се норовивший показать свое превосходство, разинет рот, увидев торчащие из бойниц Семенова городка жерла пушек. Не будут страшны ни вогульцы, ни татары с грозным ханом Кучумом. Тогда он действительно перейдет через горы и вступит на сибирские земли, крепко обоснуется там. -- Готово, -- крикнул меж тем Федор, забив последний пыж, утирая о штаны замасленные руки, -- тащи прут раскаленный из кузни, -- приказал молодому парню, стоявшему в дверях Тот, не мешкая, принес металлический пруток, раскаленный и чуть красноватый с одного конца Федор, принимая запал, глянул на хозяина, ожидая команды. Строганов одобрительно махнул рукой. Раскаленный прут зажег порох -- и звонко бухнул раскатистый выстрел, каменное ядро со свистом вырвалось из ствола и, перелетев через речку, начисто срезало молодую березку. Та, цепляясь ветвями за соседние деревья, с шумом повалилась на землю, оставя расщепленный обруб. -- Неужто в дерево целил? -- удивился Строганов. -- Не-е-е, то случайно, -- радостно засмеялся Федор. -- Так ты у нас не только кузнец, литейщик, но еще и пушкарь, -- одобрительно похлопал его по плечу Строганов. -- Гут, молодец, -- без улыбки поддержал хозяина Иоганн, -- тольк будет. -- Еще какой толк будет, -- не переставая улыбаться, поднял большой палец вверх Строганов. -- Пойдемте-ка оба в дом. Поговорить надо, -- кивнул мастерам и сквозь толпу работников, собравшихся без приглашения на испытание пушки, первым направился к высокой избе с бревенчатым крыльцом. -- Шнель арбайтен, -- замахал руками Иоганн на мужиков, -- пошель, пошель... -- и не больно ткнул костлявым кулачком под ребра ближайших к нему. Те послушно, без возражений поспешили каждый на свое место. -- Сев у окна, Семен Аникитич неторопливо провел по небольшой пшеничной бородке, дожидаясь, когда усядутся мастера. -- Разговор у меня к вам серьезный, -- заговорил, как и положено хозяину, первым, вглядываясь пытливо в лица то одного, то другого, -- хочу знать, сколь пушечек отлить сможете, скажем, до осени... -- Осень, осень, -- пошевелил пальцами в воздухе Петере, пытаясь вспомнить значение русского слова. -- Когда снег повалит, -- подсказал Федор. -- Ах, да, понял, понял, ~ закивал тот, -- мало, ошень мало время... -- Я и не говорю, что много, -- ответил Строганов, а спрашиваю, -- сколько? Ты, Федор, как думаешь? -- Так и впрямь осень на носу, -- пожал плечами тот, -- не сегодня-завтра дожди зарядят, а там и снега поджидай... -- Сколько?! -- жестко повторил Семен Аникитич. -- Не больше двух, -- Федор развел руками. -- Цвай? -- спросил немец. -- Я, я, цвай пушка. Ошень карашо... -- Мне нужно десять пушек, -- хлопнул ладонью о стол Строганов, -- эти ваши две пушки что есть, что нет их. Десять! -- Больше пяти никак не осилить, хозяин, -- покрутил головой Федор, -- сам подумай: угля мало, руда пустая, слабая... -- И слушать ничего не хочу, -- Семен Аникитич не отступал от своего, -- если люди нужны, то скажите -- с варниц сниму, пришлю сюда. Кони рабочие нужны? Будут. Что еще? Мастера рассеянно смотрели на него, молчали. -- Отчего спешка такая? -- наконец первым заговорил Федор. -- Война что ль будет? -- Будет, -- кивнул головой Строганов, -- еще какая война будет. Пушки ваши мне, как воздух, нужны. Зачем -- не скажу, но нужны. И эту, первую, с собой завтра же заберу в городок. -- Зер гут, -- наконец заговорил тихо Петерс, -- арбайтен, арбайтен, арбайтен. Пошли, -- кивнул Федору. И они, не прощаясь, вышли, оставив Строганова одного. Он переночевал на заимке, а утром заспешил обратно, велел сопровождающим его охранникам привязать к одной из лошадей пушку и доставить в городок. Вернувшись к себе, он, не сняв дорожного платья, кликнул сотника Павла Ерофеева, что уже лет пять нес службу в городке. Тот скоро явился, вопросительно глянул на хозяина. Семен Аникитич сидел под образами, уставя локти в столешницу и положив подбородок на сжатые руки. -- Садись, садись, -- пригласил, -- разговор серьезный к тебе. Ерофеев, тяжело ступая, прошел к столу, придвинул к себе лавку, со вздохом опустился, положил шапку рядом. Так он молча просидел несколько минут, и Строганов, казалось, забыл о нем, сосредоточенно думая о чем-то своем. Павел несколько раз кашлянул в кулак, как бы напоминая о себе. Раскрыл было рот, чтоб спросить, зачем звали, но хозяин, спохватившись, заговорил первым. -- Слыхал я, будто бы ты, Павел, когда-то с казаками дружбу водил... -- Было дело, -- криво усмехнулся тот, подумав, что правы те, кто говорил, мол, у хозяина полно наушников, которые обо всем доносят ему, получая за то отдельную плату. -- Да ты не бойся, дружбу с ними в вину не ставлю, -- успокоил его Строганов, -- хочу узнать у тебя... -- чуть помолчал Семен Аникитич, -- много ли у них людей? Сколько всего наберется, если вместе собрать? Десять сотен? Двадцать? А может, и все