танай. А ведь ты им верил! -- Тьфу на твои поганые слова! -- вскочил Кучум на ноги.-- Я и сейчас им верю, и моли своих богов, что ты пока еще жив. Еще раз услышу столь грязные слова, прикажу отрезать твой поганый язык. -- Говорить правду всегда труднее, нежели льстивые слова,-- потупился визирь,-- но раз мне приказано молчать, то я закрою свои уста.-- И Карача поднялся, приняв обиженный вид, чтоб выйти из шатра. -- Погоди,-- примирительно произнес Кучум,-- я не отсылал тебя, побудь здесь. Нужно еще решить, как поступать дальше. -- Я уже сказал Ата-Бекиру, чтоб был готов ночью уйти из городка и пробираться за подмогой. -- А какой смысл сидеть нам в этом вороньем гнезде, продуваемом всеми ветрами, и ждать, когда проклятые сибирцы возьмут нас голыми руками? Если они еще не перекрыли все дороги, то завтра непременно сделают это. Надо уходить отсюда. -- Но куда? -- с удивлением воззрился на него Карача. -- В степь,-- коротко бросил хан,-- нам нужны союзники и их поддержка. Пойдем в Барабу, к ногаям, туралинцам. У сибирского хана все равно есть враги среди соседей. Мы найдем для себя сильных друзей и позовем их с собой в поход. Сибирское ханство стоит этого. У меня еще нет жены, а ведь мой род очень знатный род. Все знают, что сам хан Чингиз был нашим предком. И если я попрошу у какого-то хана его дочь, чтоб она стала моей женой, то никто не посмеет мне отказать. -- Хан прав,-- закивали головами шейхи, а Карача прикидывал, стоит ли ему уходить с Кучумом или лучше под благовидным предлогом остаться в родных краях. Потому он никак не отреагировал на пространную речь потомка великого кагана, сотрясателя Вселенной. -- А тебя, мой визирь,-- усмехнулся Кучум, словно читал мысли Карачи,-- я оставлю здесь, чтоб ты доносил мне, как у них идут дела. Объяснишь им, а сибирцы народ доверчивый, что я хотел предать тебя смерти, и потому ты бежал. И, зная твой нрав, уверен, что ты внесешь раздор в их ряды, действуя хитростью, как прутом, когда его засунут в муравейник. Вот тогда я вернусь в Кашлык. И приведу с собой новые сотни воинов, которые поднимут на копья любого, кто встанет мне поперек дороги. -- И когда же хан собрался уходить? -- Карача был поражен изменившимися столь внезапно намерениями Кучума. -- Сегодня ночью. Как только стемнеет. Поэтому Ата-Бекир пойдет не один, а со всеми моими нукерами. -- Может, будет лучше, если я уйду с тобой? -- Нет, со мной ты только выберешься из крепости, там дело твое. Увидимся по весне, когда прилетят первые птицы на сибирские озера. -- Если я доживу до того времени... -- Все в руках Аллаха,-- и Кучум повернулся спиной к своему визирю, давая понять, что их разговор окончен. Сидевшие молча шейхи никак не отреагировали на заявление хана об уходе из городка. Может, они обсудили все заранее, еще до прихода Карачи? "Все они одного поля ягоды. Разве я для них человек? Просто раб, которого можно выгодно продать или заставить выполнять какую-то грязную работу. Как только я оказался им не нужен, меня выгнали, как приблудного нищего. С такой же легкостью он мог отдать приказ и о моей смерти. Он хан! Великий хан из рода Чингиза! Ему даровано все и все позволено! Поэтому он так и ненавидит род Тайбуги, который посмел противиться ему. Но я-то, как щепка на большой воде, не знаю, к какому берегу меня прибьет. Даже если он не сможет сделать без меня ни одного шага, то и тогда я буду всего лишь посохом в его руках. Захочет, призовет другого, а потом и его прогонит... Но он забывает одно, что такие, как я, нужны всем. Без меня не обойтись ни одному хану, и неважно, как мое имя; Карача-бек или Ата-Бекир. Кто-то может сказать, что я предатель. Но кого я предал? Свой народ? Едигира и Бек-Булата? Но они не могут поделить ханский холм, а мне приходится выбирать между тем и другим. Я столь же слаб, как тот рыбак, которого они силой заставили указать место, где он встретил Едигира. Они толкают нас на предательство, а потом бросают, использовав до конца, как пустой бурдюк от вина". СТОН МЕРЗЛОЙ ЗЕМЛИ Утром Едигиру донесли, что Кашлык пуст. После вчерашней удачной победы над отрядами степняков сибирцы ослабили бдительность, и сотни Кучума под покровом ночи ушли из городка по узкой тропе вдоль кромки воды. Об этом красноречиво свидетельствовали глубокие следы, оставленные на берегу. Едигир вместе с юзбашами кинулись к воротам, вбежали в крепость. Неприятный чужой запах ударил в лицо. Снег внутри был вытоптан и столь грязен, что воины шли, невольно высоко поднимая ноги, будто бы могли испачкаться. Заглянули в шалаши, землянки, но не нашли ни единой души, и лишь в последней сидела запачканная сажей в рваной шубейке девушка с заплаканными глазами. Увидев вошедших мужчин, она вскрикнула и закрыла лицо руками. Едигир подошел к ней ближе и попробовал отнять руки от лица, но та громко закричала. -- Может, сумасшедшая? -- обратился он к спутникам.