная смерть. Лишь раз в год собирались на священной горе все сибирские племена для большого праздника. Да еще при начале войны разжигали священный костер и молили богов послать удачу их народу. Завтра должно произойти решающее сражение между объединившимися между собой отрядами сибирских народов с вторгшимися в их земли ненасытными степняками. Со степняками пришли их шейхи, которые грозились повесить сибирских шаманов на деревьях, а их богов сбросить в воду. Едигир и Бек-Булат сидели на земле перед не зажженным еще священным костром. Рядом расположились полукругом прибывшие на битву ханы и беки из сопредельных земель. Чуть в стороне со своими братьями и детьми степенный Епанча. Гордо подняв голову, посматривает храбрец Ебалак. Рядом с ним упрямо хмурит мохнатые брови Темир-бек. По другую руку от Едигира сидит его давний друг Умар-бек, чуть дальше, закрыв глаза, думая о чем-то своем, посеченный во многих схватках Качи-Гирей с многочисленными родственниками своими. Хитрый Ураз-Бакий примостился у самого костра и стреляет глазами по сторонам, прикидывая что-то в уме. Ниже по склону расселись старейшины из вогульских родов. Отдельно от них на оленьей шкуре в богатых праздничных одеждах князь Демьян, издавна ведущий дружбу с русскими купцами. Вокруг него примостились три шамана, приплывшие с ним. Сзади вторым полукругом заняли места вагайские князья, вперемешку с беками карагайскими, а совсем в стороне робкие терсяки и ишимцы. Ветер налетает на священную гору, треплет утоптанную сотнями ног, упрямо поднимающую кверху свои стебли, траву. Ворошит волосы у застывших в ожидании людей. Волнует реку, гонит волны, глухо ударяющиеся о берег, сотрясающие и осыпающие землю священной горы. Крутит ветер и стаю черных птиц, носящихся беспокойно в небе. А птицы, раскинув крылья, кружат и кружат над священной горой словно сказал им кто, что не зря собрались здесь люди, и интересно им увидеть, что же люди будут делать на высоком холме. Два молодых шамана вошли в круг. В руках у них тонкий ремень из кожи и длинная сухая палка. Вставили они палку в расщепленное сосновое полено, перебросили через нее ремень и принялись быстро тянуть ремень за концы друг к другу. Крутится палка, поскрипывает, трется о полено: "Бжик-бжик". "Писк-писк", -- подпевает ей жалобно полено. Вошел в круг шаман постарше с бубном в руках. Пошел по кругу, подпрыгивая и выкрикивая заклинания. "Бум! -- гремит бубен,-- Бум! -- зовет бубен духов сибирского народа.-- Здесь мы! Придите к нам! Помогите! Направьте наши стрелы! Сделайте сильными наши руки! Бум! Бум! Защитите нас от ран!" Раскачиваются в такт бубну сибирские воины, прихлопывают в ладони, помогают шаману вызвать духов своих. Быстрее и быстрее крутят молодые шаманы палку, добывая священный огонь из дерева. Чистый огонь. Их огонь. Оберегающий от ран огонь. "Бум! Бум! -- вздыхает бубен.-- Кому быть завтра убитым?! Кому?! Кому?! Вам! Вам! -- отвечает бубен.-- Вы! Вы! Воины! Вы!" -- Мы! Мы! -- подхватывают все.-- Нам! Нам! Дымок показался из расщелины в полене. Пот капает с шаманов. Бешеная пляска шамана. Не разобрать лица. Не разобрать рук. Не разобрать ног. Только бубен. Круг вращающегося бубна. Да и не бубен то вовсе, а солнце. Солнце! Солнце! Брызнуло солнце из расщелины! Затрепетал огонек! Язычки пробежали. Взорвался круг. Захлопали все. Закричали сотни глоток. -- Вах! Вах! Нас! Нас! Возьми нас! -- Вижу!!! -- кричит шаман.-- Вижу бога войны!!! Он спускается к нам!!! -- Возьми нас!!! -- просят воины.