полета? -- Э-э-э... Да ты, хозяин, полегче чего спроси. Про то, сколь казаков есть, поди, один Господь Бог и знает. Но много, может, и полета сотен будет. Они ведь и казаки разные встречаются... Волжские, донские, есть и такие, что на Яике обитаются. А чего это у тебя интерес такой до казаков, позволь узнать. -- Скажи, а на службу ко мне они пойдут? -- А чего они тут забыли? -- вопросом на вопрос ответил Павел Ерофеев, пожимая плечами. -- Караул нести! Что ж еще. -- Вряд ли... Непривычные они, чтоб в крепости сидеть, в щелку глядеть, осадчиками прозываться. Казаки -- они простор, волю любят. -- Но ты же пошел на службу ко мне. -- Со мной разговор особый. Нужда заставила сюда податься... -- Так что за нужда? -- пытливо выспрашивал Строганов. -- Не обезножил, сила имеется, башка, вроде как, неплохо варит. Чего не ложилось в казаках? -- Ладно, скажу тебе, хозяин, все одно узнаешь рано ли, поздно ли. Повздорил я там с атаманом одним из-за девки, да и... -- Павел опустил голову и неожиданно замолк. -- Вон чего, -- догадался Строганов, -- поди, и жизни лишил атамана того, а чтоб тебя не прирезали дружки и подался в бега. Так? -- А почти так, -- согласно кивнул головой тот. -- Ну, то дело давнее, поди, и забылось уже. Ты у меня, почитай годков пять как служишь... -- Точно, шестой год пошел тому. -- Вот и ладно. Хоть и говоришь, будто не схотят казаки в услужение ко мне наниматься, но невелик грех будет, коль ты с приглашением таким отправишься на Волгу... -- Я? -- встрепенулся Павел. -- Ты, ты, -- Строганов сощурил глаза, словно шилья воткнул в Ерофеева, и тот вдруг обмяк, тяжело вздохнул и слушал далее, не перебивая. -- Я так понял, что казаки там разные есть. Есть такие, что ни за какие коврижки на службу наниматься не пойдут, а есть и иные. Вот и посули ты им хорошую кормежку, жалованье, оружие, какое пожелают... -- Ну уж, -- не вытерпел сотник, -- ты уж загнул, хозяин... -- Мое слово -- закон. Знаешь сам. Сказал -- выполню. В Москву, в Казань обоз снаряжу, а найду все, что обещано. -- Это не спорю. Держишь ты, хозяин, слово. Сколь же ты человек призвать хочешь? Сотню? Две? -- Да не меньше пяти. -- Пять? Да они тут все вверх тормашками подымут, поставят. Видать, не имел дела ты с казаками. -- Ничего. Мы еще поглядим, кто кого. Есть у меня слово такое, супротив которого никто не устоит. Справлюсь и с ними. -- Куда ж тебе столько воинов? С кем воевать собрался? -- Коль сам не догадлив, то нечего и спрашивать. Отправишься на лодке с десятью гребцами в конце недели. Дорогу, надеюсь, сыщете. А до снега успеешь обратно возвернуться. -- А коль не приведу казаков? Тогда как? -- Павел поднялся. -- Не приведешь в этот раз, в другой сами придут. Главное, чтоб весть моя до них дошла. Я так думаю. БЛАЖЕНСТВО ГРЯДУЩИХ Князья Федор Барятинский и Алексей Репнин пробирались вдоль Волги в поисках казачьих разъездов, чтоб передать атаманам грамоту от царя московского о службе военной. Их сопровождал небольшой отряд в двадцать человек легко вооруженных стрельцов. Ехали уже неделю по почти безлюдным местам, где совсем недавно прокатилась крымская орда Девлет-Гирея, оставляя после себя головни обгорелых деревень, вытоптанные поля. Федор и Алексей были уже опытными воинами, успевшими повоевать в Ливонии, оба женились, имели детей. В них трудно было узнать молодых князей, несших когда-то дозорную службу с отрядами Алексея Даниловича Басманова. Многое вспоминалось им о прошедших годах сейчас, когда они вновь ехали по тем самым местам. Нет в живых Басмановых (ни отца, ни сына), уличенных в измене царю и казненных в один день. Нет доблестного старого воеводы Воротынского, умершего под пытками. Едва уцелел род их друга Петра Колычева, многих из которых также отправили на плаху. Но здесь, на степных просторах, вдали от царских покоев, не хотелось вспоминать о казнях. Ласковый ветерок, не предвещавший пока скорого приближения осени, обдувал лица, ворошил волосы, отдохнувшие за ночь кони бежали резво и жизнь казалась чудесной. -- Помнишь, как когда-то здесь зайцев гоняли? -- крикнул громко скакавший чуть впереди Барятинский. -- А как же, -- отозвался Алексей Репнин, -- помню, даже дома часто вспоминаю, с чего наша служба начиналась. -- А Василия помнишь, что учил нас на ночлег устраиваться? -- Конечно... И бой тот с крымцами помню, когда мы едва уцелели, если бы не он. Лихой воин был... -- Почему был? -- удивился Барятинский. -- Так, не видно его. Видать, сгинул где-то. -- А я его часто вспоминаю. Особенно, как он за меня в Бахчисарае выкуп заплатил, а сам остался... -- Барятинский помолчал и добавил, -- нет, не верю, будто погиб. Не тот он человек, чтоб погибнуть. Нет, не тот. -- В жизни всякое бывает, -- глубокомысленно закончил разговор Алексей Репнин, и они долгое время ехали молча. Под вечер, поднявшись на высокий степной