-- Кто ты такая и как сюда попала? Некоторое время слышны были лишь громкие рыдания, но потом девушка тихо произнесла: -- Я наложница их начальника... -- Как зовут тебя, красавица? Не плачь, мы не сделаем тебе плохого. -- Мое имя Биби-Чамал. Они все ушли сегодня ночью, а я спряталась, и меня не нашли. Мой господин ушел еще, раньше и не вернулся. Говорят, что его убили. -- А как его имя? -- Его звали Сабанак, мой господин. Он был добр ко мне и даже подарил бусы и перстенек.-- Девушка протянула к Едигиру руку, показывая маленький серебряный перстенек с голубым камешком в середине. -- Сабанак, говоришь.-- Хан переглянулся со спутниками и, хмыкнув, криво улыбнулся.-- Тогда можешь успокоиться, он жив. Девушка громко вскрикнула и кинулась к нему. -- Так где же он?! -- В плену в нашем лагере. Если ты хочешь, то тебя отвезут к нему. -- Да! -- закричала та, не пытаясь даже скрыть своей радости. Мужчины улыбнулись, глядя на беззащитное существо, любовь которого оказалась сильней всех войн и усобиц. -- Я уже отправил отряд лыжников в погоню,-- сообщил подошедший к ним Иркебай. -- Ну что ж...-- проговорил в раздумье Едигир,-- но у нас все равно мало сил для решительного боя. Мы уже хорошо пощипали их вчера, и они бежали. Надеюсь, что навсегда. -- Ой, не верится мне в это,-- почесал свою бороду Качи-Гирей,-- не такие они люди, чтоб бросать лакомый кусок. Пока им все до единого зубы не повышибешь, они все будут норовить схватить тебя за глотку, а вчера мы, правильно ты, хан, сказал, лишь пощипали их. -- Ладно, разведчики Иркебая доложат, куда они ушли. Сейчас надо решить, где будем зимовать. -- Нам надо поспешить в свои улусы,-- не задумываясь, сказали один за другим беки,-- дел неотложных скопилось много, да и с женами пора повидаться. -- Я вас не держу,-- махнул хан рукой,-- но знайте, что найдете меня на речке Шайтанке. Тут после напакостивших хуже свиней степняков оставаться не желаю.-- Тут он увидел направляющуюся к ним Зайлу-Сузге и добавил: -- Надо еще сына моего брата найти. Теперь он мой сын. -- Успехов тебе, хан, и радостей,-- улыбнулись беки, поглядывая исподволь на раскрасневшуюся от быстрой ходьбы Зайлу-Сузге. -- Прощайте... Весной соберемся на большой туй-праздник. И опустел оскверненный степняками древний Кашлык. Лишь Карга привел к его стенам своих соплеменников. Тяжело зимой ворону найти себе пропитание, а когда уходит человек с обжитых мест, то спутники его не задерживаются долго возле брошенного им жилья. Но возле сибирской столицы после боя остались многие трупы, и Карга решил, что они со стаей вполне могут дождаться здесь весны. Едва скрылись последние воины, уходящие в свои улусы, как он первым опустился на ближайший труп и следом за ним зашелестели крыльями остальные родичи, радостным карканьем воздавая благодарность людям за заботу. Потом крики надолго смолкли, и лишь глухое тюканье крепких клювов разносилось вокруг да вспыхивали короткие ссоры из-за наиболее лакомых кусков. Мерзлая пища с трудом поддавалась даже сибирскому ворону, который может продолбить лунку в тонком льду и сквозь нее добывать речную рыбешку. Но это только ожесточало неугомонных птиц, и они, не обращая внимания на все происходящее вокруг, терпеливо добивались своего, отщипывая маленькими кусочками лакомую пищу. Первым заметил опасность осторожный Карга, за что он и был избран вожаком стаи и пользовался непререкаемым авторитетом. Он увидел, как из обгорелого леса неслышно ползли к ним на брюхе, оставляя глубокую борозду в рыхлом снегу, два волка. Еще немного, и они схватили бы ближайшего к ним ворона, полностью поглощенного своим занятием. Карга несколько раз вскрикнул, подавая сигнал близкой опасности, и взлетел на обгоревшую ель, прихватив с собой кусок побольше. Волки зло клацнули зубами, злясь на расторопных птиц, и неторопливо в открытую приблизились к человеческим трупам, обнюхали их, собрав шерсть на загривках, и громко, почти одновременно завыли, задрав кверху серые морды, обнажив мощные резцы. Карга сверху с ненавистью каркнул на лесных разбойников, осознав до конца, что не видать его стае столь желанной добычи. Зря он размечтался безбедно прокормиться здесь до самой весны. Теперь придется в холод и стужу промышлять объедками возле человеческих жилищ, тащиться вслед за одинокими охотниками, подбирать крохи, оброненные по недосмотру все теми же волками. К весне останется меньше половины стаи, а то, как бывало уже не раз, одна-две птицы, и Карге придется работать за пятерых, чтобы прокормить вылупившихся по теплу горластых птенцов. А он старел все больше и больше и уже тяжело перелетал от селения к селению и не мог, как раньше, несколько раз взмахнув крыльями, преодолеть разлившийся весной Иртыш. Что может быть хуже старости и собственной беспомощности? А ведь он вожак! На нем лежит ответственность за жизнь остальных птиц, за воспитание малолеток, борьба