-- Мы твои!!! -- Не хочет он вас! Нет! Нет! Ему другие нужны! Он за ними пришел!!! Вспыхивает могучий костер на священной горе. Все видят летающего и кружащегося над ними бога войны. -- Вот он!!! Вот он!!! Черный, как смерть!!! У него хвост волка!!! Он бьет без промаха!!! Он сама смерть!!! Закружился шаман и упал перед священным костром, раскинув широко руки, закатив глаза, открыв в беззвучном крике рот. Пена идет из него. То он говорит с духом своим. -- Духи! Кругом они! -- кричат остальные шаманы и пускаются в пляс. Быстрее всех кружится главный шаман. В руке у него самый тяжелый бубен. Он слышен на самом верхнем небе. Главный бубен. -- За кем ты пришел?! -- спрашивает главный шаман. -- Шел!!! Шел!!! Шел!!! -- вторят все. -- Кого возьмешь?! -- громче кричит шаман. -- Ешь!!! Ешь!!! Ешь!!! -- подхватывают все. -- Где они?! -- быстрее кружится главный шаман. -- И!!! И!!! И!!! -- выдыхает круг. -- Вот они!!! -- кричит шаман и бросается из круга. Вскочили на ноги. Смотрят кругом. Ждут, куда укажет шаман. Бежит шаман к дереву. Кружится вокруг священного дерева, ищет, на кого бог войны указал, за кем он пришел. Нашел шаман, кого искал. Закричал громко, призывно. Стоит привязанный к дереву молодой степняк. Молчит. Взяли его в плен вчера. Сегодня к дереву привели. На него указал бог войны, за его душой пришел. В руке у шамана нож. Поднимает он нож высоко. И мелькает нож в его руке и в грудь молодую упирается. А из груди его шаман достал сердце. Живое сердце. Сердце... Возьми, бог войны, что просил. Возьми его. Оставь нам удачу... Дай силы. Дай мужество. Дай победу. Победу. Победу. Победу!!! Мы твои дети. Ты нас охранял. Сохрани нас!!! Оборони от врага. Порази врага в сердце. Пусти его кровь!!! Капает кровь из руки шамана... Сжимается рука в кулак... капает кровь... Берут воины копья, стрелы, сабли. Протягивают их к шаману... Железо чует запах крови. Железо помнит кровь врага. Оно узнает завтра врага, найдет врага. Поразит насмерть. Смерть... Смерть...Смерть... Нагибается каждый сибирский воин к земле священного холма. Берет горсть священной земли. Нагибается воин к костру священному. Берет горсть пепла священного. Смешивает пепел с землей. Кладет в ладанку. Вешает кожаную ладанку к себе на грудь. Береги тепло от священного костра, человек. Береги, воин, землю священную на груди... Дает большой шаман амулеты из когтей медвежьих, росомашьих, вороньих. Носите, воины, амулеты. Храни вас амулеты. Принесите победу... Устали воины от пляски. Попадали шаманы от пляски на землю. Нельзя шамана тревожить. Надо воину отдохнуть перед боем... Разошлись все по своим становищам с верой в победу. Варят в котлах мясо молодых жеребят. Пьют воины бузу и кумыс, дающие силу и храбрость. Поют воины песни у своих костров. Мужские песни поют. Верят в победу. Едигир с Бек-Булатом не пошли от священного костра в лагерь. Догорает костер, постреливает угольками, подмигивают стоглазые головни. Молчат ханы. Глядят на огонь. Думают о своем. -- Тебе утром лучше ехать в столицу,-- тихо говорит Едигир. -- Отчего так,-- дернулся Бек-Булат в его сторону,--не доверяешь? -- Если бы не доверял, то возле себя оставил,-- усмехается старший брат,-- в Кашлыке женщины, дети да пять десятков воинов. Рябой Hyp здесь нужен. Кого туда отправлять -- не знаю... Помолчали чуть. Бек-Булат вздохнул и согласился: -- Ладно, видимо, так и придется поступить. Ты старший. Да... Слышны от костров в лагере песни. Поют воины о грозном Маре, что пошел в набег, а дома оставил жену с молодым табунщиком. Через пять лет пришел из набега, а в юрте сидят пять сыновей его и кричат: "Папа". Не ходи, грозный Map, в долгие набеги, не оставляй молодую жену в одиночестве... -- Видишь,-- Едигир кивнул головой туда, где невидимые в темноте пели воины о грозном Маре,-- и они о том же. Надо кому-то и дома быть. -- Все, решили,-- жестко отрезал Булат, все же обиженный участью охранника,-- поутру еду. Едигир, чтобы как-то переменить разговор, поинтересовался у брата: -- От Зайлы-Сузге вестей никаких не было? Бек-Булат вздрогнул, будто кто плетью огрел, и его красивое, чуть удлиненное тенями лицо, помрачнело. -- Нет... Не было...-- И через паузу.-- И... видно не будет уже. -- Почему ты так говоришь, брат? Булат поворошил палочкой в костре. Взвились искорки в небо. Затанцевали над ханами. -- Сон мне был вчера... -- И что за сон?-- Едигир удивился, что Булат, обычно и шаманам не всегда доверяющий, вдруг заговорил о сне своем. -- Зайла-Сузге моя во сне приходила... Прощалась...