курган, на некоторое время остановились, любуясь открывшейся перед ними рекой, которая делала здесь широкий поворот, расчленившись на два рукава, обтекая большой, заросший густым лесом остров. -- Вон, гляди, -- указал Репнин, -- две барки купеческие, видать, плывут. -- Точно, одну вижу, -- Барятинский приставил к глазам руку козырьком, вглядываясь вдаль, пытался обнаружить, где Алексей увидел вторую. -- Неужели не видишь? Да вон она, подле самого берега плывет. -- А-а-а, -- протянул Федор, -- вроде, вижу. -- Он скрывал от товарища, что после ранения под Смоленском зрение его начало слабеть, и он порой не различал лицо человека и с десяти шагов. Но так бывало не всегда, обычно глаза не подводили его, а сейчас он просто не разглядел плывущую под самым берегом купеческую барку. -- Видать, на Астрахань плывут, -- предположил Репнин. -- Должно быть... -- Гляди, гляди! -- вдруг взволнованно вскричал Репнин. -- Чего это? -- О чем ты? -- не понял Барятинский. -- Челны или иные лодки к ним направились. Штук с десять будет. -- Рыбаки, может? -- предположил Федор, пытаясь разглядеть небольшие суда, но это удалось ему далеко не сразу. Зато его зоркий друг взволнованно пояснял обо всем происходящем: -- Стреляют с лодок тех... Рыбаки, говоришь!? -- Куда стреляют? -- Так по купцам! Куда же еще! -- Неужто разбойники? Чего делать станем? Помочь бы надо купцам. -- Поможешь тут. Они -- на лодках, а мы -- на конях. К ним тем временем подъехали изрядно постегавшие стрельцы, чьи лошади были не столь выносливы. -- Поди, казаки и вольничают, -- высказался вслух самый старый в отряде Митрофан Сизый, -- знаю я ихние повадки... Мы едем их на цареву службу приглашать, грамоту везем, а вот она ихняя служба. Чего им головы подставлять, кровь проливать, когда пожива рядом. В это время с переднего судна глухо прозвучал звук пушечного выстрела и небольшое серое облачко поднялось над бортом купеческой барки. Одна из лодок перевернулась, верно, в нее и угодило пушечное ядро, но остальные подплывали все ближе к замедлявшему ход судну. Раздался еще один пушечный выстрел -- и другая лодка словно переломилась пополам. -- Ай, молодец пушкарь! -- закричали возбужденные стрельцы, с интересом наблюдавшие за развернувшимся перед ним сражением. -- Ему первому повешенным и быть, -- отозвался Митрофан Сизый, -- казачки за убийство дружков своих по головке не погладят. -- Смотрите, а другая барка к берегу причалила... -- Точно. Видать, прятаться побегут в кустики, -- стрельцы дружно засмеялись, -- у кого живот слабый. -- Надо хоть эту барку, что у берега, защитить, -- зло дернул себя за ус Федор Барятинский, -- а то смотрим, как разини на базаре. Вперед, готовь пищали, -- и, хлестнув коня, первый поскакал вниз с кургана, а за ним Репнин и остальные стрельцы, на ходу освобождая из дорожных чехлов ружья Когда они подскакали к берегу, то увидели брошенную тяжело груженную, низко осевшую в воде барку, к которой подплывали три казачьих челна. На самой барке никого не было, видно, купцы и впрямь сбежали, не желая рисковать жизнью ради собственного добра. -- А ну, ударь по ним с берега, -- скомандовал Барятинский и, тщательно прицелившись, выбрал переднего, сидевшего на струге гребца. Он глянул через плечо и увидел, что все стрельцы, встав в ряд, выцеливают людей, подплывающих к брошенному судну. -- Огонь! -- крикнул он и подвел фитиль к затравке. Первый залп был столь силен и точен, что почти все казаки, сидевшие в первом струге, были ранены или убиты. Тотчас с двух других стругов раздались ответные выстрелы, ранив несколько коней и молодого стрельца. -- Укрыться за деревьями, -- скомандовал Барятинский, отбежав в сторону и встав за толстым стволом огромной раскидистой ивы, ветви которой опускались к самой воде. -- Нам не выстоять против них, если они соединят силы, -- зло выкрикнул Алексей Репнин, подбегая к дереву. -- Неужто испугался, -- поддразнил друга Федор, торопливо заряжая пищаль немецкой работы, подаренную ему отцом по возвращении из Крыма. -- Не бросайся словами, Федор, -- сверкнул глазами Репнин, -- какой смысл гибнуть от рук разбойников... Что они нам... -- Когда-то умирать все одно придется... Не все ли равно, -- Барятинский выставил пищаль из-за дерева и стал наводить ее на кого-то, невидимого Репнину. -- Умереть ему не терпится, -- сплюнул на землю Алексей, -- места получше выбрать не мог. -- По берегу человек двадцать верховых скачут, -- выкрикнул из-за соседнего дерева Митрофан Сизый. -- Ну, что я тебе говорил? -- Алексей Репнин пытался отговорить друга от стычки с разбойниками, которая дорого могла им обойтись, -- мы же посланы не купцов защищать, а казачьих атаманов искать. С царевой грамотой посланы! Слышишь ты меня?! -- Слышу, слышу, -- ответил Барятинский и поднес в очередной раз фитиль к полке с порохом. Облако дыма на