с другими вожаками за место на этой промерзлой насквозь земле... Карга сердито нахохлился, проглотив последний кусок прихваченной второпях добычи, и засунул левую лапу под крыло, чтоб погреть ее, а затем и другую. С наступлением очередной зимы он с ужасом думал, что может и не дожить до тепла, а упадет где-нибудь посреди заснеженного поля, и такой вот серый разбойник случайно обнаружит его застывшее тело, проглотит, даже не задумавшись, сколько жил на свете мудрый старый ворон. От грустных мыслей Карге стало совсем тоскливо и жалко себя. И тут рядом с ним уселся молодой любопытный ворон, верно, решивший, что старый вожак задремал, и вздумавший проверить, не осталось ли у него в лапах чего-нибудь съестного. Эти наглые первогодки, сколько их не учи правилам приличия и достойному поведению, вечно норовят сунуть клюв, куда их не просят. Карга полуоткрыл один глаз ровно настолько, чтобы молодой нахал не смог догадаться о его пробуждении, и, когда тот наклонил любопытную башку к нему поближе, изо всех сил долбанул того в затылок. Правда, удар пришелся вскользь, Карга сам учил когда-то вороненка осторожности, и, видно, уроки не пропали даром, первогодок дернулся вбок и благодаря этому не испытал всю силу удара старого вожака. Но и от этого он черной тенью рухнул вниз, не успев даже распластать крылья, и какое-то время лежал на снегу с вытаращенными глазами и раскрытым клювом, с которого совсем недавно сошла желтая младенческая полоска. Один из волков тут же повернул голову на звук упавшего на снег тела и бросился к нечаянной добыче, уже предвкушая свежую кровь на языке, Но Карга, желая исправить собственную ошибку,-- надо было просто проучить наглеца и отогнать его прочь,-- сорвался с еловой ветки и, широко разбросав крылья, ринулся наперерез хищнику. Волк от неожиданности присел на задние лапы и щелкнул зубами, пытаясь ухватить отчаянного ворона за хвост, но тот ловко сманеврировал и ушел от страшных зубов, легко взмыв кверху. Второй волк, наблюдая за происходящим с полным равнодушием и отлично понимая, что состязаться со старым вороном в ловкости бесполезно, тявкнул собрату, призывая того вернуться обратно. Тем временем молодой ворон окончательно пришел в себя, сел на снегу и поднялся в воздух, торопливо улепетывая с места своего конфуза, не на шутку перепуганный. Видевший это Карга похвалил себя за спасение жизни первогодку, на которого особого зла не держал -- он получил свое,-- и решил вдоволь поиздеваться над неопытным волком, явным ровесником наказанного вороненка. Он зашел на второй круг и ясно дал понять озирающемуся по сторонам и не потерявшему желания изловить наглую птицу волку, что сейчас пролетит низко над землей. Волк весь подобрался, думая, что уж теперь точно схватит зарвавшегося ворона, и высоко подпрыгнул над землей в тот момент, когда до него оставалось лапой достать. Но Карга хорошо изучил волчьи повадки, не первый год на свете живет и повидал их, знает, на что они способны, а потому чуть затормозил перед самым носом хищника, широко разинувшего пасть и изогнувшегося в прыжке. А когда тот по инерции щелкнул челюстями, ощутив противную пустоту в пасти, Карга вложил всю силу и всю злость, копившуюся в нем десятилетиями на соперников в общем промысле, в удар. Вороний клюв опустился точно в центр мокрого черного носа, покрытого тонкой кожей и чувствительного не только к запахам, но и малейшей боли, и разворотил его до самого основания, до белого хрящичка, так, что он распался на две половины. От дикой боли молодой волк взвыл и, оставляя алые капли крови на снегу, кинулся к лесу, плохо соображая, куда и зачем бежит. Второй, увидевший кровь, решил, будто тут не обошлось без вмешательства человека, который мог и на расстоянии поражать любого зверя, почел за лучшее уйти под покров леса и бросился следом. Кто ж мог подумать, что ворон, никогда и близко не подлетающий к голодному волку, может ранить того и обратить в скоропалительное бегство?! Карга же, честно сказать, и сам не ожидал столь легкой победы над мощным соперником, горделиво совершил круг почета над полем боя, где еще вчера люди поражали насмерть друг друга, а сегодня он, Карга, оказался победителем, и смело опустился на замерзший труп воина, брошенного соплеменниками. Родичи Карги, видевшие его поединок с волком от начала и до конца, огласили окрестности сибирской столицы громкими торжествующими криками, едва не разбудив безмятежно спящего неподалеку под корнями вековой сосны старого медведя. Воронья стая устремилась вниз продолжить пиршество, с благодарностью поглядывая на смелого и мужественного вожака. А старый ворон делал вид, что не замечает их восхищенных взглядов, и как ни в чем не бывало продолжал прерванное занятие. Все-таки жизнь не так и плоха, думал он, усиленно работая клювом, особенно когда ты оказываешься в выигрыше. И лишь молодой ворон-первогодок