-- Видно было, что он говорит с трудом, подыскивая каждое слово, и слезы душат его. -- Просила прощения, что покинула городок без меня. Говорит, что пошла к брату, чтобы остановить его от нападения на наши земли. Только не послушал он ее, а закрыл в своем шатре... Вот... Едигир сидел, удивленный той глубиной страданий, что отразилась на лице Булата. Он и не подозревал, что брат будет столь сильно переживать утрату Зайлы. -- Успокойся, брат,-- положил он руку ему на плечо,-- вот разобьем завтра войско этого степного шакала, прогоним обратно и освободим Зайлу. Никуда она не денется. Все будет хорошо. -- Не одолеть нам его,-- мрачно ответил Булат,-- не затем он пришел под самую столицу, чтобы обратно бежать. Они будут драться насмерть. -- А мы? А наши воины разве не будут драться? -- Будут, да не так,-- с горячей уверенностью возразил тот,-- или ты своих нукеров плохо знаешь? Они хороши в набеге: ударят, схватят и обратно, А где упорство нужно, когда раз за разом вставать с земли и снова на врага бросаться, -- то не для них. У нас даже борьба на кушаках как проходит? Бросил противника на землю и победил, А у сартов знаешь как дерутся? До тех пор, пока на ноги один встает -- все дерутся. Сколько сил есть. -- Ну, я не знаю, как все, а я буду драться, пока на ногах стоять смогу,-- раздраженно ответил Едигир. -- Да в тебе я не сомневаюсь, а все эти беки... ханы? Им, думаешь, охота сгинуть тут за твою славу? Нет. Ушло наше время... -- Да о чем ты говоришь? Или ты струсил? Бек-Булат встал на ноги, пошевелил чуть плечом и, тяжело вздохнув, ответил брату, как малому дитю: -- Эх, Едигир, Едигир... Пока ты по охотам скакал да за степняками гонялся, думаешь, я тут без дела сидел? В то время к костру от лагеря кто-то подошел, и Бек-Булат тут же смолк, резко повернувшись, положил руку на кинжал. -- Я это...-- прозвучал сиплый голос Рябого Нура.-- Не помешал? -- Нет, нет. Не помешал,-- отозвался Едигир.-- Послушай, о чем брат мой говорит. Может, ты убедить его сумеешь.-- Hyp присел на корточки рядом и, подняв голову, перевел взгляд на Бек-Булата. -- Так я о чем говорю,-- продолжал тот,-- у меня наушники были на каждом празднике, в каждом улусе, в каждом становище. Вначале они сообщали, что все беки довольны и нас с братом хвалят. Не поверил я им, Напоил как-то крепко. Тут они и разоткровенничались. Почитай, что ни один бек о нас доброго слова не говорит. Понимаешь? И про Соуз-хана я знал, что тот с бухарскими сартами снюхался. И про Сенбахту, и... он махнул рукой и замолчал. -- Так что ж ты молчал?! Брат?! -- Едигир также вскочил на ноги. -- А-а-а...-- махнул он рукой,-- ну, скажи я тебе. А ты бы? Резать их начал? Вешать? И что? Ночью придушили бы в собственном шатре. И все. Едигир задохнулся, словно глотнул кипятку. -- Так что же делать? -- обратился он скорее к Нуру, чем к Бек-Булату. -- Раньше надо было думать, хан,-- ответил тог,-- а завтра драться будем, и сам все увидишь... Мужайся... Рябой Hyp встал и пошел обратно в темноту. За ним захромал и Бек-Булат, оставив Едигира одного. ИСКРЫ ТЯСЯЧИ САБЕЛЬ И наступил день великой битвы между народом сибирским и степняками, на эту землю без приглашения явившимися. Под знамена хана Едигира встали сотни Мара и храброю Ебалака. От князя Епанчи прибыли две сотни конников с длинными копьями. Пришли пешие нагайцы с луками, бьющими без промаха на сто шагов. Сверкали круглыми стальными щитами карагайцы, заросшие бородами до самых глаз. С реки Ишим последними объявились лучшие метатели дротиков низкорослые терсяки. Особняком держались приплывшие в своих, устланных шкурами диких зверей, лодочках вогулы с Конды и остяки с нижнего Иртыша, люди князя Демьяна. А главная сила ополчения сибирского расположилась вокруг Едигира, то храбрецы из рода Тайбуги, поклявшиеся умереть на поле боя, но не пустить степняков в свои улусы. Сам Едигир расположился на склоне крутого холма, где еще вчера шаманы призывали богов одержать победу над чужеземцами. Он с радостью вглядывался в ряды своих