какое-то мгновение окутало их, но быстро унесенное ветерком поплыло назад, и Федор, сузив глаза на почерневшем от выстрелов лице, недобро глянул на Репнина, -- только не привык я в сторонке держаться, когда добрых людей обижают. -- Потом глянул на приближающихся верховых и, быстро вскочив в седло, крикнул укрывшимся за деревьями стрельцам. -- Ждать меня здесь. За главного -- князь Алексей остается... -- Федор! Куда ты?! -- бросился к нему Репнин. -- К ним, -- не объясняя своего поступка, ответил тот и, дав шпоры коню, поскакал навстречу верховым. Те, увидев, что к ним направляется лишь один всадник, придержали коней, ожидая его на безопасном расстоянии от укрывшихся за деревьями стрелков. Барятинский тоже придержал коня, остановившись в двадцати шагах от всадников. -- Кто такие? -- выкрикнул он резким, привыкшим повелевать голосом. Впрочем, он уже по одежде догадался, что перед ним казаки, которых они столько дней искали. -- Сам кто таков будешь, -- небрежно крикнул седоусый казак, выехавший чуть вперед от основного отряда. -- Князь Федор Барятинский, -- отчеканивая слова и не выказывая ни малейшей тревоги за свою судьбу, ответил тот. -- А чего вы пальбу устроили? -- опять задал вопрос седоусый. -- Не ляхи, не татарва, а по своим, русским же и стреляете. А? -- А послан я царем к вашим атаманам, чтоб передать грамоту. -- Так давай ее сюды, -- седоусый явно тянул время. Федор, крутнув головой, увидел струги, что первыми напали на купеческую барку и теперь, видно, пограбив ее, подходили вплотную к берегу. На каждом из них было не меньше десяти человек, а самих стругов с полдюжины. Значит, они раз в пять-шесть по числу превышали его отряд. Может, и прав Репнин, не надо было заступаться за купцов, но уж коль ввязались в заварушку, то надо держаться до конца. -- Мне нужно вручить грамоту всему казачьему войску, а не какому-то там... -- разбойнику -- хотел крикнуть он, но сдержался, добавил, -- первому встречному. -- Ишь, чего захотел, чтоб мы из-за тебя крут собирали! -- ответил казак. -- А не хочешь по-хорошему грамотку отдавать, то и силком отберем. Может, ты брешешь про грамоту. А ну, покажь! -- Пес брешет! Я царев слуга, и не бывать тому, чтоб не выполнил его приказание. Убьете меня, так что с того? Все царю станет известно. Конники топтались на месте и не решались броситься на него, то ли опасаясь ружей стрельцов, направленных на них, то ли слова о царской грамоте подействовали, но они начали о чем-то совещаться. -- О чем царская грамота будет? -- крикнул, наконец, седоусый, и по его вопросу Федор понял, что стычки, возможно, удастся избежать. -- Как приедем к вам на круг, тогда и узнаете. -- Вели своим людям не стрелять. -- А ты своих уводи. Мы следом поедем, -- поставил условия Барятинский, не желая соединяться с казаками. -- Ладно, езжайте за нами, -- нехотя ответил седоусый казак и поворотил коня в противоположную от реки сторону. Барятинский подал знак стрельцам, чтоб ехали к нему и, дождавшись их, тихо проговорил: -- Оружие держать наготове. Не верю я им. -- Точно. В открытую они не полезли, а исподтишка запросто могут, -- согласился Митрофан Сизый, -- я уже с ихним братом дело имел. Ехали долго и уже в темноте почуяли запах дыма, затем услышали собачий лай, потом отдаленные огоньки выдали присутствие людского жилья. -- Эй, ждите здесь, -- послышался голос седоусого, -- в станицу мы вас все одно впотьмах не запустим. -- Хорошо, -- ответил Барятинский, тяжело спускаясь с коня на землю и разминая обеими руками затекшую спину. -- Митрофан, подберись тихонько к самым воротам, может, услышишь, чего они там толкуют. -- Держите повод, -- ответил тот откуда-то из темноты, -- сейчас, князь, я мигом... -- Да тише ты, тише, -- приглушенно шептали стрельцы. И по напряжению в их голосах Федор понял, что и они не особо доверяют казакам. Митрофан вскоре вернулся и горячо зашептал на ухо Барятинскому: -- Сюда идут. С факелами человек пять, а может и поболе. -- Ладно, молодец. Не слышал, о чем говорили? -- Где там услышишь. Крепость у них сурьезная. С вышками, с воротами. Едва подобрался. Барятинский сам уже видел направляющиеся в их сторону, колеблющиеся и перемещающиеся по воздуху факельные огни, а затем различил и фигуры людей, лица, чуть освещенные неровным слабым огнем. -- Кто тут царский гонец будет? -- зычный, сильный голос принадлежал могучему казаку в бараньей папахе на голове и с курчавой бородой, закрывавшей пол-лица. -- Князь Федор Барятинский. Гонец от царя московского Ивана Васильевича послан с грамотой к атаманам казачьим. -- Где грамота? -- Она у меня, но я должен знать, кому ее вручаю... -- Матвей Мещеряк. Выборный атаман этой станицы. -- Хорошо, однако царская грамота не к одному атаману, а ко всем казакам. И говорить мне надо со всеми сразу... Собери круг. -- Ишь, чего захотел, князь, -- крякнул