забился под еловую разлапистую ветвь и дрожал каждой клеточкой худенького тельца, не решаясь вернуться обратно в родную стаю, для которой он стал навсегда изгоем. Молодой Баянда, верно, не особо спешил обратно в свои улусы и выказал желание проехать вместе с Едигиром и Зайлой-Сузге по ближайшим селениям, чтоб найти укрывшегося где-то Сейдяка. Иркебай подробно объяснил, куда они с покойным ныне братом отправили няньку Анибу и наследника. Но могло произойти и так, что в случае непредвиденной опасности они скрылись, уйдя в более безопасное место. Потому поиски могли и затянуться. Олени легко понеслись вдоль речного берега под громкие ободряющие крики Баянды, который сам правил упряжкой. Следом ехали еще четверо нарт с воинами на случай неожиданной встречи со степняками, хотя вернувшиеся лыжники донесли об уходе тех за пределы Сибирского ханства. Они мчались по той самой тропе, по которой совсем недавно шли уходящие из Кашлыка воины Кучума. В первом же селении к ним навстречу выбежали заплаканные женщины и сообщили, что степняки отняли у них весь скот и забрали всю мало-мальски пригодную одежду, То же самое повторилось и во втором селении, и в третьем... Словно черный смерч пронесся по сибирским улусам, оставляя после себя опустошение, а где-то и смерть. Так в поселке, стоящем на берегу реки Вагай, посреди селения "лежали пятеро порубленных саблями мужчин, что попытались отстоять свое добро. Плакальщицы громко причитали, перечисляя заслуги погибших и проклиная ненавистных сартов. Тут же находились жены погибших и испуганные всем происходящим дети. Шаман ударял в бубен, прося богов принять души погибших за правое дело. Но не только это несчастье постигло вагайцев. Обозленные степняки забрали с собой десять девушек в отместку за оказанное сопротивление, и к плачу родственников погибших присоединились крики потерявших своих сестер и дочерей. Зайла-Сузге отвернулась от печального зрелища, сознавая и свою в том вину. Ведь именно ее брат был причиной всего случившегося. Едигир искоса глянул на нее и, ничего не сказав, махнул Баянды рукой, чтоб ехали дальше. Лишь на другой день добрались они до небольшого селения, где должен был находиться Сейдяк, Однако никто не спешил на звон колокольцев, издали извещав ших о прибытии гостей. Сердце Зайлы зашлось от нехорошего предчувствия, и она первая кинулась внутрь городка, несмотря на протестующие возгласы мужчин. Городок словно вымер. Везде виднелись следы сапог, а кое-где и кровь на затоптанном снегу. Возле центральной полуземлянки, выделяющейся среди других солидными размерами, лежали два трупа мужчин, сжимающих в неподвижных руках луки. Колчаны, валяющиеся рядом, были пусты. Судя по всему, они выпустили все стрелы, и лишь после этого были убиты. Большая собака с разрубленной головой и оскаленной пастью валялась на пороге другой землянки. Зайла заметила, как мелькнула чья-то голова в даль нем конце селения, и смело поспешила туда. Когда Едигир и Баянды с оружием наготове добежали до нее, то она уже вытаскивала за руку древнюю старуху, прижимающую к боку грязную тряпицу, пропитанную кровью. Она тихо стонала и испуганно озиралась по сторонам, а увидев спешащих к ней с обнаженными саблями мужчин, упала на колени и запричитала: -- Я ничего не знаю, ничего не видела... Я старая и слепая женщина... Не надо меня убивать... У меня ничего нет... -- Видела ли ты здесь маленького мальчика, что привезли некоторое время назад? -- закричала ей прямо в заросшее седыми волосами ухо Зайла, считая ее глухой. -- Ничего не видела, ничего не знаю...-- отшатнулась от нее старуха. -- Принесите ей поесть,-- приказал Едигир подошедшим следом воинам. Те поспешили обратно к нартам и вскоре принесли несколько кусков жирной осетрины и пресные лепешки. Старуха, увидев еду, жадно схватила рыбу и, шамкая беззубым ртом, принялась торопливо глотать большие куски, даже не разжевывая их. Едигир и его спутники отвернулись, не желая смущать бедную женщину. Но та, казалось, и не замечала их присутствия, а лишь смотрела в увлажнившиеся глаза Зайлы-Сузге, которая почернела лицом и уже приготовилась к худшему. Наконец, женщина насытилась и спрятала пару оставшихся кусков рыбы за пазуху, проглотила последний, бывший у нее во рту, и неожиданно блаженно улыбнулась, проведя ладонью по бескровным губам. -- Мальчика Сейдяк звали? -- проскрипела она негромко. -- Да, да! -- вскрикнула Зайла-Сузге и притянула старуху к себе.