воинов, пришедших по первому его зову, чтобы сложить головы во славу и величие его. Сплошной гомон от людских голосов, звона ратных доспехов, лошадиного ржания стоял над местом их сбора. Никто не мог устоять на месте, и непрерывное движение огромной массы людей в цветных одеждах, стальных доспехах, с разными по форме щитами напоминало волнующееся под ветром поле цветов в пору сенокоса. Каждый желал показать свою удаль и, разогнав коня, проносился вскачь, подбрасывая вверх копье. Едигиру казалось, что не на бой, а на большой туй-праздник собрались они из дальних селений и вскоре, навеселившись и натешившись вволю, лягут на землю, чтобы отдохнуть и поспать после гулянки. А потом медленно и с песнями, усталые, разъедутся по домам. Он встряхнул головой, чтобы прогнать это наваждение, и с удивлением отметил, что внутри нет ни страха, ни тревоги перед битвой, а наоборот, все поет и просится наружу. Подъехал Рябой Hyp с беками, а за ними, чуть стороной, остановились юзбаши, ждущие указаний. -- Пора выступать? -- обратился к нему Hyp. -- Пусть первым идет Темир-бек вдоль берега и завяжет с ними перестрелку. Качи-Гирей остается в центре со мной и ввяжется следом. Ураз-Бакий поведет сотни левой руки под самым холмом и, переправившись через болото, зайдет к степнякам сбоку. Я пока останусь здесь и буду наблюдать, как пойдет дело. Карагайцев и терсяков оставим в засаде в низинке. -- Как быть с остяками и демьянцами? -- хитро прищурившись, спросил Умар-бек.-- Коней у них нет да из лодок своих они не вылезут. -- А...-- махнул хан рукой,-- скажи им, пусть сплавятся по реке и пугнут степняков с берега. Раненых пусть подбирают. Толку от них все одно, как с козла молока. Все, получившие указания, переглянулись, обмениваясь молчаливыми взглядами, поправили доспехи и, развернув коней, направились к своим сотням. На холме остался Едигир с Рябым Нуром, сотня личной охраны да трубачи с барабанщиками. Они подняли свои длинные трубы, и глухой, ревущий звук поплыл над сибирским ополчением, заставив разом всех подобраться, замереть и приготовиться к выступлению. Через малый промежуток ударили барабаны, будто глыба земли упала с обрыва в иртышскую воду. -- Бум-ба-бах, бум-ба-ба-бах,-- вздрагивала бычья кожа на кедровых обручах. -- Вперед, воины! -- прокричали юзбаши. -- Вспорем брюхо степным шакалам-ам-ам!!! -- отозвались ряды сибирцев и малой рысью, сотня за сотней, двинулись по Княжьему лугу. Кучум, еще с вечера облюбовав Лысую гору, находящуюся напротив Иртыша и отрезанную от огромного заливного луга небольшой речкой с топкими берегами. На открытых местах безымянной речушки в изобилии гнездились выводки уток, сбивающихся перед отлетом в стаи, набирающих жира перед дальней дорогой. Из своего лагеря Кучум долго рассматривал ночью огни костров, которые сибирцы без опаски жгли на вершине огромного холма, на круче, возле слияния двух рек. Костров он насчитал несколько сотен и понял, что силы там собраны немалые и во много раз большие, нежели у него. Он понимал, что, пойди его нукеры на открытую сшибку с противником, и ... рассеют, развеют их, как пожухлую траву. "Нет,-- размышлял он,-- тут лоб об лоб ничего не добьешься. Мы тебя, медведь сибирский, хитростью брать будем! Так вот!" Утром, когда еще над низиной стоял туман, хан с половиной своих сотен переправился через узенькую речушку и взобрался по расщелине на Лысую гору. Там, в зарослях огромных сосен, укрыл своих нукеров, а сам, взобравшись на разлапистую вековую сосну, стал наблюдать за сибирцами. С вечера к нему подошли, незамеченные сибирцами, те, кто был давним противником рода Тайбуги. Среди них были две сотни хана Сенбахту, Вэли-хан с соплеменниками и приехал сам Соуз-хан, закованный с головы до ног в стальные дамасские доспехи. Алтанай подкрался к сибирскому хану сзади и ткнул его древком копья меж лопаток. Раздался громкий звон, и Соуз-хан чуть не вылетел из седла. Алтанай расхохотался: -- Как же ты драться будешь, коль повернуться не можешь? Вышибут из седла и не вст