атаман, отведя в сторону факел, вероятно, чтоб скрыть усмешку, -- всех атаманов собрать! Я в донские станицы не поеду, а они ко мне не пожелают. Не выйдет, -- и Мещеряк развернулся, собираясь уйти. -- Но ведь можно зачитать грамоту завтра на общем кругу вашей станицы, а затем мы переедем в другую. -- Хитер, -- атаман остановился, вновь повернувшись лицом к Федору, -- пусть будет по-твоему. Завтра к полудню круг созову. Прощевайте... -- А ночевать нам где? -- растерялся князь Федор. -- Не тут же под стенами... -- Вас проводят, -- ответил Мещеряк. -- Эй, Савва, укажи им, куда коней поставить, и где самим обустроиться, -- обратился он к невысокому казаку с раскосыми глазами. -- То мой есаул, Савва Волдырь. К нему и обращайтесь за всем, -- и атаман, не спеша неся факел перед собой, от которого ясно высвечивался его широкий силуэт, зашагал вместе с казаками в сторону темнеющих строений станицы. -- Аида за мной, -- махнул им Волдырь и повел их в темноту. -- Куда это ты нас, -- догнал его Алексей Репнин, -- не на погибель ведешь? Почему не в городок? -- В городке казаки живут, а вы -- царевы слуги. Вам туда нельзя. -- Боитесь нас что ли? -- с издевкой спросил Репнин. -- Дура... За вас боимся. Прирежут ненароком и поминай как звали. Для таких как вы у нас отдельный курень имеется. И точно, он привел их в просторную избу с низким потолком и обмазанными глиной стенами, где на полу лежали ворохи старого сена, а вдоль стены тянулась одна большая лавка. -- Да нам всем не войти, -- развел в растерянности руками князь Федор. -- По очереди ночуйте. Вам же спокойнее. Пущай дозорные снаружи поглядывают кругом. Вы, говорят, сегодня наших казаков постреляли, когда они купецкую барку шарпали, а за такие дела у нас не прощают. Коней в загон поставьте. Вон, рядом, -- и не прощаясь, Болдырь ушел, унося с собой и факел. Чертыхаясь и поминая казаков недобрым словом, стрельцы поделились надвое и бросили жребий, кому первыми нести караул подле избы. Федор Барятинский лег поближе к небольшому оконцу, положив рядом с собой заряженную пищаль, пощупал на месте ли кисет с огнивом. Другие стрельцы тоже улеглись в обнимку с ружьями. Но ни ночью, ни до полудня следующего дня никто даже не приближался к месту их обитания. По гомону доносившихся голосов догадались, что казаки собираются на круг, а вскоре появился и есаул, передав слова атамана, чтобы шел только главный гонец с помощником. Барятинскому и Репнину ничего другого не оставалось, как выполнить их условия. Царскую грамоту перед собравшимися казаками, которых, как он прикинул, было не меньше трех сотен, читал сам Барятинский. Когда он закончил чтение и вновь свернул ее, то весь казачий круг настороженно молчал. На небольшой помост в центре площади-майдана не спеша поднялся и встал рядом с князем Федором атаман Мещеряк. -- Я, казаче, что думаю, -- начал он осторожно, цедя каждое слово, -- спасибо царю-батюшке, что про нас помнит и к себе на службу зовет. Только вот про плату за службу тут ничегошеньки не говорит. Отчего так? А, князь? Бесплатно хочет царь заставить нас служить? Али как? Ответь. -- Плата обычная, -- Федор пробежался взглядом по лицам сгрудившихся казаков и не нашел в них особой заинтересованности от чтения царской грамоты, -- в зависимости от чина и звания. Рядовому -- по гривне в месяц, а сотнику -- по три. -- Чего-то больно много сотнику выходит, -- выкрикнули из середины толпы, -- мы у себя все поровну делим. За что ему такой причет? -- Слушайте, станичники, -- не выдержал Барятинский, -- я не торговаться приехал, не баранов покупать, а призвать вас на службу. Грамоту царскую я прочел. А кто служить пойдет, тот в накладе не останется. Казаки долго шумели и все пытались выяснить, какая часть от захваченной у врага добычи им причитается, как будут кормить, кто станет поставлять корм для коней и подобные мелочи. Федор глянул на Алексея Репнина, который стоял чуть позади него и с презрением поглядывал на торгующихся казаков, и подал знак, что пора уходить. Тот утвердительно кивнул, и они направились к краю помоста. -- А вы куда? -- остановил их удивленный Мещеряк. -- Круг еще не закончен. Куда приходить тем, кто согласится на службу пойти? -- Ждите здесь, -- Барятинский чуть приостановился, -- как объедем остальные городки-станицы ваши и обратно возвращаться станем, то всех и заберем, доставим в Москву. ...