-- Скажи, он жив?! -- С ним еще женщина была, Анибой звали, продолжила та, словно и не слышала вопроса. -- Правильно, Аниба,-- закивала головой Зайла. Видно, старуха была или в самом деле глухая, или тронулась умом от пережитого потрясения. -- Увезли их всех день уже прошел... День прошел, ночь прошла, а их увезли. А я никому не нужна,-- вдруг захохотала та,-- меня в жены никто брать не хочет. Возьми меня в жены. Я буду тебе детей качать, нянчить, будешь ко мне ночью приходить, любовь дарить стану тебе одному,-- обратилась она вдруг к Баянды, который стоял сразу за Зайлой и выделялся своими яркими расшитыми цветной кожей одеждами. Молодой бек отшатнулся от полоумной, но она вырвала свою руку из ладони Зайлы и бросилась к Баянды, обняла того костлявыми руками. -- Ты такой красивый и я красивая. У нас добрые дети будут, пошли ко мне во дворец. Я спою тебе песню любви... Баянды сбросил с себя ее руки и, хватая открытым ртом холодный воздух, помчался изо всех сил, словно за ним гнались злые духи, к своей упряжке. Старуха перевела взор на Едигира и заплакала. -- Не вели меня убивать... Я и так мертвая... -- Пойдем отсюда,-- мягко произнес он, обняв за плечи Зайлу-Сузге,-- богам не угодно, чтобы мы отыскали своего сына. Это я во всем виноват. Меня наказывают боги. Мне нужно было умереть, и все бы было иначе. Уже садясь на нарты, он обернулся в сторону одинокой фигуры стоящей посреди селения старухи и сказал ни к кому не обращаясь: -- Неужели кого-то из нас ждет такая же участь? Лучше умереть, чем стать полоумным. Баянды сидел на своих нартах и, раскачиваясь из стороны в сторону, неустанно повторял: -- Плохой знак, ох какой плохой знак, что она выбрала именно меня. Надо срочно ехать к шаману, пусть он снимет с меня ее заклятие. Она заразила меня своим безумием, и я могу не доехать. -- Вот еще,-- проворчал Едигир,-- веришь в россказни, будто безумие передается.-- Он больше объяснял это Сузге, которая с удивлением смотрела на молодого бека, казалось бы и впрямь впавшего в безумие. Но Баянды, не слушая никаких объяснений, завернул оленей и погнал их без остановки обратно. Даже в селения для ночевки заезжать не захотел, опасаясь нового сглаза, и все спали прямо в лесу. Доставив их в лагерь на берег Шайтанки, Баянды отказался от угощения, а погнал к своим селениям, погромыхивая колокольцами. Остальные упряжки понеслись следом за ним. С Едигиром осталось в лагере два десятка воинов, в том числе пленные Алтанай и его племянник. К молодому Сабанаку приехала Биби-Чамал, и они много времени проводили вместе. Воины посматривали на них с улыбкой, и это больше всего злило Сабанака, который не желал смириться с участью невольника. У Алтаная никак не заживали раны, полученные в последнем бою, к тому же он сильно простыл после купания в ледяной воде и совсем не выходил из землянки, куда его поместили вместе с племянником. Едигир предался любимому своему делу, охоте, и Зайла-Сузге целые дни проводила одна, между молитвами и гаданиями. Камни говорили ей, что сыну предстоит долгий путь в теплые края, на ее родину, и уже никогда не обнимет она его, не прижмет к своей груди. Зайла разбрасывала ни в чем не повинные камешки по шатру, заливалась слезами, упав на подушки, а наревевшись вволю, опять отыскивала их и начинала гадать снова. Но... камни упорно показывали, что сыну с матерью уже никогда не соединиться. За этим занятием и застал ее как-то Едигир, вернувшийся неожиданно с охоты. Он взглянул в ее заплаканные, покрасневшие глаза, отшвырнул меховым сапогом камешки и мягко попросил: -- Не терзай себя. Когда вижу тебя такой, то хочется вскочить на коня и мчаться за твоим братом, чтоб раскроить ему голову и освободить нашего сына. -- Ты не посмеешь убить его, ведь он мой брат. -- И надо было оставаться рядом, с ним! Чего ты от меня вообще хочешь? -- Ничего я от тебя не хочу, но во всех моих несчастьях виноват ты, и только ты! -- Очень интересно... Продолжай, я послушаю,-- Едигир уставился на нее, будто увидел впервые. -- Ты бы мог помириться с моим братом, если бы захотел этого... -- Это как я мог бы помириться с ним?! Умереть? Стать его слугой? Бежать в тайгу?! -- Глаза Едигира зажглись нехорошим огнем. Зайла даже испугалась его гнева, ведь раньше ей не приходилось видеть любимого таким. Но это не остановило ее. Она думала лишь о сыне и пыталась найти выход там, где его не было. -- Если бы ты хотел дружбы, а не войны, то давно уже принял ислам и привел к истинной вере своих темных людей. И брат не стал бы воевать с тобой. Вы правили бы ханством вместе. Оно столь велико, что...