Они объехали еще десятка два станиц, где также собирали круг, казаки торговались, выказывали недовольство царским обещанным жалованием, и никто особо не горел желанием идти на войну в далекую Ливонию. Последний городок, куда их привезли, носил странное название -- Качалин. -- Может, здесь поболе охотников сыщется, -- почти с сочувствием заявил им Савва Болдырь, отряженный с ними атаманом Мещеряком в качестве сопровождающего, -- новоходы здесь все собраны. -- И на вопрос Репнина, кто это такие, охотно пояснил, -- да кто недавно в казаки подался. Тех новоходами и зовем. И Качалин он потому, что то придут, то разбегутся, черт их поймет. Качалы, они и есть качалы... Даже по одежде обитателей качалинского городка можно было отличить их от старых казаков: крестьянские армяки и зипуны, татарские халаты, войлочные валяные шапки, небогатое оружие. Когда Федор Барятинский объявил им о царском приглашении на службу, то не последовало обычных вопросов о жаловании, корме для коней и прочем. Но некая осторожность витала над толпой. Князь Федор догадался, что им внове слушать приглашение самого царя идти к нему на службу. Большинство среди них, судя по угрюмости лиц, изработанным заскорузлым рукам, были бежавшие на волю пахари, вотчинники, смерды, не особо еще привыкшие к вольной жизни. Наконец, в первом ряду сухощавый жилистый казак осторожно спросил, как бы опасаясь подвоха в приглашении: -- А ежели мы откажемся? Тогда как? -- То твоя воля, -- крикнул стоявший рядом с Федором Болдырь, -- хошь казакуй и дальше, соси кулак слаще, а хошь воевать, так подавайся с войском царевым. -- А прозвание записывать станут? -- раздался другой настороженный голос. -- Хоть горшком назовись, -- пояснил словоохотливый Болдырь, -- вот меня Саввой поп-батюшка назвал, а люди Волдырем прозвали. И что с того? Верно, подумали, что вас старые хозяева разыщут да обратно возвернут? Не бывать тому. Кто в казаки попал, тот обратно не воротится. Не бывало у нас еще такого. Так что сходите, повоюйте, а кто живым останется, соплей на кулак намотает, оружие себе справит, доспехи, одежонку кое-какую, коня доброго, глядишь, и обратно вернется. Слова Волдыря подействовали на многих и к писарю подошли сперва человек десять, а затем чуть не половина собравшихся, все еще осторожно поглядывая на царских гонцов. -- Слушай, Федор, -- тихо проговорил ему на ухо Репнин, -- глянь вон в тот конец. Никого не узнаешь? -- и он указал на стоявшую отдельно от остальных группу казаков, в центре которой стоял кряжистый, широкоплечий, из зеленого сукна кафтане казак, внимательно глядевший на них. -- Вроде, знакомый, -- ответил Федор, силясь припомнить, откуда он знает этого человека. -- Неужто не узнал? То ж Василий... -- Точно он... -- заулыбался Барятинский. -- Чего же не подойдет тогда? -- Верно, неловко ему. Кто знает... Барятинский же, окончательно признав в широкоплечем казаке своего спасителя, расталкивая толпу, кинулся к нему, не переставая улыбаться. -- Василий! Не признал что ли?! -- и широко раскинул руки для объятий. -- Здравствуй, князь Федор, -- скромно ответил тот, -- как не признать. Признал. Да не ровня я тебе, чтоб обниматься. -- Ты это... не придумывай разное... Я ж тебе жизнью обязан, -- и князь на глазах удивленных казаков обхватил его за крепкую шею, притянул к себе. -- А мы и не знали, Ермак, что у тебя среди царских посланцев дружки имеются. Гляди-ка... -- загомонили казаки. -- Ладно тебе, Яков... Воевали вместе... Чего там, -- как бы оправдываясь, отвечал на смешки товарищей Василий Ермак. -- Помнишь, как от крымцев уходили? Помнишь? В леске тогда еще спрятались... А потом самого Девлет-Гирея схватить хотели. Не забыл? -- переполненный радостью встречи спрашивал Барятинский. -- Как не помнить, помню. Такое не забудешь... -- Он у нас такой, -- опять засмеялись казаки, -- коль сказал, то самого крымского хана заарканит и на веревочке приведет. Приведешь, Ермак, коль на спор? -- Да мы и тогда заарканили б его, коль не промашка одна, -- ответил за чуть смутившегося Василия князь Федор. -- Где сейчас Колычев? Жив-здоров? -- А чего ему сделается, -- ответил подошедший к ним Репнин, похлопал Ермака по крутому плечу и добавил, -- а ты, я гляжу, на здоровье не жалуешься. Ишь, каков стал -- богатырь! -- Ты уж скажешь, -- еще больше смутился Ермак, который и впрямь был чуть ли не на четверть шире в плечах худощавого Репнина. Да и среди остальных, находившихся рядом казаков, он отличался скрытой силой, присутствующей и в повороте головы, и в движениях рук, налитых на груди мышцах. -- Оставайтесь с нами, глядишь, через годик тоже сил понаберетесь, -- шутливо предложил крутившийся меж ними юркий Гришка Ясырь. -- Мы бы с радостью, да велено возвернуться вскорости. Вот, вас хотим с собой зазвать. -- А мы чего... Мы с радостью, -- за всех ответил Ясырь и тут же осекся, встретившись с тяжелым взглядом Ермака, -- как Василий скажет, -- добавил и спрятался за спину Ильина. -- О том хорошенько подумать, покумекать надо, -- свел брови Ермак, -- на зиму глядя на войну переться... -- Некогда думать, -- покачал головой Репнин, -- ляхи прут на нас. Король у них нынче новый. Стефан Баторий. Не слыхали? Больно лют и умен. Разбил нас на границе, крепостей несколько занял. -- Как не слышали, слыхали, -- поскреб голову Яков Михайлов, -- были люди с ихней стороны, сказывали. Он не только нас, но и черкас поуспокоил. Такому палец в рот не клади... -- Думайте, казачки, думайте. Неволить вас никто не станет, -- со вздохом закончил Федор Барятинский, -- а нам поутру и обратно пора ехать, тех на Москву вести, кто согласие дал. Жалко, ежели ты, Василий, от такого дела в стороне останешься... -- Поглядим... -- успокоил его Ермак, подмигнув незаметно, -- дай срок до утра. Тогда и скажу свое слово. Утром Василий Ермак, одетый по-походному, и с ним его сотоварищи верхом подъехали к собиравшимся в дорогу Барятинскому и Репнину. -- Однако, разбередил ты мне душу, князь Федор, -- проговорил Ермак, пощелкивая плетью по голенищу сапога, -- соскучился, видать, я по ратным делам. Не воевал еще с ляхами. Надо поглядеть, каковы они в деле. -- Так там не одни ляхи, -- радостно улыбаясь, махнул рукой князь Федор, -- а и литва, и немцы, свеи Всех узнаешь... Вместе с ним из Качалинского городка вышло еще полторы сотни пеших и конных казаков, а всего со всех станиц казачьих набралось без малого шесть сотен. Уже в последней станице к ним подошел чернобородый Мещеряк и указал на идущего следом человека: -- Еще один гонец прибыл. Только не с Москвы, а с Уральских гор. Тоже на войну зовет. -- Это куда? -- спросил Ермак. -- От купцов Строгановых, -- отозвался гонец. -- Сам я, Павел Ерофеев, буду от них посланный... -- А что, жив еще старый Строганов? -- Аникита Федорович? Да уж сколько годков, как в земле. Теперича его сыновья заправляют всем. А ты, казак, видать, знал старого хозяина? -- Да знал немного, -- нехотя ответил Ермак, -- приходилось бывать в городках ваших. -- Ну, так пошли обратно. Молодой хозяин, Семен Аникитич, обещал и обрядить, и оружие, какое захотите, дать и сверх того жалование денежное положить. Соглашайтесь. -- Опоздал ты, гонец, малость. Чуть раньше, так глядишь и пошел бы, а теперь сговорились мы царю помочь, с ляхами повоевать малость. -- Жаль, а то нас хан Кучум скоро спалит, с земли сгонит. -- Хан Кучум, -- Ермака словно кто в спину ударил, -- он войной идет? -- А то как? С вогульцами мы и так справлялись, а у него, сибирского хана, воинов много поднабралось. -- Ладно, подождут пусть Строгановы. Будем живы, глядишь и нагрянем к вам на службу, коль царская не понравится. Точно говорю? -- Ермак повернулся к казакам, внимательно прислушивающимся к разговору. -- Отчего же не спытать счастья, -- отвечали те, -- ляхов побьем, может, к вам на подмогу заявимся. Ждите... -- Долго ли ждать? -- уже сзади прозвучал вопрос. -- А кто тебе скажет... Как царь-батюшка нас отпустит, так и вернемся обратно. Тогда присылайте сватов, авось, слюбимся. -- И казачьи сотни запылили вдоль волжского берега. Ермак ехал в одном ряду с Барятинским и Репниным, глянул на противоположный волжский берег и ему подумалось, будто он вновь едет по берегу Иртыша, а на той стороне пасутся его кони, машут призывно руками нукеры... БЛАЖЕНСТВО ВЕРЯЩИХ Лагерь русского войска, что должно было выступить навстречу шедшему на Ливонию Стефану Баторию, временно разбили в Коломенском. Ждали приезда царя и торжественного молебна по случаю начала похода. Ермака и остальных казаков соединили с другими казачьими сотнями. Воеводой над ними был поставлен Андрей Хворостинин. По его приказу Ермака назначили сотником качалинских казаков. Все полки стояли наготове, чтоб выступить, как только будет объявлено. Стоял хмурый осенний день, когда в коломенском лагере появился сам царь Иван Васильевич в сопровождении своего сына и нескольких бояр. Он велел построить полки на пригорке возле речки и верхом объехал все войско, зорко оглядывая ратников. Василий Ермак стоял чуть впереди своих казаков и ему показалось, будто царь на какое-то мгновение задержал взгляд своих серых глаз на нем. Иван Васильевич заметно сутулился, но в седле держался по-молодецки, умело сдерживая пританцовывающего под ним породистого аргамака. Затем начался молебен, который служил сам митрополит московский Антоний, совсем недавно приехавший в стольный град из Полоцка. Его тихий голос едва долетал в сыром воздухе до воинства, стоявшего поодаль, и митрополит, верно, понимал это, торопился, спешил закончить службу. Иван Васильевич, стоявший с сыном напротив него, первым подошел к кресту и, отойдя в сторону, внимательно смотрел, как другие воинские начальники целуют большой и тяжелый для старческих митрополичьих рук крест, кланяются царю, возвращаются на место. Выждав окончания службы, к Ивану Васильевичу неслышно подкатился колобком Богдан Бельский, что-то зашептал на ухо. Тот усмехнулся, отчего правую щеку свело, словно судорогой, и обратился к митрополиту: -- Могу ли я испросить твоего благословения на честной пир для воинства своего во имя успешного похода нашего? Антоний торопливо