-- она подбирала нужные слова, но, не найдя их, тряхнула головой и закончила: -- что хватило бы на всех. Услышав это, Едигир неожиданно рассмеялся, а потом взял ее за плечи, поставил на ноги перед собой и, внимательно вглядываясь в заплаканные глаза и отчеканивая каждое слово, сказал: -- Запомни раз и навсегда: двум медведям в одной берлоге не ужиться. -- Но ведь вы с Бек-Булатом... -- Он был мой брат, и то всего ты не знаешь. Даже если бы я поступил так, как ты предлагаешь, то рано или поздно все кончилось бы все равно войной. Страшной войной. Мне рассказывали купцы, которые бывали в Московии, как там белый царь собирает под свою руку все города и селения. И мне ближе и понятнее его желание быть хозяином на своей земле, чем делить каждый улус по уделам между знатными беками и мурзами. Будь мы все едины, никто не носягнул бы воевать с нами. А сейчас у меня сли было уме воинов, чтоб мечтать о едином ханстве от Иртыша и до Оби. Зайла-Сузге поначалу слушала его внимательно, но потом вырвалась и отошла в сторону. -- Ты забываешь, с кем говоришь,-- кинула она ему в лицо гневные слова,-- ведь я, как и мой брат, происхожу из рода Чингиз-хана. Вот он бы приковал тебя на цепь к сырому бревну, как ты поступаешь со своими пленными, и кормил бы только соленой рыбой. Ты был и останешься сибирским медведем, который ленив и нечистоплотен. Все, что ты умеешь делать,-- это набивать собственное брюхо, дрыхнуть с утра до вечера... Едигир слушал вначале ее речь с усмешкой, но последние слова настолько разозлили сибирского хана, что он, не помня себя, наотмашь ударил тыльной стороной ладони Зайлу по губам и выскочил из шатра, бросив на ходу: -- Дрянь! Подлая дрянь! Тут ему попались на глаза собаки Белка и Черныш. Увидев широко шагавшего Едигира, они испуганно шмыгнули в сторону и негромко тявкнули вслед ему. "Даже собаки против меня,-- отметил он,-- все против. Никому я здесь не нужен, и, пока я хан, еще пытаются лебезить и заискивать, а как только освободится ханский холм, как тут же всадят кинжал в спину". У костра сидели, мирно беседуя, рыбак Назис и пленный Сабанак. Старик повернул голову в сторону приближающегося Едигира, которого он отличал всегда по стремительной походке, и спросил: -- Когда на рыбалку соберемся, великий хан? Но тому послышалась насмешка в словах Назиса, и он грубо ответил: -- Больше мне думать не о чем, как только о твоей рыбалке. Отправлялся бы лучше к своей старухе, а не сидел бы тут у меня на шее. -- Как великий хан скажет,-- тихо ответил тот и, низко согнувшись, заковылял к своей землянке. -- А ты,-- кивнул Едигир Сабанаку,-- собирайся, поедешь со мной. -- Вместе с бревном? -- Как скажу, так и поедешь. Не бойся, сейчас тебя раскуют. Когда они уезжали, то следом бросилась Биби-Чамал, рыдая и заламывая руки. Зайла-Сузге даже не вышла из шатра. Едигир вместе с Сабанаком через несколько дней достигли улуса Баянды. Хан и сам себе не мог объяснить, почему он отправился именно сюда и зачем захватил пленного. Удивился их появлению и хозяин. -- Что-то случилось? -- осторожно поинтересовался он. -- Пока ничего, но если и дальше будем так же жить, то добра ждать нечего. Надо поговорить... -- Пойдемте в жилище. Едигир пропустил вперед себя Сабанака, который все еще не понял, зачем его взяли с собой, но покорно вошел и сел на указанное ему место. Немного помолчав, Едигир спросил Баянды: -- Бывал ли ты за Каменным поясом? Тот удивленно воззрился на хана и подал гостям пиалу с мясным бульоном. -- Угощайтесь с дороги. Сейчас подадут жареное мясо. За Каменным поясом, говоришь,-- переспросил, будто не расслышал,-- не приходилось. Но отец мой не раз ездил туда. Одна из его жен была из тех мест. -- Может, и в Московии бывал твой отец? -- Нет, в Московии ему бывать не приходилось, а вот сами московиты приходили в наши земли, когда был жив еще мой дед. А почему хан об этом спрашивает? Едигир ответил не сразу. Поглядел на молчавшего Сабанака и обратился к нему. -- Я знаю, что ты другой веры и пришел к нам с войной. Может, тебя и удивит то, что я предложу, но подумай прежде, чем отвечать. Я знаю, что твой хан вернется, и война не закончена. Кто из нас победит, сказать трудно. Но пока я хочу отправить тебя вместе с Баянды к белому царю. Почему я отправляю именно тебя? Во-первых, ты все равно вернешься сюда. Тебя ждет Биби-Чамал. Во-вторых, ты честный человек, и я тебе верю. Ты успел уже побывать во многих странах и знаешь, как вести себя в долгом путешествии. И может, когда-нибудь ты поймешь, что я был прав, ища дружбу у белого царя. А сейчас иди и оставь нас одних. Ответ дашь завтра. Баянды слушал Едигира с немалым удивлением, но ничем не показывал это. Лишь тонкие брови его изогнулись причудливой дугой. -- Так зачем хан желает отправить меня и этого сарта к Ак-царю? Так я понял твои слова. -- Ты все правильно понял, бек. Я приказываю тебе, пока я еще хан на этой земле, ехать в Московию. Повезешь подарки. Только до твоих улусов не добрались степняки. Собирать дань в этом году не с кого. Потому вся моя надежда на тебя. -- Теперь мне понятно, почему ты обратился ко мне,-- расхохотался Баянды. -- Если Ак-царь чем-то останется недоволен и посадит мою голову на кол, то винить мне нужно будет лишь себя самого. А если он милостиво встретит меня, то пользу получишь ты, хан. Славно придумано! -- Может, ты и прав. Но больше мне не к кому обратиться. Собери все, что у тебя есть, и отправляйся. На словах передай белому царю, что мы просим у него помощи. Пусть пришлет сюда свое войско. Объясни, что дань мы будем платить хорошую, сколько он скажет. Царь Иван--мудрый