благословил царя с сыном, прошептав старческими губами: -- Царь сам себе владыка... Чего меня, немощного, спрашивать. Я в делах мирских не советчик... -- Посидишь с нами за столом? -- приподнял вопросительно брови Иван Васильевич. -- Вели не неволить меня. Пусть обратно в келью отвезут... -- Ай! Уезжай, коль брезгуешь, неволить не стану, -- и, круто повернувшись, зашагал к стоявшему неподалеку летнему дворцу. Богдан Бельский, пока шел смотр и молебен, успел установить прямо во дворе длинные широкие столы, накрытые узорчатыми скатерками и уставленные блюдами с жареным мясом, кубками с вином. Несколько слуг катили мимо столов большие дубовые бочки с вином, предназначенным для угощения простых воинов. Воеводы и сотники были приглашены за царский стол. Ермак, в смущении подойдя к столам вслед за остальными, увидел сидевших напротив Барятинского и Репнина, машущих ему руками. Обойдя вокруг, сел меж ними, принял пододвинутый ему кубок. Иван Васильевич пожелал всем с честью повоевать с королем польским и изгнать его с русских земель. Все дружно подняли кубки, выпили, потянулись к угощению. Потом говорил воевода Шуйский, пообещавший царю жизни не пожелать, но отвадить поляков соваться на русскую землю; вставали другие воеводы, тоже обещали сложить головы, но не пустить поляков к Москве. Ермак уже особо и не слушал их речи, а больше поглядывал на сидевших за столами воинских начальников. Большинство среди них были молоды, но встречались люди почтенного возраста, что сидели поближе к царскому краю. Неожиданно Иван Васильевич, пьющий со всеми наравне, и каждый раз осушая до дна наполненный виночерпием кубок, сморщился и спросил громко Богдана Вольского: -- Отчего мясо такое жесткое? Кто готовил? -- Да как всегда... Повар твой, государь, Матюшка. -- Почему мясо жесткое? -- с пьяной непререкаемостью повторил царь, ткнув пальцем в кусок, лежавший перед ним. -- Так то, видать, медведь больно старый, -- попытался отшутиться Бельский, -- долго жил на свете. -- Это какой медведь? -- Государь велел сам зарезать второго дня медведя старого, что при дворе в клетке держали. -- Моего Мишаню зарезали? -- закричал царь, и было трудно понять, то ли он шутил, то ли сокрушался о своем любимце. -- А кто теперь меня веселить будет вместо него? -- Кто царя веселить будет? -- выкрикнул тоже изрядно захмелевший царевич Иван. -- Ты, Богдашка? -- Да есть молодой медведь. Его и оставили. -- Где он? -- Иван Васильевич повел головой вокруг, словно медведь мог находиться где-то рядом. -- Где ему быть... -- ответил Бельский, -- в сарае на цепи сидит. -- Вели привести к нам. Хочу проверить воинов своих. Кто против медведя выйдет один на один, тому панцирь знатной работы подарю. -- Добре, добре, -- закивали головами гости, ожидая интересное зрелище. Лица у всех раскраснелись, глаза заблестели. -- Ведут, ведут медведя, -- указал рукой царевич Иван, выскочивший из-за стола. Двое здоровенных мужиков, натянув в разные стороны цепи, прикрепленные к ошейнику, надетому на шею медведю, вели его к столам. Тот упирался всеми четырьмя лапами, шел, смешно переваливаясь с одного бока на другой, тянул носом воздух, чуя аромат, исходящий от столов. Собравшиеся гости при виде зверя зашумели еще громче, застучали, затопали ногами, чем окончательно привели медведя в замешательство. Он уперся в землю и натянул цепи, не давая слугам тащить его дальше. -- Ишь ты! Не хочет к нам за стол. Не хочет! -- засмеялся Иван Васильевич. -- Ну, молодцы, выходи, кто не боится! В дальнем конце поднялся высокий светловолосый детина в красном стрелецком кафтане и, развязывая на ходу кушак, направился к медведю. -- О, да то Ильюха Муха! -- заволновались за столами. -- Этот сдюжит! Силища у него дурная. -- Давай, Ильюха, заломай его! -- поддержали крепыша стрельцы. -- Не выдай! Панцирь царский получишь! Илья скинул с себя кафтан, обнажив могучую фигуру, и широко развел руки, как бы приглашая медведя помериться силами. Слуги бросили цепь и отскочили в разные стороны. Медведь некоторое время стоял неподвижно, а потом неожиданно отвернулся от людей и не спеша заковылял обратно в сторону сарая. -- Испужался мишка Ильюху нашего! -- засмеялись за столами. -- Нет! Так ты панцирь от меня не получишь, -- замахал руками Иван Васильевич, -- без драки не дам. Догоняй мишку, побори его! Тогда и панцирь твой. Ермак сразу определил, что медведь слишком молод и, видимо, вырос в неволе, был почти ручным. Это не тот лесной хозяин своих владений, хитрый и коварный, что может одним взмахом лапы переломить хребет лошади, свернуть голову человеку. Этот, видать, еще и крови людской не пробовал, а испугавшись шума и криков, поспешил убраться восвояси. Но и он мог быть опасен, если раздразнить. Хорошо, если Илья понимал это... А Ильюха, подзадориваемый выкриками товарищей, бросился следом за убегающим