царь и все поймет правильно. Расскажи все без утайки, как мы сражались с сартами. Скажи, что они ушли лишь на время. А если Кучум займет ханский холм, то дань белому царю посылать не станет. Пусть царь Иван поймет это и даст нам войско. Хотя бы пять сотен. Мы будем ему хорошо платить. -- Но зачем все же ты посылаешь со мной сарта? Он не сбежит дорогой? -- Не сбежит. Он молод и любопытен. Ему хочется посмотреть Московию. И пусть царь Иван поглядит на него и поймет, что я беспокоюсь не зря. Царь Иван, опытный воин и все поймет. Он должен дать нам войско! Утром Сабанак сообщил Едигиру, что он согласен ехать в Московию. -- Вот и хорошо. Я знал, что ты согласишься. А Биби-Чамал я передам, что ты вернешься, и она будет тебя ждать. В тот же день хан уехал обратно к себе, а Баянды с Сабанаком стали собираться в дальний путь за Каменный пояс, в страну Московию... На Шайтанке Едигир не застал Зайлы-Сузге. Впрочем, этого он и ожидал. С ней вместе исчезли Биби-Чамал и старый Назис, а также обе собаки. Никто не знал, куда они отправились. В сырой землянке умирал башлык Алтанай. У него началась горячка от полученных ран, и организм никак не мог справиться с болезнью. Не помогало ни питье, ни мази, а шамана, который пришел лечить больного, он выгнал сам. Едигир подошел к нему и положил руку на горячую ладонь башлыка. -- Слышишь ли ты меня? -- спросил негромко. Больной приоткрыл глаза и слабо качнул головой.-- Тогда ответь: придет ли еще к нам твой хан? -- Придет... Обязательно придет,-- прошептали губы башлыка. -- Я соберу новые сотни и прогоню его в степь. -- Придут другие... -- Прогоним и тех. Алтанай слабо качнул головой и едва заметно улыбнулся: -- Я знал немало девушек, которые хотели сохранить невинность, но слишком много желающих овладеть молодыми красавицами. Вы молоды и богаты. К вам всегда будет много женихов...-- Он опять закрыл глаза и надолго замолчал. Молчал и Едигир. Спешить ему было некуда, и он ждал, когда Алтанай наберет сил. Ему не хотелось уходить, не высказав все до конца. А поговорить больше было не с кем. Наконец глаза башлыка открылись, и мутным взглядом он обвел землянку, остановился на сидящем рядом с ним Едигире. -- Мы позовем русских воинов, и они помогут нам. Белый царь -- сильный царь. -- Вы разные с ними по крови и по вере. Мы с вами одной крови... Едигир видел, что Алтанаю все труднее и труднее говорить. Он наклонился к нему и спросил: -- Тебя вынести на воздух? Хочешь? -- Алтанай кивнул головой и опять закрыл глаза. Вошли четыре нукера и, подняв умирающего, понесли наружу. Там положили его на шкуру и встали рядом. Собрались все, кто был в лагере. Алтанай дышал неровно, и его широкая грудь вздымалась с каждым глотком воздуха. Правая рука потянулась к поясу, но, ничего не найдя там, замерла. Едигир понял это движение и приказал: -- Принесите быстрее его саблю. Нукеры бросились исполнять приказание и вскоре уже сабля башлыка лежала рядом с ним. Алтанай почувствовал это и придвинул оружие к себе, нашел рукоять, сжал ее крепкой пятерней, попытался приподнять вверх, но она была сейчас тяжела для умирающего. Последний вздох вырвался из его груди и улетел в небытие. Тело распрямилось, полуоткрылся рот. Лишь правая рука с зажатой в ней боевой саблей словно окаменела, и никакие силы не могли вырвать клинок из пальцев воина. -- Пусть душе его будет легко в ином мире. Он был храбрый воин и умер достойно. Похороните его на этом холме.-- Едигиру было тяжело присутствовать при смерти пусть и врага, но он многое бы дал, чтоб у него было хоть несколько таких верных друзей. С неба сыпался легкий снежок, покрывая прозрачным кружевом и живых и мертвых. Белым был лес вокруг, холм, болото, земля. Белым было все Сибирское ханство, засыпаемое снегом. Снег засыпал его, и жуткая тишина висела в воздухе, словно сейчас умер не один человек, а все живое вокруг. И Едигиру стало страшно от этой мысли. Он даже потрогал себя, проведя рукой по щеке, жив ли он на самом деле... СОК МОЛОДОЙ ТРАВЫ Остатки степного воинства уходили все дальше oт столицы Сибирского ханства вдоль по руслу Иртыша. Они были грозной силой для встречающихся на их пути селений, и все жители выказывали им покорность, отдавая все, что от них требовали. Через много дней пути все реже встречались темные леса и все чаще открывались необъятные степные просторы, и лица воинов светились радостью, что все ближе они к родным местам и не просвистит из-за мохнатой ели длинная сибирская стрела, не вопьется в тело, не выбьет из седла. В один из дней вступили они в пределы Барабинской степи. Навстречу им выехало посольство властелина тех мест, чтоб узнать о цели их прихода. -- Великий хан Ангиш желает узнать, с чем ты приехал,-- обратился к Кучуму предводитель сотни, остановившейся недалеко в стороне. -- Мы едем с миром. Передай о том своему хану. Мы ищем место, где до весны могли бы пастись наши кони и отдохнуть мои воины. -- Я передам хану Ангишу об этом. -- И передай подарки от нас. Скажи, что сын бухарского хана Муртазы, потомок великого Чингиза, по прозванию Кучум, желал бы заключить с ним мир и согласие. -- Все передам, как есть,-- пообещал юзбаша, принимая подарки. Оборванное кучумово воинство на лошадях с запавшими боками и выпирающими от бескормицы наружу ребрами все еще представляло собой немалую силу. Походили они на волчью стаю, что ушла от погони, вырвалась на простор, оставив далеко позади обложивших было ее охотников, и теперь готова разорвать любого, вставшего на пути. С такими лучше не связываться... Верно, так рассудил и хан Ангиш, которому донесли о неожиданном появлении в его землях сотен Кучума. А когда положили перед ним на белый войлок серебряные блюда, соболиные шкурки, огненно-красные лисьи, халаты из китайского шелка, то окончательно смягчилось сердце барабинского правителя. Он отправил к Кучуму гонцов, чтоб разместили воинов для отдыха, а следом пастухи пригнали стадо овец для угощения. Самого же потомка великого Чингиза, чье имя почиталось многие века на всех перекрестках больших и малых дорог, просил прибыть к нему на праздничное угощение. Вечером, когда пастушья звезда Чолпан взошла на востоке, спрыгнул Кучум со взмыленного Тая возле ханского шатра. С ним прибыли десять юзбашей, надевших по этому случаю лучшие наряды и богатое оружие. Сам хан Ангиш вышел к ним навстречу и первым низко поклонился. -- Рад видеть у себя потомка великого Чингиза, соединившего наши народы в один кулак, вложившего в наши руки меч и завещавшего жить по единым законам. Отныне мой шатер всегда распахнут для тебя, хан Кучум. Любого скакуна можешь выбрать из моих табунов. Любая девушка ответит тебе улыбкой. Ты мой брат навеки. Слушая его речь, Кучум также низко поклонился до земли три раза, внимательно меж тем рассматривая гостеприимного хозяина. Более пяти десятков зим прожил он, и серебром отливала его длинная тщательно ухоженная борода. Ростом он был чуть выше самого Кучума и в два раза толще. Широкий пояс стягивал могучий ханский живот. Из-под густых кустистых бровей смотрели живые и внимательные черные глаза. -- И я рад, великий и мудрый хан Ангиш, что судьба послала мне удачу встречи с тобой. Многие караванщики рассказывали о твоих богатых табунах и бескрайних пастбищах. Нет в этих краях более могущественного владыки, чем ты, и счастливы мои глаза, увидевшие великого из великих, могущественного из могущественных властелинов. Ангиш первым пропустил Кучума в шатер и лишь затем вошел следом, посадил гостя по левую руку от себя, а по правую сели трое ханских сыновей. Рядом с Кучумом сели его юзбаши, потом родственники и воины хозяина. Вошли две жены хана, неся на вытянутых руках большие серебряные чаши с кумысом, которые подали гостю и хозяину. Они сделали по глотку и обмелись ими, опять отпили и пустили чаши по кругу. Каждый из присутствующих делал небольшой глоток и с улыбкой подавал соседу. -- Слышал я, что ты, хан, ходил воевать с непокорными сибирскими ханами,-- заговорил хозяин, когда на блюдах внесли вареное мясо молодого жеребенка,-- и будто разбил ты их войско. Так ли это? -- Именно так. Войско их мы разбили, да не могли одолеть трескучие морозы. Наши кони не умеют находить корм под снегом. Потому и решили уйти до весны в степь. -- Ну коней вам надо менять, ваши все одно долго не протянут. Наши лошадки пусть не так красивы и статны, зато корм сами себе находят. Но хан не ответил, куда дальше он пойдет? -- Весной вернусь обратно в Кашлык, Я законный наследник Сибирского ханства,-- уверенно отвечал Кучум. -- Все так, все так,-- качнул седой бородой Ангиш,-- но хватит ли у тебя сил, чтобы свалить сибирских правителей? Извини, что спрашиваю. -- Я законный наследник,-- упрямо повторил Кучум. -- Если бы все в этом мире совершалось по закону... насколько легче была бы наша жизнь. У тебя, хан, серьезные враги, и тебе нужны серьезные союзники. -- Ты читаешь мои мысли... -- Да, я долго живу на свете и повидал всякое. Нашим народам давно пора объединиться, и пусть соседи знают, что не вода течет в наших жилах, а горячая кровь великих воинов. Знаешь ли ты, что стало с Казанским ханством? -- Кучум молча кивнул.-- А с Астраханским? Московский царь Иван сделал их своими улусами. Кто мог подумать об этом раньше? Неожиданно в их разговор вступил старший ханский сын Чилим-бей, изрядно к тому времени захмелевший. -- Я давно просил у отца отпустить меня в набег на Московию. У нас давно не было пленных урусов. А их белокудрые девушки? Я только от стариков слышал, какие они хорошие наложницы. Последний наш кузнец Василий уже совсем дряхлый старик. Нам нужны молодые и хорошие работники. Но отец не отпускает меня в набег. -- Э-э-э... Чилим-бей, Чилим-бей...-- ласково проговорил хан Ангиш,-- воевать с урусами -- это тебе не дань брать